Во вторник утром Джек забрал очередную покойницу из «Отель де Дье». Восьмидесятилетняя старуха последний месяц провела в больнице. Он даже веса ее не почувствовал, когда перекладывал тело на каталку. Вернувшись в контору «Муллен и сыновья», Джек завез каталку в лифт, ткнул пальцем кнопку и посмотрел вслед лифту, плавно поднимавшемуся через отверстие в потолке на второй этаж. Сам он поднялся по боковой лестнице, выкатил каталку из лифта и переправил ее в бальзамировочную, где Лео уже закачивал в аппарат жидкость «пермагло».
      – Тебе звонил какой-то Томми Каллен. Я сказал, тебя нет дома, – сообщил он.
      – Нам нужно кое-что обсудить, – сказал Джек. – Мне нужно передохнуть от этой работенки.
      – Сколько ты будешь отдыхать? Пару дней? Неделю?
      – Подумываю уйти совсем.
      Лео как раз перекладывал тело на стол. Он так и застыл в неудобной позе, держа в объятиях старуху, поглядел на Джека снизу, через плечо.
      – То есть как это? Собираешься бросить меня?
      – Лео, столько молодых парней просто мечтают о работе гробовщика. Тебе ничего не стоит найти другого помощника.
      – И это после того, как я вытащил тебя из тюрьмы!
      – Я очень благодарен тебе за помощь, но нельзя сказать, что ты вытащил меня. Я отработал у тебя три года и не собираюсь торчать тут всю жизнь.
      – Чем же ты займешься?
      – Посмотрим.
      Зазвонил телефон. Звонок доносился из комнаты Джека, стало быть, это не очередной клиент.
      – Опять во что-то ввязался? – проворчал Лео. Джек не стал ему возражать. Он помчался в свою комнату, плюхнулся на диван, прослуживший тридцать лет в комнате для посетителей, прежде чем попасть сюда, и снял трубку.
      – Джек, – заныл Каллен, – они вышвырнули меня отсюда, велели мне убираться. Как только им удастся разыскать Джека-младшего, он приедет за мной. С Мери Джо они уже говорили, она посоветовала им сразу звонить в тюрьму, дескать, она меня обратно к себе не возьмет.
      – Что ты натворил?
      – Ничего я не делал. Понятия не имею, что тут происходит.
      – Что тебе сказали?
      – Этот парень, из охраны, явился утром ко мне в комнату и велел собирать манатки. Тебя, мол, выписали отсюда. Я говорю: как это – выписали? Он говорит, мисс Холленбек велела мне передать. Холленбек – это та дура, заведующая. Я пошел к ней в офис, хотел выяснить, что случилось. Она как увидела меня, прямо подскочила на стуле и орет: «Не входите сюда, не входите! Стойте на месте!» – и секретаршу посылает: «Зовите Седрика». Седрик – тот самый, который велел мне собираться. Цветной парень, он тут охранник и дерьмо всякое убирает. Я говорю: «Что такое? Чек вовремя не пришел или еще что?» А она таращится так, словно я вот-вот на нее наброшусь. «Не подходите ко мне, – говорит, – не подходите, стойте на месте, не двигайтесь».
      – Это как-то связано с Анной Марией? – догадался Джек.
      – Ну да, отчасти. Но она знай твердит: Томми-младший подписал с ними договор, по которому они вправе меня выгнать за непристойное поведение, так что они звонят, разыскивают повсюду Томми-младшего. Он вообще-то маляр, только у него, знаешь, проблемы с выпивкой последнее время, так что его не всякий раз найдешь на работе. Я думаю, ему испарения от краски бросились в голову, да еще эта Мери Джо, все от этого.
      – А что ты сделал с Анной Марией? – спросил Джек.
      – То есть как – что я с ней сделал? – возмутился Каллен. – Я не делал ничего, кроме того, что она сама хотела.
      – Прошлой ночью? – Джек услышал слабое жужжание в холле – Лео кому-то открывал дверь.
      – Я попросил этого цветного, Седрика, добыть мне бутылку портвейна. Хорошее вино, стоило четыре бакса, и Седрику я дал доллар. Я выпил пару стаканчиков, а потом постучался к Анне Марии, думал предложить и ей тяпнуть по стаканчику.
      Джек прикурил, пустив в ход украденные в гостинице спички, и продолжал слушать повесть Каллена. Взгляд его уперся в висевшую на стене картину: две девицы качаются на качелях посреди густого леса. Стародавние времена, о которых Джек понятия не имел. Ничего в этой комнате не принадлежало лично ему. Сложить свое барахло в сумку – и до свидания.
      – Я сказал ей, какая у нее славная комнатка. Анна Мария глянула в один конец коридора, потом в другой и ответила: что ж, если мне нравится, она очень рада. Только мы уселись, я разлил портвешок, а она раскрыла альбом и давай пальцем тыкать: это Робби, а это Расти, а это Лаури и Тимми, всех мне показала – детей, внуков, правнуков, да еще и по имени каждого назвала. Я говорю: «Да что вы, Анна Мария, у вас, верно, и внуков-то еще нет, вы такая молодая».
      – Слушай, Калли, с меня хватит! – взмолился Джек.
      – Нет, правда. Она на свои годы не выглядит. Ей с виду от силы семьдесят – ну, семьдесят два, максимум. Черт побери, мне-то самому уже шестьдесят пять. Велика ли разница? Вот я и говорю: «Анна Мария, у вас прекрасная семья, и сами вы красавица». Сидим мы рядом, стулья друг к другу придвинули. Ей этот комплимент пришелся по вкусу, и я, не теряя времени, наклонился к ней и легонько чмокнул в ушко. А она как подпрыгнет да как заорет – я до чертиков перепугался. Представляешь – я поцеловал ее прямо в слуховой аппарат! Тогда я сказал: «К чему вам эта штука, Анна Мария, давайте ее уберем». Она сняла аппарат, я снова поцеловал ее и стал приговаривать: «Ах, какая ты сладенькая», ну и все в таком роде, сам знаешь не хуже меня. Потом говорю: «Почему бы нам не пересесть на кровать, там же удобнее», – а она на все отвечала только: «Что? Что?», так что я ее приобнял, помог ей подняться и отвел к постели. Сели мы на краешек, а она молчит как убитая и даже не шелохнется. Она вроде как ничего не имела против того, что я делал.
      – А что ты делал? – уточнил Джек, обреченно вздыхая.
      – Ну там, целовал ее. Обнял… халатик ее расстегнул, у нее под низом фланелевая ночнушка была. Стал там целовать, а она сидит, как колода. Я подумал: «Черт, уже столько времени прошло, она, должно быть, забыла, как это делается». Но я ее нисколечко не торопил. Я не трахался двадцать семь лет, могу еще две-три минуты подождать, верно? Ну, подумал я, то ли она отвыкла от этого дела, то ли фригидная, решил проверить, засунул руку под халат…
      Джек от смущения заерзал на диване.
      – Пощупал ее титьки. Вернее, только нащупал их, они у нее почему-то не на месте оказались, не там, где обычно бывают. Только я потрогал, Анна Мария вроде как окаменела, глаза вытаращила и сидит, еле дышит. Я думаю: ну его к черту, не моя это ночка.
      Джек немного расслабился.
      – Значит, ты ничего с ней не делал?
      – Я же тебе говорю.
      – За что же тебя выгнали? – На пороге возник Лео с тем самым выражением на лице, которое, должно быть, проступило на сморщенном личике Анны Марии, когда Каллен нащупал ее «титьки». – Погоди минутку, – буркнул Джек в трубку.
      – Там пришел человек, – заупокойным голосом возвестил Лео. – Справлялся насчет твоей поездки в Карвиль.
      – Что еще за человек?
      – Не знаю. Я сказал ему, что меня тут в воскресенье не было, пойду, мол, спрошу. Я не знаю, что ему сказать.
      – Какой он с виду?
      – Какой с виду? Не знаю, какой он с виду. Обычный человек, как все.
      – Спокойней, Лео. Американец или латинос?
      – Американец. – Этот вопрос почему-то удивил Лео.
      – Он тебе удостоверение показывал?
      – Я не спрашивал.
      – Ладно, разберусь.
      – Он в холле… Ты сам поговоришь с ним?
      – Да, только с этим закончу. – Джек положил руку на трубку, выжидая, чтобы Лео ушел. Зять печально покачал головой и вышел. Джек снова поднес трубку к уху. – На чем мы остановились, Калли? Да, так за что тебя выгоняют?
      – Я тебе сказал, что она сняла слуховой аппарат?
      – Ну и что?
      – А то что, пока мы сидели, я положил его в карман своего халата, а когда уходил, забыл ей отдать. Утром она пошла к мисс Холленбек и нажаловалась, будто я стащил этот чертов аппарат.
      – И в этом все дело?
      – Вот и я сказал этой мисс Холленбек: «Вы что, серьезно? На хрена мне ваш слуховой аппарат? Я слышу получше вашего, хоть лет мне вдвое больше, чем вам». Почему-то ей это не понравилось.
      – Ты уже собрал вещи?
      – Не совсем.
      – Ну так собирай, я за тобой приеду.
      – Джек! Похоже, тут не с кем перепихнуться.
      – Ну конечно, не с кем.
      – Джек! Я не хочу жить в погребальной конторе.
      – Кто б хотел, – откликнулся Джек.
 
      В курительной комнате конторы «Муллен и сыновья» Джека поджидал тот самый человек, которого он видел в гостинице вместе с полковником Годоем. Он узнал его издали, идя навстречу посетителю через холл: он видел его примерно с того же расстояния, что и накануне. Гость был одет все в тот же темный костюм, но на этот раз нацепил галстук. На носу – знакомые очки в солидной оправе. Действительно, обычный, заурядный с виду человек, как и сказал Лео. Ростом чуть ниже Джека, но тяжелее фунтов на двадцать пять, вон как плечи пиджак распирают.
      – Чем могу помочь? – вежливо осведомился Джек.
      Мужчина склонил голову набок, оценивающе оглядывая Джека. Улыбочка располагающая, но взгляд за толстыми стеклами очков холодный и пронзительный.
      – Хотите помочь, Джек? Полагаю, это в ваших силах. Более того: это в ваших интересах, Джек.
      Джек повернул голову под точно таким же углом и уставился на своего собеседника, тоже сложив губки бантиком. Похоже, Рой был прав, этот парень работает на правительство – не на местные власти, а на ЦРУ или ФБР. Копы из Нового Орлеана тоже порой норовят действовать с подходом, только ничего у них не получается. Джек был уверен, что в игре в гляделки он возьмет верх – так и вышло. Парень опустил глаза, протянул ему руку и представился:
      – Уолли Скейлс. Я из службы иммиграции. Джек вяло пожал ему руку, изобразив на лице недоумение.
      – Я ниоткуда не эмигрировал. Я всю жизнь тут живу.
      – Не считая трех лет. – Теперь Уолли держал голову прямо, но улыбка все еще не сходила с его уст. – Верно, Джек?
      – Вы имеете в виду, когда я проживал в сельской местности? – подхватил Джек.
      – «В сельской местности»! Неплохо сказано. Что ж, вы успешно прошли период реабилитации.
      Джек растянул губы в совсем уж дурацкой ухмылке и подпустил малость уличного акцента:
      – Да, сэр, не так уж это было приятно попервости, но теперь я исправился, да, сэр.
      – У тебя хорошая работа. Ты доволен?
      – Да-да, работаю на моего зятя.
      – Мы с ним тут поговорили. – Уолли Скейлс слегка нахмурился. – Я хотел узнать о твоей поездке в Карвиль, в воскресенье, но этот вопрос, похоже, напугал Лео. Почему бы это, а?
      – Напугал? И какое у него было лицо?
      – Напряженное. Нервное, я бы сказал.
      – Так оно у него всегда такое. Лео – он нервный. Вечно за все переживает.
      – Он хозяин конторы. Он в курсе всех перевозок, верно?
      – Ясное дело.
      – Разве что вызов поступил утром в воскресенье и ты принял его, а ему ничего не сказал.
      Джек помедлил с ответом, тем более что Уолли вроде бы и не спрашивал, а утверждал.
      – Так было дело?
      – Чего было-то?
      – Вам позвонили, и ты поехал в Карвиль.
      – Никто не звонил, насколько мне известно.
      – Сестра говорит – звонили.
      – Значит, я в туалет отлучался или еще куда, не слышал звонка.
      – Они говорят, ты приехал и забрал покойницу, Амелиту Соза.
      – Не, сэр, это не я, – замотал головой Джек. – Другая какая погребальная контора, они, верно, название перепутали. Я тут все воскресенье торчал. Катафалк помыл. Вот оно что: пока мыл, я был снаружи и не слышал звонка.
      Уолли Скейлс снова наклонил голову набок, но на этот раз он уже не улыбался.
      – Давай съездим в Карвиль, Джек. Сестра скажет, ты приезжал в тот раз или кто другой.
      – Если Лео не против, можно и съездить, – согласился Джек. – Я там бывал, когда работал на дядю и Эмиля. Они органы чинили. Я лазил туда, на самую, знаете, верхотуру, а они внизу орган настраивали.
      – Джек, я задам тебе один вопрос. А ты честно ответишь на него, договорились? А то как бы ты не нажил себе неприятностей и не угодил опять в «сельскую местность». – Уолли Скейлс выдержал паузу для пущей внушительности. – Ты издеваешься надо мной?
      Джек ответно нахмурился и снова затряс головой:
      – Нет, что вы, сэр!
      – Поклянись, что не ездил в Карвиль!
      – Да ездил же – с дядей и с Эмилем.
      – В это воскресенье, я сказал!
      – Нет, сэр, я тут сидел.
      Джек даже раскрыл пошире глаза, чтобы Уолли Скейлс мог заглянуть в них и убедиться в совершенной его искренности. Глядя на этого придурка, трудно было удержаться от улыбки, но Джек справился с собой.
      Взгляд Уолли праздно блуждал по холлу, потом Уолли шагнул в сторону, повернулся, посмотрел из окна на пустующую парковку – все это как-то замедленно, лениво, словно для проформы.
      – Тут кто-нибудь есть кроме тебя и твоего зятя?
      – Есть, покойница на втором этаже.
      – Где? Как ее зовут?
      – Как зовут, не знаю. Старуха какая-то.
      – Проводи меня туда.
      Вот теперь Джек мог ухмыльнуться во весь рот да еще и подмигнуть этому типу:
      – Вижу, вы тоже любитель поглазеть на них, голеньких? Пошли, Лео как раз начал ее промывать. Вам понравится.
      На лице Уолли чудом удержалось прежнее задумчивое выражение, только губы сморщились, словно он отведал лимона или зеленой хурмы.
      – Что-то я тебе не верю, Джек, – буркнул он.
      – Да там она, точно.
      – Наверное, мне следует еще раз поговорить с твоим зятем, – в голосе Скейлса появилась угроза.
      – Почему бы и нет?
      – Или с Люси Николе.
      Уолли явно наблюдал за его реакцией, но Джек просто уставился на него все с той же идиотской ухмылкой – это же не вопрос, верно, а стало быть, и отвечать ничего не надо.
      – Ты знаешь, кто такая Люси Николе?
      – Кто?
      – Дурачком прикидываешься? Ждешь, пока я уйду?
      – Разве вы не пойдете смотреть на покойницу?
      Скейлс покачал головой и сдался. В конце концов, вся эта история его мало волновала – так показалось Джеку, и он почувствовал некоторое облегчение.
      Проводив Уолли Скейлса, он тут же кинулся звонить Рою.
 
      – Ты берешься за это дело?
      – Да, но могу и передумать, – ответил Рой. – Тут все зависит от цифр – в смысле, сколько этот парень успел собрать.
      – Что ты узнал о Криспине Рейна и Фрэнклине Божьем человеке?
      – Как-как?
      – Фрэнклин де Диос, Фрэнклин Божий. Что ты о нем знаешь?
      – Они якобы работают на службу иммиграции, вылавливают «мокрые спины». Полиции Второго округа дан приказ номер пять: это значит, что они не должны вмешиваться, даже если этот «крайслер» день и ночь будет торчать на Одубон-стрит.
      – Но эти парни не из нашего штата.
      – Ну и что с того? Федеральных агентов могут послать сюда и из Флориды.
      – С какой стати им брать машину напрокат? Им должны были выдать автомобиль в местном отделении, разве не так?
      – Скорее всего.
      – Проверишь?
      – Это можно.
      – Я не слишком навалился на тебя, Рой? Не хочется отвлекать тебя, ты же служишь человечеству в баре.
      – Да пошел ты!
      – Но раз уж нам приходится иметь дело с этими парнями, надо знать их имена и кто они такие. Нельзя действовать вслепую, Рой, а то нам головы пооткусывают, а мы и не заметим, как. Зачем полковник приволок сюда из Флориды двух этих парней, которые чуть что хватаются за пушку?
      – Можешь об этом не беспокоиться.
      – В каком смысле?
      – Я с этим разберусь.
      – Говори толком, Рой.
      – Проверю я их, проверю, черт побери!
      – Что-то ты нынче не в настроении, Рой.
      – Есть еще новости?
      – Проверь заодно некоего Уолли Скейлса, тоже вроде бы из службы иммиграции. Он тоже явился сюда разыскивать эту самую Амелиту. Угадай, где мы его уже видели? Вчера, с полковником.
      – Судя по виду, он и впрямь из службы иммиграции, – подтвердил Рой, – или из казначейства, из налоговой полиции.
      – Ты выяснишь? Позвони мне, я буду у Люси. Сейчас поеду за Калленом, отвезу его к ней.
      – Ты еще не знаешь, где будешь сегодня вечером, – сказал Рой. – Ты меня спроси, я тебе скажу: нынче ты у нас для разнообразия поработаешь, покопаешься у «объекта» в комнате.
      – Рой, ты что, белены объелся или месячные вовремя не пришли?
      – Я не могу больше видеть этот чертов бар!
      – Вот это я понимаю.
 
      Джек позвонил Люси и попросил разрешения привезти к ней Каллена. Пожалуйста, сказала она, в любое время. Он поинтересовался, навестил ли ее Уолли Скейлс.
      – Он звонил мне утром, – ответила Люси. – Представился и сказал: «Насколько мне известно, в воскресенье вы ездили в Карвиль, чтобы забрать тело умершей подруги». Я сказала, что он ошибается.
      – Первая ложь?
      – По-крупному – первая. Я спросила его, откуда такие сведения.
      – Что он ответил?
      – Это, мол, не важно. Извинился за беспокойство.
      – Вот и хорошо. Когда мы с ним беседовали, мне так и показалось, что он просто отрабатывает номер. Душу он в это дело не вкладывает.
      – Да, но напоследок он сказал: «Передайте от меня привет отцу».

      – Попытаюсь объяснить, – пообещала Люси, – но я уже столько раз пробовала и всякий раз сама понимаю – нет, не то. Что-то заставляет поступить так, а не иначе. Какое-то внутреннее побуждение подталкивает сделать выбор. Всегда есть разумные причины отказаться от своего решения, сколько угодно разумных причин. Всегда можно сказать: «Я же не сумасшедшая, в конце-то концов!» Но если ты послушаешься этого чувства, если ты сделаешьэто… Тогда все будет по-другому.
      Они снова сидели на застекленной террасе в доме, принадлежавшем матери Люси. За окном лил дождь, в тусклом предвечернем свете все так же вился по обоям узор из банановых листьев. Отойдя от потемневшего окна, Люси села напротив Джека и Каллена – они оба устроились на диване.
      – Я ушла в монастырь из-за любовной истории, но не из-за своей, а из-за той, что случилась восемь веков назад. Был мужчина, влюбленный в любовь, и была девушка семнадцати лет по имени Клара – я уверена, она любила этого мужчину. А меня просто очаровала эта история. Мне тогда исполнилось девятнадцать, я легко могла поставить себя на место этой бедняжки, этой бедной маленькой богатой девочки – она была несчастна и сама не понимала отчего. Родители готовили ее свадьбу, устраивали всю ее жизнь за нее. У меня было что-то такое – кажется, это можно назвать мистическим переживанием. Я думала даже, если бы я жила тогда, в тысяча двести десятом году, в Италии, я была бы Кларой. Я тоже пришла на мессу в собор Святого Руфино и слушала, как тот человек, Франциск, говорит – негромко, но с величайшей верой – о Божьей любви, и моя жизнь переменилась. Я перенеслась туда, в тот собор, я чувствовала запах свечей и благовоний, я тоже влюбилась в этого человека в коричневой рясе нищенствующего монаха.
      Каллен сгорбился на краю дивана, упершись локтями в колени. Джек слышал, как старик часто, взволнованно дышит – его тоже захватила эта история, покорил негромкий голос рассказчицы. Вечерний сумрак проникал в окно из-за спины Люси, окутывал ее, и уже не казалось странным, что девушка в джинсах и свитере пытается передать им свой мистический опыт.
      – Если б я родилась на пять-шесть лет раньше, я бы, наверное, присоединилась к хиппи, но к тому времени, когда я созрела для побега, дети цветов уже разошлись по домам, и слава богу, поскольку мне удалось не только уйти из дому, как им, но и к чему-то прийти. Клара тоже убежала из дому – так подействовала на нее проповедь Франциска и невероятное, буквально сверхъестественное сочетание земной и небесной любви. Она основала орден Бедных кларисс, Франциск сам постриг ее, отрезал ее прекрасные русые волосы. Он и раньше беседовал с Кларой, наставлял ее, но никогда не оставался с ней наедине. Клара была необычайно, просто потрясающе красива. Наверное, он догадывался, что ею руководит любовь не только к Богу. Конечно, биографы твердят, будто Франциск не знал искушений, но я думаю иначе. В Риме у него тоже была поклонница, Жаклин де Сеттесоли, он всегда навещал ее, когда являлся в Рим к Папе, и никаких сплетен не возникало. Она-то была непривлекательна, мужеподобна, он даже называл ее «брат Жаклин». Но с Кларой все было по-другому. Я уверена: стоило им посмотреть друг другу в глаза, и они бы все поняли без слов.
      Разговор этот начал Каллен: не зная, о чем вести беседу с монахиней, пусть и бывшей, он заметил, что в четырнадцать лет сам подумывал поступить в семинарию, ту, что на Карролтон-авеню, а Джек добавил, что побывал внутри этого здания, когда ему было два года: они тогда жили через дорогу, и мать отвела туда его и сестру, как в убежище, поскольку по радио предупредили о надвигающемся урагане. И тут Каллен в лоб спросил, с какой стати такая красавица – и вдруг монахиня…
      – Он ведь не сразу сделался таким кротким святым, беседующим с птичками небесными. Франциск был из богатой семьи, в молодости тоже гонялся за модой, но уж когда он решил отказаться от всего, то на полпути не останавливался. Он разделся догола на центральной площади в Ассизи и роздал всю свою одежду нищим. Люди решили, что он сошел с ума. Они кидали в него камнями, дразнили «pazzo» – «дурачок». По крайней мере, он заставил их прислушаться. Можете назвать это метафизическим безумием, божественным исступлением, не важно. Главное – он проповедовал любовь к Богу, безграничную любовь к Богу, проявлять которую надо в любви к человеку. Он говорил о любви безо всяких богословских изысков, и он трогал людей, он касался их руками, он целовал язвы прокаженных.
      – Господи Иисусе! – выдохнул Каллен.
      – Да, во имя Него, – подхватила Люси, быстро глянув на Джека и мимолетно улыбнувшись. – Он взял деньги у отца, можно было бы даже обвинить его в воровстве. Он отдал деньги священнику на восстановление обветшавшей церкви, потому что слышал голос: «Франциск, восстанови дом Мой». Священник не решился взять у него эти деньги, наверное, боялся рассердить его отца. Франциск вернул деньги отцу, но эта церковь, церковь Святого Дамиана, стала потом первым монастырем кларисс.
      – Он в самом деле целовал прокаженных? – переспросил Каллен.
      – Он выкупал прокаженного, который проклинал Бога и винил Его в своей болезни, обмыл его, и этот человек исцелился.
      – Ты веришь во все это? – спросил Джек. Люси посмотрела ему прямо в глаза.
      – Верю, как же иначе? Он сам говорил, что не мог даже смотреть на прокаженных, а Бог привел его к ним, «и то, что казалось горьким, стало сладким». – Она передохнула и добавила: – И вскоре я тоже оставила мир.
      В комнате воцарилось молчание.
      Джек почувствовал, как по шее побежали мурашки. Девушка скрестила ноги, одна сандалия повисла на кончиках ее пальцев, вот-вот готовая упасть. Она совершенно не кокетничает, просто сидит на террасе, в доме своей матери, рассказывает о своем мистическом опыте, о том, как она побывала в XIII веке, о тогдашней жизни… Теперь Люси смотрела на Каллена.
      – Специалистов по святому Франциску не удивляет, что он выкупал прокаженного, они спорят о другом: когда это было – до того, как у него появились стигматы, или после? Судя по рассказу, после. Но как он мог купать прокаженного, очищать его язвы от струпьев, если у него самого кровоточили запястья?
      – И как же? – заинтересовался Каллен.
      – То-то и оно, – сказала Люси. – Все принимаются обсуждать детали и забывают о самой сути, об акте любви и милосердия. У Франциска появились стигматы, подобие ран Христовых, кровавые раны на руках, на ногах и в боку – так говорят авторы жизнеописаний. Но были у него стигматы или нет, разве это что-то меняет? Он трогал людей, он касался их, и для этого ему не требовались руки.
      – Он коснулся тебя, и ты ушла в монастырь, – догадался Каллен.
      – Я перестала быть той, кем была, бедной маленькой богатой девочкой, я попыталась найти себя. Вот что происходит, когда до тебя дотрагиваются, а потом ты сам пытаешься коснуться других людей.
      – Замечательно! – сказал Джек. Он изо всех сил кивал головой и даже зажмуривал глаза, чтобы продемонстрировать, как хорошо он все понял. Может быть, он и вправду что-то понял, во всяком случае, какая-то часть его. Ведь есть и другой Джек Делани, кроме того Делани, который был манекенщиком и остался позером, – это он тоже понял, сам дивясь неожиданной своей проницательности по отношению к себе.
      – Ты говорила, он сидел, – напомнил он Люси. Об этом ему хотелось знать подробнее.
      И Каллен насторожился:
      – Сидел в тюряге?
      – Ему не было еще и двадцати, – заговорила Люси. – Ассизи воевал с другим городом, была битва – скорее, схватка, – Франциск попал в плен и целый год пробыл в темнице.
      – В карцере, – уточнил Джек. – Я видел людей, которые выходили оттуда, – можно сказать, в белой одежде, словно заново на свет народились.
      – Выходит, не так уж много изменилось с тех пор, – сказала Люси. – Там он потерял здоровье, с тех пор всю жизнь болел. Костный туберкулез, малярия, конъюнктивит, водянка – тогда это называли так, теперь как-то по-другому. Но болезни его нисколько не беспокоили, он жил будто вне тела.
      Она опять сделала паузу. Джек видел, как девушка собирается с мыслями, чтобы рассказать им о человеке, который полностью изменил ее жизнь, – рассказать так, чтобы и они поняли.
      – Он был как ребенок. Молодым людям особенно нравилось, что он проповедовал без всяких богословских тонкостей, без претензий. Он принимал людей такими, какими они были, не критиковал их, даже богатых, – вот бы и мне этому научиться. Он учил, что если тебе ничего не нужно, то у тебя есть все…
      Каллен беспокойно зашевелился, провел рукой по лицу.
      – Чтобы найти себя, надо избавиться от зависимости от вещей. Мне было девятнадцать лет, и это казалось таким простым, таким ясным…
      – Прошу прощения, – перебил ее Каллен, – можно ли мне воспользоваться туалетной комнатой?
      – Он двадцать семь лет провел в изоляции от мира, – извинился за него Джек.
      Люси проводила Каллена в холл, показала дорогу. Когда она вернулась, Джек спросил:
      – А как же Клара? Они больше не виделись?
      – Она много раз приглашала его в монастырь Сан-Дамиано, но он не приходил – почти до самого конца.
      – Не доверял себе?
      – Он учил своих братьев: когда чувствуешь плотское желание, надо найти холодную речку и броситься в нее.
      – А как же летом?
      – Не знаю, – улыбнулась Люси. – Я всегда представляла себе, как эти ребята в коричневых рясах бегут друг за другом по снегу и ныряют в прорубь.
      – Клара прошла весь путь до конца, она стала святой. А ты – ты решила не заходить так далеко?
      – Знаешь, Джек, если сознательно стараться стать святым, то ничего не выйдет.
      – Я пошутил, – ответил Джек.
      – Да? – переспросила она, внимательно глядя на него.
      Он не знал, что на это ответить, и, чтобы не молчать, спросил:
      – Ты девять лет была монахиней?
      – Одиннадцать.
      Значит, сейчас ей тридцать.
      – И ты приняла решение – ушла из монастыря.
      – Да, вернулась в мир. А он успел довольно сильно измениться.
      – Но ты ничуть не отстала. Ты отлично разбираешься в моде, куда лучше многих женщин.
      – Это несложно, достаточно пролистать журналы. Это только оболочка. Я продолжаю меняться, я становлюсь другой, Джек.
      – Ты имеешь в виду не только одежду?
      – Скорее, я сбрасываю кожу, становлюсь другим человеком.
      – Снова мистический опыт?
      – Не знаю.
      – И в кого же ты превращаешься?
      – И этого не знаю.
      Она все так же смотрела на него – как-то странно смотрела, не так, как прежде. Или все дело в атмосфере этой комнаты, в колдовстве дождя, тишины, угасающего предвечернего света, струящегося в большие окна террасы? Что-то ему почудилось.
      – Ты каждый раз кажешься мне другой, – сказал он.
      – И ты мне тоже.
      – Почему ты оставила монастырь?
      – Я выгорела дотла.
      – Как это?
      – Я продолжала дотрагиваться до людей, но уже ничего не чувствовала.
      – Ты заботилась о тех, кто в тебе нуждался.
      – Нуждающиеся есть повсюду.
      – Я думал, ты ушла из-за Амелиты.
      – Это был повод. Это побудило меня уехать. Так или иначе, мое время пришло. Когда-то я стала сестрой Святого Франциска, оставив свою прежнюю жизнь, теперь я уехала из Никарагуа и покончила со своей второй жизнью.
      – Ты уверена?
      Она кивнула.
      – Главное, чтобы от меня была польза. Опять она сказала что-то, к чему Джек не был готов.
      – Мне нужно отдать себя, раствориться в чем-то.
      – Это дельце – увести пять миллионов – потребует от тебя полной отдачи.
      – А в чем моя роль? Я сижу тут и ничего не делаю.
      – Ты – мозговой центр.
      Она не сразу отреагировала на его слова.
      – Для тебя это игра? – с тихим удивлением спросила она.
      – На государственную службу это не похоже.
      – Тебе это кажется забавой. И все же ты согласился. Почему?
      – Ради денег.
      – Нет, ты сразу согласился, прежде чем я сказала, что деньги достанутся тебе. Забыл? Ты сказал, мы окажем услугу человечеству. Ты это всерьез сказал?
      – Не знаю.
      – Ты вообще что-нибудь воспринимаешь всерьез?
      – Еще как. Но к большинству вещей просто невозможно относиться серьезно.
      Она заулыбалась. Отделенный от Люси только кофейным столиком, Джек видел, как широкая, невиданная еще им ухмылка расплывается по ее лицу.
      – Нравишься ты мне, Джек! – воскликнула она. – Знаешь, почему?
      И снова мурашки побежали у него по шее, ближе к затылку.
      – Ты похож на него. Пропали мурашки.
      – Хотя само дело для нас и важно и побуждения наши важны, но осуществить его мы можем как игру, да? Можем отнестись к нему как к забаве? – продолжала Люси.