– Дрянь! Воровка! Тебя выгонят!

Эти бессвязные выкрики почти заглушались отчаянным визгом.

На лестнице показался Софир, который тащил за собой упирающуюся девочку. Ингалора была совершенно обнаженной, и ее тощенькое тельце странно блестело при свете масляных ламп.

Лебовера встал и, приглядевшись, понял, что сверкают крохотные блестки, которыми Софир обычно украшал свои крашеные ногти. Сотни этих блесток Ингалора налепила на себя, точно чешую. Слезы катились по ее лицу, но она не боялась – она злилась и все норовила ударить Софира кулаком в бок. Он ловко уворачивался, а вот от его затрещин девочка уйти не могла: быстрая крепкая ладонь танцовщика то и дело настигала ее.

Остановившись перед Лебоверой, девочка вдруг набрала в грудь побольше воздуха и закричала что есть сил:

– Хочу! Хочу! Хочу!

Это были первые слова, которые она произнесла более чем за год.

Лебовера взял Софира за руку.

– Отпусти ее.

Он пожал плечами и отошел в сторону, страшно разобиженный. До Лебоверы донеслось его ворчание: «Возится с этой глупой дурочкой, как будто ему других мало...»

Лебовера пропустил это мимо ушей. Он провел кончиками пальцев по телу Ингалоры.

– Зачем ты взяла это?

– Хочу, – упрямо твердила она.

– Ты хочешь быть красивой?

Она задумалась, видимо не вполне понимая смысл вопроса.

Лебовера спросил:

– Может быть, ты хочешь танцевать?

– Хочу! – сказала девочка.

Лебовера засмеялся и, держа ее за руку, подвел к остальным.

Софир сказал капризно:

– Она хоть знает, сколько стоили все эти блесточки?

– Я заплачу тебе, за каждую в отдельности, – обещал Лебовера, но таким зловещим тоном, что Софир счел за лучшее опустить глаза и не продолжать разговора.

С тех пор Ингалора начала разговаривать. Оказалось, что она многое успела понять – и почти все запомнила из того, что слышала во время своего сидения в углу.

Сейчас ей было семнадцать лет, Софиру – двадцать один, но выглядели они ровесниками. Худенькая, похожая на мальчика, Ингалора нравилась своему товарищу – возможно, это обстоятельство послужило одной из причин, по которой Лебовера отправил их шпионить за герцогом парой.

Прощаясь с обоими, Лебовера был грустен.

Ингалора пыталась утешить своего учителя:

– Мы ведь не навсегда расстаемся... Лично я намерена вернуться. Вот разведаем, что там на уме у его сиятельства...

Лебовера не захотел говорить об этом подробно. Просто обнял ее и поцеловал в глаза, в нос, в губы:

– Будьте осторожны – вы оба.

По дороге они обсуждали поручение.

– Ты знал, что Лебовера выполняет задания королевы? – спросила Ингалора у своего спутника.

Он пожал плечами.

– Во-первых, я не уверен, что задание исходит именно от ее величества. По-моему, королева вообще не снисходит до того, чтобы марать себя подобной грязью...

– Ты не можешь винить ее за это! – с вызовом произнесла Ингалора. Королева была ее кумиром – идеальной женщиной.

Софир вздохнул.

– Никто – ни женщины, ни мужчины, ни королевы, ни танцовщики – не должен себя пачкать. Но это – в мечтаниях... в мечтаниях какого-нибудь глупого Софира. В жизни всегда кому-то приходится чистить отхожие места.

– Ты не похож на человека, который зарабатывает этим на жизнь, – заметила Ингалора.

Он смерил ее уничтожающим взглядом:

– Это потому, что я регулярно принимаю ванну с душистыми травами. В отличие от некоторых.

– А я не пачкаюсь, – сказала Ингалора с вызовом.

– Во-вторых, – продолжал Софир, – я вообще предпочитаю не думать о том, чем занимается на самом деле Лебовера. Меня это совершенно не касается. Он приказывает – репетировать номер. Я репетирую номер. Он приказывает – ехать в столицу или выступать в Коммарши. Я выполняю. А если он велел мне обременить свою нежную персону костлявой девицей со скверным нравом и тащиться в Вейенто, то я...

Ингалора замахала руками:

– Понятно, понятно! Можешь не продолжать. Ты до сих пор не простил мне те блестки, что я украла.

– Естественно, – сказал Софир. – Ты хоть знаешь, сколько они стоили?

– Лебовера тебе возместил.

Софир развернулся к своей собеседнице всем корпусом.

– Он не возместил и десятой части. Мне подарил их один человек. Человек был так себе, поэтому я с ним больше и не встречаюсь, но блестки у него имелись – просто чудо!

Он вздохнул.

– Идем. Довольно болтать – только время напрасно тратим...

– Ты куда-то торопишься? – удивилась Ингалора. – Наше приключение только начинается!

– Я хочу поскорее вернуться обратно в Изиохон – к морю…

Музыкантов встретили с распростертыми объятиями, я поначалу Ингалору это даже смутило: она не рассчитывала на столь горячий прием. Все объяснялось между тем довольно просто. Возлюбленная герцога, госпожа Эмеше, всерьез вознамерилась придать своему двору некоторый блеск. За годы жизни с герцогом эта дама успела смириться с тем, что он, по всей вероятности, никогда не назовет ее своей женой. В конце концов, ее это начало устраивать.

Эмеше была младше герцога почти на десять лет. Она рано начала полнеть, но все еще оставалась привлекательной: с пухлыми руками, пухлыми щеками, пухлыми, красиво взбитыми светлыми волосами, госпожа Эмеше зыглядела весьма аппетитно. Она была младшей дочерью очень небогатого дворянина. Еще в детстве она поняла, что судьба, которая ее ожидает, весьма незавидна. В самом лучшем случае она сделается супругой такого же небогатого дворянина, каким был ее отец.

Поэтому когда герцог Вейенто обратил внимание на хорошенькую девушку с невинными круглыми глазками, Эмеше не растерялась. Она оказалась для Вейенто настоящей находкой. Она любила все то, что любил он. Она никогда не вмешивалась в его дела, не ревновала, если он пытался увлечься другими женщинами, не изъявляла желания подарить ему наследника. Один ребенок у нее всё-таки родился, но Эмеше сама отдала его на воспитание за пределы герцогства – и никогда не интересовалась его участью.

Теперь, когда возраст Эмеше близился к тридцати годам, она начала скучать, и ей захотелось прекрасного. Она стала собирать произведения искусства, устроила у себя небольшой, но чрезвычайно изысканный садик, возобновила прерванные некогда занятия музыкой.

Появление артистов оказалось как нельзя кстати. Эмеше приказала разместить их со всевозможными удобствами прямо в замке, чтобы при случае взять у них несколько уроков пластики и танцев, а также обсудить программу их выступлений.

– Его сиятельство сейчас очень устал, – объясняла она. – Он нуждается в хорошем отдыхе. Полагаю, легкий балет с простым и ясным любовным сюжетом был бы вполне уместен. Когда вы сможете показать мне первый вариант?

Они переглянулись, и Софир сказал:

– Хоть завтра...

Он успел оценить богатое убранство ее покоев и прикинул, что эта дама может оказаться весьма щедрой.

И весьма болтливой...

Разнообразие обликов замка Вейенто с самого начала поразило Ингалору. Не выходя за пределы сооружения, можно было существовать в любом из миров, по собственному выбору: здесь были веселый мир изящных развлечений и суровый мир охоты на горных козлов и горных волков, мир конюхов, обихаживающих и выезжающих лошадей, и мир «хозяюшек» – так назывались здесь прислужницы, которые ведали припасами, мир внутренних интриг, связанных с желаниями госпожи Эмеше, и мир интриг внешних, связанных с желаниями самого герцога Вейенто.

Разбираться во всех этих мирах не составляло большой сложности для искушенного человека. Положение артиста имело еще и то преимущество, что позволяло с легкостью переходить из одного мира в другой, не вызывая никаких подозрений.

Где-то, в одном из них, готовилось убийство Талиессина. Воспитанники Лебоверы знали об этом – потому что так им сказал Лебовера.

Новое обстоятельство вторглось в жизнь замка и сильно усложнило задачу королевским шпионам. Через земли Вейеню продвигалась часть войск, возглавляемых Ларренсом. Сам Ларренс находился с другим отрядом – он намеревался выйти к осажденному Саканьясу много южнее, в то время как с севера к той же цели двигалась тысяча пехотинцев с большим обозом: им предстояло подойти чуть позднее.

Замок Вейенто с легкостью разместил в своих стенах тысячу человек. Десятки башен, пристроек, дополнительных стен с казематами – небольшими комнатками внутри собственно крепостной стены, – все эти помещения попросту поглотили солдат, впитали их в себя, точно губка воду.

Но их присутствие резко изменило соотношение между «мирами» замка. Теперь в нем преобладал мир суровых мужчин. Пока подвозили припасы, пока его сиятельство обсуждал с командованием дальнейшие маршруты продвижения войск по территории герцогства, простые солдаты бродили по замку и горным склонам возле него, заводили кратковременные отношения с женщинами и набивали животы лакомствами местного изготовления – кровяными колбасами, жесткой копченой козлятиной, белыми ноздреватыми сырами и мелкими, твердыми яблочками, растущими на горных яблоньках в здешних краях.

В царство госпожи Эмеше этим неотесанным людям, понятное дело, вход был настрого воспрещен; однако этот запрет не имел обратной силы – обитатели замкнутого мирка герцогской любовницы невозбранно покидали его и совершали экспедиции во внешний мир.

Ингалора полагала, что покушение вряд ли готовится там, где обитает нежная Эмеше. Герцогская любовница совершенно не интересовалась внешней политикой. Напротив, если трон перейдет к потомкам Мэлгвина, то есть к ее сиятельному возлюбленному, сама Эмеше навсегда утратит даже тень возможности сделаться его законной супругой. Нет, ее заботы – только о самом герцоге.

Ингалора заговорила о необходимости «вылазки» первая. Софир брезгливо морщился и отказывался:

– Там чересчур много грубых мужчин... Ты женщина, Ингалора, тебе не понять, насколько это отвратительно.

Но его спутница настояла на своем, и они решили дать первое выступление нынешним же вечером, во время большого пиршества, которое герцог задает своим гостям.

«Изысканный балет с легким любовным сюжетом» они отложили для более интимного случая; сейчас же решено было исполнить два танца и спеть пару баллад.

Главный пиршественный зал замка использовался по этому назначению довольно редко. Обычно низкое просторное помещение, занимавшее весь второй этаж башни, было перегорожено плотными занавесями, которые служили здесь внутренними стенами. В многочисленных комнатках, возникавших таким образом, обитали «высшие чины» замка: кастелян, старшие «хозяюшки», начальники замковой стражи.

Устраивая грандиозные пиршества – а случалось это довольно редко, – герцог распоряжался убрать все занавеси, вынести в подвальные помещения все личные веши своих придворных и установить в пустом каменном пространстве длинные разборные столы, которые ради подобных случаев хранились в тех же подвалах.

– Ого! – сказала Ингалора Софиру, когда они вдвоем пришли посмотреть место своего будущего выступления. – Здесь еще просторней, чем на Лебовериной площади в столице!

– Зато голос не потеряется, – он махнул на голые стены, – здесь хорошая акустика.

– Ну да. И чавканье наших почтенных слушателей тоже, несомненно, будет усилено этой самой хваленой акустикой, – добавила девушка, кривясь.

Софир покровительственно похлопал ее пониже спины.

– Такова участь артистов.

– Лучше скажи – шпионов. Приходится заниматься разной ерундой.

– Например, стоять на голове перед сворой пьяных солдат, – задумчиво проговорил Софир. – И петь при этом... Надеюсь, ее величество оценит наши старания.

– Её величество вообще ничего не должна знать о наших стараниях, – возразила Ингалора. – Лебовера очень настаивал на этом условии.

– Вот в чем истинный героизм, Ингалора: умереть за владычицу так, чтобы она даже не проведала о твоей кончине.

– Не говоря уж о том, что ты вообще когда-то существовал на свете, – добавила девушка, лукаво поглядывая на своего огорченного приятеля.

– Ох! – вскрикнул Софир. – Лучше не говорить об этом!

– Ты действительно огорчен?

– Да! – горячо сказал он. – Мне почему-то всегда легче, когда я думаю о том, что королева знает обо мне. А ведь она действительно даже не догадывается...

Ингалора обняла его.

– Зато я люблю тебя. И Лебовера.

Софир вдруг рассмеялся и оттолкнул от себя девушку.

– Думаешь, я этого не знаю? Давай репетировать.

Они попробовали голоса, нашли удобное место для танца, настроили инструменты и ушли, предоставив слугам и дальше таскать блюда и кувшины, раскладывать обеденные ножи и прикалывать к скатертям большие желтые банты.

Замок Вейенто оказал на Аббану странное воздействие: девушку внезапно охватила глубокая печаль. Это было непонятно – даже для нее самой. Слезы выступили у нее на глазах, когда она вместе со своим отрядом ступила на последний участок горной дороги и впереди показалась вычурная твердыня герцогов Вейенто.

– Не могу объяснить, что со мной происходит, – чуть виновато проговорила она, обращаясь к Гальену. – Мне хочется плакать от обиды. Словно меня обманули. Не сегодня – когда-то. Давным-давно. И только теперь этот обман стал очевиден... Мне так жаль, так жаль!

– Чего тебе жаль, Аббана? – удивился Гальен.

Характер подруги до сих пор оставался для него загадкой. Иногда ему казалось, что он понимает ее – в конце концов, они уже давно вместе и вместе пережили немало! Но затем Аббана что-то говорила или делала, и Гальен чувствовал себя так, словно его вновь отбросило к самому началу их отношений. Он ничего не понимал в этой женщине. Возможно, именно потому, что она была женщиной. Существом, сплетенным из противоречий и тайн.

Минуло немало времени с тех пор, как они оба покинули Академию Коммарши. Иногда им казалось, что все случившееся в Коммарши происходило не с ними. С какими-то другими людьми, которых они знали когда-то. Очень давно. В иной жизни. Софена, ее дуэль и смерть, а затем и нелепая гибель Эгрея...

Вскоре после исчезновения Эгрея Гальена и Аббану призвал к себе командир их сотни.

– Ну вот что, умники, – сказал он, не глядя им в глаза и постукивая пальцами по столу, – мы здесь не для прогулок собрались. Вам ясно?

Они переглянулись, и Аббана произнесла:

– Ясно, господин сотник.

– Вот и хорошо, что ясно... – произнес он кислым тоном. – Мне тут пришло распоряжение, – он указал пальнем на потолок, очевидно имея в виду очень высокое начальство, – хотя лично мне оно совсем не по душе. Так и знайте. Я своего мнения скрывать не буду – и с вас тоже глаз не спущу!

Он помолчал. Подчиненные стояли перед ним не шевелясь. Они уже усвоили: сотник мог изъясняться не вполне внятно, однако он никогда не путался в мыслях и всегда держал в уме некую конкретную цель, к которой и подводил своих слушателей.

– В общем, так. Мне было велено производить в сержанты людей, которые хоть в чем-то смыслят. Грамотных, проще говоря. Чтоб могли в случае чего прочитать донесение. Я им говорю, – снова палец вверх, – «Как же. мол, заслуженные солдаты? Они-то в сражениях лучше смыслят, и как из окружения выйти, случись такое, и куда кого перебросить – на какой фланг...» А они мне: «Нет, мол, нужны грамотные командиры». – Палец опустился. Сотник устремил на Гальена с Аббаной суровый взор, словно намереваясь пронзить их чрева и намотать кишки на кулак. – В общем, вы против моей воли! – производитесь в сержанты. Оба! Студентишки! Будете командовать каждый своим десятком. Ясно?

– Да, господин сотник! – хором ответили они.

– Ладно уж, «да, господин сотник», – передразнил он их. – В бою слушаться старших. У каждого в подчинении будет опытный солдат, его и слушайтесь. Ну, как бы он является вашим советником. И заодно – моим осведомителем. Я буду знать о каждом вашем шаге!

Они молча поклонились и вышли.

И вот теперь два новоиспеченных сержанта очутились перед замком Вейенто, последней остановкой перед Саканьясом. Отсюда им предстоит выступить к месту сражений.

Замок выглядел таким надежным и в то же время таким богатым, процветающим!

– Теперь я понимаю, откуда у солдат желание предавать бессмысленному разрушению города, – проговорил Гальен.

Аббана искоса глянула на него. Он попросту прочитал ее мысли. Ей тоже на мгновение отчаянно захотелось все здесь испортить, сжечь, развалить – просто потому, что сама она никогда не будет владеть подобным замком. Ее участь – скитаться со своим десятком солдат по пыльным дорогам Королевства, выходить навстречу жестокому врагу и отбрасывать его от границ.

– Как же это вышло? – проговорила она.

– Что? – не понял Гальен.

– Что мы стали такими... Разве мы к такой участи себя готовили? Нет, мы поступили в Академию, чтобы сделаться образованными людьми, получить хорошее место и впоследствии добиться многого... Выгодный брак, удачные дети, которым можно оставить неплохое наследство. Интересная жизнь. Книги, путешествия... А вместо всего этого мы, с оружием в руках, бездомные, скитаемся по миру и готовы погибнуть в любое мгновение.

– Вероятно, близость смерти придает особенный вкус жизни, – заметил Гальен.

– Да, но... что потом?

– Ничего. Жизнь закончится, вот и все.

Она судорожно втянула ноздрями воздух.

– Это и волнует меня, и возбуждает... и тревожит... А иногда хочется просто плакать!

– Самое удачное – то, что все эти вещи можно проделывать одновременно, – заметил Гальен.

Она вспыхнула и отвернулась, однако спустя секунду признала:

– Ты прав.

Меньше всего они ожидали встретить здесь знакомых и потому не сразу даже узнали тех двоих, что непринужденно болтали друг с другом, стоя посреди двора.

Внезапно Гальен подтолкнул подругу:

– Взгляни-ка получше на тех двоих! Не помнишь их, Аббана?

Девушка еще раз посмотрела на парочку. Нечто знакомое – давно забытое, невозможное, неосуществившееся – коснулось ее души. И каким бы невесомым ни было это касание, оно причинило боль.

– Да, мы встречались... в Изиохоне! – выговорила она.

– По-моему, это они, – продолжал Гальен. – Не помню их имен...

– Артисты. Танцовщики. – Аббана вдруг засмеялась. – Всего лишь танцовщики!

Всего лишь.

Между тем как Аббана – сержант армии Ларренса. Женщина, которая не боится смерти: готовая и убить, и умереть в любой момент. Когда-то, в Изиохоне, они осмелились посмеяться над ней и Гальеном, сочтя их недостаточно хорошими для своего общества. Теперь роли поменялись. В конце концов, кто такие эти два комедианта? Всего лишь наемные фигляры, призванные развлекать хозяев разными трюками, вроде хождения на руках. Незавидная участь! Им даже отказано в праве сидеть за господским столом – трапезу им принесут позже, прямо в каморку, которую его сиятельство выделил для актеров где-нибудь в казематах.

Заранее улыбаясь, Аббана приблизилась к Ингалоре с Софиром. Гальен следовал за подругой, небрежно насвистывая.

– Какая неожиданность! – молвила Аббана, окидывая взглядом Ингалору.

Танцовщица была одета для выступления: в атласном трико и очень короткой юбке из двух десятков разноцветных шелковых лепестков. Волосы актрисы были распущены и прихвачены у висков желтыми лентами. Мягкие туфельки, оплетенные тесьмой, обрисовывали ступню и завершались тесными серебряными браслетами с бубенцами.

Софир стоял рядом, в просторном плаще с рукавами, который скрывал почти всю фигуру юноши. Видны были только его туфли, такие же, как у Ингалоры.

Ингалора медленно подняла ногу, согнув ее в колене, взялась за щиколотку и выпрямила ногу так, что ступня оказалась над головой девушки, а бубенцы зазвенели. Она принялась сгибать и разгибать пальцы.

– Что ты имеешь в виду? – осведомилась танцовщица у Аббаны. – Какая неожиданность?

– Наша встреча.

Аббана чуть повела прямыми плечами.

Ингалора с интересом посмотрела на нее, потом повернулась к Софиру:

– Ты что-нибудь понимаешь, Софир?

– Эта женщина пристает к тебе? – осведомился он.

– Кажется, да...

– Я тебе не защитник, – сообщил Софир, плотнее запахиваясь в свой плащ. – Я боюсь женщин.

Ингалора опустила ногу и растопырила пальцы, «пугая» собеседника.

Он отшатнулся.

– Перестань! – вскрикнул он. – Ненавижу, когда ты так делаешь!

Аббана сказала:

– Мы встречались в Изиохоне. В «Тигровой крысе». Давно.

Ингалора изогнула бровь.

– Давно? Голубушка, да я живу-то совсем недавно...

Гальен подошел к подруге, приобнял Аббану за плечо.

– Давно – понятие относительное, – миролюбиво вмешался он. Ему – не без оснований – показалось, что Аббана сейчас устроит неприятную сцену. – Она хотела сказать, что это было до того, как мы поступили в армию.

– Ну, – молвила Ингалора, – вот еще одна бесполезная история.

Аббана вспыхнула:

– Что ты имеешь в виду?

Ингалора поднялась на пальцы и принялась вертеться. Её юбка развевалась, открывая целиком длинные стройные ноги. В те мгновения, когда лицо Ингалоры оборачивалось к Аббане, танцовщица отрывисто произносила:

– Любая! История! Из которой! Нельзя! Сделать! Балет! Или балладу!

Она остановилась, выгнулась и встала «мостом», а затем, прыжком перевернувшись, подняла вверх ноги. Юбка упала девушке на лицо, в просвет между шелковыми «лепестками» выглянули лукавый глаз и половинка рта.

– А чья-то вербовка в армию, – проговорила половина рта, – не может послужить темой для баллады!

– Однако балетик можно бы сотворить, – вмешался Софир. – Смотри...

Он прошелся, подбоченясь и широко расставляя ноги: такая походка утрированно копировала манеру старого вояки в традиционном фарсе. Затем остановился, подкрутил воображаемые усы. Ингалора вскочила на ноги и робко приблизилась к «старому вояке». Софир важно поманил ее рукой. Растерянно оглядываясь и приседая, Ингалора приблизилась к нему. Софир постучал кулаком себя по ладони. Ингалора в ответ хлопнула ладонью по груди и выпрямилась. Затем, взявшись за руки, они исполнили несколько па из воинственного танца, искажая движения нарочитой нелепостью.

Затем Софир остановился и отер лоб рукавом.

– Мне не нравится, – сообщил он. – Здесь нет сюжета. В балете необходим сюжет.

– Ты полагаешь? – живо осведомилась Ингалора.

– Разумеется. С другой стороны, многое зависит от публики.

Софир неожиданно обратился к обоим сержантам:

– Как вы полагаете, можем мы показать этот балет нынче вечером, во время большого пиршества?

– Это не балет, – процедила Аббана. – Это грубый фарс. Думаете, мы такие уж невежды? Думаете, одни вы что-то смыслите в искусстве? Мы, между прочим, проходили курс эстетики!

Софир нахмурил брови, словно силясь сообразить о чем идет речь.

– Вы проходили курсом эстетики? И кто прокладывал вам этот курс?

– Мы обучались в Академии, – объяснил Гальен. – Там действительно преподавали науку о прекрасном.

– О! – обрадовалась Ингалора. – Вам рассказывали о прекрасном?

– Да, и мы даже сдавали зачеты и экзамены...

Софир решительно подошел к ним и обнял их за плечи, чуть сжал, после чего выпустил и с чувством произнес:

– От души надеюсь, что это поможет вам в вашей военной карьере! Идем, Ингалора. Мне не нравится, как ты выходишь в последнем диалоге...

И, схватив ее за руку, убежал вместе с девушкой. Гальен и Аббана смотрели им вслед: легкие, в развевающихся одеждах, они мчались через двор в своих мягких балетных туфлях, и волосы развевались у них за спиной.

Затем лицо Аббаны искривилось.

– Никогда, – прошептала она, – никогда не забуду, никогда не прощу!

«Кто? – напряженно думала Ингалора. – Который из них?»

Она стояла на свободном пространстве, ограниченном длинным прямоугольником накрытых столов. Яства громоздились повсюду: на серебряных блюдах отправились в последнее плавание печеные утки; глубокие фаянсовые тарелки, расписанные «речными мотивами» – осокой и лягушками, что прячутся под причудливой старой корягой, – были наполнены тушеными овощами, свежими фруктами, острыми приправами.

Через каждые два блюда стоял большой, пузатый кувшин, наполненный вином. Его сиятельство наилучшим образом демонстрировал храбрым воинам герцога Ларренса своё гостеприимство. Эти люди, которым в ближайшее время предстоит идти в бой ради сохранения мира и спокойствия во всем Королевстве, достойны самого щедрого приема.

Частью «угощения» стало и выступление артистов.

Сам герцог с подругой и приближенными – кастеляном, старшей «хозяюшкой», начальником замковой стражи и еще несколькими господами – сидел во главе стола. Рядом с ним занимали место командиры отрядов. Прочие, включая сержантов, сидели за длинными столами.

«Кто-то из тех, кто находится возле герцога», – думала Ингалора, скользя взглядом по собравшимся.

Она с полнейшим безразличием относилась к жадным взорам, которые бросали на нее солдаты. Певица была почти обнажена: её тело прикрывало только просторное, совершенно прозрачное платье, украшенное такими же «речными мотивами», что и фаянсовая посуда. Затея самого герцога: он счел, что выступление певицы будет ещё более пикантным, если преподнести девушку как некое своеобразное «блюдо».

«Вряд ли для такого дела герцог наймет кого-нибудь из солдат, – думала девушка, машинально распевая бесконечную балладу. – Нет, ему потребуется человек отчаянный и в то же время достойный доверия. И еще – такой, чтобы не бросался в глаза. Один из многих... Я слишком мало знаю население замка. Завтра же начну строить глазки здешним мужчинам. – И вдруг ужасная мысль пронзила её: – А если это женщина?»

Вечером, когда артистам разрешили наконец оставить пиршественный зал, Софир долго не мог заснуть: все ходил по комнате, которую отвели им с Ингалорой. Усталая, она лежала, потягиваясь, под меховым одеялом. Всю одежду Ингалора сняла, оставила только ленты в волосах. Мех приятно щекотал кожу.

В комнате горели две лампы; их лучи скрещивались как лучи двух лун за окном. Такое освещение считалось изысканным; оно так и называлось – «две малых луны».

При таком освещении Софир начал казаться существом нечеловеческим: в нем не было ничего от Эльсион Лакар или тем более от подземного народа, однако и на человека он больше не походил. Смешение света и теней плясало на его лице, подчеркивая малейший рельеф и превращая любое углубление во впадину. Как будто нарисованное толстой кистью, опущенной в густую черную тушь, его лицо приобретало особую, лаконичную красоту, не имеющую пола: оно могло вызвать влечение как женщины, так и мужчины.

– Почему когда я смотрю на тебя, мне. хочется тобой обладать? – вопросила Ингалора, облекая в слова свое ощущение.

– Потому что тебе присущ инстинкт собственника, – отозвался Софир, останавливаясь на миг. – Думаешь, я забыл, как ты украла мои блестки? Мои украшения для ногтей?

– А ты – злопамятная пакость, – сказала Ингалора, сладострастно выгибаясь и подбрасывая ногами одеяло. – Сколько лет не можешь позабыть свои драгоценные блесточки! Все оплакиваешь их. Небось, если я помру – меня так оплакивать не будешь.

Софир резко развернулся:

– А ты обратила внимание на того мужчину – в жемчужно-сером, с тонкой вышивкой по вороту? У него странные волосы. Крашеные.

Ингалора вздохнула:

– Я не смотрела на мужчин, любимый. Для меня существуешь только ты.

– Это не шутка, Ингалора. У него действительно крашеные волосы.

– Ну и что?

– Да то, что он – обычный мужчина, из тех, которые любят женщин. Такие никогда не красят волосы.

– А этот – покрасил. Не вижу ничего удивительного...

– Присмотрись к нему завтра.

– Ладно. – Ингалора зевнула. – Чего не сделаешь ради дружбы!

– Это не шутки, Ингалора. Мне он показался подозрительным.

Девушка села, сложила руки поверх одеяла: прилежная ученица, готовая внимать наставлению.

– Расскажи подробней.

Софир уселся к ней на постель.

– Я все думал – кто из них?

– Какое совпадение! – вставила она. – Я тоже.

– Не солдат.

– Явно.

– Не сержант.

– Может быть, эти двое – Гальен с Аббаной? – предположила Ингалора. – Глупы, разочарованы в жизни и мечтают совершить что-нибудь исключительное.

– Да, это мне в голову приходило, но... – Софир вздохнул. – Не они.

– Почему?

– Глупы.

– Превосходное качество для людей, избранных орудиями преступления.

– Слишком глупы, – подчеркнул Софир. – Будь я герцогом, я не доверил бы им и кухонного ножа. Странно, что их произвели в сержанты.

– А, об этом я знаю! – обрадовалась Ингалора – Было распоряжение самого Ларренса – давать сержантские звания людям, умеющим читать и писать. И приставлять к ним опытных вояк, дабы те руководили.

– Оставим в стороне подробности воинского быта, – последние два слова Софир произнес, брезгливо искривив губы, – и вернемся к основному. Так вот, будь я заговорщиком номер один, я нипочем не доверился бы этим болванам. Они со своим тщеславием непременно все испортят. Нет, герцогу потребовался некто иной. Некто, купленный со всеми потрохами, человек без прошлого и настоящего. Господин Никто.

– Некто Никто, – протянула Ингалора. – С крашеными волосами. Как ты думаешь, почему он их покрасил?

– Наверное, потому, что в противном случае они слишком бросались бы в глаза, – предположил Софир. – Могли бы случайно запомниться. Какие волосы запоминаются обычно?