Ренье отбивался от наседающих врагов: каждый миг он видел перед собой новое лицо, и это новое лицо требовало к себе полного внимания; в конце концов Ренье устал от этой бесплодной сосредоточенности и тут же понял, что у него болят руки, болит лицо, особенно губы и висок. Он пошатнулся и упал бы, если бы не навалился спиной на какую-то опору. Эта опора, впрочем, оказалась весьма ненадежной: она постоянно содрогалась, вертелась и колола его острыми углами, которые то появлялись, то исчезали по непонятному произволению.

– Бей их, Эмери! – заверещал прямо над ухом знакомый голос– Очнись! Бей!

«Талиессин, – смутно подумал Ренье. – Если он отойдет, я упаду».

Он качнулся вперед и ухватился рукой за край стола. Кто-то вцепился ему в волосы и несколько раз дернул в разных направлениях. Сипло закричав, Ренье пнул наугад ногой и, видимо, попал: его отпустили.

Новая волна криков влилась в растревоженный зал, зазвенело оружие, и тотчас кругом все улеглось и затихло. Только в ушах продолжало звенеть, и дыхание никак не могло успокоиться, все билось и клокотало в горле.

Ренье силился разглядеть – кто же остановил потасовку, но сквозь дрожащую темно-серую дымку ничего не было видно. Перед глазами как будто плавала назойливая копоть. Он тряхнул головой, разгоняя ненужное видение, но стало еще хуже: к темноте добавились извилистые золотистые полосы.

Его схватили за руку и потащили. Он бежал, не видя, куда ступает, и все повторял: «Талиессин, Талиессин...» Ренье казалось, что зовет очень громко, и он продолжал так считать, пока Агилон не рявкнул прямо ему в ухо:

– Что ты сипишь?

Прохлада спасительно плеснула в лицо – они выбрались на улицу. Ренье с трудом перевел дух и наконец сумел спросить:

– Где Талиессин?

– Я здесь, – раздался голос принца.

Ренье сухо всхлипнул. Ему хотелось пожаловаться на усталость, на боль в голове, но вместо этого он сказал:

– Делать нечего – едем к моему дяде. Сдадимся на его милость.

– То-то бравый старикан обрадуется! – проговорил Талиессин. И оглянулся на пустую улицу: – Где Агилон?

– Отправился вызволять наших лошадей, – объяснил Мегинхар. – Мы ведь устроили их в конюшне.

– Ясно...

Талиессин привалился плечом к стене, еще раз посмотрел на вывеску. Стражник верхом на бочке недружелюбно скалился из темноты, и теперь было очевидно, что он только притворяется пьяным. На самом деле он был не по-хорошему весел: в таком настроении отправляются громить винные магазины и чинить самосуд.

Агилон привел лошадей. Тронулись; Ренье – впереди.

Утопленные в темноте дома были наполнены спящими людьми, и пятеро всадников пробирались мимо окон, точно чужие сновидения.

Адобекк встретил вторжение достойно. Когда в запертую дверь его дома постучали, королевский конюший никак не отозвался. Стали стучать настойчивее, и тогда из окна верхнего этажа, без всякого предупреждения, излилось содержимое ночного горшка. Оно попало на голову Мегинхару и забрызгало лошадь Агилона.

Ренье заметил мелькнувшую в окне фигуру и закричал:

– Дядя! Это я!

Окно на миг затворилось, а затем вновь появилась рука – на сей раз она держала тазик для умывания. Ренье полагал, что дядя намерен окатить ночных гуляк водой из тазика, но ошибся: Адобекк с силой метнул сам тазик, явно целясь в голову своему племяннику.

Лошадь Ренье шарахнулась, так что «снаряд» угодил в пену соседнего дома, набатно прозвенел, отскочил и еще несколько раз подпрыгнул на мостовой.

– Дядя! – завопил Ренье срывающимся голосом.

Наконец из окошка высунулся и сам Адобекк, растрепанный, с мятым лицом. Ренье с ужасом заметил, что дядя Держит небольшую масляную лампу.

– Дядя, не надо! – вскрикнул он.

– Что не надо? – осведомился Адобекк совершенно бодрым голосом: полная противоположность заспанному виду.

– Жечь... нас... – пробормотал Ренье, сразу успокаиваясь.

– Ничего не слышу, ничего не понимаю, – заявил Адобекк, намереваясь закрыть окно.

Ренье встрепенулся:

– Дядя, впустите нас!

– Так бы и сказал... – пробурчал королевский конюший и скрылся в глубине дома.

Агилон насмешливо посмотрел на Ренье:

– Ты уверен, что этот кошмарный старик – твой родственник?

– Он не старик... и мой родственник, – ответил с вызовом Ренье. – Он всегда такой.

– Ну, ну, – фыркнул Мегинхар.

Ренье криво пожал плечом:

– А что тебе не нравится?

– Оставь, – вмешался Госелин. – Не у всякого найдется влиятельный дядя, да еще такой, чтоб имел и придворную должность, и хороший дом в столице.

– Что дурного в том, чтобы иметь хороший дом в столице? – спросил Ренье.

– Ничего, – ответил Госелин с двусмысленной улыбкой. – Я только сказал, что такая благодать имеется не у всех и что нам не к лицу привередничать.

Все это время Талиессин молчал. Он вообще редко вмешивался в разговоры между своими приближенными. Только переводил взгляд с одного спорщика на другого и как будто удивлялся все больше и больше.

Наконец дверь отворилась. Дядя Адобекк предстал перед ночными гостями в длинных просторных одеждах, в каких имел обыкновение разгуливать по дому. Он поднял лампу повыше, прищурился, силясь разглядеть лица всадников, но ничего толком не увидел и сердито позвал:

– Который из вас мой племянник?

Ренье молча выехал вперед.

– Слезай, – распорядился дядя. – Остальные – вон отсюда. Здесь вам не постоялый двор.

Ренье медленно спустился на землю.

– С нами принц, дядя, – тихо сказал он.

– А? – Адобекк качнул лампой. – Кто?

– Принц, – повторил Ренье чуть громче.

– Один из этих лоботрясов – его высочество? – Адобекк быстро подошел к остальным. Полы его одежды развевались, свет лампы скользил по золотым и серебряным нитям вышивки.

Талиессин все так же молча спешился и забрал у Адобекка лампу. Повернувшись к своим спутникам, принц проговорил:

– Мегинхар отведет лошадей в конюшню. Где у вас конюшня, любезный?

Вопрос был обращен к Адобекку. Тот чрезвычайно вежливо ответил:

– За четвертой стеной, ваше высочество.

– Вот и хорошо, – сказал Талиессин равнодушным юном. – Чем дальше от нас будет Мегинхар, тем лучше – учитывая обстоятельства. Ничего, прогуляешься. Проветришь одежду. Привяжи лошадей.... и оставайся на конюшне. Если лошади согласятся тебя терпеть, разумеется. Полагаю, там найдется какая-нибудь вода... – Принц сморщил нос.

Мегинхар машинально провел рукой по своим влажным волосам. Поднес ладонь к лицу, понюхал, содрогнулся и пробормотал тихое проклятие, адресуя его хозяину дома.

Талиессин, впрочем, явил обычное свое безразличие к бедам, постигшим его приближенного. Как ни в чем не бывало он обратился к Адобекку, который изо всех сил хмурил брови:

– Господин королевский конюший, прошу предоставить нам ночлег.

– Ладно уж, – проворчал Адобекк. – Но учтите, я потребую объяснений!

– Да как хотите, – равнодушно ответил принц. – Можете требовать, на здоровье...

И первым вошел в дом.

Адобекк устроил его высочество в комнате, которая некогда принадлежала Эмери. Впервые в жизни Эмери отправился в путь, оставив свои клавикорды дома. Старший брат не представлял себе жизни без музыки. Громоздкий инструмент всегда сопровождал его, куда бы он ни направился. Теперь клавикорды дремали в комнате, и казалось, что Эмери совсем недавно вышел за дверь – и скоро вернется.

Принц быстро оглядел комнату, поставил лампу на стол и принялся срывать с себя одежду – торопливыми, лихорадочными движениями. Бросив ее на пол, метнулся к чашке для умывания. Плеснул себе в лицо воды, несколько раз резко вдохнул и выдохнул, после чего вскочил на кровать, завернулся в одеяло и упал как подкошенный.

Следовало заснуть как можно скорее, чтобы эта ночь осталась позади. Утром многое разрешится. Утром он, по крайней мере, сможет увидеть глаза своих спутников. И хриплые голоса сплетников с окраины перестанут эхом отдаваться в его ушах.

Свиту принца Адобекк устроил в кухне, где только сегодня утром постелили на пол свежую солому. Молодые люди не возражали. Лишь бы передохнуть до утра, а там можно будет вернуться во дворец и привести себя в порядок. К тому же спорить с Адобекком было небезопасно.

Ренье решил ночевать с остальными. Ему не хотелось сейчас объясняться с дядюшкой. И тем более – демонстрировать ему свои синяки и шишки. Быть бесславно побитым в трактирной драке – увольте!

Огонь в кухонном очаге едва теплился: прислуга всегда оставляла на ночь горячие угли, чтобы можно было в любое мгновение раздуть их и согреть для господина Адобекка воду или молоко: у королевского конюшего случались самые неожиданные капризы.

В неверном теплом свете Ренье увидел своих товарищей: Госелин сидел, подтянув колени к подбородку, а Агилон почти совсем закопался в солому, подгребая ее себе под бок. При появлении Ренье они оба дружно уставились на него.

– Удобно вам? – спросил Ренье.

– А что, твой дядя и тебя сюда изгнал? – осведомился Агилон. – Я уж думал, ты будешь ночевать у себя в детской.

Ренье махнул рукой.

– Не хотел с ним объясняться. Он странный человек.

– Вот уж точно, – проворчал Госелин.

– Устроил принца – и ладно, – добавил Ренье, усаживаясь рядом с Агилоном.

– Кстати о принце, – заговорил Госелин, – мне кажется, я пропустил что-то важное. Что случилось на постоялом дворе?

– Обычная драка. – Ренье махнул рукой и показал на распухший висок. – Лично мне досталось. Ему – еще не знаю, не имел возможности рассматривать.

Все трое помрачнели, переглянулись. Агилон высказался:

– Если у его высочества хотя бы вполовину так распухла рожа – королева продаст нас в рудники своему родичу герцогу.

– Полагаю, до этого не дойдет, – с самым серьезным видом возразил Госелин. – В намерения ее величества не входит усиление северного герцогства.

– Откуда такая уверенность в своих силах? – возразил Агилон. – Нам хоть какое дело поручи – что угодно развалим, не то что рудники.

– Следить за принцем – труднее, чем долбить кайлом скалы, – заявил Госелин.

– Вот и попробуем сравнить, – заключил Агилон с видом полной покорности судьбе. И обратил взор на Ренье: – Из-за чего там все случилось?

– Нет, это лучше вы мне скажите, где вас так долго носило? – взорвался Ренье.

– Неважно... Мы ведь успели вовремя, – махнул рукой Агилон. – Кто начал драку?

– Разумеется, принц, – ответил Ренье.

– Ну разумеется! – Агилон вложил в эти слова столько иронии, сколько сумел в себе отыскать.

– Нет, в самом деле! – сказал Госелин. – Почему он разозлился?

– Потому что болтуны и сплетники назвали наследника престола ублюдком и выродком, – ответил Ренье. – Они говорили о том, что кровь Эльсион Лакар – отрава, а сами Эльсион Лакар и особенно их отдаленные потомки – неполноценные существа.

Госелин молча отвернулся, Агилон, напротив, слушал жадно: ему всегда нравились сплетни, и чем грязнее, тем приятнее они щекотали воображение. Он поднял брови с нескрываемой насмешкой:

– И что же во всем этом так возмутило принца?

– Не знаю... – признался Ренье. – Все. Возможно, то, что они говорили о его матери.

– А что они говорили о ней? – тотчас спросил Агилон.

Ренье покачал головой.

– Не могу повторить. Неважно. И еще – что принц не мужчина... и не женщина... вообще – никто. Извращенец.

Он поднял глаза на Агилона почти робко – не сомневаясь в том, что тот хотя бы покраснеет. И уж в любом случае признает за принцем право на негодование.

Но ничего подобного не случилось. С лица Агилона так и не сошла ироническая улыбка.

– А разве это неправда? – осведомился он как ни в чем не бывало.

Ренье тихо переспросил:

– Что – неправда?

– Что принц – извращенец, что он не может иметь близости с женщиной... Это же правда.

Ренье чуть раздул ноздри; у него разом онемели скулы и губы – он не мог выговорить ни слова. Агилон заметил это.

– Что ты фыркаешь? – повторил он. – Говорю тебе, это чистая правда. Он потому и издевается над нами... Мы – полноценные мужчины, мы – люди, а он даже не Эльсион Лакар. Ты же видел его кровь!

Ренье машинально кивнул. Талиессину не раз доводилось пораниться на глазах у своих придворных, и каждый раз они, не в силах побороть любопытства, смотрели, как кровь вытекает из рассеченной кожи: ярко-красная, чуть более жидкая, чем у обычных людей. И каждый раз им приходилось прикладывать усилие, чтобы не поддаться искушению, не обмакнуть в эту кровь палец, не облизать ее, не подобрать в платок, чтобы потом закопать у себя в саду и проверить – не станут ли гуще расти травы, не улучшится ли сорт садовых роз, не окажутся ли яблоки слаще или крупнее.

Ренье не сомневался в том, что Талиессин знает об этом. Не может не знать. Потому и презирает их так откровенно.

– Он сам виноват в том, что люди считают его извращенцем, – безжалостно продолжал Агилон. – Если уж довелось уродиться... таким, то, по крайней мере, мог бы делать вид...

Ренье поднялся на ноги.

– Как же вы можете служить ему, если считаете его неполноценным? – спросил он.

Агилон пожал плечами, а Госелин хмыкнул.

– Кто же отказывается от придворной должности! Ты ведь тоже не отказался.

Ренье провел рукой по лицу, пытаясь собраться с мыслями. Неожиданно Агилон расхохотался.

– А ведь он верит! – воскликнул он. – Верит во всю эту дребедень насчет эльфийской крови! Он же от чистого сердца...

Теперь смеялись уже оба. Ренье смотрел на них широко раскрытыми глазами, а они давились хохотом, кашляли, задыхались и снова принимались хохотать, пока их не начало тошнить.

Наконец Госелин произнес:

– Сразу видно, что ты провинциал, Эмери. Тепличное растение из академических садов. Ее величество королева – по крайней мере прекрасная женщина, и здравомыслящим людям абсолютно безразличен способ, которым она поддерживает свою власть. Но он... Ты же встречаешь его каждый день – неужели до сих пор не заметил очевидного?

Ренье медленно закрыл глаза. Сомнение вошло в его сердце, но вместо того, чтобы заполнить его, напротив, опустошило: там, где только что цвели сады, образовались бесплодные песчаные равнины. И по этой пустоте Ренье опознал тщетность и ложь своих сомнений и попытался отринуть их.

– Я не знаю, – сказал он, не желая посвящать собеседников в свои мысли.

– Ну так знай, – объявил Агилон и растянулся на соломе поудобней. – Происходящее лишено смысла. Королевству когда-нибудь понадобится другой наследник. Разумеется, – прибавил он, – это вовсе не означает, что мы намерены участвовать в каком-нибудь идиотском заговоре против правящего дома. Нет, мы будем служить ему – как умеем, честно. Только в этом все равно нет смысла. Лично я не в состоянии поверить в то, что обесценилось еще несколько поколений назад. – Он приподнял голову и дружески улыбнулся Ренье. – Ну что ты так помертвел? Ничего страшного не происходит. Просто не стоит позволять себе обольщаться, чтобы потом не впасть в разочарование.