Трагедия той ночи имела один плюс – после нее трехэтажный дом на Вьенна-роуд подвергся капитальному ремонту. Из развалюшки с наркопритоном на последнем этаже дом превратился в более или менее уютный трехсемейный особнячок. Естественно, особнячок был хорош по меркам Мишн-Флэтс; в районе побогаче он смотрелся бы как оборванец в шортах на торжественном приеме.
      На месте знаменитой красной двери, разнесенной в щепы полицией, стояла не менее массивная деревянная дверь, только бежевая. Лестничная площадка перед дверью была намного более тесной, чем рисовалось моему воображению. Три метра на три метра, а то и меньше. Я представил себе, как в ту ночь здесь толпились полицейские, как им было неуютно, какими уязвимыми они себя ощущали на этом поганом пятачке!
      Вега только глаза таращил и диву давался, как все в доме переменилось. Ему это было неприятно.
      – Ладно, Хулио, рассказывай! – велел Келли.
      Вега стал пояснять детали. Где кто стоял, поименно. Как душно было в ту ночь. Какая парилка была на маленькой лестничной площадке. И так далее. И так далее.
      – ...Похоже, убийца стоял прямо за дверью. Он позволил нанести первый удар тараном, чтобы определить, где полицейский. Пуля попала Арчи в голову. И это очень странно. Если стреляешь через дверь с намерением убить, логичнее всего целить на уровень груди. Так есть шанс не промахнуться. А попасть вслепую в голову – дело почти безнадежное. Однако убийца в грудь стрелять не стал – возможно, знал или предполагал, что полицейский в бронежилете. С другой стороны, Арчи был необычайно высокий, почти на две головы выше среднего мужчины. И мне порой кажется, что человек за красной дверью не целил полицейскому в голову. Он хотел пугнуть. Он выстрелил поверх головы того, кто ударил в дверь тараном. Но, к несчастью, Арчи был такого роста, что пуля угодила ему в голову. Убийство могло быть нелепой случайностью. Вот что мне порой кажется.
      – Вы без версий, – сказал я. – Рассказывайте только то, что происходило.
      – Арчи упал. Я бросился к нему. Я сразу нутром понял, что он мертвый. Но чтобы умом – нет, прошло несколько минут, прежде чем... А кровищи было – вы не поверите! Началась паника. Мы стали вызывать «скорую» и подмогу...
      – Слышали что-либо за дверью? Шум, шаги, голоса?
      – Говорю вам – нам было ни до чего! Я вытащил Арчи из зоны обстрела. Все орали, ссыпаясь с лестничной площадки. Ничего мы не могли слышать.
      – Кто-нибудь заглянул внутрь через дыру в двери?
      – Ты что, совсем рехнутый? Среди нас не было таких дураков, чтобы морду свою подставлять под пулю. Мы даже на площадку больше не поднимались!
      Я представил, как Вега ворочает тело Траделла на площадке, тащит его вниз. В такой тесноте наверняка весь перепачкался в крови... И остальных трудно обвинить в трусости. Ситуация была по-настоящему паршивая. Будь я на месте одного из полицейских в ту ночь... нет, не думаю, что я проявил бы чудеса храбрости.
      – Нас было мало для такой операции, – продолжал Вега. – Но мы взяли только тех, кому полностью доверяли. В участке было слишком много полицейских, так или иначе связанных с Мишн-Флэтс. Одни покупали там наркотики – для себя. У других там были приятели или родственники. Словом, в участке хватало людей, которые, узнай они об ордере на обыск, звякнули бы Брекстону или его дружкам – и квартира к нашему приходу была бы чистой как стеклышко. По той же причине мы не могли подогнать два автобуса со спецназом. Пока мы подъезжали бы да разворачивали такой полк, Брекстона и след бы простыл...
      Внезапно из-за бежевой двери громыхнул истеричный мужской голос:
      – Кто бы вы ни были – немедленно убирайтесь прочь!!! Или я вызываю полицию!
      Мы от неожиданности не сразу нашлись с ответом.
      – Мы и есть полиция! – наконец крикнул я и показал полицейский жетон.
      Очевидно, жетон показался убедительным тому, кто смотрел через дверной глазок. Дверь хоть и на цепочке, но приоткрылась. За ней стоял чернокожий старичок лет семидесяти с гаком. По громовому голосу я ожидал увидеть двадцатилетнего громилу.
      – А мы полицию не вызывали! – сказал дедок.
      – Знаем. Мы по одному старому делу. Не беспокойтесь, скоро уйдем.
      Дедок недоверчиво жмурился.
      – Тут много лет назад убили полицейского, – уточнил я.
      – Знаю. Одного парнишку за это засудили.
      Я не стал спорить.
      – Как вас зовут? – спросил я дедка, который снял цепочку, распахнул дверь и вышел на площадку.
      – Кенисон.
      – Хорошо, мистер Кенисон. Можете остаться. Мы уже заканчиваем. Хулио, досказывайте.
      – В передатчике я слышал, как Гиттенс, который услышал наши вопли по радио, мгновенно сориентировался и требует у диспетчера прислать «скорую» для Арчи. Гиттенс был где-то совсем рядом – это была его наводка, его район, он не мог оставаться в стороне. И буквально через несколько мгновений сам Гиттенс возник на лестнице. Словно из воздуха материализовался. Как супермен из комикса. «Что тут у вас, мать вашу?» – кричал он. Хотя все было понятно без слов. Окровавленный Арчи у меня на руках. Кровь на площадке. Дырища в красной двери. Гиттенс прямо взбесился: как был – без бронежилета – рванул наверх, схватил таран и давай долбать дверь! Помню, он все время оскальзывался на крови. Мы орали Гиттенсу, чтобы он убрался от двери. Но этот одержимый молотил и молотил свинцовой елдой по двери, только щепы летели! И в конце концов проломил дырищу нужного размера и исчез в квартире.
      Вега с рассеянной решимостью лунатика отстранил мистера Кенисона и прошел в квартиру. Мы за ним.
      – Э-э... – начал было дедок, потом смирился и засеменил за нами.
      Мы стремительно обошли все комнаты – точно так же, как полицейские в ту роковую ночь.
      – Мы не нашли ничего, – сказал Вега. – Ни стрелка, ни оружия, ни наркотиков. Даже практически никакой мебели. В одном шкафчике лежало съестное: всякая чепуха в картонных пачках. Мы бегали вначале в темноте; свет зажгли только потом, когда сообразили, что квартира пустая.
      Теперь в квартире было более чем достаточно мебели. Дешевенькие, но чистые обои.
      – Все сами ремонтировали? – спросил я мистера Кенисона.
      – Да, – с гордостью ответил он.
      – Уютная квартирка.
      – На самом деле мы понятия не имели, что в квартире, – продолжил рассказ Хулио Вега. – Знали, что притон, а как все будет выглядеть, могли только догадываться. Словом, рванули мы в квартиру за Гиттенсом, обежали все помещения, убедились, что тут никого иничего. А Гиттенс уже дальше помчался, на пожарную лестницу. Мы, конечно, за ним. Мы, придурки, даже не подозревали, что там пожарная лестница есть. В Мишн-Флэтс, если не знаешь случайно дом или двор, перед операцией полную рекогносцировку не сделать – обязательно засветишься и сорвешь рейд. Идешь вслепую, не можешь заранее перерезать путь отхода преступников... Значит, все побежали за Гиттенсом по пожарной лестнице, а я развернул обратно, к Арчи.
      – Но вы в курсе, что произошло потом?
      – Да. Гиттенс нашел на пожарной лестнице орудие убийства. С отпечатками пальцев Брекстона. Баллистики подтвердили: Арчи убит из этого пистолета. Дело простое. Все указывало на Брекстона.
      Мистер Кенисон вставил:
      – Тот парень признал, что бывал в этой квартире. Поэтому тут было полно отпечатков его пальцев. Но в ту ночь он якобы отсутствовал.
      – Его отпечатки пальцев были на пистолете, – сказал Вега. – Чего уж больше!
      – Отпечатки пальцев ни о чем не говорят, – упрямо возразил мистер Кенисон. – Пистолет могли забрать у него раньше и подбросить на пожарную лестницу.
      – Кто мог подбросить? – возмутился Вега.
      – Да тот, кто стрелял!
      – Бросьте вы чепуху молоть!
      – Отчего же чепуху? Такое ведь случается.
      – Вы и впрямь этому верите?
      – Верю.
      – Вы хотите сказать, что пистолет подбросила полиция? Живя в этом районе, зная местную преступную публику, вы верите в то, что они ягнята, которых очерняют полицейские? Ну, дядя, вы даете! – Вега был вне себя от злости.
      – Что не ягнята – сам знаю. И что всем подряд верить нельзя – тоже знаю. Я и Брекстону не верю, и вам, полицейским, не верю. Все вы хороши. Все одним миром мазаны...
      Рядом с домом затормозил автомобиль. Я машинально посмотрел в окно.
      Из автомобиля вышел сперва Гиттенс, потом три полицейских в форме.
      Они приехали – меня брать.

      – Бен, надо поговорить, – сказал Гиттенс.
      – Это арест?
      Гиттенс замялся.
      – Нет, конечно.
      – Зачем же три дуболома за вашей спиной?
      – В сложных ситуациях иногда случается выхлест эмоций, – усмехнулся Гиттенс. – Если кто за спиной – оно так спокойней.
      – А что, ситуация по-настоящему сложная? – осведомился я.
      Гиттенс пожал плечами.
      – Надеюсь, ты сможешь дать убедительные ответы и ситуацию разрядить.
      Я попрощался с Вегой. Мы с Келли сели в машину и через несколько минут были уже в полицейском участке зоны А-3. Я опять оказался в комнате для допросов. Только теперь вместо Лауэри был Керт.
      – Я хочу, чтобы Келли присутствовал при допросе, – потребовал я.
      – Исключено, – покачал головой Гиттенс. – Извини, но это против правил.
      – Значит, я буду молчать.
      – Как вам угодно, шериф Трумэн, – сказал Гиттенс. – Желаете хранить молчание – извольте. Тогда мы будем говорить, а вы слушать. Сами решайте, что вам выгоднее – только слушать или все-таки кое-что попытаться объяснить.
      – А если я развернусь и уйду? Я ведь не арестован?
      – Уйти-то вы можете, шериф Трумэн, но мы сделаем из этого вполне определенные выводы.
      – Да мне капле... – начал я, однако тут же одумался. Лезть в бутылку не имело никакого смысла. – А что, если Келли будет там, за зеркалом?
      Гиттенс переглянулся с Кертом и согласно кивнул.
      Келли категорически посоветовал мне уклониться от допроса. Я ничего не выиграю от того, что соглашусь. Но я был другого мнения: я ничего не выиграю, если стану играть в молчанку. Будучи невиновным, я был готов ответить на любые вопросы, развеять любые подозрения и покончить с ситуацией, которую Гиттенс почему-то назвал «сложной». Она не сложная, а дурацкая. Разница!
      Втайне мне было любопытно, почему Гиттенс наезжает на меня с таким упрямством. Почему он подозревает меня? Просто абсурд. Гиттенс с его огромным опытом вцепился – в меня! У него что, нюх совершенно отказал?
      Если против меня есть какие-то улики, я хочу знать о них незамедлительно.
      Чтобы высмеять их.
      Чтобы побыстрее доказать их нелепость.
      Келли, неодобрительно вздохнув, ушел за зеркало.
      Допрос вел вопреки моим ожиданиям не Гиттенс, а Керт.
      Это меня весьма смутило. Таким образом дело перемещалось из компетенции участкового детектива на уровень детектива из городского отдела по расследованию убийств. Начинало пахнуть жареным. К тому же Керт не проявлял даже видимости дружелюбия, свойственного Гиттенсу.
      Керт положил передо мной прозрачный пакетик – в нем был стакан с эмблемой отеля «Ритц-Карлтон».
      – Только что получили.
      Я внутри так и обмер. Теперь необходимо сохранить внешнее спокойствие. Не дать дыханию участиться. Не дать лицу покраснеть. Не моргать и не ерзать. Никакой реакции. Но возможно ли подобное владение собой?
      – Это стакан из комнаты, в которой ваша мать покончила с собой. На нем отпечатки ваших пальцев. Остатки жидкости содержали состоящий из барбитуратов осадок.
      За этим молчание. Керт пристально смотрел мне в глаза, наблюдая за моей реакцией.
      – Как вы объясните наличие отпечатков ваших пальцев на данном предмете?
      – Пока никак.
       – Данный предмет является орудием убийства?
      – Нет, не является. И вы это прекрасно знаете.
      – Стало быть, она выпила раствор, – сказал Керт. – Я думал, она глотала таблетки.
      Я решил не отвечать.
      – Эта улика имелась у прокурора Данцигера. Не делайте удивленные глаза. Он вас спрашивал об этом стакане? Желаете молчать?.. Ну-ну, молчите... Однако есть еще кое-что. То, как вы вместе с матерью входите в отель, запечатлела видеокамера охранной службы. Да, шериф Трумэн, ваше личико осталось на пленке. Похоже, и обычную регистрационную анкету заполняла не сама миссис Трумэн, а вы. Результат графологической экспертизы пока не готов. Но ввиду наличия видеофильма он практически излишен. Ваша мать пришла в «Ритц-Карлтон» в вашем сопровождении.
      Я надеялся, что мое лицо хранит непроницаемый вид хорошего игрока в покер. В конце концов я сын своей матери, а она умела хранить непроницаемый вид.
      – Итак, вы помогли ей уйти из жизни. Правильно? Вы ее убили.
      – Это не убийство.
      – В нашем штате подобное действие приравнено к убийству. Ведь Данцигер вам так и сказал, да? Он ездил в Мэн не для пятиминутного разговора, который все быстренько разъяснит; он ездил, чтобы предупредить вас: готовится дело для суда присяжных. Речь шла о полицейском, который совершил убийство. Ах, извините за неточность... о полицейском, который совершил самоубийство другого человека. Данцигер не мог отмахнуться от этого факта.
      – Я никого не убивал.
      – Как получилось, что ваше досье пропало из вещей Данцигера?
      – Не понимаю, о чем вы говорите.
      – Папка, в которой были документы касательно мнимого самоубийства вашей матери, оказалась пустой. Он взял ваше досье с собой в Мэн – что вполне естественно, ибо он хотел освежить все подробности дела перед встречей с вами. Следственная группа обнаружила папку в бунгало. Тем не менее документы бесследно исчезли. Нам пришлось восстанавливать все по дубликатам и по компьютерным файлам. Так где же оригиналы, шериф Трумэн?
      – Понятия не имею.
      Керт положил передо мной листок бумаги:
      – Это ваша подпись?
      Я рассеянно посмотрел на бумажку, словно на старый номер газеты или на вчерашнее меню.
      – «Департамент полиции города Версаль, – зачитал Керт. – Рапорт о пропаже огнестрельного оружия. Согласно докладу офицера Дика Жину, пистолет девятого калибра „глок-17“ пропал из сейфа для хранения улик. Офицеру Жину поручено расследовать факт пропажи. Шериф Бенджамин В. Трумэн. 29 сентября 1997 года». Позвольте высказать догадку, шериф Бенджамин В. Трумэн. Загадочным образом пропавший из сейфа «глок-17» девятого калибра так никогда найден и не был.
      – Да, мы его не нашли.
      – И куда он мог пропасть?
      – Понятия не имею.
      – Надеюсь, для вас не станет сюрпризом сообщение, что Данцигер был убит как раз из оружия девятого калибра.
      – Бросьте, Керт, «глок-17» – не единственный пистолет такого калибра. Существуют сотни других возможностей.
      – Тем не менее любопытное совпадение. Оружие огромной убойной силы вдруг исчезает из тишайшего полицейского участка в тишайшем уголке страны. И вскоре там, где ничего обычно не происходит, вдруг новое потрясающее событие – убивают человека. Причем из оружия той же убойной силы.
      – Всякие бывают случайности.
      – Ага, даже два раза подряд. Ну и как долго вы искали пропавший «глок-17»? Вас нисколько не смутило, что такая штуковина пошла гулять в ваших мирных краях?
      – Разумеется, я был крайне озабочен пропажей. Мы внимательно изучили версии, организовали поиск. Увы, все наши усилия не дали желаемого результата.
      – А ведь и у вас есть ключик от сейфа, шериф Трумэн! И вы могли взять эту пушечку!
      Я не стал отвечать на вопрос, поставленный в такой издевательской форме.
      – Шериф Трумэн, в состоянии вы мне объяснить, почему вы оказались в то утро в бунгало? Я имею в виду утро, когда вы обнаружили труп. Что вас туда привело?
      – Рутинная инспекция округи. Проверять летние домики на набережной – одна из моих обязанностей.
      – Даже зимой?
      – В особенности зимой, когда там никто постоянно не живет.
      Гиттенс, сидевший по правую руку от Керта и до сих пор хранивший молчание, счел нужным вмешаться.
      – Бен, – сказал он, – теперь самое время перестать юлить и помочь самому себе. Постарайся опередить события, пока события не опередили тебя. Ты видишь, как все одно к другому ложится. И мотив. И орудие убийства. И возможность. Данцигер выразил твердое намерение судить тебя за содействие при самоубийстве. Ты испугался и застрелил его. А потом избавился от оружия – возможно, бросил в озеро. И наконец ты уничтожил свое досье, найденное в вещах Данцигера.
      – Значит, такова ваша теория?
      – Значит, такова наша теория.
      – Мартин, вы глубоко заблуждаетесь. Я не убийца. Больше мне нечего добавить.
      Гиттенс печально покачал головой. Мой ответ его не удовлетворил.
      – Гиттенс, вы всерьез хотите моего ареста?
      – Это прокурору решать.
      – Но пока что я свободен?
      – Пока что свободен. Можешь идти – если ничего добавить не желаешь.
      – Не желаю.
      Я встал. И уже в дверях добавил:
      – Видит Бог, я не убивал!
      Спускаясь по лестнице, я уговаривал себя: это не я убил, не я. Вот до чего меня довели – я уже самому себе должен был напоминать, что я не убийца.
      И еще одно стучало в моей голове: «Найди Рауля!» Эти слова Брекстона не давали мне покоя.

      Жилище Данцигера оказалось прелестным домиком – один из четырех стоящих полумесяцем одинаковых особнячков в колониальном стиле в зеленом районе Вест-Роксбери. Веселенькие изумрудные ставни. И никакого сходства с холостяцкой берлогой. Перед домом – строгая геометрия ухоженных клумб и клумбочек, которые сохранили свой аккуратный вид по сю пору, хотя их пестователь уже довольно давно в могиле. Стены увиты плющом. Словом, хоть фотографируй для журнала «Ваш идеальный сад».
      К этому дому пригнал меня животный страх перед нависшим обвинением.
      Я искал какую-то зацепку, чтобы выйти на след Рауля.
      Возможно, в доме Роберта Данцигера есть указание на то, что он нашел человека, который десять лет назад своей наводкой нечаянно подставил Арчи Траделла под пулю.
      Теперь разгадать загадку Рауля было для меня жестокой необходимостью.
      Я угодил на место подозреваемого номер один.
      И, будучи каким-никаким полицейским, я отлично понимал, что улики против меня солидные. Даже в своих глазах я мало-помалу становился преступником! Короче, паника воткнула мне шило в одно место и подвигла на отчаянные действия.
      Я обошел дом Данцигера. Задний двор был еще краше и ухоженнее палисадника. Изысканные садовые кресла. Клетки с попугайчиками.
      Верхняя часть задней двери состояла из четырех стеклянных квадратов – эту модель я бы назвал «услада ленивых взломщиков». Кому лень карабкаться через окно – милости просим через эту вот, с позволения сказать, дверь!
      Я ткнул локтем в стекло. Ни собака не тявкнула, ни электроника не взвыла. Тишина и покой. Мой первый в жизни взлом – и хоть бы кто бровью повел!
      Без труда открыв изнутри замок, я распахнул дверь и оказался в кухне.
      Дорогая мебель, дорогая кухонная техника. А главное, изумительный порядок. Вся обычная утварь хорошего повара любовно и продуманно развешана по стенам. Кругом платочки, рукавички, рюшечки, гномики... Словом, бабья кухня!
      Я поглядел-похмыкал и направился в гостиную. Над каминной полкой висело множество фотографий. В основном сам Данцигер разного возраста – очки с массивной оправой, моржовые усы. На некоторых фотографиях рядом с Данцигером был смазливый мужчина помоложе. У меня вдруг все сложилось в голове, и я мысленно ахнул: да он же гомосексуалист!
      Забавно, это первое, что я узнал о его личности.
      До сих пор Данцигер был для меня совершенной абстракцией. Иногда я так и думал о кем – жертва преступления. То, что я видел его труп, ничего не значило. Даже то, что я беседовал с ним в Версале, ничего не значило. Данцигер остался для меня анонимным, неизвестным существом. Кстати, для большинства полицейских жертва преступления так и остается предметом. Это в принципе хорошо. Это спасает психику от перенапряга, позволяет не принимать работу слишком близко к сердцу. Только изредка – особенно когда жертвами бывают дети – профессиональная отстраненность перестает срабатывать.
      Теперь, когда я увидел, как Данцигер жил, он обрел в моих глазах человеческие черты.
      На одном снимке Данцигер и его друг стояли во фраках на фоне какого-то светского сборища. На другом они были на берегу моря, Данцигер нежно обнимал друга за плечо.
      Я стал систематически просматривать все шкафы и ящики, даже в аптечку в ванной комнате заглянул.
      На втором этаже был небольшой рабочий кабинет. Тут я взялся за работу всерьез. Папок и бумаг хватало; я хотел найти что-нибудь связанное с делом Траделла.
      Не знаю, сколько времени я провел за этим занятием, но увлекся я чрезвычайно.
      – Что ты, голубчик, тут делаешь?
      Я подпрыгнул на стуле самым буквальным образом и выронил из рук папку, которую в этот момент просматривал.
      – Ах ты Господи, мистер Керт! Как вы меня напугали! Зачем вы так тихо подкрались?!
      – Я тебя спрашиваю: что ты тут делаешь?
      – Я... о... о... обыскиваю.
      – А ордерок на обыск у тебя имеется?
      – Ордер на обыск в доме покойного – кому он нужен?
      – Любопытная философия. Конечно, настоящему копу ордер в этом случае не нужен. Да только ты, деревня, полицейский лишь у себя дома, в Версале. А тут ты никто, штафирка штатская. Стало быть, ты нарушил границы собственности. И я тебя по праву арестую. Я тебя давно предупреждал – не суйся не в свое собачье дело. Тут тебе не там!
      – Хотите арестовать меня за незаконное вторжение? Валяйте.
      – А ты не задирайся. Не то напросишься.
      По его мрачному виду не поймешь, на что я могу напроситься – на арест или на мордобой. Впрочем, у Керта всегда рожа боксера за секунду до первого удара!
      – Ты и так по уши в дерьме. А если я тебя зацапаю в доме Данцигера, дела твои и вовсе плохи.
      Он прав. Чертовски прав. Я в отчаянии потер виски кулаками. Жест мелодраматический. Но и ситуация уже отдавала дешевой мелодрамой.
      – Что конкретно ты искал? – спросил Керт.
      – Сам толком не знаю.
      – Мы уже обыскали дом самым тщательным образом. Так-то вот... Кончай придуриваться, Трумэн. Что конкретно ты искал?
      Я задумчиво пожевал губы – и решился:
      – Вы мне ни за что не поверите.
      – А ты попробуй. Я человек, способный удивить.
      Мне ничего не оставалось, кроме как довериться ему.
      – Я знаю, в связи с чем Данцигер был убит.
      – Ах вот как! Ну и в связи с чем?
      – Он вернулся к давнему-предавнему делу об убийстве Арчи Траделла. По моему мнению, он обнаружил истинного убийцу.
      – И кто же, по вашему мнению, этот истинный убийца? Брекстон?
      – Не знаю. Пока что.
      – Откуда же у вас такая удивительная информация?
      Не моргнув глазом я выпалил:
      – От Брекстона!
      Керт неожиданно расплылся в детской улыбке.
      – Какая прелесть! Рассказывайте дальше – люблю сказки.
      – Керт, это очень серьезно. Вы должны разобраться. Вы должны!
      – С какой стати?
      – Потому что я не вру. И потому... потому, что это ваша работа, черт возьми. Ваша работа – разбираться.
      – Что ж, давай разберемся. Только при одном условии: шутки в сторону. Выкладывай мне все – все! – что знаешь. Без всего этого юридического дерьма – права обвиняемого, «без адвоката говорить не буду»...
      – Согласен. Я вам расскажу все как на духу. Только вы уж возьмитесь за дело всерьез, без дураков. Умоляю вас, для меня это жизненно важно.
      – Хорошо, – сказал Керт. – Колись!

      Поворотные пункты истории сами участники исторического процесса, как правило, не замечают. Только позже, много позже, глядя назад, они удивляются: и как мы проглядели! Ведь все было очевидно!
      Вот и я сегодня, задним числом, ясно вижу: тот день, когда Керт и Гиттенс предъявили мне улики в комнате для допросов, был поворотным моментом, когда обвинение против меня не то чтобы разом лопнуло, а как-то рассосалось, перестало быть актуальным.
      Едва предъявив мне «неоспоримые улики», следствие вдруг забросило меня и пошло по другому следу.
      Такое в уголовных расследованиях случается сплошь и рядом. Детективы сообща наваливаются на одну версию, потом вдруг возникает новый подозреваемый, и все разом, дружно, словно по команде, как эскадра в море, поворачиваются и ложатся на другой курс.
      Громкие слова типа «нить расследования» – литературная выдумка. В реальности существует хаос версий, из которого следствие выхватывает то одно, то другое. Та версия, которая стала на время популярна, определяет угол зрения следователей – что они ищут, что видят, что игнорируют и так далее.
      Однако мне как «участнику исторического процесса» в тот день отнюдь не было ясно, что я уже – так быстро и неожиданно – «наскучил» следствию и оно переключилось на другого подозреваемого.
      Поэтому два следующих дня – субботу и воскресенье – я провел в состоянии тихой истерики. Не зная, что предпринять, я без устали прокручивал в фантазии худший вариант – как мне предъявляют ордер на арест, как меня допрашивают уже в качестве официального обвиняемого, как меня водворяют в тюрьму...
      В тот понедельник, третьего ноября, мы с Келли с утра направились в суд на повторное слушание по делу Макниза.
      На этот раз Макниз выглядел еще более развязным и самодовольным. И действительно, ему было от чего радоваться и выглядеть уверенным.
      Адвокат Бек сообщил судье об убийстве единственного свидетеля по делу – Рея Ратлеффа. Поскольку все обвинение основывалось исключительно на показаниях покойного Рея Ратлеффа, адвокат потребовал прекратить дело за недостатком улик.
      Судье Беллу такой поворот был, разумеется, не по душе. Он понимал отвратительную подоплеку происходящего, однако зацепиться ему было не за что.
      Он предоставил слово Кэролайн Келли.
      – Вы по-прежнему настаиваете на обвинении?
      – Да, ваша честь. Со смертью Рея Ратлеффа дело нельзя закрыть. Существует другая улика – кровь убитого на туфлях обвиняемого. Это доказал лабораторный анализ.
      Судья оживленно вскинул брови, затем поскучнел.
      – Кровь на туфлях? И только? А вы можете доказать, что кровь попала на туфли обвиняемого именно в момент убийства?
      – Нет, ваша честь.
      Судья Белл горестно покачал головой:
      – Не можете... Итак, вы настаиваете на продолжении дела?
      – Нет, ваша честь.
      Впервые я видел Кэролайн Келли в ситуации, когда она уступает без борьбы.
      – Ходатайство защиты удовлетворено, – отчеканил судья. – Дело закрывается за недостатком улик.
      Макниз издал малопристойный торжествующий клич.
      – Мистер Бек! – рявкнул судья. – Поставьте вашего клиента в известность...
      Тут он осекся и махнул рукой. Что за радость наказать Макниза грошовым штрафом за неуважение к суду, если у него есть все основания этот суд не уважать и плевать на правосудие, которым он так славно манипулирует! После драки кулаками не машут.
      Судебный пристав уже снимал с Макниза наручники и ножные кандалы.
      Тут же к нему порхнула смазливая мексиканка, обняла за талию.
      Керт, сидевший рядом со мной и Келли, набычился хуже обычного. Минуту он крепился, потом вскочил со сжатыми кулаками. Келли почуял недоброе и сразу повис у него на рукаве.
      – Успокойся! Не стоит связываться! Остынь!
      Но Керт, волоча за собой Келли, побежал вслед за Макнизом. Я последовал за ними.
      В какой-то момент Келли отпустил Керта – дескать, ну тебя, дурака! Поступай как знаешь!
      Керт подскочил к Макнизу в коридоре. Адвокат Бек первым увидел приближение опасности и оттолкнул Макниза в сторону. Затем быстро вклинился между следователем и своим подзащитным.
      – Мистер Керт! – возмущенно воскликнул он. – Опомнитесь, мистер Керт!
      – Я тебя, ублюдка, все равно достану! – закричал Керт. – Я тебя, гниду, в порошок сотру!
      Келли положил руку на плечо Керта.
      – Прекрати! Тебе впаяют за угрозы!
      Керт сбросил руку Келли со своего плеча.
      – И дружку своему Брекстону передай – я и его достану!
      – Не понимаю, что этот педераст от меня хочет? – с насмешкой в голосе произнес Макниз. – Первый раз вижу такого козла. А насчет меня достать – хрен тебе, коп вонючий. И Брекстона вы никогда не дожмете!