Во вторник вечером Раджи сказал Элиоту:
      – Разве тебе не полагается тоже следить за ним, как слежу я? Что ты хочешь – дать ему ускользнуть, чтобы потом не знать, где его искать? Давай по очереди: один день – ты, другой – я. Начнем с тебя.
      В среду Элиот позвонил Раджи из машины.
      – Господи, я совершенно без сил. Всю ночь колесил по округе, а он был у Элейн, этой бабы со студии.
      – А чего было колесить? Сидел бы в машине и следил за домом.
      – Да вы что, спятили? Это в Беверли-Хиллс, где по ночам и машин-то на улице нет? Сядешь в машине, так тут же к тебе подойдут с вопросом, что это ты здесь делаешь.
      – И ты решил колесить.
      – Да. С перерывами, чтобы глотнуть кофе и каждый час наведаться к ее дому – проверить, там ли еще его машина. В десять утра, ну, может быть, чуть позже, когда я ехал вверх по Маунтин-драйв, он проехал мне навстречу. Близко так проехал. Я проводил его до «Времен года», что на Доуени. Видел, что обслуге он там известен – как же, Чили Палмер, – засуетились, словно дико рады его видеть. Бросились ставить его машину, а он прошел в отель. Тогда я принялся узнавать номер. Позвонил и попросил позвать мистера Палмера. Он ответил, и я повесил трубку. Значит, он в отеле.
      – И в каком номере?
      – Я снова позвонил. Спросил: «Это пять-три-ноль-восемь?» Он сказал: «Нет», и я опять повесил трубку.
      – Так ты узнал номер или не узнал?
      – Я же говорю: он мне его не сказал.
      – Ну существуют же способы узнать…
      – Какие, например?
      – А что сделал ты?
      – Припарковался напротив, через улицу. Машина его все не выезжала. В час дня я позвонил ему. Телефонистка сказала, что он просил не беспокоить, хотите – оставьте сообщение. Ну, думаю, спать лег. Провел ночь с Элейн, вернулся к себе в номер и отсыпается.
      – Знаешь, что бы ты мог сделать? – сказал Раджи. – Подняться и поискать дверь с табличкой «Не беспокоить»!
      – Это что же, все двенадцать этажей обрыскать? И чтобы горничные меня засекли? А потом, подумайте только, на скольких дверях там вывешена такая табличка! Теперь слушайте. В три часа он выходит и едет в Силвер-Лейк, где у них фирма помещается. Сейчас он там.
      – А ты где?
      – В гостях у друга в Вест-Голливуд.
      – Так кто же пасет Чили Палмера?
      – Я думал, вы.
      – А откуда я машину возьму?
      – Вы придумали план, – сказал Элиот, – только не подумали о том, как его осуществить.
 
      В среду вечером на дежурстве был Раджи. Вслед за Чили он проехал от самого Силвер-Лейк по Сансет и Маунтин-драйв, а потом через Лома-Виста до самого дома этой бабы со студии. Потом он вернулся к себе домой, где его ждала мисс Сайгон, которую по средам отпускали из этого ее привокзального стриптиз-бара. Наутро в девять часов он позвонил Чили Палмеру в отель. Ему пришлось дозваниваться, прежде чем тот взял трубку, и было уже почти пол-одиннадцатого. Раджи сказал:
      – С вами говорят из цветочного магазина в Беверли-Хиллс. Нам надлежит доставить вам букет, но заказчик запамятовал ваш номер. Уточните его, пожалуйста, восемь… а как дальше?
      Абонент попросил оставить цветы у портье и повесил трубку. Этим же днем он отправил мисс Сайгон в Силвер-Лейк посмотреть, стоит ли перед студией «БНБ продакшн» старенький «мерседес» Чили. Она позвонила ему сказать, что потеряла «мерседес».
      На поверку слежка оказалась не такой простой штукой, как кажется.
      В четверг вечером было дежурство Элиота. Он проводил преследуемого до дома Элейн, после чего развернулся и отправился в Вест-Голливуд к другу – тому самому, с которым делил камеру в исправительном заведении «Кулани». Звали этого друга Энди, и он любил разыгрывать роль эдакого рубахи-парня из чернушных фильмов сороковых годов. Увидев входящего Элиота, Энди мог сказать: «Привет, олух царя небесного!» А мог сказать так: «Здравствуй, незнакомец! Каким ветром занесло в наш городок?» А мог встретить его словами: «Привет, морячок! Надолго к нам причалил?» Иной раз Энди брал себе роль маленькой сиротки Энн, потому что волосы у него были пышные, рыжие, и Элиоту тогда приходилось надевать на голову тюрбан, который соорудил для него Энди, и превращаться в Панджата, дружка ее богача-отца, развлекающего Энни и всячески балующего ее. Элиоту больше нравилось, когда не надо было никого изображать и они с Энди были такими, какие они есть. Энди ставил танцы для видео, занимался подтанцовкой. Он предпочитал классическую хореографию и натаскивал Элиота, репетируя с ним движение для его кинопробы. Он вставал в позу, Элиот занимал свое место у него за спиной. Энди начинал считать: «Пять, шесть, семь, восемь», и Элиот принимался повторять за ним все то, что он делал. Играть было давней мечтой Элиота, к которой он возвращался вновь и вновь, не смея признаться в ней Раджи, мечтой, зародившейся, когда он был еще администратором и организовывал шоу. Что ж, теперь мечта станет явью, если же не станет, кому-то будет грозить смерть.
      В пятницу утром машины Чили Палмера на подъездной аллее возле дома Элейн не оказалось. Элиот проехал к отелю, подождал немного в машине, стоя напротив, а потом позвонил, спросив мистера Палмера. Телефонистка сказала, что мистер Палмер не отвечает. Элиот спросил, не потому ли он не отвечает, что не хочет, чтобы его беспокоили. Нет, ответила телефонистка, просто не отвечает. Элиот позвонил Раджи и сказал, что ему кажется, будто преследуемый скрылся.
 
      Раджи позвонил Нику Кару и спросил у Робин, когда та ответила, не в курсе ли она гастрольного расписания Линды Мун на первую неделю ее гастролей. Он так и видел перед собой эту недотрогу Робин, как она сидит за столом, также с телефоном на голове, чтобы не отстать от шефа. Она сказала:
      – Они отыграли в «Пляже Родондо». Отыграли в «Предгорье» в Лонг-Бич, в «Ледяном доме» в Палм-Спрингс. Сегодня у них концерт в Сан-Хуан-Капистрано в «Каретнике», завтра в Сан-Диего в «Пузом кверху»… В воскресенье дневной концерт в «Ла Плайя», это возле Дель-Мара, на нудистском пляже.
      – Не хочешь съездить туда со мной, посмотреть?
      – Знаете, как выглядят те, кто посещает нудистские пляжи? – сказала Робин.
      – Скажи, как.
      – Как люди, которым там лучше не показываться.
      – Чили Палмер тоже поехал на гастроли?
      – Мне не сообщили.
      – Узнай это для меня у Ника.
      После минутной паузы он услышал голос Ника. Тот сказал: «Передай ему, что если он на шаг приблизится к Чили Палмеру, то я уж позабочусь, чтобы он больше на ноги встать не смог». А потом раздался голос Робин:
      – Ник велел вам передать, что если вы приблизитесь к Чили Палмеру хоть на шаг, он вам ноги переломает.
      – Что бы ему так и сказать!
      – Не те книжки читает.
      – Понимаешь, – сказал Раджи, – если мне не следует приближаться к Палмеру, значит, он там. Я ясно выразился?
      – Да. Иначе Ник должен был сказать: «Нет. Его там нет». Так вы поедете туда?
      Раджи покачал головой.
      – Я только хотел узнать, в городе он или нет.
 
      Он сообщил преследуемому, что ему передают цветы, а тот велел оставить их у портье. Это было вчера. Палмер мог обратить внимание на то, что никаких цветов он так и не получил. Но это не важно. Сейчас мысли Раджи были заняты тем, как бы опять использовать придумку с цветами, но уже не для выяснения номера, а чтобы проникнуть в этот номер и осмотреть его.
      Он позвонил мисс Сайгон и велел азиаточке быть наготове – он за ней заедет.
      Все вышло как надо: по пути они заехали в цветочный магазин, где выбрали пятидесятидолларовый букет для доставки мистеру Чили Пал-меру, кинопродюсеру, остановившемуся сейчас во «Временах года». Продавщице Раджи сказал следующее: «Цветы необходимо доставить до пяти часов, времени, когда мистер Палмер возвращается со студии. Ясно? Так, чтобы он вошел в номер и увидел букет». Раджи пояснил цветочнице, что время доставки крайне важно, так как задуман розыгрыш. Он дал ей десять долларов для рассыльного и записку для служащих отеля: «Важное условие – поставить в номер до пяти часов». Он спросил продавщицу, сможет ли она проконтролировать, чтобы все было сделано как надо. «Почему же нет? – ответила она. – Но лучше поторопиться, потому что уже почти четыре часа».
      В четыре тридцать Раджи подвез мисс Сайгон к дверям отеля, так проинструктировав ее: «Постой в вестибюле и поглядывай на часы. Там будет полно охранников, их сразу видно. Но ты не обращай внимания. К тебе они цепляться не будут – выглядишь ты очень прилично, на проститутку не похожа, и всякое такое».
      Это было правдой. В белом, не слишком коротком платье, обеими руками вцепившаяся в сумочку, мисс Сайгон походила на только-только приехавшую из захолустья провинциалку. Единственное, что от нее требовалось, это дождаться рассыльного из цветочного магазина. Тот передаст цветы портье – рассыльному отеля, а мисс Сайгон пройдет за ним наверх, проследив, в какой номер он понесет цветы.
      – Зачем вам понадобилось знать номер? – удивилась Мин Лин, на что Раджи посоветовал ей не забивать всякими глупостями ее хорошенькую головку.
      В пять часов Раджи припарковался напротив отеля. Вскоре малютка мисс Сайгон вышла из отеля и села к нему в машину.
      – Номер тысяча двенадцатый, – сказала она. – И все-таки я не понимаю, как…
      Раджи показал ей отмычку – трофей от Джо Лаза.
      – С помощью вот этого.
      Отмычка бесполезна, если дверь открывается пластиковой карточкой, которую надо сунуть в отверстие, чтобы загорелся зеленый огонек, но в этом отеле двери номеров открывались по старинке ключом, и отмычка в опытных руках действовала безотказно. Надо было лишь покрутить ею, пока не услышишь щелчок, и тогда входи. Открыв дверь и очутившись в двойном номере, Раджи прошел через холл прямо к балконной двери, где на круглом столике стоял пятидесятидолларовый букет.
      Первым долгом он заглянул в находившийся возле входных дверей шкаф, окинул взглядом пару темных костюмов, блейзер, с полдюжины нарядных светло-голубых хлопчатобумажных рубашек, совершенно одинаковых; щетка в мешочке, галстуки на крючке на внутренней стороне дверцы, ящик открыт, в нем ничего, рожок для обуви с длинной кожаной ручкой Раджи сунул себе во внутренний карман пиджака.
      Ни зубной щетки, ни бритвы, ни лосьона после бритья – ничего из личных вещиц в ванной. Раджи прихватил флакончики шампуня, кондиционера и лосьона для тела, взял игольник, бархотку для обуви и шапочку для душа и тоже рассовал все это по карманам.
      В гостиной на большом телевизоре – ваза с отборными фруктами. Раджи съел несколько виноградин, прошел в спальню и выдвинул один за другим несколько ящиков комода. Запас белья был весьма скудным – трусы разных расцветок, темные носки, пара-другая маек, носовые платки. Запрятанных под белье купюр он не обнаружил. Мини-бар оказался заперт.
      Вновь очутившись в гостиной, он раздвинул газовые занавески, распахнул балконную дверь и, выйдя, облокотился о решетку. С высоты десятого этажа он разглядывал аккуратно подстриженные газоны и дорожки. Классное место для путешественников или для тех, кто боится ночевать дома. Войдя опять вовнутрь, он прикрыл и запер балконную дверь и прошел к письменному столу.
      Глядите-ка: на столе ключ от номера. И на телефоне огонек оставленного сообщения. Раджи нажал кнопку, и приятный голос белой женщины произнес, что есть два непрослушанных сообщения. Голос назвал номер, по которому их можно проиграть. Раджи набрал номер, и тот же голос сказал: «Сообщение первое, 10.20 утра», после чего его сменил другой женский голос: «Привет. Это Элейн. Надеюсь, ты нашел кофе и записку. Я забыла предупредить тебя вчера вечером, что рано утром у меня деловое совещание, а будить тебя я не хотела. Теперь выяснилось, что мне надо слетать в Ванкувер. Подробности сообщу».
      Приятный женский голос сказал, что это конец сообщения. Можно набрать номер и вновь проиграть его, набрать номер, чтобы сохранить сообщение, или другой – стереть его. Раджи сообщение стер. Приятный женский голос сказал, что на номере записано и другое сообщение, оставленное в 2.35 пополудни. И опять голос Элейн: «Чил? Я лечу в Ванкувер, говорю с борта самолета. Не хочется увольнять режиссера, но выбора нет. По крайней мере не лопну от злости, думая, какой беспробудный кретин этот Александр Монет. У актеров терпение на исходе, газеты нагоняют тоску, так что… Где ты, ушел перекусить? Я хотела дозвониться до твоего ухода. Пыталась связаться с Элиотом Вильгельмом, но все не могу его застать, а автоответчика у него нет. Может быть, ты позвонишь ему? Сделай это, пожалуйста, пока он не устроил погром у меня в кабинете. Скажи, что мы назначаем пробу на ближайший вторник. Наверняка ему будет приятнее услышать это от тебя. Вернусь завтра или в воскресенье. И новую пачку сигарет привезу. До скорого, дружок!»
      Приятный голос белой женщины сообщил Раджи, что следует нажать, чтобы опять это прослушать. И он прослушал все вновь, желая увериться в том, что слышал.
      Элиоту назначили кинопробу.
      Но он еще этого не знает.
      Или так и не узнает.
      Чили Палмер уже уехал, не получив сообщения. Приятная белая леди сказала, что сообщения не прослушаны. Это означает, что и Элиот не дождался звонка. Никто ему не позвонил, не сказал о кинопробе, как они обещали. А ну их к дьяволу! Он ведь сказал, что если они и на этот раз его обманут, он поможет убрать Чили Палмера. Разве не так? Раджи мучительно восстанавливал в памяти разговор: «Ты обещал подождать, не предпринимать ничего до кинопробы», а он сказал, что если и на этот раз они не позвонят… да, он так и сказал: «Я вам подсоблю».
      Приятная белая леди велела нажать цифру три, чтобы стереть сообщение.
      Раджи нажал цифру три.
      Дело сделано.
      Уходя, он прихватил ключ. Взял и букет, передав его в машине мисс Сайгон со словами: – Сохрани это для меня.
 
      В пятницу утром Чили обнаружил на кухне записку Элейн:
      «Уехала в семь утра на деловое совещание в восемь. Решаем судьбу самонадеянного осла режиссера». Накануне он сказал ей, что, возможно, отправится на гастроли, только попозже, днем.
      Теперь же он думал: «Что за спешка? Поезжай на следующее утро. Приятнее провести ночь с Элейн, чем в мотеле с участниками группы. Устроить себе день отдыха, ничего не делать и постараться даже не думать ни о чем». Он подозревал, что некоторые из лучших его идей зародились именно тогда, когда он ни о чем не думал. Дождаться здесь возвращения Элейн и удивить ее. Выпить с ней, пойти с ней куда-нибудь поужинать… Ему нравилось общество Элейн. С ней он всегда был самим собой. Ему нравилось смотреть на нее – на ее лицо, как меняются его выражения, на ее руки, на ее темные карие глаза, нравилось видеть ее обнаженную – кожи белее, чем у Элейн, он еще не встречал. Такой огромный дом, а бассейна нет. И вечно она работает – стол завален сценариями.
      Она спросила его:
      – Как будет называться картина? «Поймать Линду»?
      Он сказал:
      – Или «Поймать кайф».
      Но тут же поправился:
      – Необязательно «поймать». Это же не продолжение «Поймать Лео».
      – А что, если тебе использовать в заглавии имя «Линда Мун»?
      – «Сияй звезда Линды Мун», – предложил Чили.
      А Элейн сказала:
      – «Линда Мун – путеводная звезда заблудших».
      – Неплохо.
      – Но что, если картина получится не про нее?
      – А про кого же?
      – Как в «Дне в ночи». Бери, что увидишь. А идея либо вытанцуется, либо нет.
      – Или пусть Плут ее под конец придумает. Он все еще надеялся, что картина будет про
      Линду.
      Накануне Элейн сказала:
      – Ты ставишь ее перед фактом. Завтра днем на радио Линда услышит новую аранжировку, о которой понятия не имеет. Это тоже может быть эпизодом картины.
      Так что же в этом дурного?
      Но зачем он откладывает встречу с Линдой? Не хочет тратить время, зная, что будет? Или предпочитает провести это время с Элейн?
      В четыре часа он позвонил ей на работу. Джейн сказала:
      – Вы разве не получили сообщения? Элейн в Ванкувере, видимо, до воскресенья.
      Уже поздно. Будут пробки… Лучше ему остаться здесь, а утром уж отправиться. Ему нравился большой, в английском вкусе загородный дом Элейн, с которым он уже успел сродниться.

      Портье в «Хилтоне» на Джимми-Дуранте-бульвар назвал Чили номера 168, 169 и 170. Увидев позади мотеля большой припаркованный фургон, он сразу понял, что нашел их. Он постучал в первый из номеров, ему не ответили, но дверь соседнего открылась, и он увидел Биту.
      – Привет, директор. Не рано пожаловали. Входите.
      – Как проходят гастроли?
      – С большим успехом. Публика валом валит на Линду. Проявляет к ней любовь большую, чем мы, ее товарищи, должна вам сказать.
      – Что случилось?
      – С девочкой этой стало трудновато.
      – С Линдой?
      – Ну а о ком мы говорим? С Линдой.
      – А что ее так изменило?
      – Слава, внимание публики. Она буквально упивается ими.
      Услышав, как спускают воду в унитазе, Чили бросил взгляд по направлению ванной.
      – Она здесь?
      – Вообще-то нет, – сказала Вита. – Она в соседнем, сто шестьдесят восьмом номере.
      – Я стучал, она не отвечает.
      – И тем не менее.
      – Наверное, вышла.
      – Она там, – сказала Вита.
      Из ванной вышел Торопыга, голый по пояс; опустив голову, он попробовал затянуть ремень и выругался, не сумев это сделать. Наконец пряжка была покорена, и он, подняв голову, увидел Чили и сказал: «Господи боже!» – не столько удивленно, сколько смущенно, словно застигнутый за чем-то непозволительным. Преодолев смущение через несколько секунд, он сунул под ремень большие пальцы обеих рук и сказал Чили:
      – Приехали все-таки?
      – Мой защитник, – сказала Вита.
      – Да ладно тебе, забудь, – произнес Торопыга, снимая со стула свою безрукавку. – Завтракать будешь или нет?
      – Ты иди, я сейчас приду, – сказала Вита.
      Торопыга вышел, и она опять повернулась к Чили со словами:
      – Он еще не привык к тому, чтобы его видели с цветной, как он меня называет. И, похоже, никогда не привыкнет.
      – Вы двое… что? – удивился Чили.
      – Жизнь полна неожиданностей, верно? Вчера вечером возле клуба пьяный хлыщ попытался меня лапать. Почти в шутку, но крошка Торопыга так и взвился и говорит ему: «Отвали, кретин, она со мной». Началась драка. Я боялась, что пьяный хлыщ убьет Торопыгу, но тот держался молодцом и взял противника на измор. Тот ему расквасил нос, и я потащила его к себе в номер, положила ему на нос холодную тряпку и, как вы уже догадались, провела с ним ночь. Он прелесть, когда не лезет в бутылку, что делает слишком часто.
      – Вы провели ночь с Торопыгой?
      – Ну я же сказала!
      – Я просто удивился, и все.
      – По-моему, это было для крошки настоящим откровением. Он забросал меня вопросами о цветных, как он выражается, как будто мы из другого теста, говорим на другом языке, имеем другие обычаи. Я сказала, что язык и обычаи зависят от области. Черные бывают разными, как и белые. Иные больше похожи на белых, чем на своих соплеменников, а бывает и наоборот. Торопыга ни черта не разбирается в людях.
      – Значит^ вы переехали от Линды?
      – Это Линда переехала вчера вечером. Решила, что ей нужен отдельный номер, чтобы спать попозже и отдыхать днем, готовиться к концерту, чтобы я не мешала ей телевизором. Я съехалась с Торопыгой. Ему с его барабанами не надо так много готовиться. А Дейл съехался с Кертисом. С Дейлом легко иметь дело. Только скажи ему, что тебе надо, И он на все готов. Скажет: «Круто», и точка… Линда и с Кертисом собачится. Нацепила майку, которую ей Стивен подарил, а там надпись: «Выруби поганый звук». Еще бы, как это так, у Кертиса отдельный номер, а у нее – нет! Раскомандовалась.
      – Так она в номере рядом?
      Вита ткнула пальцем в сторону соседнего номера.
      – Вот тут. И проверьте, нет ли на двери изображения звезды. Не удивлюсь, если есть.
      Выйдя от Виты, Чили подошел к 168-му номеру и колотил в дверь, пока не услышал, как отодвигается засов и снимается цепочка, после чего перед ним предстала заспанная Линда. При виде его она улыбнулась и, сделав движение ему навстречу, прижалась к нему так, что ему ничего не оставалось, как обнять ее.
      – Я так соскучилась, – сказала она.
 
      – Знаете, о чем я иногда думаю, когда я на сцене и даже когда пою? Думаю о разном, но в последнее время здесь, на гастролях, все чаще приходит мысль: как это случилось? Откуда эти люди, тянущиеся ко мне, эти лица? А потом я думаю: что за странные мысли?
      Они сидели друг напротив друга на двух кроватях – Линда на разобранной, на которой спала, Чили – на застеленной, рядом с одеждой Линды, валявшейся на покрывале. На Линду падал свет из-за неплотно прикрытых штор, другого света в номере не было. Было видно ее бледное лицо, заспанные, удивленные глаза маленькой девочки в короткой ночной рубашке. Когда она проводила рукой по голове, откидывая пряди со лба, или ерошила волосы, она приподнималась, распрямляла плечи, а потом опять сникала, горбилась.
      – Странно, откуда взялось это желание играть, выступать. Может быть, возникло оно потому, что в детстве я недополучила внимания, так как была младшей, хотя в те годы мне казалось, что все нормально. А может быть, это был протест против обыденности вокруг. – Она помолчала. – Что мне надеть на радио?
      – Чистые джинсы, – сказал Чили, – и свободную хлопчатобумажную блузку.
      – Свободной хлопчатобумажной блузки у меня нет. Есть ажурный топ до пупа. Я все думаю: может быть, таково мое предназначение – выступать перед людьми. Не для того, чтобы развлекать их, но чтобы знали, кто я есть.
      – Я считал, что причиной всему ваша любовь к музыке. То, что вам нравится петь и играть на гитаре.
      – Да, конечно. Но почему дар этот получила именно я? Меня словно что-то толкает, тянет на сцену!
      – Почему вы не можете делать это просто потому, что вам это нравится? – сказал Чили.
      – Шерил Кроу уехала из Миссури на старенькой машине, отправилась в Лос-Анджелес, чтобы стать певицей. Добралась, а когда очутилась на четыреста пятой автостраде в час пик, так и обомлела: что это я здесь делаю? Вот и я так думаю, а иногда задумываюсь о всяких глупостях вроде, покупать ли мне машину. А если да, то какую. Я имею в виду – когда деньги появятся. Шерил Кроу тоже думает о разных разностях, когда поет, – вспоминает, например, что надо подшить джинсы. А я размышляю о том, кто будет меня причесывать и гримировать. Шерил пробавлялась бэк-вокалом для Майкла Джексона, Стиви Уандера. – Я тоже этим занималась, существуют записи, диски. Шерил, по-моему, лет двадцать потратила на то, чтобы стать тем, кем она теперь стала. Ей уже тридцать семь.
      – А вам – нет, – сказал Чили. – И вы не Шерил Кроу. Поете вы потому, что вам нравится петь, вот и все.
      – Нет, не все, – сказала Линда. Скользнув на колени, она опустилась на пол между кроватями и, обхватив руками Чили, зарылась ему в колени. – Меня теперь не остановить, Чил, я это знаю, и это меня жутко пугает.
      Он принялся похлопывать ее по плечу, гладить по голове, и она немного успокоилась, несколько секунд пролежав неподвижно, а потом рука ее сжала его между ног и поползла вверх по его груди. Она обняла его за шею, приникнув к нему. Она стала его целовать, тереться губами о его щеку, ласкаться, и он размяк – будь что будет, пусть прижимается, кладет голову ему на плечо. Он услышал ее голос, тихо пробормотавший: «Я хочу спать с тобой».
      Он гладил ее по спине, чувствуя сквозь тонкую рубашку ее тело, и думал: «Пусть один разок это произойдет. Дай себе волю. Отвергнуть ее – так обидится».
      Но тут перед ними возникли глаза Элейн. Глаза ее были закрыты, но это была она, мгновенное видение, появляющееся и вновь исчезающее.
      Ему пришло в голову, что в этой ситуации надо думать о Линде. Бедная девочка так сейчас страдает от одиночества, а уж обидеть ее он хотел меньше всего. И выглядеть кретином он также не хотел. Что дурного в том, чтобы позволить этому разок произойти?
      Но вот опять, черт возьми, перед ним возникла Элейн и как, открывая глаза, она смотрит на него взглядом обольстительницы – шутливо и в то же время серьезно, как тогда, когда она предложила снять одежду.
      Линда подняла на него глаза. Поглядела на него, молчащего, нахмурилась.
      – Не хотите?
      – Сказать начистоту? – спросил Чили. Она кивнула, все еще хмурясь.
      – Думаю, что это было бы здорово. Но потом, знаю, мне пришлось бы несладко. Наверное, не стоит нам этого затевать. Это может осложнить наши деловые отношения.
      – В том, что вы не голубой, я абсолютно уверена, – сказала Линда. – Значит, дело в Элейн. – Она пожала плечами. – Ладно.
      – Но если бы даже и не она, – сказал Чили, – все равно ни вам, ни мне, особенно теперь, не нужен серьезный роман.
      Линда порывисто встала, подошла к комоду, закурила и только потом взглянула на него.
      – Мне просто захотелось перепихнуться, Чил. И я решила – вот подходящий момент. – И она направилась в ванную.
      Чили различил звук пущенной воды. Он встал и, подойдя к двери ванной, открыл ее. С минуту он наблюдал за Линдой, стоящей у раковины с зубной щеткой в одной руке и сигаретой в другой.
      – Вы курите, чистя зубы?
      Она поглядела на него в зеркало.
      – Когда взбредет в голову, тогда и курю.
      – Меньше всего я хотел вас обидеть, – сказал Чили. – Уверяю вас.
      – Ничего страшного, – произнесла Линда. – Так когда мы едем на радио?
 
      – Привет. Следующие сорок минут с вами буду я, Кен Калверт, а также «Чердачные», «Ведьма с помойки», Ред Кросс… и, как я уже обещал, наши дорогие гости на этот час: Линда Мун и ее ансамбль из города Одессы в Техасе – Линда, Дейл и Торопыга. Как идут дела, ребята?
      Оставшись в аппаратной с звукорежиссером, Чили видел через стеклянную перегородку их всех: Калверта в наушниках, лицом к нему, Дейла и Торопыгу – их затылки, и справа у стола – Линду. Ее Чили видел в профиль, отвечающую, что дела идут прекрасно.
 
      Кен: Надо думать, вы открывали концерт «Аэросмита». Вечером, как я слышал, выступаете в «Пузом кверху», а завтра вместе с «Перцами» должны выступать в «Ла Плайе». Для новичков программа насыщенная, но вы бодры и уверены в успехе.
      Линда: Что ж, если успех настигнет нас, мы сопротивляться не будем.
      Кен: А сейчас спросим Дейла, бас-гитару. Турне радует вас, Дейл?
      Дейл: Разумеется, радует.
      Кен: Передо мной Торопыга, ударник. Как я понял, вначале группа называлась «Одесса». Теперь ее переименовали в «Линда Мун». Почему такая перемена?
      Торопыга: Вот Линду и спросите.
      Линда: Нам пришлось это сделать, Кен, так как существует другая группа «Одесса». Мы с ребятами посовещались, поломали голову и решили, что мое имя тут подойдет – красивое, звучит хорошо.
 
      Чили увидел, как вскинули на нее глаза Дейл и Торопыга, видимо услышавшие это впервые.
 
      Линда: Я уверена, что другой Линды Мун поблизости не окажется и на этот счет мы можем быть спокойны. По крайней мере, я на это надеюсь.
 
      Прозвучало это очень озабоченно и с более заметным западнотехасским акцентом, чем обычно.
 
      Кен: Стиль ваш определяют как «ЭйСи/ДиСи» с примесью Пэтси Клайн. Что подразумевается?
      Линда: Так написал однажды один музыкальный критик, и нам такое определение понравилось. Надо признать, что во многих наших песнях есть оттенок кантри, что не мешает им быть настоящим роком, поклонниками которого мы являемся. Остается надеяться, что здешней публике стиль наш придется по вкусу и она получит удовольствие не меньшее, чем получаем его мы во время концерта.
      Кен: Мы располагаем в студии новехоньким, недавно выпущенным синглом «Одесса», который и собираемся сейчас пустить в эфир для наших слушателей. Вы уже слышали его?
      Линда: Нет, сэр, сейчас услышим впервые.
      Кен: А я уже успел его прослушать, и не один раз. Хотите знать мое мнение?
      Линда: Если вам будет угодно им поделиться.
      Кен: Я не мог им наслушаться, уверяю вас. Итак, вот новый сингл этой группы. Песня «Одесса».
 
      Сквозь стекло Чили наблюдал эту сцену. Видел, как опустила голову Линда, уставившись на свои руки, сжатые на столе. Кен Калверт кивал в такт Линдиной гитары. Потом послышался ее голос:
 
Десять лет промелькнуло как миг,
Не успеть и глазом моргнуть.