Синий язык пламени поднялся выше, озаряя лицо незнакомца. Все в этом мире шевелилось и казалось одушевленным, кроме того человека, и неподвижность прибавляла ему величия. Юное, узкое лицо казалось высеченным из полудрагоценного камня: оно было двуцветным и охотно принимало на себя любой отблеск света, будь то от костра или золотого венца на голове.

Точно искусственные, свились локонами на голове медные волосы; несколько белых прядей рассыпались среди них, отчего шевелюра казалась совершенно пестрой. Такими же пестрыми были и глаза, зеленые с желтой россыпью точек вокруг зрачка.

Человек этот не был красив. Длинноносый, с острым подбородком, рябой: если материалом для создания его образа и послужил какой-то самоцвет, то поверхность этого самоцвета долго подвергалась воздействию ветра и дождей – она вся была в щербинах.

– Помоги мне! – повторил Элизахар.

Юный человек впервые изменил положение. Он приподнял руку, разрушив тяжелые капли на своей перчатке. Повернул голову. Чуть приоткрыл губы.

Элизахар смотрел, как он встает. Разгибает колени, поднимается на ноги. Синий свет костра, обезумев, метался по золотой короне. В тумане носились длинные ломкие голубые лучи, и серые клубы, пронизанные ими насквозь, рассыпались росой. Все больше прозрачных окон появлялось в густой влажной пелене.

Человек приблизился, наклонился и рукой в перчатке ухватился за нечто, мешавшее Элизахару дышать. Медленно, причиняя жгучую боль, из тела вышла первая игла, и следом за нею потекла горячая кровь. Исчезновение второй Элизахар почти не заметил – его сразу охватила слабость.

Лежа на земле и глядя снизу вверх на неправдоподобно юное, испорченное щербинами лицо, он еще мгновение пытался узнать незнакомца, а после уплыл по синей реке.

Но ничто не исчезло. По-прежнему рядом находился юноша в короне, и по-прежнему пылал костер, только в глубине пламени начали появляться красноватые полоски. Туман окончательно рассеялся. Медные стволы деревьев поблескивали, усеянные крохотными капельками воды. В другом мире вставало солнце, но здесь, между мирами, рассвет угадывался лишь по тому, как менялся цвет коры у древних деревьев.

Юноша в короне молча смотрел на человека, истекавшего кровью у его ног. Затем поднял лицо к небу и позвал кого-то:

– Аньяр!

По-прежнему было тихо, и неожиданно между деревьями появился второй: очень высокий, с черной кожей и очень светлыми голубыми глазами. На миг руки обоих переплелись, затем Аньяр склонился над лежащим и начал рассматривать его.

Человек в короне спросил:

– Какой я теперь?

Голубые глаза на черном лице блеснули:

– Ты вернулся, Гион. Все осталось прежним.

Течение синей реки внезапно сменило направление, и от этого у Элизахара закружилась голова. Он не понимал причины такой странной перемены, хоть и знал, что должен был бы ее знать; это ощущение мучило его. Ему не нравилось, что воды потащили его обратно. Куда? Там, в сплошной синеве, было чересчур хорошо – должно быть, поэтому. Всегда найдется кто-то, кто не допустит чтобы Элизахару было чересчур хорошо. Даже удивительно: почему судьба тратит столько усилий на то, чтобы испортить жизнь какому-то солдату. Даже в его смерть вмешаться не побрезговала.

Потом он услышал музыку. Она доносилась издалека – из какого-то недостижимого места – и тем не менее была различима совершенно явственно. Элизахар даже узнал инструмент – клавикорды. Кто-то играл, уверенно извлекая из клавиш нежную, неспешную мелодию.

Что-то знакомое почудилось Элизахару в этой музыке. Вряд ли он слышал ее когда-либо в прошлом. Он мало музыки слышал на своем прежнем веку, а эта не была похожа ни на полковой марш, ни на бацанье плясовой в каком-нибудь захудалом трактире.

Река, как назло, замедлила течение и теперь еле двигалась. Элизахар почти не приближался к источнику музыки, а ему болезненно хотелось услышать ее лучше.

И, как будто угадав его желание, она зазвучала громче. К первой теме прибавилась вторая, аккомпанемент подхватил и подчеркнул ее. Теперь музыка была повсюду, она заполняла мир и придавала ему форму; в ней заключался смысл существования. Настал миг, когда Элизахар перестал сомневаться: отныне он твердо знал, что именно слышит и откуда знает каждую ноту, каждую вариацию, посылаемую неведомым музыкантом в бесконечность всех миров, какие только существуют.

Эта музыка была Фейнне.

Бегущие пальцы мгновенно вызывали к бытию её гибкий стан, точно очерчивали его в воздухе горящей линией, которая держится еще секунду, прежде чем растаять. Упавшая на клавиши кисть бережно изымала из инструмента гармонический аккорд, и тотчас появлялось милое лицо с подбородком сердечком и широко расставленными невидящими глазами; оно плыло перед взором и медленно таяло вместе с угасанием звука.

Кто-то воскрешал Фейнне, вызывал ее во внешний мир с помощью музыки – и сотворил хрупкую, постоянно разрушающуюся и постоянно возрождающуюся вселенную по имени Фейнне.

Музыка становилась шире, а образ девушки – все более прочным и ярким. Наконец он утвердился совершенно, от кончиков пальцев на ногах до пушистых каштановых волос, собранных в пучок на затылке. Элизахар крикнул:

– Фейнне!

В то же самое мгновение волна вынесла его на берег, и его пальцы вцепились в корень растущего там дерева, а музыка, разразившись последним торжествующим аккордом, смолкла. Образ Фейнне вспыхнул ослепительными красками и погас.

Элизахар лежал на берегу и тяжело переводил дыхание. Оранжевое пламя весело прыгало по дровам. Густая зелень травы обжигала зрачки.

– Садись к нам, – проговорил чей-то голос совсем близко.

Элизахар ухватился покрепче за корень и выбрался к костру. Ему сразу стало тепло; холод, сжимавший грудь, отпустил, и он с наслаждением вздохнул.

– Садись же, – повторил голос чуть раздраженно.

Что-то в этом голосе показалось Элизахару знакомым. Он глянул на говорившего сквозь ресницы и увидел прозрачного старика, с которым проделал долгий путь к охотничьему домику – в попытке освободить и спасти Фейнне.

– Чильбарроэс! – прошептал он.

– Больше нет, – был ответ. – По крайней мере, на это время.

Чья-то рука подхватила Элизахара и помогла ему устроиться. Черная рука, сильная, с благородными пальцами.

Теперь он видел обоих: медноволосого юношу с короной на голове и чернокожего эльфа с синими глазами. Оба рассматривали солдата с одинаково недовольным выражением, которое проступило на их – таких разных – лицах.

Эльф проговорил:

– Тебе видней, брат, но в последние годы ты начал совершать слишком много ошибок...

– Только не эту, – отозвался Чильбарроэс. – Он – не ошибка. Я уверен.

– Я страшно голоден, – сказал Элизахар. – У вас найдется, что поесть?

Чильбарроэс пожал плечами, а его спутник поворошил угли чуть в стороне от веселого пламени и вытащил серую от золы тушку рыбы.

– Дай, – сказал вдруг Чильбарроэс. – Дай мне попробовать, Аньяр!

– Э, да ты и в самом деле вернулся, Гион! – воскликнул темнокожий эльф, ловко отводя в сторону руку с печеной рыбиной. – Нет уж, сперва тому, кто первым попросил.

– Не слишком ли ты любезен с каким-то наемником? – осведомился Чильбарроэс. – Не совершаешь ли ты ошибку?

– Не больше, чем ты, – возразил Аньяр.

Элизахар вырвал рыбу у него из пальцев и, пачкаясь в золе, начал грызть. Силы возвращались к нему с каждой секундой. Он и узнавал, и не узнавал место, где они находились: что-то неуловимо непривычное ощущалось в здешнем воздухе, но лес, несомненно, был тот же самый. И оба его спасителя, сидевшие справа и слева от костра, представлялись давними знакомцами. Чуть позже он поговорит с ними. Чуть позже.

Усилием воли он отложил рыбину, но тут Аньяр, посмеиваясь, извлек из пепла вторую, и молодой человек в короне завладел ею.

Прошло невероятно много времени: река проносила мимо них вздувающиеся синие воды, небосклон незаметно двигался над головами, костер то угасал, то вновь оживал после новой порции дров, и берег делался все более обжитым, а незнакомцы – все более родными, так что спустя неопределенный срок Элизахару начало казаться, будто он здесь и родился, здесь и провел большую часть жизни – рядом с этими людьми.

Его не удивляла больше ни черная кожа Аньяра, ни корона на голове Чильбарроэса. Ни даже то обстоятельство, что чернокожий и синеглазый эльф называл Чильбарроэса именем первого короля – Гион. Все было закономерно, все, несомненно, имело свою причину – какую-то очень важную. Все, даже присутствие Элизахара в новом для него мире. В мире, который назывался «Фейнне».

– Итак, – заговорил наконец Гион-Чильбарроэс, – хотел бы я знать, почему вы оба тут расселись с таким видом, будто не знаете, кто я такой?

– Вы – Чильбарроэс, мой господин, – сказал Элизахар. – Я знаю, кто вы такой.

Чильбарроэс расхохотался. Элизахар впервые видел, чтобы его полупрозрачный спутник так веселился. В нем переполнилось смехом все: искры прыгали в пестрых глазах, рябины на лице сделались разноцветными и тоже смеялись. Улыбнулся и Аньяр.

– О нет, – вмешался в разговор эльф, – ты – Гион, ты мой брат. Я не знаю никакого Чильбарроэса.

– Поэтому и не мог встретить меня за все эти годы, – упрекнул его юноша в короне. – Поэтому я и был так одинок.

– И наделал столько ошибок, – добавил Аньяр.

Элизахар сказал:

– А мне уже все равно...

Он улегся на землю, сунул ладони под голову. Ему сделалось блаженно. Он был сыт, согрет и исцелен, и его спутники, кем бы они ни были, не требовали от него – по крайней мере в ближайшее время – ровным счетом ничего...

Аньяр устроился рядом с ним, голова к голове. Солдат видел, как поблескивает раскосый синий глаз эльфа.

– Что именно тебе все равно? – спросил Аньяр.

– Кто он такой, Гион или Чильбарроэс, – пояснил Элизахар.

– Но ведь от этого зависит – все! – . возмутился Аньяр. – Он взял себе другое имя, когда сменил естество. Как можно быть рядом с кем-то, если не понимаешь сущности его естества? Как можно идти вслепую?

– Еще как можно... – Элизахар вздохнул и неожиданно признался: – Я бывал слеп. После ранения. Ничего не видел несколько месяцев. Жил у женщины и не знал даже, как она выглядит, молодая она или старая.

Аньяр сморщил нос.

– Ничего не стоит твое откровение, – сообщил он. – Дешевка. Ты ведь знал, что живешь у женщины. Этого было вполне достаточно... Кстати, какой она оказалась?

– Обыкновенной, – сказал Элизахар.

– Обыкновенная женщина – большая редкость. Стоило воспользоваться случаем. Почему же ты не остался у нее?

– Не знаю...

На самом деле Элизахар лукавил: прекрасно он все знал. Здоровым он был ей не нужен. Когда она поняла, что зрение возвращается к Элизахару, то сделалась холоднее; а стоило ему почувствовать себя достаточно крепким, чтобы ходить самостоятельно, она указала ему на порог.

Да еще обставила все так, чтобы он ощутил себя виноватым. «Конечно, – говорила она подругам, – пока он не мог без меня обходиться, я могла быть спокойна; но стоит мужчине почувствовать волю...» И пожимала плечами, ничуть не удивленная мужской неблагодарностью.

– Я был слепым, – повторил Элизахар. – Я бывал слепым и после, когда видел внешнее, но не проникал во внутреннее. Я вполне могу жить рядом с кем-то, даже не зная, кто он: человек или эльф, призрак или живая плоть.

– Еще одна странность, – сказал Аньяр. – Ты можешь довольствоваться неполнотой. Доказывает ущербность твоего способа восприятия.

– Вовсе нет, – возразил Элизахар. – Напротив. Твое стремление познать в спутнике все, от его природы до его ближайших намерений, сильно ограничивает твою способность любить. Ты не оставляешь другому права на обладание собственной тайной. Ты не позволишь ему даже насладиться, открыв тебе свою тайну – в знак дружеского доверия.

– Ты уверен, Гион, что он – солдат? – спросил Аньяр, обращаясь к коронованному юноше.

– Вспомнил и про Гиона! – знакомо фыркнул Чильбарроэс. – Если тебе нужен мой совет, то вот он: насладись раскрытием чужой тайны. Заодно узнай, что и тайны-то никакой нет. Я изучил его. Живой ум – или, выражаясь более точно, отсутствие тупости – и несколько месяцев на лекциях в Академии. Ну и довольно ловкое умение морочить окружающим голову. Вероятно, отточенное в свое время на капралах.

– Со мной все ясно, – сказал Элизахар. – Впрочем, я готов ответить на любой вопрос касательно моей скромной персоны, если вы объясните мне, почему господин Чильбарроэс носит корону и королевское имя.

– Потому что он – король, – был ответ Аньяра. Эльф выглядел немного удивленным.

А Чильбарроэс прибавил:

– Я не стал бы на твоем месте давать подобные обещания, Элизахар, в обмен на столь очевидную разгадку того, что и загадкой не являлось.

– Вы – король? – Элизахар перевернулся на живот, оперся локтями о землю, положил подбородок на ладони.

Чильбарроэс сидел прямо перед ним, как и тогда, в тумане, – на коленях, с выпрямленной спиной. Солнце рассыпалось по его лицу, по его волосам, по одежде; он весь был покрыт пестрыми световыми пятнами, и в какой-то момент Элизахару показалось, что еще немного – и Чильбарроэс исчезнет, растворится в окружающем мире.

– Я король Гион, – сказал Чильбарроэс– Как ты мог не догадаться?

– Это все мое проклятое всеприятие, – пробормотал Элизахар. Он сказал это машинально, однако Аньяр счел его фразу удачной шуткой и долго смеялся.

Гион не пошевелился.

– Я научился ходить между мирами, – сказал он. – Много веков я жил здесь, в мире Нигде, охраняя незримые границы моего Королевства. Несколько раз за столетия появлялись люди, подобные Фейнне, – способные переходить эти границы.

– Фейнне – она... тоже Эльсион Лакар? – спросил Элизахар тихо.

Гион медленно перевел на него взгляд. Зрачки его пестрых глаз были расширены, и Элизахар отчетливо увидел в них свое отражение.

– Нет, – сказал Гион. – Ни Фейнне, ни я, ни ты. Эльсион Лакар – только Аньяр. Мы трое – обычные люди.

– Я бы не назвал тебя таким уж «обычным», Гион! – хмыкнул Аньяр.

Гион качнул короной, разбрызгивая свет.

– Я употребил слово «обычный», чтобы избежать выражения «чистокровный», – пояснил он. – Потому что мне ненавистны расовые предрассудки, а от «чистокровности» до преследований потомков Эльсион Лакар – один шаг.

– Ты слишком долго прожил среди чистокровных людей, Гион, – сказал Аньяр. – В этом причина.

– За тобой не гнались с собаками, – возразил Гион. – Тебя не пытались повесить вниз головой на ближайшем дереве, тебя не тащили связанным на костер только по одному лишь подозрению в том, что твои далекие предки путались с Эльсион Лакар.

– О! – проговорил Аньяр с презрительным видом. – «Путались»! Это вульгарно!

– Так для чего соприкасаться с вульгарностью? – сказал Гион. – Честному человеку не должно подвергать себя виселице. Во всяком случае, добровольно.

– Где Фейнне? – спросил Элизахар. – Вы знаете?

Оба его собеседника переглянулись. Гион засмеялся:

– Обрати внимание, Аньяр, как устроен его ум: он мгновенно выделил из нашего бессвязного разговора то главное, что составляет предмет его профессии, – местонахождение объекта охраны.

Аньяр, однако, не поддержал веселья друга:

– По-моему, он влюблен, а это заслуживает нашего уважения.

– Влюблен! Как непрофессионально! – сказал Гион.

– Где она? – повторил Элизахар.

– Указать тебе точное местонахождение госпожи Фейнне я пока не могу, – отозвался Гион. – Она где-то здесь...

Элизахар тихо засмеялся. Он и сам знал, что она здесь. Как можно находиться в мире по имени Фейнне – и не встретить там саму Фейнне?

– Ладно, теперь мой вопрос, – сказал Гион.

– Какой вопрос? – удивился Элизахар.

– Ты же сам предложил эту игру. Я отвечаю на твой вопрос, ты – на мой. Постепенно мы будем знать друг о друге все...

– Если вы – король Гион, то я и так знаю о вас все, – заметил Элизахар.

– Ну какова самонадеянность! – Гион метнул в сторону Элизахара гневный взгляд. – Что ты обо мне можешь знать?

– Что вы были первым королем, мой господин, что вы взяли в супруги дочь правителя эльфов и принесли на нашу землю кровь Эльсион Лакар...

– А что я делал потом – после того, как моя жена умерла?

Элизахар сказал:

– От горя король Гион утратил рассудок, и спустя год после смерти Ринхвивар он ушел в пустынные земли – и больше никто и никогда не видел короля Гиона...

– Да, – сказал Чильбарроэс. – Вот именно. Никто и никогда. Кроме тебя, упрямая голова! Неужели ты не хочешь знать, куда я потратил мои столетия?

– Если вам захочется, вы и так мне расскажете...

– Ты пытаешься мошенничать, Элизахар, – строго произнес темнокожий эльф. – Я совершенно точно помню условие договора. Там что-то такое говорилось насчет доверия...

– А не было никакого договора! – засмеялся Элизахар.

– В следующий раз, имея дело с людьми, буду заставлять их подписываться кровью под каждым словом! – рассердился Аньяр.

– Давай его просто допросим, – предложил Гион. – Пусть отвечает.

– А если он не захочет?

– Пытать! – произнес Гион и подбоченился с видом суровой решимости.

– Ай, не надо! – закричал Элизахар, дурачась. – Я все скажу.

Два лица, разноцветное и черное, сблизились и надвинулись на него.

Гион сказал:

– Ну вот, наконец-то я узнаю про тебя всю правду... Кто твой отец, Элизахар? Кто твой отец?

Элизахар зажмурился. В самый неожиданный миг обыкновенная болтовня закончилась: дружеский разговор ткнулся в тупик, каким Элизахару всегда представлялись прямые вопросы. Из тупика только один выход – навстречу тому, кто загнал тебя туда. И на прямой вопрос можно ответить только одним способом.

Конечно, оставалось еще молчание. Но Гион – король. Больше чем король – Гион был само Королевство. И Элизахар с трудом выговорил четыре слова, которые никогда прежде не соединял между собой:

– Мой отец – герцог Ларренс...

Очень медленно он открыл глаза. Ничего не изменилось в мире. Все так же неспешно текла река, унося вдаль отражения розовеющих облачков, камыши перешептывались на ветру, и их созревшие бархатные колотушки глухо стукались друг о друга. Вечер не отменил изначального намерения вступать на землю величественно и неторопливо, с полным осознанием своего права.

Только лица вопрошавших стали другими. Гион смеялся, и желтые блики скакали в его глазах; Аньяр недоуменно хмурился.

– Кто такой герцог Ларренс? – спросил темнокожий эльф.

Герцог Ларренс представлял собой странное сочетание отвлеченной абстракции с самой что ни на есть плотской, витальной реальностью. Абстракцией являлось его имя.

Некогда – на заре создания государства – неподалеку от северных границ имелось герцогство Ларра; но последний из герцогов Ларра умер вскоре после исчезновения короля Гиона, и титул перешел к его малолетней дочери. На протяжении нескольких поколений в этой семье не рождалось сыновей; только многочисленные дочери. И каждая приносила мужу в приданое кусок земли, так что в конце концов остался только майорат: замок и три деревни. Это и стало именоваться «герцогством Ларренс» – как бы уменьшительное от имени былого герцогства.

Человек, которого Элизахар назвал своим отцом, унаследовал майорат от деда. В убогих владениях предков молодого наследника видели рано: с юных лет он предпочитал странствовать в компании десятка отчаянных голов. Иногда вся эта компания промышляла разбоем на границах, иногда выполняла деликатные поручения соседей – порой из интереса, а порой и за деньги.

У молодого Ларренса была веселая жизнь. Он обожал приключения. Ему нравилось разыскивать сбежавших крепостных или непокорных дочек, похищенных незнатными любовниками. Он мог найти неверную жену и сделать так, чтобы у женщины навсегда пропала охота искать похождений вне дома.

Чуть позже, когда отряд Ларренса стал больше, молодой герцог начал пробовать зубы на кочевниках, которые время от времени тревожили пограничные земли Королевства. Если появлялась необходимость усмирить бунт или отогнать чужаков подальше от границы, бароны знали, кого призвать.

Спустя пятнадцать лет Ларренс уже стоял во главе большой армии.

Обычно Королевство не содержало регулярной армии. Имелись отдельные отряды у знатных людей. Если стране угрожала опасность со стороны внешнего врага, эти отряды объединялись и под началом какого-нибудь уважаемого дворянина выступали навстречу неприятелю. В других случаях каждый действовал самостоятельно.

Ларренс был первым, кто создал на землях Королевства настоящее наемное войско. За плату эти люди могли все. К Ларренсу стекались беглые, он собирал негодяев и осужденных мошенников и ставил их под свои знамена. Когда необходимость в большом отряде отпадала, Ларренс всегда находил способ избавиться от ненужных людей: заводил их в засаду, отдавал на растерзание кочевникам, устраивал катастрофу на переправе или неожиданный пожар во время ночлега... Способов у него имелось немало.

Поговаривали, будто Ларренс близко дружен с некоторыми вождями кочевников, и это тоже было чистой правдой. Он даже завел себе жен в нескольких племенах.

Крохотное земельное владение позволяло ему носить титул, который оставался преимущественно данью традиции, к тому же не слишком древней. Аньяр ничего не знал о герцоге Ларренсе, потому что в те времена, когда Гион был королем, никаких герцогов Ларренсов еще не существовало.

– Ларренсово отродье? – восхищенно произнес Гион. Он так и сиял. – Бастард?

– Хуже, – сказал Элизахар.

– О свет Ассэ, что же может быть хуже бастарда? – закричал Гион, воздевая руки к тихим небесам.

– Законный ребенок, – сказал Аньяр. – Полагаю, он имеет в виду именно это.

– Глупости! – отрезал Гион. – Я знаю всех дворян в моем Королевстве. У Ларренса действительно имеется какая-то жена с двумя или тремя пискунами на руках. Сидит в майорате. Похожа на грызуна, хотя в молодости была хорошенькая. Ни одного из ее отпрысков не зовут Элизахар. Ни один из ее отпрысков не шляется по Королевству в поисках неприятностей. И уж явно никто из них не воевал в одном из Ларренсовых отрядов, составленных из всякого отребья.

На каждое отрицание Элизахар молча кивал. Наконец Гион исчерпал возражения, и Аньяр спокойно вставил словцо:

– Может быть, дашь наконец ему объясниться?

– Ладно. – Гион пожал плечами.

Элизахар сказал:

– Первая жена. Давно.

Гион сдвинул брови под короной, затем недоуменно проговорил:

– Кажется, припоминаю... Но этот брак длился очень недолго. Она умерла, по-моему...

Элизахар кивнул.

– Кто тебя вырастил? – спросил Гион.

– Дед.

– Почему ты ушел из дома?

– Потому что так захотел мой дядя – брат матери.

– А дед?

– Умер.

– Да ты у нас, я погляжу, сирота! – сказал Гион язвительно.

– Не вижу в этом обстоятельстве ничего забавного, – ответил Элизахар. Он начинал злиться.

– Когда же тебе пришло в голову наняться в армию Ларренса?

– Да вот взяло и пришло...

– С отцом мечтал познакомиться?

– Какое вам дело до меня и моего отца! – закричал Элизахар, теряя терпение. – Может быть, и хотел! Не вижу в подобном желании ничего постыдного.

– Испытал разочарование?

– Нет, – сказал Элизахар. Теперь он снова был совершенно спокоен. – Он оказался в точности таким, как мне рассказывали. Гора яростного мяса. Очень много ест. Очень много пьет. Процесс предпочитает результату. Знает о людях все самое дурное и пользуется этим. Пока в человеке сохраняется хотя бы капля наклонности ко злу, перед Ларренсом он будет беззащитен: мой отец найдет способ воспользоваться самой малой лазейкой и, уж не сомневайтесь, испоганит всякую душу.

– Ну вот, – молвил Аньяр, – выговорился – теперь тебе легче будет.

Не отвечая, Элизахар встал. На берегу он заметил какое-то движение: кто-то шел к ним навстречу. Издалека невозможно было понять, человек это или крупное животное. Просто – некто живой.

Гион тоже поднялся на ноги. Заходящее солнце опустилось так, что все багровые лучи, казалось, собрались на короне, и теперь вся фигура короля была окутана мерцающим сиянием.

Что-то странное было в одиноком существе, которое приближалось к костру. Оно двигалось неуверенно, то и дело останавливалось и озиралось по сторонам.

Аньяр приподнялся на локтях.

– Кто там?

– Пока неясно, – ответил Гион.

– Так уж и неясно! – хмыкнул Аньяр.

Гион повернулся к нему:

– Ты всегда подозреваешь худшее.

Аньяр пожал плечами:

– Богатый жизненный опыт, братишка. Странно, что у тебя его нет.

– Может быть, побогаче твоего, – пробормотал Гион. – Люди бывают сложнее, чем Эльсион Лакар: для любого поступка у человека существует обычно всегда больше, чем одна причина. Чем, кстати, столь успешно пользуется отец нашего Элизахара.

Элизахар безмолвно зашипел сквозь зубы. Аньяр сказал своему другу:

– Не стоит его дразнить. Как бы он тебя на куски не разорвал.

– Не боюсь! – равнодушным тоном ответил Гион. – В нем сильны сословные предрассудки. Человек дворянского происхождения не посмеет поднять руку на короля. Я и раньше замечал в нем следы хорошего воспитания и все терялся в догадках: откуда бы такое...

– Это Фейнне, – сказал Элизахар.

Девушка была теперь отчетливо видна: она стояла на небольшом холме, залитая выразительным медным светом. Косые лучи высвечивали ее всю, делая объемной каждую подробность облика. Элизахар видел, что она одета в лохмотья, что волосы ее растрепаны и кое-как приглажены пятерней, что осунувшееся лицо перепачкано. Она медленно оглядывала местность, точно не зная, на что решиться: то ли идти дальше, то ли остановиться здесь.

Элизахар тихо вскрикнул:

– Она видит!

– Если она и прежде могла видеть в этом мире, то почему бы ей не прозреть в нем и сейчас? – заметил Гион, но Элизахар не слышал его.

– Она видит... – повторял он. И побежал навстречу девушке.

Заметив какого-то рослого человека, который стремительно приближался к ней, Фейнне замерла, а затем спрыгнула с холма в овраг и нырнула в кусты.

– Испугалась, – сказал Аньяр. Он тоже поднялся на ноги и подошел к Гиону. Вместе они наблюдали за погоней.

– Почему она испугалась его? – спросил Аньяр своего друга. – Ты лучше знаешь людей – объясни.

– Она никогда не видела его, – сказал Гион задумчиво. – Полагаю, в этом дело. Будь ты одинокой девушкой – разве ты не бросился бы наутек при виде эдакого верзилы, который скачет к тебе гигантскими шагами?

Аньяр пожал плечами и, судя по его виду, серьезно призадумался над вопросом.

Элизахар тем временем подбежал к тому месту, где совсем недавно стояла, рассматривая речную долину, Фейнне. Прыжок – и он тоже скрылся из виду.

В овраге было сухо, под ногами оглушительно хрустнули сучья. Кусты безмолвствовали. Элизахар наугад пошел в сторону леса и почти сразу увидел мелькнувшую впереди белую фигурку. Он побежал, почти не скрываясь. Девушка тихо вскрикнула и остановилась.

– Что вам нужно? – спросила она, когда он приблизился. Фейнне тяжело дышала.

Элизахар знал, что не стоит рассматривать ее так пристально. Кроме того что это было невежливо, его испытующий взгляд пугал Фейнне еще больше. Но он ничего не мог с собой поделать. Улыбка дрожала в углах его рта. «Наверное, я выгляжу полным дураком», – подумал он.

А вслух проговорил:

– Я не хотел огорчать вас... Пожалуйста, закройте глаза.

– Что?

Вместо того чтобы подчиниться, она вытаращила глаза ещё сильнее.

– Закройте, – повторил он почти умоляюще.

Он не знал, о чем она подумала. Может быть, приняла его за одного из тех милосердных убийц, которые не хотят, чтобы жертва видела обнаженный нож. Побелев, Фейнне отступила на шаг и прижалась лопатками к широкому стволу старого дерева. Потом сказала:

– Делайте что хотите, но глаз я не закрою.

«Ну да, – мелькнуло у него. – Она только что начала видеть. Каждое мгновение зрячей жизни должно быть ей дорого…»

И, подняв руку, сам положил ладонь ей на веки Очень осторожно, стараясь почти не дотрагиваться до прохладной пыльной кожи. Пушистые ресницы задели середину ладони, заставив Элизахара поежиться: прикосновение было невесомым, но ощущение – невероятно сильным.

– Это я, госпожа Фейнне, – сказал Элизахар. – Вы узнаете голос? Теперь узнаете?

Она молчала. Он почувствовал влагу под ладонью: она заплакала.

– Это я, – еще раз сказал он. – Я нашел вас.

– Уберите руку, – попросила она.

Он быстро отнял ладонь и увидел ее лицо, как будто заново созданное – прямо у него на глазах. Фейнне опустила веки.

– Скажите еще что-нибудь.

– Это я, я нашел вас.

– Еще...

– Госпожа Фейнне, я познакомлю вас с королем...

– Еще...

– Я не знаю, где мы проведем эту ночь...

– Еще...

– У меня есть костер.

– Еще.

– Я люблю вас.

Глаза открылись.

– Давно?

– Всегда.

Она снова уложила ресницы на щеку, как будто ей тяжело было держать их на весу.

– А я все пыталась представить себе – как вы выглядите... – сказала она со вздохом. – Внешность – это ведь важно?

– Иногда, – сказал он.

Фейнне взяла его под руку, прижалась щекой к его плечу.

– На чем мы остановились? На том, что у вас есть костер? А кто такой – король? Эльсион Лакар?