При подключении к электричеству пластинка начинала светиться ярким зеленовато-желтым светом. Алекс сказал: «Представьте себе, что это задний бампер вашей машины и вы только что нажали на тормоз». Я захотел, чтобы он опробовал это изобретение. Для этого предстояло соскоблить краску с бампера моего «феррари», а Алекс обещал нанести вместо нее «волшебное покрытие». Мы спросили: «А ты можешь сделать, чтобы пластинки светились другими цветами?» — «Конечно, какими захотите».
      Мы решили, что он сможет сделать светящееся покрытие для всего корпуса машины. Ее задняя часть будет светиться красным — но только когда нажимаешь на тормоз. В остальных случаях провода будут подключены к коробке передач, поэтому, трогаясь с места, машина будет выглядеть тусклой, а при смене скоростей начнет становиться все ярче. При езде по шоссе A3 ее вполне можно было бы принять залетающую тарелку. (И еще одно: я собирался отдать ему двигатель V12 от моей «феррари-берлинетты», а Джон — двигатель от своей машины. Алекс уверял, что сумеет сдедать из двух этих двигателей летающую тарелку.)
      Но он так ничего и не сделал (кроме унитаза со встроенным радиоприемником или чего-то в этом роде). Когда мы в конце концов поручили ему оборудовать студию звукозаписи, а потом явились туда, то увидели бог знает что. Это была катастрофа катастроф. Алекс расхаживал по студии в белом халате, словно химик, но понятия не имел, что и как ему надо делать. Там был установлен шестнадцатидорожечный магнитофон, а по стенам он развесил шестнадцать динамиков, хотя для стереозвучания нужно всего два. Это было ужасно. Это было полной катастрофой, и этому требовалось положить конец».
       Ринго: «Поначалу предполагалось, что студия будет оборудована семидесятидвухдорожечной машиной для звукозаписи, что в 1968 году казалось чудом. Мы купили несколько огромных компьютеров у компании „Бритиш Аэроспейс“ в Уэйбридже и перевезли их в мой сарай в Сент-Джорджс-Хилл. В компьютерах селились птицы, заводились мыши, но сарай компьютеры так и не покинули. Идея была оригинальной, но Алекс опять-таки не сумел осуществить ее. Последним словом техники были восемь дорожек для записи — только Богу известно, для чего нам могли понадобиться семьдесят две дорожки».
       Джон: «Думаю, кое-какие из его изобретений могли заработать. Их просто не запустили в производство. Наверное, среди них была хотя бы одна вещь, которая могла бы пользоваться спросом. Алекс был не таким, как все. Такое часто случается с людьми вроде нас. Он отличный парень, но с легким прибамбахом. Он всегда хотел сделать как лучше» (70).
       Пол: «Компания „Эппл“ займется выпуском электроники, и не просто игрушек, а великих изобретений. У нас есть друг Алексис Мардас, гениальный изобретатель» (68).
       Джон: «Гениев на свете не существует, а если они существуют, то Алекс один из них. Его изобретения удивительны. Я хотел бы рассказать вам о них, но мы уже узнали, что в счастливом мире бизнеса шпионы в коричневых очках и темных плащах рыщут повсюду, поэтому, пока что-то не выпущено, об этом лучше не говорить» (68).
       Джордж: «Фильм „Yellow Submarine“ вышел в июле. Помню, как мы встречались с Хайнцем Эдельманном и другими художниками, они сделали несколько набросков, мы обсудили персонажи мультфильма. Но мы встретились с ними всего один или два раза, как и с продюсером Элом Бродаксом. В работе мы почти не участвовали».
       Пол: «Эрик Сигал, автор «Love Story», был одним из сценаристов. Во время встречи с ним было здорово слушать рассказы о его замыслах, но я удивился, узнав, что он выбрал психоделический стиль. Я думал, продюсеры предпочтут что-нибудь более коммерческое, что было бы абсолютно нормально. Мне хотелось, чтобы «Yellow Submarine» стал мультфильмом более классического стиля. Я думал, его героем окажется человек, который уплыл в море и попал в страну подводных лодок. Он мог бы очутиться в подводном мире, осмотреть его, познакомиться с его жителями — эта история выглядела бы неплохо.
      Я обожаю диснеевские фильмы, поэтому я надеялся, что «Yellow Submarine» станет самой лучшей из диснеевских картин, только с нашей музыкой. Получилось бы чудесное сочетание. Но они решили иначе, и, к счастью, решение принимал не я. Теперь этот фильм мне нравится. Он и вправду получился интересным. Художники посчитали, что надо начать с того, на чем мы остановились, — с «Сержанта Пеппера», но мне в то время пришелся бы больше по душе «Бемби».
      Мы объяснили, что не собираемся принимать слишком активное участие в работе и не хотим озвучивать мультфильм — при этом работы было бы слишком много. Вместо нас фильм озвучивали такие люди, как Ланс Персивал (артист кабаре и диктор). Они отлично сымитировали голос Ринго, но придали ему уж слишком явный ливерпульский акцент. Как если бы американцы подражали акценту кокни — этакий синдром Дика Ван Дайка».
       Джордж: «Ближе к концу работы мы сняли один из последних эпизодов фильма, где я обнаруживаю дыру в кармане и так далее. Голубые паскудники (blue meanies) удирают.
      Мне понравился фильм. По-моему, это классика. Не знаю, почему мы отказались озвучивать его, но актеры сделали это даже лучше, потому что им требовалось озвучивать мультипликационный фильм. Наши голоса, наверное, сгодились бы для мультфильма, но актеры придали им больший колорит. Этот фильм будут смотреть из поколения в поколение. Каждый ребенок в возрасте трех-четырех лет обязательно смотрит «Yellow Submarine».
       Ринго: «Эдди Йатс из „Coronation Street“ озвучивал меня и Джона. На мой взгляд, оба голоса звучат одинаково, я не вижу между ними никакой разницы».
       Пол: «В конце они придумали эпизод, в котором появляемся мы и говорим: «Привет, это „Битлз“. Надеемся, фильм вам понравился». Нам пришлось сниматься для этой сценки в январе 1968 года, что было неудобно, но, раз уж мы согласились, мы должны были принять участие в работе.
      Думаю, если бы фильм был более диснеевским, и им понадобилась бы песня «When You Wish Upon A Star» («Когда загадываешь желание по звезде»), я охотно записал бы ее, но, поскольку они снимали фильм в духе «Пеппера», мы решили использовать уже записанные песни, такие, как «All You Need Is Love». А еще нас попросили записать несколько новых песен, и мы записали на Эбби-Роуд «Only A Northern Song» («Это всего лишь северная песня»). Помню, как я играл на трубе. Мой отец умел играть. Я играть не умел, но издавать разные звуки мог вполне, а при записи этой песни у меня появилась такая возможность. По сути, это было баловством»
       Джордж: «Only A Northern Song» — шутка, имеющая отношение к Ливерпулю, «священному городу на севере Англии». Вдобавок права на нее принадлежали компании «Northern Songs Ltd.», а не мне, поэтому: «Какая разница, какие аккорды я беру… это всего лишь северная песня».
       Ринго: «Мне очень понравился „Yellow Submarine“. Я думал, что это по-настоящему авангардный фильм с прекрасной анимацией. „МореДыр“, „Голубые паскудники“ — это по-прежнему звучит здорово, и я рад, что мы приняли участие в работе над ним. Меня до сих пор одолевают одним вопросом — точно как и в первый год после выхода фильма. Дети спрашивали у меня: „Зачем вы нажали ту кнопку?“ В фильме я нажимаю на кнопку и вылетаю из подводной лодки, а дети всего мира продолжают спрашивать: „Зачем же вы нажали ее?“ — как будто это было на самом деле. Они и вправду считают, что там был я сам».
       Джон: «Бродакс услышал от меня половину сюжета «Yellow Submarine». Гувер, машина, которая засасывает людей, — это моя идея. Они часто приходили в студию поболтать: «А, Джон, старина! Есть какие-нибудь идеи для фильма?» И я лепил им всю эту чушь, а они уходили и включали в фильм (72).
      Это была третья картина из тех, которые мы были обязаны снять для «Юнайтед Артистс». Этот контракт заключил еще Брайан, и расторгнуть его мы не могли. Но мне понравился этот фильм, это настоящее произведение искусства. Им понадобилась еще одна песня, поэтому я написал «Hey Bulldog» («Эй, бульдог!»). Это приятная вещица, в которой, правда, нет никакого смысла» (80).
       Ринго: «Мы просто бездельничали. Еще один день в парке для битл-мальчиков».
       Джордж: «Роспись на стене магазина на Бейкер-стрит выглядела потрясающе, но, несмотря на это, дела пошли не так, как хотелось бы. Нескольким хозяевам соседних магазинов не понравился цвет здания, хотя остальные одобрили его, потому что роспись привлекала внимание покупателей и Бейкер-стрит вдруг стала местом, о котором все заговорили. До тех пор Бейкер-стрит была ничем не примечательной улицей, если не считать дома Шерлока Холмса. По ней проходили только до автобусной остановки. А теперь вдруг все изменилось. Но из-за жалоб хозяин здания или тот, у кого мы его арендовали, заставил закрасить роспись».
       Пол: «Муниципалитет заупрямился и потребовал, чтобы мы убрали роспись. Мы ответили: „Да вы шутите! Она красива, она всем нравится“. Наверное, возражал кто-то из местных жителей. Тогда мы решили выкрасить магазин снаружи белой краской и устроить подсветку с противоположной стороны улицы. Нас переполняли удачные идеи. Некоторые из них мы так и не осуществили, но это было время идей».
       Джордж: «Если бы мы тогда отстояли роспись и она сохранилась, теперь все говорили бы: «Ого, вы только посмотрите! Надо подновить, чтобы краска не потрескалась». Но это типичный пример ограниченности, с которой мы пытались бороться. Вот чего добивались хиппи шестидесятых: «Убирайтесь отсюда, вы, зануды». Правительство, полиция, публика — все были такими занудными, а потом люди вдруг поняли, что можно быть и поживее.
      Все началось с того, что нам велели убрать роспись, а потом пошло-поехало — и все, что было связано с магазином «Эппл», заканчивалось неудачей. В результате мы вообще решили продать его. В конце концов мы начали просто раздавать товар. Мы напечатали в газете объявление и снимали тех, кто приходил в магазин и расхватывал вещи».
       Джон: «Это было шумное событие, сбежалась молодежь и принялась хватать все, что только было в магазине. Лучшим из всей затеи с магазином было то, как мы его закрывали. Но предыдущим вечером мы все зашли в магазин и забрали то, что нам нравилось, — немногое, вроде футболок… Это было здорово, мы забрали домой все, что хотели, — почти украли у самих себя.
      А на следующий день мы только наблюдали, как тысячи людей сбегаются к магазину за дармовым товаром. Это было классно. Конечно, Дерек и остальные были против, но так вышло, что в то время я распоряжался в офисе, поэтому все было в наших руках. Однажды Пол позвонил мне и сказал: «Я не хочу больше этим заниматься. Если хочешь, занимайся этим сам». Вот так глупо все получилось (72). Мы пришли к мысли раздать все вещи и покончить с магазином психоделической одежды» (70).
       Пол: «Мы входили в магазины через служебный вход, а выходили через дверь для покупателей. „Эппл“ был создан в основном ради забавы, а не ради тряпок» (68).
       Ринго: «Накануне закрытия магазина мы пришли и забрали все, что хотели. Мы набрали рубашек и пиджаков, обчистили почти весь магазин. Это была не распродажа — мы просто раздавали вещи и считали, что это отличная идея. Конечно, поутру люди пришли к магазину с ручными тележками. Глупо, но мы и вправду хотели открыть магазин, чтобы все одевались, как мы».
       Нил Аспиналл: «По-моему, они дошли до точки, когда это занятие им осточертело. Дело было не в убытках — просто ребята по каким-то причинам решили, что больше не станут заниматься торговлей. Они не были торговцами, и коммерция отнимала у них уйму времени».
       Пол: «Приятно было то, что мы не слишком расстроились, когда у нас ничего не вышло. Мы вдруг поняли, что нам надо снизить свои расходы. Это было здорово задумано — отдать одежду людям, которые пришли в тот день в магазин. Актер Майкл Дж. Поллард взял пиджак (который Линда сфотографировала — этот снимок попал в ее книгу). Идея заключалась в том, что каждому пришедшему должна была достаться только одна вещь. Брать две значило бы убить саму идею магазина. Ведь в нем все было штучным товаром.
      Ну вот они и обчистили магазин. Лично я считаю, что это было неплохо задумано, это свидетельствовало о том, что мы не относились всерьез к торговле барахлом. Раз уж ничего не вышло, пусть забирают этот хлам даром!»
       Дерек Тейлор: «Раздача одежды пробудила в людях худшие чувства, при виде которых я ужаснулся. Таксисты срывали с вешалок кафтаны, плащи, шелковые, рубашки с оборками: «Это мое! И это!» Эта раздача одежды была одним из самых безобразных зрелищ, какие я только видел. Она выглядела ужасно и вульгарно.
      Я был против закрытия магазина, я написал бесстрастное открытое письмо: «Дорогие ребята, прошу вас, не делайте этого…» Мне было страшно смотреть, как все рушится».
       Пол: «Нам казалось, что пора сделать шаг назад, — именно так нам и хотелось поступить. Можно записывать хорошую музыку и при этом не двигаться вперед. А некоторые считали, что мы должны продолжать идти вперед, пока не выдохнемся окончательно» (68).
       Джордж: «Магазин „Эппл“ опустел, мы решили нарисовать на окне рекламу нового сингла. Кто-то принес побелку и крупными буквами написал „Hey Jude“ и „Revolution“. На следующий день оказалось, что окно магазина разбито, — наверное, кто-то перепутал „Jude“ со словом „Juden“, как во время нацистской кампании до войны».
       Пол: «Я зашел в магазин «Эппл» накануне выхода пластинки «Неу Jude» («Эй, Джуд!»). Стекла были покрыты побелкой, и я подумал: «Удачная возможность! Бейкер-стрит, здесь ходят миллионы автобусов…» И прежде чем кто-нибудь успел понять, что к чему, я нацарапал на побелке слова «Hey Jude».
      А потом мне позвонил хозяин мэрилибонского гастронома, он был в ярости: «Я велю кому-нибудь из моих сыновей отлупить вас». Я перебил: «Постойте, а в чем дело?» И он объяснил: «Вы написали «Jude» на окне магазина». Я понятия не имел, что это слово означает «еврей», но, если посмотреть хронику, отснятую в нацистской Германии, вы увидите на закрашенных окнах слова «Juden Raus» и звезду Давида. Клянусь, мне такое и в голову не приходило.
      Я стал оправдываться: «Мне очень жаль», — и так далее и тому подобное. «Среди моих лучших друзей есть евреи. Это просто название нашей новой песни. Если вы послушаете ее, вы поймете, что там нет ничего такого, — это чистейшее совпадение». В конце концов он успокоился».
       Джордж: «На самом деле песня „Hey Jude“ о Джулиане Ленноне. Пол написал ее в то время, когда Джон разошелся с Синтией. Джулиан был еще ребенком лет пяти. Пол как-то побывал у Джона и пожалел Джулиана, который стал невольным заложником развода родителей».
       Пол: «Брак Джона и Синтии в конце концов распался. У них был чудесный малыш, некоторое время они жили счастливо, но мне всегда казалось, что Синтия добивается, чтобы Джон вел обычную семейную жизнь. Разумеется, к ней Джон не был готов.
      Джон был отъявленным любителем бросаться в омут головой. Я помню, как он часто повторял: «Слушай, раз уж мы подошли к краю обрыва, почему бы не прыгнуть вниз?» Я отвечал: «Ты же наверняка разобьешься, Джон». Он вечно предлагал безрассудные планы, и в конце концов я понял, как реагировать на них: «Вот что я тебе скажу: ты прыгнешь первым, а потом позовешь нас. Если все пройдет удачно, я прыгну следом. Если же я не услышу тебя, то останусь здесь».
      Однажды он пришел ко мне на ужин и сказал: «Ты когда-нибудь думал о трепанации? Ее делали еще во времена древних римлян. Надо просверлить дыру в черепе». И мы долго говорили об этом, как часто бывало в шестидесятые годы. Я ответил: «Нет, не думал». Он сказал: «Я считаю, что мы все должны решиться на это». А я заявил: «Не знаю, не знаю. Если хочешь — решайся, и, если все пройдет успешно, мы последуем за тобой». Это был единственный способ заставить Джона отказаться от безумных планов, иначе на следующее утро у всех нас были бы просверлены головы.
      Джон и Синтия разводились, а мне было очень жаль Джулиана. Я давно знал их всех. Мы общались со школьных времен, когда у меня была подружка Дот, а у Джона — Синтия. Мы часто встречались вчетвером, вместе бывали на вечеринках. А потом Джон с Синтией поженились, и у них родился Джулиан.
      Я считал, что, как друг семьи, я обязан бывать в Уэйбридже, и старался подбадривать их, навещать. От моего дома до них было около часа езды. Я всегда выключал радио и пытался сочинять песни, пока ехал. И как-то я начал петь: «Эй, Джул, не переживай, возьми печальную песню и сделай ее лучше…» Это были оптимистичные, полные надежды слова, обращенные к Джулиану: «Да, дружище, твои родители развелись. Понимаю, тебе горько, но со временем тебе станет легче».
      В конце концов я поменял «Джул» на «Джуд». Одного из персонажей «Оклахомы» звали Джудом, мне нравилось это имя. Когда я закончил песню, я спел ее Джону, хотя я считал, что над ней надо еще поработать, потому что там была строчка «the movement you need is on your shoulder» — «тебе надо сбросить ношу с плеч». Тут я бросил взгляд на Джона и сказал: «Этот отрывок я исправлю». — «Почему?» — «Слово «плечи» уже однажды встречалось в тексте. И потом, это глупое выражение, а я повторяю его, как попугай. Я изменю его». Джон сказал: «Не вздумай. Это лучшая строчка в песне. Я понимаю, что она означает, — это здорово». Вот чем был хорош Джон: когда я решал выбросить какую-нибудь строчку, он говорил, что именно она звучит отлично. И я посмотрел на нее глазами Джона. И теперь, когда я исполняю эту песню, в этом месте я каждый раз вспоминаю о Джоне, и мне становится грустно».
       Джон: «Hey Jude» — один из шедевров Пола. Он говорил, что это песня о Джулиане, моем сыне. Пол знал, что я развожусь с Син и расстаюсь с Джулианом. Он приехал, чтобы повидаться с Джулианом, он вел себя с ним, как добрый дядюшка. Пол всегда умел ладить с детьми. Вот он и привез песню «Hey Jude».
      Но я всегда считал ее песней обо мне. Вспомните, в то время в моей жизни только появилась Йоко. Он пел: «Эй, Джуд», — это же «Эй, Джон». Да, я похож на тех поклонников, которые ищут в песнях скрытый смысл, но ее на самом деле можно считать песней для меня. Вот слова «иди и возьми ее», а подсознательно слышится: «Ступай, оставь меня». Но на уровне сознания он не хочет отпускать меня. Ангел в нем говорит: «Благословляю тебя». А дьяволу в нем это совсем не нравится, он не желает терять партнера» (80).
       Джордж Мартин: «Мы записали „Hey Jude“ в студии „Trident“. Это была длинная песня. Высчитав ее продолжительность, я сказал: „Нельзя записывать такой длинный сингл“. Но тут ребята меня просто заклевали. А Джон спросил: „Почему?“ Найти достойный ответ я не смог, и я сказал единственное, что мне пришло в голову: „Диск-жокеи не смогут играть эту пластинку“. Джон заявил: „Будут, если это наша пластинка“. И он был абсолютно прав».
       Пол: «Песня оказалась длиннее любого другого сингла, но у нас была хорошая команда инженеров. Мы спросили, какой может быть продолжительность звучания «сорокапятки». Они сказали, что это четыре минуты. Больше втиснуть в канавки пластинки можно, но при этом начнутся потери громкости, и при дальнейшем прослушивании «сорокопятки» придется эту громкость прибавлять. Но они придумали какую-то хитрость и сжали фрагмент, который и не должен был звучать громко, тем самым выиграв больше места для всего остального. Каким-то образом они уместили на пластинку песню продолжительностью в семь минут — настоящее достижение звукозаписи.
      Помню, я привез ацетатную пленку в «Везувио», один из клубов, закрывающихся в три утра, на Тоттенхэм-Корт-Роуд. И поскольку был вечер, то есть самое подходящее время, уговорил диджея поставить эту песню. Помню, как Мик Джаггер подошел ко мне и сказал: «Это как две песни, старина. Сначала идет сама песня, а потом — «на-на-на». Круто».
      Перед выходом нового сингла меня всегда била дрожь, а когда я впервые слушал эту песню по радио, мое сердце готово было выскочить из груди. Я понимал, что не следует надеяться, что слушатели дослушают песню до конца. Может, они захотят убавить звук в конце… Но они не захотели. Помню, как Стюарт Генри из ВВС сказал: «На ваш суд, друзья. Это вам или понравится, или не понравится». А потом перешел к следующей записи. И я подумал: «Ну, спасибо! Больше ты ничего не мог придумать, Стю?»
       Ринго: «Hey Jude» стала классикой. Записывать ее было приятно. Мы сделали пару дублей, чтобы песня звучала как надо, и она удалась, как и все остальные наши песни. Так и должно было быть».
       Нил Аспиналл: «Дэвид Фрост приехал на Туикенемскую киностудию, где они снимали рекламные клипы «Hey Jude» и «Revolution» («Революция»), и представил их, поскольку съемки проводились, по-моему, для его передачи. Клипы снимали с приглашенными зрителями, все они были в кадре и пели вместе с ними припев песни «Hey Jude».
       Джордж: «Мы снимали клип в присутствии зрителей. Для съемок „Hey Jude“ собрали много людей. Хотя клип снимали не только для передачи Дэвида Фроста, он все же присутствовал на съемках».
       Джордж Мартин: «На другой стороне пластинки „Hey Jude“ была записана песня „Revolution“. Она записана с дисторшеном, что вызвало недовольство технического персонала. Но такова была идея. Песню написал Джон, и он решил придать ей новое звучание. Вот мы и довели ее звучание почти до абсурда».
       Джордж: «Главное отличие песни «Revolution» (и об этом можно поспорить) заключалось не в самой песне, а в подходе к ее записи. По-моему, «Revolution» — хорошая песня, она неплохо исполнена, но мне не слишком нравятся шумы на ней. Я говорю «шумы», потому что мне неприятен искаженный звук гитары Джона.
      По-моему, у «Revolution», как и любой песни, есть свои достоинства. У нее хорошая мелодия, но, по-моему, она не входит в число лучших песен Джона. Единственное, что могло придать ей какое-то звучание, — это слова, но в то время в мире существовало множество других песен, ориентированных на политику».
       Пол: «Мне нравилось звучание «Revolution».
       Джон: «Пока Джордж, Пол и остальные отдыхали, я записал «Revolution» для долгоиграющей пластинки. Мне хотелось выпустить ее как сингл, но мне сказали, что она недостаточно хороша. Мы записали «Hey Jude», которая была этого достойна, но могли бы записать обе песни (70).
      Мы записывали эту песню дважды. Из-за нее «Битлз» чуть не перессорились друг с другом. Первый дубль не понравился Джорджу и Полу — они сказали, что он слишком медленный. Если вдаваться в подробности того, каким должен или не должен быть хит, с ними можно согласиться. Но «Битлз» вполне могли позволить себе выпустить в виде сингла и медленную, более понятную версию «Revolution», и неважно, стал бы этот диск золотым или деревянным. Но они встревожились из-за появления Йоко и из-за того, что я опять переполнился творческими идеями и стал властным, как в первые годы существования группы (после того как пробездельничал пару лет). Это спутало все карты. Я опять пробудился к жизни, а они от этого уже отвыкли (80).
      Мне хотелось высказать свое отношение к революции. Я думал, что пришло время поговорить о ней, и считал, что хватит молчать, когда нас спрашивают о войне во Вьетнаме.
      Я обдумывал эту песню на холмах Индии. У меня по-прежнему сохранилось убеждение, что Бог спасет нас и все будет хорошо. Вот почему я написал эту песню: мне хотелось поговорить, сказать свое слово о революциях. Я стремился объяснить это тем, кто меня слушает, пообщаться, сказать: «Ну, что вы думаете об этом? А я думаю вот что…» (70)
      Существовало две версии этой песни, но левый андерграунд выбрал только ту, где есть слова «count me out» («на меня не рассчитывайте»). В оригинальной версии с альбома есть и слова «count me in» (я с вами»). Два варианта объясняются тем, что я не знал, что именно выбрать.
      Я не хотел, чтобы меня убили. Я мало что знал о маоистах, но знал, что, несмотря на малочисленность, они раскрашивают себя зеленой краской и стоят на виду у полиции, ожидая, когда их сцапают. Я просто думал, что это глупо. Я считал, что настоящие коммунисты-революционеры лучше согласовывали действия и не кричали о них повсюду» (71).
      «Вы говорите: «Чтобы изменить мир, нужно понять, что в нем не так, а потом изничтожить это. Безжалостно». Вас, видимо, захватило стремление разрушать. Я объясню вам, что в мире не так. Это — люди. Значит, вы хотите уничтожить их? Разве не безжалостно? Пока мы с вами не изменим наше мышление, ничего не выйдет. Кто извратил коммунизм, христианство, капитализм, буддизм и так далее? Больные головы — кто же еще? Неужели вы думаете, что все враги носят значки капиталистов и их можно перестрелять?» (68)
       Ринго: «У меня никогда не возникало чувства, что мы заходим слишком далеко. Ни в музыке, ни в жизни. В жизни мы не делали ничего из ряда вон выходящего. Мы не совершали каких-то радикальных поступков. В музыке мы были радикалами — все эти наши пленки, пущенные задом наперед, и многое другое, — но мы не сторонники насилия».
       Джон: «Заявление, прозвучавшее в «Revolution», мое. Эти слова справедливы и по сей день. Мое отношение к политике не изменилось. Я хочу видеть цель. Вот что я говорил Джерри Рубину и Эбби Хоффману. Но не рассчитывайте на меня, если речь идет о насилии. Не ждите, что я полезу на баррикады — разве что с цветами. А если надо свергнуть что-нибудь во имя марксизма или христианства, я хочу знать, что вы намерены делать потом, после того, как все будет свергнуто. Я хочу спросить: неужели нам не пригодится ничего из нашего прошлого? Какой смысл бомбить Уолл-стрит? Если вы хотите изменить систему, измените систему. Что толку стрелять в людей? (80)
      Я помню, какими были мои взгляды во время учебы в колледже, в девятнадцать и двадцать лет, — я стоял за полное разрушение. Я всегда надеялся, что это произойдет и у нас появится шанс грабить и уничтожать. Тогда я бы так и поступил, но что я сделал бы теперь, не знаю. Может, я по-прежнему не прочь что-нибудь стянуть, но я этого не делаю, потому что не беру в голову… Вот что я думал тогда, но, если бы появился кто-нибудь вроде меня, я мог бы прислушаться к его словам.
      Если вы стремитесь к миру, нельзя добиться его насилием. Назовите хотя бы один военный переворот, который достиг этой цели. Да, некоторые из них оказались успешными, но что было дальше? Все осталось по-прежнему. И если они все будут только уничтожать, кто же будет все восстанавливать? А когда все будет опять построено, кто, по их мнению, будет всем этим управлять? И как сторонники этого собираются всем управлять? Нет, они не видят дальше собственного носа (70). Вот если бы кто-нибудь предложил стоящую идею, может быть, тогда я изменил бы свои взгляды. Я бы сказал: «Да, вот так и надо сделать, а поэтому давайте переворачивайте все вверх дном». Но такой идеи нет.
      Стремления уничтожить систему существовали всегда. И что же? Так поступили ирландцы, русские и французы — и куда это их привело? Никуда. Это все та же старая игра. Кто будет руководить разрушением? Кто придет к власти? Это будут те, кто стоял в первых рядах разрушителей. Они первыми возьмутся за дело, и им же достанется власть. Не знаю, каков ответ, но думаю, все дело в людях (72).
      В песне «Revolution», во всех версиях, я говорил: «Измените свое мышление». Те, кто пытается изменить мир, не могут даже договориться о том, как его менять. Они только нападают друг на друга, и это все время повторяется и повторяется. И если так и будет продолжаться, все погибнет, даже не начав меняться.
      Глупо жаловаться друг на друга и быть банальными. Надо мыслить масштабами по крайней мере планеты или Вселенной и отойти от уровня заводов и одной страны.
      Дело в том, что на самом деле истеблишмента не существует, а если он и существует, то его поддерживают старики. Изменить его желают только молодые, это они стремятся разрушить истеблишмент. Если они хотят уничтожить его и стать рабочими, чтобы построить что-то новое, значит, к этому они и придут. Если бы они только поняли, что истеблишмент не вечен! Единственная причина, по которой он еще жив, заключается в том, что изменить его пытаются с помощью революции, хотя нужно просто заявить о себе, взять в свои руки университеты, сделать то, что практически осуществимо. Но не пытайтесь захватить власть в государстве, или уничтожить его, или мешать работе государственной системы. Все, что требуется, — проникнуть в нее и изменить ее, потому что тогда вы станете неотъемлемой частью этой системы (68).
      Истеблишмент, или, как там их называют, «голубые паскудники». Не забывайте, что это болезнь. А если у вас в семье есть больной ребенок, нельзя просто забыть о нем — надо попытаться вылечить его, протянуть ему руку. Значит, где-то по ходу дела надо назначить встречу с ними, потому что даже среди них встречаются человеческие существа. В сущности, все они люди, некоторые даже выглядят, как мы, и ведут себя так же. Поэтому наша задача, если мы и есть то самое поколение, протянуть руку умственно отсталому ребенку, а не выбивать ему зубы, потому что так уж вышло, что этот ребенок уже успел вырасти (72).
      Единственный способ добиться продолжительного мира того или иного рода — изменить мышление людей. Другого пути нет. Правительство может делать это с помощью пропаганды, кока-кола — с помощью рекламы, так почему этого не можем сделать мы? Мы, поколение хиппи (69).
      «Левые» говорят о том, что власть надо дать народу. Это чепуха — у народа есть власть. Все, что мы пытаемся сделать, — заставить людей осознать, что у них самих есть власть и что цели не оправдывают насильственные методы революции.
      Все, что мы пытаемся посоветовать людям, — обличать политиканов и лицемеров, которые сидят и жалуются: «Мы ничего не можем поделать, за это должен взяться кто-то другой. Подскажи нам, пожалуйста, Джон». Люди должны стать организованными. Студентам следует организовать голосование. Мы должны стать Клубом понедельника (реакционная организация крайне правых консерваторов), только действовать по-другому (71).
      Мирная революция возможна, если приложить к этому достаточно усилий. К чему привели нас марши протеста? Марши на Гросвенор-сквер против войны во Вьетнаме… Во всех репортажах говорилось только о насилии — вот вам результаты маршей.
      Во время кампании по разоружению нас спрашивали: «Ну а какими еще способами мы можем добиваться мира?