Глава 11

На следующий день на первой странице «Газеттино» появилась статья о самоубийстве Рино Фаверо. В статье говорилось, что один из самых успешных бухгалтеров Венето, Фаверо, заехал на своем «Ровере» в находящийся под его домом двухместный гараж, закрыл за собой дверь, сел на переднее сиденье и оставил включенным двигатель. Там утверждалось также, что имя Фаверо должно было вот-вот всплыть в связи с набиравшим силу скандалом в министерстве здравоохранения. На тот момент всей Италии уже было известно, что бывший министр здравоохранения обвиняется в получении баснословных взяток от различных фармацевтических компаний за разрешение повышать цены на производимые этими компаниями лекарства. А вот то, что Фаверо, оказывается, ведал частными финансовыми средствами президента самой крупной из этих компаний, широкой общественности еще не было известно. Те же, кто владел этой информацией, полагали, что Фаверо решил последовать примеру многих других, запутавшихся в паутине коррупции: уйдя из жизни, сохранить свою честь и избежать таким образом обвинения, позора и наказания. В то, что честь вряд ли можно спасти подобным способом, верили, похоже, немногие.

Полицию Падуи рассуждения о возможных мотивах самоубийства не заинтересовали, поскольку вскрытие показало, что на момент смерти в крови у Фаверо было столько барбитуратов, что он не смог бы ни машину вести, ни — тем более — заехать в гараж и закрыть за собой дверь. Почему же в таком случае в машине не нашли никаких бутылочек или упаковок из-под лекарств и почему при обыске дома также не было обнаружено никаких барбитуратов? Последовавшее за этим изучение карманов Фаверо под микроскопом также не выявило ни малейших следов барбитуратов. Однако с прессой этой информацией делиться не стали, так что по крайней мере в общественном сознании смерть Фаверо продолжала считаться самоубийством.

Через три дня после смерти Фаверо, а значит, через пять дней после убийства Тревизана, Брунетти, входя в свой кабинет, услышал телефонный звонок,

— Брунетти слушает, — ответил он, одной рукой держа телефон, а другой расстегивая плащ.

— Комиссар Брунетти, это капитан делла Корте, полиция Падуи.

Брунетти смутно припомнил это имя, — во всяком случае, ему показалось, что он слышал об этом человеке что-то хорошее.

— Доброе утро, капитан. Чем я могу быть вам полезен?

— Скажите, не всплывало ли имя Рино Фаверо в связи с расследованием убийства в поезде?

— Фаверо? Это тот, что покончил с собой?

— Покончил с собой? Это с четырьмя миллиграммами роипнала в крови?

Брунетти мигом насторожился.

— Как это связано с Тревизаном? — спросил он.

— Нам это неизвестно. Но мы выяснили, кому принадлежали все телефонные номера, обнаруженные нами в его записной книжке. Точнее, те из них, которые были записаны без упоминания фамилии. В их числе оказался телефон Тревизана.

— Расшифровки уже есть? — Не было необходимости уточнять, что Брунетти имеет в виду расшифровку всех звонков, сделанных с телефона Фаверо.

— Есть, но из них следует, что он ни разу не звонил Тревизану ни на работу, ни домой, во всяком случае со своего телефона.

— Тогда зачем ему его номер? — спросил Брунетти.

— Нас это тоже очень интересует, — сказал делла Корте сухо.

— Сколько еще безымянных номеров было в книжке?

— Восемь. Один из них — телефон бара в Местре. Другой — номер телефона-автомата на вокзале в Падуе. Остальные не существуют.

— В каком смысле «не существуют»?

— В том смысле, что эти номера никак не могут относиться к Венето.

— А другие города, провинции вы проверяете?

— Уже проверили. Или в них слишком много цифр, или таких вообще нет у нас в стране.

— То есть зарубежные?

— По-видимому.

— А код страны по ним не определяется?

— Два из них, похоже, где-то в Восточной Европе, еще два — не то в Эквадоре, не то в Таиланде. Только не спрашивайте меня, как ребята, которые с ними работали, умудрились это выяснить. Они все еще возятся с оставшимися двумя, — ответил делла Корте. — Причем он ни разу не звонил со своих телефонов по этим номерам, ни за границу, ни в Венето.

— Но они у него были, — сказал Брунетти.

— Да, они у него были.

— Он ведь мог звонить и из телефона-автомата.

— Я понимаю, понимаю.

— А другие международные звонки проверяли? Есть какая-нибудь страна, куда он часто звонил?

— Он часто звонил во многие страны.

— Заграничным клиентам? — спросил Брунетти.

— И клиентам тоже. Но некоторые из номеров не принадлежат никому из тех, с кем он работал.

— В каких странах эти номера?

— В Австрии, Нидерландах, Доминиканской Республике, — начал перечислять делла Корте, — минутку, я возьму список. — Брунетти услышал, как трубка легонько стукнула о стол, зашуршали бумаги, и снова послышался голос делла Корте: — Еще в Польше, Румынии и Болгарии.

— И как часто он туда звонил?

— По некоторым номерам дважды в неделю…

— А они повторяются?

— Часто, но не всегда.

— Вы определяли, кому они принадлежат?

— Номер в Австрии закреплен за неким туристическим агентством в Вене.

— А остальные?

— Комиссар, не знаю, насколько хорошо вы знакомы с Восточной Европой, но у них даже телефонных книг нет, не говоря уме об операторе, который мог бы подсказать, кому этот номер принадлежит.

— А как же полиция?

В ответ делла Корте только презрительно фыркнул.

— Вы звонили по этим номерам? — поинтересовался Брунетти.

— Да, никто не отвечает.

— Ни по одному?

— Ни по одному.

— А что с телефонами на вокзале и в этом баре?

Вместо ответа Брунетти вновь услышал презрительное фырканье, правда, на сей раз делла Корте объяснил свою реакцию:

— Мне еще повезло, что позволили отследить эти номера. — Тут он сделал длинную паузу, и Брунетти понял, что сейчас последует просьба. — Я подумал, — проговорил наконец делла Корте, — что ведь к вам-то этот бар гораздо ближе, так, может, вы пошлете кого-нибудь взглянуть, что там с этим телефоном.

— Где находится это заведение? — спросил Брунетти, взяв со стола ручку, но не забывая, что ничего нельзя обещать заранее.

— Значит, вы пошлете туда кого-нибудь?

— Попытаюсь, — это было единственное, что он мог обещать на данный момент, — так где это?

— У меня есть только название и адрес. Я не настолько хорошо знаю Местре, чтобы сообразить, где это.

На взгляд Брунетти, Местре вообще не заслуживала того, чтобы в ней ориентироваться.

— Заведение называется «У Пинетты». Виа Фагаре, шестнадцать. Вы знаете, где это? — спросил делла Корте.

— Виа Фагаре, кажется, где-то недалеко от вокзала. Но название бара я никогда не слышал. — Согласившись помочь коллеге, Брунетти счел возможным попросить взамен кое-какую информацию. — У вас есть хоть какие-то предположения, что их могло связывать?

— Вы ведь слышали о скандале с фармацевтическими компаниями? — спросил делла Корте.

— Кто ж об этом не слышал? — отозвался Брунетти. — Думаете, они оба в этом замешаны?

От прямого ответа делла Корте уклонился.

— Не исключено, — сказал он, — но мы хотим для начала проверить всех его клиентов. Он работал на очень многих господ из Венето.

— Важных господ?

— Важнее некуда. Последние несколько лет он называл себя уже не бухгалтером, а консультантом.

— И как он был? Хорош?

— Говорят, он был лучшим.

— Вот кому в налоговой декларации разобраться — раз плюнуть, — заметил Брунетти, рассчитывая этой шуткой пробудить в капитане чувство солидарности. Он знал наверняка, что все без исключения итальянцы проклинали налоговую службу, но в этом году, с введением декларации объемом в тридцать две страницы, которую даже министр финансов, по его собственному признанию, не мог до конца понять и заполнить, проклятья зазвучали с новой силой.

Делла Корте выругался вполголоса, что скорее выражало его отношение к налоговой службе, чем чувство солидарности к Брунетти.

— Да уж, думаю, он бы это осилил. Могу поспорить, попадись список его клиентов на глаза какому-нибудь счетоводу, тот бы почернел от зависти.

— А «Медитек» в этом списке есть? — Брунетти назвал крупнейшую из компаний, замешанных в скандале с завышением цен.

— Нет. Похоже, он не имел никакого отношения к их работе с министерством. Что касается самого министра, Фаверо работал на него исключительно как на частное лицо: занимался его личными сбережениями.

— Так он не замешан в скандале? — Это обстоятельство представлялось Брунетти еще более интересным.

— На наш взгляд, нет.

— Вы рассматриваете какие-нибудь другие мотивы для… — Брунетти запнулся, подыскивая правильное слово, — для этой смерти?

Делла Корте немного помедлил с ответом:

— Нет, ничего особенного мы не обнаружили. Он прожил с женой тридцать семь лет, брак был явно счастливым. У него было четверо детей: все с университетским образованием, в неприятные истории никто из них, по нашим данным, не попадал.

— Так, значит, убийство?

— Скорее всего.

— Вы намерены сообщить об этом в прессу?

— Нет, мы будем молчать, пока у нас не будет для них чего-нибудь еще. Разве что кто-то из журналистов доберется до отчета патологоанатома, — ответил делла Корте. По его тону стало ясно: ему по силам сделать так, чтобы оттянуть этот момент хотя бы на время.

— А когда все-таки доберутся? — спросил Брунетти, который всегда с подозрением относился к журналистам, зная их неразборчивость в добывании информации.

— Тогда я и буду об этом думать, — отрезал делла Корте. — Вы сообщите мне, если что-нибудь выяснится по поводу того бара?

— Конечно. Могу я позвонить вам на работу, в квестуру?

Делла Корте дал ему свой прямой номер.

— Да, Брунетти, прошу вас, если что-нибудь выясните, не говорите этого никому, кроме меня. Даже если ответят по моему номеру.

— Хорошо, — согласился Брунетти, хотя просьба его и удивила.

— А я позвоню вам, если всплывет что-то по Тревизану. И вдруг вы еще каким-то образом сумеете выяснить, что их могло связывать. Ведь телефонный номер — это по сути дела ерунда.

Брунетти согласился, хотя на самом деле это было уже кое-что, а по убийству Тревизана — так и вовсе больше, чем все имевшиеся на тот момент данные, вместе взятые.

Делла Корте распрощался, очень коротко, словно его ждали куда более важные дела.

Брунетти положил трубку и откинулся на спинку кресла, раздумывая, что же могло связывать адвоката из Венеции и бухгалтера из Падуи. Да, они вращались в одних и тех же социальных и профессиональных кругах и, разумеется, могли иметь в своих записных книжках имена и телефоны друг друга. Удивляло то, что номер адвоката записан в книжку анонимно. И в странной компании — среди номеров телефонов-автоматов и еще каких-то зарубежных. Но самое подозрительное, что номер адвоката обнаружился в книжке человека, убитого на той же неделе, что и он сам.

Глава 12

Брунетти позвонил синьорине Элеттре, чтобы узнать, не пришел ли ответ от СИП[17] на его запрос о звонках Тревизана за последние шесть месяцев, и услышал, что она еще накануне положила отчет ему на стол.

Он повесил трубку и стал перебирать бумаги: отпихнул в сторону двухнедельной давности рапорт о проделанной работе, до сих пор не дописанный; отложил письмо от коллеги, с которым когда-то работал в Неаполе, оно произвело на него такое тяжелое впечатление, что не хотелось ни перечитывать, ни отвечать.

А вот и списки звонков — желтый конверт с распечаткой. Всего пятнадцать страниц. Он пробежал глазами первую страницу и обратил внимание, что в списке содержались исключительно междугородные и международные звонки из офиса и из дома Тревизана. Каждая строчка начиналась с кода города либо страны, далее шел набранный номер, время звонка и продолжительность разговора. В отдельном столбике, справа, приводился список городов и стран и соответствующие им коды. Брунетти пролистал отчет и обратил внимание, что он содержал лишь исходящие звонки — входящих не было. Это могло означать, что в СИП не послали соответствующего запроса, или что данные по входящим звонкам труднее получить, или, весьма вероятно, уже успели сочинить какую-нибудь новую бюрократическую процедуру обработки таких запросов, и потому информация придет с опозданием.

Брунетти взглянул на список городов в правом столбике. Поначалу он не заметил никаких закономерностей, но уже начиная с четвертой страницы стало очевидно, что Тревизан — или некто, имевший доступ к его телефону, — такую возможность тоже нельзя было упускать из виду — достаточно регулярно, как минимум по два-три раза в месяц, звонил по трем номерам в Болгарию. Такая же картина наблюдалась с несколькими номерами в Польше и Венгрии. Болгарию делла Корте упоминал, это он помнил точно, а вот насчет других стран уверенности не испытывал. Еще в списке мелькали Нидерланды и Англия, возможно, звонки туда были связаны с юридической практикой адвоката. Доминиканской Республики он не обнаружил, а что до Австрии и Нидерландов, также упомянутых капитаном, туда звонили, но не слишком часто.

Брунетти понятия не имел, какая доля в работе юристов приходится на телефонные переговоры, и поэтому не мог судить о том, было ли в количестве звонков что-то необычное.

Он позвонил на коммутатор и попросил соединить с номером, оставленным делла Корте. Когда капитан ответил, Брунетти, поздоровавшись, попросил дать ему телефонные номера в Падуе и Местре, обнаруженные в телефонной книжке Фаверо.

Делла Корте продиктовал ему оба номера, и Брунетти предложил:

— У меня тут список исходящих звонков Тревизана, правда, только междугородных и международных, так что телефона в Местре в нем нет, а падуанский номер могу посмотреть, хотите?

— Спросите меня, хочу ли я умереть в объятьях шестнадцатилетней девицы, — ответ получите тот же!

Истолковав это как «да», Брунетти обратился к списку, задерживая взгляд на номерах, начинающихся с 049 — кода Падуи. На первых четырех страницах ничего интересного не обнаружилось, зато на пятой, а потом еще на девятой он увидел искомый номер. Еще несколько страниц заветные цифры не попадались, но вот на четырнадцатой странице они возникли снова: номер набирали три раза за одну неделю.

Реакцией на сведения, сообщенные Брунетти, было глухое мычание, после чего делла Корте проговорил:

— Пожалуй, пора поручить кому-нибудь заняться этим номером в Падуе.

— А я пошлю кого-нибудь в бар, посмотреть, что там и как.

Теперь Брунетти всерьез заинтересовался, что представляет собой этот бар и его посетители. Но главное — у него буквально руки чесались заполучить список внутренних звонков Тревизана и проверить, нет ли среди них номера бара.

Печальный опыт, приобретенный Брунетти за годы работы в полиции, подсказывал ему: таких совпадений не бывает. То, что некий номер телефона был известен двум людям, убитым один за другим, не могло быть случайностью, эдакой иронией судьбы, о которой можно поговорить и забыть. Этот падуанский телефон играл какую-то важную роль; хотя Брунетти пока совершенно не понимал, какую именно, у него возникла твердая уверенность, что номер бара в Местре непременно окажется среди внутренних звонков Тревизана.

Он пообещал держать делла Корте в курсе дела, положил трубку и позвонил по внутреннему телефону сержанту Вьянелло. Тот оказался на месте, и Брунетти попросил его подняться.

Вьянелло появился на пороге его кабинета через пару минут.

— Что-то по Тревизану? — спросил он, глядя на шефа с нескрываемым любопытством.

— Да. Мне только что звонили из полицейского управления Падуи по поводу Рино Фаверо.

— Того бухгалтера, что работал на министерство здравоохранения? — спросил Вьянелло.

Брунетти кивнул, и сержант воскликнул с неожиданной горячностью:

— Все они должны сделать то же самое!

От изумления Брунетти буквально лишился дара речи.

— Что сделать? — выговорил он через несколько мгновений.

— Убить себя, вот что должны сделать все эти грязные твари! — Гнев Вьянелло потух так же неожиданно, как вспыхнул, и он спокойно уселся напротив Брунетти.

— Чего это вы вдруг? — поинтересовался Брунетти.

Вьянелло только пожал плечами и досадливо махнул рукой.

Брунетти молча ждал.

— Сегодня в «Коррьере» редакционную статью прочел, — проговорил наконец сержант.

— И что в ней говорилось?

— Что нам должно быть жаль этих несчастных, вынужденных прощаться с жизнью, ибо они не в силах выдержать стыда и тех страданий, что причиняет им наше общество; что судьи должны выпускать их из тюрем, возвращать в лоно семьи, к женам и детям. И что-то еще в этом роде, не помню, меня чуть не стошнило от отвращения.

Брунетти по-прежнему молчал, и Вьянелло продолжил:

— Когда какого-нибудь карманника сажают за украденный кошелек, в газетах, и уж тем более в такой, как «Коррьере», почему-то не печатают статей, что, мол, давайте его пожалеем и выпустим. А эти свиньи? Сколько они наворовали, одному Богу известно. Ваши налоги. Мои налоги. Миллионы, триллионы лир. — Тут он вдруг осознал, что слишком разошелся, снова махнул рукой, словно отгоняя собственный гнев, и спросил куда более спокойно: — Так что там с Фаверо?

— Это было не самоубийство.

Вьянелло вытаращил глаза.

— А что же было на самом деле? — спросил он, совершенно забыв о своем праведном гневе.

— Он никак не мог сам вести машину: в его крови обнаружено слишком много барбитуратов.

— Много — это сколько?

— Четыре миллиграмма, — ответил Брунетти и, не давая Вьянелло возразить, что это не такая уж большая доза, добавил: — Это был роипнол.

Вьянелло, так же как и Гвидо, прекрасно понимал, что четыре миллиграмма такого препарата свалили бы их обоих дня на полтора.

— А какая тут связь с Тревизаном? — спросил сержант.

Поскольку Вьянелло, как и сам Брунетти, давно утратил веру в случайности, рассказ о телефонном номере, известном, как оказалось, обоим убитым, он выслушал, затаив дыхание.

— Так это недалеко от станции, куда прибывают поезда из Падуи? На виа Фагаре?

— Да. Бар «У Пинетты». Вы знаете его?

Вьянелло подумал минутку, глядя куда-то в сторону, потом кивнул:

— Кажется, да. Если это тот, о котором я думаю. Слева от вокзала, так?

— Не знаю. Знаю только, что где-то неподалеку от него, но об этом баре я ничего не слыхал.

— Похоже, это он самый. «У Пинетты»?

Брунетти кивнул. Он ждал продолжения.

— Если это действительно тот бар, который я имею в виду, скажу прямо — место гиблое. Там вечно крутятся выходцы из Северной Африки, ну эти, «вы меня понимать?» — их везде хватает. — Вьянелло замолчал, и Брунетти приготовился было выслушать какое-нибудь презрительное замечание об этих уличных торговцах, наводнивших улицы Венеции и торгующих поддельными сумочками «от Гуччи» да резными африканскими статуэтками. Но Вьянелло, к его удивлению, вздохнул и сказал: — Жаль бедолаг.

Брунетти давным-давно понял, что ожидать от сограждан последовательности в политических взглядах — дело безнадежное, однако сочувствие Вьянелло к иноземным торговцам стало для него полнейшей неожиданностью. Из сотен тысяч людей, слетающихся в Италию в надежде кормиться крошками с богатого стола, именно этих торговцев не любили и проклинали больше всего. И вот, пожалуйста, Вьянелло, человек, который не просто голосовал за Lega Nord[18], но еще и ратовал за то, чтобы Италию поделили на два государства и границу провели где-нибудь к северу от Рима — а в полемическом запале и вовсе кричал, что, мол, давно пора построить стену и отгородиться от варваров, от африканцев, ведь к югу от Рима живут сплошные африканцы, — этот самый Вьянелло называет этих самых африканцев «бедолагами», причем явно искренне.

Но хотя Брунетти и был изрядно озадачен таким поворотом, тратить время на эту тему ему совершенно не хотелось. Вместо этого он спросил:

— Есть у нас кто-нибудь, кто мог бы сходить туда вечерком?

— Смотря для чего, — отозвался Вьянелло, подобно Брунетти решивший не развивать этническую тему.

— Да так, пропустить стаканчик, пообщаться с людьми. Поглядеть, кто пользуется телефоном, кто на звонки отвечает.

— И этот кто-то не должен быть похож на полицейского, верно?

Брунетти кивнул.

— Может, Пучетти?

Брунетти покачал головой:

— Молод слишком.

— И пожалуй, слишком уж паинька, — согласился Вьянелло.

— М-да, чудное, похоже, заведеньице этот бар.

— Я бы по крайней мере без пушки туда не совался, — отозвался Вьянелло и через пару минут как-то нарочито небрежно заметил: — Самое место для Мышки.

«Мышкой» называли сержанта, ушедшего в отставку полгода назад после тридцати лет службы в полиции. Его настоящая фамилия была Романо, но так к нему никто не обращался вот уже пять десятков лет, с тех самых пор, когда он, маленький и кругленький мальчуган, и правда напоминал мышонка. Но даже когда он вырос и возмужал, когда стал так широк в плечах, что форменные куртки приходилось шить на заказ, кличка осталась при нем — столь же нелепая, сколь и привычная. И еще, никто никогда не смеялся над тем, что кличка была женского рода. За его тридцатилетнюю службу множество людей пыталось навредить, но ни один не осмелился потешаться над его прозвищем.

Видя, что Брунетти молчит, Вьянелло покосился на него и снова опустил глаза.

— Комиссар, я знаю, как вы к нему относитесь, — сказал он и сразу же, не давая Брунетти вставить ни слова, добавил: — Но это же будет не задание, во всяком случае, не официальное. Он просто окажет нам услугу.

— То есть пойдет в бар «У Пинетты»?

Вьянелло кивнул.

— Мне эта идея не нравится.

Сержант принялся уговаривать:

— Он ведь придет туда просто как пенсионер: ну, предположим, захотелось ему выпить, в карты поиграть. — Брунетти по-прежнему молчал, но Вьянелло не сдавался: — Что, разве отставной полицейский не может зайти в бар, в картишки перекинуться, если ему захочется?

— Вот этого я как раз и не знаю, — сказал Брунетти.

— Чего?

— Захочется ли ему.

Ни один из них по вполне понятным причинам не хотел вспоминать, из-за чего Мышка так рано ушел в отставку. Год тому назад Мышка арестовал двадцатитрехлетнего сынка одного из членов муниципального совета. За растление восьмилетней школьницы. Арест был произведен поздно ночью в собственном доме задержанного, а в квестуру он прибыл со сломанными носом и левой рукой. Мышка настаивал, что парень напал на него при попытке к бегству; тот в свою очередь утверждал, что по дороге в квестуру сержант завез его в темную аллею и там избил.

Дежурный, выслушивавший этих двоих в квестуре, безуспешно пытался изобразить, какой взгляд бросил на парня Мышка, когда тот принялся излагать свою версию произошедшего. Так или иначе, повторять свой рассказ молодчик не стал, и официальной жалобы так и не последовало. Но уже через неделю начальство, в лице вице-квесторе Патты, дало понять, что сержант должен уйти. Он так и сделал, потеряв при этом часть пенсии. Молодого человека приговорили к двум годам домашнего ареста. Мышка, у которого была семилетняя внучка, больше ни с кем не обсуждал ни этот арест, ни свою отставку, ни что бы то ни было с этим связанное.

Вьянелло сделал вид, что не заметил выразительного взгляда Брунетти, и сказал:

— Я могу ему позвонить.

Поколебавшись еще с минуту, Брунетти все-таки снизошел до ответа:

— Хорошо.

У Вьянелло хватило ума подавить улыбку. Он просто сообщил:

— С работы он приходит не раньше восьми. Тогда я ему и позвоню.

— С работы? — переспросил Брунетти, хотя знал, что спрашивать об этом не следовало. По закону отставные офицеры не имели права работать. В противном случае они лишались пенсии.

— С работы, — коротко повторил Вьянелло. Он поднялся. — Что-нибудь еще, синьор?

Брунетти прекрасно помнил, что Мышка был напарником сержанта более семи лет, и что Вьянелло даже хотел сам уволиться, когда Мышку выпихивали на пенсию, и что лишь активное его, Брунетти, сопротивление заставило его подчиненного изменить решение. Гвидо был твердо уверен, что Мышка не тот человек, которого стоило так рьяно защищать, вооружившись высокими моральными принципами.

— Нет, больше ничего. Вот только не могли бы вы по пути к себе зайти к синьорине Элеттре и попросить ее связаться с телефонной компанией: может, ей удастся раздобыть у них список внутренних звонков Тревизана.

— Бар «У Пинетты» как-то не вяжется с образом преуспевающего адвоката, — заметил Вьянелло.

«И с образом успешного бухгалтера тоже не вяжется», — подумал Брунетти, но вслух говорить не стал.

— Поглядим списки — узнаем, — мягко произнес он.

Вьянелло помедлил, но поскольку Брунетти не сказал более ни слова, он оставил шефа размышлять о том, зачем богатому и успешному человеку могло понадобиться звонить на общественный телефон, да еще в такую жалкую дыру, как бар «У Пинетты».

Глава 13

В этот вечер семейный ужин неожиданно обернулся яростным противостоянием — по-другому не скажешь — между Кьярой и ее матерью. Скандал вспыхнул, когда дочка сообщила, что делала домашнее задание по математике в гостях у девочки, которая была лучшей подругой Франчески Тревизан.

Закончить рассказ Кьяра не успела, поскольку Паола стукнула ладонью по столу и выкрикнула:

— Я не потерплю, чтобы ты становилась шпионкой.

— Никакая я не шпионка, — огрызнулась Кьяра, — я работаю на полицию. — Она повернулась к Брунетти: — Правда же, пап?

Брунетти не стал отвечать и потянулся за полупустой бутылкой «Пино Нуар».

— Нет, ну ведь правда? — не унималась дочка.

— Это не имеет значения. Работаешь ты на полицию или нет, нельзя вот так выуживать информацию из собственных друзей.

— Да? А вот папа всегда так делает! Что ж, он, по-твоему, тоже шпион?

Брунетти сделал небольшой глоток вина и взглянул на жену поверх бокала. Интересно, как она вывернется?

Паола проговорила, глядя на него, но обращаясь при этом к Кьяре:

— Дело не в том, что он добывает информацию, общаясь с друзьями, а в том, что они прекрасно знают, кто он такой и зачем он это делает.

— Но мои друзья тоже знают, кто я, и вполне могут догадаться, зачем я это делаю, — настаивала Кьяра, постепенно заливаясь краской.

— Это совсем не одно и то же, и ты это понимаешь.

Кьяра пробормотала что-то вроде: «Да, как же!», но Брунетти не расслышал толком, поскольку она низко опустила голову над пустой тарелкой.

Паола повернулась к нему и сказала:

— Гвидо, ты не мог бы объяснить своей дочери, в чем тут разница?