Глава 24

На следующий день, придя в квестуру, Брунетти первым делом зашел к синьорине Элеттре и продиктовал ей письмо для Джорджо — теперь тот и для него стал просто Джорджо, — в котором извинялся за некоторые, как он выразился, «канцелярские оплошности», допущенные сотрудниками квестуры. Он надеялся, что для невесты и ее семейства этого будет достаточно, несмотря на некоторую нечеткость формулировки, а сам он в то нее время никоим образом себя не скомпрометирует.

— Он будет просто счастлив получить это письмо, — сказала синьорина Элеттра, глядя на застенографированный текст в своем блокноте.

— А что там с его досье и информацией об аресте?

Она глянула на него кристально честными глазами и проговорила:

— Какое досье? Какой арест? — С этими словами она протянула Брунетти лежавшую рядом с ее блокнотом длинную ленту распечатанного текста. — Письмо будет вашей скромной оплатой вот за это.

— Номера из записной книжки Фаверо?

— Они самые, — сказала она с плохо скрываемой гордостью в голосе.

Он тоже улыбнулся, ее радость мгновенно передалась ему.

— Вы уже посмотрели?

— Так, мельком. Там имена, адреса и, по-моему, даже даты и время всех звонков по каждому из этих номеров с любых телефонов в Падуе и Венеции.

— Как же он это делает? — восхищенно спросил Брунетти. Он с каким-то благоговейным трепетом относился к умению Джорджо добывать информацию из файлов СИП. Самому Гвидо всегда казалось, что проникнуть на сайт каких-нибудь спецслужб и то легче.

— Он ездил учиться в Штаты на год. Компьютеры изучал. Там познакомился с хакерами и теперь поддерживает с ними связь и обменивается информацией о том, как проделывать всякие такие штуки.

— Он что же, этим прямо на рабочем месте занимается, линии СИП использует? — спросил Брунетти. Его так переполняло чувство восторга вперемежку с благодарностью, что мысль о незаконности всех этих фокусов даже не пришла ему в голову.

— Ну конечно!

— Вот это молодчина, дай ему Бог здоровья! — сказал Брунетти с чувством человека, чьи телефонные счета вечно преподносят сюрпризы.

— Знаете, эти хакеры живут по всему миру, — добавила синьорина Элеттра. — Мне кажется, от них вообще ничего нельзя скрыть. Джорджо рассказывал мне, что, выполняя ваше поручение, связывался со знакомыми в Венгрии и на Кубе. И еще где-то. В Лаосе, что ли? Вы не знаете, там телефонные линии есть?

Но Брунетти ее уже не слушал, он с головой ушел в чтение, увяз во всех этих именах, названиях и датах. Единственное, что заставило его очнуться, было имя Патты. Он сосредоточился и услышал как раз окончание фразы: «…хотел вас видеть».

— Потом, — бросил он и отправился в свой кабинет, продолжая читать по дороге. Уже в кабинете он подошел со списком к окну, где было посветлее. Он долго стоял там в позе древнеримского сенатора, изучающего свиток с отчетом, к примеру, о том, как обстоят дела в отдаленных уголках Империи. Однако в этом свитке речь шла вовсе не о диспозиции войск или поставках пряностей и масел. В нем говорилось о двух вполне рядовых жителях Италии, а точнее, о том, когда они звонили и разговаривали с людьми в Бангкоке, Доминиканской Республике, Белграде, Маниле и целом ряде других мест, и для комиссара эта информация была в данный момент ценнее всего на свете. На полях карандашиком были подписаны названия улиц, на которых находились телефонные будки, откуда время от времени звонили по этим номерам. Как Тревизан, так и Фаверо иногда звонили прямо из собственных кабинетов, однако чаще Фаверо пользовался телефоном-автоматом на одной улице со своим офисом в Падуе, а Тревизан — будкой, примостившейся на узенькой венецианской калле в двух шагах от его конторы.

В нижней части страницы указывались названия организаций, на чье имя были зарегистрированы данные номера. Три из них, включая номер в Белграде, оказались телефонами турагентств; телефон, по которому звонили в Манилу, принадлежал некой компании «Работа в Европе». Как только Брунетти наткнулся на это название, все события, произошедшие со дня смерти Тревизана, превратились в маленькие разноцветные стеклышки калейдоскопа, заглянуть в который мог только он, Гвидо, и никто другой. Это одно-единственное название подобно последнему повороту цилиндра, благодаря которому яркие частички складываются наконец в прекрасное целое. Чего-то в этом узоре еще не хватало, но, главное, Брунетти удалось поймать его логику.

Он достал из ящика стола адресную книгу, зашелестел страницами и наконец открыл ее на имени Роберто Линчианко. Это был подполковник военной полиции Филиппин, с которым Гвидо познакомился во время двухнедельного семинара, проходившего в Лионе три года тому назад. Все эти годы они поддерживали дружеские отношения, хотя общались исключительно по телефону и по факсу.

На столе запищал пейджер, но Гвидо не обратил на него никакого внимания. Вместо этого он снял трубку телефона, набрал код выхода на международную линию, код Филиппин и домашний телефон Линчианко, хотя понятия не имел, который час в Маниле. Оказалось, что Линчианко как раз собирался ложиться спать. Да, он слышал о компании «Работа в Европе», — отвращение, с которым он это сказал, чувствовалось далее несмотря на разделявшую их пару океанов. «Работа в Европе» было одним из агентств, занимавшихся торговлей молодыми женщинами, и — по словам подполковника — еще не самым худшим. Бумаги, которые подписывали эти женщины перед выездом «на работу» в Европу, были абсолютно легальными. Тот факт, что зачастую контракты подписывали не читая, так как не владели языком, на котором он составлен, или же просто ставили вместо подписи крестик, поскольку не знали грамоты, ничуть не умалял их легальности, а кроме того, ни одна из тех, кому все-таки удавалось вернуться на Филиппины, и не думала подавать на подобное агентство в суд. И потом, насколько Линчианко было известно, мало кто из этих несчастных возвращался на родину. Что касается количества девушек, то, по оценкам подполковника, одна только «Работа в Европе» отправляла по пятьдесят, а то и по сто каждую неделю. Подполковник дал название конторы, занимавшейся билетами для девочек, — оно было уже знакомо Гвидо, он видел его в списке. Линчианко пообещал послать Брунетти по факсу досье на «Работа в Европе» и то агентство по продаже авиабилетов, а также личные дела сотрудников всех подобных агентств, базирующихся в Маниле.

У Брунетти не было никаких контактов и связей ни в одном из остальных городов, значившихся в полученном от СИП списке, но информации от Линчианко было более чем достаточно, чтобы представить себе, что там происходит.

Читая книги по истории Рима и Древней Греции, он неизменно поражался тому, с какой легкостью древние принимали рабство. Он, конечно же, понимал, что тогда правила ведения войны, равно как и экономическая основа, на которой строилось общество, были иными; знал, что рабы были в равной степени доступны и необходимы. Отчетливое сознанье, что то же самое может произойти и с тобой, если твоя страна проиграет войну, вероятно, и заставляло мириться с подобным явлением. Ведь, в конце концов, один виток колеса фортуны, и вот — ты уже не господин, а раб. Так или иначе, никто из великих мыслителей древности не выступал против рабства: ни Платон, ни Сократ, а если кто-то и выступил, то нам об этом ничего не известно.

Сегодня, насколько Брунетти было известно, против рабства тоже никто не выступал, вот только причина была другая: люди считали, что рабство как таковое перестало существовать. Он столько раз слышал, как Паола, высказывая свои радикальные политические взгляды, употребляла клише, вроде «капиталистическое рабство» или «цепи экономической зависимости», что уже перестал обращать на них внимание. И вот теперь они всплыли в его памяти, ведь то, о чем рассказал его филиппинский коллега, иначе как рабством не назовешь.

Стремительное течение его мыслей было прервано назойливым жужжанием: ему пытались дозвониться по внутреннему телефону.

— Слушаю, синьор, — сказал Брунетти, сняв трубку. Нетрудно было догадаться, кто мог так настойчиво его искать.

— Мне надо с вами поговорить, — раздался в трубке раздраженный голос Патты.

— Сейчас иду.

Синьорина Элеттра уже ушла, так что Брунетти пришлось входить в кабинет к начальнику, не выяснив, чего ожидать. Хотя, по правде сказать, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: ничего хорошего ожидать не приходится.

На сей раз объектом недовольства Патты оказался вовсе не Брунетти. От него требовалось просто донести это недовольство до более низких чинов. Патта предложил Брунетти присесть и начал:

— Есть там у вас один сержант…

— Вьянелло?

— Да, он.

— И что же, по-вашему, он натворил? — спросил Брунетти и сам почувствовал, сколько скепсиса было в этом вопросе, но сказанного не воротишь.

Эта выходка явно не прошла незамеченной.

— Он вел себя оскорбительно по отношению к одному из своих подчиненных.

— К Риверре? — спросил Брунетти.

— Так вы были в курсе и ничего не предприняли по этому поводу?

— Я не в курсе. Я просто знаю, что если кто-то из наших сотрудников и заслуживает строгого обращения, то это как раз Риверре.

Патта взмахнул руками в раздражении. — Мне поступила жалоба на вашего сержанта от одного из офицеров.

— От лейтенанта Скарпы, вероятно? — уточнил Брунетти, не в силах скрыть неприязненного отношения, которое питал к этому сицилийцу, переехавшему в Венецию вслед за своим шефом, вице-квесторе, и служившему не только его помощником, но и шпионом.

— Не важно, чья была жалоба. Важен сам факт.

— Речь идет об официальной жалобе?

— Это не имеет значения! — гаркнул Патта в порыве гнева. Все, что было Патте не по нутру, объявлялось не имеющим значения, вне зависимости от того, что это такое. — Мне ни к чему неприятности с профсоюзами. Они такого не потерпят.

Брунетти передернуло при очередном проявлении необычайной трусости начальника, он даже чуть было не спросил, есть ли в мире хоть какая-то угроза, которая не заставила бы его прогнуться, но потом вспомнил, как опасен бывает гнев дураков, и сказал только:

— Я с ними поговорю.

— С ними?

— Да. С лейтенантом Скарпой, сержантом Вьянелло и офицером Риверре.

Брунетти заметил, что Патта открыл было рот, чтобы возразить ему, но передумал: не важно, в конце концов, будет ли эта проблема решена, важно спихнуть ее с себя, да поскорее. Так что вместо возражений вице-квесторе задал вопрос:

— А как там у вас с делом Тревизана?

— Работаем.

— И как продвигаетесь? Новости есть?

— Пока что не много. — По крайней мере ничего такого, чем Брунетти хотел бы поделиться с Паттой.

— Что ж, ладно. Разберитесь в этой истории с Вьянелло и доложите мне. — С этими словами Патта вновь погрузился в лежавшие перед ним документы, что было равнозначно вежливому разрешению уйти.

Синьорины Элеттры на месте по-прежнему не было, так что Брунетти решил спуститься к Вьянелло. Сержант сидел у себя в кабинете и читал свежий номер «Газеттино».

— Что там у вас со Скарпой? — спросил Брунетти.

Вьянелло скомкал газету, швырнул ее на стол и с силой хлопнул сверху ладонью, сопроводив это совершенно голословными обвинениями в адрес матери лейтенанта Скарпы.

— Так что же все-таки случилось?

— Я разговаривал с Риверре, — начал он, пытаясь одной рукой распрямить смятые газетные странички, — и тут вошел лейтенант Скарпа.

— »Разговаривали», значит?

Вьянелло пожал плечами.

— Риверре меня прекрасно понял. Он знал, что должен был как можно раньше сообщить вам имя той женщины. Это я ему и втолковывал, когда вошел господин лейтенант. Ему не понравилось, как я разговариваю с Риверре.

— Что именно вы говорили?

Вьянелло сложил газету пополам и еще раз пополам, потом отодвинул ее на край стола.

— Я называл его идиотом.

Брунетти прекрасно знал, что Риверре именно таковым и являлся, поэтому ничуть не удивился.

— И что он сказал?

— Кто? Риверре?

— Нет. Лейтенант.

— Сказал, что разговаривать с подчиненными в таком тоне непозволительно.

— Это все, что он вам сказал?

Вьянелло молчал.

— Сержант, это все, что он вам сказал? — повторил Брунетти.

И снова в ответ тишина.

— Что вы ему сказали?

— Ничего особенного, — сказал Вьянелло извиняющимся тоном. — Я сказал ему, что это наше дело, мое и моего офицера, и что его это не касается.

Брунетти не стал терять времени, объясняя Вьянелло, как глупо он поступил: тот и сам это прекрасно понимал.

— А что Риверре?

— Он подошел ко мне чуть позже и сказал, что, насколько он помнит наш разговор, я рассказывал ему анекдот про сицилийца, — тут Вьянелло позволил себе едва заметно усмехнуться, — а лейтенант, Риверре точно это помнит, вошел как раз тогда, когда я произносил финальную фразу про то, какой этот сицилиец тупой. Так вот, лейтенант нас не понял, мы ведь говорили на венецианском диалекте, и решил, что это я так Риверре обзываю.

— Что же, в таком случае можно считать, что инцидент исчерпан, — сказал Брунетти, хотя ему очень не понравилось, что Скарпа все-таки успел донести о случившемся Патте. Тот и так недолюбливал Вьянелло только потому, что он часто работал в паре с Брунетти. А тут еще конфликт со Скарпой.

Тем не менее вопрос был пока закрыт, и Гвидо перешел к делу:

— Скажите, вы помните что-нибудь о разбившемся грузовике? Том, что слетел с трассы неподалеку от Тарвизио этой осенью?

— Помню. А что?

— Не припомните дату?

Вьянелло задумался буквально на минуту и ответил:

— Двадцать шестого сентября. За два дня до моего дня рождения. Никогда еще так рано снег не выпадал!

Брунетти слишком хорошо знал Вьянелло, чтобы спрашивать, уверен ли он в дате. Он дал сержанту возможность вернуться к своей газете, а сам отправился к себе в кабинет, взглянуть на распечатку. Итак, двадцать шестого сентября в девять утра звонили из конторы Тревизана в Белград. Разговор длился три минуты. На следующий день по этому же номеру позвонили снова, правда, на сей раз из телефонной будки неподалеку от конторы. Разговор длился целых двенадцать минут.

Грузовик разбился, партия товара пропала. Естественно, получатель решает уточнить, не его ли это товар оказался погребенным под снегом, и звонит по этому поводу грузоотправителю. Брунетти невольно вздрогнул оттого, что кто-то может считать этих женщин партией товара, а их внезапную гибель приравнивать к потере груза.

Он нашел дату смерти Тревизана. На следующий день после его смерти из его офиса звонили дважды. Оба раза в Белград. И если сентябрьские звонки были связаны с утратой товара, то не означали ли два последних звонка, что бизнес Тревизана перешел в новые руки?

Глава 25

Чтобы утолить нахлынувшую тревогу, Брунетти решил покопаться в бумагах, скопившихся на его столе за последние два дня, и обнаружил протокол допроса синьоры Лотто. Она показала, что в ночь убийства Лотто находилась в госпитале у постели умирающей от рака матери. Обе палатные медсестры подтвердили, что она пробыла там всю ночь. Поскольку допрос проводил Вьянелло, он, как человек, отлично знающий свое дело, догадался спросить также и о днях смерти Тревизана и Фаверо. Первую ночь, как оказалось, синьора Лотто также провела в госпитале, вторую — дома. И в том и в другом случае с ней рядом была сестра из Турина, так что она быстро перестала занимать мысли комиссара.

Он вдруг подумал о Кьяре: интересно, продолжает ли она свои безрассудные попытки выудить информацию из Франчески, при мысли об этом испытал чувство, похожее на отвращение. Это ж надо, позволить себе такую роскошь, как праведный гнев по отношению к мужчинам, пользующимся услугами малолетних проституток, и в то же время без зазрения совести превращать собственного ребенка в шпиона! Он лишь теперь почувствовал, как это мерзко.

Зазвонил городской телефон. Он снял трубку, назвал свое имя. Это была Паола. Никогда еще голос его жены не звучал так пронзительно. Откуда-то сбоку, наверное из другой комнаты, доносились громкие завывающие рыданья.

— Что случилось, Паола?

— Гвидо, беги домой! Скорее! Это Кьяра! — Паоле приходилось просто орать в трубку, чтобы перекрыть звук плача.

— Что случилось? Что с ней?

— Не знаю, Гвидо! Она была в гостиной, а потом вдруг как разрыдалась. Сейчас в своей комнате, закрылась на ключ. — Он почувствовал, как Паолу, а заодно и его самого захлестывает паника.

— Как она? Она не поранилась? Не наделала глупостей?

— Я не знаю! Ты же слышишь, что с ней творится: самая настоящая истерика. Прошу тебя, беги домой! Скорее!

— Уже лечу, — сказал он и бросил трубку.

Он схватил плащ в охапку и ринулся вниз по лестнице, пытаясь на ходу прикинуть, какой путь короче. У причала напротив квестуры не было ни одного полицейского катера; он свернул влево и побежал; полы плаща трепыхались на ветру будто крылья. Он свернул за угол и ринулся вверх по узенькой сапе, судорожно пытаясь сообразить, пробежать ли по мосту Риальто или быстрее будет воспользоваться гондолой. Перед ним шли по тротуару, держась за руки, трое мальчишек.

— Осторожно! — гаркнул он, поравнявшись с ними, да так грозно, что ребятня бросилась врассыпную, а Гвидо пулей пронесся мимо.

Пока он добежал до площади Санта-Мария-Формоза, запыхался так, что вынужден был перейти на быстрый шаркающий шаг. У самого моста Риальто Брунетти оказался в центре бурного людского потока и в какой-то момент, сам не понимая, что делает, грубо толкнул какую-то туристку, раздраженно пнув локтем в ее огромный рюкзак. Ему вслед послышалась гневная немецкая речь, но он даже не обернулся.

Он вынырнул из тоннеля прямо на кампо Сан-Бартоломео, потом свернул налево, чтобы срезать угол и поскорее найти гондолу: он все-таки решил обойти мост стороной, уж очень много там было народу во второй половине дня. К счастью, на остановке как раз стояла на привязи гондола. На корме ждали отправления две пожилые дамы. Брунетти пробежал по деревянному причалу и буквально впрыгнул в гондолу.

— Вперед! — крикнул он гондольеру, который стоял на корме, лениво опираясь на весло. — Я полицейский. Мне нужно на другую сторону.

Тот гондольер, что стоял на носу, с самым безразличным видом, так, будто делает это каждый божий день, оттолкнулся веслом от перил, установленных по обе стороны ведущих к лодке ступенек, и гондола скользнула кормой вперед и оказалась в Большом канале. Парень в задней части лодки перенес вес на другую ногу и оперся на весло; гондола развернулась и стала пересекать канал. Пожилые туристки схватились в испуге друг за друга, хотя явно не были знакомы между собой, и плюхнулись на низенькую скамеечку в задней части лодки.

— Вы можете довезти меня до конца калле Тьеполо? — спросил Брунетти стоявшего на носу гондольера.

— А вы правда полицейский? — спросил тот.

— Да. — Брунетти порылся в кармане, нащупал и показал парню удостоверение.

— Что ж, ладно, — сказал он и добавил, обращаясь к пассажиркам, на венецианском диалекте: — Дамы, придется сделать крюк.

Несчастные женщины были слишком напуганы, чтобы возражать.

Брунетти стоял, не видя ничего вокруг себя — ни лодок, ни света, — думая только о том, как медленно они плывут. Брунетти показалось, что прошло уже несколько часов, но вот они все-таки причалили в самом конце калле Тьеполо, и гондольеры придержали лодку, чтобы Брунетти было легче выбраться на набережную. Он сунул прямо в руку одного из них десять тысяч лир и побежал дальше, вверх по calle.

В гондоле Брунетти успел отдышаться, поэтому теперь он мчался на всех парах, сначала по улице, потом вверх по ступенькам; три пролета преодолел на одном дыхании, на четвертом и пятом стал задыхаться, ноги тряслись. Не успел он добежать, как услышал звук открывающейся двери. На пороге стояла его жена, глядя на Брунетти сверху вниз.

— Паола, — только и успел вымолвить он.

Она не дала Гвидо договорить и бросила ему в лицо:

— Надеюсь, теперь ты останешься доволен. Пойди-ка посмотри, что нарыл для тебя твой юный детектив. Надеюсь, тебе удастся разглядеть, с какими мерзостями этого мира ты заставляешь ее сталкиваться, куда заводят все эти твои вопросы и расследования.

Ее лицо пылало, казалось, она вот-вот лопнет от ярости.

Он вошел в квартиру и закрыл за собой дверь. Паола развернулась и пошла прочь от него по коридору. Он позвал ее, но она не откликнулась, ушла в кухню и хлопнула дверью. Он подошел к двери в комнату Кьяры, приложился к ней ухом. Тишина. Он прислушался, пытаясь различить всхлипывания или хоть какие-нибудь звуки. Ничего. Он вышел обратно в коридор, постучал в кухонную дверь. Паола открыла и посмотрела на него испепеляющим взглядом.

— Расскажи мне, что случилось. Я должен знать.

Ему нередко приходилось видеть Паолу рассерженной, но такой он ее не помнил: так и клокотала в ней ярость, а быть может, что-то еще более сильное.

Брунетти, инстинктивно держась от Паолы на расстоянии, повторил медленно и спокойно:

— Скажи мне, что случилось.

Паола судорожно втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Гвидо видел, как вздулись от напряжения жилы у нее на шее. Он стоял и ждал.

Наконец Паола заговорила. Она выговаривала слова с таким трудом, что он еле слышал ее.

— Она пришла домой из школы и сказала, что хочет посмотреть какую-то видеопленку. Я была занята, работала в своем кабинете, так что велела ей посмотреть кассету без меня, только не делать громко. — Тут Паола остановилась и посмотрела Брунетти прямо в глаза. Он молчал.

Она набрала в легкие еще немного воздуха и все так же, через сжатые зубы, продолжила:

— Прошло минут пятнадцать, и тут она завопила. Когда я выбежала из кабинета, она была уже в коридоре. У нее началась жуткая истерика. Ну ты слышал. Я попыталась обнять ее, поговорить, но она никак не могла успокоиться — все кричала и кричала. Сейчас она у себя.

— Так что же все-таки произошло?

— Она принесла домой видеокассету. И посмотрела ее.

— Откуда у нее эта пленка?