Глава пятнадцатая

ПОТЕРЯННОЕ ПИСЬМО

Гайфье все рассчитал правильно: едва только Пиндар услышал о том, что его подопечный намерен отправиться в путешествие, как всполошился и начал предлагать себя в спутники.

Гайфье быстро шел по бесконечной анфиладе королевского дворца, задевая коротким широким плащом то лица придворных дам, расположившихся на низеньких диванчиках с рукоделием, письменными принадлежностями и зеркалами, то роскошные фарфоровые вазы с росписью, то финтифлюлечные канделябры, которые избегали зажигать, чтобы не испортить позолоту. Пиндар шагал рядом, стараясь попадать в ногу со своим юным спутником, но это у поэта выходило плохо: он то семенил, то вдруг делал большие прыжки.

– Вы не можете просто так взять и поехать, ваше вы-со… э… я хотел сказать, мой господин, – то бормотал, то выкрикивал Пиндар в такт своей неровной походке. – Это совершенно неприемлемо!

Гайфье резко остановился, глянул ему в лицо.

– Почему? – в упор спросил мальчик. – Разве я так уж связан этикетом или какими-нибудь государственными делами? Кажется, я даже не наследник престола.

– Но ваша драгоценная жизнь в связи с вашим близким родством с правящей королевой… – мямлил Пиндар.

– Скажите просто: вы боитесь ехать со мной, но еще больше боитесь отпустить меня одного, – заявил Гайфье. – Ну что, я угадал?

– Да, – сдался Пиндар. – Угадали.

– В таком случае едем вместе. Вы и я. Да, и еще я пригласил приятеля. Надеюсь, вы не будете возражать.

– Прошу меня простить, но я впервые слышу о том, что у вас есть приятель. Кто он хотя бы такой? Такой же молодой шалопай, как и вы?

– Сформулировано отчетливо и заслуживает столь же отчетливого ответа. – Гайфье развеселился. – Мой приятель – господин приблизительно ваших лет. Вас это должно успокоить, не так ли?

Пиндар настороженно кивнул, а Гайфье добавил, усмехаясь:

– К тому же он – пьяница, так что человек вполне безобидный. Причинить кому-нибудь вред – убить, скажем, – явно не в состоянии, – добавил мальчик. И обернулся: – А вот и он!

По анфиладе быстро шагал Ренье. Он был чисто умыт, аккуратно одет и, кажется, совершенно трезв. Впрочем, в руке у него болтался запечатанный кувшин. Ренье приветственно махнул кувшином королевскому брату:

– Лично я собрал все необходимое в дорогу и готов отправляться хоть сейчас.

Короткие брови Пиндара поползли вверх. Не в силах сдерживать изумление, поэт выпалил:

– Эмери! Вот уж не думал, что ты слывешь пьяницей.

– Эмери? – удивился Ренье. – Вы что-то перепутали, любезный. Меня зовут Ренье. Вот и мой друг готов это подтвердить. Не так ли, господин Гайфье?

Мальчик молча кивнул, наблюдая за обоими.

Пиндар чуть отступил на шаг и промолвил:

– Нет, я не могу ошибаться. Я учился с тобой в Академии Коммарши! Я хорошо помню тебя, Эмери. Ты был славный парень. Хоть и высокомерный – немного. Впрочем, учитывая твое аристократическое происхождение, положение твоего дяди при королевском дворе, – это вполне объяснимо и даже естественно. Так что я не в обиде. И, кстати, объясни мне одну вещь, коль скоро мы встретились.

– Пожалуйста, – сказал Ренье. – Хоть я и не Эмери.

– Да ладно тебе! – лицо Пиндара сморщилось в глуповатой улыбке. – В Академии ты совершенно не проявлял никакого интереса к музыке. Я отлично это помню, потому что часто посещал концерты. Ты не пришел ни разу. И вдруг делаешь карьеру придворного композитора.

– Тебе это кажется странным? – засмеялся Ренье. – Ладно, объясню. Нет ничего проще. Дело в том, что придворный композитор – Эмери, мой старший брат. А я – Ренье. Спроси хоть кого. Меня все девицы из мастерских знают. И половина харчевниц. И треть харчевников. Ну, еще несколько стряпух, но сведения об этих бесценных женщинах позволь сохранить в тайне. Я слишком дорожу дружбой кухарок, чтобы подвергать их опасности быть скомпрометированными.

Брови Пиндара вернулись на прежнее место, нависнув над глазами. Две очаровательные придворные дамочки, в чьей комнате происходил этот разговор, оставили свои дела и, не сговариваясь, передвинулись поближе. Одна принялась строить глазки Ренье, другая – брату королевы. К несчастью, оба были настолько поглощены Пиндаром, что все прелестные стрелы пролетели мимо цели и впились в пустоту, если можно употребить такое определение для противоположной стены, разукрашенной гобеленом с любовной сценкой.

– Понимаю, – прошептал Пиндар. – Близнецы! Один старше, другой младше.

– С разницей почти в год, – добавил Ренье.

– Не важно. – Глаза Пиндара заблестели, он начал улыбаться. – До чего ловкий ход! И платить пришлось только за одного, а не за двоих, и на экзаменах вы могли подменять друг друга… Я только слыхал о таких штуках, но прежде никогда не видел, как их проделывают.

– Ну, так полюбуйся, – фыркнул Ренье. – Когда еще представится подобный случай?

Продолжая разговаривать, они двинулись дальше по анфиладе – к далекой двери, раскрытой впереди множества нанизанных на единую нить комнат.

Если смотреть со стороны, можно было подумать, что молодой господин выехал на прогулку в компании почтенных доверенных слуг, двоих мужчин среднего возраста. Все проистекало чрезвычайно мирно. Кругом расстилались поля, покрытые нежной зеленью. Иногда дорога шла под уклон и в конце концов пересекала блестящую синюю ленточку реки. Кони переходили воду вброд или ступали на мост, и тогда деревянный настил весело гремел под копытами.

Пиндар и Ренье ехали молча, даже не глядели друг на друга. Ренье ощущал странную угрозу в происходящем. Несмотря на внешнюю идиллию загородной прогулки и на определенное озорство их цели – найти призрака и потолковать с ним по душам, – в манерах Гайфье ощущались агрессивность и, пожалуй, обида.

Ренье слишком хорошо помнил Талиессина, чтобы не распознать знакомых признаков в поведении его сына. Мальчик то принимался погонять без нужды коня, то вдруг оборачивался и бросал на своих спутников сияющие взгляды, то разражался смехом в ответ на свои мысли.

Покосившись на мрачного Пиндара, Ренье решил было, что тот также озабочен настроением своего подопечного. Ренье готов был уже заговорить об этом с Пиндаром, как вдруг поэт произнес:

– Хорошо бы остановиться и освежиться.

Ренье протянул ему кувшин с вином, уже початый, но Пиндар с важностью покачал головой:

– Должен хоть кто-то из нас сохранять трезвый рассудок и ясную голову.

– А, – сказал Ренье и сделал большой глоток.

Мальчик крикнул:

– Кажется, я вижу нашу гостиницу!

– Это не она, – возразил Ренье. – До нашей еще несколько часов.

– Освежимся в этой, – снова сказал Пиндар.

– Нет уж, – возмутился Гайфье, – мы будем ехать и ехать, пока не окажемся на месте. В конце концов, я твердо намерен там заночевать и расспросить призрака хорошенько. Кто боится, может оставаться здесь.

В глубине души он боялся, что Пиндар согласится принять его приглашение, но поэт только сжал зубы и молча проехал мимо гостиницы. Последняя надежда на спасение для него миновала.

Поравнявшись с обоими своими спутниками, мальчик повернулся к Пиндару.

– Я подумываю о том, чтобы поступить в Академию, – заговорил он. – Хочу просить об этом отца, когда он в очередной раз вспомнит о моем существовании.

– Разумное желание, – сдержанно отозвался Пиндар. – Кроме неплохого образования, Академия дает друзей на всю жизнь.

Ренье отчетливо фыркнул. Пиндар повернулся в его сторону:

– Почему ты смеешься, Эмери?

– Потому что я не Эмери…

Пиндар чуть покраснел.

– Не пойму, учился ты с нами или нет. Что было правдой, а что ложью? Загадка.

– Распознать правду и ложь всегда бывает исключительно трудно, – подхватил Гайфье. – Не так ли, Эмери?

– Разумеется, – невозмутимо отозвался Ренье. – Ложь – неизменный спутник творческих натур.

– Например, композиторов? – прищурился мальчик.

– Музыка – единственное искусство, где нет вранья, – вздохнул Ренье. – Именно поэтому Эмери никогда не лжет. В отличие от своего младшего брата-близнеца.

– Так вы признаетесь в том, что лжете постоянно, господин Ренье?

– Это мое ремесло, к тому же недурно оплачиваемое, – сказал Ренье и подбоченился. – Полагаю, я в нем преуспел.

Он болтал первое, что приходило в голову, не переставая пристально наблюдать за своим юным собеседником. Гайфье, обычно открытый и веселый, ни разу не улыбнулся от души. Просто растягивал губы или издавал отрывистые, резкие звуки: «Ха, ха».

Да, знакомые признаки. Когда – ныне покойная – королева приказала Ренье, дворянскому недорослю, стать другом Талиессина, для него наступило интересное и трудное время. Наследник был замкнутый юноша, склонный к недобрым выходкам. Но Ренье справлялся с этим. И в конце концов преуспел. Тогда он был молод и полон жизненных сил. Пятнадцать лет назад.

– Как ложь может стать ремеслом? – спросил сын Талиессина.

– Что? – Ренье с трудом очнулся от задумчивости.

– Я спросил, каким образом вы так чудесно устроили свою жизнь, что вранье сделалось вашим хлебом? – повторил вопрос Гайфье.

Пиндар насмешливо прищурился. Ренье поймал его взгляд, и вдруг вся душа Пиндара обнажилась для него в этом взгляде. Так смотрит один холуй на другого, впавшего в немилость. Торжество светилось в глазах Пиндара: теперь, когда соперник вот-вот будет устранен, все крошки с господского стола упадут только в одну жадно раскрытую пасть!

В это мгновение Пиндар умер для Ренье. Их общая юность, споры о сущности прекрасного, «эстетика безобразного», за которую так жестоко доставалось Пиндару от других студентов, даже трогательная дружба Пиндара с напыщенной девицей Софеной – все это было обесценено и умерщвлено одним-единственным взглядом.

Ренье сказал:

– Лгут актеры, разыгрывая совсем не тех людей, которыми являются. Лгут поэты, слагая стихи о чувствах, которых никогда не испытывали. Лгут такие, как я, – живущие за счет скучающих женщин. Но все мы искренни и потому не опасны.

– Разумеется, – пробормотал Гайфье. – Кинжал – не лжет, он искренен. Но опасен.

– Не особенно, если он в ножнах, – возразил Ренье.

– А если нет?

Пиндар вмешался:

– Оружие опасно всегда, и не следует обольщаться на сей счет.

– В таком случае что есть оружие? – живо повернулся к нему Ренье. – Шомпол? Табурет? Тяжелое глиняное блюдо? Осколок стекла? Любой предмет в умелых руках превращается в оружие.

– Черепица, – вставил Гайфье. – Не так ли, любезный Эмери?

– Музыка не лжет, – продолжал Ренье, не поняв намека. – Лжет только человеческое сердце. Но там, в самой его глубине, оно все равно знает о своей лжи. Тем и опасна музыка, что обращается к его правде.

– Ты рассуждаешь совершенно как композитор, – заметил Пиндар. – Может быть, ты все-таки Эмери?

– Хорошо, я Эмери, – сдался Ренье. – Если это тебе удобнее.

– Удобство – великая вещь! – изрек мальчик. – Интересно, можно ли убить другого человека ради собственного удобства?

– Такое происходит сплошь и рядом, – с самым серьезным видом произнес Ренье. – Мой брат композитор убил своего кучера за то, что тот фальшиво пел и постоянно сбивался с дороги.

– Правда? – почему-то обрадовался Гайфье.

– Чистая правда.

– А как он его убил?

– Заколол кинжалом в спину и сбросил в канаву. Бедняга помер через пару часов. В страшных мучениях, если судить по тому, каким скорченным выглядело тело.

– А вы сами? Ну, признавайтесь!

– Задушил храпуна-соседа на постоялом дворе, – сказал Ренье. – Да еще пырнул одну бабищу, что предлагала мне переспать с ее внучкой за плату. Я пытался втолковать старой дуре, что за подобные услуги не даю женщинам ни гроша, – напротив, это они снабжают меня деньгами…

– Разве мужчине пристало убивать женщин? – Гайфье передернул плечами. – Фи! Я был гораздо лучшего мнения о вас.

– Да бросьте вы! У мегеры росли усы, – сказал его собеседник.

– Усы? – Гайфье на миг задумался. – Это полностью меняет дело. А вы, дорогой Пиндар? Сколько душ на вашей совести?

– На моей совести нет душ, – сказал Пиндар. – И покончим на этом.

– Как угодно, – вздохнул Гайфье. – Жаль, такой интересный разговор завязался. Как раз в предвкушении встречи с призраком…

Он гикнул и погнал коня галопом. Оба его спутника помчались за ним.

– Вы что-нибудь слышите? – прошептал Пиндар, приподнимая голову с подушки. Свежая солома, которой был набит тюфяк, зашелестела, и этот звук, уютный и домашний, странно контрастировал с тревогой, дрожавшей в голосе говорившего.

– Что? – сонно спросил Гайфье.

Но Ренье, приученный братом различать малейшие оттенки в звучании музыкальных инструментов и человеческих голосов, мгновенно уловил: мальчик вовсе не спит. Он не спал все это время – ждал и наконец дождался.

Ренье пошевелился в постели, устраиваясь так, чтобы удобнее было видеть брата королевы.

– Вот! – громким шепотом сказал Пиндар. – Сейчас!

На сей раз все трое услышали, как в закрытые ставни что-то тихо постукивает.

Все трое прибыли в таверну «Сердце и гвоздь» перед самым закатом, и Гайфье тотчас отправился договариваться с хозяином о том, чтобы путникам – всем троим – сдали «проклятую» комнату.

Хозяин отнекивался, ссылался на несчастья, постигшие почтенного Маргофрона.

– Клянусь вам, луны еще не вышли из неблагоприятной фазы, так что ночевать в той комнате будет попросту опасно!

Он прижимал к груди руки, кланялся, обещал даже не брать с постояльцев платы и угостить их за свой счет обильным ужином, если только они откажутся от своей сумасбродной затеи.

– Да я бы с радостью, – заговорил Пиндар, с отчаянной надеждой косясь на Гайфье, – но наш молодой друг настаивает на том, что мы обязаны пережить приключение…

Хозяин живо повернулся к Пиндару:

– В таком случае отговорите его. Вы старше – вы должны иметь на него влияние. То, что происходит в этой комнате такими ночами, как нынешняя, – не для юноши. Взрослые мужчины – и те бегут без оглядки. У меня ночевал один почтенный галантерейщик по имени Маргофрон, он ехал к королевскому двору и очень спешил. Я не все вам рассказал! Он вышел из комнаты наутро совершенно седой и одряхлевший, как будто за одну ночь для него прошло лет сорок. Клянусь, я не преувеличиваю!

Ренье переглянулся со своим молодым приятелем, и впервые за последние дни Гайфье улыбнулся ему вполне искренне. По крайней мере в том, что касалось Маргофрона, они были заодно.

Пиндар взволнованно замахал руками, однако Гайфье разом пресек все разговоры.

– Здесь распоряжаюсь я, а я желаю снять ту самую комнату и посмотреть, каково это: постареть на сорок лет за одну ночь! Кстати, если вы сказали сейчас неправду, милейший… – Тут он угрожающе уставился в лицо хозяину.

Тот, человек бывалый, изобразил искренний ужас:

– Может быть, я немного и приврал, но исключительно для вашей пользы.

– Для нашей пользы будет постелить в той комнате три постели, оставить нам хорошую лампу, заправленную маслом, и показать, как закрываются ставни, – распорядился Гайфье.

И вот они лежат в темноте, лампа – под рукой у мальчика, страшно довольного своей затеей, а некто – или НЕЧТО – тихонько, но настойчиво постукивает в закрытые ставни.

Это продолжалось какое-то время; наконец, когда отпали все сомнения в том, что звук попросту почудился перепуганному Пиндару, Гайфье отбросил покрывало.

– По-моему, стоит посмотреть, что там такое, – объявил он, решительно направляясь к окну.

Ренье с интересом наблюдал за мальчиком. Тот не проявлял ни малейшего страха. То ли не верил в призрака, то ли знал об этом призраке куда больше, чем показывал.

Но когда Гайфье распахнул ставни, даже беспечного циника пробрала дрожь: прямо в окно из ночной темноты смотрело бледное лицо, охваченное слабым сиянием. Отдаленно оно напоминало двухцветное лицо Чильбарроэса, поскольку желтая луна озаряла одну его щеку, а голубая – другую.

Вместе с широкими лунными лучами в комнату вошла ночная прохлада. Ренье втянул ноздрями благоуханный воздух.

И тут мальчик нараспев обратился к призраку с вопросом:

– Кто ты?

По мнению Пиндара, делать этого никак не следовало. Поэт тихо всхлипнул и натянул одеяло себе на голову. К удивлению Ренье, призрак охотно отозвался:

– Я – беспокойный дух этой таверны…

Голос звучал гулко, как будто некто говорил в пустой кувшин.

– Для чего ты здесь? – снова спросил мальчик.

– Я знаю истину-у, – пропел дух сдавленно.

Гайфье обернулся к обоим своим спутникам:

– Зажгите лампу. Господин Пиндар, я вас прошу зажечь лампу!

– Не надо, – протянул дух, – иначе я исчезну…

– Ладно, не надо лампы, – согласился Гайфье. – Так ты утверждаешь, будто тебе известна истина?

– Да…

И призрак тяжело вздохнул.

Всякий страх прошел у Ренье. Он достаточно времени провел с дядюшкой Адобекком и знал толк в розыгрышах. Тот, кто создавал «призрака», явно работал наспех, но все, что можно было извлечь из имеющихся под рукой простеньких эффектов, было использовано превосходно.

Слабый свет, исходивший от белого лица, имел своим источником свечу, горевшую где-то внизу. Порывы ночного ветерка колебали и пламя свечи, и белое покрывало, наброшенное на чью-то шальную голову, так что казалось, будто призрак действительно прозрачен и готов развеяться в любое мгновение.

– В чем же истина? – продолжал вопрошать Гайфье.

– В смерти…

– Отлично! – вскричал Гайфье. – Стоило вернуться с того света, чтобы рассказать нечто общеизвестное!

– Умирают и простые люди, и короли, – продолжал призрак.

– И королевы? – добавил Гайфье.

– И королевы…

– В чем же истина для королевы?

– В смерти…

– Ты хочешь сказать, что ее хотят убить?

– Да…

– Кто?

– Рядом с тобой… Он – рядом с тобой… – сказал призрак.

Ренье быстро глянул на Пиндара, чтобы увидеть, как тот воспринимает происходящее. Неужто поэт до сих пор не догадался о том, что его разыгрывают? Или до сих пор он служил в домах, где подобные вещи не были приняты?

Пиндар, бледный как гриб поганка, выглядывал из-под одеяла. В слабом свете двух лун и сиянии, исходившем от привидения, видно было, как безумно блестят его глаза. При последней реплике призрака Пиндар содрогнулся всем телом и медленно уполз под покрывало.

И тут произошло сразу несколько событий.

Во-первых, посреди комнаты – неизвестно как – очутился четвертый постоялец. Он выглядел вполне материальным, плоть и кровь: не испускал синюшного сияния, не изрекал «пророчеств» загробным голосом, не летал над полом. Нет, он просто сделал несколько шагов, тяжело вздохнул и проговорил, как бы обращаясь к самому себе в глубочайшей задумчивости:

– Где же это проклятое письмо?

Призрак, белевший за окном, взвизгнул:

– Ой, мама! Он! А!

И с грохотом рухнул вниз. Слышно было, как сверху на него упала приставная лестница и как он ругается и стонет на земле. В довершение всего донесся звон разбитого кувшина и слабенькое причитание:

– Ой, ой, мама…

Гайфье стремительно отпрянул от окна. Темный силуэт посреди комнаты шагнул к нему и заговорил:

– А вы, случайно, не видели письма?

Гайфье молчал, пытаясь, видимо, разглядеть во мраке лицо говорившего. Потом неуверенно спросил:

– Господин Ренье, это вы?

– Нет, я здесь, на кровати, – подал голос Ренье. – Погодите, я зажгу лампу.

– Вы очень меня этим обяжете, – сказал незнакомец. – Понимаете, я потерял здесь проклятущее письмо, а если оно попадет в чужие руки…

Он безнадежно вздохнул и передвинул дорожный сундучок, стоявший под окном.

Вспыхнул неяркий свет масляной лампы. Стало видно, как в окне кружатся мелкие мошки. Прямо перед Ренье стоял смутно знакомый человек, приблизительно одних с ним лет, и грустно всматривался в угол комнаты.

Затем пришелец перевел взгляд на самого Ренье, и удивленная улыбка проступила на его бледном лице.

– Эмери! – проговорил он. – Вы сильно выросли и возмужали, мой мальчик. Всегда были старательным, хоть огонька вам не хватало. Да, не хватало. Впрочем, вы, помнится, всегда были неженкой. И хромоножкой к тому же.

Он сделал изящное и резкое движение рукой, и тут Ренье узнал его. Человека, о котором он не вспоминал долгие годы – просто потому, что человек этот давным-давно был мертв.

– Господин Клоджис, – прошептал Ренье.

– А, вспомнили! – обрадовался Клоджис. – Ну, наконец! А еще говорят, будто ученики никогда не забывают своих бывших учителей.

Клоджис был учителем фехтования в Академии Коммарши. Кроме того, он шпионил для герцога Вейенто. Адобекк настиг его в таверне «Сердце и гвоздь» и убил, а Ренье и Эмери по приказанию дядюшки закопали тело в конюшне. Это случилось давным-давно…

– Ну что, Эмери, как ваши дела? – дружески спросил Клоджис.

– Неплохо, – отозвался Ренье.

– Что Адобекк?

– Состарился. Засел в замке и чудит. Впрочем, я не виделся с ним почти год.

– Да, люди стареют, – согласился Клоджис так отрешенно, словно никогда не принадлежал к роду человеческому и сожалеет о его слабостях как бы издалека, абстрактно.

– А вы все здесь, господин Клоджис? – поинтересовался Ренье.

В груди у него было пусто и холодно, как будто он и сам находился в могиле. Он не понимал, как ему удается так спокойно беседовать с человеком, мертвым уже пятнадцать лет. С человеком, чье тело он сам закапывал в землю. Должно быть, какое-то нравственное уродство, решил Ренье.

Гайфье тесно жался к стене, наблюдая за происходящим. За все это время мальчик не произнес ни слова. Он почти не дышал, боясь упустить даже самую ничтожную мелочь.

Ренье махнул рукой в сторону кровати, где под покрывалом скорчился второй его спутник:

– Пиндар тоже здесь.

– Пиндар? – Казалось, призрак обрадовался. Он подошел к кровати и решительно сдернул покрывало. Там действительно обнаружился поэт, застывший в холодном поту.

Нависая над беднягой, Клоджис строго вопросил:

– Где письмо? Ты его спрятал? Отвечай!

– Нет, – пролепетал Пиндар, сам не зная, где набрался дерзости для того, чтобы заговорить.

– Письмо, письмо, – озабоченно повторил призрак. – Они забрали мое письмо. – Он вцепился в волосы и сильно дернул. – Я никак не могу вспомнить, куда его дел. Куда они его положили? А? Пиндар!

С неожиданной силой Пиндар вскочил. Глаза его вспыхнули, волосы взметнулись. Он сжал кулаки, поднял их и потряс перед носом Клоджиса.

– Кто тебя нанял? – завизжал он. – Ренье? Его проделки, да? Он всегда был неблагонадежен! Он всегда!.. Я ведь знаю! Влез в друзья к королевской особе… Он и его брат, оба! Оба обманщики! Кто тебе платит?

Призрак несколько секунд смотрел на беснующегося Пиндара, а затем покачал головой.

– Должно быть, его украли. Без письма я не могу вернуться. А если оно под кроватью?

И он преспокойно снял голову с плеч. Открылась черная рана под мышкой, там, куда пятнадцать лет назад вонзился клинок Адобекка. Призрак аккуратно опустил голову на пол. Подтолкнул ногой, точно мяч, и она тихо укатилась под кровать. Затем донесся голос:

– И здесь нет…

Пиндар завел побелевшие глаза, осел на постели и повалился на бок. Он ударился виском, крякнул в полузабытье, после чего дернулся всем телом и остался лежать в неудобной позе.

Призрак наклонился, пошарил под кроватью и вытащил оттуда свою голову.

– Что? – спросил он у Ренье, который смотрел на него широко раскрытыми глазами. – Что с вами такое?

– Ничего, – сказал Ренье. Он по-прежнему находился во власти холодной пустоты, что охватила его, едва он узнал Клоджиса.

– В таком случае вы меня понимаете, – объявил призрак, пристраивая голову обратно на плечи. – Проклятье, Эмери! Я смехотворен и сам знаю об этом. Я – смешон! Всю мою жизнь я был смешон. И ваш дядя Адобекк постарался, чтобы так оно и осталось. Навеки! Вы понимаете, что такое оставаться смешным навеки?

Он потянулся к Ренье, и тот увидел в провалах его глазниц собственное отражение. И отражение это постепенно молодело, возвращаясь к тому облику, который был у Ренье пятнадцать лет назад. Исчезли морщинки, порождение бездумного смеха; губы снова изогнулись в готовности улыбнуться; округлые щеки прямо-таки лопались от несокрушимого здоровья. Внезапно Ренье понял: именно таким видит его Клоджис.

– Но вы вовсе не смешны, господин Клоджис! – вырвалось у Ренье, и он с ужасом ощутил, как чувства возвращаются к нему: в груди стало тепло, а в животе, напротив, похолодело.

– Письмо, – повторил Клоджис, отворачиваясь от своего бывшего ученика. – Помогите мне передвинуть этот шкаф. Может быть, я уронил его за шкаф…

Ни словом не возражая, Ренье подошел к призраку и вместе с ним перетащил шкаф. Клоджис нетерпеливо глянул на пустой пол, затем перевел взгляд на Ренье:

– Ничего?

– Ничего, – подтвердил тот.

– Посветите вон там. Может быть, оно в углу?

– Там ничего нет, господин Клоджис. Я уже проверял.

– Проклятье! – с отчаянием воскликнул Клоджис. – Но где-то оно должно быть! Мне совершенно необходимо отправить это письмо. Я шпионил для герцога Вейенто, знаете?

В это мгновение Пиндар громко застонал на кровати и перекатился головой на подушке. Губы Клоджиса исказила горькая улыбка.

– Я считал, что справлюсь. Я должен отправить письмо! – Неожиданно он схватил Ренье за руку и громко зашептал: – За целых пятнадцать лет я не сумел его отыскать, а ведь герцог должен знать, что их двое! И пока один из вас морочит голову Талиессину и всему королевскому двору, другой тайно отправится с поручением… Какой ловкий ход! Я должен был знать, что Адобекк… – Он замолчал, озираясь по сторонам, и вдруг закричал пронзительно, с завыванием: – Двое!

– Господин Клоджис, – проговорил Ренье, – в вашем письме отпала всякая надобность.

Клоджис уставился на него горящими глазницами.

– Невозможно! Мои сведения чрезвычайно важны.

– Герцог Вейенто уже оповещен. Ваши сведения донесли до него другие верные люди, – сказал Ренье. – Вы можете отдохнуть.

– Он знает, что их двое? – недоверчиво проговорил Клоджис.

Ренье кивнул.

Плечи Клоджиса обвисли, он погрозил Ренье пальцем и скорчил ужасную гримасу. Ренье понял, что она означала улыбку. В эти мгновения он понимал о призраке все. Он как будто читал его мысли, угадывал каждое побуждение, предупреждал любое его желание. И теперь Ренье сказал:

– Ступайте отдыхать, господин Клоджис. Конюшня – хорошее место, там всегда полным-полно животных, а эти животные полны жизни.

– О, – прошептал Клоджис, – я завидую им! Они переступают ногами и фыркают, и взмахивают хвостами, и хрустят сеном, и еще… еще они гадят.

Он медленно потащился к двери. У самого выхода Клоджис остановился:

– Вы уверены, что герцог знает?

– Да.

– Стало быть, все было напрасно? – в голосе Клоджиса опять зазвучало отчаяние.

– Нет, – быстро ответил Ренье. – Напрасным было лишь ваше беспокойство, но не ваша служба.

– Понятно, – сказал Клоджис и вышел за дверь.

Все это время Ренье был настолько поглощен призраком, что совершенно забыл о том, ради кого сюда приехал: о брате королевы. Между тем Гайфье не сводил глаз со своего старшего приятеля. Ренье открывался мальчику с совершенно новой стороны. Он разговаривал с призраком доверительно и спокойно. Гайфье бы никогда так не смог.

Когда Клоджис скрылся за дверью, Гайфье зашевелился у окна.

– Спущусь к хозяину, – сказал он. – Попрошу его приготовить для вас какой-нибудь сытный ужин. Вы, кажется, не поужинали толком.

– Потому что волновался, – сказал Ренье. – Спасибо за заботу.

– Волновались? – Гайфье тряхнул волосами. – Значит, вам было известно о том, что призрак настоящий?

– Я достаточно хорошо знаком с Маргофроном. Маргофрон не мог выдумать призрака. У него нет воображения. В отличие от одного известного мне юноши. – Он подмигнул Гайфье. – Кстати, не хотите ли вы, мой господин, спуститься поглядеть на того бедного парня, которого вы наняли изображать привидение? Что-то давно он не подавал признаков жизни.

– Ой, правда! – воскликнул Гайфье и выскочил из комнаты.

Ренье присел на край кровати. Пиндар не то спал, не то был без сознания. Будить его не хотелось: дышит – и ладно.

Из-под окна слышно было, как Гайфье разговаривает с кем-то. Тот вздыхал и повторял: «Оченно страшно», а Гайфье звякал монетками и говорил: «Да и я сам здорово перепугался».

– Но все-таки я был похож? – спросил вдруг парень.

«Удивительными путями ходит по свету актерское тщеславие», – подумал Ренье. И вдруг понял, что ужасно проголодался. Скорей бы Гайфье закончил утешать нанятого им слугу и позаботился о позднем ужине. Или о раннем завтраке – это уж кому как угодно называть.

КОРОЛЕВСТВО: