Вот поднялся Вяйнямёйнен,

Сам он быстро встал на санках

И без помощи выходит

Без поддержки приподнялся,

Из саней пошёл в жилище,

Дальше в горницу проходит.

Из сребра приносит кружку,

Чашку ставят золотую,

Но она вмещает мало,

Незначительную долю

Благородной крови Вяйнё

Из его глубокой раны.

Забурчал на печке старый,

Закричал седобородый:

"Из каких мужей ты будешь,

Из числа каких героев?

Ведь семь лодок крови вышло,

Восемь кадок глубочайших;

Кровь из твоего колена

На пол пролилась, бедняга!

Много разных слов я знаю,

Но не знаю о начале,

О рождении железа

И о первом росте стали".

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

"Знаю сам начало стали

И рождение железа,

Воздух — мать всему на свете,

Старший брат — водой зовётся,

Младший брат воды — железо,

Средний брат — огонь горячий.

Укко, тот творец верховный,

Старец Укко, бог небесный,

Отделил от неба воду,

Разделил он воду с сушей;

Не рождалось лишь железо,

Не рождалось, не всходило.

Укко, этот бог верховный,

Протянул однажды руки

И потер их друг о дружку

На своем колене левом:

Появились три девицы,

Эти дочери творенья,

Эти матери железа

И голуборотой стали.

Вот пошли они, колышась,

В облаках они ступают,

Молоком полны их груди,

И сосцы отяжелели.

Молоко течёт на землю,

Грудью полной орошают

Девы землю и болота,

Тихо дремлющие води.

Каплей чёрною стекает

Молоко у девы старшей,

У второй же девы, средней,

Каплей белою стекает,

А у той, что всех моложе,

Каплей красною сбегает.

И из чёрных этих капель

Вышло мягкое железо;

Где же белые упали -

Сталь упругая явилась;

А из красных капель вышло

Лишь некрепкое железо.

Так недолго продолжалось,

Вот железо захотело

Брата старшего увидеть,

Завести с огнём знакомство.

Но огонь бушует страшно

И растет с ужасной силой,

Сжечь несчастного он хочет,

Брата младшего — железо.

Но железо убегает

И спасается поспешно

От огня, от рук ужасных,

От его злодейской пасти.

И бежит оно далеко,

Для себя защиты ищет

В зыбких топях и болотах

И в потоках быстротечных,

На хребте болот обширных

И в обрывах гор высоких,

Где несут лебедки яйца,

Где сидят на яйцах гуси.

И в болоте, под водою,

Распростерлося железо,

Там скрывается два года,

Там скрывается и третий

Между пнями двух деревьев,

Между трёх корней березы.

Но совсем не убежало

От огня объятий диких.

И еще ему пришлося

Увидать огня жилище,

Чтобы там в мечи и копья

Превратиться от каленья.

По болоту волк стремится,

Из лесу медведь выходит,

И колышет волк трясину,

И медведь болото топчет.

Поднимается железо,

Вырастают прутья стали,

Где ступает волк ногою,

Где медведь ступает лапой.

Вот родился Ильмаринен,

Он родился, подрастает.

На горе углей родился,

Рос на угольной поляне,

И в руке он молот держит,

В кулаке щипцы сжимает.

Темной ночью он родился,

Днем уж кузницу он строит,

Место кузнице он ищет,

Где мехи свои поставить.

Увидал сырую землю,

То болото все в холмочках;

Поглядеть туда идет он,

Рассмотреть вблизи болото;

Ставит там свое горнило

И мехи он размещает.

По следам идет он волчьим,

По следам медвежьей лапы,

Видит отпрыски железа,

Видит прутья синей стали

На следах глубоких волка,

На следах больших медведя.

Говорит слова такие:

"О ты, бедное железо!

Здесь тебе плохое место,

Ты лежишь здесь очень низко,

Где идут болотом волки,

Где медведь ступает лапой!".

Он подумал и размыслил:

"А что будет, если брошу

Я в огонь железо это,

Положу его в горнило?"

Испугалося железо,

В ужасе оно трепещет

Пред безумной силой жара,

Как услышало те речи.

И кузнец тот Ильмаринен

Молвил: " Этого не будет:

Не сожжет огонь родного,

Соплеменников не тронет.

Ты пойдешь к огню в жилище,

Где живёт, укрывшись, пламя:

Там ты вырастешь прекрасно,

Там ты сделаешься сильным,

Станешь ты мечом для мужа

И застежками для женщин!"

В тот же день и в тот же вечер

Из болот железо взяли,

Там на дне его отрыли,

Принесли его к горнилу.

Положил кузнец железо,

Поместил в огонь горнила

И мехи привел в движенье,

Трижды дуть их заставляет.

Расплавляется железо,

Размякает под мехами,

Точно тесто из пшеницы

Иль для чёрных хлебов тесто,

Там, в огне кузнечном сильном,

В ярком пламени горнила.

И воскликнуло железо:

"О кузнец ты, Ильмаринен,

Унеси меня отсюда,

Здесь меня терзает пламя!"

Так ответил Ильмаринен:

"Коль тебя отсюда выну,

Может, станешь ты ужасным,

Станешь слишком беспощадным,

Своего порежешь брата,

Сына матери поранишь".

Поклялось тогда железо,

Поклялось сильнейшей клятвой

Пред горнилом, наковальней,

Перед молотом кузнечным,

Говорит слова такие

И такие молвит речи;

"Есть деревья для пореза,

Можно сердце рвать у камня.

Я не буду резать брата,

Сына матери не трону;

Жизнь моя приятней будет

И житье моё привольней,

Если к людям попаду н,

Послужу ручным орудьем,

Чем свое мне племя резать,

Чем своих родных мне ранить".

И кузнец тот, Ильмаринен,

Тот кователь вековечный,

Из огня железо тащит,

Положил на наковальню,

Бьет его, чтоб стало мягче,

Вещи острые кует он,

Топоры кует и копья,

Вещи разные сковал он.

Но еще железу мало,

Надо бедному прибавить:

Не готов язык железа

И не вырос рот у стали,

Ведь не закалить железо,

Коль не намочить водою.

И кузнец тот Ильмаринен

Сам об этом поразмыслил,

Положил золы немного,

Щелоку чуть-чуть прибавил

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа.

Языком он смесь отведал,

Про себя он рассуждает,

Говорит слова такие:

"Эта смесь не обратится

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа".

Вот с земли пчела взлетела,

Синекрылая из травки

Полетав, остановилась

У кузнечного горнила.

И кузнец промолвил слово:

"Пчёлка, быстрый человечек!

Приноси медку на крыльях,

Языком достань ты сладость

Из шести цветочных чашек,

Из семи верхушек травных,

Чтобы сталь мне изготовить,

Чтобы выправить железо!".

Слышит шершень, Хийси птичка,

Услыхал он эти речи:

С кровли кузницы смотрел он,

На бересте кровли сидя,

Как калилась сталь в горниле,

Как готовилось железо.

С быстротой летит оттуда,

Сыплет ужасами Хийси

И приносят змей шипенье,

Черный яд гадюки злобной,

Муравьиный яд приносит

И сокрытый яд лягушки

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа.

А кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Пораздумал и помыслил,

Что та пчёлка, прилетевши,

Сладкий мёд ему приносят,

Мёду в сотах доставляет,

И сказал слова такие:

"Рад, что принесла мне это

В жидкость для закалки стали,

В сок для крепости железа".

Сталь туда он погружает,

Погружает и железо,

Из огня железо вынул,

Из горнила сталь он поднял.

Вышла сталь оттуда злою,

Злобным сделалось железо

И нарушило присягу,

Как собака, съело клятвы;

Без пощады режет брата

И родных с ужасной злобой,

Заставляет кровь струиться

И бежать из раны с шумом.

Закачал старик на печке

Бородой и головою;

"Знаю я теперь начало

И коварный нрав железа.

Злое, жалкое железо,

Ты, изгарина дрянная,

Сталь с могуществом ужасным!

Так-то ты росло на свете,

Так-то сделалось ты страшным,

Чересчур уже великим!

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Ты ведь не было красивым,

Прежде не было могучим,

Молоком новорожденным

Ты покойно исходило

Из сосцов прекрасных девы,

Из девичьей полной груди

На краю обширной тучи,

Посредине небосвода.

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Как ты было словно влага,

Словно струйка ключевая

На хребте болот широких;

У крутой скалы, в уступе,

Ты комком земли лежало,

Ты лежало пылью ржавой.

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Как тогда тебя в болоте

И олень и лось топтали,

Как тебя давили волки

И медведь царапал лапой.

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Как тебя из топи вынул,

Потащил из почвы черной,

Прямо в кузницу доставил,

Бросил к горну Ильмаринен.

Ты ведь не было великим,

Ни великим, ни ничтожным,

Как изгарина, шипело,

Кипятком ты клокотало

В страшном огненном пространстве,

Как клялось ты страшной клятвой

Перед горном, наковальней,

Перед молотом кузнечным,

Пред горячим дном горнила,

Где кузнец тогда работал.

Ныне ль ты великим стало,

Сильной ярости достигло,

Клятву страшную забыло,

Честь свою, как пёс, сожрало:

Свой же род ты полосуешь

И своих родных кусаешь?

Кто ж тебя ко злу понудил,

Кто внушил дела дурные?

Твой отец иль мать родная,

Был ли то твой брат старейший

Иль сестра твоя меньшая,

Или кто другой из рода?

Не отец, не мать родная

И не брат родной старейший,

Не сестра твоя меньшая

И никто другой из рода;

Ты само — источник бедствий

Ты — начало дел ужасных.

Вот, смотри свою работу

Да приди беду поправить;

Иль скажу твоей родимой,

Я пожалуюсь старухе.

Много матери заботы,

Тяжело бывает старой,

Если сын дурное сделал,

Если дерзко поступил он.

Не хлещи ты, кровь, потоком.

Ты не бей струёю теплой,

Перестань на лоб мне брызгать,

Обливать мне грудь потоком;

Как стена, ты стань недвижно,

Как забор, ты стой спокойно,

Стой, как меч, упавший в море,

Как во мху стоит осока,

Как стоит на поле глыба,

Как скала средь водопада.

Если ж непременно надо,

Чтоб ты быстро устремлялась,

Ну, так двигайся ты в мясе,

По костям ты бегай быстро:

Там тебе гораздо лучше,

В коже много превосходней

Пробегать тебе по жилам

По костям передвигаться,

Чем на землю изливаться,

Перемешиваться с пылью.

Молоко, не лейся в землю,

На траву не изливайся,

Ни на дерн, мужей украса,

Ни на холм, героев злато,

Проживать должно ты в сердце,

В легких погреб свой устроить"

Поспешай туда обратно,

Возвратись туда скорее.

Нет нужды ручьем стремиться

И как озеро разлиться

Или бить ключом болотным,

В поле лужей расстилаться.

Смирно стой, не изливайся,

Кровь ты красная, не лейся,

Будь смирна, сама сдержись ты!

Водопад на Турья стал же,

Туонелы река смирилась,

Море высохло и небо

В лето засухи великой,

В год огня, мучений полный.

Если ж этому не внемлешь,

Я пути другие знаю,

Знаю я, чего искать мне:

Я возьму котёл у Хийси,

Чтобы кровь в нем поварилась,

Там она калиться будет,

И не вытечет ни капли,

Красный сок не будет литься,

Не падет уж кровь на землю,

Не польет, свистя, из раны.

Иль не богатырь я больше,

Старца сын, уж не герой я,

Чтоб сдержать стремленье крови,

Запрудить из жил потоки?

О! Так есть отец великий,

Есть творец, живущий в тучах;

Из мужей он самый сильный,

Из героев самый мощный

Крови рот зажать он может,

Он уймет ее стремленье.

О ты, Укко, бог верховный,

Ты, отец и бог небесный,

Снизойди: тебя мне нужно!

Снизойди: тебя зову я!

Ты сдави рукою сильной,

Нажимай ты толстым пальцем,

Да покрепче, эту рану

И запри отверстье злое,

Положи листочков нежных

И рассыпь цветы златые,

Чтоб закрыть дорогу крови,

Запрудить ее потоки,

Чтоб ока не шла на платье,

Бороду те заливала".

Так потоки укротил он,

Запрудил дорогу крови.

Сына в кузницу послал он,

Чтобы мази приготовить,

Взяв травы волокон нежных

И в цвету тысячелистник,

Взяв медовых сладких капель

Да собрав частицы сотов.

Мальчик в кузницу уходит,

Чтобы мази приготовить.

На пути он дуб встречает

И у дуба вопрошает:

"Есть ли мёд в ветвях широких,

Соты под корой дубовой?"

Отвечает дуб разумно.:

"Мёд еще вчера ведь капал

По ветвям моим широким,

Мёд повис в моей вершине,

С облаков, вверху шумящих,

С тех барашков мимолётных".

Взял он щепочку от дуба,

Крошку мягкой древесины,

Много трав сорвал хороших,

Злаков самых разновидных,

Что не только в этом крае,

Но и в прочих неизвестны.

Их в котел кипящий бросил,

Смесь он крепкую составил

Из щепы коры дубовой

И из трав, прекрасных видом.

Вот шумит котел кипящий,

Он кипит подряд три ночи

И подряд три дня весенних.

Смотрит мальчик: что-то вышло,

Хорошо ли мазь вскипела,

Может, снадобье готово?

Мазь, однако, не готова,

Не такое вышло средство.

Трав ещё он в смесь прибавил,

Злаков самых разновидных,

Что в иных местах далёких,

Миль за сотню, собирали

Девять сильных чародеев,

Восемь знахарей могучих.

Он ещё три ночи варит,

Варит девять ночек сряду

И с огня котёл снимает.

Смотрит мазь он осторожно:

Средство нужное поспело ль,

Мазь волшебная готова ль?

Там ветвистая осина

На краю росла поляны,

Только сильно подломилась

И совсем почти упала;

Он её помазал смесью

И потёр волшебной мазью,

Сам сказал слова такие:

"Через то, что этой смесью

Кривизну я здесь помажу

И залью я мазью рану,

Пусть осина исцелится

И ещё пусть крепче станет".

Тут поправилась осина

И ещё вдруг крепче стала:

Поднялась вершина стройно,

Укрепился ствол высокий.

Стал он мазать этой мазью,

Покрывать волшебным средством

И расколотые камни,

И рассёкшиеся скалы:

Вновь срастались половины

И куски соединялись.

Мальчик кузницу оставил,

Мазь целительную сделав;

Приготовил это средство,

В руки старому он подал:

"Вот состав с большою силой,

Вот испытанное средство;

Крепко сплачивает горы,

Быстро связывает скалы".

В рот кладёт лекарство старый

На язык для испытанья

И находит средство годным,

Эту мазь вполне удачной.

Вяйнямёйнена он мажет,

Лечит все следы ранений,

Мажет сверху, мажет снизу,

Мажет мазью посредине;

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

"Не с своей иду я плотью,

Во плоти творца иду я;

Не своей стремлюся силой,

Силой мощного стремлюся;

Не мои уста здесь молвят,

Молвлю вышнего устами;

И в моих устах есть милость,

Но уста творца богаче;

И в моей руке есть прелесть,

Но рука творца прекрасней".

Только он помазал мазью,

Только средство приложил он,

Стал вдруг корчиться от боли

И свалился Вяйнямёйнен:

Он и так и сяк вертится,

Но покоя не находит.

Изгоняет старец боли,

Гонит сильные мученья,

Шлёт их внутрь горы болезней

И наверх холма мучений,

Чтобы камни заболели,

Чтобы мучились утёсы.

Ленты шёлковые взял он,

Режет ленты он на части,

Рвёт он ленты на полоски,

Сделал старец перевязки;

Обвязал он этим шелком,

Обмотал весьма искусно

Вяйнямёйнена колено

И больной героя палец.

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

"Божий шелк повязкой служит,

Лента божья — перевязкой

На колене славном мужа

И на пальце, полном силы.

Ты взгляни, о бог прекрасный,

Защити, творец могучий,

Чтобы нам не ведать бедствий,

Чтобы нам не знать несчастий"

Старый, верный Вяйнямёйнен

Скоро помощь ощущает

И становится здоровым.

Тело стало вновь красивым,

Снизу стало исцелённым

И внутри вполне окрепшим,

И с боков неповреждённым,

И снаружи без порезов,

Превосходнее, красивей,

Чем когда-либо бывало.

Уж ступить ногою может,

Может он сгибать колено

Без малейшей даже боли,

Безо всяких затруднений.

И поднялся Вяйнямёйнен,

Выше поднимает очи,

Смотрит с радостью великой

Через голову на небо;

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

"Да, оттуда сходит милость,

Помощь верная оттуда,

Вот оттуда, с выси неба,

От творца с могучей силой.

Да прославится создатель,

Да восхвалится всевышний!

Ниспослал ко мне он помощь,

Дал он мне свою защиту

При моих ужасных муках,

При страданьях от железа!"

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

"Ты, народ, что после будешь,

Племя, что потом возникнешь!

Челнока на спор не делай,

Лодку выгнуть не похвастай:

Только бог кончает дело,

Лишь творец конец дарует;

Без него герои слабы,

Руки сильного бессильны!"

Старый, верный Вяйнямёйнен

Своего коня выводит,

Жеребенка запрягает.

Вот запряг гнедого в сани,

Сам в санях тогда уселся,

Поместился на сиденье.

Он коня кнутом ударил,

Хлопнул он кнутом жемчужным,

Быстро конь бежит дорогой,

Лишь мелькает та дорога,

И стучат саней полозья,

Да трещит дуга сухая.

Он оттуда мчится с шумом

По полям и по болотам,

По равнинам и полянам;

День он едет и другой день,

Наконец, уже на третий,

Он подъехал к переправе,

Калевалы на границу,

На рубеж поляны Осмо.

Там сказал слова такие

И такие молвил речи:

"Волк! Сожри того сонливца,

Ты, болезнь, убей лапландца!

Он сказал, что не добраться,

Не домчаться мне до дома

И живым не воротиться

И, пока сияет месяц,

Мне ни Вяйнёлы не видеть,

Ни песчаной Калевалы".

Начал старый Вяйнямёйнен,

Начал петь весьма искусно

И напел златую елку -

Верх и ветви золотые,

Поднялась вершиной в небо,

Головой уперлась в тучи,

Высоко взметнула ветви,

Протянула их до неба.

Он поет и заклинает,

И выходит светлый месяц

На златой верхушке ели

И Медведица на ветках.

Едет шумно он оттуда,

Мчится прямо в край родимый,

Опустив главу, печальный,

Шапка на сторону сбилась,

Ибо сильный Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Им обещан как заложник,

Чтоб главу свою избавить,

В Похъёлу, в страну тумана,

В сумрачную Сариолу.

Удержав коня поспешно

На поляне новой Осмо,

Вышел старый Вяйнямёйнен

Из саней, пестревших краской.

Слышны в кузнице удары,

В доме угля слышен молот.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Тотчас к кузнице подходит,

Ильмаринена там видит.

Тот, не мешкая, работал.

Молвил старцу Ильмаринен:

"О ты, старый Вяйнямёйнен!

Где так долго оставался,

Где так долго, старый, прожил?"

Старый, верный Вяйнямёйнен

Говорит слова такие:

"Вот где прожил я так долго,

Где все время оставался:

В Похъёле той вечно мрачной,

В той суровой Сариоле,

Я в Лапландии там прожил,

Средь лапландских чародеев",

Молвил старцу Ильмаринен

И сказал слова такие:

"О ты, старый Вяйнямёйнен,

Вековечный прорицатель!

Расскажи о том, как жил ты,

Как на родину вернулся?"

Молвил старый Вяйнямёйнен:

"Расскажу тебе я много.

Есть на севере девица,

Там в селе холодном дева;

Жениха она не ищет,

Мужа славного не хочет.

И пол-Похъёлы суровой

Славит дивную девицу:

Лунный свет с висков сияет,

Солнца свет с груди струится,

С плеч Медведицы сиянье,

Со спины свет семизвездный.

О кузнец ты, Ильмаринен,

Вековечный ты кователь!

Увези пойди девицу,

Посмотри пойди на косы!

Если выкуешь ты Сампо,

Крышку пеструю украсишь,

Ты возьмешь в награду деву,

Ту девицу за работу".

Отвечает Ильмаринен:

"О ты, старый Вяйнямёйнен1

Не обещан ли тобой я

В Похъёлу, в страну тумана"

Чтоб главу твою спасти мне,

Самого тебя избавить!

Не пойду, пока живу я

И пока сияет месяц,

В избы Похъёлы туманной,

В те жилища Сариолы,

Где героев пожирают,

Где мужей бросают в море".

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Он сказал слова такие:

"Есть еще другое чудо.

Ель растет с главой цветущей

И с ветвями золотыми

На краю поляны Осмо:

На вершине светит месяц

И Медведица на ветках".

Отвечает Ильмаринен:

"Не поверю в то, покамест

Не увижу сам я чудо,

Не взгляну я сам глазами".

Молвил старый Вяйнямёйнен

"Если ты не хочешь верить,

Так пойдем туда, посмотрим:

Правда это иль неправда!"

Вот выходят, чтоб увидеть

Эту ель с главой цветущей.

Впереди шел Вяйнямёйнен,

А за ним шел Ильмаринен;

И когда пришли на место,

На рубеж поляны Осмо,

Подошел кузнец поближе

Ёлкой той полюбоваться,

Где Медведица на ветках,

Ясный месяц на верхушке.

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Он сказал слова такие;

"Полезай наверх, мой братец,

Чтобы взять там ясный месяц,

Сиять Медведицу оттуда,

С золотой верхушки ели!"

Тут кователь Ильмаринен

Лезет высоко на елку,

На небесный свод стремится,

Чтобы взять там ясный месяц,

Снять Медведицу оттуда,

С золотой верхушки ели.

Ель его предупреждает,

Золотая елка молвит:

Муж ты слишком простодушный,

Богатырь без всякой сметки!

Лезешь ты, простак, на ветви,

Как ребенок на вершину,

Чтобы снять тот мнимый месяц,

Это марево созвездья".

Тотчас старый Вяйнямёйнен,

Начал петь с большою силой,

Чтоб поднялся бурный ветер,

Всколыхнулся б страшно воздух

Сам сказал слова такие

И такие молвил речи:

"Унеси его, о ветер,

На своей неси ты лодке,

Быстро мчи, чтоб он домчался

В Похъёлу, в страну тумана"

Сильно буря зашумела,

Разрывает страшно воздух,

Ильмаринена уносит,

Быстро мчит его оттуда

В Похъёлу, в страну тумана,

В сумрачную Сариолу.

Так понесся Ильмаринен,

Так спешит оттуда дальше,

По дороге ветра едет,

По стезе воздушной свежей,

Выше месяца, под солнцем,

Над Медведицей широкой.

Похъёлы во двор он въехал,

Прямо к бане Сариолы -

Псы его не услыхали,

Брехуны не забрехали.

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Редкозубая старуха,

На дворе сама стояла;

Говорит слова такие:

"Из каких мужей ты будешь,

Из числа каких героев?

По пути ветров пришел ты,

По стезе саней воздушной,

И не лаяла собака,

Не брехал брехун косматый".

Отвечает Ильмаринен:

"Не затем сюда пришел я,

Чтоб меня рвала собака,

Искусал брехун косматый

У дверей, мне незнакомых,

У входных ворот, мне чуждых"

Тотчас Похъёлы хозяйка

У пришельца вызнать хочет:

"Не знавал ли ты, быть может,

Или ты, быть может, слышал:

Ильмаринен есть кователь,

Он — кузнец весьма искусный?

Уж давно мы ожидаем,

Уж давно желаем видеть

В дальних северных пределах,

Чтоб он выковал нам Сампо".

Отвечает Ильмаринен,

Говорит слова такие:

"С кузнецом знаком я, точно,

Ильмаринена я знаю:

Я и есть тот Ильмаринен,

Тот кузнец весьма искусный".

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Редкозубая старуха,

Быстро в горницу уходит,

Говорит слова такие:

"Дочь моя, что всех моложе,

Всех детей моих прекрасней!

Нарядись получше нынче,

Выйди в платье понарядней,

Ты навесь прекрасный жемчуг,

Грудь укрась как можно краше,

Шею ты укрась поярче,

А височки попестрее.

О румянце щек подумай

Да о блеске глаз помысли!

Ведь кузнец-то вековечный,

Знаменитый Ильмаринен,

Прибыл выковать нам Сампо,

Крышку пеструю устроить".

Дочка Похъёлы, красотка,

Красота земли и моря,

Набрала получше платьев,

Понарядней из нарядов,

Их надела друг за дружкой,

Головной убор надела,

Медные взяла застежки,

Золотой прекрасный пояс.

Кладовую оставляет,

Со двора в избу проходит:

Красотой глаза блистают,

Вся она стройна, красива,

Все лицо её сияет,

На щеках румянец алый,

На груди сверкает злато,

Серебро в кудрях блистает.

Тут и Похъёлы хозяйка

Ильмаринена проводит

Прямо в Похъёлы жилище,

В дом суровой Сариолы;

Кормит досыта пришельца

И дает довольно выпить,

Угощает превосходно

И слова такие молвит:

"О кузнец ты, Ильмаринен,

Вековечный ты кователь!

Ты сумеешь сделать Сампо,

Крышку пеструю сковать мне,

Взяв конец пера лебедки,

Молока коров нетельных,

От овечки летней шерсти,

Ячменя зерно прибавив?

Ты тогда возьмешь в награду

За работу дочь-красотку".

Отвечает Ильмаринен,

Говорит слова такие:

"Я скую, конечно, Сампо,

Крышку пеструю украшу,

Взяв конец пера лебедки,

Молока коров нетельных,

От овечки летней шерсти,

Ячменя зерно прибавив.

Я ведь выковал же небо,

Кровлю воздуху сковал я

Раньше всякого начала,

Раньше, чем что-либо было",

Вот идет ковать он Сампо,

Крышку пеструю украсить,

Просит места для кованья,

Ищет он вещей кузнечных;

Не нашел такого места,

Нет там кузницы, мехов нет,

Наковальни нет и горна,

Молотка и колотила.

И промолвил Ильмаринен,

Говорит слова такие:

"Сомневаться могут бабы,

Не кончают дел бедняги,

А не муж, хотя поплоше,

Не герой, хоть послабее!"

Ищет места для горнила,

Для мехов своих местечка,

Ищет в той стране обширной,

Ищет в Похъёле суровой.

Ищет день, другой день ищет,

Наконец, уже на третий,

Увидал он пёстрый камень,

Увидал утёс пригодный.

Там кузнец остановился,

Там огонь себе разводит.

В первый день мехи он ставит,

На другой день — наковальню.

Вот кузнец тот, Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Все припасы бросил в пламя,

Вещи нужные в горнило,

У мехов рабов поставил,

Чтоб огонь они раздули.

И мехи рабы качают,

Сильно угли раздувают;

Так три дня проводят летних

И без отдыха три ночи;

Наросли на пятках камни,

Наросли комки на пальцах.

Вот на первый день нагнулся

Тот кователь Ильмаринен;

Он нагнулся, чтоб увидеть

На пылавшем дне горнила,

Что из пламени там вышло,

Из огня что поднялося.

Лук из пламени явился

С золотым сияньем лунным;

Серебром концы блестели,

Рукоятка — пестрой медью.

Был по виду лук прекрасен,

Но имел дурное свойство:

Каждый день просил он жертвы,

А по праздникам и вдвое.

Сам кователь Ильмаринен

И не рад такому луку:

Пополам он лук ломает

И бросает снова в пламя,

Поддувать рабам велит он,

Им велит он дуть сильнее.

На другой день вновь нагнулся

Тот кователь Ильмаринен