Риджент-стрит (№3) - Прекрасный незнакомец

Томас смущенно взглянул на Большого Ангуса и искусно проигнорировал убийственный взгляд, который бросила на него Мэй.

— Неужто? — осторожно вопросил он, глядя на Артура.

— Вот вам и неужто, — протянул Артур. — Жаль, что у меня не было четырех мешков — я бы с легкостью наполнил их доверху обильными дарами вашего хаггиса. Я с нетерпением предвкушал, какой вкусный пирог сделает из него Мэй, и когда я размышлял об этом, — продолжал он, небрежно скинув мешок с плеча, — мне вспомнился по совершенно необъяснимой причине один особенно скучный вечер в Эдинбурге, в отеле «Кеннилворт», когда мне представился случай поговорить с каким-то малым, который закусывал тушеным хаггисом. — С этими словами он швырнул мешок Томасу, и тот поймал его на лету. — Да, сэр, я вспомнил об этом тушеном хаггисе и надеюсь, что ваш пирог с хаггисом окажется столь же вкусным, как-то восхитительное блюдо в Эдинбурге. А теперь я прошу прощения — мне бы хотелось смыть… э-э-э… хаггис с рук. — Он кивнул и пошел, хромая и насвистывая, к насосу.

Большой Ангус, Мэй и Керри все как один повернулись к Томасу. Он смотрел на мешок, прищурившись; потом медленно поднял его, открыл и тут же сморщился — в нос ему ударило отвратительной вонью. Моментально рядом с Томасом оказался Большой Ангус; он вытянул шею, заглянул в мешок — и расхохотался. Вырвав мешок из рук Томаса, он протянул его Мэй, чтобы та тоже посмотрела.

— Овечий помет, — весело прогудел он и оглушительно заржал в ответ на какую-то неотчетливую фразу, которую Томас пробормотал себе под нос.

Мэй немедленно разразилась потоком упреков по адресу Томаса на гэльском языке, а Большой Ангус восторженно хлопал его по спине.

Незаметно для других Керри повернулась, чтобы посмотреть на Артура. Тот, качая воду в ведро, ощутил ее взгляд, поднял глаза и подмигнул ей, ласково улыбнувшись.

Именно в этот момент Керри и поняла, что никогда больше не встретит такого удивительного человека, как Артур Кристиан. Она его любит. Она любит этого прекрасного человека всем сердцем.

На следующий день чувство это укрепилось. Уилли Кейт принес почту и весть о том, что великолепная лошадь барона Монкриффа повредила ногу. Она паслась в долине, но никто не мог подойти к испуганному животному, чтобы заняться его ногой. По мнению большинства, кобылу нужно было прикончить — лучше всего из ружья.

Артур, чинивший курятник, услышал это и тут же бросился к ним.

— Где эта лошадь?

— Вы ее легко найдете, милорд. Она внизу, в долине, у края озера.

— Как далеко?

— Миля, не больше, — ответила Керри. — У нас есть повозка…

— Некогда ждать. Но если у вас есть лишний овес, буду весьма признателен. Эй, малый, проводи меня к ней. — Он обнял Уилли за плечи и тихонько подтолкнул его вперед, чтобы парень отвел его туда, где находится поранившаяся лошадь, которой грозил выстрел из баронского ружья.

Спустя некоторое время, протрясясь по рытвинам гленбейденской дороги, Керри и Томас нашли лошадь и небольшую кучку людей, собравшихся у северной оконечности озера. Одни сидели в повозках, другие стояли небольшими группами, и все они явились ради кровавой потехи — посмотреть, как кто-то издали пристрелит молодую чалую. Посреди толпы возвышалась высокая представительная фигура барона Монкриффа, стоявшего подбоченясь; рядом был его сын Чарлз, который смеялся так весело, словно пришел на воскресный пикник.

Томас еще не успел остановить повозку, а Керри уже мчалась к ним, прижимая к себе мешок с овсом. Она подбежала к собравшимся и устремила взгляд в том направлении, куда смотрели и указывали все.

Артур стоял один на пустоши, сунув руки в карманы. Поранившаяся лошадь била копытом немного в стороне, в нескольких ярдах, под тенью одинокого дуба. Ужас ясно читался по выкатившимся белкам ее глаз, которые были видны даже с того места, где стояла Керри. Артур вынул из кармана руку и почесал в затылке. Потом сделал один пробный шаг вперед, но лошадь заржала и отступила, припадая на больную ногу. Артур тут же присел на корточки, хлопнул в ладоши и, кажется, заговорил с лошадью. Та навострила уши, потом склонила голову набок, чтобы лучше видеть Артура, словно страшно заинтересовалась тем, что он говорит.

Наконец Артур очень медленно встал и сделал один неспешный шаг к животному, потом еще один. Лошадь тихонько заржала, оскалив зубы, но Артур шел к ней, не переставая говорить. Керри прямо-таки слышала его спокойный, уговаривающий голос, и, что бы он там ни сказал, это возымело желаемый эффект. Медленным и ровным шагом он подходил все ближе, пока не оказался на расстоянии вытянутой руки от лошади.

Толпа вокруг Керри затихла; люди смотрели, как Артур протянул руку и коснулся лошадиного носа. Все затаили дыхание, а он подошел еще ближе и погладил шею лошади. Та не шевельнулась, и даже казалось, что она немного расслабилась, словно ощутив облегчение и доверие.

Артур долго поглаживал лошадь по шее, а потом присел на корточки и принялся рассматривать поврежденную ногу. Вскоре он встал, опять погладил лошадь по шее и плечам, затем повернулся и целеустремленно зашагал через пустошь. Он шел широким уверенным шагом, таким уверенным, что, глядя на него, Керри не смогла сдержать гордой улыбки.

Керри оглянулась; это было опрометчиво с ее стороны — она наткнулась на пронзительный взгляд барона Монкриффа и вздрогнула.

— Кто это такой? — резко спросил он. Улыбка Керри погасла.

— Один англичанин, милорд. Я… он…

— Это просто странник.

Керри удивленно обернулась к Томасу, но тот смотрел на Монкриффа с непроницаемым выражением лица.

— Странник? — Голос Монкриффа звучал недоверчиво.

— Да, это английский странник, ищет поэзии, вот и все. — Монкрифф с подозрением покосился на Томаса, а затем обратился к Артуру, вступившему в центр толпы.

— Ну, сэр, — проговорил барон, преувеличенно низко кланяясь, — я ваш благодарный должник. — И, протянув руку, он многозначительно улыбнулся: — Позвольте мне отблагодарить вас по достоинству в Монкрифф-Хаусе.

Артур посмотрел на протянутую руку, на мгновение заколебался — что не укрылось от Монкриффа — и пожал ее.

— Вы ничего мне не должны, сэр, — просто я очень люблю лошадей.

— Вы англичанин, — заметил Монкрифф, когда Артур отпустил его руку. — В нашем медвежьем углу гости бывают не часто… особенно англичане. Вы должны прийти к нам на маленький фуршет. А мой работник отведет лошадь.

— Благодарю вас, но мне не хотелось бы навязчиво злоупотреблять вашим гостеприимством.

— При чем тут навязчивость? — пожал плечами Монкрифф. — Особенно если речь идет об английском приятеле покойного мистера Маккиннона. — Он оглянулся на какого-то старика с обветренным лицом и коротко кивнул ему.

— Прошу прощения, сэр, но вы ошибаетесь. Я никогда не был знаком с покойным мистером Маккинноном, — возразил Артур.

Монкрифф равнодушно пожал плечами.

— Вот как? А я уверен, что Маккиннон говорил о каком-то своем знакомом англичанине. Ну да ладно, — махнул он рукой. — Если вы не хотите принять мое приглашение, то, разумеется, позволите мне заплатить вам, милорд…

— Как я уже сказал, вы ничего мне не должны, но чалой вы задолжали — ногу она повредила давным-давно. У нее порез на щетке над копытом, он гноится и требует немедленного лечения, — холодно сообщил Артур.

Это заявление удивило Монкриффа. Его взгляд мгновенно устремился на Чарлза, который ковырял землю носком сапога, робко посматривая на Керри.

— Миссис Маккиннон, вы принесли овес? — нетерпеливо спросил Артур и взял у нее мешок. Он не стал ждать, когда Монкрифф придет в себя; тот еще ничего не сказал, а Артур уже шел через пустошь.

Барон Монкрифф был недоволен. Он повернулся к Керри, глаза его сверкали.

— Я не позволю себя одурачить, миссис Маккиннон! — процедил он. — Фрейзер Маккиннон посматривал в сторону Англии, но это ничего ему не дало!

Фрейзер посматривал в сторону Англии? Что это значит? Керри взглянула на Томаса, но тот тоже был удивлен.

— А лошадь поправится? — спросил Чарлз.

— Да, Чарлз, — буркнул Монкрифф и снова бросил на Керри сверкающий взгляд, хлопнув сына по плечу. — Не хитрите, миссис Маккиннон! Можете думать, что ваш англичанин вам поможет, но это не так! Пошли, Чарлз.

Подтолкнув сына в сторону ожидавшего их экипажа, он бросил на Керри уничтожающий взгляд и отправился следом. Керри показалось, что взгляд этот пронзил ее насквозь. Внутри у нее все сжалось. Она отвела взгляд, чтобы не видеть Чарлза. Ни за что! Ни за что она не пойдет к нему, ни ради своего клана, ни ради кого бы то ни было. Она задохнулась, втянула воздух, но тут перед ней предстал Томас, и лицо у него было угрюмое.

— Что он имел в виду, говоря об англичанине? — насупившись, осведомился он.

Она пожала плечами, устремила взгляд на Артура — он снова сидел на корточках и рассматривал раненую ногу лошади, которая с довольным видом жевала овес.

— Правда же, я понятия не имею, — солгала Керри. И, увидев недоверчивый взгляд Томаса, воскликнула: — Он человек с причудами, Томас! Не могу же я читать его мысли! — Услышав это, Томас сузил глаза и посмотрел на нее с еще большим недоверием, так что Керри предпочла повернуться в ту сторону, где Артур обихаживал лошадь. — А ведь он умеет обращаться с лошадьми, верно?

— Да, — проворчал Томас, неохотно переводя взгляд на Артура. Тот уже успокоил лошадь и перевязал ей ногу бинтом, который принес слуга барона.

Керри смотрела на Артура, стараясь казаться равнодушной, хотя ее сильно встревожили слова Монкриффа. Она и вообразить не могла, что у Фрейзера был знакомый англичанин — уж она-то, конечно, знала бы об этом! Но даже если это было так, что это могло бы означать? Наверное, Монкрифф просто старается запугать ее, вызвать у нее смятение.

И все же ее это тревожило.

Тем временем Артур закончил работу и передал лошадь слуге барона.

Толпа разошлась. Артур с довольным видом поднимался по склону, где его поджидали с повозкой Керри и Томас.

— Полагаю, завтра девочка будет чувствовать себя лучше. Она молодец и не даст одолеть себя противному порезу или упрямому шотландцу, — пошутил он.

— Да, вы умеете обращаться с лошадьми, — пришлось согласиться Томасу.

От этих слов улыбка Артура стала широкой до невозможности.

— Боже мой, мистер Маккиннон, неужели уши не обманывают меня? Неужели с ваших уст действительно сорвалось доброе слово? — Он расхохотался, а Томас вытаращил глаза, пробормотал по-гэльски, что он об этом думает, и буквально взлетел на повозку.

Все еще посмеиваясь, Артур улыбнулся Керри.

— Прежде чем я уеду, этот старый дурень, ваш родич, будет, есть хаггис из моих рук, помяните мое слово, — пообещал он и небрежно положил руку ей на спину, чтобы помочь устроиться рядом с Томасом.

Впервые она не ощутила странного жара, который всякий раз охватывал ее, когда он небрежно прикасался к ней. Она просто ощутила его руку у себя на спине — так поразили ее эти слова, они обрушились на нее, как гром, пронзили до мозга костей.

«Прежде чем я уеду…»

Впервые она позволила себе задуматься об этом, впервые увидела мысленным взором его спину — как он выходит из дверей ее дома.

Чтобы никогда больше не возвращаться.

Неужели она сможет стоять и смотреть, как он уходит?

Ее охватила жуткая паника; ей очень захотелось броситься в его объятия и умолять его не уезжать, никогда не покидать ни ее, ни Гленбейден… Но разум сумел одержать верх над глупым сердцем. А практический ум предупредил ее сердце, что он уйдет из ее дома через несколько дней — разумеется, уйдет! — ибо, что делать в Гленбейдене такому человеку, как Артур Кристиан? О да, он выйдет за дверь, и когда это случится, ей придется посмотреть в лицо неизбежности — она никогда больше его не увидит. Его присутствие здесь — не более чем забавная шутка судьбы, мгновение во времени, которое принесло ей неожиданное утешение в самый темный период ее жизни.

В одно прекрасное утро он разбудил ее и показал ей солнце. Неужели она сможет теперь смотреть, как он уходит, зная, что после его ухода она снова погрузится в вечную тьму?

Потому что, как бы она ни любила его, как бы ни обожала, лорд Артур Кристиан, из рода английских Сазерлендов, так далек от простушки Керри и от Гленбейдена, как только может быть далека Земля от Солнца. Потому что, как бы он ни был ей желанен — а видит Бог, это так, — ему здесь не место. Ни теперь. Ни когда-либо. Ни с ней. Этот эпизод должен закончиться.

И пока они тряслись по расхлябанным колеям, она убедила себя, что это, наверное, и к лучшему — если он разобьет ее сердце вдребезги. Ибо на что ей сердце без него?

Глава 11

На следующее утро Артур поднялся до рассвета из-за очередного смутного ночного явления Филиппа, который все время маячил рядом, пока Артур лечил лошадь на пустоши. Мало того, что лошадь застрелили, и она умирала, так еще Филипп крутил на пальце свою шляпу и зевал от скуки, глядя на попытки Артура спасти животное.

— Ты ее не спасешь — она предпочитает смерть такой жизни, — небрежно заметил Филипп, и Артур резко обернулся, намереваясь придушить друга за его равнодушие.

Он проснулся прежде, чем успел до него дотянуться.

И еще он проснулся прежде, чем кто-либо в долине. Артур позавтракал черствым хлебом, уселся на поваленное дерево перед «белым домом» и так долго драил свои сапоги, что дождался удовольствия наблюдать за солнечным восходом. Он обнаружил после недели с лишним пребывания в Гленбейдене, к своему немалому удивлению, что ранние утренние часы — лучшая часть дня. Эту простую истину он осознал только теперь.

Никогда раньше не вставал он с первым светом утра. Но в Гленбейдене он делал это каждый день, умывался, брился, надевал простую одежду, потом спокойно шел через холл, влекомый запахом ветчины, которую Мэй готовила для мужчин, прежде чем они примутся за работу.

Но он всегда останавливался перед дверью в комнату Керри — она оставляла дверь полуоткрытой, так что он мог видеть ее спящую. В эти утренние часы в ней было что-то от ангела. Она спала с распущенными волосами, они окутывали ее милое личико. Артуру страшно хотелось дотронуться до нежных завитков у нее на виске, приложить два пальца к этому местечку, где кожа такая мягкая и нежная…

Но он неизменно шел дальше, стараясь ступать легко, чтобы не разбудить ее.

Сидя за покрытым шрамами кухонным столом, Артур наслаждался овсянкой с ветчиной, которые ставила перед ним Мэй, готовый съесть в два раза больше, чем ел в Лондоне. Это казалось ему особенно интересным, потому что штаны на нем болтались, как никогда не бывало раньше, несмотря на то, что он ел не меньше, чем огромная свиноматка Маккиннонов.

Наевшись за завтраком до отвала, он шел во двор к Томасу и Большому Ангусу, где Томас, оставив, наконец, свои целеустремленные попытки угробить Артура, распределял между ними тремя дела на предстоящий день. После этого он уходил, бодро шагая по свежей утренней прохладе. Ему очень нравилось смотреть, как тает мгла, когда солнце медленно пробирается вверх по утреннему небу. И еще его изумляло, как лучи его начинают играть на покрытой росой траве и как тепло растекается по долине.

Роса.

Господи, да что это с ним?

Он плывет по течению в каких-то странных водах, вот что. Он плывет, весело качаясь, вокруг вопроса, на который у него нет ответа. Забавно, что эта жизнь в шотландской долине ему очень нравится. Он наслаждается тяжелой работой, ощущением полноты… и смысла. Но все же эта жизнь чужда ему и в общем-то совершенно не подходит для человека его положения. Но ведь ему нравится это, очень нравится; его здесь очень многое трогает, думал он, глядя, как солнце прогоняет утреннюю мглу. Глубоко трогает.

Какой-то звук, раздавшийся справа, заставил Артура повернуться, и улыбка медленно раздвинула его губы. Сонная Керри брела по маленькому дворику к насосу, прикрывая рукой зевок. Она была босиком; подол серого платья, волочившийся по росистой траве, намок. У насоса она остановилась, на мгновение высоко подняла руки над головой, а потом наклонилась вперед, чтобы наполнить ведро. Спина у нее была сильная и гибкая.

Именно это, лениво подумал он, и кажется ему таким красивым в ней.

По мере того как проходили дни, Керри стала для него воплощением всех качеств в женщине, которые, как он теперь понял, ему необходимы. Керри Маккиннон была настоящей, без всяких претензий, без всякой фальши. Она не боялась работы, и он быстро понял, что именно она поддерживала жизнь в этой маленькой долине, заставляя всех шевелиться, работать, жить. И он, пресыщенный, циничный аристократ, поверил в ее искренность, когда она здоровалась с соседями и говорила о хорошей погоде — даже если погода была холодной и сырой. Но именно это и было в Керри необыкновенным; он искренне уважал ее непоколебимую способность переносить трудности без всяких жалоб, и больше того — он искренне восхищался ее твердым намерением выжить, хотя его мучило сознание того, что денег у нее нет.

Она была душой этой долины, единственным светом, что сиял среди этой скудной жизни, и стимулом, заставлявшим, как полагал Артур, многих из этих бедных душ бороться с невзгодами, вдохновлявшим и объединявшим людей благодаря ее энергии и заботе. Артур не сомневался, что это именно ее заслуга в том, что Томас Маккиннон так и не уехал из долины, а ведь он грозился по меньшей мере дважды в день сделать это.

И он мог только благодарить Господа, что Реджис пренебрег его указанием и уехал в Форт-Уильям, вместо того чтобы прямиком отправиться в Гленбейден, как ему было приказано. Для Артура так же нелепо было согнать с земли Керри Маккиннон, как отрезать себе правую руку. О, он уже не сомневался, что собирался отобрать землю именно у Керри. Он видел и слышал достаточно, чтобы это понять.

Забавно, а скорее до странности смешно, что он оказался на земле Филиппа при таких причудливых обстоятельствах. Это было до того невероятно, что нельзя было не заподозрить во всем этом Божественного вмешательства. Если бы Керри не выстрелила в него в тот вечер на дороге, он никогда не узнал бы, кого он сгоняет с земли, и тем более не смог бы воспрепятствовать этому. Он никогда не узнал бы простых удовольствий, не узнал бы красоты этой долины.

Он никогда не узнал бы Керри.

Ах, Керри.

И когда он смотрел, как она повернула к дому — и улыбнулась сверкающей улыбкой, увидев, что он сидит на поваленном дереве, — он задался вопросом, что ему делать, как жить дальше, поскольку, хотя он и постарается, чтобы Керри осталась в Гленбейдене, где ей и место, сам он этого сделать не может. Его происхождение, долг и обстоятельства вынуждают его покинуть эти места и эту жизнь, которая так ему полюбилась.

Равно как и красивая женщина, которая сейчас идет к нему.

— Вы, наверное, решили напугать Томаса до безумия, встав еще до рассвета, — засмеялась она, войдя во двор.

— Скорее я сказал бы, что он может сыграть в ящик, увидев, что вы поднялись до рассвета.

— Здесь нужно вставать рано, иначе умрешь с голоду — ведь утром вы не оставляете для нас ни кусочка хлеба, — лукаво проговорила она, проходя в ворота.

— Прошу прощения, но я всего лишь следовал законам природы. Человек должен съесть то, что стоит перед ним, иначе его самого сожрет Томас, послав выполнять какое-нибудь смертельно опасное поручение.

Смех Керри раздался в утренней мгле; она подобрала юбки и пошла прочь, но запуталась в обвисшем подоле и споткнулась. Артур, привстав, схватил ее за локоть. Она выпрямилась, но он быстро притянул ее к себе. Блеск ее голубых глаз погас; она вспыхнула так жарко, что Артур ощутил сквозь грубую полотняную рубашку, как между ними заструился поток желания.

Взгляды их скрестились; он медленно встал во весь рост, не заметив, что с колен его скатился сапог и упал в траву. Некая мысль терзала его вот уже несколько дней, дразня дальние уголки сознания, сражаясь с чувством долга, воспитанным в нем с колыбели. Он не может оставить ее, не вкусив ее ласк, не поцеловав ее грудь.

— Я очень старался, но ничего не смог поделать со своим желанием, — тихо признался он.

Ресницы ее дрогнули; она опустила взгляд на его плечо.

— Я ничего не могу поделать — я хочу ощутить вашу кожу, — прошептал он и отвел завиток волос с ее виска, чтобы поцеловать тонкую кожу. — Последняя моя мысль перед сном — о вас, и о вас моя первая мысль, когда встает солнце.

Она глубоко вздохнула и произнесла его имя так тихо, что он едва расслышал. Он провел губами по ее лбу.

— Вы красивы, — шептал он, не отрывая губ от ее кожи, — очень красивы. Я хочу обладать вами, обладать вашим телом, обладать целиком.

Она подняла руки, схватилась за отворот его рубашки и закрыла глаза.

— Ваши слова трепещут во мне точно птица, — прошептала она в ответ. — Но… это очень неразумно. Артур вдохнул запах ее волос.

— Да, — ответил он честно и неохотно. — Неразумно. — И он взял ее руки, лежавшие на отвороте его рубашки, крепко сжал их на мгновение, перед тем как она уйдет.

— Н-но мне тоже хочется обладать вами, — проговорила она, опустив ресницы. — Целиком.

Эти слова проникли ему в самое сердце. Он крепко стиснул ее руки.

— Вы не понимаете, о чем говорите. Губы ее растянулись в робкой улыбке.

— Ой, неужели ты забыл, милый, что я была замужем?

Артуру показалось, что земля уходит у него из-под ног. Она точно знала, чего хочет, и он хотел, чтобы она им обладала, очень хотел. И еще он понял в это необычное мгновение, что до этого хотения довел ее он, что за то время, что он провел в Гленбейдене, он соблазном, лестью и обольщением добился ее милостей. Керри подтвердила очевидное — это было не только неразумно, это было безумно. Да, безумно, и у него есть моральные обязательства — хотя и крайне ослабленные в данный момент — остановить это прежде, чем все зайдет слишком далеко и погубит их обоих.

Он поднес ее руки к губам и поцеловал, а потом одарил Керри лукавой улыбкой, доведенной до совершенства на многочисленных балах, раутах и ассамблеях.

— Мадам, вы можете довести мужчину до того, что он будет с обожанием стоять перед вами на коленях. Неудивительно, что ваш родственник так усердно вас охраняет. — Он отпустил ее руки. — Кстати, об этом воплощении дьявола — мне пора заняться данными мне на сегодня противными поручениями, ибо бог весть, что он сделает, если увидит, что я бездельничаю.

И он сунул руки — руки, которым так хотелось прикоснуться к ней, — глубоко в карманы и отступил, все еще улыбаясь, хотя сердце у него билось где-то в горле.

Керри смутилась, опустила глаза и машинально пригладила волосы на виске.

— Да уж. Отдыхать он вам не позволит. — И она неловко повернула к дому.

Шаги ее были торопливы, но неровны, и она ушла от него, подолом собирая по дороге всю росу с травы.

Артур закусил губу, стараясь подавить желание вернуть ее… и свои глубокие сожаления.

На следующий день началась уборка ячменя. Обитатели Гленбейдена, на взгляд Артура, слишком обрадовались столь маленькому урожаю, и он сказал об этом Томасу. Это потому, хмуро ответил ему Томас, что в нынешнем году есть что убирать, а вот в два предыдущих года ячмень вообще не уродился.

Он показал Артуру этот злак, объяснил, как из него делают хлеб и ячменное «бри» — Артур решил, что это шотландское виски, — и что солома пойдет зимой на корм скоту. Томас показал ему, как держать и поворачивать длинную кривую косу, которой косят ячмень, и они пошли косить бок о бок, в одном ритме. За ними шли еще двое косцов, а дальше Мэй и Керри обдирали зерно со стеблей, а Большой Ангус и двое пожилых мужчин связывали их в большие снопы.

Косьба приносила облегчение: это была физическая работа того сорта, ценить которую Артур научился, живя в долине. Но пока его ум наслаждался, освободившись от тяжелых мыслей, тело его мучительно ныло. Мышцы спины, казалось, горели, угрожая прожечь грудную клетку; правая рука покрылась кровавыми волдырями, натертыми косовищем — он косил целый день.

Когда начало смеркаться, Томас прекратил работу до следующего дня. Выпрямив спину, Артур оглянулся на скошенную часть поля, уверенный, что уборка урожая почти закончена. К его великому удивлению, оказалось, что скошено меньше четверти ячменя. Он стоял, изумленно созерцая, сей феномен, а Томас крепко хлопнул его по спине и рассмеялся:

— Не бойся, малый! На завтра еще осталось!

Артур ухмыльнулся; некоторое удовлетворение ему принесла мысль о том, что, когда через два дня он отправится в Данди к мистеру Реджису, Томас Маккиннон будет скучать по нему. Да, очень будет скучать.

Он пошел следом за Томасом и остальными, которые — с раздражением отметил он — оставались удивительно бодрыми после целого дня очень тяжелой работы. Они направились не к «белому дому», а туда, где стояла старая заброшенная постройка, похожая на сарай. Артур слегка удивился, когда Томас свернул налево вместе со всеми, вместо того чтобы пойти к дому, где Артур намеревался насладиться замечательным ужином, приготовленным Мэй. Но, к его великому сожалению, Большой Ангус и Мэй тоже пошли за Томасом. Артур остановился подбоченясь в ожидании разумного объяснения, почему это ужин не будет готов в обычное время.

— У нас такой обычай — праздновать начало уборки урожая общей трапезой.

Артур обернулся на звук голоса Керри, раздавшийся у него за спиной, и поморщился — такой болью отозвались натруженные мышцы шеи.

— Вот как?

Керри кивнула и легкой походкой подошла к нему. Тяжелая работа — молотить ячмень — явно не сказалась на ней.

— У нас есть шотландское пиво, только вот нет баранины. Он не знал, что это означает, но весело проговорил:

— Звучит восхитительно, — и положил руку на поясницу. — А когда же начнется этот самый праздник? — спросил он, с интересом разглядывая свою руку, покрытую волдырями.

Керри вдруг остановилась и схватила его за руку.

— Боже мой! — вскричала она, и Артур задрожал от запаха лаванды, когда она наклонилась к его руке, чтобы рассмотреть ее получше. Она смотрела на нее некоторое время, потом подняла глаза, полные сочувствия. — Артур… ваша рука…

Он пожал плечами:

— Немного волдырей, только и всего.

— Немного?! — изумленно повторила она и осторожно прикоснулась к ладони — и снова взглянула на него, потому что от боли он поморщился. — Пошли. — Она выпустила его руку и решительным шагом направилась к дому.

Ему и в голову не пришло ослушаться. Он вошел следом за ней в кухню «белого дома», и там Керри поставила маленькую деревянную табуретку перед полкой, висевшей над окном. Встав на табурет, она приподнялась на цыпочки, достала банку, наполненную каким-то странным зеленоватым веществом. Он видел, что этим же веществом она врачевала Рыжего Доннера.

А потом Керри спрыгнула с табуретки, нетерпеливым жестом велела Артуру сесть на скамейку у стола и открыла банку.

— Запах вам не понравится, но это вытянет кровь и воду из-под кожи.

Он инстинктивно отпрянул, почуяв отвратительный запах, заполнивший кухню.

— Запах скоро улетучится, — успокоила она его и, со смаком погрузив в банку два пальца, что не очень-то пришлось по душе Артуру, извлекла оттуда довольно большую порцию мази.

— Я не боюсь, но предпочел бы дозу поменьше. Вы уверены, что нужно так много?

Керри не обратила внимания на его слова.

— Давайте-ка сюда руку. Немного пощиплет, но вы будете танцевать с Мэй, когда я закончу, помяните мое слово. — И поскольку он медлил, она схватила его руку и дернула на себя. Он и рта не успел раскрыть, как она шлепнула противную мазь ему на ладонь, и тут же огонь побежал по всей его руке и торсу, и он удивленно вскрикнул. Но Керри была сильной и крепко держала его за запястье, втирая зернистую мазь в волдыри. Вслед за огнем почти сразу же последовал холод; Артур увидел, что волдыри постепенно исчезают и жидкость вытягивается из них. Наконец Керри перестала втирать мазь и вынула полоску ткани из корзинки, стоявшей рядом с очагом. Сев рядом с Артуром, она положила его руку себе на колени и туго перевязала.

— Не снимайте повязку два дня, иначе не заживет как надо.

Артур посмотрел на свою руку, потом на Керри. Она нежно улыбнулась, смешно сморщив носик.

— Вам ведь не очень больно, да?

Откуда ему знать? Он слишком засмотрелся на резкую морщинку у нее на переносице. Потом потянулся к ней, намереваясь поцеловать эту морщинку, но Керри резко отпрянула, и его губы уткнулись ей в плечо. Так они и просидели, казалось, целую вечность — его губы прижимались к серому платью, скрывавшему ее плечо, ее голова слегка наклонена, — пока Керри не повернулась к нему. Тогда Артур поймал уголок ее губ, намереваясь захватить их целиком.

Гибкая рука легла на его подбородок, и ее губы раскрылись ему навстречу.

Не раздумывая, он прижал ее к себе яростным объятием и поцеловал по-настоящему, чувствуя каждое место, которым они соприкасались, запах лаванды, толстую косу, попавшую между ними, ее шелковистую, нежную кожу. И он целовал все это, не отрываясь от нежных впадинок ее рта, от ее языка и спелых губ. Он целовал все это, все трогал, пока мысль о неизбежном отъезде не загромыхала в его сознании.

Он поднял голову, перевязанной рукой прижал голову Керри к своей груди и попробовал перевести дух. Рука ее вяло упала с его лица ему на плечо; он ощутил ее разочарование и нежелание уходить и крепко прижал к себе эту руку. Сердце у него билось с перебоями — он разрывался между сильнейшим желанием и чувством приличия, как бы ни было оно слабо. Но все же приличие одержало верх, и, не успев подумать, он услышал свои слова:

— Вы знаете, что я скоро уеду.

Она не пошевелилась, не заговорила.

— Я должен ехать в Данди. Я должен прекратить ваше выселение! Вы ведь это знаете, верно?

Он ощутил, что она задрожала всем телом, а потом резко вырвалась из его объятий. Взгляд ее был устремлен куда-то через кухню, но не на него.

— Да, конечно, я знаю, — проговорила она безжизненно и отошла, прихватив с собой банку с мазью. — Вы будете скучать по мне, когда уедете, вот увидите, — хрипло произнесла она, подойдя к полке, и попыталась засмеяться.