Глава третья

БАЛЬЯН

– Все-таки странный он какой-то.

Фраза прозвучала, едва молодой человек отошел на достаточное расстояние, чтобы не услышать ее.

Прозвучала она из уст старшего мастера Исгерина, самого уважаемого человека в горном поселке. Исгерин попал в герцогство Вейенто, кажется, тысячу лет назад. Давным-давно он отработал свой контракт и теперь обзавелся всем тем, о чем только мог мечтать горняк: собственным домом и недурным содержанием, которое ему выплачивал из своей казны лично сам герцог. Исгерин мог бы не работать, но недавно он женился и теперь помогал своей подруге сокращать срок ее контракта. При умении, навыках и льготах Исгерина вдвоем они управятся лет за семь.

Для прочих обитателей горняцкого поселка Исгерин оставался примером. Образцом того, что мечта достижима. Любое его высказывание принималось остальными едва ли не как откровение. Спорить с Исгерином означало спорить с Удачей, а делать этого ни в коем случае не следовало. Хоть северяне, жители герцогства, и презирали суеверных южан за их невежество (несомненно, проистекающее от убогости крестьянского быта), сами они вовсе не были полностью свободны от веры в приметы и предзнаменования, добрые и злые, и ни за что не согласились бы прикоснуться к бороде гномки, ступить в чужой след, работать молотком, у которого трижды ломалась рукоятка, или перечить Исгерину.

Да и что ему перечить, коль скоро он совершенно прав! Парень, что побывал в поселке, запасся провизией и ушел обратно, в горы, где у него имеется какая-то убогая хижина, – он ведь действительно странный. Нет нужды говорить, что речь идет о сыне самого герцога Вейенто, о Бальяне. Ведь Бальян – бастард и вряд ли когда-нибудь унаследует герцогство после своего отца.

Герцог Вейенто прожил много лет с матерью Бальяна – Эмеше, дочкой мелкопоместного дворянина. Эмеше не просто обожала своего знатного возлюбленного. Она обладала куда более знатным качеством: она ни на что не претендовала. Никогда даже намеком не показывала герцогу, что рассчитывает… не сейчас, конечно, а когда-нибудь, в будущем… что очень надеется на то, что он все-таки женится на ней и объявит ее герцогиней.

При всех тех добрых чувствах, что питал герцог к Эмеше, объявить ее своей супругой он не мог. Ему требовалась жена куда более знатного происхождения. Жена, которая принесла бы ему в качестве приданого обширные родственные связи. Союзников. Ибо все эти годы герцог Вейенто не оставлял мысли занять когда-нибудь королевский престол. Несколько раз он был уже совсем близок к своей цели… и всегда что-нибудь ему мешало.

И он женился на дочери своего соседа, герцога Ларренса, – на юной, прекрасной и девственной Ибор, а Эмеше отослал в небольшое, хорошо устроенное имение.

У Эмеше имелся ребенок от герцога. Мальчик, которого она увидела впервые, когда тому было уже пять лет. Ибо, ни на что не претендуя, Эмеше не хотела, чтобы герцог заподозрил ее в том, что она хочет превратить бастарда в орудие своего влияния. Нет, для нее всегда существовал один только Вейенто, и больше никого. Эмеше отослала новорожденного с кормилицей в дикие горы, где у женщины, жены углежога, была собственная хижина, и никогда не посылала даже справиться о том, как живет рожденное ею дитя.

Когда решение жениться на Ибор созрело, Вейенто объявил об этом своей любовнице. Эмеше согласилась. Она согласилась на все. Небольшое, хорошо устроенное имение, где все подготовлено специально для нее? Она целовала герцогу руки. Никогда больше не пытаться увидеться с Вейенто? Она заливалась слезами и непонимающе улыбалась, но кивала, кивала…

Наконец ее увезли. Прощание вышло тягостным. Эмеше забрала из замка все, что ей позволили взять, – безделушки, украшения, подарки герцога, платья, картины, музыкальные инструменты…

Все это было свалено без толку, в кучу, в большой комнате господского дома, куда ее водворили. Годами произведения искусства и роскоши покрывались пылью. Прислуга лишь время от времени пыталась навести там порядок, но Эмеше, обнаружив эти потуги, всегда впадала в ярость и что-нибудь ломала, так что, в конце концов, груду золотых подсвечников, украшенных драгоценными камнями чаш, ларцов, книг и прочего попросту накрыли большим полотном и больше к ним не прикасались.

Через год после начала изгнания Эмеше вдруг вспомнила о том, что у нее был ребенок. Она послала за ним, и мальчишку доставили в имение. Он был совершенно диким, в ответ на все попытки заговорить с ним только огрызался, но в общем был рад перемене, потому что жена углежога его била.

К тому времени Эмеше уже начала погружаться в сумерки, которые с годами только сгущались. Ей представили мальчика, кое-как умытого и переодетого в чистое. Она закричала, схватила его за плечи, стала трясти. Он так испугался этой женщины, полной, белой, совсем не похожей на тех, которых видел прежде, что впал в ступор. Голова мальчика болталась на тонкой шее, глаза бешено вращались, следя за матерью. Потом Эмеше успокоилась, отвернулась и отошла.

Бальян начал новую жизнь.

Его разместили в отдельном флигеле, в стороне от главного дома господской усадьбы. Приставили к нему дядьку, однорукого горняка, чей контракт не мог быть выработан в течение жизни одного человека, столько у него набралось взысканий и продлений сроков. Горняк оказался человеком веселым, любителем выпивки и большим знатоком житейской мудрости. От него Бальян перенял почти все те странности, которые впоследствии заставляли других людей шарахаться от герцогского бастарда и бормотать ему в спину:

– Странный он какой-то.

Даже если Бальян и слышал это бормотание, он не обижался.

Воспитатель говорил ему о матери:

– А ты на нее, малец, не сердись. Она ведь малость подвинулась умом. Да и то сказать! У нас в горах кто умом не подвинутый? Тут нормальных людей, почитай, и нет. Человек не приспособлен жить в горах, а особенно – под горой, а мы ведь половину жизни проводим под горой. Как тут не стать сумасшедшими!

– Но Эмеше не ходила в шахты, – возражал Бальян.

– Не ходить-то не ходила, но дышала этим воздухом, – уверенно говорил однорукий и грозил мальчишке узловатым черным пальцем. – Ты вникай, что я говорю, а не противься, ибо я умен и умудрен, а тебе еще жить да жить! Твоя мать сумасшедшая. Запомни раз и навечно и так к ней и относись. У нее это не только по горной, но и по женской части. Женщины здесь часто дуреют. Я отчего не женился?

– Оттого что однорукий? – предположил мальчик.

Дядька сплюнул.

– Дурак ты, – сказал он и целый день потом не разговаривал с воспитанником. Обиделся.

Но на другой день все же вернулся к прежней теме.

– Говорю тебе, у нее это по женской части. Она твоего отца – знаешь что?

– Что? – Бальян против воли заинтересовался, смутно ожидая услышать историю о каком-нибудь ужасном злодеянии.

– Что! То, что любила, – сказал старый горняк. – Вот что. Без ума любила – без ума и осталась.

Бальян начал приглядываться к Эмеше, имея в уме недавно полученное знание, и скоро пришел к выводу: его собеседник был совершенно прав. Эмеше не вполне нормальна. Точнее сказать, совершенно ненормальна. Она продолжала любить Вейенто, в этом был смысл ее существования. В тех сумерках, где она обитала, не было ничего, кроме этой неразделенной любви. Она бродила по комнатам и подолгу замирала перед разными предметами, мучительно пытаясь понять: не оттого ли отверг ее Вейенто, что у нее дурно расставлена мебель, некрасивы кувшины с вином или, может быть, дурны гобелены на стенах? Иногда она забиралась на крышу и всматривалась в горы: не едут ли за ней, чтобы вернуть ее в замок, к возлюбленному? Случалось ей забиться в какую-нибудь крохотную комнатушку с большим запасом сладких булочек и лихорадочно поедать их там, в темноте и взаперти.

Слуги перестали ей перечить. Бальян понимал, что ему, наверное, следует жалеть мать. Но не мог. Безумие Эмеше вызывало у него лишь отвращение. Он не в силах был понять, как можно сойти с ума от любви.

Наверное, следовало бы возненавидеть отца, который довел мать до такого состояния и ни разу не поинтересовался своим бастардом. Но и это у Бальяна не получалось. Он очень рано начал жить собственной жизнью, отдельной от жизни отца и матери. Он был просто Бальян. Вот мир – и вот человек, без всяких титулов, надежд на будущее или обязательств перед другими.

К двадцати годам Бальян превратился в долговязого парня, широкого в кости, но тощего – про такие руки, как у него, говорили «мослы». Лицо у него было простое и приятное, широкоскулое, с ясными глазами. Он был похож на Эмеше. Впрочем, о сходстве судить было в то время уже трудно, поскольку сама Эмеше больше совершенно не напоминала себя прежнюю.

С людьми Бальян сходился трудно, особенно после смерти своего единственного собеседника, однорукого горняка. Зато у него завелись друзья среди гномов, и это воспринималось окружающими как еще одна странность и без того нелюдимого бастарда.

Лет в четырнадцать Бальян открыл в себе жгучий интерес к камням. Устройство земных недр занимало его воображение в те годы, когда полагалось бы подсматривать за служанками и изучать тонкости фехтовального искусства. Но, поскольку Бальян не был достаточно знатен для того, чтобы ему объяснили, чем он должен интересоваться, а чем не должен, он продолжал исследовать самые обычные с виду булыжники.

В ближайшем горном поселке он обзавелся молотком и выпросил у мастера разрешение спуститься в шахту. Увиденное покорило подростка. Рабочие не понимали, что так восхищает его. А Бальян видел не просто каменные стены и распорки; перед его глазами открылось неизведанное царство, и он понял, что если и желает быть королем, то только здесь, под горами.

Ему открылся потайной рост кристаллов и причины, по которым сквозь толщу породы змеится рудоносная жила. Он знал, что камни живые, и получил подтверждение этому. Гора как будто согласилась разговаривать с мальчиком.

Он подошел к мастеру и показал пальцем на совершенно пустой с виду участок породы:

– Попробуйте здесь.

Мастер открыл было рот, чтобы отогнать назойливого юнца, но потом пожал плечами и крикнул одному из горняков:

– Попробуйте здесь.

Они открыли богатейшую жилу кварца.

Потом, уже на поверхности, мастер допытывался у Бальяна:

– Как ты понял, что искать нужно здесь?

– Я просто знал, – пытался объяснить мальчик.

– Нет, ты расскажи, – приставал мастер.

Бальян вырвался и убежал.

Он нашел старую хижину углежога, где жил до пятилетнего возраста. Там давно уже никого не было: семья не то перебралась в другие края, не то попросту вымерла. Бальян починил крышу, вычистил единственную комнатку, переложил очаг и сделал это место своим убежищем. Здесь он проводил большую часть теплого времени года и только на зиму возвращался в имение. Эмеше почти никогда не знала, где находится ее сын. Впрочем, ее это и не занимало. Она хотела только одного: чтобы Вейенто прислал за ней и чтобы все было как раньше.

Брак герцога Вейенто с Ибор оказался удачным. Правда, сама Ибор мало радовала своего супруга: она была глуповатой и вздорной. Но все это мелочи. На четвертый год супружеской жизни Ибор наконец сумела родить мальчика – его назвали Аваскейн и воспитывали как будущего герцога Вейенто. В глубочайшей тайне Вейенто-отец надеялся, что когда-нибудь Аваскейн унаследует после него не только герцогство, но и королевский престол.

Ибор не вмешивалась в дела своего мужа. Она довольствовалась тем, что было предоставлено в ее распоряжение: роскошными залами в той части замка, где некогда всецело царила Эмеше, нарядами, выездами на праздники в столицу, соколиной охотой.

Главной заботой Ибор был Аваскейн. Мальчик родился и рос болезненным. Он не любил лошадей, не любил соколов, ему не нравились прогулки по горам. Ибор смотрела на его тонкие бледные руки-палочки и вздыхала. Она очень боялась, что Вейенто в конце концов разочаруется в своем законном отпрыске и вспомнит о существовании бастарда. Для Ибор это было бы катастрофой, потому что она, сколько ни старалась, больше не могла забеременеть.

Однако Вейенто ни о чем подобном не помышлял. Он и прежде, живя с Эмеше, не задавал вопросов о ребенке любовницы. Так с какой стати ему интересоваться этим ребенком сейчас? К тому же тот давным-давно вырос и, по слухам (которые все же доходили до герцогских ушей), сильно чудит.

Бальян обитает где-то в горах, вдали от людей. Он одевается как бродяга и сторонится людей.

Бальян якшается с гномами. Бойко болтает на их жаргоне и даже гостит у них в их таинственном подземном городе, куда людям вход запрещен под страхом смертной казни.

Бальян изредка появляется в горняцких поселках, покупает там еду или инструменты.

Бальяна не видели больше года… жив ли он?

Все, что говорилось о старшем, незаконном сыне, герцог хранил на самой окраине сознания. Бастардов обычно держали «про запас» – на тот случай, если с законным наследником что-нибудь произойдет. Но что может произойти с Аваскейном, который никогда не играет в бурные игры, избегает любого риска, любой опасности, спит с закрытыми окнами, всегда тепло одет и окружен десятком заботливейших слуг? Вейенто не препятствовал мальчику расти изнеженным. Если тот станет королем, ему не понадобится ни физическая сила, ни фехтовальное мастерство, ни умение ездить верхом или командовать армией. У него будет довольно придворных, полководцев, воинов, охранников. Главное, чтобы Аваскейн был достаточно умен и хитер и умел пользоваться сильными и слабыми сторонами окружающих его людей. А искусство манипулирования болезненный ребенок недурно освоил в очень раннем возрасте – и явно не собирался останавливаться на достигнутом.

Глава четвертая

КИНЖАЛ В ГАЛЕРЕЕ

Помогая своему юному господину застегнуть пряжку на плече, компаньон королевского брата Пиндар задумчиво разглагольствовал:

– Прошлое царствование знаменовалось неким изысканным вырождением. В этом имелся определенный смысл. Аристократизм всегда должен обладать некоторой толикой декаданса.

Гайфье разглядывал в большом зеркале свое отражение. Рослый плотный подросток с загорелым лицом, с блестящими раскосыми глазами. Пиндар журчал над ухом так убедительно, так вкусно произносил он слова «аристократизм», «декаданс», что Гайфье поддался их обаянию. Ему вдруг ужасно захотелось немножко вырождения. Но сколько он ни всматривался в себя, никаких признаков упадка не видел. Обычное здоровое юное существо.

И это здоровое существо произнесло:

– Мне всегда казалось, что в вырождении нет ничего хорошего. Оно даже не красиво.

– Оно означает древность, – возразил Пиндар. – Оно означает гордость, ибо во многом связано с родственными браками – то есть с нежеланием пускать в свою семью посторонних.

Мальчик пожал плечами.

– Если я правильно припоминаю, в нашей семье как раз традиционно заключались смешанные браки, что и привело к оскудению эльфийской крови. – Он снова посмотрел на себя, отраженного в зеркале: человек, с головы до ног похожий не на эльфа, но просто на собственного отца.

– Оскудение! – подхватил Пиндар. – Вот самое точное слово! Самое пленительное для меня… То, что вот-вот исчезнет. То, что удерживается на краю реальности, уцепившись последним коготком… То, чему суждено сорваться в пропасть. Один только миг, одно слабое дуновение ветра – и оно исчезнет. Вот что я имел в виду.

– Вы хотите сказать, что моя бабушка производила на вас именно такое впечатление? – удивился Гайфье. – Как будто она вот-вот исчезнет?

Все, что Гайфье слышал о покойной королеве, создавало у него прямо противоположное впечатление. Пиндар не позволил себя смутить.

– Я не встречался с ее величеством лично, – проговорил он, – однако в моей памяти запечатлен образ правящей королевы, который существовал для всего народа… А я склонен причислять себя к одному из народа. Да, это так, хотя поэты не имеют ни племени, ни социальной принадлежности.

– Поэты? – переспросил Гайфье, чувствуя себя все более скверно.

Мальчик не любил стихов. Если его компаньон окажется поэтом, то это может обернуться катастрофой. Выслушивать чтение стихов – выше сил Гайфье. Но… не просить же регента отослать Пиндара только из-за этого? «Поэт» – не причина для увольнения.

– Именно поэты, – подтвердил Пиндар с удовольствием, – улавливают незримые флюиды. Поэты претворяют свои ощущения в слова, в магические слова… Не всегда подлежащие рациональному осмыслению, ибо смысл поэзии может таиться в ритме, в звуке – и даже между звуками.

– Я думал, это относится к музыке, – возразил Гайфье.

– Поэзия сродни музыке, – произнес Пиндар. – Поэзия воздействует на человека, минуя сознание. Простым звучанием слов. В человеческой речи тоже скрывается музыка.

– Ну да, – вяло протянул Гайфье. – Конечно… – Он вздохнул.

– Вижу, эта беседа вас не занимает, мой господин. – Пиндар вдруг явил себя чутким и внимательным собеседником.

Гайфье сразу воспрял духом и заговорил об охотничьих собаках. Эта тема интересовала его бесконечно. Он рассказал об одной псине и о том, какой у нее нрав, потом перешел к рыжему кобелю, своему любимцу, и поведал о некоторых его проделках. Пиндар слушал терпеливо, с видом страдальческим, но не перебивая. В конце концов Гайфье пришел к выводу, что его компаньон – вполне сносный человек, и с этим мнением отправился на прогулку.

Оставшись один, Пиндар некоторое время смотрел вслед ушедшему и холодно улыбался. Сын Талиессина не вызывал у Пиндара никаких эмоций. Обычный мальчишка. Глуповат, как и положено в его возрасте. Пиндар вспомнил время, проведенное в Академии. Тогда они все тоже были мальчишками. Почти дети. И в суждениях, и в поступках.

Как различно сложились судьбы бывших однокашников! О Фейнне Пиндар знал, что она теперь – герцогиня Ларра, мать наследника Ларра. Гальен и Аббана казнены за покушение на жизнь правящей королевы.

Эгрей погиб на военной службе. Нелепый толстяк Маргофрон, по слухам, выгодно женился и теперь владеет десятком галантерейных лавок в нескольких городах Королевства. Эмери, кажется, служит королевской семье здесь, в столице. Придворный композитор. Вот с кем хорошо бы встретиться и переговорить…

Желание Пиндара исполнилось в тот же день. Прогуливаясь по саду, Пиндар наткнулся на человека, который не далее как сегодняшним утром появлялся в его мыслях.

Человек этот сидел в расслабленной позе на каменной лавке с ажурной резьбой. На колене он держал кувшин. Поэт радостно воскликнул:

– Эмери!

Ренье вздрогнул. Уже давно никто не принимал его за брата. Эмери немного располнел и благодаря этому выглядел моложе своих лет. Ренье, напротив, казался старше. К тому же он, в отличие от придворного композитора, одевался куда менее щегольски и далеко не так аккуратно.

Подняв голову, Ренье пристально посмотрел на субъекта, который назвал его неправильным именем. Сквозь лысинку и бьющее в глаза благополучие вдруг проступили юношеские черты, и Ренье узнал говорившего.

– Пиндар! Вот неожиданная встреча!

– Не такая уж неожиданная, во всяком случае для меня, – возразил Пиндар, усаживаясь рядом. – Ты позволишь?

Он взял кувшин из руки собеседника, отхлебнул. Удивленно поднял бровь:

– Ты пьешь сидр?

– За неимением лучшего.

– У меня вдруг появилось такое ощущение, Эмери, что ты часто прикладываешься к этому сосуду для слабых духом.

– Твое ощущение совершенно верно, – подтвердил Ренье. Он улыбнулся. – Рассказывай: что ты делаешь здесь? Тебе известно, что сюда допускаются только особы, приближенные к ее величеству… или к Гайфье?

– Разумеется. – Пиндар с важностью кивнул. – Я – особа, приближенная к Гайфье.

– Ты – его придворный… как это называется? – До сих пор Ренье имел дело исключительно с придворными дамами, поэтому слово не сразу пришло к нему на ум. – Кавалер.

– Его компаньон, – поправил Пиндар.

– Приживал?

– Нет. – Пиндар поморщился. – Будем называть вещи своими именами.

– Я и называю… – Ренье вздохнул. – Я хорошо знаю, что такое приживал, можешь мне поверить. Должность хлопотная и неблагодарная, а главное – бессмысленная, но другой не дано.

– Ты говоришь о себе? – Пиндар проницательно прищурился.

– О себе, о тебе… О таких, как мы.

– Поясни.

– Поясняю. Я говорю о неудачниках.

Пиндар пожал плечами.

– Я себя неудачником не считаю…

– Расскажи в таком случае о своей поразительной карьере, – попросил Ренье. – У тебя есть время?

– Для тебя найдется. – Пиндар поднял голову к солнцу, пожевал губами, как бы разминая их перед началом говорения. – Как ты знаешь, образованные люди всегда пользуются большим спросом, так что поиск работы не оказался для меня трудным.

– Предположим, – пробормотал Ренье.

– Я начинал управляющим в одном богатом имении, но эта должность оказалась не по мне, – продолжал Пиндар.

Ренье хмыкнул:

– Проворовался?

Пиндар отодвинулся на самый край скамьи, оскорбленный.

– Не смешно, Эмери. Совершенно лишено остроумия.

– Прости, – примирительным тоном произнес Ренье. – Продолжай. Мне на самом деле очень интересно.

Пиндар помолчал немного – и для того, чтобы наказать собеседника, и для того, чтобы успокоиться.

– Словом, я решил уйти. Меня, кстати, не хотели отпускать! Но я все равно ушел. Для поэта невозможно проводить дни, подсчитывая прибыли, убыли, какие-то надои молока…

– Понимаю, – вставил Ренье.

Пиндар угрожающе блеснул глазами, но Ренье замолк и сидел с самым смиренным видом.

– Мои поэтические таланты оценили в одном из замков, – заговорил Пиндар снова. Теперь он поглядывал на Ренье чуть свысока. – Я нашел там кров, стол и понимание. Однако спустя несколько лет главный ценитель моего творчества умер, и я покинул замок, ибо это место стало для меня юдолью скорби и печальных воспоминаний.

– Ты написал об этом элегию? – поинтересовался Ренье вполне дружеским тоном.

– Цикл элегий, – строго поправил Пиндар. – Цикл из восемнадцати элегий, если быть точным. Они послужили для меня наилучшей рекомендацией… За минувшие годы я сменил шестерых покровителей. Гайфье – седьмой.

– Гайфье увлекается поэзией? – поразился Ренье.

– Что из того? – Пиндар поднял брови. – По-твоему, молодой человек не может любить стихи?

– Может… Но только на Гайфье это очень не похоже.

– Ты хорошо знаком с Гайфье? – Пиндар сразу насторожился, и Ренье уловил: рассеянный интерес к нему бывшего однокашника сделался хищным.

Ренье пожал плечами с напускным безразличием:

– Болтал с ним пару раз.

– Что скажешь?

– Пиндар, я не намерен делиться с тобой впечатлениями о брате нынешней королевы, – сказал Ренье. – По-моему, это было бы неправильным.

– Почему?

– Потому что подобные разговоры превращают нас с тобой в отвратительную породу придворных сплетников.

– Придворные сплетники – вовсе не отвратительная порода, – заявил Пиндар. – Они – источник информации и средство для распространения желательных слухов.

– Без меня, – сказал Ренье.

– Ну ладно, ладно… – Пиндар успокоительно потрепал его по плечу.

Ренье усмехнулся. Теперь можно бранить «эстетику безобразного» и «восторги гниения» сколько угодно: Пиндар не уйдет и даже не обидится. Он выдал себя. Ему нужен Ренье. Нужны его знания о брате королевы.

– Лучше поговорим о тебе, – предложил Пиндар. – Помнишь, каким ты был в Академии?

– Каким? – Ренье с любопытством глянул на Пиндара.

Похоже, тот до сих пор не догадывается о том, что в Академии «Эмери» существовал один в двух лицах. Посвящать его в эту историю прямо сейчас Ренье не собирался. Если Пиндар задержится во дворце, то рано или поздно он узнает о том, что у придворного композитора имеется беспутный младший братец, живущий на содержании у любвеобильных дам и сострадательных служанок. А сейчас любопытно было бы узнать, какими виделись братья Пиндару в те далекие годы.

– Ты был гордый, – начал Пиндар торжественно, как будто читал одну из своих элегий. – Роковой. Загадочный. Твои скачки настроения яснее прочего свидетельствовали о том, что ты принадлежишь к вырождающемуся древнему роду. Это будоражило воображение, волновало… Да будь я женщиной, я влюбился бы в тебя! Ты был интересный. Понимаешь, о чем я?

– Поэт – почти женщина, – заметил Ренье.

– Да, – согласился Пиндар, ничуть не смутившись. – В том, что касается интуиции, предчувствий, способности доверять неуловимым флюидам…

– Излишняя доверчивость флюидам до добра не доводит, – сказал Ренье и захохотал.

Пиндар невозмутимо дождался, пока смех иссякнет.

– Поэтому мне так печально видеть то, каким ты стал, Эмери, – заключил Пиндар. И наклонился к нему. Спросил доверительно: – Признайся: неужели тебя вполне устраивает такая жизнь? Неужели тебе не хотелось бы хоть немного изменить ее?

Он смотрел своему собеседнику прямо в глаза.

Ренье сказал:

– Вряд ли возможно изменить мою жизнь. Слишком многое осталось позади…

– Что ты имеешь в виду?

– Когда-нибудь объясню.

– Ну а если бы нашелся человек, который предложил бы тебе новую цель? – настойчиво продолжал Пиндар.

– Какую именно?

Пиндар отодвинулся от него, засмеялся принужденно и сказал:

– Не женщину, это точно.

– А, – сказал Ренье, – ну, я подумаю.

Пиндар потрепал его по плечу и встал.

– Подумай, подумай. Ты знаешь, где меня найти. Я почти всегда буду находиться теперь при его высочестве.

– Гайфье не носит титула, – напомнил Ренье. – Внимательней относись к словам, которые употребляешь. Придворная жизнь требует точности.

– Учту, – сказал Пиндар. Ренье проводил его глазами и снова приложился к кувшину. Он не слышал, как Пиндар, отойдя на несколько шагов, прошипел себе под нос: «Кретин!»

Завидев Ренье, сын Талиессина поспешил к нему навстречу. Гайфье и сам не подозревал о том, что обрадуется ему. Ренье совершенно не походил на все то, к чему привык мальчик. Ренье не был благовоспитанным и говорил то, что приходило на ум. Хуже того, Ренье был неудачником и выпивохой. Но зато в юности он знавал Эйле и даже дружил с нею.

Ренье с любопытством смотрел на приближающегося мальчика. Когда Гайфье поравнялся с ним, Ренье приподнялся на скамейке и чуть поклонился.

– Что вы пьете? – осведомился Гайфье, усаживаясь рядом.

– Сидр.

– От него кружится голова?

– Немного.

– Можно я попробую?

– Пожалуйста. Кстати, этот кувшин я стянул на кухне вашего дворца…

– Ну и что? – Гайфье замер, не донеся руку до кувшина. – Плохой сидр?

– Да нет, сидр отменный. Просто если бы я заплатил за эту штуку собственные деньги, я бы, наверное, пожадничал, не стал вас угощать. Но поскольку почти все блага в этой жизни достаются мне исключительно нечестным путем, я – очень щедрый человек.

– А, – сказал Гайфье и отхлебнул.

Старший собеседник наблюдал за ним, весело прищурившись.

– Понравилось?

– Еще не понял, – признался Гайфье.

Ренье отобрал у него кувшин.

– Обычная отговорка для тех, кто хочет уничтожить твои запасы выпивки, – сообщил он. – Мол, «не распробовал». Я и сам так делаю. Иногда.

– Вы постоянно пьете? – спросил Гайфье.

– Постоянно.