За обедом они тоже говорили мало, все больше о похождениях Марка в качестве иностранного корреспондента. Постепенно Марк заметил, что она всячески увиливает от разговора о себе.
      На десерт принесли сыр. Марк выпил остаток пива, и опять наступило неловкое молчание. Теперь Китти явно чувствовала себя неудобно перед его вопросительным взглядом.
      - Пошли, - сказал он, - прогуляемся по набережной.
      - Я только схожу, возьму платок, - сказала она. Они шли молча вдоль набережной мимо белых домов, затем по молу к маяку, стоявшему у узких ворот гавани. Было пасмурно, и неясные силуэты лодок, стоявших в гавани на якоре, были еле видны. Они смотрели, как маяк сигналит в море траулеру, добирающемуся в гавань. Слабый ветерок трепал светлые волосы Китти. Она плотнее закуталась в платок. Марк закурил и сел на парапет. Стояла мертвая тишина.
      - Тебя, видно, огорчил мой приезд, - сказал он. - Я завтра же уеду.
      - Я не хочу, чтобы ты уезжал, - сказала она. Она посмотрела на море. - Мне трудно рассказать тебе, что я почувствовала, получив твою телеграмму. Она открыла дверцу для множества воспоминаний, которые я всеми силами пыталась похоронить. Но я знала, что рано или поздно этот час наступит. С одной стороны, я боялась этого часа, а с другой - рада, что ты здесь.
      - Вот уже четыре года, как Том погиб. Неужели ты до сих пор не похоронила все это?
      - Да, много мужей погибло на войне, - тихо сказала она. - Я долго плакала. Мы очень любили друг друга, но я знала, что жить ведь как-то надо. Я даже не знаю, как он погиб.
      - Об этом не много расскажешь, - сказал Марк. - Том служил в морской пехоте. Штурмуя, еще с десятком тысяч таких же, как он сам, какую-то бухту, он попал под пулю. Ничего героического, никаких орденов, даже времени не было сказать: "передайте Китти, что я ее любил". Просто попал под пулю и погиб... вот и все.
      Кровь отхлынула с ее лица. Марк зажег и протянул ей сигарету.
      - А зачем умерла Сандра? Почему должен был умереть и ребенок?
      - Я не бог. На такие вопросы я не могу ответить. Она села рядом с Марком на парапет, положила ему голову на плечо и вздохнула.
      - Боюсь, мне некуда больше деваться.
      - А почему бы тебе не рассказать мне обо всем?
      - Не могу...
      - Все-таки пора, мне кажется.
      Много раз Китти пыталась заговорить, но кроме бессвязного шепота, ничего у нее не получалось. Слишком глубоко сидел в ней ужас всех этих лет. Она бросила сигарету в воду и посмотрела на Марка. Он был прав и, к тому же, был единственным человеком на свете, которому она могла довериться.
      - Это было ужасно, - сказала она, - когда я получила извещение насчет Тома. Я его так любила. Ровно... ровно два месяца спустя умерла и Сандра от полиомиелита. Я... я тут многого не помню. Мои родители забрали меня в Вермонт и поместили в санаторий.
      - В сумасшедший дом?
      - Нет... так это называется только, когда речь идет о бедных. В моем случае это называлось санаторием для лиц, перенесших душевное потрясение. Я не помню, сколько времени я там пробыла. Я не все помню. День и ночь я была словно в тумане. Это называют меланхолией.
      Внезапно голос Китти окреп. Дверь приоткрылась, и боль искала себе выход.
      - В один прекрасный день туман рассеялся, и я вспомнила, что Том и Сандра умерли. Я почувствовала острую боль, и она меня уже больше не покидала. Все ежеминутно напоминало мне о них: песню ли я слышала, смех, ребенка ли видела... Каждое дыхание причиняло мне боль. Я молилась... Я молилась, Марк, чтобы на меня снова спустился туман. Да, я с радостью лишилась бы рассудка, лишь бы больше не помнить.
      Она встала, высокая и прямая, и слезы потекли у нее по щекам.
      - Я удрала в Нью-Йорк. Пыталась раствориться в толпе. В моем распоряжении были четыре стены, стул, стол, качающаяся электрическая лампочка. - Она иронически засмеялась. - Была даже мигающая неоновая реклама под окном. Что-то про булочки, кажется. Я часами бродила бесцельно по улицам, пока все лица сливались в одно, и целыми днями сидела и смотрела в окно. Том, Сандра, Том, Сандра... они не покидали меня ни на минуту.
      Китти почувствовала у себя за спиной Марка. Его руки обхватили ее плечи. Со стороны моря траулер подплывал к входу в гавань. Она потерла щеку о руку Марка.
      - Однажды ночью я напилась. Ты ведь знаешь меня... я люблю выпить. Я увидела одного парня в зеленой форме, как была у Тома. Он был один, высокий, стройный - как Том. Мы пили вместе... Проснулась я в дешевом, грязном номере какой-то гостиницы, бог знает где. Я была все еще полупьяная. Подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Я была голая. Парень - тоже голый - лежал на кровати, раскинув руки.
      - Китти, ради бога!..
      - Все в порядке, Марк... дай мне досказать. Я долго стояла и смотрела в это зеркало... не помню сколько. Я опустилась на самое дно. Ниже - уже некуда. В это мгновение я почувствовала, что больше не могу. Парень лежал в забытьи странно, я даже не помню, как его звали. Я видела его лезвия в ванной, я видела газ... Не помню, сколько я простояла у окна и смотрела с десятого этажа вниз на тротуар. Это был конец, но у меня не хватало сил принять его. И тут произошло что-то странное, Марк. Вдруг я поняла, что буду жить, жить без Тома и Сандры. И как только я это поняла, боль вдруг исчезла.
      - Китти, дорогая моя! Я так долго искал тебя, мне так хотелось помочь тебе!
      - Я знаю. Но я должна была сама справиться со всем этим; так, по крайней мере, мне казалось. Я вернулась к своей профессии и вся ушла в работу. Когда война кончилась, я приняла этот греческий детдом. Пришлось работать круглые сутки; это было как раз то, в чем я больше всего нуждалась: работать до изнеможения. Марк, я... я сотни раз принималась писать тебе. Но я почему-то ужасно боялась этой минуты. И я рада, ужасно рада теперь, что она уже позади.
      - А я рад, что нашел себя, - сказал Марк. Она круто обернулась и посмотрела ему в лицо: - Вот это и есть история Китти Фремонт.
      Марк взял ее за руку, и они зашагали по молу обратно к набережной. Из Дворцовой гостиницы слышалась музыка.
      Глава 4
      Бригадный генерал Брус Сатерлэнд, военный комендант Кипра, сидел за большим письменным столом в своем доме на улице Гиппократа в Фамагусте, в сорока километрах с небольшим от Кирении. Если не считать некоторых предательских признаков - начинающегося брюшка и седины в висках - он выглядел не старше своих пятидесяти пяти лет. Зато его выправка сразу выдавала военного. Раздался резкий стук в дверь, и его адъютант, майор Фред Колдуэлл, вошел в комнату.
      - Добрый вечер, Колдуэлл. Уже назад из Кирении? Садитесь. - Сатерлэнд отодвинул бумаги, потянулся и положил очки на стол.
      Он выбрал короткую английскую трубку с полочки и, погрузив ее в кисет, стал набивать табаком. Колдуэлл взял сигару, поблагодарил, и вскоре комната была вся в дыму. На звонок в комнату вошел слуга-грек.
      - Джин и соду на двоих.
      Сатерлэнд встал и вышел из-за стола. На нем была вельветовая домашняя куртка цвета бордо. Он удобно уселся в кожаное кресло у книжной полки, доходящей до самого потолка.
      - Вы видели Марка Паркера?
      - Да, сэр.
      - Что вы о нем думаете?
      Колдуэлл пожал плечами. - По виду к нему нельзя придраться. Он на пути в Палестину... Здесь он остановился, только чтобы повидаться с этой американской сестрой, Китти Фремонт.
      - Фремонт? Ах, да, это та симпатичная женщина, с которой мы познакомились у губернатора.
      - Я же говорю, сэр. По виду все это выглядит вполне невинно. Однако Партер - журналист, и я никак не забуду, какие он нам доставил неприятности тогда в Голландии.
      - Ну, бросьте, бросьте, - ответил Сатерлэнд. - Все мы делали ошибки во время войны. Он просто случайно разоблачил одну из наших. К счастью, мы победили, и я не думаю, чтобы кто-нибудь помнил еще об этом деле. Принесли джин с содой.
      - За ваше здоровье!
      Сатерлэнд поставил стакан и погладил вислые, как у моржа, усы, Фред Колдуэлл не унимался.
      - Сэр, - сказал он, - если Паркер что-нибудь почует и начнет разнюхивать, не считаете ли вы, что следовало бы поручить двум агентам Си-Ай-Ди следить за ним?
      - Послушайте, Фред, оставьте Паркера в покое. Стоит только ограничить газетчика в чем-нибудь, и вы разворошите осиное гнездо. Репортаж о беженцах сегодня не в моде, и я не думаю, что лагеря здесь вызовут у него интерес. Тем более нам не следует возбуждать его любопытство, какими бы то ни было ограничениями. Ваш сегодняшний визит к нему был ошибкой.
      - Но, генерал... после этой истории в Голландии...
      - Принесите шахматный столик, Фредди!
      Было что-то окончательное в том, как Сатерлэнд произнес "Фредди". Колдуэлл что-то пробормотал себе под нос, и они сели играть. Они сделали несколько ходов, но Сатерлэнд видел, что его помощник чувствовал себя не в своей тарелке. Он положил трубку и откинулся в кресле.
      - Колдуэлл, я уже пытался разъяснить вам, что мы не содержим здесь концентрационных лагерей. Беженцы будут находиться в Караолосе только до тех пор, пока эти тугодумы в Уайтхолле решат, как им быть с мандатом на Палестину.
      - Но ведь эти евреи такие вредные, - сказал Колдуэлл. - Все-таки немного доброй старой дисциплины, по-моему, не помешало бы.
      - Нет, Фредди, в этом случае нет. Эти люди не преступники, и симпатии всего мира на их стороне. Наша с вами обязанность заключается в том, чтобы не было скандалов, побегов или еще чего-нибудь, что могла бы использовать против нас враждебная нам пропаганда. Вы меня поняли?
      Колдуэлл не понимал. Ему казалось, что генералу следовало бы вести себя с беженцами гораздо строже, черт возьми. Но с генералами не очень-то поспоришь, если только ты сам не генерал повыше. Все это было так запутано, Колдуэлл сходил пешкой.
      - Ваш ход, сэр, - сказал он.
      Колдуэлл посмотрел на своего партнера. Сатерлэнд, казалось, забыл об игре и о нем самом. Последнее время это случалось с ним все чаще и чаще.
      - Ваш ход, сэр, - повторил Колдуэлл.
      На лице Сатерлэнда было написана тревога. Бедный старик, подумал Колдуэлл. Генерал был женат на Нэдди Сатерлэнд без малого тридцать лет, и вдруг она бросила его и удрала с любовником, лет на десять ее моложе, в Париж. Это был скандал, взбудораживший на многие месяцы военные круги, и Сатерлэнд до сих пор, видно, еще не оправился от удара. Ужасный удар для генерала, всегда такого корректного. Бледное лицо генерала было все в морщинах, и на носу проступали красные прожилки. В эту минуту он действительно выглядел пятидесятипятилетним и даже больше.
      Брус Сатерлэнд думал не о Нэдди, как казалось Колдуэллу. Он был мысленно в лагерях для беженцев в Караолосе.
      - Ваш ход, сэр.
      - "Так да погибнут все твои враги, Израиль!" - пробормотал Сатерлэнд.
      - Вы что-то сказали, сэр?
      Глава 5
      Марк повел Китти назад к столу. Оба тяжело дышали.
      - Ты знаешь, когда я последний раз танцевал самбу? - сказал он. - Хоть ты уже старуха, а делаешь свое дело неплохо.
      Марк оглянулся. Зал был полон английскими офицерами в мундирах защитного цвета или в белых флотских кителях. Все говорили с явным британским акцентом. Марку нравились такие места. Официант поднес еще пару рюмок, и они чокнулись.
      - За Китти, где бы она ни пропадала! - сказал Марк.
      - Кстати, мадам, куда вы теперь думаете направить путь?
      Китти пожала плечами. - Ей-Богу, не знаю. В Салониках мне делать больше нечего, и я начинаю беспокоиться. Я получила десятки предложений от ООН изо всех уголков Европы.
      - Да, милейшая, была война, - сказал Марк. - Всюду масса сирот.
      - Это точно, - сказала Китти. - Только вчера я получила весьма заманчивое предложение оставаться здесь на Кипре.
      - На Кипре?
      - У них здесь какие-то лагеря для беженцев в окрестностях Фамагусты. Одна американка и обратилась ко мне. Кажется, лагеря переполнены, и они собираются строить новые вдоль шоссе в Ларнаку. Она мне предложила возглавить это дело.
      Марк нахмурился.
      - Это одна из причин, из-за которых я не смогла поехать в аэропорт. Я должна была съездить в Фамагусту, чтобы повидаться с ней.
      - И что же ты ей сказала?
      - Я отказалась. Это евреи. Конечно, еврейские дети такие же, как и все, но мне бы не хотелось иметь с ними дело. Эти лагеря связаны, кажется, теснейшим образом с политикой и, кроме того, они не находятся в ведении ООН.
      Марк задумчиво молчал. Китти шаловливо подмигнула ему и покрутила пальцем перед его носом.
      - Не будь таким серьезным... Ты бы лучше спросил, какая еще была причина, что я не смогла встретить тебя в аэропорту.
      - Тебя, никак, развезло от вина?
      - А что? И напьюсь. Итак, мистер Паркер, я поехала в Фамагусту, чтобы проводить своего друга. Ты ведь меня знаешь - один ухажер отплывает пароходом, а другой прилетает самолетом.
      - Уж раз ты об этом заговорила... Кто он такой, этот парень, с которым ты приехала на Кипр?
      - Очень хочется знать?
      - Ага.
      - Полковник Говард Хиллинс.
      -Что-нибудь гадкое?
      - Нет, черт возьми! Он был корректным до тошноты.
      - Где ты с ним познакомилась?
      - В Салониках. Он возглавлял английскую военную миссию в тех местах. Когда я приняла детдом, у нас многого не хватало: коек, медикаментов, продуктов, постели, словом - всего. Я как-то обратилась к нему, и он прямо из кожи лез вон, чтобы только помочь мне. С тех пор мы друзья на вечные, вечные времена. Он действительно чудесный человек.
      - Продолжай. Это впрямь становится интересно.
      - Несколько недель тому назад ему сообщили, что его переводят в Палестину и что перед переводом ему предоставляется отпуск. Вот он меня и попросил провести. с ним отпуск на Кипре. Знаешь, я до того заработалась, что совершенно забыла, что у меня за полтора года не было ни одного выходного дня. Потом его отозвали из отпуска и ему пришлось явиться сегодня в Фамагусту, чтобы сесть на пароход и отплыть в Палестину.
      - Какие-нибудь планы на будущее в качестве миссис Хиллинс?
      Китти отрицательно покачала головой.
      - Он мне очень нравится. Он для того, собственно, и привез меня сюда на Кипр, где он надеялся найти более подходящую обстановку, чтобы сделать мне предложение.
      - И что же ?
      - Я любила Тома. У меня уже никогда не будет такого чувства к другому.
      - Тебе уже двадцать восемь, Китти. Пора как-то привести в порядок свои дела.
      - А мне и так хорошо. Я нашла себе дело, вполне меня устраивающее. Марк, ты ведь тоже едешь в Палестину. Здесь много офицеров отправляются в Палестину.
      - Там заваривается война, Китти.
      - Как это война? Я не понимаю.
      - О, причин много. На свете теперь множество народов, решивших взять свои дела в собственные руки. Колонии выходят из моды в наш век. У этих англичан здесь гиблое дело. Вот солдат новой мировой империи, - сказал Марк, доставая из кармана доллар. У нас миллионы этих зеленых солдат во всех уголках земного шара. Величайшая завоевательная сила, когда-либо существовавшая. К тому же, бескровная. Но Палестина... это, видишь ли, другое дело. Это, Китти, что-то непостижимое; то, что они там затевают. Горсть людей хочет воскресить нацию, умершую еще две тысячи лет тому назад. Такого еще не бывало. Более того, они, кажется, добьются своего. Это те самые евреи, которых ты не перевариваешь.
      - Я не сказала, что не перевариваю евреев, - перебила его Китти.
      - Мне не хочется спорить с тобой. Ну-ка подумай хорошенько, дорогая: с тех пор как ты на Кипре, слышала ли ты или заметила что-нибудь, ну, скажем, необычное?
      Китти в задумчивости прикусила губу и вздохнула.
      - Только эти лагеря для беженцев. Я слышала, что они переполнены и в ужасающем состоянии. Почему ты спрашиваешь?
      - Не знаю. Просто у меня какое-то чувство, что на острове что-то происходит.
      - Сказал бы лучше, что в тебе заговорило профессиональное любопытство.
      - Тут нечто большее. Ты слышала о некоем мистере Фреде Колдуэлле? Он адъютант генерала Сатерлэнда.
      - Ужасный тупица. Я познакомилась с ним у губернатора.
      - Он был у меня в гостинице до того, как ты приехала. С чего бы адъютанту генерала интересоваться мной ровно десять минут после моего прибытия, когда за мной ничего не числится особенного? Нет, Китти, тут что-то происходит, и англичане нервничают. Я не могу сказать тебе точно, из-за чего они нервничают, но ставлю два против одного, что это связано с лагерями для беженцев. Послушай... ты бы не пошла работать в этих лагерях на несколько недель ради меня?
      - Конечно, Марк. Если ты этого желаешь.
      - К черту все это! - сказал Марк и поставил стакан. - Мы с тобой тут в отпуске. Ты права - это у меня просто профессиональная подозрительность. Забудь об этом; давай лучше потанцуем.
      Глава 6
      В Фамагусте, на улице Арсинос, напротив крепостной стены старого города, стоял большой роскошный дом, принадлежавший греку-киприоту по имени Мандрия, владельцу Кипрско-Средиземноморской пароходной компании; ему же принадлежало большинство такси на острове.
      Мандрия и Давид Бен Ами сидели и с нетерпением ждали, пока Ари Бен Канаан приведет себя в порядок и переоденется после морского купания.
      Оба знали, что появление Ари Бен Канаана на Кипре связано с особо важным заданием Мосада Алия Бет. Долгие годы англичане проводили политику недопущения и максимального ограничения еврейской иммиграции в Палестину. Эта задача была возложена на королевский флот. Мосад Алия Бет был организацией палестинских евреев, занимавшейся нелегальной доставкой евреев в Палестину. Однако всякий раз, когда британский флот перехватывал какое-нибудь судно Мосада, пытавшееся прорвать блокаду, беженцев перевозили в специальные лагеря на Кипре.
      Ари Бен Канаан, уже переодетый, вошел в комнату и кивнул в сторону Мандрии и Бен Ами. Это был крупный мужчина, роста более шести футов и крепкого сложения. Хотя он и Бен Ами были старыми друзьями, они держались официально в присутствии Мандрии, киприота, не состоявшего в их организации, а только сочувствовавшего ей.
      Ари закурил сигарету и приступил прямо к делу.
      - Генштаб направил меня сюда, чтобы организовать массовый побег беженцев. Цель ясна нам всем. Что скажешь, Давид?
      Молодой человек из Иерусалима с тонким лицом принялся задумчиво шагать по комнате. Его направила на Кипр еще несколько месяцев тому назад тайная еврейская армия в Палестине, Пальмах. Он и десятки других пальмахников пробрались в лагеря для беженцев и без ведома англичан, организовали там школы, госпитали и синагоги, построили санитарные помещения и создали даже кустарный промысел.
      Беженцы, которых вернули из Палестины и перевезли на Кипр, были люди, потерявшие всякую надежду. Появление палестинцев, бойцов еврейской армии, вселяло в них новую надежду и поднимало их дух. Давид Бен Ами и другие пальмахники занимались также военным обучением нескольких тысяч мужчин и женщин из среды беженцев, пользуясь палками вместо винтовок и камнями вместо гранат. Хотя ему было всего двадцать два года, Давид был начальником Пальмаха на Кипре. Если даже англичане и пронюхали, что в лагерях орудуют палестинцы, они не показывали вида. Их дело было охранять лагеря снаружи, и у них не было желания соваться в пышущие ненавистью оцепления.
      - Сколько человек должно бежать? - спросил Давид.
      - Примерно триста. Давид покачал головой.
      - Мы прорыли несколько подкопов, но они ведут в море. Как ты мог убедиться сегодня ночью сам, течения здесь коварные, и справиться с ними под силу только опытному пловцу. Во-вторых, мы пользуемся для входа и выхода щелями на мусорной свалке. Мусорные свалки не очень охраняются, но этим путем мы никогда не проведем такого количества людей. В-третьих, можно воспользоваться английской военной формой и поддельными документами. Опять же - многих этим путем не проведешь. И последнее. Мы обычно прячем членов своей организации в ящики, заколачиваем их и отправляем на пристань. Господин Мандрия - хозяин пароходной компании, и его работники в курсе дела насчет этих ящиков. При существующем положении, Ари, я не вижу, каким образом можно организовать массовый побег.
      - Мы что-нибудь придумаем, - уверенно сказал Бен Канаан, - но в нашем распоряжении всего несколько недель.
      Грек Мандрия встал, вздохнул и покачал головой.
      - Мистер Бен Канаан, вы приплыли ночью на берег и требуете от нас невозможного... к тому же за две недели. Сердцем, - сказал Мандрия, приложив руку к сердцу, - я чувствую, что все будет сделано, но умом, - тут Мандрия постучал указательным пальцем по лбу, - я вижу, что это невозможно. - Киприот заложил руки за спину и зашагал по комнате. - Поверьте мне, мистер Бен Канаан, - он круто обернулся и сделал патетический жест рукой, - вы, люди Пальмаха и Мосада, можете положиться на нас, кипрских греков. Мы готовы постоять за вас до последней капли крови. Мы на вашей стороне! Мы с вами! Мы готовы сделать для вас все! Но все-таки!... Кипр - остров. Он окружен со всех сторон морем, а англичане не дураки и они не спят. Я, Мандрия, готов сделать для вас все, но устроить побег трехсот человек из Караолоса - это выше человеческих сил. Лагерь оцеплен трехметровым забором из колючей проволоки, всюду - вооруженная охрана, а оружие заряжено...
      Ари Бен Канаан встал как башня над собеседниками. Он не обратил никакого внимания на драматический монолог Мандрии.
      - Мне нужны на завтра мундир английского офицера, документы и легковая машина с шофером. Вы, мистер Мандрия, ищите судно. Порядка ста или двухсот тонн. Нам потребуется специалист по подделке бумаг, Давид.
      - У нас есть один мальчик в детском отделении; он, говорят, артист в этом деле, но он не захочет. Остальные - халтурщики.
      - Я поеду завтра в Караолос и поговорю с парнем. Мне, так или иначе нужно осмотреть лагерь.
      Мандрия пришел в восторг. Вот это человек, этот Ари Бен Канаан! Найти судно! Достать офицерскую форму и шофера! С тех пор как на Кипре появились Мосад и Пальмах, жизнь забила ключом, и он был рад, что и для него нашлось дело в этой игре. Он встал и схватил Ари за руку.
      - Мы, киприоты, - с вами. Ваша борьба - это наша борьба!
      Бен Канаан с отвращением посмотрел на Мандрию.
      - Господин Мандрия, - сказал он, - вам хорошо платят за ваше время и за ваши усилия.
      В комнате воцарилось неловкое молчание. Мандрия побелел как стена.
      - Вы думаете, вы смеете думать, сэр, что я, Мандрия, делаю это ради денег? Вы думаете, что я ради денег стал бы рисковать десятью годами заключения и высылкой? С тех пор как я начал работать с вашим Пальмахом, это мне влетело уже в пять тысяч фунтов.
      Давид поспешно вмешался.
      - Я считаю, что тебе нужно извиниться перед господином Мандрией, Ари. Он, его шофера и рабочие в порту идут на немалый риск. Без помощи греков наша работа здесь была бы просто невозможной.
      Мандрия опустился в кресло, глубоко задетый.
      - Да, мистер Бен Канаан, мы восхищаемся вами; мы чувствуем, что если вам удастся выгнать англичан из Палестины, то может быть, и мы сумеем сделать когда-нибудь то же самое здесь на Кипре.
      - Я извиняюсь, мистер Мандрия, - сказал Ари. - Видно, я изнервничался, он произнес эти слова чисто механически.
      Резкий вой сирен прервал разговор. Мандрия открыл венецианское окно, ведущее на балкон, и вышел с Давидом. Ари Бен Канаан остался стоять позади. Они увидели бронемашину, вооруженную пулеметами, конвоирующую колонну грузовиков, поднимающуюся со стороны порта. Грузовиков было двадцать пять, по обеим сторонам шли вооруженные пулеметами джипы.
      Грузовики были до отказа набиты беженцами с нелегального корабля "Врата надежды", отправившегося из Италии и пытавшегося прорваться в Палестину через английскую блокаду. Английский миноносец протаранил "Врата надежды", судно оттащили в Хайфу, а беженцев немедленно перевезли на Кипр. По мере приближения к дому Мандрии сирены выли все пронзительнее. Один за другим проезжали грузовики. Трое мужчин смотрели с балкона на эти нагромождения человеческого горя. Это были вконец измученные, растерянные люди, доведенные до последней степени изнеможения. Сирены выли не переставая, и у ворот старого города колонна повернула на саламинское шоссе в сторону караолосских лагерей. Потом колонна исчезла, но вой сирен раздавался еще долго.
      Давид Бен Ами стоял, сжав кулаки и стиснув зубы, его лицо побледнело от бессильного гнева. Мандрия тихо плакал. Один Ари Бен Канаан не выражал никакого волнения. Они вернулись в комнату.
      - Я знаю, вам нужно поговорить о многом, - сказал Мандрия, всхлипывая. - Я надеюсь, что ваша комната вам понравится, мистер Бен Канаан. Мундир, бумаги и такси на завтра мы достанем. Доброй ночи!
      Как только Давид и Ари остались одни, они бросились обниматься. Сильный Ари поднял Давида в воздух, словно маленького ребенка, и опустил обратно на пол. Они долго смотрели друг на друга, восхищались чудесным видом друг друга и обнимались вновь и вновь.
      - Как там Иордана? - нетерпеливо спросил Давид. - Ты ее видел перед отъездом? Она что-нибудь передавала? Ари почесал подбородок, словно что-то обдумывая.
      - Подожди...
      - Ну, давай, Ари! Вот уже два месяца, как я сижу без письма...
      Ари вздохнул и достал конверт, который Давид тут же выхватил у него из рук.
      - Я его спрятал в резиновом мешочке. Когда я добирался сегодня ночью вплавь, я только о том и думал, что ты свернешь мне шею, если я намочу твое письмо.
      Давид уже ничего не слышал. Он поднял письмо близко к глазам и при тусклом свете читал слова женщины, любящей его и тоскующей о нем. Затем он нежно сложил письмо и осторожно спрятал в грудной карман, чтобы читать его еще и еще, потому что пройдут, может быть, месяцы, прежде чем она сможет прислать ему еще одно письмо.
      - Как она там? - спросил Давид.
      - Я, ей-богу, не пойму, чего моя сестра нашла в тебе такого? Иордана? Иордана - это Иордана. Такая же дикая и красивая и очень тебя любит.
      - А как отец-мать, братья, как ребята из Пальмаха, как...
      - Постой, погоди минутку. Я ведь не убегаю. Давай по порядку...
      Давид вновь достал письмо, прочитал его еще раз. Оба молчали. Они смотрели в венецианское окно, на крепостную стену через дорогу.
      - Как дела дома? - тихо спросил Давид.
      - Дела дома? Такие же, как всегда. Бросают бомбы, стреляют. Никаких изменений. Такие же дела, как всегда были с тех самых пор, когда мы были еще детьми. Это никогда не меняется. Каждый год мы оказываемся в таком положении, из которого нам. кажется, уже не выбраться. Затем наступает новый кризис, еще хуже предыдущего. Нет, дома все, как было, - сказал Ари, - только на этот раз нам не миновать войны. - Он положил руку на плечи своего меньшего друга. - Мы все ужасно гордимся всем тем, что ты тут сделал в Караолосе с этими беженцами.
      - Я сделал все, что было в моих силах. Но метлы - это все-таки не оружие, и ими солдат не обучишь. Палестина для всех этих людей - что луна. Они ни на что уже не надеются. Ари, я не хочу, чтобы ты ссорился с Мандрией. Он хороший товарищ.
      - Я не могу переносить этого покровительственного тона.
      - А у нас без него и его греков ничего не получится.
      - Ты смотри, не попадайся на удочку этим Мандриям всех стран. Они проливают крокодиловы слезы над миллионами наших жертв, но когда настанет решительный момент, мы окажемся в одиночестве. Мандрия предаст нас, как и все остальные. Нас и впредь будут предавать и продавать, как было до сих пор. Нам не на кого положиться, кроме как на самих себя. Помни об этом.
      - И все-таки ты неправ, - возразил Давид.
      - Давид, Давид, Давид! Я так давно состою в Мосаде и в Пальмахе, что уже не помню, когда все это началось. Ты еще молод. Это твое первое задание. Берегись, чтобы твои чувства не затмили разум.
      - Я хочу, чтобы мои чувства затмили разум, - ответил Давид. - Во мне все горит, когда я вижу такие колонны. Живые люди, мой собственный народ, - в клетках, как звери!
      - Мы прибегаем в своей борьбе ко всяким приемам, - сказал Ари, - но при всех обстоятельствах мы прежде всего должны оставаться трезвыми. Бывают успехи, бывают неудачи. Главное - всегда сохранять ясную голову.
      Ветер все еще доносил до них вой сирен. Молодой человек из Иерусалима закурил и постоял с минуту в задумчивости.
      - Я никогда не должен переставать верить, - сказал он торжественно, - что я продолжаю дело, начатое четыре тысячи лет тому назад. Он круто обернулся и взволнованно посмотрел вверх на Ари. - Посмотри, Ари. Возьми то место, где ты сегодня высадился. Когда-то здесь стоял город Саламида. Именно в Саламиде началось восстание Бар-Кохбы в первом веке после Христа. Он выгнал римлян из нашей страны и восстановил иудейское государство. Недалеко от лагерей стоит мост, его называют Еврейским мостом. Так его звали в продолжение двух тысяч лет. Я никогда не могу забыть обо всем этом. Как раз на том месте, где мы дрались против римской империи, мы деремся сегодня, две тысячи лет спустя, против империи британской.
      Ари Бен Канаан улыбнулся молодому человеку, которого он превосходил по росту на целых две головы, как улыбнулся бы отец своему чересчур разгорячившемуся сыну.
      - Давай, давай! Уж коли начал, так давай расскажи до конца. После восстания Бар-Кохбы римские легионы вернулись и вырезали евреев город за городом. В последнем бою под Бейтаром кровь убитых детей и женщин образовала багровую реку, тянувшуюся на протяжении целой мили. С Акивы, одного из вождей восстания, была заживо содрана кожа, а сам Бар-Кохба был увезен в цепях в Рим и брошен на растерзание львам. Или это Бар-Гиора был растерзан львами после другого какого-нибудь восстания? Я путаю все эти восстания. О да, библия и наша история полны чудесных историй и занятных чудес. Сегодня, однако, все это всерьез. У нас нет Иисуса Навина, который бы остановил солнце или обрушил стены. Английские танки не завязнут в болоте, как завязли канаанские колесницы, и море не сомкнулось над британским флотом, как сомкнулось оно над воинством фараона.
      Век чудес прошел безвозвратно, Давид.
      - Нет, не прошел! Само наше существование - чудо. Мы пережили римлян и греков и даже Гитлера. Мы пережили всех угнетателей, и мы переживем также британскую империю. Это ли не чудо, Ари?