Наконец он спросил Иосю о цели его приезда. Иося сообщил ему, что "Гашомер" будет выполнять теперь те функции по охране, которые до сих пор выполнял он, Сулейман. Он поблагодарил Сулеймана за его верную службу в прошлом. Араб не моргнул и глазом. Иося протянул ему руку в знак заключения договора о дружбе. Сулейман улыбнулся и пожал его руку.
      Поздно ночью Иося поехал в Рош-Пину и созвал там общее собрание. Все крестьяне были ужасно напуганы уже одной мыслью об "Охранниках". Они были уверены, что Сулейман перережет всех до единого, когда узнает об этом. Появление Иоси Рабинского и его обещание остаться в Рош-Пине в значительной степени успокоили их.
      На собрании присутствовала также молодая девушка лет двадцати. Она только недавно приехала из Силезии и внимательно слушала Иосю Рабинского. Ее звали Сарой. Насколько Иося был крупным, настолько она была маленькой, и цвет ее волос был настолько же черным, насколько рыжими были волосы Иоси. Она слушала его и прямо не могла оторвать от него глаз.
      - Вы, видно, недавно приехали, - сказал он ей после собрания.
      - Да.
      - Меня зовут Иося Рабинский.
      - Вас знает здесь каждый.
      Иося оставался в Рош-Пине целую неделю. Он был уверен, что Сулейман что-то замышляет и рано или поздно нагрянет, но он знал также, что тот достаточно хитер, чтобы не испортить все излишней поспешностью. Впрочем, Иося тоже нисколько не торопился. Сара произвела на него сильное впечатление. В ее присутствии он все больше застенчиво молчал, так как у него совсем не было опыта, как нужно обращаться с девушками. Чем больше Сара его дразнила, тем больше он залезал в свою скорлупу. Все в Рош-Пине, кроме разве него самого, знали, что он безнадежно влюблен.
      На девятый день десяток арабов пробрались в полночь в Рош-Пину и унесли несколько центнеров зерна. На вахте стоял сам Иося, он их заметил сразу и видел каждый их шаг. Он запросто мог накрыть их с поличным, но для бедуина не было ничего зазорного в том, чтобы попасться на краже. У Иоси был другой план на уме.
      На следующее утро Иося оседлал коня и отправился к Сулейману еще раз. На этот раз он взял с собой свою трехметровую нагайку. Он галопом ворвался в лагерь, резко осадил коня у самого входа в палатку Сулеймана и соскочил с седла. Раб-суданец встретил его со слащавой улыбкой и пригласил в палатку. Иося ударил раба тыльной стороной руки по лицу, словно отмахиваясь от назойливой мухи, и повалил его на землю.
      - Сулейман! - раздался его громовой голос по всему лагерю. - Выйди ко мне!
      Десяток арабов, вооруженных винтовками, появились вдруг, словно из-под земли, и уставились на него.
      - Выйди сюда! - заорал Иося еще раз.
      Старый разбойник не спешил показываться. Наконец он вышел из палатки, подбоченился и угрожающе усмехнулся. Их разделяло расстояние всего в три метра.
      - Кто это тут блеет у меня перед палаткой, словно чесоточная коза? спросил Сулейман. Бедуины громко захохотали вокруг. Иося смотрел на главаря, не мигая.
      - Это я, Иося Рабинский, блею здесь как чесоточная коза, - ответил он. Не просто блею, а утверждаю, что Сулейман - вор и лгун.
      Ухмылка на лице Сулеймана превратилась в злобную гримасу. Бедуины напряженно ждали знака, чтобы наброситься на жида и разорвать его на куски.
      - Давай, давай, - спокойно продолжал Иося, - позови всю свою родню. Чести у тебя не больше, чем у свиньи, а мужества, я слышал, у тебя столько же, сколько у бабы.
      Баба! Это смертельное оскорбление для бедуина. Это уже был личный вызов, которого нельзя не принять.
      Сулейман поднял кулаки и потряс ими в воздухе.
      - Твоя мать шлюха, какой нет больше на свете!
      - Давай, давай, баба... трепись больше! - отозвался Иося.
      Честь Сулеймана была в опасности. Он выхватил один из своих серебряных кинжалов и со звериным рыком набросился на Иосю.
      Кнут Иоси засвистел в воздухе!
      Он обвил ноги араба, поднял его в воздух и швырнул оземь. Иося настиг его одним прыжком. Он с такой быстротой и с такой силой хлестал кнутом спину Сулеймана, что слышно было даже эхо ударов с окрестных гор.
      - Мы ведь братья с тобой! Мы ведь братья! - завизжал Сулейман после пятого удара, моля о пощаде.
      Иося направил кнутовище на грудь поверженного им врага.
      - Сулейман, мы с тобой обменялись рукопожатием в знак честной дружбы, а ты нарушил данное слово. Если хотя бы один из твоих людей хоть раз покажет нос на наших полях, я разрежу тебя на куски вот этим самым кнутом и брошу тебя шакалам.
      Иося круто обернулся и его глаза пронзили стоявших рядом бедуинов. Они все словно окаменели. Им ни разу не приходилось видеть до этого такого сильного, такого бесстрашного и такого сердитого человека. Не обращая ни малейшего внимания на их винтовки, Иося повернулся к ним спиной, подошел к своей лошади, сел и уехал прочь.
      С тех пор Сулейман ни разу не трогал еврейских полей.
      На следующее утро, когда Иося снова сел на лошадь, чтобы вернуться к своему отряду у горы Канаан, Сара спросила, когда он приедет еще раз. Он что-то пробормотал о том, что будет приезжать в Рош-Пину один раз в месяц, а то и чаще. Когда он вскочил в седло, помахал ей рукой и ускакал, сердце Сары прямо разрывалось от боли разлуки. Нет, на всем свете не было другого такого Иоси - ни среди евреев, ни среди арабов, ни среди казаков, ни даже среди королей. Глядя ему вслед, Сара поклялась, что всю жизнь будет любить Иосю Рабинского.
      Целый год Иося командовал отрядом "Охранников", да так умело, что во всем районе почти не было стычек. Ни разу ему не пришлось открыть огонь. Когда возникали осложнения, он отправлялся к арабам, вел с ними дружеские переговоры и заодно предостерегал. Если это не помогало, он пускал в ход свой кнут. Кнут Иоси Рабинского получил вскоре такую же известность в северной Галилее, как его рыжая борода. Арабы называли его "молнией".
      Все это нагоняло скуку на Якова. Ему не хватало действия. Пробыв месяцев шесть в рядах "Охранников", он снова заметался по стране, ища, чем бы заполнить внутреннюю пустоту.
      Иося не был в восторге от своей деятельности в рядах "Охранников", но и не страдал. Эта работа давала ему больше удовлетворения, чем покупка земельных участков; к тому же она доказывала, что евреи вполне могут постоять за себя, и вовсе они не "обреченные". Он с нетерпением ждал каждый раз очередного рейда на север, где он мог побывать у своего друга Каммала, а затем подняться на гору и предаваться своей мечте.
      В глубине души он всегда готовился к этим поездкам в Рош-Пину и заранее предвкушал радость, ожидавшую его там. Подъезжая к селу, он всегда подтягивался, сидя на своем белом жеребце, чтобы вид у него был еще более внушительный. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее у него билось сердце, потому что он знал, что Сара, эта смуглая девушка из Верхней Силезии, наблюдает за ним. Но когда они сидели рядом, Иося словно набирал воды в рот.
      Сара не знала, что делать. Ей никак не удавалось сломить его застенчивость. Если бы это было на старой родине, все было бы гораздо проще: "шадхн" отправился бы к родителям Иоси и все бы устроил. Здесь не было не только "шадхена", но не было даже раввина.
      Так прошел год.
      В один прекрасный день Иося неожиданно приехал в Рош-Пину. Его хватило только на то, чтобы спросить - не согласится ли она поехать с ним в долину Хулы, расположенную недалеко на севере.
      Сару охватило волнение. Никто из евреев, кроме Иоси Рабинского, не отваживался севернее Рош-Пины. Они пронеслись мимо Абу-Йеши, затем поднялись в горы. Они остановились на вершине его горы.
      - Вот на этом самом месте я перешел когда-то границу, - нежно сказал он.
      Достаточно было видеть, с какой нежностью Иося смотрит вниз на долину Хулы, чтобы понять, как сильно это место запало ему в сердце. Так они стояли оба и долго смотрели вниз. Сара едва доходила ему до плеча.
      По ее телу прошла теплая волна любви. Она поняла, что это был единственный путь, которым Иося мог выражать свои самые сокровенные чувства.
      - Иося Рабинский, - прошептала Сара, - вы не хотите жениться на мне?
      Иося прочистил горло и пробормотал:
      - Да... э... как странно, что вы об этом заговорили как раз сейчас! Я только что хотел задать вам примерно тот же вопрос.
      Никогда еще в Палестине не было свадьбы, которую бы можно было сравнить со свадьбой Иоси и Сары. Гости съехались со всей Галилеи и даже из далекой Яффы, откуда было два дня езды до Сафеда. Пришли "Охранники", приехал Яков, явились все жители Рош-Пины, пришли и турки, и Каммал, и даже Сулейман. Все пришли посмотреть, как Иосю и Сару венчают под балдахином, как они произносят ритуальный обет и пьют освященное вино. Потом Иося бросил свой стакан на землю и, в память разрушения храма, раздавил его каблуком. Угощений было столько, что можно было накормить целый полк, и танцы и веселье продолжались чуть ли не целую неделю.
      Когда гости разъехались, Иося повел жену в свою палатку на склоне горы Канаан и там они провели первую брачную ночь.
      Затем молодожены распрощались с горой Канаан и отправились в Яффу, где их ждала напряженная работа. Он пользовался к этому времени немалой славой и обладал всеми необходимыми качествами для работы с новоприбывшими, для их бытового и трудового устройства в этой незнакомой для них стране. Он подписал договор с Сионистской организацией и стал одним из руководителей Сионистского Поселенческого Общества.
      В 1909 году к Иосе обратились за советом по очень важному делу. Многие из евреев, проживавших в Яффе, стремились к улучшению жилищных, санитарных и культурных условий, создать которые в старом арабском городе было невозможно. Иося приложил большие усилия, чтобы купить полосу земли к северу от Яффы, которая состояла из песка и цитрусовых плантаций.
      На этой полосе земли был построен первый чисто еврейский город за две тысячи лет. Город назвали "Холмом весны" - Тель-Авив.
      Глава 9
      Старые сельскохозяйственные поселения находились в весьма плачевном состоянии. Причин для этого было много. Прежде всего - равнодушие, апатия и совершенное отсутствие идеалов у поселенцев. Они по-прежнему выращивали только культуры на экспорт и продолжали использовать дешевый труд арабов. Несмотря на приток евреев и на сильное желание этих евреев обрабатывать землю в стране, очень трудно было убедить старых хозяев давать новоприбывшим работу.
      В общем и целом положение страны было малоутешительным. Оно мало чем изменилось за те двадцать лет, что братья Рабинские находились в Палестине. Какая-то работа, правда, велась вокруг нынешнего Тель-Авива, но это было, пожалуй, все.
      Энергия и душевный подъем, которые привезли с собой люди второй волны иммиграции, начинали улетучиваться. Как некогда Яков и Иося, так и эти новоприбывшие метались с места на место бесцельно и нигде не пускали корней.
      По мере того как Сионистское поселенческое общество приобретало все больше и больше земли, становилось ясно, что необходим какой-то крутой перелом в самом подходе к проблеме заселения страны.
      Иося и многие его товарищи давно уже пришли к убеждению, что индивидуальный способ ведения хозяйства просто физически невозможен. Тут и проблема безопасности, и отсутствие у евреев сельскохозяйственного опыта, а главное - страшная запущенность земли.
      То, к чему стремился Иося на своей новой родине, это были села, жители которых обрабатывали бы землю собственными руками, вели бы смешанное хозяйство, чтобы прокормить себя без посторонней помощи, и были бы и состоянии постоять за себя сами. Из этого само собой вытекало основное требование, чтобы вся земля была собственностью Сионистского поселенческого общества, то есть всенародной собственностью. На этой земле должен был допускаться только самостоятельный труд: чтобы еврей возделывал землю сам и не имел права нанять ни евреев, ни арабов.
      Вскоре произошло еще одно важное событие, а именно, когда евреи Второй алии торжественно поклялись трудиться исключительно на благо страны, строить родину, не руководствуясь личными соображениями и выгодой. Это обязательство подходило уже вплотную к идеям, приведшим впоследствии к созданию коллективных хозяйств.
      Сельскохозяйственная коммуна родилась не из общественных или политических идеалов. Она вытекала как настоятельная необходимость из борьбы за существование: другого пути просто не было.
      Таким образом были созданы предпосылки для драматического эксперимента. Шел 1909 год. Сионистское поселенческое общество купило четыре тысячи дунамов земли к югу от Тивериады, там, где река Иордан вливалась в Тивериадское озеро. Это было сплошное болото. Общество снабдило двадцать молодых парней и девушек инвентарем, а также продовольствием и деньгами на год, и поставило перед ними задачу освоить эту землю.
      Иося отправился вместе с ними, помогая им поставить палатки на краю болота. Они назвали это место "Шошана"; так называется дикая роза, которая растет в окрестностях Тивериадского озера.
      Опыт на всенародной земле в Шошане мог и должен был служить ключом для будущего заселения страны. Это был самый важный шаг, предпринятый евреями со времени исхода.
      Построили три барака из необстроганных досок. Один служил столовой и местом для собраний, второй - сараем и складом для инструментов, а третий жильем для шестнадцати мужчин и четырех женщин.
      В первую зиму бараки рухнули раз десять под натиском ветров и воды. Кругом была такая грязь, что они надолго были оторваны от мира. В конце концов им пришлось перебраться в соседнюю арабскую деревню, где они и дождались весны.
      Весной, когда закипела работа, Иося навестил Шошану. Нужно было шаг за шагом отвоевывать землю у болота. Посадили сотни австралийских эвкалиптов, которые должны были вбирать влагу. Копали вручную дренажные канавы, работали от зари до зари, а треть все время болела малярией. У них было только одно средство против малярии: старое арабское средство, состоявшее в том, чтобы надрезать мочки ушей и пустить кровь. Все лето они работали в адской жаре и по пояс в болоте.
      Однако прошел год, и уже можно было видеть первые результаты их нечеловеческого труда: часть болота была осушена. Теперь нужно было вывезти камни с поля, для чего использовали ослов, а также вырубить и сжечь кустарник.
      В Тель-Авиве Иося продолжал упорно бороться в поддержку эксперимента. Он убедился, что стремление построить себе родину было настолько сильно, что по крайней мере эти два десятка человек были по-прежнему готовы изнемогать безвозмездно на этой неблагодарной и изнурительной работе.
      В Шошане трудностям не было конца, но по истечении двух лет было освоено достаточно земли, чтобы можно было приступить к севу. Это был весьма критический момент, так как почти никто из всей группы не имел ни малейшего понятия о том, что сеять, как сеять, и с трудом даже отличал курицу от петуха. Они принялись за дело наобум, и результаты, конечно, были плачевные. Они не умели провести ровную борозду плугом; не знали, как нужно сеять, как сажать деревья; не умели доить корову; все это было для них сплошной тайной.
      Они принялись за сельское хозяйство с тем же упорством, с каким приступили к осушению болота. После осушения болота, землю нужно было орошать. Сначала воду возили на ослах в бочках. Потом попытались применить арабский круг, выкопать колодцы, пока наконец не выкопали оросительные канавы, построили систему плотин, чтобы задержать дождевые воды зимой.
      Мало-помалу земля выдавала им свои секреты. Часто, во время своих наездов у Иоси спирало дыхание, когда он бывал свидетелем энтузиазма жителей Шошаны. У них ничего не было, кроме того, что на них, да и то принадлежало не лично им, а всему коллективу. Они питались в высшей степени скромно в общей столовой; у них были общие душевые и уборные, и все спали под одной крышей. Арабы и бедуины с удивлением следили за медленным, но неуклонным ростом Шошаны. Когда они увидели, что засеваются уже несколько сот акров, они решили прогнать евреев.
      Теперь все полевые работы приходилось вести под вооруженной охраной. Вдобавок к болезням, к изнурительной работе, у них появилась новая проблема проблема безопасности. После нечеловечески тяжелого труда днем, люди, валившиеся с ног от усталости, должны были еще нести вахту по ночам. Однако ни оторванность от мира, ни окружавшее их изуверство, ни угрозы, ни болота, ни убийственный зной, ни малярия, ни множество других трудностей не могли их запугать: они упорно продолжали делать свое дело в Шошане.
      Яков Рабинский тоже решил попытать счастья в Шошане.
      Прибыл и Иосиф Трумпельдор. Трумпельдор служил когда-то офицером в царской армии, проявил недюжинное мужество во время русско-японской войны, где он потерял руку в боях. Увлеченный идеями сионизма, он приехал в Палестину, а здесь сразу подался в Шошану. Трумпельдор и Яков взяли на себя обеспечение безопасности, и вскоре набеги бедуинов прекратились.
      Жизнь в коллективе ставила перед людьми гораздо больше проблем, чем они могли предвидеть.
      Прежде всего, вопрос управления коллективом. Хотя все и велось на демократических началах, но евреи, как известно, испокон веков отличаются независимостью взглядов, и почти не бывает, чтобы два еврея придерживались одного мнения по какому-нибудь вопросу. Неужели и тут управление выродится в бесконечные митинги и препирательства?
      Затем был вопрос о разделении труда. Вопросы здравоохранения, социальные и касающиеся воспитания - решались всем коллективом. Но как быть, если кто-нибудь не мог или не хотел работать, как все? Как быть с теми, кто был недоволен порученным ему делом? Или с теми, кому не нравилась еда или тесные жилищные условия? И как быть с личными ссорами?
      Однако был один фактор, который улаживал все. Каждый житель Шошаны всем сердцем ненавидел все то, что наделило его качествами, свойственными еврею в гетто. Они были полны решимости разбить вдребезги все эти факторы и они были не менее полны решимости построить свою страну заново. Шошана имела собственный кодекс чести и собственные общественные законы. Люди в Шошане вступали в брак и разводились с общего согласия. Они не руководствовались в своих делах старыми традициями. С прошлым они покончили раз и навсегда.
      После долгих веков гонений, здесь в Шошане сбылась их вековая мечта: здесь родилось подлинное, свободное еврейское крестьянство. Они одевались как крестьяне и плясали хору при свете костра. Возделывание земли и строительство страны стали самым почетным делом в жизни. Время шло, всюду были разбиты цветники, посажены деревья, устроены газоны и построены новые красивые здания. Для женатых построили небольшие коттеджи, начали строить библиотеку, и в селе работал врач на полной ставке.
      Затем случилось восстание женщин. Одну из четырех девушек, которые первыми приехали в Шошану, звали Руфью. Это была невысокая и не очень красивая девушка, но именно она возглавила бунт женщин. Она выступала на собраниях и доказывала, что женщины не для того покинули черту оседлости и Польшу, и, конечно же, не для того приехали в Шошану, чтобы стать здесь домохозяйками. Они требовали полного равенства не только дома, но и в труде. Они постепенно опрокинули все общепринятые традиции, работая плечом к плечу с мужчинами даже в поле. Они взялись за птицеферму и за овощеводство, обнаруживая не меньше способностей и выносливости, чем мужчины. Они научились даже обращению с оружием и несли вахту по ночам.
      Руфь, возглавлявшая бунт женщин, поставила себе целью завладеть животноводческой фермой Шошаны, состоявшей в то время из пяти коров. Ей ужасно хотелось получить коров в свое распоряжение. Но мужчины на это не шли ни в какую. Это уж было слишком! Яков, самый опытный оратор среди мужчин, ринулся в словесный бой с Руфью. Как же она не понимает, что коровы - это все-таки слишком опасное дело для женщин! Кроме того, эти пять коров были самым ценным достоянием Шошаны, над которым буквально дрожали все.
      К изумлению всех Руфь замолчала и подчинилась. Это было так на нее не похоже! Целый месяц она не обмолвилась ни единым словом о коровах. Зато она при малейшей возможности убегала украдкой в соседнее арабское село, чтобы научиться там искусству доения. В свои редкие свободные от работы часы она тщательно прочитала все книжки по животноводству, которые ей удалось достать.
      Однажды рано утром Яков, после ночного дежурства, вошел как-то в коровник. Руфь нарушила слово! Она сидела и доила Иезевель, их лучшую корову.
      Немедленно был созван митинг, чтобы вынести общественное порицание товарищу Руфи за недисциплинированность. Однако Руфь привела цифры и данные, доказывая, что при надлежащем уходе и кормлении коров, можно значительно увеличить надои. Она упрекнула мужчин в невежестве и нетерпимости. Чтобы убедить ее во вздорности ее утверждений, собрание решило поручить ей стадо на время.
      Дело кончилось тем, что Руфь стала таки заведующей фермой. Она увеличила поголовье в двадцать пять раз и стала одной из самых опытных животноводов страны.
      Яков и Руфь поженились. Говорили, что она единственный человек на свете, который может переспорить Якова. Они любили друг друга и были как нельзя более счастливы.
      Острейший кризис наступил в Шошане с рождением первых детей. Женщины так упорно дрались за равные права, они их и добились и играли важную роль в хозяйственной жизни. Многие женщины занимали руководящее положение. Вопрос подвергся тщательному обсуждению. Должны ли женщины оставить теперь работу и заняться домашним хозяйством? Нельзя ли найти другой выход? Жители Шошаны придерживались мнения, что коль они ведут образ жизни единственный в своем роде, то и в вопросе о детях они должны найти выход единственный в своем роде.
      Так возникли детские учреждения. Определенным жителям Шошаны было поручено ходить за детьми и воспитывать их в рабочее время. Это освобождало женщин для работы в хозяйстве. По вечерам дети возвращались в свои семьи. Многие подняли крик за пределами Шошаны, что такой образ жизни разрушит семью, в которой евреи находили единственное спасение во все века гонений. Несмотря на эти опасения, семейные связи в Шошане остались такими же тесными, как в любой другой семье.
      Наконец-то Яков Рабинский обрел свое счастье. Шошана все росла и росла, и вот она уже насчитывает около ста членов и возделывает свыше тысячи дунамов земли. У Якова не было никакого личного имущества; даже предметы его одежды принадлежали не ему лично. У него была зато жена, которая не лезла за словом в карман, и была одним из лучших земледельцев Галилеи. По вечерам, после дневного труда, они гуляли вдвоем с Руфью по газонам и цветникам, или они поднимались на небольшой холм и смотрели вниз на зеленеющие поля. Яков был счастлив.
      Шошана, первый кибуц в Палестине, был, пожалуй, долгожданным ответом на вопросы, поставленные сионизмом.
      Глава 10
      Однажды вечером Иося вернулся домой с важного совещания "Ваад Галашон" "Комитета по делам языка", глубоко погруженный в мысли. Так как он занимал выдающееся положение в стране, к нему обратились со специальным призывом.
      У Сары всегда был готовый чай для Иоси, в какой бы час дня или ночи он ни возвращался со своих заседаний. Они сидели на веранде своей трехкомнатной квартиры на улице Гаяркон, с которой открывался широкий вид на Средиземное море. Отсюда была хорошо видна излучина побережья, переходящая из Тель-Авива в Яффу.
      - Сара, - сказал он наконец, - я принял решение. Я был сегодня на совещании "Ваад Галашон", и там мне предложили принять новую фамилию и разговаривать исключительно на языке иврит. Сам Бен-Иегуда выступал. Он проделал огромную работу по модернизации иврита.
      - Чепуха какая! - ответила Сара. - Ты мне как-то сам сказал, что ни разу во всей человеческой истории не удалось воскресить язык.
      - Правильно. Но ведь никогда еще ни один народ не пытался воскресить нацию, как пытаемся мы. Когда я смотрю на все то, что сделано в Шошане и в других кибуцах...
      - Вот-вот, хорошо, что ты сам заговорил о Шошане. Ты хочешь переменить фамилию только потому, что твой брат, бывший Яков Рабинский, так поступил.
      - Глупости.
      - Впрочем, как его теперь зовут, твоего бывшего Якова Рабинского?
      - Акивой. Он назвал себя именем человека, которого он боготворил еще в детстве.
      - А может быть ты назовешь себя Исусом Христом, которым ты тоже восхищался в детстве.
      - Ты прямо невозможна, - рассердился Иося и вышел с веранды.
      - Если бы ты еще посещал синагогу изредка, - сказала ему Сара, следуя за ним по пятам, - ты бы знал, что древнееврейский существует только для того, чтобы общаться с господом-богом.
      - Сара!... Порой я задаю себе вопрос - зачем ты, собственно, взяла на себя труд и приехала из Силезии? Если мы хотим думать и действовать как нация, то мы и говорить должны как единая нация.
      - А мы и говорим. Идиш - вот наш язык.
      - Идиш - это язык диаспоры. Идиш - это язык гетто. Иврит - вот общий язык всех евреев.
      Она погрозила пальцем своему великану-мужу.
      - Ты брось эту сионистскую пропаганду. Меня, Иося, агитировать нечего. Для меня ты до самой смерти останешься Иосей Рабинским.
      - Ну, как знаешь. А я твердо решил, Сара. Ты бы лучше тоже занялась ивритом, потому что с этого дня мы будем говорить дома только на этом языке.
      - Сплошная чушь, это твое твердое решение!
      Иося не сразу согласился с Бен-Иегудой и с остальными. Но они были правы. Надо было воскресить древнееврейский язык. Если только их стремление к национальной самобытности достаточно сильно, то можно воскресить к новой жизни и язык. Однако Сара была упряма. Она всю жизнь говорила на языке идиш, на том же языке говорила ее мать. Она вовсе не собиралась приниматься за учебу на старости лет.
      Целую неделю Иосе пришлось спать на диване. Но он не сдавался. Потом он в течение трех недель разговаривал с ней на иврите, а она отвечала на идиш.
      - Иося, - позвала она однажды вечером, - Иося, подойди сюда и помоги мне.
      - Прошу извинить, - ответил Иося, - но в этом доме нету никакого Иоси. Если ты имеешь в виду меня, - продолжал он, - то да будет тебе известно, что меня зовут Бараком. Барак Бен Канаан.
      - Барак Бен Канаан?!
      - Да, я долго подбирал себе подходящие имя и фамилию. Арабы звали мой кнут "молнией", а "Барак" и есть "молния" на иврите. Так же звали полководца легендарной Деборы. А фамилию я себе выбрал "Бен Канаан", потому что я люблю, как ты знаешь, гору Канаан.
      Сара хлопнула дверью.
      Иоси повысил голос:
      - Да, я был счастлив на горе Канаан. Тогда моя жена еще не была такая упрямая! Привыкай, привыкай, Сара Бен Канаан... Сара Бен Канаан!
      Иося, теперь Барак, опять перешел спать на диван. Целую неделю воюющие стороны не проронили ни слова.
      Однажды ночью, спустя месяц после начала военных действий, Барак вернулся с утомительного трехдневного совещания, происходившего в Иерусалиме. Он приехал поздно ночью, очень усталый, и ему очень хотелось поделиться обо всем с Сарой за чашкой чая. Однако дверь в спальню была заперта. Он вздохнул, стянул ботинки и лег на диван. При его росте он никак не помещался на динаве, и его ноги всегда свисали. Он сильно устал и ему очень хотелось отдохнуть в кровати. Он уже жалел, что затеял все это. Он уже засыпал, как вдруг заметил через щель у порога, что в спальне зажегся свет. Дверь открылась, Сара подошла к нему на цыпочках, спустилась на колени перед диваном и положила голову на его широкую грудь.
      - Я тебя люблю, Барак Бен Канаан, - прошептала она на чистом иврите.
      У Барака Бен Канаана была масса дел в новом городе Тель-Авиве. По мере того, как росло еврейское население Палестины, - "Ишув", как оно себя называло на иврите, - иврит становился разговорным языком "ишува". Барак Бен Канаан занимал теперь очень высокое положение среди сионистов и в Сионистском Поселенческом Обществе. Его жизнь была теперь сплошной цепью заседаний, совещаний и сложных переговоров с турками и арабами. Он писал важные доклады, касавшиеся политики сионистов, и не раз ездил с Сарой в Лондон, где находился генеральный штаб сионистов, и в Швейцарию - на съезды. Все же Барак не знал того полного счастья, которое нашел его брат Акива в Шошане. Сердцем Барак был всегда в долине Хулы к северу от горы Канаан. Сара была умная и преданная жена. Ей очень хотелось заглушить его тоску по долине детьми. Но ничего из этого не получилось. Пять раз подряд у нее были преждевременные роды. Она очень страдала от этого, так как Бараку было уже за сорок.
      В начале 1908 года произошло восстание младотурок, которое отстранило от власти продажного старого деспота Абдул-Хамида Второго. Все сионистское движение воспряло духом, когда турецким султаном и духовным вождем всего мусульманского мира стал Мохаммед Пятый. Вскоре, однако, выяснилось, что восстание не оказало никакого влияния на вопрос о предоставлении евреям "мандата" на Палестину. Мохаммед Пятый получил в наследство империю, готовую вот-вот развалиться; турецкую империю тогда так и называли во всем мире: "больной на Босфоре".
      Англичане выказали с самого начала большие симпатии сионизму. Барак чувствовал, что британские и еврейские интересы можно было как-то согласовать, тогда как с турками сотрудничество было невозможно. Англичане предложили в свое время и Синай, и Уганду для еврейского заселения, многие британские деятели открыто выражали поддержку идее создания еврейского отечества; сама Англия служила центром сионистского движения, там же жил доктор Хаим Вейцман, уроженец России, возглавивший впоследствии движение.
      По мере того как росло британское влияние на Ближнем Востоке и соответственно падало влияние турок, Барак, сионисты, а также весь "ишув", открыто заняли пробританскую позицию.
      Мохаммед Пятый проиграл ряд дорогостоящих войн на Балканах. Его положение "тени Аллаха", духовного вождя Ислама, пошатнулось. Пятисотлетняя турецкая империя чуть не рухнула, когда в стране разразился острейший финансовый кризис.
      Четыре столетия русские цари мечтали о незамерзающих портах на Средиземном море. Пробиться через проливы Босфора и Дарданелл, это было их вековое стремление.