Пролог

Никому, даже самому себе, господин Тандернак не хотел бы признаваться в постыдном – но очевидном – обстоятельстве: ему было страшно.

Он не привык испытывать страх. С юных лет предоставленный самому себе, Тандернак испытал и перепробовал, кажется, все: бедность и одиночество, тяжелый труд и обман; он предпринял десяток афер сомнительной прибыльности, пережил несколько более-менее позорных разоблачений, после которых неожиданно повалила удача...

И теперь, когда ему минуло тридцать с небольшим, он Достиг, кажется, всего, на что только мог рассчитывать пятнадцать лет назад, выходя на поединок с миром: собственный дом в столице, шесть постоялых дворов, купленных в разное время и приносящих хороший доход. Чуть меньше года назад ее величество правящая королева удовлетворила наконец его прошение и дозволила приобрести две деревеньки – а вместе с ними и дворянское достоинство.

И никогда, за все эти годы, что бы ни случилось, Тандернак ничего не боялся.

Сейчас же он сидел у себя в доме, спиной к окну, на третьем этаже, и его знобило от холодного пота. Еще полчаса назад не было в Королевстве человека более спокойного, более уверенного в самом себе и в своей будущей судьбе, нежели господин Тандернак. И вот в единый миг всё переменилось.

Мелочь. Пустяк. Собираясь отойти ко сну, он глянул по привычке в большое медное зеркало, висевшее на стене.

Обычно Тандернаку чрезвычайно нравилось то, что отражалось в зеркале: высокий мужчина в расцвете лет, худощавый, с удлиненным лицом и красивыми зеленоватыми глазами. Он носил длинные волосы и иногда позволял себе вплетать в тонкие пряди у висков серебряные нити. Такая прическа придавала темной шевелюре исключительно благородный оттенок. Плечи у него были узковаты, однако в целом это не портило общего впечатления.

Любил Тандернак и свое зеркало – как, впрочем, любую вещь в этом доме. Наверное, следовало бы заменить медное на стеклянное – больно уж расплывчатым было отражение. Но в том, что касалось неодушевленных предметов, Тандернак проявлял исключительную сентиментальность – в отличие от его отношения к людям. Поэтому зеркало оставалось на прежнем месте, там, где оно висело в тот день, когда Тандернак впервые вошел в свой новый дом как хозяин.

И вот сегодня зеркало его предало. Потому что за спиной Тандернака в том же медном блестящем овале, среди мерцающих огоньков трех вечерних ламп, неожиданно показалась вторая фигура.

Тот, второй, тоже был мужчиной. Тандернак не мог бы определить его возраста: незнакомец явно вышел из отроческих лет, но не достиг старости. Ошеломленный хозяин дома не понял даже, как тот одет. Просто мелькнувшее видение.

У Тандернака упало сердце, и тотчас первая холодная волна прошла по всему телу: Тандернак привык доверять собственному сердцу, и уж коль скоро оно бьется как сумасшедшее, значит, видение не ложно: в зеркале действительно кто-то был.

Тандернак сел на постель. Ночное одеяние из белой тонкой полотняной ткани неожиданно впилось ему в горло, и Тандернак рванул застежки ворота. Стало чуть легче.

Теперь зеркало пустовало. Оно слепо мигало тремя размазанными световыми пятнами – лампы. Затем одна из ламп погасла. Ничего особенного в этом не было. Такое случалось сплошь и рядом, если он забывал подлить масла, поэтому Тандернак заставил себя встать и поправить фитиль. Однако по пути не удержался и украдкой бросил торопливый взгляд в сторону зеркала.

Незнакомец снова был там. Смотрел на Тандернака, улыбаясь во весь рот. Улыбка делалась все шире, все злее, все ужасней. Затем чужак несколько раз беззвучно лязгнул челюстью и пропал.

Онемение расползлось по всему телу Тандернака. Он застыл возле погасшей лампы. Затем медленно перевел взгляд на шнур. Для того, чтобы дернуть и вызвать слугу, придется пересечь комнату. А он не в силах был сейчас даже руку поднять.

Прошло несколько тягостных минут. Тандернака начал бить озноб. Он был суеверен, как многие простолюдины, особенно уроженцы севера, и, даже выбившись в верхи, не сумел перебороть наследие своего детского невежества. Да, Тандернак читал книги и умел вести разговор на любую тему – и тем не менее опасался темноты и гнездящихся в ней чудищ. Он открыто презирал неучей, буде таковые набивались ему в собеседники, а сам следовал целому набору сложных примет, дурных и благоприятных.

Людей Тандернак не боялся. С людьми у него был разговор короткий. Другое дело – призраки...

Ему хотелось крикнуть, но горло перехватило. Спустя миг Тандернак возблагодарил свое тело за такую острую реакцию: не хватало еще всполошить прислугу и показать ей спои слабости! Хозяин считался человеком без уязвимых мест.

Краем глаза он вновь уловил движение: тень проплыла в зеркале и исчезла. Ноги у Тандернака подкосились, он повалился' на пол своей спальни и погрузился в небытие...

Глава первая

НЕПРИЯТНОСТИ В ТАВЕРНЕ

Пятеро молодых людей припозднились, возвращаясь с конной прогулки. Столица Королевства уже погружалась в сон; один за другим гасли лампы возле ворот городских домов, и только на перекрестках оставались пылать большие масляные светильники, установленные на высоких шестах.

Город был довольно молод и все же за века своего существования успел обрасти несколькими слоями крепостных стен, возведенных в разные эпохи: концентрические кольца опоясывали жилые кварталы, создавая несколько городов внутри города. Шестая стена, самая древняя и первая по времени возникновения, отделяла от мира простых смертных королевский дворец, сады, жилища приближенной к правящей королеве знати, а также малый королевский двор, владение наследника. Ворота в этой стене закрывались сразу после захода солнца и не отворялись ни под каким предлогом.

Все прочие стены также имели охраняемые ворота, но стража стояла там более для порядка, и в любой час суток запоздалый гуляка мог найти возможность возвратиться домой.

Поскольку пятеро юных всадников принадлежали как раз к числу тех избранных, чье жилье находилось в пределах шестой стены, вопрос о ночлеге оказался для них отнюдь не праздным.

Старший из них – коренастый, с широким лицом и чересчур рельефно очерченными скулами – приостановил лошадь и обратился к остальным:

– Нет смысла гнать дальше коней – ворота уже заперты. Остановимся здесь.

Они находились на окраине, между второй и третьей стенами. На самом деле это место давно уже перестало быть окраиной в собственном смысле слова: дома все новых и новых горожан стремительно нарастали вокруг второй стены и потребовали возведения еще одной – среди горожан она именовалась «Новой», или «первой»; за Новой стеной тянулись густо застроенные домами предместья, а чуть дальше бежала, извиваясь, тонкая веселая речка.

Вот уже много лет Королевство не вело крупных войн, во время которых военные действия могли бы угрожать столице. Кочевники иногда тревожили границы страны, но столица не видела неприятеля несколько поколений. Поэтому стены служили не столько для защиты горожан, сколько для обозначения их социального статуса и утверждения престижа: перебраться из кварталов первой стены в кварталы второй означало немалое преуспеяние, а уж собственный дом за четвертой стеной был знаком истинного процветания.

И тем не менее старая окраина продолжала оставаться таковой. Уже давно исчезли жалкие глинобитные хижины, что прилепились в поисках покровительства к каменному поясу столицы; здешние улицы, мощенные круглым булыжником, ничем не напоминали былые – с наполовину сгнившим деревянным покрытием вдоль домов и потоками грязи и нечистот в самом центре.

Ремесленники держали здесь мастерские и лавки; поблизости размещалось здание городского архива; большая часть домов принадлежала правящему королевскому дому и сдавалась внаем людям, так или иначе имеющим отношение к сложной жизни двора: посудомойщикам, уборщикам, гардеробщикам, подручным конюших. Обитали здесь и персоны более важные, вроде церемониймейстера или виночерпия – эти владели собственным жильем. Словом, места считались вполне «приличными».

И все же не определяемый словами, но отчетливо ощущаемый дух окраины сохранялся здесь в неприкосновенности. Земля, по которой ступали кони молодых людей, никогда не забывала о том, какой она была несколько поколений назад. Так кухонная девушка, одетая в платье госпожи, продолжает сохранять повадки прислуги, как бы она ни тужилась подражать горделивым манерам знатной особы.

Старшему из всадников было чуть больше двадцати; младшему – немногим меньше семнадцати. Все пятеро были одеты богато и вместе с тем небрежно: сочетания цветов подобраны как попало, тонкие кружева на манжетах оборваны или запачканы, плащи из очень хорошей шерстяной ткани обильно забрызганы грязью – хотя во время обычной прогулки явно не было никакой необходимости мчаться сломя голову по бездорожью.

С тем же благодушным безразличием отнеслись молодые бездельники и к предложению заночевать за второй стеной, на каком-нибудь постоялом дворе старой окраины. Они двинулись по улице, местами узкой, застроенной пузатыми домами с удивительно благонамеренными физиономиями, а местами неожиданно раздающейся в стороны – однако не с обдуманной щедростью, как это в обычае у блестящих, по-настоящему богатых улиц столичного центра, но попросту неряшливо: то, что в исполнении знатной дамы выглядит как изысканная эксцентричность, неизбежно прилепит к простушке обидное прозвище «распустеха».

Постоялый двор «Стражник и бочка» представлял собой истинное наследие былой окраины: он размещался неподалеку от старых ворот, теперь замурованных и заросших плющом с такими темными и плотными листьями, что их можно было принять за кожаные.

Когда-то там останавливались путники в ожидании досмотра, проводимого возле ворот четвертой стены; туда же заходили стражники пропустить после смены кружку.

– Ну вот мы и дома, – удовлетворенно промолвил старший из всадников.

Двое других рассмеялись.

Самый юный из всех выехал вперед, задрал голову, осматривая заведение – очень старое, с облупленным, когда-то белым фасадом: местами штукатурка отвалилась и проглядывали бревна и тряпки, пропитанные раствором, которыми конопатили щели. Вывеска с изображением солдата, сидящего верхом на бочке, точно на коне, чуть поскрипывала на ночном ветру. Над нею тускло чадил фонарь с закопченными стеклами.

В сумрачном, прыгающем свете запрокинутое лицо юноши выглядело странным: что-то звериное проступало в его облике, в почти неестественной худобе, в чуть раскосых глазах, окруженных пляшущими тенями, в извилистых губах с глубокими ямками в углах. Влажные зубы жадно поблескивали. Он не носил ни капюшона, ни головного убора. Тонкие темные пряди в беспорядке падали на лоб, на плечи, и две или три из них резкими, уверенными линиями наискось перечеркивали лицо, точно отрицая самую возможность его существования.

Молодой человек перевел взгляд с вывески на своих спутников. Тени быстро побежали по его скулам и нашли себе новое прибежище, разместившись вокруг подбородка. Теперь лицо превратилось в бледный узкий треугольник.

– Агилон займется лошадьми, – распорядился юноша, – Мегинхар поговорит с хозяином. Я хочу отдельную комнату, остальные – как хотите...

Он спешился и бросил поводья, уверенный в том, что их подберут. Не оглядываясь, шагнул на порог и толкнул дверь. Его спутники обменялись у него за спиной быстрыми взглядами.

– Я с его высочеством, – сказал один из них и тоже спешился.

Остальные промолчали.

Народу в питейном зале «Стражника» собралось не то чтобы много, но, во всяком случае, достаточно для недурной выручки. Самого хозяина в зале не было; гостями занимались служанки, и по одной только их деловитой нелюбезности можно было судить о процветании заведения.

Юноша чуть помедлил у входа. Уловив рядом с собой движение, скосил глаза и заметил второго.

– А, Эмери... – небрежно бросил он. – Не надоело еще?

– Что именно? – спросил тот, кого назвали «Эмери».

– Сам знаешь... Шпионить за мной, вот что.

Принц Талиессин открыто не жаловал никого из своих придворных – тех молодых людей, с которыми имел обыкновение проводить время; но никому так не доставалось от него, как Эмери. Талиессин всерьез подозревал, что этого Эмери подсунула ему мать – и именно с целью следовать за наследником по пятам, куда бы тот ни направился, наблюдать за его поведением, докладывать о каждом его шаге, о каждом взгляде.

И неизвестно, что вызвало у королевы-матери большее опасение. Ее одинаково настораживало все: и обыкновение принца в любую погоду совершать долгие прогулки, и внезапные вспышки интереса к истории, когда он по целым дням просиживал в холодных комнатах архива, и отсутствие у него интереса к женщинам, и возможность увлечения какой-нибудь простой девушкой. Но больше всего она боялась того, что на жизнь ее сына может быть совершено покушение. И если все прочие страхи королева так или иначе высказывала наследнику, пытаясь взывать к его благоразумию, то об этом последнем говорила лишь с самыми доверенными людьми. Считалось, что здесь, в самом сердце Королевства, жизнь наследника в полной безопасности. Будь иначе – чего бы стоила, в таком случае, королевская власть!

Кое в чем Талиессин не ошибался: мать действительно время от времени вызывала к себе этого придворного и расспрашивала его о принце – неизменно в присутствии своего главного конюшего Адобекка, человека преданного и опытного. Адобекк приходился Эмери дядей и хорошо понимал молодого человека. Ее величество не хотела бы сделать ошибку в столь важном разговоре, и Адобекк охотно согласился участвовать в этих беседах.

– Всех моих родственников отличает весьма необычный способ связывать понятия, – задумчиво молвил он. – И Ренье в этом смысле – не исключение, хотя он, пожалуй, самый простой из всех нас...

Ренье. Не Эмери. Эмери, старший из двух братьев, ушел из столицы полгода назад – ушел тайно, в полном соответствии с дядиным планом; а Ренье остался с принцем и теперь живет у всех на виду, при малом дворе, куролесит и чудит наравне с остальными, попадает в истории и дерется на дуэлях. И его называют «Эмери» – чтобы никому и.: тайных врагов королевы и в голову не пришло разыскивать настоящего Эмери. Так что старший брат может спокойно заниматься поручением ее величества, покуда младший изображает его – и заодно охраняет особу принца.

Круглолицый, кареглазый, Ренье обладал веселым нравом и умел нравиться, ничего особенного для этого не делая. За свою не слишком долгую жизнь он разбаловался – привык к тому, что все начинают его любить, едва лишь сведя с ним знакомство. Тем сильнее ранило его недоверие Талиессина и тем больнее были злые уколы, которыми принц разбрасывался походя.

От Талиессина доставалось всем его приближенным. Когда Ренье впервые встретился с принцем, тот затеял фехтовальный поединок во славу своей дамы, объявив таковой большую куклу с фарфоровым лицом и тряпичным телом. В тот раз Агилон и Мегинхар поддались царственному противнику и проиграли ему бой: попробовали бы они поступить иначе – и принц дулся бы несколько дней, угощая окружающих ядовитыми замечаниями и заставляя их участвовать в своих дерзких, неприятных выходках.

Одержав свою весьма сомнительную победу – и хорошо догадываясь о ее причинах, – Талиессин заставил молодых людей поцеловать руку своей «дамы»; после чего наследник отправился на урок, а его придворные сорвали досаду на кукле.

Ренье, поддавшись странному порыву, вступился за нее, и принц стал тому свидетелем. Но искренней дружбы так и не возникло. Разумеется, Талиессин охотно согласился оставить при себе юного аристократа, только что представленного ко двору. Разумеется, «Эмери» стал его спутником – как и остальные. И разумеется, все чаще принц бросал на него злые, подозрительные взгляды.

Талиессин не боялся покушений на свою жизнь. Он вообще не был уверен в том, что дорожит своей жизнью. И чем дольше он жил, тем меньше нравилось ему то, что с ним происходило.

После нескольких неудачных попыток Ренье оставил всякую надежду сделаться принцу другом. Теперь он просто оберегал Талиессина. Настойчиво, терпеливо, необидчиво. «Скоро я сделаюсь похож на Элизахара, – жаловался Ренье дяде. – На того солдата, телохранителя слепой девушки...»

Дядя Адобекк в ответ только пожимал плечами. «Не обольщайся. Из таких аристократов, как ты, получаются отвратительные солдаты... В крайнем случае ты можешь стать полководцем. В самом крайнем случае! Надеюсь, до такого не дойдет».

Постоялый двор «Стражник и бочка» был не лучше и не хуже любого другого места, где принц пускался в приключения. По крайней мере, здесь сравнительно чисто и в большом камине горит огонь.

Длинные столы были установлены вдоль трех стен, разрываясь на середине, возле камина, и поперек зала. Окраина диктует приверженность – не столько даже к традиционному, сколько к устаревшему; и здесь соблюдалось старое правило – никаких отдельных столиков, никакого уединения. Все должны быть на виду. Честному человеку скрывать ведь нечего, не так ли?

Талиессин уверенно пересек зал и плюхнулся на скамью: он вознамерился занять средний стол ближе к камину. Общий разговор на мгновение затих. Несколько торопливых взглядов на вновь прибывшего – и суждение о нем было вынесено, не слишком лестное для новичка. Двое или трое откровенно поморщились и отвернулись, один ухмыльнулся, а ближайший к Талиессину сосед отодвинулся на скамье подальше.

Ренье появился минутой спустя. На него уже не обратили внимания: просто еще один такой же. Тоже чумазый и растрепанный, тоже не бережет добротной одежды. Разве что на лицо более приятный.

Принц все время вертелся, глядел по сторонам, рассматривал висящие на стенах украшения – аляповатые деревянные полускульптуры, раскрашенные синим и зеленым и изображающие птиц с непомерно большими крыльями и несуществующие плоды. То и дело Талиессин принимался ерзать на скамье, жевал пряди своих волос, если те случайно попадали ему в рот, а после, очнувшись от задумчивости, резко выплевывал их. Наконец он вытащил нож и начал чистить ногти.

Ренье сидел напротив и молча смотрел на этого юнца. Ему казалось странным, что тот когда-нибудь сделается королем целой страны. Будет принимать важные решения, подписывать оправдательные или смертные приговоры, раздавать земельные наделы. Вот этими самыми смуглыми руками в цыпках от вечной возни с лошадьми и собаками.

Иногда Ренье пытался представить себе, какая кровь течет в жилах наследника. Крохотная капля эльфийского наследия растворена в обычном красном месиве, унаследованном от человечьих предков. Насколько сильна эта капля? Какой окажется она, когда впервые будет явлена на алтаре, во время ежегодного возобновления брачного союза королевского правящего дома с землей Королевства?

Ренье стеснялся этих мыслей. Он догадывался, что нечто подобное посещает и другие умы Королевства. Более изощренные, нежели ум обычного молодого дворянина, – и уж конечно более испорченные. Королева почти совершенно утратила волшебные свойства своих предков – и все же оставалась истинно эльфийской дамой, стройной, с темными розами, вспыхивающими на щеках в минуты волнения.

Но сколько ни вглядывался Ренье в Талиессина, он никогда не видел, чтобы у того на коже проступали эти потаенные огненные розы. Ничего. Обычный юноша. Разве что менее привлекательный, чем обычно бывают молодые люди этого возраста.

– Ну, где же Мегинхар? – выговорил наконец Талиессин и убрал нож. – Я уже всю грязь выковырял, а он до сих пор договаривается...

Действительно, никто из прочих спутников принца до сих пор не появлялся.

– Нужно еще лошадей устроить, – напомнил Ренье. – Сейчас все придут.

Но Талиессин не желал больше ждать. Он резко обернулся и закричал на весь зал:

– Эй, ты! Ты, толстая! Иди сюда!

Служанка обратила к кричащему сдобное лицо и пожала плечами.

Талиессин вскочил:

– Толстуха! Я тебя зову!

Служанка снова пожала плечами и боком двинулась к столу. Талиессин наблюдал за ней, улыбаясь все более удивленно.

Ренье опередил принца – он поднялся и проговорил отчетливо, резко:

– Ужин для пятерых.

– Я вижу только двоих, – протянула служанка, окидывая мутным взором потолок.

– Я заплачу за пятерых, – сказал Ренье.

– Ну тогда ладно, – сказала служанка и так же боком двинулась в сторону кухни. По дороге она несколько раз оглядывалась на Ренье и его спутника с самым подозрительным видом, точно всякое мгновение ожидала от них подвоха.

Талиессин снова уселся, развалился на скамье, сощурился. Теперь лицо принца, как казалось, состояло из нескольких резких черт, углубленных и выделенных тенями: две полоски на лбу – брови, под ними две узкие щели – сомкнутые глаза с прямыми, опущенными на щеку ресницами, дальше – зигзаги тонко вырезанных ноздрей, извилистая верхняя губа и прямая нижняя – и под нею глубокая ямка на подбородке. Маска гротескная, на опасной грани безобразия и неотразимой притягательности.

Ренье знал, что в очередной раз вызвал у принца раздражение. В таких ситуациях Ренье частенько припоминал, как студенты в Академии задирали Элизахара. Тот неизменно ухитрялся поставить нахалов на место. Железный человек. У Ренье никогда так не получится. С другой стороны, Элизахар никогда не имел дела с принцем.

Служанка преступно медлила с заказом, и Ренье не на шутку досадовал: обильный ужин мог бы отвлечь принца и предотвратить очевидно приближающиеся неприятности.

Разговоры, притихшие было с появлением чужаков, возобновились. Обычные вечерние пересуды лавочников. Они почти не достигали слуха двоих молодых людей. Было скучно. Талиессин уронил голову на стол, улегшись щекой на ладонь, и не мигая уставился на ближайшего соседа. Еще одна его неприятная игра: ждать, пока человек почувствует на себе тяжелый взгляд раскосых зеленоватых глаз и начнет ежиться.

Однако лавочник оказался крепким орешком – даже не дрогнул. Отказался даже от искушения повернуться и посмотреть на того, кто столь нахально на него таращится.

Прошло еще несколько минут, прежде чем Ренье понял: дело вовсе не в предполагаемой силе духа их соседа – того слишком захватила тема разговора, который незаметно отошел от последних местных сплетен и перетек в совершенно иное русло: теперь обсуждались слухи, добравшиеся до окраины из предместий.

– Думаете, нам расскажут? – говорил, пригибаясь к столу, какой-то человек с неприятно звучным голосом. – Думаете, она позволит говорить об этом всенародно? Ничего подобного! Хоть сколько прошений на ее имя присылай – бесполезно.

– Она ведь может и не знать, – перебил другой, с острым носом, верткий. – У нее полно советников.

Третий устремил на него презрительный взгляд:

– Да? И сколько же?

– Достаточно, чтобы держать ее в неведении! – горячо заявил остроносый.

Обладатель звучного голоса демонстративно расхохотался.

– Говорю вам, ничего никогда – и никто – не узнает. Их попросту удавят в подземелье. Не они первые, кстати. Уже случалось такое, чтобы люди исчезали. А что? Пропадают без следа, и некого спросить...

– Но ведь эти все-таки виновны... – проговорил, медленно жуя, четвертый собеседник, моложе прочих, но такой же основательный и солидный. – Они ведь забили женщину камнями.

– Позвольте! – возразил зычный. – Эта женщина – отвратительная убийца, а они застали ее на месте преступления.

– Какого? – вступил в беседу еще один, с пышными усами, должно быть – возчик. Он отставил пивную кружку, рыгнул в кулак и обезоруживающе улыбнулся. – Я прослушал начало...

Остальные дружно уставились на него. Обладатель могучего голоса снисходительным тоном объяснил:

– Она заживо закопала своего новорожденного ребенка...

– Да, ужасно, – согласился возчик и снова взялся за пиво.

Тощий, с острым носом, упрямо качал головой.

– Я совершенно не согласен. Она поступила так, как любой нормальный человек на ее месте, если бы увидел, что выродил на белый свет противоестественного урода...

– А подробнее? – опять заинтересовался возчик.

– Две головы! – шепотом сказал пятый собеседник. Это был очень громкий шепот. – Представляете? Ребенок с двумя головами! Настоящий кошмар. Мать перепугалась – и...

– В любом случае, она не должна была принимать решение единолично, – упрямо гнул свое зычный голос. – Напротив, ей следовало бы сохранить этого ребенка. Нам нужны доказательства того, что земля наша производит ядовитые злаки. Что эльфийская кровь отравляет почву и проникает даже в семя наших мужчин, коль скоро женщины производят на свет таких чудищ.

– Я вот чего не понимаю, – произнес молодой, – как именно происходит это отравление. Положим, в былые времена, когда кровь эльфов была густой, – тогда все ясно. В ней была сила. Но теперь-то! Вот, положим, мой дядя – он виноторговец – всегда спрашивает: «После какой кружки воды вино перестает быть марочным и превращается в обыкновенное пойло? Когда ты начнешь это потрохами чувствовать – тогда, считай, превратился в специалиста». А кровь Эльсион Лакар? То же самое. Умные люди давно подсчитали соотношение – в смысле разбавленности. Она – практически такой же человек, как и мы, только порода попорчена. Вот таково мое мнение.

Он откинулся к стене и неспешно обвел окружающих глазами, избегая, впрочем, задевать взглядом новеньких, не принимавших участия в общей беседе.

Ренье похолодел. Говорили о королеве-матери. При наследнике. Как долго будет Талиессин слушать, не вмешиваясь? И в каком расположении духа он вернется во дворец? Ренье хотел было предложить принцу уйти, не дожидаясь ужина и бросив на произвол судьбы остальных. Побродить по ночной столице, поболтать, найти каких-нибудь девчонок посговорчивее. Но один только взгляд в сторону Талиессина отбил у Ренье всякую охоту заговаривать с ним. Только не сейчас.

– Она, во всяком случае, хоть похожа на женщину, – продолжал разглагольствовать зычный, – а вот сынок... Настоящее отродье!

– Ты его видел? – заинтересовался возчик.

Тот, к кому он обращался, пренебрежительно махнул рукой.

– Раз или два... издалека. Да люди же говорят!

– Всегда нужно посмотреть собственными глазами, – рассудительно молвил возчик.

– Что смотреть! – Зычный сжал кулак и пошевелил стиснутыми пальцами, как будто пытался выжать из чего-то невидимого все соки. – Ну вот на что глядеть! Умные люди все за нас посмотрели. Вот он, – взмах в сторону виноторговца, – все верно рассудил. Разбавлено! А в разбавленном виде эта кровь, может быть, как раз и ядовита!

– Нет, все дело в накоплении, – сказал молчавший доселе человек с рябым плоским лицом. – Я точно знаю. У меня самого земля. В земле накапливается.

– В любом случае, скоро все переменится, – уверенным тоном проговорил зычный. – Потому как наследии ков у наследника уже не будет.

Племянник виноторговца чуть вжал голову в плечи. Зычный заметил это и усмехнулся:

– Боишься?

Тот еле заметно кивнул, чем вызвал презрительную усмешку у собеседника.

– И напрасно! Мы дурного не делаем. Да у нее и рук не хватит всех, кто об этом говорит, задавить по подземным тюрьмам. Вот послушайте, – он опять навалился широкой мясистой грудью на стол, – я вам скажу. Наследник – извращенец. Порченый. Вконец порченный. Играет в куклы, переодевается женщиной. А сам – ничего не может.

– В каком смысле? – ужаснулся племянник виноторговца.

– В том... что не может с женщиной! Он не мужчина. И не человек почти. Так, – щелчок пальцами, – что-то ироде насекомого... Да и с виду таков.

– А ты его видел? – неожиданно подал голос Талиессин.

Зычный повернулся в его сторону с крайне удивленным видом. Несколько секунд он рассматривал принца в упор, как бы удивляясь тому, что тот вступил в беседу. Затем на лице всезнайки проступила снисходительная улыбка.

– Я уже говорил, что видеть – не обязательно. Кому надо, те видели.

– А! – коротко бросил принц. И снова принялся ковырять ногти кинжалом.

Почему-то это рассердило солидного возчика.

– Вот вы, юноша, совершенно напрасно говорите «а!» человеку, который и старше вас, и опытней, и разбирается в вопросах! – назидательно проговорил он.

Талиессин вонзил кинжал в крышку стола.

– В каких вопросах? – осведомился он.

– Что? – опешил возчик.

– В каких вопросах он разбирается?

– Э... – Возчик сердито приложился к своей кружке. Он был сбит с толку, и ему это не понравилось.

Зычный сказал:

– А вот в таких, что нами правят выродки!

Одним гибким прыжком Талиессин вскочил на стол, ударом ноги опрокинул кувшин с пивом, другим ударил зычного в подбородок и мгновенно переместился на другой край стола. Со стороны казалось, что он танцует.

Ренье пришлось неловко пробираться по скамье, тесно придвинутой к столу. Он спешил. Прочим завсегдатаям «Стражника и бочки» определенно не понравится молодой нахал, который затевает здесь драки на ночь глядя. Закончится все тем, что Талиессина свалят на пол и изобьют, а после вышвырнут вон.

Талиессин перепрыгнул с одного стола на другой, попал ногой в блюдо с обглоданными костями, и объедки разлетелись в стороны. Странно искривляя рот, принц смеялся, но смеха этого слышно не было: все заглушал грохот падающей посуды, шумные проклятия и топот ног. Несколько человек уже носились по залу в попытках схватить дебошира. Один из этих преследователей очень удачно споткнулся о ногу Ренье и упал, но другой тотчас нанес молодому человеку удар кулаком в лицо.

Ренье пошатнулся и повалился спиной на стол. Мгновение он созерцал закопченный потолок и несколько коптящих масляных светильников, привешенных к поперечной балке. Один был особенно старый, в виде бьющего хвостом морского дива. Затем потолок исчез из поля зрения Ренье, и молодой человек увидел чьи-то сапоги.

«Где же остальные? – тупо подумал Ренье. – Где Мегинхар, Агилон? Где Госелин?»

Принц смеялся – пронзительно, резко, и этот звук, прорезающий общий шум и вопли, странным образом напоминал призывный свист болотной птицы. Ренье поднялся на ноги. Талиессин спрыгнул со стола, ловко увернулся от нескольких ударов и очутился возле Ренье. Тот ощутил прикосновение острого, очень горячего плеча – мимолетное, мгновенно прерванное – и вздрогнул. Обычно Талиессин избегал любых прикосновений. Он даже запрещал целовать себе руку, хотя придворный церемониал иногда требовал этого.