Бесконечные соблазны Энигмы

      – Энтропия — это информация, — говорила Лия. — Простая синусоида не несет ни информации, ни энтропии. Так же и совершенный кристалл. Если в кристалле накапливается информация, энтропия растет. Когда достигается информационный максимум, кристалл становится неотличим от произвольной пространственной решетки.
      Взгляд Лии был отрешенным.
      – Птица, Тинкерман? Птица, говоришь? Разве это странно? Здесь есть вещи гораздо интереснее какой-то птицы.
      Надо было срочно возвращаться. С помощью Лии или самостоятельно, но я был обязан отыскать уцелевших.
 
      Если после катастрофы кто-то выжил, уцелевшие могли прослушивать радиодиапазон в ожидании какого-либо сигнала. Но они вряд ли знают о нашем появлении. Странное радиоэхо означало, что на «Орфее» невозможно принять их сигналы. А здесь? При всем своеобразии здешнего распространения волн потерпевшие должны были первым делом использовать этот шанс. Я прошелся по всем возможным частотам, но не услышал ничего, даже помех. Она… то есть они, скорее всего, не ведут трансляции. Она… то есть они, вероятно, просто ждут сигнала…
      Я загрузил в память передатчика свое послание: «Привет! Вы тут? Просьба ответить. Привет! Есть кто-нибудь?» Текст пошел на всех частотах, используемых для призыва о помощи. Когда она, то есть они ответят — вернее, ЕСЛИ ответ прозвучит, — датчик частоты зафиксирует сигнал и оповестит меня.
      Трудно было рассуждать здраво: свет, лившийся неизвестно откуда, и странные пейзажи сводили с ума. Стоило мне закрыть глаза, как небывалые картины заполоняли меня, всасывали в себя. Я чувствовал, что превосхожу размерами целые планеты; а в следующее мгновение превращался в карлика меньше булавочной головки. На периферии моего зрения что-то раздражающе помигивало.
      Переутомление, вот и все. Это просто усталость. Я заполз в пузырь, улегся и мгновенно отключился.
      Когда я проснулся — сколько же времени прошло? — На передатчике помаргивал индикатор записи сообщения. Видимо, оно пришло накануне «вечером»… На мое послание ответили!
      Ответ состоял всего из трех слов, сказанных женским голосом: «Я здесь. Жду».
      Лия опять ушла. Может, она вообще не спала? Я снова включил приемник. Пусто. Впрочем, не совсем: я засек несущую волну. Сообщений на ней уже не было, но сама волна оставалась, словно кто-то, уходя, оставил включенным передатчик. Этого хватало для пеленга. Я зафиксировал его, стер буфер и включил сканер на запись новых радиограмм. Потом схватил омнибластер и портативный приемник и побежал спасать оставшихся в живых.
      Судя по направлению, мне надо было спуститься на уровень-другой. Было огромной удачей, что расположение лагеря выживших обеспечило прямое прохождение радиоволн. В обеих точках своего спуска я оставил по маяку — необходимая предосторожность. Хотя заблудиться я не мог: пейзаж был незабываемым, он буквально светился в моем воображении.
      Еще один спуск.
      Я увидел примерно то, что и ожидал, — цилиндр из сияющей многослойной фольги, превращенный с помощью титановых распорок в подобие палатки, с параболической антенной, направленной в ту сторону, откуда я появился. По счастью, антенна уцелела в катастрофе. Фольга отражала пейзаж, поэтому сама палатка не казалась чужеродным объектом, а была просто еще одной причудливой структурой среди многих. Я крикнул, надеясь услышать ответ. Мне показалось, что кто-то слабо отозвался.
      Палатка походила на саму планету: я преодолевал один за другим слои сморщенной фольги, тонкие, как паутина. Внутри меня ждал все тот же свет, не имеющий источника.
      Ее голос был одновременно знакомым и чужим; я знал его всю жизнь — и никогда в жизни не слышал. Прозвучали почти те же слова, которые я слышал по радио:
      – Я жду тебя.
      Слова застряли у меня в горле. На глаза навернулись слезы. Я не мог говорить. Она ждала, спокойно глядя на меня; ее непоколебимое спокойствие только усиливало мое смущение. Я вдруг понял, что неподобающим образом возбужден, и отвел глаза. Только этого не хватало! Вдруг она заметила? Что она подумает? Давно ли она здесь?
      – Я… — Заминка. — Здравст… Привет! Меня зовут Дэвид Тинкерман.
      – Да, конечно. — Улыбка. — Дэви Тинкерман. Я ждала тебя.
      Мы не могли быть знакомы, и тем не менее я каким-то образом ее знал. Меня никто не называл «Дэви» лет с восьми. Внезапно меня осенило: она была приходящей нянькой у меня, восьмилетнего, когда мы жили… Где? Мне не удавалось вспомнить дом. Казалось, ее имя вот-вот всплывет из глубин памяти. Господи, как же я мог забыть? Я, восьмилетний мальчишка, был ослеплен ею, безнадежно влюблен. Сколько ей было — пятнадцать? Тогда я даже боялся к ней приблизиться, но все равно поклялся, что вырасту и женюсь на ней, чтобы вечно ее любить; она тогда не засмеялась, а согласно кивнула и обещала подождать.
      Сколько лет я не вспоминал ее?
      Передо мной стояла уже не девочка-подросток. И все же… Ей следовало выглядеть гораздо старше меня. Видимо, все дело в растяжении времени. Наверное, она воспользовалась первой же возможностью, чтобы улететь в космос, — всего через пару лет после переезда моих родителей — вечно они переезжали! Сколько с тех пор минуло лет — двадцать, тридцать?
      – Сколько ты тут пробыла? — спросил я.
      – Час. Десять лет. — Она пожала плечами. — Или миллион. Время здесь не играет большой роли. Минута — это вечность. — Она улыбнулась, заставляя трепетать мое сердце. — Я рада, что ты меня нашел, Дэви. Я всегда тебя ждала.
      Мы шли к пузырю и болтали обо всем. Она следовала за мной, совсем близко — так, что ее дыхание касалось моей шеи. Я недаром шел впереди: так я скрывал от нее свой восторг. Я говорил ей о годах, которые мы потеряли, о том, как получилось, что я отправился в космос, о проектах, в которых я участвовал, о гордости, которую испытывал, когда дело моих рук обретало способность к полету. Но сколько я ни говорил, сколько ни изливал душу, ни разу не упомянул Лию. В этом не было беды: я был уверен, что девушка все знает. У нас еще будет время наговориться, рассказать друг другу о прожитых жизнях. Я был уверен, что Лия и девушка почувствуют взаимную симпатию и подружатся.
      Когда показался пузырь, я остановился, вытянул руку и обернулся.
      – Вот здесь мы и…
      Позади меня никого не оказалось.
 
      – После катастрофы осталась женщина, — убеждал я Лию. — Она выжила. Я с ней повстречался. Я ГОВОРИЛ с ней, Лия!
      – Конечно.
      Я не мог ее убедить. Она даже не заинтересовалась моим рассказом. Когда я вернулся, возбужденно крича о найденной мною девушке, Лия едва подняла глаза.
      – Я размышляю о теории информации, Тинкерман. Вернее, фантазирую. Эти кристаллы нашпигованы гигантским объемом информации. Кажется, я уже об этом говорила. Но, кажется я начинаю понимать, как к ней подступиться. Правда, я еще в самом начале…
      – Да пойми ты, Лия! Представь, я с ней знаком! Она улетела в космос, когда я был еще ребенком.
      – Невероятно, Тинкерман. Просто мозги набекрень. — Я вообразил, будто она отвечает на мои слова, а не продолжает раздумывать о своих кристаллах. — Конечно, Тинкерман… Знакомая, говоришь?
      – Ну да! Она…
      Лия взяла кристалл и повертела его в пальцах.
      – Как ее зовут?
      – Ее? Она…
      Лия посмотрела на меня. Впервые после возвращения я удостоился ее взгляда.
      – Ты сказал, что знаком с ней. Как ее зовут? Раз ты с ней знаком, то должен знать ее имя.
      Я открыл рот и снова его закрыл. Конечно, я знал ее имя, просто почему-то не мог вспомнить.
      – Я размышляю о теории информации, Тинкерман, — повторила Лия. То, что собеседник не ответил на ее вопрос, нисколько ее не смутило. — Ты когда-нибудь думал об этом?
      – О чем? — со вздохом спросил я.
      – «Черная дыра» поглощает информацию. Тебе это известно.
      – «Черная дыра» заглатывает все! Ну и что?
      – Да, но в особенности информацию. Поглощает вещество, излучает немного энергии. Но вот с информацией проблемы…
      Мне хотелось поговорить о выжившей девушке. Я должен вернуться к ней, снова ее отыскать. Уж не заблудилась ли она? Шла ли она за мной? Я не мог вспомнить, с чем она обратилась ко мне в последний раз по пути к пузырю; я вообще не помнил, говорила ли она что-нибудь. Но у Лии явно не было настроения для подобного разговора. Впрочем, пусть сначала она выговорится.
      – Какие проблемы?
      – «Черная дыра» затягивает материю и информацию, выбрасывает энергию. Что происходит с информацией? В квантовой механике информация есть энтропия. Энтропия сохраняется, ее не уничтожишь. Так куда же уходит информация, Тинкерман?
      – В бюро находок на автобусном вокзале в Кливленде. Если честно, мне совершенно все равно. Пойми, Лия…
      В этот момент из воздушного шлюза вывалилась Толли. Вид у нее был хуже некуда. Реактивное ружье болталось как ненужная палка, которую она устала носить. На щеке багровела рваная рана, комбинезон был разодран.
      Усталость, грязь, кровь… Несмотря на все это, она ухмылялась, как безумная.
      – Толли! — окликнул я ее. — Слушай, мне нужна твоя помощь. Я нашел…
      – Потом расскажешь, Тинкерман. Я объявляю чрезвычайное положение.
      – Нет, ты должна выслушать…
      – Заткнись! Условия чрезвычайного положения: вы остаетесь на этом уровне. Тремя уровнями ниже обнаружена такая дрянь, что вам с ней не совладать. Чтоб никаких обид! Просто вы не обучены справляться с такой гадостью. Этот уровень я проверила: здесь вам ничего не угрожает, если не зевать.
      Выкладывая свою новость, Толли перебирала снаряжение. В первую очередь она взяла два омнибластера, потом упаковала в рюкзак: заряды для реактивного ружья, запасные батареи, кое-что из личных вещей.
      – Кто бы мог подумать, что они проявят такую враждебность? — промурлыкала она. — Кто бы мог подумать, что они окажутся такими прыткими?
      Она ловко состыковывала разрозненные детали, словно это был детский конструктор. Я почти всю жизнь проработал с подобными штуками, но никогда не видел прибора, рождавшегося у меня на глазах. Впрочем, его назначение не вызывало у меня сомнений: это было оружие.
      – Но я только что побывал на этих уровнях, — сказал я. — Я встретил женщину, выжившую после катастрофы… Она развернулась.
      – Ты спускался на три уровня вниз? Господи, разве я не приказала сидеть и не соваться, пока сама не разберусь? Тебе повезло, что уцелел. Больше не вздумай! Это ПРИКАЗ. Я требую, чтобы вы задраили пузырь — хотя нет, отставить! Прихватите самое необходимое и сматывайтесь. Выбирайтесь наружу и готовьтесь к отлету. Я скоро к вам присоединюсь, но вы меня не ждите: если я не появлюсь, быстренько возвращайтесь на «Эвридику» и десантируйте подкрепление. Вопросы есть?
      Не дожидаясь наших вопросов, Толли исчезла так же стремительно, как появилась.
 
      Обе они — Лия и Толли — сошли с ума. Толли была к тому же буйнопомешанной. Меня, впрочем, ждало важное дело — спасение выжившей после катастрофы. Я схватил мешок для образцов, в котором давно лежала туша существа, напавшего на Толли. Даже дохлым оно выглядело грозно: оскаленные клыки, огромные широко расставленные глаза, приспособленные для поиска жертвы… Я, правда, не видел его родичей живыми, даже издали. Я вообще не встречал здесь ничего живого, совершенно ничего, кроме птицы и девушки.
      – Я иду за девушкой, — предупредил я Лию. — После моего возвращения мы попросим нас отсюда забрать. Только бы вернулась Толли! Ты можешь подготовить сообщение для «Орфея»?
      – Черные дыры выделяют энергию. На «горизонте события» — если он достижим — температура черной дыры бесконечна.
      Я подошел и взял ее за плечи. Мне хотелось ее встряхнуть, но вместо этого я опустился на колени и заглянул ей в глаза.
      – Ты меня слушаешь, Лия?
      – Конечно, слушаю, Тинкерман. Забрать нас и выжившую в катастрофе. И Толли, если она вернется. Никаких проблем. А ты слушаешь меня, или я загружаю информацию в черную дыру?
      – Ты сможешь связаться с «Орфеем»? — спросил я со вздохом.
      – Конечно. Слушай, это важно: энтропия связана с температурой. Энергонасыщенность информации должна быть пропорциональна температуре.
      – Я ухожу, Лия.
      – Приближаясь к центру ЗАГАДКИ, мы приближаемся не к «горизонту события», а к антигоризонту. Центр, конечно, недостижим; возможно, понятие центра здесь вообще лишено физического смысла. Температура приближается к отрицательной бесконечности. Необходимое решение парадокса черной дыры; самое невероятное из состояний.
      Когда я уходил, она продолжала говорить.
 
      Спускаясь вниз, я вспоминал странное поведение Толли. Внезапно меня посетила мысль: если со спуском в глубину планеты время ускоряется и если здесь действительно есть живые организмы, то далеко внизу жизнь должна эволюционировать стремительными темпами. Какова степень ускорения? Сколько здесь всего уровней? Потом меня осенило: при искривлении пространства уровней может быть бесконечное множество!
      Я миновал последний из оставленных мной маяков и увидел впереди ту самую палатку с параболической антенной. Внутри у меня все оборвалось: я испугался, что девушки там нет.
      Я ринулся сквозь слои фольги. Она ждала меня. Она была такой изящной, такой хрупкой, что у меня заныло сердце. Задохнувшись, я едва сумел вымолвить:
      – Почему ты не поднялась со мной?
      – Подняться? — Можно было подумать, что она не представляет, что это значит. — Разве здесь есть, куда подниматься? — Голос был прежний — знакомый, почти детский, но одновременно чужой; именно этот голос что-то нашептывал мне во снах. Мне показалось, что я никогда с ней не расставался. Ее слова были бессмысленны, но можно ли здесь говорить о смысле?
      – Лия полагает, что ты не существуешь.
      – Лия… — мечтательно повторила она, как будто это имя обладало для нее тайным значением.
      – Тебя здесь нет! — выпалил я, прежде чем забыться, полностью растаять от источаемого ею нестерпимого жара. — Наверное, ты… — я с трудом закончил мысль: — плод моего воображения.
      Она потянулась ко мне, погладила по щеке. Ее прикосновение было едва ощутимым, улыбка томной.
      – Я реальна, Дэви. Наверное, реальней тебя. А ты реален? Или ты всего лишь сон?
      – Катастрофа! — крикнул я. Полосы, по которым у меня щипало щеки, повторяли изгиб ее пальцев. — Помнишь катастрофу? Помнишь, как здесь очутилась?
      – Катастрофа? — медленно повторила она, словно эта мысль ей ни разу не приходила в голову. — Не помню. Я вообще не помню прошлого. Может, его вообще нет? Я помню только это место. И тебя. Тебя я помню.
      Посттравматический синдром? Люди, оставшиеся в живых после аварий, обычно теряют ориентацию, так что же говорить о многолетнем одиночестве, оторванности от человечества? Непонятно, как она вообще не одичала. В здравом ли она уме?
      Я неуверенно дотронулся до ее плеча. Даже через комбинезон меня обдало жаром. Она чуть дрожала — или то была дрожь моей руки? Пальцы сами по себе принялись поглаживать ее плечо.
      – Ты настоящая? — шептал я. — Или нет? Откуда ты здесь? — Все мое тело вибрировало, его прожигало невыносимо острое сладостное чувство.
      – Настоящая, — тихо ответила она. Я помог ей избавиться от комбинезона, она помогла мне снять мой неуклюжий костюм. Я совсем не думал о Лие.
 
      Не знаю, сколько времени я провел с ней — то ли несколько часов, то ли несколько дней. Я говорил с ней, заглядывал в ее бездонные глаза и ликовал, что впервые в жизни нашел человека, понимающего меня, принимающего меня целиком, какой я есть и каким никогда не буду. Время не значило ничего. Неважно, когда — по прошествии часов или дней — я вышел из ее палатки. Вышел по самой заурядной, даже вульгарной причине. Словом, я постеснялся воспользоваться ее туалетом.
      Меня ждала Лия.
      – Нам пора, — объявила она ласково, даже томно. Никогда не слышал от нее такого тона. — Улетаем прямо сейчас, Тинкерман.
      Я увидел Лию в новом свете. Она оказалась старше, чем я ее помнил. Боже, когда я глядел на нее в последний раз — всматривался по-настоящему? Конечно, она постарела; мы оба постарели. У нее оказались крупные руки и широко расставленные глаза; ее одежда была рваной и мятой, ногти обломаны. И эта женщина сводила меня с ума? Да ведь она обычный человек: ошибающийся, невзрачный, даже немного смешной. Я был ребенком, возомнившим, будто влюблен; все это время я преследовал детскую мечту.
      – Я не улечу, Лия, — ответил я. Раньше я не сознавал, что таково мое намерение, но, отвечая, знал, что не кривлю душой. Я не собирался возвращаться. — Я нашел… Словом, я остаюсь.
      – Знаю.
      – Знаешь?
      – Боже, сколько всего я узнала! Все это здесь, Тинкерман, все закодированно в кристаллах. Но сколько еще остается узнать! Я познакомилась с теориями объединенных полей, с физикой семи и десяти измерений. Не ведаю, какая от этого польза. Думаю, все, что я здесь узнала, — это физика воображаемых, невозможных вселенных. То ли они еще есть, то ли еще будут, то ли о них можно только грезить… — Она подняла кристалл и уставилась на него незрячим взглядом. — Красота и холод.
      – Я не вернусь, Лия, — повторил я. — Скажи капитану, что… В общем, что хочешь, то и скажи.
      – Всему этому нет конца. Я могла бы остаться здесь навсегда и вечно познавать новое, все глубже уходя в ЗАГАДКУ. — Она бросила кристалл и вздохнула. — Не могу тебя заставлять, Тинкерман. Пора лететь. Давно пора. Но заставить тебя я не могу. В моих силах только попросить.
      Она отвернулась и ушла, ни разу не оглянувшись.
      Я вернулся в палатку и нашел там ее — невероятно прекрасную и ждущую. Само ее совершенство было невыносимым. Она была создана для меня; каждый ее изгиб, каждая клеточка подходили мне на тысячу процентов. Я должен был задать ей один вопрос, но не знал, как спросить.
      – Я люблю тебя, — сказал я наконец. — Неописуемо. Безнадежно. Почему?
      – Я знаю.
      Это не ответ. Желал ли я ответа?
      – Кто ты? Ты — человек?
      Она склонила голову на бок. В уголках ее рта притаилась улыбка.
      – Кто же еще? Я в точности такая, какую ты желал.
      – И какая же ты?
      – Никогда раньше не думала о себе. — Она закрыла глаза, размышляя. — Сама по себе я не способна ни любить, ни ненавидеть. Просто есть — и все.
      – Ты меня не любишь.
      – Если ты думаешь, что я тебя люблю, значит, люблю.
      – А если я улечу?
      – Я останусь такой, какой была всегда: без любви и без ненависти. Существовал единственный способ покинуть рай — просто уйти. Я знал, что, оглянувшись хотя бы на мгновение, никогда не смогу уйти.
      Я ускорил шаг.
 
      Транспортные катера оказались там, где я их оставил: три приземистых сооружения, чуждые загадочному пейзажу.
      – Ты искала великие научные истины, — сказал я Лие, — а нашла вот это.
      – Да.
      Я не осмелился сказать, что нашел сам: это было бы слишком больно.
      – А Толли?
      Но спрашивать про Толли не было необходимости. Я уже знал, что произошло. Поднявшись на поверхность, я увидел ее транспортный корабль — единственное средство бегства — в плачевном состоянии. Сферическая емкость для атомного водорода отсутствовала. То было топливо, самая энергонасыщенная форма химического вещества. Если использовать его без сопла, просто как несфокусированный луч невидимого сверхзвукового газа, то в умелых руках оно могло стать опаснейшим оружием.
      – Толли жаждала схватки, — сказала Лия. — Всю жизнь она искала Достойного противника — более выносливого, сообразительного, сильного, чем она сама. — Она покачала головой, помолчала, потом тихо спросила: — А ты?
      Я отвернулся и закрыл глаза. Она подошла ко мне сзади и положила руку на плечо — так ласково, так невесомо, что это, возможно, мне только почудилось.
      – Прости.
      – Пора лететь, — сказал я вместо ответа. ;.
      Сначала мы запустили зонд с сообщением для «Орфея» и синхронизированными часами, которые должны были указать на время и место встречи. Транспортным катерам не хватило бы топлива, чтобы подняться на орбиту; нам оставалось парить, надеясь, что нас подхватит «Эвридика». Способ был опасным вдвойне, учитывая ненадежность связи. Однако остаться на поверхности было бы еще опаснее.
      Я посадил Моряка в свой корабль, прямо на приборную панель, но прежде чем я задраил люк, он вылетел наружу. Времени его ловить не оставалось: график встречи был слишком жестким. Вдалеке что-то поднялось ему навстречу — комок зеленых перьев с синим мазком сверху. Отсчет предстартового времени показал «ноль».
      Сначала взлетела Лия, спустя мгновение — я.
 
      Для «Орфея», поджидавшего на орбите, наша экспедиция длилась всего несколько часов. Рассказ о ней занял столько же времени, сколько и она сама. Большая часть вопросов была адресована Лие; они касались наблюдений и научных выводов. Она выглядела усталой, осунулась, ее ответы были коротки, ограничивались фактами и совершенно не содержали размышлений, с которыми она меня знакомила во время экспедиции. Я не стал рассказывать про найденную мной девушку. Как бы я объяснил свои действия? Теперь они казались странными даже мне самому. Но я не переставал ее вспоминать.
      «Орфей» медленно перемещался на орбите в десяти миллионах километров от ЗАГАДКИ, надеясь на появление Толли. Но мы ее так и не дождались.
      – Больше здесь делать нечего, — сказал капитан Шен. — Опираясь на ваши показания, я вынужден объявить члена команды Толли Окумбу без вести пропавшей. Пора возвращаться.
      Потребовался еще день, чтобы подготовить «Орфей» к отбытию, проверить навигационные и контрольные системы, довести маршевые двигатели до штатной мощности и проверить их.
      Когда все уже было готово, контрольные процедуры завершены, а команда заняла свои места, меня посетила мысль: капитан как глава экспедиции имел право присвоить находке имя. Я быстро отыскал капитана Шена.
      – Энигма, — ответил мне капитан. — Просто загадка — Энигма.
      Видя мое недоумение, он добавил: — Я уже ввел это название в компьютер, так что неофициальное имя превращено в официальное.
      Я кивнул. Я ожидал чего-то классического, может быть, названия из Данте или, например, Лета — берег, с которого нет возврата.
      Я стоял на вахте в навигационном центре. Прозвучал сигнал минутной готовности, и я посмотрел в иллюминатор. Я хорошо знал, где искать Энигму, но все равно не увидел ровно ничего, даже слабого звездного блеска. Ничего! Не знаю, по какой причине, но я почувствовал, как глаза наполняются слезами.
 
      – Я много размышлял, — сказал я Лие. Мы лежали бок о бок на нашей койке. — Но все равно ничего не понимаю. Ничего!
      Мы не прикасались друг к другу, но я чувствовал рядом тепло ее тела. Я ни разу не донимал ее ласками с того далекого момента в прошлом, когда мы перешли с «Эвридики» в отдельные транспортные корабли, чтобы совершить прыжок в неведомое. Мне казалось, что с тех пор минула целая жизнь. Она была человеком, всего лишь человеком. Какой человек сравнится с идеалом?
      На противоположной стене крохотной каюты статуэтка аскетического Будды смотрела таинственными пустыми глазами на что-то у меня над головой.
      – Чего ты не понимаешь? — спросила Лия. Я указал в ту сторону, где осталась Энигма.
      – Все, что мы видели, все, что делали. Все!
      – Информация, Тинкерман. Рудиментарная информация в чистом виде. Но информация вне контекста, не освоенная разумом, существующая вне человека, — такая информация не имеет смысла. — Она говорила все тише, словно обращаясь к себе. — Я знала. Знала… — Помолчав, она продолжила: — Капитан Шен засекретит сведения о нашей экспедиции. Официально нашей высадки не будет. Поверхности не найдено. И Энигма будет повсюду фигурировать как место, к которому опасно приближаться; вокруг нее установят мертвую зону. — Теперь ее молчание длилось дольше. — Иначе нельзя, Тинкерман. Ты сам это знаешь. — Казалось, она пытается меня убедить. — Мы не готовы. Не готовы к тому, чтобы стать богами.
      Я замер, переваривая услышанное. Боги?
      – Все равно это не сможет отпугнуть людей навечно. Мы любопытны. К тому же, пожелай капитан сделать эту зону по-настоящему мертвой, он бы дал ей менее загадочное название, чем Энигма. Тут сгодилось бы любое скучное словечко
      Лия тихонько засмеялась. Ее тело излучало мягкое тепло.
      – Когда-нибудь люди сюда вернутся, — сказал я. — Помяни мое слово.
      – Знаю, — ответила Лия. — Но в межзвездном пространстве существуют сотни тысяч объектов для исследования: «карлики», кометы, одиночные планеты. Некоторые могут оказаться еще чуднее. На какое-то время этого хватит — лет на сто, а то и больше. Может быть, за это время люди поумнеют, повзрослеют. А может, и нет.
      – Я тоже сомневаюсь.
      – На всякий случай я внушила капитану, что это опасно. Это все, что в моих силах.
      Боги? Неужели Лия серьезно считает, что мы могли стать богами? А что она имела в виду, говоря, что к информации должен быть приложен разум? Понимаем ли мы, что такое разум? Хватает ли разума у птицы? Может ли стать богом попугай? Хоть через сто лет, хоть через тысячу?
      Когда-нибудь люди возвратятся на Энигму. Что они найдут?
      Этого я не знал, зато мне было известно другое: Лия потянулась ко мне. Она погрузилась в загадку — Энигму, хотя ей было доподлинно известно, что чем глубже она погрузится, тем меньше у нее будет желания подниматься на поверхность. Но она выбрала меня.
      Не люблю перегрузку: приходится обдумывать каждое движени Любовь от этого становится неуклюжей.
      – Ты изменился, Тинкерман, — сказала Лия.
      –Да.
      Раньше я этого не замечал, но это было верное наблюдение.
      – Ты повзрослел. — Ее глаза были закрыты. — Таким ты нравишься мне еще больше.
      Я тоже закрыл глаза и тут же увидел другую девушку, которой не требовалось имя: я всегда ее знал, еще с той поры, когда не было Вселенной. Что поделаешь — детская мечта! Но в глубине души все мы — дети. Даже Лия.
      Я тоже сделал выбор и не хотел оглядываться. Где-то далеко за переборками еле слышно урчали двигатели. Мы возвращались домой.
 
       Перевел с английского
       Юрий АЛЕКСАНДРОВ