– Зачем вы сюда поехали? – продолжал голос. – Не понимаю... Неужели у вас имелась достаточно серьезная причина свернуть на этот проклятый проселок?

Из тумана выступила Уида и приблизилась к обоим путникам. Шнуровка ее корсажа была распущена, юбка подоткнута сбоку под пояс. Босые ноги забрызганы росой, к ним прилипли клочки мха, травинки. Эльфийка вела свою лошадь в поводу.

При виде Уиды Кустер длинно, жалобно всхлипнул.

– Разве не ты нас сюда завела? – спросил он и погладил зарезанную лошадку по мокрой гриве.

– Вот еще! – Уида с неудовольствием огляделась по сторонам. – Зачем бы я стала так поступать с вами? У меня здесь нет никаких дел... Мне нравилась та дорога. Здесь – отвратительно. Ненавижу приграничье.

– Значит, это сделал он, – задумчивым тоном проговорил Эмери.

– По-моему, он всерьез намеревался тебя убить, – сказала Уида, подходя к умершему и внимательно его рассматривая. – Интересно, почему? Тебе известна причина?

– Он же сам говорил: потому что недавно я убил его в королевских садах, – напомнил Эмери.

Уида обошла их кругом: убийцу и убитого. На ходу фамильярно пощекотала Эмери пальцем под подбородком.

– А для хромоножки ты довольно быстрый, – бросила она небрежно.

Эмери скривился. Он терпеть не мог, когда ему напоминали о его хромоте, да еще столь снисходительным тоном. К тому же он никогда не думал о себе как о калеке: с этим недостатком Эмери жил всю жизнь и давным-давно научился не уделять ему лишнего внимания.

Уида завершила обход и остановилась прямо перед Эмери. Ее лицо, дерзкое, очень красивое, с потаенным золотистым румянцем на смуглых щеках, было совсем близко: для того, чтобы поцеловать ее, не нужно было даже тянуться губами – вся она, Уида, была здесь.

– Ну что же ты? – с вызовом спросила она. Двинула плечами, распущенный корсаж окончательно разошелся, тонкая полотняная рубаха сползла с круглого плеча. – Растерялся? Не любишь женщин?

– Люблю... – Эмери бегло чмокнул ее в губы.

Уида оскорбилась:

– Неужели я действительно не кажусь тебе привлекательной?

Эмери пожал плечами. Втайне он торжествовал.

– В любом случае, – сказал он наконец, – моему человеку ты нравишься гораздо больше, чем мне. Но он лошадник – что с него взять.

Уида тихо зашипела сквозь зубы и замахнулась, чтобы ударить Эмери по лицу. Он перехватил ее руку.

– Будет тебе сердиться, – примирительно проговорил он. – Но ведь согласись: зачем-то ты морочила ему голову целый день на ярмарке.

– Это он меня морочил, – сказала она. – Пристал и не отлеплялся.

– Только не уверяй, будто на самом деле хочешь меня, – попросил Эмери, выпуская ее руку.

Она потерла запястье и вдруг засмеялась.

– Нет, – молвила она, – пожалуй, не хочу. Но тебе удалось меня озадачить.

– Не так-то это было и трудно, – буркнул он.

Уида положила руки ему на плечи и улыбнулась так, словно заискивала, – хотя Эмери превосходно понимал, что это лицемерие.

– Эмери, – сказала она, – милый, любезный, хороший господин Эмери, я ненавижу всякие тайны. Потому и держусь подальше от своей родни. Они обожают тайны, все эти мои родственники. Особенно – отец. Ты уже встречал моего отца?

– Вряд ли я забыл бы о подобной встрече, – буркнул Эмери. – Особенно если ты на него похожа.

– Лучше не напоминай! – Уида забавно наморщила нос. – Мой отец похож на женщину.

– Поскольку ты похожа на мужчину, то, думаю, вы квиты, – заметил Эмери.

Уида сверкнула глазами: зеленые искры так и рассыпались, прожигая туман.

– Ненавижу приграничье, – сказала она.

– Тяжело, видать, тебе живется, Уида: столько всего есть на свете, что ты ненавидишь, – вздохнул Эмери.

Его начала утомлять эта женщина. Ею, пожалуй, даже Ренье не прельстился бы: ни один из двоих братьев не любил сложностей. А Уида как будто нарочно все усложняла и запутывала.

Она отошла от него и принялась бродить по тропинке, выписывая вычурные петли: то приподнималась на кончики пальцев и делала несколько танцевальных па, то переступала с пятки на носок, не сдвигаясь с места.

Эмери сказал Кустеру:

– Иди собирай хворост. Бедняжку мы закопаем в землю, но эту нечисть, которая зачем-то зарезала ни в чем не повинное животное, следует сжечь. Мне совершенно не хочется, чтобы он опять выскочил откуда-нибудь и попробовал укокошить меня в третий раз.

Кустер, все еще стоявший на коленях, поднял голову.

– А как это было в первый раз?

– Неважно. – Эмери вздохнул. По приезде в столицу нужно будет хорошенько расспросить об этом Ренье. Неприятная, должно быть, вышла тогда история.

Обремененный сбруей, Кустер встал. Положил свою ношу в экипаж и отправился в лес. Скоро из тумана донесся треск ломаемых сучьев.

Уида проводила его глазами.

– Эдак он до темноты провозится, – заметила она. – По веточке отламывает.

– Предлагаешь помочь ему? – осведомился Эмери.

Уида неопределенно пожала плечами.

– Нет, если тебе охота застрять здесь ночью.

– Во мраке костер горит ярче, – сказал Эмери. – Лично я не намерен портить руки. Я музыкант.

– Ну! – делано изумилась Уида. – То-то гляжу, человек попался деликатный.

– Я тебя не удерживаю, – напомнил Эмери. – Хочешь – уходи.

– Да нет, – отмахнулась Уида. – Не хочу. Мне интересно.

– Вот и ловушка для эльфийки, – пробормотал Эмери, обращаясь к самому себе, – Нужно сделать так, чтобы она сгорала от любопытства.

На тропинку вышел Кустер, обремененный жидкой связкой хвороста. Вид у него был печальный.

– Мы останемся здесь на несколько дней, – вздохнул Эмери. – Полагаю, на полмесяца, не меньше.

– Я не знаю, как они это делают! – жалобным тоном отозвался Кустер.

– Кто?

– Старухи, которые собирают хворост. У них вязанки пухлые, плотные, а у меня...

Он свалил сучья на землю.

– Почему они топорщатся во все стороны? – вопросил возница.

– Вероятно, потому, что ты не дровосек, – утешила его Уида. – Нужно знать особенное лягушачье слово.

Кустер посмотрел на нее мрачно, увидел, что она выглядит совершенно серьезно, и усомнился в своих подозрениях: возможно, Уида и не шутила. Но затем прежнее выражение омрачило чело Кустера.

– Знаю я вашу породу с лягушачьими словами, – проворчал он. – Ты издеваешься. Лучше бы помогла.

Уида искренне удивилась:

– Я?

Кустер подошел к ней поближе и зашептал на ухо:

– Я тебе заплачу. У меня денег припрятано. Мне господин давал... на то, на се... а я покупал дешевле. И разницу припрятал. Все тебе отдам, только помоги: я один в лесу боюсь.

Уида ответила, тоже на ухо:

– А вот я про тебя все расскажу – что тебе будет?

Кустер подумал немного и проговорил вслух, громко:

– А ничего мне не будет...

– Неинтересно... – Уида надула губы. – Я люблю, чтобы какая-нибудь жуть.

– Тебя вправду хотели повесить за конокрадство? – осведомился Кустер.

– Тебя тоже возбуждают разговоры о пытках и казнях? – вопросом на вопрос ответила Уида и рассмеялась. – Иди, работай!

Кустер, невнятно причитая, скрылся в тумане и скоро явился с большим бревном на плече.

– Вот видишь, как на человека действуют самые простые методы, – обратилась Уида к Эмери. – Два-три ласковых слова – и он уже трудится как вол.

Страх застрять в «проклятом приграничье», как называла это место Уида, подгонял Кустера лучше всяких угроз и посулов, и к ночи он натаскал целую гору сучьев и упавших деревец. Втроем они принялись сооружать костер.

– Никогда не думал, что сжечь тело – такая сложная задача, – признался Эмери.

– Жизнь всегда готова припасти для тебя открытие-другое, – отозвалась Уида. – Я тоже делаю это впервые.

Огонь занялся, и первые оранжевые языки, лизнув труп, неожиданно задымили и сделались фиолетовыми. Мгновение Эмери казалось, что пламя вот-вот погаснет, но нет: костер разгорелся с новой силой. Теперь в ночи пылал гигантский темно-лиловый шар, внутри которого корчилось и постепенно исчезало тело: оно все время было отчетливо различимо в самой середине костра – точно зародыш внутри яйца, черный, изломанный, угловатый скелет с поджатыми к животу ногами. Затем раздался оглушительный гром, словно лопнул, ударившись о землю, большой мех с водой, и тело разлетелось на множество крохотных частиц. Тотчас же пламя вновь сделалось оранжевым.

– Здесь кто-то есть, – сказала Уида, отстраняясь от Эмери. Только после этого он понял, что все это время они трое стояли, обнявшись: Уида в середине, положив руки на плечи обоим мужчинам.

Эмери оглянулся. Из мерцающего тумана на тропинку, в круг оранжевого света ступили четверо, и поначалу Эмери воспринимал их только сплошными тенями, сгустками темноты, имеющей человеческие очертания, – но то была успокаивающая, живая темнота, не мертвая, не пустая, но заполненная и теплая.

– Нет! – со стоном выговорила Уида и запустила пальцы себе в волосы. – Отец!..

– Здравствуй, беспутная дочь! – закричал рослый человек в длинном плаще с капюшоном и бросился к ней навстречу. Уида подхватила юбки и помчалась прочь, и они обежали вокруг костра раза два, прежде чем второй человек, тоже в плаще, не подставил Уиде ногу, так что она растянулась во весь рост на земле.

– Ай! – завопила Уида, цепляясь за корни дерева, пересекающие тропинку, точно торопливо ползущие куда-то змеи. – Ай! Помогите! Эмери!

Тот, кого она назвала своим отцом, наклонился над лежащей женщиной и ухватил ее за талию.

– Вставай, Уида, ты попалась! – объявил он с торжеством.

Она несколько раз дернулась, но в конце концов встала. Он откинул капюшон и поцеловал ее в лоб.

Теперь Эмери мог оценить, насколько права была Уида, когда говорила о внешности своих родственников. Отец ее действительно немного напоминал женщину – особенно если искать этого сходства: тонкий в кости, с изящными чертами, длинными волосами. Но повадка у него была опасная, совсем не женственная: он держался как человек, привыкший жить среди постоянной опасности.

«Приграничье, – подумал Эмери. – То, о чем в Королевстве никогда не говорят, потому что это не имеет никакого отношения к жизни людей. Это касается только Эльсион Лакар...»

Уида тряхнула растрепанными волосами.

– Ну, я рада видеть тебя, – нехотя выговорила она. – Теперь ты доволен?

– Что вы тут делаете? – осведомился ее отец. – Жарите бедную лошадь?

– Нет – того, кто убил ее, – сказала Уида рассеянно, оглядывая тех, кто явился вместе с ее отцом на свет огня.

Эльсион Лакар поднял руку, подзывая своих спутников, и Уида увидела их в ярком свете костра: невысокую девушку с круглыми плечами, прозрачного старика с золотистым мерцанием вокруг лба – тенью короны, которая в приграничье делалась почти незаметной, и за плечом девушки – высокого человека, который глядел так, будто до сих пор не оправился от какого-то сильного потрясения.

Меньше всего Эмери ожидал встретить здесь тех, ради кого он, собственно, и предпринял свое путешествие. Он даже не сразу их узнал, до такой степени велика оказалась для него неожиданность.

Они тоже в первое мгновение растерялись. Мужчина, стоявший чуть позади девушки, осторожно обнял ее и привлек к себе, словно пытаясь защитить.

Уида покачала головой:

– Ну и ну! И Чильбарроэс, вечный ворон, тоже здесь! Когда же вам обоим надоест шастать по туманам?

– Никогда, – заявил Чильбарроэс, подходя ближе. – Вот еще! Кто же будет обитать в приграничье, если его покинем мы?

– Пара-другая чудовищ, – ответила Уида. – Вот уж кто бы не помешал, так это несколько добрых монстров. Прожорливых и все такое. Это позволило бы избежать множества бед.

– Если чудищ не истреблять, они начинают бесконтрольно плодиться и могут хлынуть в населенные миры по обе стороны границы, – сообщил Чильбарроэс.

– Чудища не склонны размножаться, – возразила Уида. – Им не свойственно стремление любить.

– Размножение возможно и без всякой любви, – с серьезным видом отозвался ее отец.

– Аньяр! – воскликнул Чильбарроэс возмущенно. – Здесь находятся невинные девушки. Будь сдержанней в речах.

– Я имел в виду – почкование и пускание корешков из сломанного прутика, – сказал Аньяр. – А ты что имел в виду?

– Я вообще не говорил о размножении, – был ответ Чильбарроэса. – Об этом беседовал ты со своей взрослой дочерью. Кстати, спроси у нее – чем она здесь занимается. Мне не нравится, что Уида бродит, где ей вздумается, и чинит непотребства, не спросив разрешения у старших.

Аньяр, Уида и Чильбарроэс говорили нарочито громко – очевидно, желая, чтобы все прочие участники насладились их доброй дружбой и чувством юмора. Однако все усилия блеснуть пропали втуне: Эмери почти не слушал их. Его интересовали только те двое, что молчали, и он направился к девушке и охранявшему ее человеку.

– Элизахар, – окликнул его Эмери. – Здравствуйте...

Элизахар почувствовал, как напряглась Фейнне: она вслушивалась в голос, заговоривший так близко и так для нее внезапно. Неожиданно лицо девушки расцвело улыбкой.

– Эмери! – воскликнула Фейнне. И крепче прижалась к Элизахару. – Я узнала его! – похвасталась она.

Он чуть наклонил голову и провел губами по ее волосам.

Эмери ошеломленно наблюдал за обоими. Элизахар засмеялся, и, слыша его смех, расхохоталась и Фейнне.

– По-моему, вы неприлично счастливы, – сказал Эмери.

– Вероятно, – не стал отпираться Элизахар.

– И что прикажете с этим делать? – осведомился Эмери.

– Тут уж ничего не поделаешь, – весело согласилась Фейнне.

– Что я доложу вашим родителям, любезная госпожа? – очень строгим тоном вопросил Эмери. – Ваш отец обеспокоен. Впрочем, обеспокоен – немного неправильное слово. Он сходит с ума. Ваша мать видит страшные сны. Каждую ночь.

– Знаю, – сказал Элизахар. – Я видел ее сны.

– Какое совпадение – я тоже! – парировал Эмери. – В дневное время суток госпожа Фаста пребывает в уверенности, что некий наемник и грабитель с большой дороги украл ее дочь и теперь пользуется беспомощным положением молодой девушки. Я потратил немало сил на то, чтобы убедить госпожу Фасту в том, что она ошибается...

– Мама волнуется совершенно напрасно, – сказала Фейнне.

– А господин Одгар?

– Он... – Фейнне чуть помрачнела и тут же засияла вновь: – Но я же вернусь!

– Господин Одгар немного лучшего мнения обо мне, нежели госпожа Фаста, – вступил Элизахар.

Эмери безнадежно махнул рукой:

– Делайте что хотите. Только имейте в виду: на поиски госпожи Фейнне меня отправила сама королева.

Фейнне коснулась кончиками пальцев губ Элизахара.

– Что я должна делать?

– Что хотите...

– Я должна вернуться?

– Вы совершенно не обязаны возвращаться, – сказал Элизахар.

– А вы поедете со мной, если я все-таки вернусь?

– Да, – сказал Элизахар.

Фейнне взяла Эмери за руку и вздохнула:

– Я счастлива – и оттого невероятно поглупела.. Впрочем, я и прежде не была особенно умна, но теперь это просто что-то ужасное! Посоветуйте: на что решиться? Я должна утешить маму и отца, а еще... – Она чуть омрачилась: – Я едва не забыла об этом! Я должна узнать, что случилось с нянюшкой!

– Да, – подтвердил Элизахар, – достопочтенная матрона пропала. Во всяком случае, когда мы с Фейнне выбрались из передряги – назовем это так, – няни с нами уже не было. Она потерялась на одном из этапов нашей кампании.

Эту тираду Эмери пропустил мимо ушей: его интересовало только одно, и он быстро спросил Элизахара:

– Так вы возвращаетесь в Мизену?

Элизахар повернул голову к Фейнне и посмотрел на нее, ожидая, что она скажет, но Фейнне молчала. Тогда он проговорил:

– У нас есть причина остаться с Эльсион Лакар.

– Какая? – тотчас спросил Эмери.

– В их мире госпожа Фейнне может видеть...

Они задержались в приграничье еще на несколько дней. По крайней мере, так им казалось, потому что ни восходов, ни закатов здесь не случалось: то становилось темно, то вдруг светлело, но, как установил Эмери, всегда через неравные промежутки. Как будто свет появлялся и исчезал совершенно произвольно.

На Кустера все происходящее произвело странное впечатление. Он замкнулся в себе и по целым дням лежал у костра. Не того, на котором сожгли тело Тандернака, но другого – маленького, разведенного Аньяром и Чильбарроэсом в знак присутствия в туманах жизни.

Раз за разом вставал в его памяти тот жуткий миг, когда из пустоты вышел этот человек и, не произнеся ни единого слова, перерезал горло лошади. Холодная жестокость этого поступка ранила Кустера, как ему казалось, насмерть: он не мог забыть, не мог успокоиться. Ему приходилось видеть, как погибают животные, как они болеют и умирают, даже те, за которыми он ухаживал. Но это происходило в порядке вещей. То, что сделал Тандернак, выходило за рамки обычного порядка, было неестественным – и оттого пугало. Кустеру казалось, что он никогда уже не станет прежним.

Уида, казалось, догадывалась о том, что происходит у него на душе. По крайней мере, она единственная нашла нужным посидеть рядом с Кустером. Он не обращал на ее присутствие ни малейшего внимания. Продолжал лежать, уткнувшись лицом в землю.

Соскучившись, Уида сказала:

– Я подарю тебе лошадь.

Он чуть повернул голову, глянул на нее искоса.

Уида коснулась его плеча.

– Я тебе мою отдам. Она хорошая. Ну, та, которая тебе еще на ярмарке не понравилась. Хочешь?

– Хочу, – сказал Кустер и заплакал.

Уида чуть отодвинулась.

– Ненавижу, когда плачут, – сообщила она.

– Ненавидь себе на здоровье, – проворчал Кустер. – Много ли мне толку от твоего подарка? Все равно хозяин отберет.

– Он такой мерзавец? Вот бы не подумала! – Уида обернулась к Эмери. – С виду не заподозришь.

– Не он, – вздохнул Кустер. Отер лицо, сел. – Господин Эмери – наниматель, а настоящий хозяин – в столице...

– Сколько же у тебя хозяев? – Уида прищурилась.

– Больше, чем мне бы хотелось...

Уида устроилась удобнее – то есть навалилась на своего собеседника, как на стену, и положила голову ему на плечо.

– Всегда хотела спросить: как вам это удается... – протянула она. Нашла на ощупь сухую палочку, принялась нервно крошить ее в пальцах. – Надо мной вот вообще никого нет. Понимаешь? Только небо. Даже отец надо мной не волен. Делаю что хочу. Ничего худого, кстати, не делаю – но это мой собственный выбор... А как живете вы – такие, как ты? Сколько над тобой господ?

– Всегда есть один, который ближе других, – обычно он-то самый зловредный, – сказал Кустер. – Но тут уж какой попадется. Иногда – как господин Эмери, вполне недурной. А иногда – хоть в реку бросайся да тони. Способ – единственный: искать лазейки. Между всякими обстоятельствами всегда найдется хотя бы одна лазейка. Опять же, возможности воровать по мелочи: это очень выручает. Знакомства в нужных местах. Умение врать. Словом, множество приспособлений. Вот для того, чтобы ездить верхом, сколько всего нужно! И седло, и уздечка, и попона... стремена... Понимаешь? – Кустер немного оживился. – Моя жизнь – похлеще верховой езды, но у меня-то припасен полный набор приспособлений.

– Ясно, – сказала Уида. – Стало быть, лошадь тебе дарить – бесполезное дело.

– Выходит, что так, – признался Кустер.

– Пропадать тебе, Кустер, ни за что, – подытожила Уида и встала так неожиданно, что он едва не упал.

Глянув на нее снизу вверх, он надулся и снова уставился на огонь.

Кустер был единственным, кого не занимала личность Тандернака. «Господские дела», так он это называл.

Эмери, напротив, был чрезвычайно обеспокоен случившимся. Немало времени он провел в разговорах об этом с Аньяром и Чильбарроэсом. Чильбарроэс считал подобные беседы бесплодными.

– Главное – он мертв и сожжен, – заявлял прозрачный старик с призраком короны на голове. – Есть ли смысл докапываться до того, кем он являлся при жизни? Не вернется – и хорошо. Мы ведь не пытаемся установить, какие подвиги совершали все убиенные нами монстры...

Аньяр, напротив, отнесся к проблеме гораздо более серьезно.

– Он был злом, – рассуждал эльф. – Что есть зло?

– Ну, началось... – безнадежно махнул рукой Чильбарроэс.

Эльфа он, впрочем, нимало не смутил.

– Зло есть отсутствие, которое возомнило себя отдельной сущностью, – продолжал Аньяр. – Зло есть пустота. Отрицание – сплошное «не»: недоброта, нелюбовь, немилосердие, некрасота... Подобное отрицание не может удерживаться в рамках пассивности – рано или поздно оно становится агрессивным. Оно любит действовать. Ему необходимо действовать, иначе оно начинает ощущать вонь собственного гниения. В действии же обнаруживается и истинная его природа, ибо в каждом своем проявлении оно невыразимо пошло...

– Он принадлежал к народу Эльсион Лакар, – сказал Эмери. – Этот отвратительный, гнусный, жестокий человек. Эта нелюдь. Я не могу понять – как такое возможно.

– Эльсион Лакар – не гарантия доброты, чистоты, красоты и так далее, – возразил Аньяр.

Чильбарроэс приставил к голове друга растопыренные пальцы, изображая «рога», пошевелил ими и убрал руку – шутку не поддержали.

– Он был один из вас, – повторил Эмери. – Я убил одного из Эльсион Лакар.

– Дважды, – добавил Чильбарроэс. – Кажется, пора рассказать о том, как вам это удалось.

– Первый раз был не я, – сказал Эмери. – Тут какая-то ошибка.

И сразу пожалел о сказанном, потому что поймал на себе пристальный взгляд Элизахара. Фейнне спала, устроившись у него на коленях, но сам солдат бодрствовал и внимательно слушал разговоры. «Кто он такой? – в очередной раз задумался Эмери. – Сержант, как же... В жизни не поверю, что он обыкновенный сержант. Есть что-то еще... Что-то еще, о чем он не счел нужным сообщить никому из нас. Предпочел, чтобы студенты выгоняли его из своего любимого кабачка, не желая сидеть за одним столом с лакеем. Я должен был догадаться раньше. Я должен был догадаться...»

Аньяр провел ладонью перед огнем, и внутри костра неожиданно начали возникать картины, смутные, неопределенные, похожие на обрывочные сновидения. Чильбарроэс подсел поближе к своему другу и заявил:

– Грубо сработано.

Сон, который был выбран прозрачным стариком из множества видений, оказался ясным и четким. Этот сон снился герцогу Вейенто долгие годы, с небольшими вариациями, но всегда один и тот же. Сон о предателе, который согласился отравить лезвие кинжала и убить королеву Ринхвивар. Сон о том, кто исказил свою природу и испортил свою кровь, а после передал ее по наследству потомкам, рожденным от обычных женщин.

Элизахар уже привык бродить по чужим сновидениям, но для Эмери это оказалось серьезным испытанием. Он заблудился посреди этого сна и начал звать на помощь, хватаясь руками за холодные влажные стволы деревьев и срывая голос, но не слыша сам себя. Он находился одновременно возле костра, на тропинке, в густом лесу – и где-то далеко в горах, возле пещер. Он был и собой, и герцогом Вейенто, и тем эльфом, который решился на предательство, и в его ушах стучала отравленная кровь. Она давала о себе знать каждое мгновение, она медленно убивала его.

Неожиданно Эмери понял, что умирает. Его схватили и потащили в глубину пещеры, в самое сердце темноты, и там бросили на пол. Он хотел пошевелиться, но не мог двинуть ни рукой, ни ногой, и самым ужасным было то, что он знал: никогда в жизни он не сможет больше пошевелиться. Ему дозволено только открывать и закрывать глаза. Бесполезное занятие: вокруг царила непроглядная ночь.

И наступила боль. Она явилась и не пожелала уходить. Боль и неподвижность. Кричать не имело смысла, никто не слышал. Смотреть не на что – только тьма вокруг. Он ждал, когда придет усталость и заберет его. Только отравленная кровь стучала в висках нестерпимо.

– Он умер, – громко и хрипло проговорил Эмери. Теперь он слышал собственный голос.

Никого вокруг. В бреду умирающего мелькнул Медный лес, и вдруг боль отпустила: из-за деревьев, делаясь все более отчетливым, выступил Элизахар. Эмери попытался дотянуться до него рукой, но по-прежнему оставался недвижим: те, кто прибил его руки и ноги к каменному полу, сделали это на совесть.

Элизахар подбежал к нему сам и начал вытаскивать железные штыри. Он избавил от них руки Эмери, затем вдвоем они освободили его ноги.

– Вставай, – сказал Элизахар. – Можешь встать? Держись за меня.

Эмери принял предложенную ему руку и, шатаясь, поднялся.

– Где мы? – спросил он шепотом.

– Во сне, – ответил Элизахар. – Идем. Ты помнишь ту музыку?

– Фейнне, – сказал Эмери. – Фейнне. Она как якорь. Я играл на клавикордах и видел Фейнне.

– Да, – откликнулся Элизахар. – Я тоже ее видел.

Они сделали шаг, другой – и неожиданно оказались возле костра. У Эмери болело все тело. Элизахар сидел на противоположной стороне, по-прежнему обнимая Фейнне, и внимательно смотрел на Эмери.

– Я вернулся, – сказал молодой дворянин. – Проклятье! Не надо больше так делать!

– Ты ведь хотел знать, – напомнил Чильбарроэс.

Эмери немного помолчал, собираясь с духом. Потом спросил:

– Если я теперь засну – не будет больше таких снов?

– Постараюсь не спать, – кратко обещал Чильбарроэс.

Бесконечное сидение у костра длилось и длилось, и в конце концов Эмери начало казаться, что оно приобрело протяженность целой жизни. Иной человек успевает родиться, вырасти, обрести семью и обзавестись старческими привычками, а шестеро все сидели возле костра и время от времени обменивались репликами, но по большей части смотрели в огонь и ничего не делали.

Иногда они спохватывались и отправляли Кустера в лес за хворостом, чтобы огонь не угас, но такое происходило нечасто. Кустер впал в тоску: слова Уиды разбередили его. Если бы эльфийка предложила ему сделаться лошадью, Кустер не сомневался бы ни мгновения и с радостью ухватился за шанс изменить свою жизнь. Но она говорила о том, чтобы избавиться от всех господ, , какие только имеются, и раз и навсегда отказаться от извилистого жизненного пути по «лазейкам», о которых он так простодушно ей рассказывал.

Кустер сперва страстно захотел жить сам по себе, а после столь же страстно убоялся этого, и теперь его разрывала печаль.

Вид скорбного Кустера начал нешуточно раздражать Эмери, так что молодой дворянин с трудом удерживался от декламации стихотворений Пиндара – преимущественно о разложении, гниении и трупах. В частности, у Пиндара имелось чрезвычайно нудное, хотя довольно сильное по выразительности стихотворение (виноват, элегия) насчет дохлой лошади. И мелких падальщиков, которые поселились у нее в брюхе с известными целями.

Уида почти не отходила от своего отца. Эмери не без удивления понял, что за время разлуки – видимо, довольно долгой – Аньяр и его дочь успели соскучиться друг по другу. Поразительное внешнее сходство, бывшее, вероятно, также отражением и сходства внутреннего, не мешало им оставаться близкими друзьями. Глядя, как они жадно, торопливо общаются, трудно было поверить в то, что рассказывала Уида о своих отношениях с родственниками. По всей вероятности, ссориться они начнут приблизительно через неделю совместной жизни.

Уида занимала почти все мысли Эмери. Он не представлял себе, как перейти к главному делу: к разговору о Королевстве. Ему было неловко даже за свои мысли – по правде сказать, Эмери приходилось понуждать себя формулировать их самым откровенным, даже циничным образом. И в который раз уже он вынужден был признаться самому себе в том, что дядя Адобекк восхищает его с каждым днем все больше и больше.

Адобекк занимался политикой много лет. Адобекку приходилось рассуждать о возвышенных предметах весьма низменным образом. Например, Эмери был уверен – теперь-то уж точно! – в том, что Адобекк многократно рассуждал об эльфийской крови. Причем – в выражениях, которые воспитанный человек не решился бы повторить не то что при дамах, даже при более-менее воспитанных мужчинах. Для солдата из армии Ларренса – в самый раз. Но – только для солдата. Не для сержанта.

И все же дядя Адобекк умудрился сохранить на удивление чистое сердце. Он сберег способность любить – и до сих пор обожал королеву, сочетая в себе возлюбленного, верноподданного и старого друга.

Эмери так не мог. Когда он рассуждал сам с собой касательно Уиды, ему казалось, будто он теряет невинность. И не с любимой женщиной (и, если уж на то пошло, даже не с приятным мужчиной!) – но с какой-то омерзительной бабищей, среди вонючих, пропахших потом и благовониями простынь. И уж конечно не из любви – ради денег.

Ощущение было невыносимым. Эмери яростно хотелось отправиться на кухню дядиного дома, потребовать горячей воды – много! – и забраться по подбородок в бочку, служившую ванной.

Внутренний диалог Эмери с самим собой происходил следующим образом: «Ты искал эльфийку. Ты нашел эльфийку. Теперь осталось немногое: уговорить Уиду отправиться с тобой в столицу. Вперед, мой мальчик! Королевство надлежит напоить свеженькой эльфийской кровушкой, иначе... Иначе – лучше не думать».

«Уида – дочь Аньяра, а Аньяр обитает в приграничье. Он не любит возвращаться в мир Эльсион Лакар. Если тот предатель сумел передать всем своим потомкам порченую эльфийскую кровь, то как я могу быть уверен в том, что и Аньяр не испортил кровь своей дочери? Привычки у обоих одинаковы... Она не только бродяжничает, но и ворует – сама признавалась...»

«И как ты заговоришь о своих делах с этой дамой и ее отцом? – подзуживал сам себя Эмери, растравляя собственные душевные раны. – Дорогая Уида. У меня вот какая сложная проблема. Нашему принцу, Талиессину – может быть, слышали, – позарез нужна невеста чистых эльфийских кровей. Вы по ряду причин не подходите – так помогите мне подобрать какую-нибудь благовоспитанную эльфийскую деву...»