За те полтора года, что я учился Бостоне, я ни разу не бывал в Мишн-Флэтс.
      Хотя название, конечно, слышал часто. Студенты и аспиранты более отчаянного характера, чем у меня, особенно коренные бостонцы, кое-что рассказывали про эту часть города – всегда что-нибудь нехорошее.
      Само имя Мишн-Флэтс было для них синонимом всего, чего боятся более или менее добропорядочные горожане.
      В тех краях никто из них не хотел бы заблудиться ночью или даже поздно вечером.
      Именно там полиция находила брошенными украденные» машины.
      Именно там шальная пуля могла влететь в кухню.
      Именно там двадцать четыре часа в сутки можно разжиться любыми наркотиками (если у вас есть склонность).
      Но при обилии разговоров об этом жутком районе города мало кто действительно хорошо знал его. Там бывали только по необходимости или проездом.
      Практически во всех больших американских городах есть такой район с дурной славой, район, который все обходят и объезжают стороной.
      Однако меня поражало, как много бостонцев вообще ни разу в жизни не бывали в Мишн-Флэтс.
      Для них Мишн-Флэтс был чем-то вроде пустыни Гоби или Гималаев – слышать слышали, да и только. Словно Мишн-Флэтс не тут, под боком, а в другом полушарии.
      В принципе это верно – нет никакой разумной причины бывать в Мишн-Флэтс, если ты там не живешь или не работаешь.
      Район относительно небольшой – всего несколько кварталов. Достопримечательностей нет. Магазинов тоже – за вычетом убогих лавчонок. С точки зрения архитектуры занятна разве что новоанглийская пресвитерианская больница – бедняжка оказалась заложницей Мишн-Флэтс после того, как все состоятельные люди мало-помалу покинули район в тридцатые, сороковые и пятидесятые годы.
      Даже само экзотическое название Мишн-Флэтс – миссионерские топи – стало пустым звуком. Нет больше ни миссионеров, ни топей. В семнадцатом веке тут находился дом священника Джона Элиота, который обращал в христианство индейцев. А тлетворные болота, окружавшие Литтл-Мадди-Ривер – реку Грязнушку, – давно, в самом начале двадцатого века, осушены и застроены.
      Мишн-Флэтс отрезан от города со всех сторон – где скоростными шоссейными дорогами, где заводами, где рекой. Поэтому район как бы ни к какой части города не примыкает – забрести в него случайно нельзя.
      Вот и существует этот городской «остров» особняком, скрытно, словно лишь для того, чтобы быть живым воплощением страхов – особенно среди белого населения города.
      Мы с Келли подъехали к восточному концу Мишн-Флэтс незадолго до полудня. За рулем сидел я.
      – Хочешь немного тут осмотреться? – спросил Келли.
      Я согласно кивнул. Келли стал указывать путь.
      Мы поехали по Франклин-стрит. Вдоль этой широкой улицы стояли точно такие же кирпичные дома, как в других районах города – скажем, в Бек-Бее или в Саут-Энде.
      Но по мере того как мы ехали дальше в северном направлении, плотная стена домов стала редеть. Тут и там между обшарпанными домами виднелись превращенные в помойки пустыри на месте снесенных строений, сгоревшие или необитаемые здания. Даже руины трех-четырехэтажных домов. Ни одного приличного магазина. Только продуктовые и скобяные лавчонки да авторемонтные мастерские.
      Келли сухо откомментировал этот безрадостный пейзаж:
      – Туристические автобусы сюда не забредают.
      Мы проехались по улицам, отходящим от Франклин-стрит.
      У них были милые умиротворяющие имена типа Садовая, Ивовая, Тихая.
      Разумеется, ни садов, ни ив, ни тишины.
      Высоких строений встречалось все меньше. Чем дальше от широкой Франклин-стрит, тем больше одно-, двух– и трех-квартирных домов.
      Но ничего похожего на сытую пригородную идиллию.
      Разбитый асфальт, кое-как залатанные крыши, фасады с облупившейся краской, чахлые садики. Кое-где даже выбитые окна. Отдельные ухоженные и свежепокрашенные здания только подчеркивали всеобщее запустение и нищету.
      Невзирая на жуткую разруху, эти улицы и улочки на фоне солнечного осеннего дня не создавали впечатление смертельно опасного района. То там, то здесь я замечал забавные симпатичные детали: ящик из-под молочных бутылок с выбитым дном прибит высоко на стене вместо баскетбольного кольца; балкон утопает в цветах; девчушки с хохотом прыгают через скакалку. Словом, не создавалось впечатления огромного злодейского притона. Просто нищий – угнетающе нищий – городской район.
      Впрочем, меня бедностью не удивишь. И в нашем округе есть целые поселения неимущих переселенцев из Новой Англии или из Квебека.
      Думаю, здесь, в Мишн-Флэтс, царят те же безысходность и тоска, которые свойственны местам, где скученно живут отверженные мира сего.
      Мы выехали из лабиринта улочек на простор.
      – А вот и Мишн-авеню, – сказал Келли.
      Центральная артерия Мишн-Флэтс больше напоминала берлинскую улицу после налета авиации союзников.
      Пустыри, заваленные битым кирпичом и всякой дрянью, разрушенные дома... Обитаемые дома стояли далеко друг от друга и отличались от многих развалин только следами жизни в окнах – где занавески, где белье на балконе сушится. Все кругом рушится, крошится, кренится...
      Что можно было выломать и продать, начиная с медных дверных ручек и заканчивая водосточными трубами, все было давно уже выломано и продано. Остальное покалечено временем или вандалами. Редкие палисадники, обнесенные чиненными-перечиненными и слепленными из чего попало заборами, были не столько садиками, сколько мусорными свалками.
      – Прежде справа и слева стояли сомкнутые ряды многоквартирных домов, – рассказывал Келли. – Довольно симпатичный был район. Здесь жили сперва итальянцы, потом ирландцы и евреи. Разумеется, все они давно удрали отсюда.
      Мы проехали мимо Уинтроп-Виллидж – единственного островка относительного благополучия: замкнутое кольцо высоток в небольшом парке, обнесенном высоченной металлической оградой. Несколько охранников дежурили на въездных воротах. Они проводили нашу машину ленивым подозрительным взглядом.
      Келли показал мне повторяющиеся на многих обшарпанных стенах граффити: «МБ».
      – Мишнская братва, – пояснил Келли. – Банда Брекстона.
      Эти буквы – «МБ» – были повсюду. Приглядевшись, я увидел их и на тротуаре, и на разбитых телефонных будках, и на столбах, и на стеклах автомобилей.
      – Остановись-ка здесь, Бен Трумэн, – сказал Келли. – Хочу позвонить.
      Я притормозил машину у лавчонки под названием «У Мэла».
      Келли зашел внутрь.
      Я поискал музыку в радиоприемнике, потом решил выйти из машины – понежиться в лучах солнца и осмотреться.
      Я оперся спиной об искореженный парковочный счетчик и, позевывая, водил глазами по улице. Смотреть особо не на что. Мерзость запустения.
      Очень быстро я ощутил, что стал предметом всеобщего внимания.
      Толстая негритянка, которая развешивала свежевыстиранное белье на балконе, бросила свое дело, уперла руки в бедра и стала меня рассматривать.
      Ребятишки на тротуаре у соседнего дома прекратили играть и таращились на меня.
      Несколько типов на противоположном тротуаре хоть и не замолчали, но то и дело на меня косились.
      Что во мне такого, черт возьми? Или это лишь потому, что я единственный белый на всю улицу?
      Из ближайшего подъезда вынырнул один подросток. Потом другой. Оба переглянулись и двинулись ко мне.
      Оба чернокожие – один совсем темный, другой почти такой, каким бываю я, если летом подолгу хожу на солнце. У обоих характерный презрительный прищур – то ли от хулиганской натуры, то ли от природной дебильности.
      – Ты че тут кантуешься? – спросил светленький.
      – Жду друга. Он в магазине.
      Оба парня смотрели на меня исподлобья, словно мой ответ только увеличил их недоверие.
      – Классная тачка, – сказал тот, что потемнее.
      Светленький сплюнул и спросил врастяжечку:
      – Деньги есть?
      – Нет.
      – Нам нужны – в магазин.
      – Увы и ах.
      – Ты че – заблудился?
      – Нет. Я же сказал – друга жду. Он внутри.
      – Нам и нужно-то немного – всего доллар, – сказал тот, что потемнее.
      – Говорю вам...
      – Брось ты, парень, какой-то вшивый доллар!
      Я хмыкнул, вытащил из кармана бумажник и дал ребятам один доллар.
      – А ты лапшу вешал, что денег у тебя нет, – протянул светленький.
      – Я только сказал, что вам давать не собираюсь.
      – А таки дал!
      – Ну и что?
      – Целый доллар отвалил. Щедрый мужик! Мог бы и один сраный цент дать. Ладно, не жмись. У тебя полный лопатник долларов, я же видел. Нам во как нужно в магазин!
      – Нет, ребята, уж вы извините.
      – Нам чего пожрать – понимаешь?
      – Да, с голоду подыхаем – понимаешь? – насмешливо заканючил второй.
      – Хватит. Больше ничего не получите.
      – Как это – не получите? Я ж тебе сказал – нам позарез нужно!
      Я отрицательно мотнул головой. Возможно, пришло время пояснить, что я полицейский.
      Но поскольку это были только подростки, то я не стал гнать волну. С формальной точки зрения я тут, в Бостоне, никакой не полицейский. Моя юрисдикция заканчивается в Версале, штат Мэн. В Бостоне я рядовой турист.
      – Получили от меня доллар, друзья, на том и закончим.
      Тот, что потемнее, стал медленно передвигаться мне за спину.
      – Я видел у тебя бумажник, набитый деньгами! – Хоть и щупловатый, он был выше меня ростом. Теперь он щурился хуже прежнего, и я начал нервничать.
      – Не жмись, помоги людям в беде, – сказал светленький. Он шагнул ко мне. Не то чтобы с угрозой, но при этом он оказался так близко от меня, что я машинально вытянул руку и упер пальцы ему в грудь.
      – Э-э! – сказал я.
      – Ты чего меня лапаешь! – сразу взорвался светленький. – На драку нарываешься, или что?
      – Ни на что я не нарываюсь!
      Тот, что потемнее, сказал:
      – Не заводитесь. Ведь можно и без рук, по-доброму. Вижу, дядя добрый, он и так даст.
      – Вы просили доллар – получили. И все, проехали.
      – Я у тебя не доллар спрашивал. Я спрашивал: деньги есть? А ты сразу меня трогать! Будет всякий меня трогать!
      – Никто тебя не трогал.
      – Я что – тебя обзывал?
      – Нет.
      – Вот-вот, просто беседовали. Я попросил у тебя помощи. А ты вдруг в бутылку полез!
      – Ни в какую бутылку я не полез! Давайте так, ребята, говорю вам с полным к вам уважением: идите своей дорогой, пожалуйста.
      – Тротуар не купленный. Где хотим, там и стоим. Ты посылаешь нас куда подальше только потому, что мы попросили о помощи? Так? Дал один поганый доллар и считаешь, что можешь нами командовать?
      – Ничего такого я не говорил.
      – Ты так подумал. По морде вижу.
       – Ничего такого я не думал.
      – Думал, думал!
      Светленький похлопал меня по правому карману брюк, откуда я доставал бумажник.
      Я отбросил его руку – по мере возможности не слишком резко.
      – Нечего меня трогать, – сказал я.
      – Ты чего пихаешься, гад? Мы разговариваем, а ты руками не по делу машешь!
      В этот момент из магазина вышел Келли. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять ситуацию.
      – Пошли, Бен, – сказал он, – некогда нам тут прохлаждаться. Я хочу навестить мою дочку.
      Он взял меня за локоть и потянул за собой. Мы сели в машину.
      Оба подростка проводили меня злыми взглядами, но ничего не сказали и с места не двинулись.
      – Словно другая вселенная, – пробормотал я.
      Келли никак не отозвался. И эта констатация факта никак не облегчила мою душу.

      Предварительное судебное разбирательство в окружном суде Мишн-Флэтс.
      Без четверти час. К этому времени судья Хилтон Белл уже отсидел задницу – поэтому он не восседает в своем кресле, а расхаживает по ту сторону длинного судейского стола.
      Судья работает с девяти утра – в бешеном темпе, без единого перерыва, а количество ожидающих его предварительного приговора, похоже, не уменьшается.
      Изредка долетают возмущенные крики из камер-накопителей на первом этаже – там тоже битком набито.
      Я сидел в первом ряду, потихоньку дурея от запаха духов и потных подмышек сидевшей рядом девицы. Из полиэтиленового пакета на ее коленях торчали кудряшки парика. Загадочная персона.
      (Джону Келли хватило ума не париться в судебном зале. Он ждал меня на улице – прохладно, но свежо.)
      Судья Белл сердито уставился на стеклянную стену в конце зала, за которой находилась комната ожидания. В этом «аквариуме» под охраной полицейских человек двадцать ожидали своей очереди: камера, свобода или освобождение под залог.
      Судья постепенно закипал – почти в буквальном смысле слова.
      Откуда-то из недр судебного здания сломанный кондиционер гнал перегретый воздух – в зале было уже под тридцать градусов.
      Похоже, именно в этот день бостонскую полицию угораздило арестовать половину населения города – и всех навесить на бедную распаренную голову судьи Белла.
      Судья потеребил узел галстука, словно хотел сорвать с себя проклятую удавку. Глянул на потолок, помощи свыше не получил, тихо крякнул и громко вздохнул. Публика в зале невольно тоже возвела глаза к потолку. Ничего интересного, кроме темных разводов от последнего дождя.
      Момент рассеянной задумчивости миновал. Судья рухнул в кресло.
      – Следующее дело!
      – Номер девяносто семь дробь семь-семь-восемь-восемь, – объявил секретарь и забарабанил дальше скороговоркой: – Народ против Джеральда Макниза Третьего, известного также под именами Джи-Мак, Джи-Мани и Трей Макниз. Стража, ввести обвиняемого!
      – Ввести обвиняемого! – эхом повторил судебный офицер, открыв дверь в коридор.
      Приуставшая публика уже привыкла к этому ритуалу перекрикиваний.
      Мы видели, как со стула в «аквариуме» встает мужчина и в сопровождении полицейского направляется к нам в зал.
      – Обвинение? – опять рявкнул судья.
      Молоденький помощник окружного прокурора вскочил с места.
      Его младенческое личико было залито потом.
      Он лихорадочно копался в папках, лежащих перед ним на столе.
      Судья исподлобья наблюдал за ним.
      Парнишка наконец нашел нужное дело и растерянно произнес:
      – Ваша честь, у меня пустая папка. Все документы по делу у мисс Келли!
      Секретарь презрительно усмехнулся.
      Судья Белл яростно тряхнул головой. До чего ему надоели эти беспомощные дураки!
      – А где мисс Келли? – осведомился он.
      Младенец с папками скорчил гримасу.
      – Понятия не имею.
      – Ну, у вас язык отнялся?
      – Не знаю, ваша честь.
      – Почему не знаете?
      – Э-э... Я не знаю... почему... я не знаю.
      Младенец, очевидно, не больше года как из юридической школы. Бессмысленно перебирая папки на столе, он краснел и мялся и еще больше потел под суровым взглядом судьи.
      – Вы не знаете, почему вы не знаете? – безжалостно констатировал судья.
      – Я... я не знаю, ваша честь.
      – Следующий!!!
      И опять в сумасшедшем темпе пошли нуднейшие дела: владение марихуаной, пьяные драки, нарушения общественного порядка.
      Обвиняемых уводили из зала быстрее, чем публика успевала их хорошенько рассмотреть.
      Когда судья почти полностью разгрузил «аквариум», он вспомнил о пропущенном деле.
      – Вызовите еще раз Макниза! – приказал он.
      Младенец с папками вскочил и опять красный как рак сообщил:
      – Ваша честь, мисс Келли до сих пор не связалась со мной...
      – Замечательно! В этом случае повернитесь лицом к публике и объясните ситуацию присутствующим.
      – Что именно объяснить, ваша честь?
      – Что вы сегодня не готовы, что из-за вас мы все теряем драгоценное время!
      – Ваша честь?
      – Лицом к залу, господин обвинитель! – рявкнул судья. – Не мне объясняйте – им!
      Младенец, обиженно надув губки, повернулся лицом к залу.
      Пока он соображал, что и как сказать, судьба ему улыбнулась.
      Дверь открылась, и в зал, извиняясь одними губами за опоздание, вошла молодая женщина. На ней была строгая темная тройка. У блузки – высокий оборчатый воротник. Ни дать ни взять – священник в юбке!
      Младенец расплылся в счастливой улыбке:
      – Мисс Келли!
      Секретарь машинально повторил «мисс Келли!» и покосился на судью. Буря миновала!
      Кэролайн Келли быстро прошла вперед, к младенцу, стала рядом с ним и, улыбаясь судье, что-то шепнула младенцу в ухо. Я сидел настолько близко, что различил ее слова.
      – Да пошли ты его...
      Она точно и со смаком сформулировала, куда именно следует послать судью Белла.
      Таким образом, слова «да пошли ты его...» в их полном варианте были первым, что я услышал из уст Кэролайн Келли.
      Со своего места в первом ряду я имел возможность хорошо рассмотреть ее – правда, с тыльной стороны. Каштановые волосы небрежно собраны на затылке и зажаты золотой заколкой. Юбка более или менее свободная, но хорошо обрисовывает фигуру. Не худая и не полная. Самое оно.
      – Ага, – сказал судья, – возвращение блудной дочери!
      Кэролайн Келли подняла руки ладонями вперед: дескать, вина моя и только моя! Можете карать, а можете миловать!
      – Имеете что-нибудь сообщить суду? – ядовито продолжал судья.
      – Нет, ваша честь, ничего существенного.
      – Возможно, вы сумеете помочь нам, мисс Келли. У нас тут обнаружилась маленькая загадка. За последний уик-энд было арестовано... Господин секретарь, сколько народу было арестовано?
      – Два-ноль-пять, – отчеканил секретарь.
      – Двести пять арестов. И все это счастье обрушилось на вашего покорного слугу! Если я не ошибаюсь, новый рекорд.
      – Поздравляю, ваша честь.
      – Просветите меня, пожалуйста, мисс Келли, чем вы объясните такой внезапный пик полицейского рвения? Возросло ли количество преступлений? Или существует какая иная причина? Я надеюсь, рвение полиции оправдано и речь идет о серьезных преступлениях. Посмотрим, что мы тут имеем... – Судья сделал паузу и полистал бумаги перед собой на столе. – Ага, вот что мы имеем: схвачен с поличным – одна сигарета с марихуаной; нарушение границ частной собственности... А, вот особенно ужасное: порча общественного имущества на сумму в пятьдесят долларов.
      – Согласно закону, вандализм – преступление, ваша честь.
      – Этот «вандал» мочился на тротуаре!
      – Если след остался на стене дома, то согласно букве закона...
      Лицо судьи свело судорогой. На челюстях заиграли желваки.
      Вся эта дребедень, важная в богатом и спокойном квартале, ничто в Мишн-Флэтс. Только отвлекает от серьезной работы – так сказать, забивает песком судебный механизм. И это уже, черт возьми, не смешно!
      – Мисс Келли, если я правильно понимаю, то окружной прокурор имеет намерение показательно выпороть Мишн-Флэтс за известное всем убийство?
      – Я не уверена, что я вас правильно поняла, – сдержанно ответила Кэролайн Келли.
      Судья устало махнул рукой младенцу – дескать, садись, не маячь.
      – Ладно, – сказал судья, – вызывайте задержанного.
      – Номер девяносто семь дробь семь-семь-восемь-восемь, – снова отбарабанил секретарь. – Народ против Джеральда Макниза Третьего, известного также под именами Большой Мак, Джи-Мани и... так далее. Запугивание свидетеля. Нападение и побои. Нанесение телесных повреждений с помощью асфальтовой мостовой... Обвинитель – помощник окружного прокурора Кэролайн Келли. Защитник – мистер Бек.
      Публика, привычная к судебному канцеляриту, приняла слова секретаря как должное. Только девушка рядом, обращаясь ко мне, ошарашенно шепнула:
      – Я не ослышалась? Он побил его – мостовой?
      Участники разбирательства выстроились треугольником перед судьей. Обвиняемый – в центре, обвинение и защита – по сторонам.
      Макс Бек был полной противоположностью элегантной обвинительнице. Мятый пиджак, под ним непритязательный свитерок. Из всех карманов торчат шариковые ручки и блокноты. Седоватые кудряшки на голове, с которых сыпется перхоть на плечи.
      Казалось, Макс Бек всем своим обликом хотел показать: мне некогда заботиться о себе, я весь в хлопотах о моих подзащитных – этих невинных страдальцах.
      Обвиняемый стоял в небрежной позе, сложив руки на животе. Высокий и худощавый парень, наголо остриженная голова. Несмотря на вроде бы добродушную расслабленность Макниза – впору забыть, что на его руках наручники, – от парня исходила агрессивная сила. Что-то в выражении его лица сразу заставляло внутренне напрячься.
      Макс Бек положил ему руку на локоть – дескать, не робей, мы тебя отстоим. Но Макниз достаточно бесцеремонно отбросил его руку.
      – Пожалуйста, обвинение, – сказал судья.
      – Ваша честь, убитый помощник окружного прокурора Роберт Данцигер готовился к судебному процессу против этого человека.
      – Протест, ваша честь!
      – Отклоняется. Я хочу быть в курсе.
      – Мой клиент здесь не по обвинению в убийстве Данцигера. Сегодняшнее дело к Данцигеру не имеет ни малейшего отношения!
      Судья нетерпеливо отмахнулся от Бека.
      – Я же сказал: хочу быть в курсе.
      Судья Белл весь преобразился. Наконец-то речь шла не о хулигане, который залез в чей-то сад, а о чем-то более серьезном.
      Кэролайн Келли продолжила:
      – Банда, членом которой является Макниз...
      – Протест, ваша честь!
      – Отклоняется.
      – Ваша честь, мой клиент не является членом банды!
      – Является, является, – сказала Келли. – И этот факт объясняет мотивы тех его действий, о которых сегодня пойдет речь.
      – Протест защиты отклоняется, – повторил судья.
      – Банда, членом которой является Макниз, мишнская братва, была готова на все, чтобы подготовленное Данцигером дело Макниза не дошло до суда. Джеральд Макниз, согласно некоторым предположениям, является близким приспешником главаря банды Харолда Брекстона. Главный свидетель по делу, подготовленному Данцигером, скрывается – и мишнская братва пыталась его найти и убрать.
      – Протест, ваша честь! Чистый домысел!
      – Отклоняется. Слушаю дальше.
      – В эти выходные, – продолжала Кэролайн Келли, – мистер Макниз, известный также под кличкой Большой Мак, наконец вышел на след Рея Ратлеффа. В ночь с субботы на воскресенье, примерно в полночь, в Мишн-Флэтс Макниз напал на Стенфорд-стрит на Рея Ратлеффа. Он повалил его и по меньшей мере десяток раз ударил лицом об асфальт. По словам одного свидетеля, со стороны это выглядело так, словно Макниз забивает в мостовую гвозди – головой Рея Ратлеффа! При этом он сломал несколько лицевых костей мистера Ратлеффа, в том числе и глазницу. Не исключено, что мистер Ратлефф лишится правого глаза.