Через двадцать минут Даррил уже был у него.
      – Я вошел с черного хода, – объяснял Чили, – и только было хотел зажечь свет в кухне, как увидел, что столовая и холл освещены и что свет падает из гостиной. А я точно помнил, что, уходя утром из дома, свет везде погасил.
      – Вы вошли в комнату… – сказал Даррил.
      – Я прошел через столовую. И за письменным столом увидел мужика. Голова его лежала на столе, а лампа горела.
      – Он сидел так же, как сейчас?
      – В точности. И кровь лилась прямо на стол, черт ее дери, и на кресло, все его залила…
      – Кровь еще лилась, когда вы вошли? Вы увидели, что льется кровь?
      – Нет, по-моему, она уже остановилась.
      – Вы к нему не прикасались?
      – Нет, не прикасался.
      – Тогда как же вы могли видеть его лицо – вы сказали, что он вам незнаком?
      – Я увидел сквозные раны на спине, – сказал Чили, – поднял за волосы его голову и посмотрел.
      Единственное, до чего я дотронулся, были волосы. Грязные.
      – Ну а пушка?
      Пистолет лежал на письменном столе рукоятью к застреленному.
      – Я ее понюхал, но не прикасался к ней. Что это, «вальтер»?
      – Ага. ППК, три восемьдесят, судя по виду.
      – По-моему, из нее не стреляли, – сказал Чили. Он смотрел, как Даррил, наклонившись, понюхал ствол.
      – По-моему, тоже, – сказал Даррил, выпрямляясь.
      – Наклонитесь и понюхайте его самого.
      – Ни к чему, от него и на расстоянии чесноком несет.
      Вытащив из кармана пиджака латексные перчатки, Даррил натянул их, после чего ухватил жертву за волосы и поднял над столом его голову.
      – Поглядите на него еще раз. Это он стрелял в Томми Афена?
      Чили покачал головой.
      – Сложения примерно такого же, но этот помоложе будет лет на двадцать и, уж конечно, ростом повыше.
      Чили подумал, что мужик этот похож на дорожного рабочего – такие железяки прилаживают или бетон мешают.
      – Вы уверены, что видите его впервые?
      – Совершенно уверен.
      – А мертвеца с открытыми глазами случалось видеть?
      С глазами скорее полуоткрытыми, так что даже не поймешь, какого они цвета.
      – Что-то не припомню.
      Он смотрел, как Даррил поднял со стола руку убитого и щупает пальцы, сгибая и разгибая их.
      – Еще не окоченели. Прошло, наверное, не больше часа, ну, может, полтора. Вы сразу же позвонили мне?
      – Нет, сначала я обыскал дом. Он вскрыл окно в спальне, чтобы войти.
      – У вас нет сигнальной системы?
      – Нет. Взломщик может рискнуть.
      – Вы хотите сказать, рискнуть вынести все, что ему приглянется. А как попал в дом тот, кто убил его?
      – Этого я еще не уяснил себе. Даррил опять взглянул на убитого.
      – В него выпущено две пули. Оба выстрела – сквозные, и обе пули прошли через спинку кресла, – заметил Даррил и показал Чили два отверстия в коричневой кожаной обивке кресла. – А теперь подойдите сюда и взгляните на стенку.
      Подойдя, Чили увидел, что и в белой штукатурке тоже были две дыры, большие – как в ту, так и в другую можно было сунуть пальцы. Пули таких больших дырок не оставляют. Он посмотрел на Даррила.
      – Убийца вытащил пули из стены.
      – Человек основательный, да? – сказал Даррил. – Знал, что делал.
      – Только застрелил не того.
      – Вы так считаете?
      – А как же иначе? Первый входит и сидит здесь в темноте, поджидая меня. Возможно, он слышит, как входит второй, а возможно, и нет. Он мог вздремнуть, устав ждать. Второй появляется и, не откладывая дела в долгий ящик, сразу направляется к столу и пришивает первого двумя пулями в грудь… Потом он включает свет, чтобы посмотреть результат.
      – И замечает, – сказал Даррил, – что это не вы.
      – Если он видел мою фотографию в газете, то да. Ну а если он никогда меня не видел?
      – Возможно, – сказал Даррил, – он решил, что это вы. Единственное, что ему посчитали нужным передать, был адрес и приказ разделаться с человеком, живущим по этому адресу. Убитому тоже могли сообщить ровно столько же. Оба они могли видеть вашу фотографию в газете, а могли и не видеть ее. Но случилось это сразу же после публикации в газете, и похоже, что это помогло им вас найти. Но теперь стрелявший, если раньше он вас никогда и не видел, вскоре непременно обнаружит, что застрелил не того. И начнет соображать: кто же был тот, сидевший за столом?
      – Вы хотите сказать, – заметил Чили, – что новость эту подхватят газеты, а может быть, даже и телевидение?
      – Вполне вероятно как то, так и другое. Человек был убит у вас дома,а не просто на улице. Первый вопрос, которым задастся каждый, – чей это дом?
      – Знаете, Даррил, я его не убивал, у меня и пистолета-то нет.
      – Я знаю лишь то, что вы мне рассказали.
      – Но разве стал бы я вам звонить? Застрелить человека в собственном доме и кинуться звонить полицейскому?
      – Если это был грабитель, вломившийся в дом, то стали бы.
      – Ну предположим, это так, но зачем мне оставлять его сидеть за моим столом? И пистолет бы я тогда не бросил, а гордо продолжал бы держать его в руках, так как скрывать мне было бы нечего.
      – Знаете, вам придется ответить на множество вопросов, – сказал Даррил, – но на этот раз не мне. Делом этим буду заниматься не я. Живете вы не в Городе ангелов, а значит, дело это в юрисдикции округа. Тело найдено у них, стало быть, и дело это будет расследовать округ. Я позвоню в окружной отдел убийств, в административный центр и введу их в курс дела.
      – И опять начнется вся эта волынка, – устало вздохнул Чили, – мое прошлое, в котором будут искать ключ.
      – Могу рассказать им о вас и тем сэкономить время. – Даррил огляделся: – У вас есть другой аппарат? Тем, что на письменном столе, я пользоваться не хочу.
      – Есть в кухне. Но, Даррил, неужели вам не интересно узнать, что это за мужик? Мне – прямо-таки не терпится!
      – Вскоре узнаем.
      – Глядите, Даррил, видите, у него задний карман оттопыривается. Наверное, там бумажник.
      Даррил внимательнее оглядел спину незнакомца – спина была в крови, на пиджаке дырки от пуль – и кивнул.
      – Да, вполне вероятно, что там бумажник.
      – На вас резиновые перчатки. Вы можете залезть к нему в карман, вытащить бумажник и заглянуть в его водительские права. Все, что нам надо знать, это его фамилию. Ну и адрес заодно. Только и всего. И положить права обратно. Кто узнает?
      Даррил все глядел на задний карман жертвы, разглядывал, прикидывал.
      – Он на нем сидит.
      – Я приподниму его, – сказал Чили, – а вы засунете руку в карман и вытащите бумажник. Ничего страшного.
      – Меня могут привлечь к расследованию. Есть шансы. Но так как это не мой участок, сам начать расследование я не могу и рыться в одежде тоже – строго говоря, это называлось бы порчей улик.
      – Даррил, если мы выясним, кто он такой, возможно, это наведет нас на след тех, кто его послал.
      – Если только мужик этот не действовал по собственной инициативе.
      – Но если бы за этим крылись личные мотивы, я знал бы его, разве не так? Я подозреваю: уж не со смертью ли Томми это связано?
      Даррил так и вскинулся.
      – Так, значит, тут может существовать связь? Ну а еще, по вашему мнению, по какой причине вас могли заказать?
      Размышления на эту тему, даже самые общие, привели Чили к мысли о Раджи как о возможном подозреваемом. В то же время он понимал, что, называя Раджи, он уходит в сторону, отвлекаясь от магистральной линии. К чему развивать эту тему, если он даже не уверен, представляет ли Раджи действительную угрозу или нет? Все, что ему надо знать в настоящий момент, это кто такой убитый. Он сказал Даррилу:
      – Это все неопределенность, «серая зона», которую вы, копы, так любите, когда можно забросить правила и пособия и руководствоваться чутьем, нюхом. Стоит это сделать – и вы увидите связь между этим мужиком и Томми.
      – Некая цепочка, да.
      – Вот и взгляните на его права.
      – Только трону бумажник, – сказал Даррил, – и тут же положу на место. Ладно. Давайте сделаем это, да побыстрее. Приподнимите его!
      Подойдя к креслу с другой стороны, Чили подсунул одну руку под локоть жертвы, а другой, уцепившись за лацкан пиджака, поднял мужчину и держал его, пока Даррил, шаря у того в заднем кармане, не сказал: «Вот он. В руках», и вытащил бумажник – коричневый, потертый, со вмятиной от долгого ношения на заднице.
      – Две двадцатки и несколько долларовых бумажек, – произнес Даррил. – И стоило ради этого огород городить?
      – Ну а права там есть?
      – Ищу, – сказал Даррил, руками в перчатках ощупывая каждую складочку и каждый кармашек бумажника. – Негусто, – сказал он затем, но все-таки вытащил какую-то карточку.
      – Это не права, – заметил Чили.
      – Это грин-карта, – сказал Даррил. – Мужик этот – иммигрант. Сюда прибыл прошлым маем. Ручаюсь, что он по-английски и трех слов не свяжет.
      – Хватит. Как фамилия?
      – Иван Суванжиев. – И Даррил протянул карточку Чили, чтобы тот сам мог прочесть фамилию. – Убитый – русский.

      Раджи было велено встретиться с Джо Лазом в ресторанчике Кантора на Ферфакс. Встреча происходила спустя два дня после того, как Лаз по ошибке пристрелил русского. Оплошность свою он признавать не хотел. Он сказал Раджи:
      – Да что это за работа, впервые вижу такое! Надо ж приглядеться сначала, сориентироваться…
      – Человек известный, – сказал Раджи. – Многим поперек горла встал. Чили Палмер – знаешь такого?
      – Слыхал фамилию, а кто он и что – мне все равно.
      – Работа есть работа, – сказал Раджи. – Но хочется мне задать один вопрос: скольких ты пришил в свое время?
      – Не твое собачье дело!
      – Ну зачем так кипятиться? Мы же просто болтаем.
      Они сидели друг против друга в кабинете ресторана – Раджи и этот шестидесятилетний наемник, сутулый, шеи даже не намечается, очки захватанны и с одной стороны скреплены булавкой, в костюме, но нечищеном, и без галстука. Непохож на человека, которого нанимают за двадцать пять тысяч. Раджи избегал смотреть на него – безобразный человек с безобразным характером. Вместо этого он блуждал взглядом вокруг по огромному помещению, по кондитерской стойке, в то время как Джо Лаз втолковывал ему, что заведение это закрывалось по требованию санитарной службы, но потом опять открылось – наверное, сумели тараканов вывести или в чем там была загвоздка, не знаю, кухню прибрали, что ли…
      Странно, как слова эти моментально перенесли Раджи вспять, ко временам детства, когда мальчишкой он, зажигая ночью свет на кухне, видел, как врассыпную кидались прочь тараканы, спеша спасти свою жизнь. Картина эта всплыла перед ним, между тем как Лаз вдруг сказал:
      – Я включил свет, чтобы разглядеть парня – как будто слово «тараканы» и ему напомнило то же самое – как включают свет в кухне. Странно. – И тут же я понял, что кокнул не того, кого в газете видел.
      – Нет, но сегодня в газетах есть и его фотография, – сказал Раджи. – Знаешь, был такой русский Иван Грозный, может, слышал? А того, кто сидел в темноте, тоже кличут Иваном, Иваном Дебилом, и, как сказано в газете, «считается, что он принадлежит к пресловутой русской бандитской группировке». Ты только подумай!
      Но Джо Лаз, уже сгорбившись, внимательно изучал меню на столе. Он пробормотал что-то, показавшееся Раджи ругательством – вот б…, дескать.
      Раджи спросил, как тот проник в дом, и Лаз ответил, что взял штычок и вскрыл заднюю дверь. Замок такой простой, что и шпилька бы сгодилась.
      Они помолчали, углубившись в меню.
      – Ты вот здесь не был, – заговорил Лаз, – так скажу тебе, что жратва здешняя хоть и еврейская, а что надо.
      Раджи сказал;
      – Они что, всех здесь кормят, и итальяшек, и всяческих? Не надо обязательно быть обрезанным?
      – Даже цветных и тех кормят, – сказал Лаз, бросив на Раджи взгляд, говоривший, что тому лучше поостеречься.
      В кабинете выросла официантка с блокнотиком. Лаз все еще с головой ушел в меню, поэтому заказ сделал Раджи, заказав солонину с черным хлебом, малосольные огурчики, полпорции капустного салата и чашку кофе. Другие деликатесы были ему незнакомы.
      – Я люблю голубцы, – сказал Лаз, подняв глаза на официантку, – но у меня с вечера живот пучит. Наедаться на ночь плохо для пищеварения.
      Официантка в оранжевом форменном платье, немолодая, сказала:
      – Я это учту.
      – Возьми тарелочку капустного салата под соусом, дружище, это тебе не повредит.
      – Ладно, – согласился Джо Лаз, – тащите это и низкокалорийного «пепси» в придачу.
      В ожидании заказа они обговаривали контракт. Джо Лаз все упирал на то, что теперь сумму в двадцать пять тысяч, о которой было условлено, следует увеличить – ведь парня этого ему придется разыскивать, а это займет время. Два дня названивает к нему домой, и никто не берет трубку. Несколько раз подъезжал к дому в разное время – машины нет как нет. Лаз сказал, что парень, видимо, что называется, «зарылся в матрас», скрывается в надежном месте, где матрасов столько, что на всю банду хватит. Раджи держался с ним настороженно, соблюдал дистанцию, чувствуя, что Лаз из тех, кому куски лучше кидать издали. Но тут он согласился – да-да, выражение «зарыться в матрас» он знает и гангстерские обычаи тоже знает, сказал, что видел все это в гангстерских фильмах еще будучи мальчишкой. Ошибка – он понял это, едва успев кончить тираду.
      Джо Лаз приподнялся на локтях и уставился на него.
      – Ты все знаешь, да?
      – Про матрасы знаю.
      – Я еще не встречал чернокожего, который не воображал бы, что знает все на свете.
      – «Чернокожий» – это я, да? – сказал Раджи.
      – Или «черномазый», если тебе так больше нравится. А может быть, предпочитаешь «черножопый»? Могу назвать и так, не возражаю. Все, что мне надо от тебя, это чтобы ты сообщил Нику, что контракт обновляется и что это будет стоить ему еще пять кусков. Усек?
      Официантка принесла заказ. Намазывая горчицей свою солонину, Раджи глядел, как Лаз наворачивает капустный салат под соусом, уплетает за обе щеки. Он понимал, что глядеть не следует, зрелище было тошнотворное, но приходилось продолжать беседу.
      – Условия контракта можешь обсуждать со мной, – сказал Раджи. – Заказчик я, потому и веду переговоры.
      – Не болтай чепухи, ты работаешь на Ника. Знаешь, как все тебя называют?
      – Кто это «все»?
      – Ребята, – невнятно, с набитым ртом пробормотал Джо. – Они называют тебя ниггером Ника.
      Раджи несколько опешил и ответил не сразу. Потом сказал:
      – Мы с ним партнеры, дружище, и все это знают. Все вопросы мы решаем сообща.
      – Тогда почему же Ник говорит, что ты его черный лакей?
      – Когда это он говорит?
      – Да сплошь и рядом. Когда ему вздумается.
      – А что, если я тебя назову жирным хреном собачьим?
      Он увидел, как Лаз, выпрямившись, вздернул поломанные очки на свой поломанный нос.
      – Я сказал: «если».
      Лаз выпустил пар.
      – Не посмеешь. Что за тупица!
      – Ну а если посмел бы, что бы ты сделал?
      – Вмазал бы тебе прямо в пасть бейсбольной битой, той, что в машине держу. А чего другого ждать тому, кто выговорит такое?
      – Ну а ты назвал меня ниггером!
      – И что из того?
      – По-твоему, это ничего?
      – Ты ж это проглотил, стало быть, ничего.
      Осторожно подняв руку, так, чтобы Лаз не истолковал неверно его движение, Раджи взял сандвич с солониной и, открыв пошире рот, куснул. Жевание сандвича давало ему время подумать. Лаз тем временем опять принялся за свой салат, да так, что Раджи даже зажмурился. И зачем только он подсказал ему идею заказать салат! Прожевав наконец свой сандвич, Раджи вытер рот бумажной салфеткой и сказал:
      – Давай теперь уладим дело, хорошо? Ты хочешь пять кусков. – Было трудно глядеть на собеседника, на жирную капусту в углах его рта. – Сговоримся на половине, а?
      – Ровно пять, и ни куском меньше, – сказал Лаз. – А иначе пускай Ник самолично устраняет парня.
      – Я все пытаюсь втолковать тебе, что заказчик тут я, и нужно это мне.
      – А мне нужно пять кусков, и немедленно. И пошевеливайся, пока я не пошевелился.
      Опять задирает его, надо же…
      – Как ты насчет того, чтобы встретиться со мной сегодня вечером попозже?
      Ему пришлось подождать, пока Джо Лаз не вычистил тарелку кусочком хлеба и не отправил кусочек себе в рот.
      – Голливудский спортивный клуб, сегодня в одиннадцать.
      – Не понял. Опять здесь встретимся?
      – Вынь бананы из ушей. Голливудский спортивный клуб на Сансет-бульвар. Я буду стоять перед ним ровно в одиннадцать.
      – Никогда не слышал о таком заведении, – сказал Раджи.
      Джо взял в руки салфетку и со словами:
      – Иначе говоря, есть что-то, чего ты не знаешь, – высморкался в салфетку и бросил ее в тарелку. – Первый чернокожий, который признается в этом.
 
      Чили от Линды позвонил Элейн Левин. Единственное, что его интересовало, это прослушала ли она запись и назначит ли на днях встречу в студии. Но у Элейн были к нему свои вопросы, и она все задавала и задавала их, и ему пришлось отвечать на те из них, на которые он мог ответить, начиная с русского, убитого у него в гостиной. Почему русский? Да потому, что русская мафия занялась вымогательством и есть основания полагать, что они взяли в оборот Томми Афена, а Томми отказался отстегнуть им. Копы разрабатывают эту версию. Чили сказал, что заимел теперь дружка – полицейского детектива («как это ни парадоксально, можешь себе представить, а?») – некоего Даррила Холмса, и этот Даррил держит его в курсе того, как идет расследование. Они еще не знают, кто кокнул русского – другой ли русский гангстер или, как выразился Чили, кто-нибудь из наших.
      После чего ему пришлось пояснить, что он имеет в виду:
      – На рекорд-студиях, Элейн, есть люди, воображающие себя очень крутыми или знакомыми с теми, кто крут. В общем, я расскажу тебе об этом при встрече.
      – Ты что, скрываешься?
      – Можно считать, да.
      – Дома ты оставаться не можешь. Так где же ты прячешься?
      – Я у Линды. Но к ней едет ее ансамбль, они на время остановятся у нее.
      – Так переберись в отель.
      – Возможно, я это и сделаю.
      – В Нью-Йорке.
      – Элейн, ты слушала запись?
      – Да, и относительно ее стиля ты прав. Она девочка крепкая и знает, чего хочет. Ты провел с ней ночь?
      – Не с ней, а у нее. Старый ростовщик в эти игры не играет. Хочет оставаться сам по себе и не впутываться.
      – Как можешь ты ручаться?
      Резонно, но он не стал комментировать. После паузы Элейн спросила:
      – Что это я слышу, там музыка?
      – Боба Дилана все утро шпарят, – сказал он. – Как ты смотришь на то, чтобы утром я к тебе на минутку заскочил? Рассказал бы, как идут дела. А к тому же у меня есть видео, которое мне хочется тебе показать.
      – Фильм?
      – Любительский. Линда и ее ансамбль. Вчера вечером она крутила его для меня.
      На этом они и порешили.
      Он повесил трубку, и из кухни вышла Линда, в белой, свободного покроя рубашке и с метелкой для пыли в виде пучка перьев. Она стала под музыку порхать по комнате, сметая пыль с ламп и столов, а Чили следил за ее сексуальными движениями в такт дилановской «Холодный, как железо» и как вертит она бедрами в этой своей, чуть прикрывающей задницу рубашке, следил, обмирая. Она сняла со столика стоявший возле Чили телефонный аппарат, небрежно, раз-другой провела по столику метелкой и поставила аппарат на место.
      – Вам незачем переезжать, – сказала Линда, – если вы это из-за мальчиков затеяли.
      – Где же мне спать, здесь?
      Он ткнул пальцем в зачехленный диванчик, на котором сидел.
      Два пухлых кресла в комнате были обиты той же цветастой выцветшей материей. Остальные стулья были плетеные, как на южном курорте, на стеклах висело несколько киноафиш.
      Теперь Линда, переместившись к книжным полкам, обмахивала своим пучком перьев ряды видеофильмов и си-ди-дисков, перемежавшихся фотографиями в рамочках и книжками в бумажных обложках.
      – Как вам идея ночевать со мной в спальне, а ребята пусть разместятся в другой комнате? Нравится – не нравится или влюбленность тут ни при чем: для того чтобы спать с кем-то, достаточно просто устать. Ведь в разъездах и путешествиях как? Не знаешь, с кем придется ночевать.
      – И у вас ни разу романа не было?
      – Это вы про Дейла и Торопыгу? Они не мой тип. Вы же их видели.
      На видео, которое она показала ему накануне, отснятом год назад в доме у Линды, они все трое, Линда, Дейл и Торопыга, дурачились, подражая различным популярным исполнителям, таким, как Хенсон и «Стоунз». Линда имитировала Аланис Морисетт – запись хоть и доморощенная, но артисты вполне профессиональные и работают с огоньком.
      Она объявила:
      – Однако они меня защищают.
      – Когда вы в одежде, – сказал Чили, – чего вас защищать?
      Подняв над головой свою метелку, она взглянула на него через плечо в картинной позе.
      – Да, юбочка коротюсенькая, вот как эта рубашка, и трусики в придачу.
      Развернувшись, она задрала рубашку так, что Чили разглядел беленькие трусики. Он сказал:
      – Что это вы делаете, Линда?
      Сказал и почувствовал себя очень старым, словно то был вовсе и не он.
      – Ставлю для вас другой си-ди-диск с приятной музыкой.
      – Вы отлично понимаете, о чем я говорю.
      – Думаете, я пытаюсь вас соблазнить?
      – Я о том и спрашиваю.
      – Потому вы такой скованный? Неужели из-за возраста? Господи, да вы старше-то меня лет на десять, не больше!
      И Линда принялась покачивать головой в такт четкому барабанному ритму, потом вступила гитара и чистый девичий голос запел нечто лирическое о днях, полных лени, когда так хочется встать на колени.
      – Я ведь вас совсем не знаю, – сказал Чили. – Не знаю даже вашей настоящей фамилии.
      Чистый голос, теперь окрепнув, пел о храме ливневых дождей, о жрицах огня, и Линда убавила звук.
      – Фамилия моя Лингеман. Представляете такое на афишах: «Одесса» при участии Линды Лингеман». «Солирует звезда эстрады Лингеман…»? Бред, да и только.
      Теперь Чили едва слышал музыку – девичий голос вместе с хором пел «В храме ливневых дождей», и в мелодии было что-то от духовных песнопений, а Линда в это время говорила:
      – Отец мой думает, что я взяла псевдоним в честь его любимой кобылы Мун. Как бы не так! Знаете, откуда все пошло? Мы выступали в клубе в Майами, «Черчилль» – так назывался клуб – порядочная помойка, и публика там собиралась только по случаю, послушать кого-нибудь, вроде Дейла. Клуб этот – в Маленьком Гаити, а район этот – небезопасный.
      Тихая музыка на заднем плане теперь набирала темп, девушка начала другую песню: «Шагнула за ограду, пролезла за забор…» Далее следовало что-то неразборчивое, а потом вдруг: «Что нас не остановит ни молот, ни топор». В голосе, в тембре он уловил теперь что-то знакомое.
      – Однажды, – говорила Линда, – после нашего выступления ко мне подошла женщина, не такая уж молоденькая, но вполне ничего себе. Ей захотелось сказать мне, как понравился ей мой голос и что между нами есть сходство: ее тоже зовут Линда, она бывшая профессиональная певица, выступала раньше в казино, в Атланте-Сити, в Пуэрто-Рико. Я спросила, пела ли она под своей настоящей фамилией. Да, ответила она, Линда Мун. И как только я это услышала, я поняла, что именно эту фамилию мне и надо. Я призналась ей, что мне понравилось, как это звучит: Линда Мун, а она сказала: «Можете взять ее. Я ею больше не пользуюсь. Я теперь домохозяйка, и у меня четверо детей, и все мальчики. Зовусь я Линда Мора, и муж мой Винсент работает в полиции Майами». Я от души поблагодарила ее и с тех пор стала называться Линда Мун. – Она помолчала. – У меня есть две замужние сестры в Мидленде. Отец занимается разведением лошадей, а мама работает в банке… Что еще вам хотелось бы узнать?
      В наступившей тишине слышнее стал четкий ритм и чистый девичий голос, певший:
 
Казалось бы, еще вчера
Мы Шеннона слушали до утра…
 
      Чили заговорил не сразу. Он возвел глаза к потолку, словно прикидывая что-то, и только потом спросил:
      – Это «Одесса», и поете вы?
      Линда повернулась, чтобы усилить звук, а потом, вновь став к нему лицом, принялась пританцовывать в такт музыке и петь вместе с си-ди-диском:
 
Она пошла в компанию,
И трахали ее,
А после отшвырнули,
Как драное белье.
Девочка пропала, увы и ах,
Слоняется по улицам
С краской на щеках.
 
      Линда снова приглушила музыку и сказала:
      – Это «Мой маленький беглец». Вчера вечером я вам проиграла весь диск, начиная с «Храма ливневых дождей», и дальше все-все, а вы ни слова не сказали.
      – Не обратил внимания. Простите.
      – Конечно. Вам есть о чем подумать. Но я все удивляюсь: надо же, новый директор не понял даже, что это мой голос.
      – Почему же вы мне не сказали?
      – Ну, знаете, если вы, черт вас возьми, даже голоса моего на записи распознать не можете…
      – В записи он гораздо сильнее. Говорите вы совсем другим голосом.
      – Ну вот вы и прослушали «Одессу».
      – Здорово. Мне очень понравилось. И знаете, почему? Потому что такую музыку я понимаю. Вчера мне одна песня запомнилась – «Смена караула», так, кажется?
      Линда опять запела, легко, без усилия, чистым звонким голосом:
 
Смена караула,
Барабаны бьют,
Сердце отмечает
Ход минут.
 
      – Это про нас, про «Одессу», – сказала она. – Так мы понимаем музыку и смысл того, что мы делаем. – И она продолжила пение:
 
Мы проникли в дом ваш,
Мы пришли к вам петь.
Империи вашей
Теперь не уцелеть.
 
      – Серьезная музыка, – сказал Чили. – Но в то же время и забавная. Уносит, как потоком. И это при том, что в звучании есть что-то от кантри.
      – Я уже говорила вам, что это рок со звенящей нотой, звонкий рок. Настоящий, без дураков.
      – И вы не смогли продать это?
      – Нет, мы продали, но фирма попыталась все испортить. Я же говорила. Мы как раз этот си-ди-диск и торговали.
      – Кто же выпустил его?
      – Мы. Я взяла в долг у папы пятнадцать сотен, и мы платили по тридцать пять баксов в час, чтобы писать его в какой-то кретинской студии, где даже уборной не было. Тираж в тысячу штук мы сумели уложить в двенадцать сотен, в конвертах – никаких тебе футляров, никакого украшательства. Я так и осталась должна папе.
      – Это теперь моя забота. Начнем все заново, а там, глядишь, сделаем из вас звезду.
      – Раджи сказал, что превратит «Цыпочек» в суперзвезд.
      – Вы с ним с тех пор разговаривали?
      – Лишь для того, чтобы он пригрозил мне крутыми парнями, которые якобы стоят за ним. Намекнул, что, если понадобится, может обратиться к гангстерам. Я посоветовала ему поостеречься. Сказала, что с Чили Палмером шутки плохи. Сказала, что перед тем, как делать даже первый шаг, ему стоит переговорить с Ником.
      – Вы сказали, что со мной шутки плохи?
      – Вы что, обиделись? Господи, но вы ведь гангстером были, разве не так?
      – Как это – гангстером? Я что, числился в группировке? Никогда в жизни! Просто имел отдаленное отношение.
      – Что бы я ни сказала, это не важно. Вас все-таки попытались пристрелить. Но если бы это был Раджи, ошибки бы не произошло, ведь правда же?
      – Хотел бы я знать, – сказал Чили, – кто за этим стоит – Раджи или Ники?