Линда сделала себе на завтрак ржаной гренок, налила стакан кока-колы, но не прикончила ни того, ни другого. Напоследок в машине он сказал:
      – •Соберите свою группу и давайте действовать. – А еще добавил: – Я вас не обману, обещаю.
      Наверное, эта его уверенность передалась и ей, потому что ночью она была в прекрасном настроении и думала: «Ладно, так и быть, утром я первым делом позвоню парням».
      Однако теперь возвращение Дейла и Торопыги виделось ей куда более проблематичным, чем она воображала это накануне. Возможно, правда, она слишком много думает, вместо того чтобы просто взять и позвонить:
      «Знаешь что? Мы заимели директора!» – «Да?» – «Он кинопродюсер». – «Вот как?» – «И знаменитый,он был продюсером «Поймать Лео». – «И это то, что надо?» Или же они могут сказать: «Ну и что?» Нет, Дейл не скажет, а вот Торопыга может.
      Взяв с собой телефон, она вышла полюбоваться видом – тем самым, что так ценила в своем жилище. Сам дом был дрянной, дощатое бунгало, прилепившееся к склону холма, окруженное старыми деревьями, названий которых она, выросшая среди нефтяных вышек Западного Техаса, не знала. Как не знала и названия кустарника, разросшегося, одичалого – какие-то буйные заросли, про которые ей было лишь точно известно, что это не мескитовые заросли, а какие – непонятно. Можно выйти в передний дворик, туда, где крутой обрыв и откуда открывается вид чуть ли не на весь Лос-Анджелес и дальние дали Калифорнии, а позади – облезлый домишко с крышей, которую надо бы перекрыть, и хорошо бы нанять мужика с мачете, чтобы проредить кустарник. А вечерами вид был еще удивительнее и дали – еще неогляднее, а миллионы светящихся точек внизу образовывали линии и узоры. Дома вид открывался лишь на унылую плоскую пустошь, где там и сям вместо деревьев торчали нефтяные вышки и небо – без конца и без края. А по ночам в Одессе горели огни на буровых, и с детства помнятся ей эти огни, вспышки пламени, выстреливающие в ночь. Вся жизнь там вертелась вокруг нефти, люди и приезжали туда ради нефти, пока арабы не спустили цены, и нефтяной бум Одессы окончился. Во время бума дед Линды Дж. Д. Лингеман торговал нефтяным оборудованием – бурильными установками для глубоких скважин, расширителями, шпурами – всяким инструментом и всегда держал лошадей. Одна верховая, на которой он ездил, – мышастая кобыла Мун. Отец Линды унаследовал торговлю нефтяным оборудованием, но делом сейчас занимался куда меньше, чем лошадьми – продавал их и покупал, барышничал. Мама Линды Лавейн работала помощником управляющего в Техасском банке. Две старшие сестры Линды были замужем и жили в пятнадцати милях от Одессы в Мидленде. Бытовала поговорка, что в Мидленд едут, чтобы иметь детей, а в Одессу – чтобы иметь неприятности. Одесса во времена нефтяного бума была прибежищем спекулянтов, мошенников и хулиганов, по вечерам в барах дым стоял столбом, а на улицах нередко вспыхивали перестрелки. Несколько лет назад Линда съездила на Рождество домой и объявила там, что сменила фамилию – теперь она не Линда Лингеман, а Линда Мун. Поначалу они решили, что она рехнулась, взяв себе в качестве фамилии лошадиную кличку, но дело было не в лошади. Она сказала сестрам: «Ведь вы же тоже сменили фамилии, разве не так?» Сестры ее все еще были баптистками и имели детей. Папа сказал: «Уж лучше бы я не покупал тебе эту твою первую гитару, детка». Но она сказала: «А ты, папочка, первую и не покупал, а купил мне вторую, получше». Первую гитару дал ей Дейл – раздолбанную «Ямаху», и он же учил ее играть на их втором году в средней школе Пермиана.
      Вначале надо поговорить с Дейлом. У нее такое чувство, что он предпочтет живую музыку студийной работе. «Знаешь что? Мы директором обзавелись». А Дейл скажет: «Порядок!» А если он на это не купится, то скажет: «Ну, пока!» – и вернется к себе в Остин. Дейл ко всему привычный. Играет с десяти лет.
      Вот Торопыга – тот другой. Чикано. Джеймс Торопыга Гонсалес. «Знаешь что? Мы директором обзавелись!» И быстро-быстро сказать, кто он, сообщить подробности. А Торопыга взовьется: «Да? Знаменитый продюсер, вот как? А что он знает о рекорд-студиях? А что, он вообще хоть что-нибудь слышал?» Хороший вопрос. Если он так и спросит, придется что-нибудь придумать: «Да, конечно – „Перцев“, и „Пестрых“, и „Топ-топ Зед“. Торопыга может подумать, что она все еще попивает. Она не просыхала, когда связалась с „Цыпочками“, и сдуру призналась в этом Торопыге однажды по телефону. Она и наркоманить начала, потом бросила и сейчас ничего подобного себе не позволяет, если не считать изредка косячка с Витой. „А каковы условия, Линда? Что ты переспишь с этим великим продюсером?“ Это было бы вполне в духе Торопыги. А если он не клюнет, то скажет лишь: „Большое спасибо, Линда. Но тогда ради чего мы все бросили к черту и разбежались в разные стороны?“ На ее взгляд, он иногда любил специально разозлиться, выйти из себя, чтобы потом затеять драку. Так, в школе его выводило из себя, когда его дразнили „бобоглотом“. Торопыга ходил в среднюю школу Одессы и водился с мексиканскими мальчишками, жившими по другую сторону железной дороги. Каждый год без исключения школа в Пермиане, где учились они с Дейлом, обыгрывала в футбол школу в Одессе, и тут уж Торопыга бесился вовсю.
      Линда видела Торопыгу в школьном автобусе субботними вечерами и в дорожных пробках, когда машины стояли бампер к бамперу от Венди до самого Энтони и ученики обеих школ, высыпав из автобусов, слонялись по супермаркету на парковке. А познакомилась она с ним в тот вечер, когда он врубил на своем маге «Бон Джови», а она подошла послушать; в тот год Линда увлекалась Ричи Сам-бора. В другой раз он пригласил ее к себе домой – в фермерский дом на окраине, возле самых нефтяных вышек, чтобы послушать записи «Бон Джови» и разучить сопровождение Ричи Самбора. Торопыга продемонстрировал ей свои паршивые ударные инструменты, с большим воодушевлением колотя в них, и Линда достала из машины свою гитару. Она свела вместе Дейла и Торопыгу, они стали репетировать. Линда написала несколько песен, и они получили ангажемент на разовое выступление в «Дос Амигос» на «Встрече поколений». Группа их никак не называлась, пока ведущий не спросил, как их объявить. Линда сказала: «Одесса», сказала наобум, с бухты-барахты. Публике понравилось, и название они оставили.
      Итак, она позвонила Дейлу.
      Дейл сказал:
      – Директор? Порядок! Я чувствовал, что так и будет.
      Но как он смотрит на то, чтобы оставить студию и опять играть вместе?
      – Студию я уже бросил. Я сейчас играю в группе «Гигантские пиявки» и жду не дождусь возможности сбежать от них. Единственное, что в них хорошо, – это подходящее название. Они присасываются и словно тянут из тебя жилы, когда играют.
      Она спросила Дейла, давно ли он виделся с Торопыгой, ей важно знать, в каком тот настроении, так как ей придется позвонить ему.
      – Торопыга отправился домой, – сказал Дейл. – Он не говорил тебе? Связался с группой, исполняющей кантри. Стиль «блуграсс» передирают. Но им нужен был не удар, а так, легкое касание, шелест ветра в тростниках. Ну, он и удрал. Да вот, вернулся домой. Работает на нефтяных приисках возле Голдсмита. Вкалывает как черт, с десяти вечера до шести утра. Домой приходит весь черный от грязи. Но послушать его, так ни за что не догадаешься. Он позвонил в субботу, радостный такой, голос просто счастливый,представляешь?
      Линда сказала, что не представляет. И спросила, не был ли он пьян.
      – Нет, просто он был в отличном настроении. Ты, наверное, не слышала, но на матче в пятницу Одесская средняя школа разбила школу Пермиана, ей-богу, разбила со счетом двадцать-семнадцать, впервые после того, как Ларри Гэтлин перестал у них играть в защите. А случилось это тридцать три года назад. И, значит, время ты подгадала как нельзя лучше. Ведь у Торопыги как голова устроена? Скажи ему, что мы опять объединяемся, – и он в победе Одессы усмотрит доброе предзнаменование, подумает: стало быть, это шаг правильный. – Дейл сказал, что сам может позвонить Торопыге, если Линда нервничает. – Но не беспокойся. Я знаю, что он приедет.
      Линда сделала, как он и сказал, предварительно пронервничав все утро в придумывании, что скажет.
      И в ту же самую минуту, не позже, раздался звук автомобильного клаксона, в проулок вполз черный «линкольн», и настроение ее сразу испортилось. Линда ждала, глядя, как Раджи вылезает из машины и поднимается вверх по ступенькам на холм, на этот раз в рубиновом модельном спортивном костюме и, как всегда, в извечных своих ковбойских сапожках. Раджи улыбался ей так, словно ничего не произошло и не изменилось.
 
      – Ну, сейчас ты за кофейком расскажешь, как наподдала этого самозванца, потому что он ни черта в музыке не смыслит!
      – Я не пью кофе, – сказала Линда, не двигаясь с места.
      Раджи отреагировал на это, изобразив смущение и обиду.
      – Почему ты так обращаешься со мной?
      – Вот и уходи, не желаю с тобой разговаривать.
      – Но это ты меня бросила! Как, по-твоему, я должен себя вести?
      – Раджи, не могу я больше петь эту спайс-герловскую дребедень – вот и все, что я могу тебе сказать.
      – Я не ослышался? – спросил Раджи, постепенно вновь обретая свой всегдашний уверенный тон. – А известно тебе, сколько эти девочки за свою юную жизнь заработали? Больше тридцати миллионов фунтов, долларов, не знаю, чего там, и это не считая кино! Известно тебе, сколько заработают Линда, Вита, малютка Мин Лин и те две новенькие счастливицы, которых я выберу, за один только год, считая со времени выхода альбома? Это будет хит, облом, я это знаю, и на студии это знают. По самым скромным подсчетам, каждая из вас спрячет в кубышку по парочке миллионов.
      – Какой был сбор вчера? – спросила Линда. – Сотни полторы? Ты хапнул сколько хотел, оркестранты не смеют слова сказать и работают за гроши. А цыпочки должны делить между собой сто двенадцать пятьдесят?
      – Мне же еще Элиоту платить надо.
      – Это твои проблемы. А я желаю дополучить тридцать долларов пятьдесят центов! И немедленно!
      – Ты здорово считаешь в уме, Линда! Сможешь работать кассиром в супермаркете, когда служба знакомств даст тебе от ворот поворот, потому что ты и сама знаешь, что этот голливудский продюсер для тебя палец о палец не ударит. Ума не приложу, чем он тебе задурил башку. Вот что у него в башке – это мне ясно, потому что киношники эти все на один манер. Ты для него лишь подстилка, да и то только, когда ему взбрендится. Он отвез тебя вчера домой, ну и что? Славно повозились?
      Раджи ждал в этой своей кепочке, надетой, как у Сэмюеля Джексона, задом наперед. Да что он, рехнулся? Думает, она станет отвечать на такое? Единственное, что ей хотелось, это лягнуть его по яйцам, изо всей силы лягнуть, но Линда вовремя вспомнила, что стоит босиком, и подавила в себе это намерение.
      – Выкладывай мои денежки и убирайся. Раджи провел рукой по карманам.
      – У меня нет при себе. На обратном пути хотел заехать за деньгами. А сейчас мне пора, у меня свидание с человеком, которому я заказал кое-что новенькое. Надо с ним встретиться, узнать, как продвигается дело. Слушай, я тут подумал, что если ты хочешь что-нибудь сочинить, то я всей душой. Или посмотрю, что у тебя уже имеется, прикину, не найдется ли у тебя чего-нибудь в стиле «цыпочек».
      Терпеть дальше этот разговор у нее не было сил.
      – Послушай, Радж… Никакая я больше не «цыпочка». Я бросила этот курятник, и это мое последнее слово.
      – И говорить со мной не желает… Ты, детка, подписала документ, что будешь работать под моим началом в течение пяти лет. А когда срок окончится, я вправе заключить с тобой новый договор на следующие пять лет, что я и собираюсь сделать. Ясно? Там все черным по белому написано, девочка. – И уже мягче он продолжал: – Не хочу, чтобы это выглядело так, будто я насилую тебя, выкручиваю тебе руки, заставляя остаться, но мы ведь так притерлись друг к другу за эти месяцы, совместная творческая работа так сближает… – Он протянул к ней руки: – Ну давай же обнимемся и кончим дело миром.
      – Ты не боишься, что меня вырвет прямо на твои сапожки? – сказала Линда, и Раджи уронил руки.
      – Словом, ближе к делу, да? Насколько я могу судить, ты хочешь больше участвовать в процессе, оценивать мою работу, следить, все ли я делаю для того, чтобы вырастить из вас суперзвезд. Чего я желаю взамен? Своей фамилии на си-ди-диске шрифтом таким мелким, что и прочтет не каждый. Где? На обратной стороне, в самом низу: «Продюсер Раджи». И все. Малюсенькими буковками! И как только компакт-диск поступит в продажу, я стану проглядывать рейтинговые таблицы и контролировать фирму – следить, чтобы они нас не обштопали.
      – Ну и говнюк же ты, Раджи!
      Это были единственные слова, которые пришли ей в голову в тот момент. Она представила себе отца в его старом пропотелом стетсоне… Как он говорил всем и каждому: «Слышали бы вы, как поет моя младшая дочка!» Она так и видела его перед собой, глядящим на Раджи, спокойно так, ничем не выражая своих чувств – только табачная жвачка во рту перекатывается, прежде чем он сплюнет прямо под ноги Раджи, метя в его кремовые сапожки, а потом скажет: «Убирайся с моей земли, и чтобы духу твоего здесь не было!» – ведь папа никогда не был в Лос-Анджелесе и не очень-то знаком с цветными из мира музыки. Потом ей вспомнился Чили Палмер, и как он говорил с Раджи накануне вечером – не грозил и не грубил, только когда Раджи заговорил о контракте, сказал ему, что контракт он разорвал. Ее новый директор. Вот бы он был здесь сейчас!
      Раджи теперь уставился на нее, и взгляд его из холодного превратился в ледяной. Он сказал:
      – Дай-ка мне объяснить тебе, что к чему, Линда. Ты сама видела, что с моим верным Элиотом вчера надо было крупно поговорить. Он забыл о своих обязанностях, позволив этому типу заморочить себе голову. Я популярно объяснил ему, что самоанских педрил так, с бухты-барахты никто на экран не пустит, даже если они умеют классно дергать бровью. Объяснил, что человек этот нарочно заговаривал ему зубы, чтобы улизнуть. Так что теперь Элиот в депрессии и тоскует, но скоро это пройдет. Я рассказал Элиоту, что случайно видел этот фильм, где Чили Палмер был продюсером, этот «Поймать Лео», и фильм мне понравился. Хороший фильм про амнезию, потерю памяти. Герой получает удар по голове и не понимает, что это с ним происходит и почему на него валится столько дерьма. Я втолковал моему Элиоту, что и с Чили Палмером может случиться подобное. Но Чили Палмер может еще отойти в сторонку, пока не поздно, пока на него, как на героя того фильма, не повалилось всяческое дерьмо.
      – Так ты теперь угрожаешь моему директору, – проговорила Линда.
      – Нет, я просто объясняю тебе, что к чему, – сказал Раджи. – В нашем бизнесе существует группа неформалов, о которых не очень-то известно, но теперь, может статься, мне придется обратиться к ним за помощью. Видишь ли, я мог бы и в суд подать на Чили Палмера, там его ухватили бы за жопу, но это дело долгое, надо адвоката нанимать, терпеть, пока тот тянет, как это водится у адвокатов. А неформалы, о которых я говорю, сделают все мгновенно.
       – Ну, а твой партнер, – сказала Линда, – ему ты рассказал?
      – Ник молодец, он в порядке. Даю тебе шанс передумать, пока мы не взялись за это всерьез.
      – А эти неформалы, они знают, кто такой Чили?
      – Знают или не знают – не важно. Они сделают все, если уплачено.
      – Но ты-то его знаешь. Он назвал тебя сутенером, и ты это проглотил.
      – Ты что думаешь, что мне пристало драться на улице? Для таких дел у меня существует Элиот.
      – Я думаю, что ты просто испугался его, – сказала Линда, – и правильно сделал.
      – Понял. А почему?
      – Ты думаешь, я с ним связалась, – сказала Линда, – потому что он приятный парень? Расспроси своего дружка Ника о Чили Палмере. Он его знает.

      Первое, что заметил Чили в Эди Афен, была ее мокрая голова – волосы ее были мокрые, но по-прежнему кудрявились, – густая шапка волнистых рыжих волос, нависающих надо лбом, но коротко подстриженных на затылке. Эди сказала:
      – Чил, я так рада, что вы пришли! – Она обняла его, прижалась к его темному костюму, который он надел для встречи с женщиной, лишь накануне потерявшей мужа, и он понял, что она мокрая вся насквозь – коротенький мокрый халатик прилип к ее плечам и рукам. Она оторвалась от него, отступила на шаг, чтобы закрыть дверь, и он увидел, что под халатом у нее только трусики, халат распахивается, а там только трусики – белые, мокрые, просвечивающие. Это было почти то же самое, что увидеть ее голой, и его удивило, что при небольшом росте ее было как бы много. Спелая красотка,подумалось Чили. Томми раздобыл Эди в Вегасе, и Чили так и представлял ее себе в декольтированном платье, разносящей коктейли. Она сказала:
      – Дерек здесь. Он здесь ночевал. Но не подумайте плохого. Он приехал выразить соболезнования, но потом его немного развезло, и я настояла, чтобы он остался. А утром он расшалился и бросил меня в бассейн. Вы ведь знаете Дерека Стоунза, да?
      – Знаю, кто он такой, – сказал Чили.
      – Он носит в носу кольцо! – Эди сморщила собственный носик в милой гримаске. – Дерек – это последний солист, которого Томми успел записать, прежде чем оставить нас. – Сказано это было таким тоном, так небрежно, словно Томми не пулю в лоб получил, а просто сменил место жительства.
      В утреннем телефонном разговоре Чили сказал ей, что ему очень жаль Томми, и это было правдой – видеть человека, полного надежд, уверенного в себе, и вдруг в следующую же секунду, за тем же столом увидеть его бездыханным. И он опять повторил:
      – Мне очень жаль, Эди. Если я могу чем-то помочь…
      – Ну, – сказала Эди, – жизнь-то продолжается, правда?
      Она выглядела утомленной, с покрасневшими глазами, но, может быть, это был результат незапланированного купания в бассейне и утренних проказ. Она сказала:
      – Господи, мне необходимо переодеться во что-нибудь сухое. Пойдемте. – Она двинулась из комнаты, и Чили последовал за ней. – Дерек вечно ребячится, да он и есть сущий ребенок, пьет всю ночь до рвоты. А утром требует сельтерской, чтобы прийти в себя. Вот чего со мной не бывает, так это пить до рвоты. – Остановившись посреди гостиной, она обернулась к Чили: – Вы ведь там были, правда, когда все это произошло?
      – Я вышел в уборную.
      – Но в последний свой час он был с вами. Томми очень ценил вас, Чил.
      Они продолжили свой путь через гостиную, которой, на взгляд Чили, не помешало бы немного мебели – обставленная ультрамодно, она казалась пустоватой, не было даже места, где сесть почитать, если придет охота. Одна стена гостиной была сплошное стекло, оттуда открывался вид на террасу и бассейн.
      Они прошли в спальню, белую, тоже с большими стеклянными раздвижными дверями, ведшими на террасу. Эди пошла в ванную, на ходу стягивая с себя халатик и выбираясь из трусов – скорбящая вдова, в горе своем забывающая даже прикрыть дверь. Чили увидел, что на огромной двуспальной кровати спали: покрывало было сбито, подушки разбросаны, на белоснежной козетке валялись джинсы, а на руле тренировочного велосипеда висела футболка.
      – Я собираюсь кремировать Томми, – раздался из ванной голос Эди. – Может быть, придумаю сделать с его пеплом что-нибудь, чем бы он был доволен. У вас на этот счет есть идеи?
      Чили мог видеть, как она вытирается огромным полотенцем персикового цвета – в тон ванной. Чтобы ответить, он должен был напрячь голос:
      – Ничего существенного.
      – А насчет того, кто мог пристрелить Томми?
      – Нет, – ответил Чили. – А у вас?
      – По моему мнению – а я ведь знала его лучше, чем кто-нибудь другой, – Томми слишком часто заставали со спущенными штанами.
      – Ревнивый муж?
      – Или любовник, с которым шутки плохи.