Глава 15

Морис вышел на балкон, тянувшийся вдоль всех апартаментов Джин Шоу на десятом этаже. Внизу — Атлантический океан. Морису померещилось, что вода простирается от самого основания лестницы так далеко, насколько хватает глаз. Слишком близко, прямо как на корабле.

— Если б мне пришлось сидеть тут по вечерам и слушать прибой, я бы тоже запил, — пробормотал он. — Этот шум может с ума свести.

— Ничего такого со мной не происходит, ты же прекрасно знаешь, — возразила она, не выходя из гостиной.

— В самом деле? Полагаю, я на своем веку выпил куда больше твоего, но никогда не швырялся стаканами в патрульный автомобиль, — попрекнул ее Морис.

— Не швырялась я стаканами. Я тебе уже объясняла: было веселое настроение.

— Ну и как, они очень развеселились? Да будь ты мужчиной, копы бы тебе голову проломили за неуважение. Знаешь, в чем проблема? Плохо жить в таком месте. Тут нет атмосферы. Один только вид на океан. — Морис переместился к двери, заглянул в серебристую, украшенную зеркалами гостиную. Джин занималась сборами, две сумки уже свисали на длинных ручках со спинки обтянутого белым шелком кресла. — Не надо путать класс со стерильностью. Чистота бывает классной, но она может нагнать смертную скуку.

— Ты сам построил этот дом, — возразила она.

— Я его не строил.

— Ты знаешь, о чем я. Ты вложил в строительство больше денег, чем кто-либо из моих знакомых. А сам живешь в гостинице, как вахтер.

— Как управляющий. Что ты меня терзаешь?

— На что ты тратишь деньги?

— Я их вкладываю главным образом в не облагаемые налогом облигации. Вот вернутся демократы, и их стоимость пойдет вверх.

— По-прежнему жертвуешь семинолам?

— Миссуки. В жилах многих из них течет кровь беглых рабов-негров. Это находит отклик в моей душе.

— И в твоем кошельке.

— У меня среди них есть друзья. Буффало Тайгер, Сонни Билли — они научили меня пить кукурузное пиво. Мы много смеялись, я сделал неплохие снимки. И я не даю деньги, как ты выразилась, — это фонд, мы посылаем каждый год нескольких ребят в колледж, не всем же возить туристов на лодочках и стрелять в лягушек. Что тут плохого?

— Джерри говорил, что ты сумасшедший, — припомнила Джин. — Мне нравилось слушать ваши споры. Он никак не мог в это поверить — столько денег отдавать просто так.

— Я и на китов кое-что жертвую. Что бы сказал по этому поводу Джерри, а? Ему бы понравилось, если бы я создал фонд поддержки преследуемых юристов.

— Джерри был не самым умным из моих мужей, — со вздохом признала Джин. — А я-то поставила на него.

— Он слишком долго был связан с плохими ребятами, — пояснил Морис. — Мы с тобой оба понимаем это, Джини. Они сожрали его заживо, использовали его самого, забрали его денежки. Кто мог ему помочь? ФБР? Он не от сердца умер, он умер куда более страшной смертью: все ломал себе голову, как бы выкарабкаться. До Кефовера всякий мог действовать на свой страх и риск, можно было иметь дело с этим парнями, с Фрэнко Эриксоном, Адонисом, с любым из них, но после Кефовера — все, они никому больше не доверяют.

— Джерри был тупицей, — вынесла свой приговор Джин. — Иначе и не скажешь.

— Пусть покоится себе с миром.

— Как бы то ни было, он помер и отправился в ад. Моих проблем это не решило.

— Джини, — попытался вразумить ее Морис, — любая женщина с радостью поменялась бы с тобой местами. Все при тебе, мужики западают на тебя — иногда, правда, не слишком подходящие. У тебя устроенная жизнь…

— Ну-ну.

— В чем дело, Джин? Знаю, знаю, можешь не говорить. А кроме денег, что еще? Тебе нужны деньги? Я дам тебе денег. Скажи мне, что тебе нужно?

Она подошла к телевизору, встроенному в черный книжный шкаф.

— Не забыть бы видеомагнитофон. — Она сняла две коробки с кассетами. — И кассеты. Хочешь посмотреть?

— Разумеется, хочу. Ты же знаешь.

— Мори, сколько я тебе уже должна? Тысяч шестьдесят? — сказала она.

— Если говорить точно, дошло уже до семидесяти двух с половиной, — поправил он. — Но разве я просил их вернуть?

— Если б я могла вложить деньги, получать доход… — вздохнула она.

— Джини! Я что, просил вернуть долг?

— Или если б ты выкупил мою часть гостиницы, Мори. Тогда бы я вернула тебе долг, сбросила этот груз.

— Какой груз? Сколько раз тебе повторять: нет денег и ничего ты мне не должна. Смотри, все просто: я выкупаю твою долю за сто тысяч, ну, за сто двадцать пять, ты вернешь мне долг, и с чем ты останешься? Когда меня не станет, вся гостиница будет твоей. Ни о чем не беспокойся, все предусмотрено. Пока этого не произойдет — я пока об этом не думаю, я не боюсь, это в порядке вещей, но не могу сказать, чтобы я уже начал об этом задумываться, — пока этого не произойдет, ты всегда можешь обратиться ко мне, если тебе понадобятся деньги. Все просто.

— Типа я на содержании.

— Иногда я просто не понимаю тебя, Джин, — развел руками Морис.

Она положила кассеты, вся ее поза выражала беспокойство, хотя она застыла неподвижно.

— Извини, Мори. Извини, я не хотела. Не сочти меня неблагодарной, я просто устала. Мори, ты мой лучший друг, лучший в жизни. Я люблю тебя, мне с тобой хорошо…

— Но?

— Я чувствую себя такой никчемной, меня это просто сводит с ума.

— Займись чем-нибудь. Можешь снова играть.

— Полно, Мори. Играть мамашу героини? Вернуться в заштатный театр, в какой-нибудь сарай, заламывать руки в «Скрипаче на крыше»? Я все это уже проходила.

— Звезда экрана или никто, — кивнул Морис — Знаешь, чему научил меня восьмидесятилетний опыт общения с преуспевавшими людьми, которые ныне мертвы или отбывают срок? Такое честолюбие ничего не стоит. Деньги и успех нисколько не помогают нам решать повседневные проблемы, а только они и имеют значение.

— Смешно слышать подобные сентенции от богатого старикана, у которого проблем и вовсе нет.

— Перестань, Джин, — устало попросил он. — Ты же не дура. Хватит усложнять, начни что-нибудь делать. Такая умная, талантливая женщина. Говорю тебе, не в деньгах счастье.

— Джо думает, что ты почти разорен.

— Пусть себе думает. Какая ему разница, он художник. Он сам пока об этом не знает, но он станет знаменитостью.

— Что ж, желаю ему удачи, — сказала она.

— Не нервничай, а то морщины появятся.

— Какой ценный совет.

— Тогда слушайся. Готова?

— Кажется, да.

— Чемодан и две сумки. Все?

— Возьми их, — распорядилась Джин, — а я понесу видеомагнитофон. Я поеду на своей машине. Она мне там понадобится.

— Зачем?

— Морис, могу я сохранить хоть каплю независимости?!

Солнечный свет ударил Ноблесу в глаза, едва он вылез из «понтиака», заставил его болезненно сощуриться. Господи, ну и жарища! Подходя к высокому крыльцу главного входа, он ощущал, как плавится асфальт под его ковбойскими ботинками и проваливаются каблуки.

Чего-то он не рассчитал, но план все равно должен сработать. Он-то думал, что старикан отвезет Джин Шоу домой, оставит ее, а сам свалит, но старикан застрял в ее квартире, по крайней мере, на час, черная машина тем временем накалялась на солнце, а потом вышел с вещами, похоже, ее шмотками, положил их в машину и отъехал.

Значит, она возвращается в Саут-бич. Вот черт!

Но если она и не остается здесь, по крайней мере, сейчас-то она у себя в квартире. Будет ли она ему рада? Уж он-то точно радовался при мысли, что она сейчас одна. Еле дождался.

В лифте с воздушным кондиционером Ноблес нажал кнопку «10», заранее прикидывая, какое выражение будет у нее на лице, когда она откроет дверь.

Фрэнни все еще оставалась в лиловом бикини, из одних тесемочек. Глубокая впадина между грудями, обнаженные округлые бедра, голый живот — просто вылитая танцовщица-стриптизерша на каникулах, вот только круглые дымчатые очки и завитушки волос нарушали образ, эти волосы принадлежали Фрэнни и никому другому. Она нисколько не напрягалась, налила вина, оставив бутылку на стеклянном столике, спросила Ла Браву, не хочет ли он снять свою шляпу— если хочет, пусть остается в ней, ей это нравится, немного напоминает Ван Гога. После этого она примолкла. В тот день она почти не болтала.

Ла Брава слышал гудение усердно работавшего кондиционера. Он тоже не напрягался, хотя и немного нервничал, ему хотелось держаться с той же естественностью, что и его натурщица, но он понимал, что в смысле раскованности она даст ему сто очков вперед, ей не пришлось, как ему, избавляться от заученных в детстве понятий о приличиях. Он ожидал, что Фрэнни начнет с ним заигрывать, давать ему авансы, и вдруг ему, парню, только что переспавшему с кинозвездой, приходится держать себя в руках, вести себя естественно, стараться не думать о кинозвезде. Нет, это не обман, какой же тут обман, он же почти незнаком с той актрисой, у него было такое ощущение, словно с Фрэнни он знаком гораздо дольше, если уж на то пошло. Он пришел, потому что она его пригласила. А Фрэнни отнюдь не лезет вон из кожи. Видимо, решила: либо это случится само собой, либо нет. И какая-то молчаливая сегодня.

Сперва она о чем-то думала. Раскладывала подушки на софе, целую гору подушек. Выпрямилась, пробормотала: «О!»— ушла в спальню и вернулась через минуту в белом халате из мягкого хлопка, очень простом, спереди на пуговках, доходившем до ее загорелых босых стоп. Фрэнни спросила, положить ли фотографу лед в стакан, и только после этого перешла на личные темы, спросила, как долго продлился его брак.

— Тридцать восемь месяцев.

— Когда так говорят, кажется, что это очень долго.

— Это и впрямь долго.

— Дети есть?

— Нет. Откуда ты знаешь, что я был женат?

— От Мориса, — пояснила она. — А что произошло?

— Не знаю. — Поразмыслив, он добавил: — Женщины всегда норовят нас провести.

— Это из фильма, в котором снималась твоя приятельница?

Он покачал головой:

— Это из «Лауры».

— Твоя приятельница трижды побывала замужем.

— Откуда ты знаешь?

— Поболтала с ней. Предложила свой товар. Она пользуется кремом из вытяжки пчелиной матки, черепашьего жира и морских водорослей.

— Ты с ней болтала?

— Она считает, что это замечательное средство. У меня есть одна брошюра, там десятки врачей высказывают свое мнение о вытяжке из пчелиной матки: никакой пользы, никакого эффекта, чистой воды мошенничество и надувательство. Она делала подтяжку, Джо. И пластическую операцию— меняла нос, перед тем как стать кинозвездой.

— Это она сама тебе рассказала?

— Конечно. Почему бы и нет? Она милая, мне понравилась.

— В самом деле?

— С ней легко общаться, никакого дерьма. С удовольствием посмотрела бы какое-нибудь из ее киношек. Угадай, — предложила ему Фрэнни, с трудом сдерживая улыбку, — что я ей продала?

— Неужели?!

— Богом клянусь!

— Биоэнергетический крем для груди?!

— Слушай, я ей только показала, и она чуть слюной не изошла: «Энергия и упругость— правда?!» Еле сдерживалась, как ни пыталась разыгрывать из себя недотрогу. Пользы от него столько же, сколько от экстракта пчелиной матки и черепашьего жира. Упругость либо есть, либо ее нет, вот так-то, Джо. Погоди, у меня для тебя есть сюрприз. — И она снова ушла в спальню.

Оттуда послышалось пение, мужской голос солировал на фоне хора, старая, знакомая мелодия. Фрэнни вернулась, и он спросил:

— Кто это?

— Ты что, смеешься надо мной? — возмутилась она. — Ты же слышал это сто раз. — Очки она тоже успела снять.

— Смоки Робинсон?

— А то кто же? И «Мираклз». «Ты владеешь моей душой». — Она подошла к софе, на которой ей предстояло позировать. — Хит времен твоего детства, верно?

— Я в то время уже оканчивал школу.

— Ага. Вот видишь, я все знаю о тебе, Ла Брава. Спецагент Джо Ла Брава, Секретная служба Соединенных Штатов. Я чувствовала, что ты в свое время занимался чем-то таким тайным, вот и спросила Мориса. Он сказал, ты теперь приличный обыватель. Я-то думала, тебя сносит в сторону Игги Попа, но ведь не угадаешь. В тихом омуте… Поделись со мной секретами, Джо.

— В доме экс-президента Трумэна плохая проводка, — поведал он. — Смотришь кино, а оно то включается, то выключается, то включается, то выключается…

— Непыльная работенка! — хмыкнула она.

— И свет тоже— включается-выключается.

Она кивнула головой, соглашаясь на такую информацию, и спросила:

— Ты готов? — И принялась расстегивать свой халатик, стоя у заваленной подушками софы, пристально глядя на фотографа.

Он сидел в плетеном кресле, их разделял только стеклянный столик. На столе рядом с бутылкой лежала запасная пленка. Ла Брава взял в руки «Никон», что-то подкрутил, опустил фотоаппарат и снова посмотрел на девушку.

Фрэнни слегка раздвинула ноги, уперлась руками в голые бедра, широко развела руками полы халата, открывая ему свою наготу.

— В каком виде ты предпочитаешь? — спросила она.

Она забавлялась. По крайней мере, Ла Брава надеялся, что это все шутки и от него требуется лишь остроумная ответная реплика. Забавляется девочка, развлекается. «В каком виде ты предпочитаешь?» Вот только глаза цвета лаванды глядят серьезно, и столь же серьезно глядит на него округлый свод животика над самой густой порослью черных волос, какую он когда-либо видел. Впрочем, можно ведь сочетать серьезность с весельем, более того, Ла Брава именно в этом видел рецепт счастья, если у счастья есть рецепт. «В каком виде ты предпочитаешь?» А он, тонкий художник, должен подать свою реплику тихим, задушевным голосом:

— В натуральном виде, дорогая!

Почти незаметная пауза:

— Ты будешь меня фотографировать?

И Ла Брава ответил искренне, уже совсем всерьез:

— Боюсь, что нет.

Как только Кундо Рей вспоминал про того парня в кресле-качалке, у него перед глазами вновь возникала картина, как Ричард отъезжает в его прекрасной черной машине, а об этом кубинцу вовсе не хотелось вспоминать. Но этот парень и Ричард неразрывно связаны. Придется что-то сделать с этим парнем.

Кундо сидел в вестибюле отеля «Ла Плайа» и ждал Хавьера, поигрывая сережкой. Хавьер тоже побывал в «Камбинадо», теперь у него свое дело. Он уже предлагал снабдить Кундо всем необходимым.

Ну и местечко— плитки пола потрескались, раскололись, некоторых недостает. Отель напоминал Кундо «Камбинадо дель Эсте», постояльцы сильно смахивали на заключенных. Однако в «Камбинадо дель Эсте» было почище, тюрьму только недавно построили.

Сравнивал Кундо гостиницу и с «Отель Националь» в Гаване. «Отель Националь» не уступал этой дыре в запущенности, но люди там не были похожи на заключенных, там жили пропахшие чесноком русские, громко болтавшие, вечно жалующиеся, — они хныкали, точно дети, оставшиеся без обеда, ворчали не по делу. Что они смыслили в жизни? Им бы поработать на стройке в Аламаре, по двенадцать часов в день вдыхая цементную пыль. Тот русский был не то инженером, не то каким-то техником, у него водился шоколад, целые плитки, и водка, в номере валялись пачки презервативов, порнографические открытки из НьюЙорка. Русский ненавидел Кубу. Скажет, бывало, с растяжечкой, обдавая чесночной вонью: «Кууба», — и сплюнет на пол. Кундо Рей томился, мечтая поскорее уйти, из ненависти к русскому он решил вступиться за свою страну и поздно ночью вернулся в его комнату. Его чуть было не приговорили к смерти из-за этого русского, которого он пристрелил из его же собственного пистолета.

Ладно, что сделано, то сделано.

И вновь его мысль вернулась к парню в креслекаталке: это дело еще не было сделано.

Много ли парней, проживающих в гостинице «Делла Роббиа», фотографирует людей исподтишка, с большого расстояния, используя телескопические линзы? Все ясно: это тот самый парень, который сфотографировал Ричарда, о черт, снова перед глазами возникла картина, как Ричард отъезжает в его «понтиаке»!

И тут в холле появился некий Давид Вега. Давид Вега все поглядывал на Кундо, словно пытаясь вспомнить его, но заговорить с ним не решался, так что Кундо предпочитал краем глаза следить за этим типом.

Когда пришел Хавьер, Давид Вега все еще торчал в холле, пил кока-колу из автомата. Кундо не стал приветствовать Хавьера, притворился, будто не замечает его. Хавьер все понял и поступил точно так же.

Выждав несколько минут, Кундо поднялся к Хавьеру в номер. Он взял из его рук непременный стакан рома, вежливо выслушал Хавьера: тот-де намерен перебраться в Южный Майами. Спешить обоим было некуда. Слушая Хавьера, он хотя бы отвлекся от мыслей о своей машине, попавшей в лапы этого чудища болотного. Допив ром, Хавьер выволок из кладовки здоровенный металлический кейс, набрал нужную комбинацию и открыл крышку, показывая товар.

— Пушки на любой вкус, — похвастался Хавьер. — Для парня из Мариэля — все по оптовой цене. Автомат— со скидкой тридцать процентов. «Мак— 10» за восемьсот.

— Что-нибудь поменьше, — уточнил Кундо Рей.

— Пожалуйста, вот малютка тридцать восьмого калибра, ствол всего два дюйма. Такими пользуются «Ангелы Чарли».

— Да?

— И Барни Миллер.

— Заверните, — сострил Кундо Рей.

Глава 16

Ноблес заготовил улыбку. Дверь открылась, и он сказал:

— Смотрите, кто пришел!

Он-то рассчитывал, что она обалдеет и вытаращится на него, но она ничуть не была удивлена, а если и была, то не подала виду. Стоит и смотрит на него так, словно решила не пускать за порог.

— Лапочка, не хотелось бы тебя отпихивать, но я чуть ли не весь день проторчал в машине. Мне так хочется пи-пи, того гляди лопну. Приспичило мне.

Ей пришлось подвинуться, а то бы он и впрямь сгреб ее да и отодвинул— она отошла, и он резво промчался по коридору прямиком в туалетную комнату.

Ему нравилось тут: полно всяких баночек с притираниями, соли для ванн, пудра в коробочках пастельного цвета, и все так здорово пахнет. Он был бы не прочь заглянуть в шкафчик, порыться, обнаружить самые заветные ее тайны. У нее в уборной было так чисто — никаких тебе ржавых пятен, ни на унитазе, ни в раковине. Пустив струю и постанывая от облегчения, Ричард осмотрелся по сторонам, жадным взглядом вбирая все эти женские штучки, и закончил с судорогой наслаждения. О-о!

Она оставалась в гостиной — присела на диван, положив на колени соломенную сумку и скрестив ноги так, что колено торчало над хромированной поверхностью кофейного столика. Она смотрела на него уже не так сердито, не буравила его взглядом, но и ласковым выражение ее лица отнюдь не было.

— Ты хоть рада мне? — спросил он.

Не похоже.

— Ричард, — заговорила она, — Ричард, что ты здесь делаешь? — Голос спокойный, размеренный, точно ребенка воспитывает.