– Я понимаю, о чем вы говорите.
– Нет, пока не понимаете, – спокойно возразила она.
– Ему легче дать деньги, чем самому в этом участвовать.
– Джек! – негромко сказала она, и он понял, что Люси и впрямь еще не сказала самого важного. – Джек, на прошлой неделе мой папа выписал еще один чек – на шестьдесят пять тысяч долларов.
– Вашему госпиталю?
– Нет, тому человеку, который уничтожил наш госпиталь, сжег его дотла, зарезал десять наших пациентов. Я была там, Джек. Я видела все с самого начала. Они приехали на грузовике, выскочили и принялись стрелять. Все они были вооружены автоматами и палили во все подряд – в наших собак, в окна… Я вышла из сестринского общежития и услышала, как он орет на них. Он вроде бы приказывал прекратить стрельбу – так мне показалось. На самом деле он орал им по-испански: «Рубите! Крошите их мачете!» Кое-кому из пациентов удалось убежать, спрятаться, нескольких я укрыла в сестринском общежитии. Но тех, кого они застигли в изоляторе – беспомощных, прикованных к постели, – их они зарезали. Я слышала их крики. Знаешь, кто это были? Дагоберто Годой и его «контрас». Он хотел убить Амелиту и вместо нее убил других. – Она передохнула секунду и продолжала: – Я никогда прежде не видела полковника, но с тех пор не могу забыть его лицо. – Горло Люси вновь сжал спазм, она встала. – Извините, – сказала она. – Пойду попрощаюсь на ночь с Амелитой и принесу вам что-нибудь поесть.
Она вернулась с пачкой сигарет, на ходу доставая из нее сигарету. Джек взял со стола серебряную зажигалку и услужливо протянул ее Люси. Она снова опустилась на зеленые подушки дивана, немного расслабилась, выпустила длинную тонкую струйку дыма. Спросив у нее разрешения, Джек достал сигарету и тоже прикурил. Первая за три года! Нет, он не голоден, ни чуточки. Просто он слегка запутался, пытаясь разобраться во всем, что она ему рассказала. Он так и сказал Люси: она начинает ему что-то объяснять, а у него возникают все новые вопросы, так что теперь он уже и не поймет, с чего начать.
– Что вы хотите знать? – уточнила она.
– Этот парень пытался убить Амелиту, а она говорит: «Да, он очень рассердился, но он очень хотел, чтобы я всегда была рядом». Она зовет его «Берти»!
Люси спокойно откинула голову на подушку.
– Знаю, – сказала она. – Амелите тоже нелегко. «Берти», подумать только! Этот человек изменил всю ее жизнь, и она не может поверить, что он хладнокровный убийца. Ее не было в госпитале, когда он учинил резню. Она жила тогда с родителями, иначе я не сумела бы ее спасти.
– Чепуха какая-то.
– Да уж!
– Тех людей убили за то, что они прокаженные?
– Их убили без всякой причины. Зарезали мачете. Доктора Рудольфо Меса они застрелили, в Эстели убили священника во время мессы, а шестерых сотрудников миссии приговорили к смертной казни с соблюдением всех формальностей. Чиновника, занимавшегося реформой сельского хозяйства, закололи штыками, жене его выстрелили в спину и бросили, сочтя мертвой. Она видела, как они удавили ее трехлетнюю дочь. Пусть «Берти» объяснит, как он допустил это. Пусть расскажет о девяти крестьянах в Пайвасе, которым перерезали глотки, а их дочерей изнасиловали, о четырнадцатилетней девочке в Эль-Гаайяба – ее изнасиловали, а потом отрубили ей голову. В Эль-Хоргито убили пятерых женщин, шестерых мужчин, девять детей… Хочешь увидеть весь список? У меня он есть. Хочешь посмотреть фотографии? Есть и фотографии. Знаешь, как выглядит голова маленькой девочки, насаженная на кол?!
В комнате повисло молчание. Стена террасы на миг показалась Джеку театральными декорациями – надо же, она рассказывает про убийства где-то там, в тропиках, а по обоям как раз вьются лианы.
– Во всем этом виноват полковник?
– Я уже не говорю о людях, которые «исчезли», – продолжала Люси. – О тех, кого только пытали, но не убили. Кстати, иногда они убивают более изощренными способами. Священник в Хинотеге открыл багажник своего автомобиля, и его разнесло на куски. Это тоже дело рук «Берти»: он выяснил, что священник отвез нас в Леон, там мы купили машину и удрали от него. Одна из монахинь написала мне об этом. Я могу прочесть ее письмо.
Джек все еще мялся, не зная, что сказать.
– Что поделать, это война.
– По-твоему, это война? Убивать детей, беззащитных людей – это война?
– Я имею в виду – его же нельзя арестовать и судить.
– Нет, нельзя. Более того – он приехал сюда, в Америку, и собирает деньги. Ему нужно платить своим людям, ему нужно больше оружия. Три дня назад мой отец пригласил «Берти» на ланч, выслушал его и выдал ему чек на шестьдесят пять тысяч долларов.
– С какой стати твой отец помогает ему?
– Некоторые люди полагают, что те, кто не за «Берти», – сплошь коммунисты. Все равно что сказать: раз ты не любишь пиво «Дикси», значит, пьешь только водку. – Она говорила негромко, сдержанно, голова ее все так же покоилась на подушке. – Мой отец и его друзья покровительствуют «Берти», приглашают его к себе в дом. Он теперь важная персона. У него есть личное письмо президента – стоит предъявить его, и посыплются денежки.
– Какого президента? Нашего президента?
– Президента Соединенных Штатов Америки. «Контрас» он именует «нашими братьями», «борцами за свободу». «Их дух равен духу наших отцов основателей». Кавычки закрыть. Если веришь в эту чепуху, вступай в папин клуб. Я тебе еще кое-что скажу, только ты не поверишь.
Люси наклонилась вперед, воткнула окурок в пепельницу. Джек любовался ее темными волосами, в них мерцали блики света. Слава богу, что она не сделала перманент.
– Сегодня отец пригласил меня на обед и принялся рассказывать про бывшего военного атташе в Никарагуа – он-де герой войны, он-де близко знаком со многими важными шишками из Белого дома. А для моего отца, – сухо прокомментировала Люси, – если человек вхож в этот клуб, других рекомендаций уже не требуется. Отец не назвал его имени, но я сразу поняла, что речь идет о «Берти». Отец сказал, что этот человек – партизанский командир, ведет самоотверженную борьбу против коммунистов, а потом эдак небрежно добавил:
«Кстати, полковник упоминал, что вы знакомы, кажется, вы где-то встречались». Я ждала, молчала, думала про себя: если заговорю, то выложу ему всю правду. Я прямо чувствовала, как все это рвется из меня. Отец сказал: «Да, он тут ищет какую-то девушку, то ли приятельницу, то ли бывшую подружку. Он думал, ты можешь помочь ему в поисках». – Люси быстро глянула на Джека. – Как тебе это нравится?
Джек ничего не ответил, ожидая окончания ее повести.
– Я спросила: «Полковник не говорил тебе, как мы познакомились?» Отец покачал головой: «Нет, не говорил». Я спросила, объяснил ли полковник, с какой целью он ищет ту девушку. Отец сказал: «Нет, вроде бы не говорил». Я спросила: «Хочешь, я тебе объясню?» Он сказал: «Объясни». Я сказала: «Потому что он хочет ее прикончить, черт побери, вот почему».
Снова повисло молчание. Джек боялся пошевельнуться, но Люси требовательно смотрела на него, и он наконец произнес:
– И тогда ты все ему выложила?
– Я перечислила все убийства, все злодеяния, которые могла припомнить. Отец сказал: «Ты же не веришь слухам, в самом-то деле?» Я сказала: «Папа, я была там. Я видела это собственными глазами». Это пришлось ему не по вкусу, но он ответил: «Сестрица, это война. На войне случаются всякие ужасы». Я спросила его: «Ты-то почем знаешь? Ты же сам не воюешь, ты только финансируешь войны». – Люси поднесла стакан к губам, отпила глоток шерри. – Вот такой ужин с отцом. Мы ели омаров.
– Люси Николе, вы сумели уйти из монастыря, – поздравил ее Джек.
– Но не от Никарагуа, – возразила она. – Отец притащил все это сюда.
– «Берти» знал, что он – твой отец? – сообразил Джек.
– У него был список миллионеров, занимающихся нефтью. Он просмотрел его, вспомнил, что мы с Амелитой бежали в Новый Орлеан, убедился, что я живу в этом городе. Нет, конечно, это не совпадение. Ему должна была понравиться идея добраться до меня через моего отца. Он мог отправиться за деньгами в Хьюстон, но нет, он приехал сюда. Новый Орлеан превратился в перевалочный пункт «контрас», здесь они собирают оружие и припасы, а потом отправляют их в Никарагуа.
Джеку хотелось встать и размять ноги, но он ограничился тем, что взял еще одну сигарету. Уже вторая. Если и начинать заново курить, то только не «Куле». Откинулся в кресле, полюбовался ее ножками – теперь Люси вытянула их на кофейном столике, лодыжку на лодыжку, одна сандалия расстегнулась, и Джек мог разглядеть изгиб стопы. Какой она была в юности, прежде чем ушла в монастырь?
– В ближайшие дни нужно отправить Амелиту на самолете в Лос-Анджелес, – продолжала Люси.
– Будут какие-нибудь осложнения?
Интересно, случалось ли ей купаться с кем-нибудь посреди ночи в Мексиканском заливе? Не в купальнике, а в чем мать родила?
– Надеюсь, обойдется, – ответила она. – Надо быть осторожнее.
Она затянулась и выдохнула дым, повернув голову немного в сторону.
– И нужно придумать, как остановить «Берти», пока он не уехал отсюда со всеми деньгами.
Джек выждал небольшую паузу. Он чувствовал, как играет в нем каждый нерв, каждый мускул, но не хотел двигаться с места, не хотел ни единым жестом нарушить сложившееся взаимопонимание.
– И вы подумали, не пригодится ли вам человек с моим опытом – не говоря уже о тех специалистах, с которыми мне довелось познакомиться?
Все тот же спокойный взгляд.
– Да, эта мысль приходила мне на ум. Случалось ли ей заниматься любовью на берегу? А в постели? Было ли это вообще в ее жизни?
– Значит, насчет самого «Берти» вы не возражаете – пусть уезжает, – уточнил Джек.
– Лишь бы не вывез деньги.
Джек затянулся, выгадывая время. Черт, в такую игру он бы мог сыграть. Дело знакомое.
– Ему дают чеки. Что он делает с ними?
– Чеки выписываются на имя Комитета освобождения Никарагуа. Кажется, так.
– Он кладет их в банк?
– Наверное.
– А что потом? Где он собирается покупать оружие?
– Либо здесь, либо в Гондурасе – там у них склады оружия и тренировочные лагеря. Но сначала он возьмет наличные доллары и обменяет их на местную валюту, чтобы расплатиться со своими людьми.
– Как он их вывезет? На частном самолете?
– Или морем.
– Откуда он отправится?
– Понятия не имею.
– Спросите отца.
– Я с ним больше не разговариваю.
– Обоюдная ссора или только вы порвали с ним?
– Я постараюсь выяснить.
– Спроси его, где поселился «Берти».
– В гостинице в Новом Орлеане.
– Ты шутишь!
– Не знаю только в какой.
– Тебе придется помириться с отцом. Облобызаться с ним. Иначе мы ничего не сможем сделать.
– Значит, ты мне поможешь?
– Сказать по правде, ничего подобного я в жизни не слыхал. Конечно, речь идет о нарушении закона, о серьезном преступлении, но можно взглянуть на это и с другой стороны – мы сделаем это во имя всего человечества. – Джек запнулся, сообразив, что слово «человечество» впервые в жизни слетело с его уст. – Это на случай, если нам потребуется самооправдание. Чтобы убедить себя, что все нормально.
– По-моему, нам не требуется санкция свыше, – ответила Люси. – Я уверена, что мы вправе отобрать у него деньги, тут и думать не о чем. Но если тебе недостаточно мысли о том, скольких людей ты тем самым спасешь, прикинь, как ты распорядишься своей долей. Половину денег я оставлю себе, чтобы отстроить госпиталь – в моих глазах это вполне оправдывает всю затею. А ты получишь вторую половину. Идет?
– Значит, деньги мы оставим себе? – для пущей уверенности переспросил Джек.
– Не возвращать же их ему.
– О какой сумме идет речь?
– Отцу он сказал, что нужно собрать пять миллионов.
– Господи Иисусе, – пробормотал он.
– Спаситель наш, – с улыбкой подхватила Люси.
7
Джек припарковал катафалк перед главным входом в дом престарелых «Карролтон». Едва он вышел из кабины, как навстречу ему из дверей выбежал молодой, довольно светлокожий негр в белом костюме и замахал руками:
– Отгони отсюда свою тачку, приятель. Если старики выглянут из окон и увидят погребальную машину, с ними приключится инфаркт или они рухнут на пол и сломают себе шейку бедра.
Джек посмотрел на метку с именем, пришитую на белой рубашке парня.
– Седрик, – вежливо сказал он ему, – я приехал за… – Пошарив в карманах, он вытащил записку и прочел ее вслух: – За мистером Луисом Морриссо.
– Он готов, только подъезжайте с заднего входа.
– А свидетельство о смерти?
– У мисс Холленбек.
– А где мисс Холленбек?
– В своем кабинете.
– Тогда я пройду к ней и получу свидетельство о смерти, а потом подъеду с другой стороны. Годится?
– Но мисс Холленбек сама послала меня, чтобы я сказал вам! – Седрик растерянно пожал плечами, потом слегка повернул голову, по-прежнему стоя спиной к охраняемому им зданию, и спросил: – Там из окна не выглядывает баба, похожая на крокодила? Это и есть мисс Холленбек.
Джек внимательно оглядел нижний ряд окон.
– Хотите уморить наших пациентов? – не унимался Седрик. – Хотите, чтобы начальница проела мне плешь?
– Обернись-ка, Седрик, – попросил его Джек.
– Она смотрит на нас?
– Посмотри туда: во втором окне справа мужик в бордовом халате. Кто он?
– Где? – Седрик обернулся с деланной непринужденностью. – А, в махровом халате? Мистер Каллен.
– Так я и думал, – усмехнулся Джек и заорал во всю глотку: – Эй, Калли, привет, засранец!
– Уезжайте, – настойчиво попросил Седрик. – Ну что вам стоит?
Через служебный вход Джек вывез на каталке покойного мистера Морриссо, разместил его в катафалке, запер заднюю дверь и, вернувшись к кабине, наткнулся на Каллена.
Каллен, специалист по банкам. Знаменитость «Анголы».
– Глазам своим не верю, – сказал Джек. – Тебя выпустили.
Они обнялись.
– Мой парень хотел, чтобы я остался у них, – сказал Каллен. – В смысле, чтобы так и жил у них, но тут начались проблемы с Мери Джо. У нее и так без конца нервные припадки, с тех пор как Джойлин сбежала из дому, чтобы стать актрисой. Мери Джо ничего в жизни не видела, только и знает, что «заниматься домом». Она даже телевизор не смотрит, только вытирает пыль, полирует мебель, печет пирожки и пришивает пуговицы. Ни одна женщина не тратит столько времени на пришивание пуговиц, как Мери Джо. Я даже спросил Томми-младшего: «Что она с ними делает, пришьет, а потом снова отрывает, что ли?» Так и стоит в глазах, как она перекусывает нитку. В первый день, как попал к ним, искал-искал, а пепельницы нигде не видно. Стоит одна, но в ней полно пуговиц. Ладно, беру ее, но тут Мери Джо говорит: «Это не пепельница. В этом доме пепельниц нет». Я говорю: «Ладно, а жестянка из-под кофе найдется?» Она отвечает: курить можно только на заднем дворе. Понимаешь, именно на заднем, чтобы меня не увидели соседи. Она стеснялась соседей. Как им меня представить? «Это папочка моего Томми, последние двадцать семь лет он отбывал срок». Мало того, что Джойлин сбежала из дому с парнем, который пообещал сделать из нее кинозвезду – так еще пришлось пустить меня в детскую, где спала ее дорогая девочка, где все эти мягкие игрушки и Барби с Кеном. Мери Джо просто не могла с этим справиться, даже если б по тысяче пуговиц в день пришивала. Она то и дело колола себе пальцы, и в этом тоже вроде как я был виноват. В один прекрасный день Томми-младший сказал мне: «Папочка, Мери Джо тоже тебя любит, но…» Что бы он ни говорил, всегда выходит одно «но». «Мы хотим, как лучше для тебя, только вот Мери Джо думает, тебе будет лучше, если ты будешь жить отдельно, со своими ровесниками». Это называется «отдельно». Как тебе это нравится?
Каллен вел Джека по широкому коридору в холл дома престарелых. Многие двери были распахнуты, с обеих сторон коридора доносился звук работающих телевизоров. Каллен так и не снял махровый халат, надетый поверх рубашки и брюк. Шел он медленно, держась рукой за тянувшиеся вдоль стен перила. Джек с трудом подлаживался под его шаг. Пахло здесь как в сортире.
Они прошли мимо старухи, прикованной к инвалидной коляске. Она протянула к Джеку руку, испещренную венами и желтыми пигментными пятнами. Ловким движением Джек увернулся от нее и тут же увидел вторую старуху, которая тоже поджидала его.
– В каком смысле «с ровесниками»?
– Мне шестьдесят пять лет, Джек. По мнению Мери Джо, пора и о душе подумать.
– А зачем ты носишь халат? – спросил Джек, подергав Каллена за бордовый рукав.
– Мне нельзя рисковать. Я хожу в халате и еле передвигаю ноги, чтобы выглядеть больным. Ты получил досрочное освобождение, а меня освободили условно по медицинским показаниям. «Освобожден по состоянию здоровья до истечения срока заключения». Не знаю, вдруг они снова посадят меня, если решат, что я здоров.
– Каллен, тебе выдали свидетельство об освобождении, обратного пути нет. Господи, у тебя же был инфаркт!
– Ага, и они отвезли меня в реанимацию в наручниках и кандалах, да еще и цепью их соединили, а то как бы я не удрал прямо в кислородной маске – а я, на хрен, пытался хоть вздохнуть. В таком виде они и держали меня в больнице – в наручниках, прикованным к кровати, пока мне не сделали шунтирование. Вот как они с нами обращаются, и плевать им, болен ты или здоров.
Холл дома престарелых напоминал комнату для прихожан при церкви: тот же мощеный пол, потертая разномастная мебель, на голых стенах – написанные от руки объявления. В креслах, качая седыми головами, сидели постояльцы – кто смотрел телевизор, кто дремал.
– «Главная больница», – проворчал Каллен. – Тут все ее смотрят. А я люблю «Молодых-беспокойных», они то и дело попадают во всякие переделки.
Джек уселся рядом с Калленом перед кофейным столиком кленового дерева, пустым, если не считать крошечной пепельницы, набитой окурками. Джек достал сигареты, и Каллен попросил:
– Дай-ка и мне. Что это, «Куле»? Ладно, все равно. Вообще-то, хотел завязать, но надо же от чего-то помирать. Когда я захворал в тюрьме, я написал Томми: «Обещай мне, если я тут умру, ты перевезешь меня в Новый Орлеан. Господи, только бы меня не похоронили в Пойнт-Лукаут, где меня даже никто не навестит». И вот я тут.
– Томми навещает тебя?
– Навещает. Я тут всего месяц – завтра будет месяц. Мери Джо ни разу не приходила. Должно быть, каждый день весь розарий читает, чтобы меня не выгнали отсюда и им не пришлось забирать меня к себе и терпеть мои сигареты.
– Ты можешь уйти отсюда, если захочешь? Каллен призадумался.
– Не знаю. Наверное, могу. Только идти-то мне некуда.
– Есть одно дельце, – нерешительно начал Джек. – Я подумал: может, тебя это заинтересует. Ты же профи, верно? И с виду не очень-то сдал.
– Нет, я в форме. – Наклонившись поближе к Джеку, Каллен зашептал ему: – Что я тебе скажу – не поверишь. В таких местах, как это, всегда полно кисок, всех и обслужить не поспеешь.
Джек оглядел гостиную, но увидел вокруг лишь седых усохших старушек, многие из которых были прикованы к инвалидным коляскам.
– Думаю, я тут скоро подружкой обзаведусь, – вдохновенно продолжал Каллен. – Вон ту видишь? Которая читает журнал. Это Анна Мария, у нее отдельная комната. Видишь, как ноги раздвинула, Париж показывает? Ты в языке тела разбираешься, Джек? Я даже книгу такую прочел. Глянешь на человека – и сразу можно просечь, что у него на уме. Тело свои сигналы подает.
Дряблой, сморщенной Анне Марии на вид было никак не меньше семидесяти пяти.
– И что же ее тело сообщило тебе, Калли?
– Неясно, что ли? Оно зовет меня: «Вставь мне, лапочка, меня уже так давно никто не трахал!» А знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как я трахался в последний раз? Это было в тысяча девятьсот двадцать восьмом двадцать второго декабря. Третьего января тысяча девятьсот пятьдесят девятого я взял последний банк, этот доходяга Арт Долан сломал себе ногу, прыгая через стойку кассира – так я и знал, что он слишком стар для нашего дела, – и меня заперли на пять месяцев в предвариловке, без залога. Мне светило от пятидесяти до пожизненного без права досрочного освобождения, вот они и не выпускали меня на поруки. Так-то я поплатился за то, что пытался выручить приятеля. – Каллен устало вздохнул, халат на нем распахнулся, а живот выпятился, натягивая рубашку.
– Я хотел кое о чем поговорить с тобой, Калли, – повторил Джек. – Может, тебя это заинтересует.
Каллен все не сводил глаз с Анны Марии. Плотоядно улыбаясь, он склонился к Джеку и снова зашептал:
– На днях к нам новенькая поступила. Говорят, к ней в дом вломился какой-то юнец, забрал семнадцать долларов у нее из кошелька и отделал ее три раза в трех разных местах – в смысле, на кровати, на полу и где-то еще. Этой бабе семьдесят девять лет. Я подслушал, как наши тетки толковали насчет этой истории и Анна Мария сказала: «Ну, свои семнадцать долларов она окупила с лихвой». Ясно тебе, что у нее на уме?
– Да, Калли, все складывается в твою пользу, – не стал спорить Джек. – Думаю, ты уговоришь Анну Марию поиграть с твоим колокольчиком. Ты у нас обаятельный.
– Я стараюсь людей не доставать. Что толку-то? – Каллен рассеянно оглядел собравшихся, взгляд его остановился на одном из стариков. – Знаешь, кто это? Вон тот старикан в незаправленной шерстяной рубашке? Морис Дюма. Слыхал, наверное, Мо Дюма – великий тромбонист, один из величайших. Играл с Папой Селестином, с Альфонсом Пику, с Арманом Хьюгом. Теперь они сидят в баре «Каледония» или в «Сен-Филипе». Зайди туда после похорон, всех там застанешь. Знаешь, чем он тут занимается? Зайдет в комнату к кому-нибудь из постояльцев и сопрет одежду, наденет сразу на себя. Подойди поближе, посмотри на него: на нем по меньшей мере две рубашки, да и штаны одни под другие надеты. Думает, никто не заметит.
– Мне-то нужен не любитель, а профессионал, Калли, – на полном серьезе возразил Джек. – Сколько банков ты взял, пятьдесят? Подумать только, если б я сегодня не увидел тебя в окне…
– Пожалуй, больше шестидесяти. С этим старичьем и сам склеротиком станешь. Тут к одному сын пришел навестить, а старикан уставился на него и спрашивает: «Это еще что за хрен?» Этот верзила лепечет: «Папочка, это я, Роджер. Ты меня не узнаешь?» По-моему, старик как раз прикидывается. А что делать? Либо так, либо подбирать какие-то оправдания своим детям. Томми-младший продал меня с потрохами, поддался своей Мери Джо, телке, которая только и способна, что пуговицы пришивать. Продал, а я ничего ему не сказал.
Что толку-то? Она небось думает, я мечтаю жить у нее в доме, где и покурить-то человеку нельзя.
– Ты здорово разбираешься в людях, Калли.
– Я всегда умел вовремя свалить из банка, как только запахнет жареным. Я одевался как клиент, никакой дешевки, никаких масок и обрезов. Пусть этим тешатся дилетанты. Входят в банк и начинают драть глотку, все посетители оборачиваются, все могут хорошенько рассмотреть грабителей, фоторобот составить – раз плюнуть.
– Вот я и говорю, – подхватил Джек, – ты у нас профи.
– Так-то оно так, но банками я больше не занимаюсь. У них теперь всякие фокусы, подсунут тебе пачку денег, а внутри она пустая и там пузырек с краской. Срабатывает какой-то там таймер, краска разбрызгивается во все стороны, нипочем не отмоешь. Один парень мне рассказывал – да не здесь, а в «Анголе». Кассир снимает эту пачку с магнита или там с батарейки, и таймер «призадумывается» – так этот парень говорил. Ты, ничего не подозревая, суешь пачку в карман или в сумку, выходишь на улицу, а секунд через двадцать – хлоп! – и ты весь в красной краске. И слезоточивый газ к тому же, все сразу. И ты идешь по улице вроде как меченый, словно на тебе написано: «Я только что ограбил банк, на хрен!»
– Калли! – перебил его Джек. – Не о банке речь. Тут наклевывается дело покрупнее.
– Я думал, ты теперь гробовщик.
– Ничего, возьму отпуск или вовсе уволюсь. Посмотрим.
– И на автомобиль инкассаторов я нападать не стану. Черт, мне же шестьдесят пять лет!
– Калли, – терпеливо повторил Джек, – у меня наклевывается такое дельце – если ты поможешь составить план, пустишь в ход свое умение, чтоб нам обойти эти их чертовы ловушки, – Калли, мы возьмем пять миллионов чистоганом.
– Что такое деньги, Джек? Мне хватит до конца жизни, если я помру ко вторнику, – вздохнул старик. – Еще двадцать семь лет мне не отсидеть. Я выйду… Господи, да мне же тогда стукнет девяносто два. Телки будут в меня пальцами тыкать: «Это Каллен, он уже пятьдесят четыре года не трахался».
– Я соберу информацию, и тогда мы еще поговорим. Думаю, тебе это понравится, ты в таких штучках разбираешься.
– Кстати о штучках, – зашептал Каллен, локтем подталкивая Джека.
– Что – кстати?
– Кстати о штучках. Интересно, на что готова Анна Мария? Я слыхал, девочки нынче стали горячее прежних. Даже приличные девушки на все согласны.
– Да ты тут разрезвился, а, Калли?
Каллен вдруг обернулся и посмотрел Джеку прямо в глаза.
– Пожалуйста, вытащи меня отсюда, Джек! – пробормотал он.
Едва Джек остановил катафалк у служебного хода в погребальную контору «Муллен и сыновья», как ему навстречу выскочил Лео. В зеркало заднего вида Джек видел, как он отчаянно жестикулирует, прося его поскорее выйти. Катафалк еще не затормозил, а Лео уже прижимался носом к боковому стеклу. Бледный, глаза вполлица.
– Ты выйдешь наконец?
– Вышел бы, да боюсь дверцу открыть – как бы тебе нос не сломать. – Лео понял намек и отступил на шаг. Джек выскользнул из-за руля. – Что у тебя стряслось?
– Пришли какие-то люди, хотят видеть Амелиту Соза.
– Ее тут нет.
– Господи, да знаю я, что ее тут нет.
– Лео, приди в себя. Что ты им наболтал?
– Сказал, что ее тут нет.
– Так в чем проблема?
– Они мне не поверили. Хотят все тут осмотреть.
– Это латиносы?
– Почем я знаю, кто они такие.
– Невысокие, черноволосые…
– Бога ради, иди и сам поговори с ними.
– Погоди. Что ты им сказал? Ты сказал, что такой тут нет и никогда не было? Ты же им сказал?
– Я сказал, что мне ничего не известно. Что меня вчера тут не было. Что я живу за озером, в воскресенье вечером уехал домой и вернулся только сегодня.
– Ты небось с ног до головы потом обливался, когда это говорил?
– Тебе все шуточки. Нам большие грозят неприятности.
– За что, собственно? Мы никогда в жизни ни о какой Амелите не слышали. Как-как вы сказали? Амелита? Нет, тут таких нет.
– Тебе на все наплевать, вот в чем беда. Это из-за тебя мы влипли. Ты совершенно не уважаешь это ремесло, не любишь его ни капельки.
– Господи, да я тебе уже три года об этом твержу. Наконец-то дошло.
В комнате, где смиренно ждал посетителей Бадди Джаннет, Джек наткнулся на полковника Дагоберто Годоя. Он увидел полковника со спины, а сделав еще шаг, разглядел его в профиль и сразу понял, что это он, хотя видел его впервые.
Было что-то такое в его походке, в ленивой, уверенной грации, с какой он двигался, осваивая новую для себя местность. Ему бы еще тросточку под мышку для пущего щегольства. Однако коричневый, по моде пошитый костюм, черный галстук и очки в круглой оправе придавали «Берти» военный облик.
Пока он стоял спокойно, он выглядел не слишком-то угрожающе. Слегка смахивал на Харби Суле, мужа бывшей невесты Джека, Морин, а Харби, по мнению Джека, куда больше походил на метрдотеля, чем на уролога, – хотя кто его знает, как полагается выглядеть урологу. Редковатые волосы прилизаны, усики точно нарисованы карандашом. Росту в полковнике было примерно пять футов семь дюймов, вес – где-то за полторы сотни фунтов. Одно хорошо во всей этой истории – все противники пока что оказываются в весе пера.
Низко склонившись над открытым гробом, полковник разглядывал Бадди Джаннета. Он был так поглощен этим занятием, что подпрыгнул от неожиданности, когда Джек произнес за его спиной:
– Хорошая работа, а? Вы бы видели, в каком состоянии он к нам поступил. – Джек подошел вплотную к полковнику и тоже уставился на восковое лицо Бадди. – Мы ему годков десять убавили по крайней мере, не говоря уж о том, что нам пришлось приводить его в божеский вид.
Не поворачивая головы, полковник спросил:
– Значит, это вы мне нужны?
– Похороны состоятся завтра утром. Место последнего упокоения – кладбище Метари.
– Я задал вам вопрос.
Джек обернулся, увидел перед собой покрытые лаком волосы, похожие на шапочку, и поспешил перевести взгляд чуть ниже, на очки с розоватыми стеклами.
– Я слышал вопрос. Да, можете все обсудить со мной. Насколько я понимаю, речь идет об усопшем члене семьи?
– Об усопшей подруге, – внес поправку полковник. – Вы забрали ее вчера из больницы для прокаженных в Карвиле.
– Я? Может, кто-то другой?
– Вы или кто-то другой – какая разница? Мне нужно ее видеть. Я хочу видеть Амелиту Соза.
– У нас тут таких нет. Только этот джентльмен и больше никого. Или нет, виноват – еще у нас есть мистер Луис Морриссо. Но Амелита Соза – нет, таких нет. Весьма сожалею.
Полковник выпрямился, бросил на него высокомерный взгляд и процедил:
– Нет, вы пока еще недостаточно сожалеете. – С этими словами он направился к двери гостиной. Встав на пороге, он выкрикнул какое-то имя. «Фрэнк» и еще как-то дальше. Фрэнк Линн, что ли? Джек толком не разобрал.
Подойдя вслед за полковником к двери, Джек наткнулся на креола, знакомого ему по станции заправки, – тот как раз выходил из комнаты для посетителей. Черт, это тот самый парень – парень с прилизанными волосами, который стоял перед самым катафалком и все время молчал.
Полковник снова позвал этого парня – Фрэнклин, вот как его зовут – и быстро заговорил по-испански. Слов Джек не разобрал, но судя по интонации, полковник задал какой-то вопрос.
Креол только хмурился, лицо его оставалось непроницаемым.
– Сото? – переспросил он. – Что? Полковник снова заговорил по-испански, махнул рукой и повторил по-английски:
