Старый, верный Вяйнямёйнен

Так подумал и размыслил:

"Хорошо вот поиграть бы,

Хорошо б повеселиться

И пожить бы жизнью новой

В ослепительных палатах.

Только кантеле пропало,

Унеслась моя утеха

В те места, где плещут рыбы,

Где живут меж камней семги,

На утеху водяному

Да у Велламо живущим.

Мне она его не выдаст,

Не отдаст обратно Ахто.

О кователь Ильмаринен!

Ты вчера ковал, работал,

Ты покуй еще сегодня,

Скуй мне грабли из железа,

Частозубые мне грабли,

Зубы с длинной рукояткой,

Чтоб я мог сгребать в потоках,

Чтоб сгребал я волны в кучу,

Чтоб тростник собрал я вместе

По всему прибрежью моря

И нашел утеху в море,

Взял бы кантеле обратно

Из глубин, где плещут рыбы,

Где живут меж камней семги!"

И кузнец тот Ильмаринен,

Вековечный тот кователь,

Сделал грабли из железа

С рукояткою из меди,

По сто сажен в каждом зубе,

Ручку впятеро длиннее.

Принял старый Вяйнямёйнен

Эти грабли из железа

И прошел весьма немного,

Путь прошел весьма короткий

По каткам, обитым сталью,

По каткам, где много меди.

Два челна там находились,

Две совсем готовых лодки

На катках, покрытых сталью,

На катках, где много меди.

И один челнок был новый,

А другой челнок был старый.

Молвил старый Вяйнямёйнен,

Сам сказал он новой лодке:

"Ты, сойди на воду, лодка,

Поспеши, челнок, на волны,

Чтоб без рук тобою править

И большим не трогать пальцем!"

Тотчас лодка вышла в море,

Там спустилась на теченье.

Старый, верный Вяйнямёйнен

На конце уселся лодки,

И пошел он чистить море,

Подметать его теченье.

Смел цветочки водяные,

Смел весь мусор у прибрежья,

Тростника кусочки даже,

Водяных растений крохи.

Он сучок сгибает каждый,

Рифы граблями цепляет,

Но нигде найти не может

Кантеле из щучьей кости:

Навсегда его утеха,

Это кантеле пропало.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Тут домой пошел обратно,

Головой поник печально,

Шапка на сторону сбилась;

Он опять промолвил слово:

"Никогда уж не найду я

Прежних звуков в рыбьей кости,

Утешенья в щучьем зубе!"

Вот лесочек он проходит,

Вот идет опушкой рощи,

Слышит: плачет там береза,

Суковатая горюет,

Он подходит к ней поближе,

Близко к дереву подходит.

Спрашивает он березу:

"Что, краса-береза, плачешь?

Что, зеленая, горюешь?

Белый пояс, что ты стонешь?

Не ведут тебя на битву

И к войне не принуждают".

И березка отвечает,

Так неторопливо молвит:

"Может, многие наскажут,

Может, кто и насудачит,

Будто весело живу я,

Шелестя, смеюсь листвою.

Я ж, бедняжка, вся в заботах,

Только скорбь — мое веселье,

О себе в часы несчастья

Я печалюсь и жалею.

Плачу я от малосилья

И от бедности горюю.

Я, бездольная бедняжка,

Так несчастна без опоры,

На дрянном на этом месте,

Я на выгоне стою здесь.

У других так много счастья,

Много счастья от надежды,

Что вернется радость лета,

Время теплое наступит.

Я же, слабая береза,

Я должна терпеть, бедняжка,

Чтоб с меня кору сдирали,

Эти ветки обрубали.

Часто к бедненькой березе,

К этой нежной очень часто

Дети краткою весною

К белому стволу приходят,

Острый нож в него вонзают,

Пьют из сердца сладкий сок мой!

Злой пастух в теченье лета

Белый пояс мой снимает,

Ножны он плетет и чаши,

Кузовки плетет для ягод.

Часто под березкой нежной,

Часто под березкой белой

Собираются девицы,

Вкруг ствола красотки ходят,

Листья сверху обрезают,

Вяжут веники из веток.

Часто тонкую березку,

Горемычную частенько

При подсечке подсекают,

На поленья расщепляют.

Вот уж трижды в это лето,

В эту солнечную пору,

У ствола мужи стояли,

Топоры свои точили,

Чтоб головушку срубить мне,

Чтоб я с жизнью распростилась.

Вот и вся от лета радость,

Вся от солнышка отрада.

И зимою мне не лучше,

Время снега не милее.

Уж всегда кручина злая,

Горе облик мой изменит,

Низко голову наклонит,

И лицо мое бледнеет,

Лишь, бывало, только вспомню

День мой черный, время злое.

Тут и боль приносит ветер,

Иней — горькие заботы,

Вихрь уносит зелень шубы,

Иней — всю мою одежду,

И тогда-то я, бедняжка,

Я, несчастная береза,

Остаюсь совсем раздетой,

И стою я обнаженной,

И дрожу я в лютой стуже,

На морозе горько плачу".

Молвит старый Вяйнямёйнен:

"Ты не плачь, моя березка,

Не горюй, дружок зеленый,

Белый пояс, не печалься!

Ты еще узнаешь счастье

В жизни новой, наилучшей,

Ты от радости заплачешь,

Зазвучишь от наслажденья".

Сделал старый Вяйнямёйнен

Из березы той утеху,

Целый летний день строгал он,

За день кантеле устроил,

На мысочке, скрытом мглою,

На туманном островочке.

Короб кантеле он режет,

На утеху ящик этот,

Короб делает он прочный,

Весь в прожилках этот ящик.

Молвит старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

"Короб кантеле закончен,

Всем на радость этот ящик.

Где же гвоздиков достану,

Где возьму колков хороших?"

На дороге дуб поднялся,

На дворе высоко вырос.

Ветви ровные на дубе,

С желудями были ветки,

И на желуде по шару,

И на шаре по кукушке.

И кукушка куковала;

Пять тонов там раздавалось,

Золото текло из клюва,

Серебро текло обильно

На пригорки золотые,

На серебряные выси.

Взял для кантеле гвоздочки,

Взял он колки для утехи.

Молвит старый Вяйнямёйнен,

Говорит слова такие:

"Есть для кантеле гвоздочки,

Есть и колки для утехи.

Все же кантеле не полно,

Струн пяти в нем не хватает.

Где возьму я эти струны,

Где я звучные достану?"

Он идет искать те струны

И проходит по поляне.

Видит: девушка в лесочке,

Видит — девица в долине.

Эта девица не плачет

И не очень веселится:

Просто так запела песню:

Поскорей бы вечер минул -

Поскорей бы друг явился,

К ней пришел ее желанный.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Без сапог бежит поспешно,

Без чулок туда стремится,

Добежал он до девицы

И волос у девы просит,

Говорит слова такие:

"Дай волос своих, девица,

Дай кудрей твоих нежнейших,

Чтоб они пошли на струны,

Стали вечною усладой".

И дала волос девица,

Подала волос тончайших,

Подала пять шелковистых,

Шесть и семь ему достала.

Струны кантеле явились,

Голоса отрады вечной.

Было кантеле готово.

Сел тут старый Вяйнямёйнен,

Сел на самый нижний камень,

На ступеньку возле двери.

В руки кантеле берет он,

Взял к себе свою отраду,

Повернул он выгиб к небу,

А основу на колени

И настраивает струны,

Он настроил их как надо.

Вот настроил эти струны,

Музыки родник наладил.

Кантеле взял на колени,

Поперек его поставил;

Вот бегут по струнам пальцы,

Все пять пальцев пробегают,

Пальцы струны рвут с весельем,

Перепрыгивают быстро.

Начал старый Вяйнямёйнен;

Он на кантеле играет.

Пальцы тонкие он выгнул,

Приподнял большие пальцы.

Зазвенела тут береза,

Тут зеленая запела,

Пела золото-кукушка,

Нежно пел девичий волос.

Заиграл сильнее старец.

Струны кантеле ликуют,

Скачут горы, рвутся камни,

Скалы все загрохотали,

Рифы треснули морские,

Хрящ на волнах закачался;

Сосны с радости плясали,

Пни скакали на полянах.

И все Калевалы жены

Тут работу побросали;

Как река, текут на звуки,

Как поток, туда стремятся.

Молодицы шли со смехом,

Шли веселыми хозяйки,

Чтоб игру его послушать

И, ликуя, восторгаться.

Все мужчины, сколько было,

Все стояли снявши шапки,

Сколько ни было там женщин,

Все рукой подперли щеки;

Девушки все прослезились,

Парни стали на колени,

Звукам кантеле внимали,

Звону чудному дивились.

Как одни уста, все люди,

Как один язык, сказали:

"Мы доселе не слыхали

Здесь игры такой прекрасной,

Никогда в теченье жизни,

С той поры, как светит месяц".

Чудный звон летит далеко,

Мчится через шесть селений:

Никого там не осталось,

Кто б не шел игру послушать,

Ту игру с прекрасным звоном,

Это кантеле звучанье.

Все, как есть, лесные звери,

Когти подобрав, расселись,

Чтобы кантеле послушать

И, ликуя, восторгаться.

И воздушные летуньи

Разместились все на ветках;

Разные морские рыбы

К берегам плывут поближе;

Из земли выходят черви,

Из земли ползут наружу,

Извиваются, чтоб слушать

Кантеле тот звон прекрасный,

Вечную его отраду,

Вяйнямёйнена искусство.

Старый, верный Вяйнямёйнен

Удивительно играет,

Издает он чудно звуки.

День играл он и другой день,

Он играл без передышки,

На заре поевши хлеба,

Подпоясанный все так же

И в рубашке той же самой.

Он в своем играл жилище,

В собственном сосновом доме:

И звучала кровля дома,

И дрожал весь пол жилища.

Потолок пел, пели двери,

Восклицали все окошки,

Каменная печь качалась,

Притолоки все звучали.

Он пошел еловым лесом,

Он побрел сосновой рощей -

Кланялись ему все ели,

И к земле склонялись сосны;

Шишки с них упали наземь,

Иглы их к корням упали.

И проходит ли по рощам,

Приближается ль к кусточкам,

Рощи весело играют,

И кусточки веселятся.

Все цветы с любовью смотрят,

Нагибаются сучочки.

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Весть услышала однажды,

Весть о Вяйнёлы расцвете,

Калевалы процветанье

Через те обломки Сампо

И кусочки пестрой крышки.

Позавидовала сильно,

Стала думать неустанно,

Смерть какую уготовить

И наслать какую гибель

Людям, в Вяйнёле живущим,

Детям Калевы отважным.

Обратилась с просьбой к Укко,

Умоляет бога грома:

"О ты, Укко, бог верховный!

Калевы народ сгуби ты,

Погуби железным градом,

Стрелами с концом из стали!

Им пошли болезней лютых,

Уничтожь их род противный,

Чтоб мужи погибли в поле,

В хлеве женщины погибли!"

Дочка Туонелы слепая,

Ловьятар, старуха злая,

Гаже всех рожденных Маной,

Всех ее детей противней,

Бедствий всех была истоком,

Целой тысячи пороков,

Лик она имела черный

С кожей мерзковолосатой,

Дева Туонелы слепая,

Черноликая девица

На тропе постель постлала,

Ложе в месте неудобном,

И легла она под ветром,

Улеглась под непогодой,

На сквозном ветру холодном,

На ветру холодном, раннем.

Поднялся ужасный вихорь,-

От востока зашумел он,

Плод надул он глупой деве,

Чрево бременем наполнил

На полянах без деревьев,

На лугах, травы лишенных.

И носила тяжесть чрева,

Полноту свою со скорбью;

Два, три месяца носила

И четвертый месяц, пятый

И седьмой, восьмой носила

И девятый также месяц,

А по счету старых женщин,

Полдесятого носила.

Вот истек девятый месяц,

И десятого в начале

Твердой сделалась утроба,

Мучит деву сильной болью;

Но родов не получалось:

Не зачатый — не рождался.

С места тут она уходит,

На другом ложится месте,

И пошла родить блудница,

Непотребная, от ветра,

Меж двух скал в средине самой,

Где пять гор сошлись в ущелье,

Но родов не получалось:

Не зачатый — не рождался.

Вновь подыскивает место,

Облегчить утробу хочет

Около болот зыбучих,

У источников ревущих:

Но найти не может места,

Чтоб от плода разрешиться.

Хочет скинуть порожденье,

Бремя выпустить желает

В пену бурного теченья,

В страшные водовороты,

В глубь пучины трех порогов,

К девяти крутым стремнинам,

Но родов не получалось:

Не зачатый — не рождался.

Стала скверная тут плакать:

Страшно чудище ревело,

И куда идти — не знала,

И куда бы ей деваться,

Чтоб свободным сделать чрево,

Чтоб детей родить скорее.

С облаков сказал всевышний,

Так создатель молвил с неба:

"Есть изба с тремя углами

У прибрежия морского,

В Похъёле, в стране тумана,

В Сариоле, вечно мрачной,

Ты туда родить отправься,

Там оставишь бремя чрева,

Там тебя уж поджидают,

Там детей твоих желают!"

Дева Туонелы слепая,

Маны скверное отродье,

К Похъёле избе подходит,

Прямо к бане Сариолы,

Чтоб детей родить скорее,

Чтобы выпустить потомков.

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Редкозубая старуха,

Тотчас деву в баню вводит,

Тайно в банное строенье,

Чтоб деревня не узнала,

Не слыхала б ни словечка.

Натопила Лоухи баню,

Приготовила все быстро:

Двери вымазала пивом,

Брагою — задвижку в бане,

Чтобы дверь не заскрипела,

Не запела бы задвижка.

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

"Дева древняя творенья,

С золотым красотка блеском,

Ты, старейшая из женщин,

Мать, древнейшая на свете!

По колени стань ты в море,

Ты войди по пояс в воду,

У ерша слюну возьми ты,

Собери ты слизь налима

И помажь ей меж костями,

Намочи бока ей слизью,

Женщину избавь от боли,

От родильных мук девицу,

От мучений, слишком сильных,

От жестокой боли чрева.

Если ж этого все мало,

Укко, ты, творец верховный!

Опустись сюда скорее,

Поспеши, к тебе взываю!

Есть здесь женщина в страданьях,

Есть девица с болью чрева,

Здесь она, средь дыма бани,

В этой бане деревенской.

Ты возьми рукою правой

В золотой оправе палку!

Устрани ты все преграды,

Сокруши столбы у входа,

И замок творца открой ты,

Поломай там все задвижки,

Чтоб пролез большой и малый,

Чтоб прошел и слабосильный!"

Выпускает та дрянная,

Дева Туонелы слепая

Полноту своей утробы.

Злых детей своих сложила

Под узорным покрывалом,

Под хорошей занавеской.

Всех сынов рождает девять

В продолженье летней ночи,

В продолженье топки бани,

Там, пока она купалась,

Родила их силой чрева

Из наполненного брюха.

Сыновьям дала названья,

Назвала она рожденных

Кличками по их деяньям,

По тому, что каждый делал:

И один был назван раной,

Колотьем другой был назван,

Ломотой был назван третий,

Звать четвертого сухоткой,

Пятый назван был водянкой,

Был шестой коростой назван,

Зван седьмой — гниющей язвой,

А восьмой — заразой чумной.

Был без имени девятый,

Что родился позже прочих;

Мать его тотчас послала

Заклинателем на воду,

Чтоб заклял он побережье

И везде посеял зависть.

Лоухи, Похъёлы хозяйка,

Всех их вместе созывает

На мысочек, скрытый мглою,

На туманный островочек,

Посылает этих злобных,

Беспримерные болезни,

Против Вяйнёлы народа,

Роду Калевы на гибель.

В Вяйнёле народ болеет,

Калевы лежат герои

В неизвестных им болезнях,

Там неведомых дотоле,

Так что пол гниет под ними,

Потолок покрылся гнилью.

Вышел старый Вяйнямёйнен,

Вековечный прорицатель,

Чтоб их головы избавить,

Чтоб спасти болящих души.

В Туонелу идет он биться,

Сам с болезнями сражаться.

Нагревает жарко баню,

Накаляет в бане камни

Лишь чистейшими дровами,

Принесенными водою.

Воду он принес покрытой,

Чистых веников принес он,

Парит веники для бани,

Густолистые смягчает.

Сделал в бане жар медовый,

И медовый пар поднялся

От каменьев раскаленных,

От кусков каменьев жгучих.

Говорит слова такие

И такие молвит речи:

"В банный жар сойди, создатель,

В теплоту, отец небесный,

Чтобы нам подать здоровье,

Чтоб спокойствие вернуть нам!

Затопчи здесь злые искры,

Погаси здесь тленье злое,

Уничтожь чрезмерность жара,

Жар дурной отсюда вышли,

Чтоб детей твоих не сжег он,

Не убил твоих творений!

Вот я прыскаю водою

На горячие каменья,

Пусть вода здесь станет медом,

Пусть стекает сладким соком!

Потечет рекой медовой,

Станет озером медвяным

На каменьях этой печи,

Посреди замшелой бани!

Пусть невинные — не гибнут,

Пусть не гибнут без болезни,

Что пошлет на них создатель,

И без смерти, данной богом.

Кто ж губить нас, правых, будет,

Пусть от слов своих погибнет,

Пусть главу свою он сложит

От своих же злобных мыслей!

Коль не силен я настолько

И не столь герой могучий,

Чтоб избавить от несчастья,

Чтоб спасти от тяжких бедствий,

Пусть придет сюда сам Укко,

Тот, кто тучи направляет,

В облаках кто восседает,

Облачка по небу водит.

О ты, Укко, бог верховный,

Ты, на тучах высочайший!

Опустись сюда скорее,

Поспеши, к "тебе взываю,

Отыми мученья эти,

Прогони ты эту хворость,

Отошли несчастья злые,

Уничтожь болезни эти!

Меч мне огненный даруй ты,

Огневой клинок пошли мне,

Чтоб сразил я этих злобных

И прогнал бы этих скверных,

На стезю ветров — болезни,

В поле дальнее — мученья!

Я туда сгоню болезни,

Я туда пошлю мученья,

В погреба внутри утесов,

В горы, полные железа,

Чтобы камни заболели,

Чтоб узнали муку скалы.

Не заплачут камни, скалы

От болезней и мучений,

Если их и много мучить,

Если их терзать безмерно.

Туони дочка, дева болей!

Ты живешь в горе болезней

При теченье трех потоков,

При разделе трех течений,

Ты вращаешь камни болей,

Крутишь скалами болезней!

Приходи, возьми болезни

К пасти камня голубого,

Иль сведи ты их на море,

Погрузи в морские глуби,

Где ни ветер не подует,

Ни луч солнца не заблещет!

Если ж этого все мало,

Болей дочь, душа-хозяйка,

Дочка ран, всех женщин краше,

Появись, приди скорее,

Чтоб вернуть нам здесь здоровье,

Даровать успокоенье!

Отними у болей силу,