Но Сулейман прекрасно осознавал свои ошибки. Султан Селим Угрюмый никогда не допустил бы такой ситуации — сидеть на острове в беспомощном состоянии в шатре под ветвями деревьев, поливаемых дождем. Селиму было знакомо чувство упоения войной. Он знал, как упредить противника скоростным маршем, напугать его внезапной атакой или иным неожиданным маневром. Важно было никогда не стоять на месте, не оказаться жертвой планов неприятеля и его беспощадного удара…

Из дневника известно, что в периоды затишья Сулейман ездил в места, где росли сады, посещал развалины древних крепостей Родоса, в которых в глубокой древности проживали викинги. Султан приказал восстановить крепости из развалин, чтобы армия могла разместиться в них на зимний период. Наблюдая за восстановлением садов и древних замков, он мог хотя бы ненадолго отвлечься от грохота орудий и зрелища измученных лиц своих людей.

Султан приказал, чтобы из Египта на остров доставили новые припасы, а из Анатолии — новые контингента янычар. Чтобы продемонстрировать армии свое намерение остаться на Родосе, сам переехал из шатра в каменное строение. Среди солдат распространилась весть, что султан не собирается снимать осаду.

Действительно, из всех альтернатив снятие осады было наихудшей. Это означало бы, что гибель тысяч его людей была напрасной — следствие нелепой ошибки Сулеймана, который не знал, как вести войну.

Миновал октябрь. Сулейман больше не предпринимал всеобщего штурма. Когда же даже янычары стали сбиваться в группы и жаловаться, приказал кораблям поддержки сняться с якорей и укрыться в бухтах континентального побережья. Таким образом, все увидели, что возможность отступления исключена.

Остался позади ноябрь. Сулейман решил взять противника измором, рассчитывая, что со временем у него кончатся запасы продовольствия. При этом стремился, насколько возможно, беречь свои силы, в основном полагаясь на беспокоящий огонь артиллерии и минные подкопы. И только в ночные часы он предпринимал попытки отвоевать хотя бы ярды в лабиринте каменных строений крепости.

1 декабря он применил новое оружие. Невооруженный гонец, пробившийся в крепость, сообщил христианам, что султан готов снять осаду на прежних условиях: рыцари и население могут остаться или выехать, сохранив свободу вероисповедания, оружие и имущество. Это не было официальное предложение, а всего лишь уведомление. Весть о нем распространилась по всем уголкам Родоса. И неожиданно оказало психологическое воздействие на измученных защитников крепости.

"Этот прием оказал противнику гораздо большую услугу, чем что-либо еще, — писал Ричард Ноллес, хроникер последнего периода Елизаветинской эпохи. — Противник мало-помалу добивается успехов, ставит защитников в такие экстремальные условия, что они рады снести свои дома, чтобы на их месте можно было построить новые укрепления и уменьшить площадь города, окружив себя новой линией траншей. Так что через небольшой промежуток времени они уже не могут сказать определенно, где именно строить укрепления. Противник проник за стены города. Он занял участок почти в двести шагов в ширину и сто пятьдесят шагов в глубину.

Сулейман, которого убедили, что нет ничего лучшего, чем милосердие, откомандировал Пири-пашу убедить жителей Родоса начать переговоры с целью сдачи их города на разумных условиях… У многих из тех, кто во время штурма не испытал страха за свою жизнь, после того как противник предложил переговоры, появилась надежда на сохранение жизни. Они стали обращаться к Великому магистру с просьбами позаботиться о безопасности людей. Силы защитников были ослаблены, а их моральный дух подорван.

И не только это: длительные испытания и рукопашные бои за каждую улицу и дом измучили людей, теперь страдающих от зимних морозов. Дель Исл Адам и его выжившие офицеры — сто восемьдесят рыцарей, которые должны были командовать полутора тысячами вооруженных людей и греческими жителями города, не ждали ничего другого, кроме безжалостной расправы, когда турецкие войска ворвутся в город. Они ждали помощи от Европы. В первые дни осады послали в европейские столицы гонцов, задачей которых было убедить европейских правителей, что стены Родоса выстоят, если рыцари получат свежее подкрепление и порох.

Великий магистр, — свидетельствует далее Ричард Ноллес, — послал одного из рыцарей в Испанию к императору Карлу, другого — в Рим, к итальянским кардиналам и рыцарям. Оттуда гонцы были посланы во Францию с письмами к французскому королю, в которых у христианского правителя вымаливалась помощь для города, осажденного с суши и моря. Но все было напрасно. Потому что эти правители, занятые бесконечными взаимными дрязгами и зацикленные на мелочных интересах, лишь хвалили послов с Родоса за их мужество, но оставляли их без всякой надежды на помощь".

Дель Ислу Адаму пришлось сделать горький выбор. Согласно его собственному кодексу чести, это была не капитуляция. Никто из его сподвижников не был уверен в том, что султан сдержит свои обещания. С другой стороны, дальнейшее сопротивление стоило бы жизни тысячам горожан, греческих христиан, которых уже сломило испытание войной.

Магистр запросил три дня перемирия и получил их. Однако случилось одно из злоключений, которое в напряженной ситуации действует как зажженная спичка, поднесенная к пороху. Ночью при потушенных огнях к рыцарям прибыл корабль с Крита, предназначенный для перевозок бочек с вином, но доставивший сотню добровольцев, которые отправились на Родос вопреки возражениям Синьоры Венеции. Турки, естественно, придали прибытию этого корабля гораздо большее значение и сочли его за нарушение перемирия.

Затем один упрямый француз послал в группу янычар, которые, пользуясь перемирием, пришли поглазеть на стены цитадели, два ядра. В результате турки предприняли яростный штурм этого сектора стены.

Цитадель выдержала и этот штурм. Великий магистр заслушал отчет Габриеля Мартиненго, руководившего обороной. Тот подытожил положение следующим образом: защитники нуждаются в порохе двенадцать часов в сутки, но пороховой завод у бухты больше не может это обеспечить. Живой силы осталось только для защиты нескольких секторов стены. Оборона не сможет выдержать всеобщего штурма, если он продлится более двенадцати часов.

Дель Исл Адам выслушал отчет инженера, мнения офицеров и горожан. Все высказались за капитуляцию, и магистр согласился с ними. Направил в лагерь турок гонца с известием о капитуляции, осада прекратилась.

Затем случилось невероятное. Сулейман подтвердил свои прежние условия сдачи города, настойчиво разъясняя, что церкви не будут превращать в мечети, а горожан обращать в магометанство, у них не станут отбирать детей. Те, кто захочет оставить остров, могут сохранить свое оружие и имущество. Турецкие корабли доставят их на Крит.

Рыцарям было трудно в это поверить. Когда невооруженные янычары устроили у ворот беспорядки — их участники входили в подкрепления, прибывшие с континента, и были обозлены запретом на грабежи, — дель Исл Адам пошел под дождем в сопровождении одного спутника прямо в резиденцию султана. Состоялась встреча двух руководителей — солдата Запада и нового повелителя Востока. Сулейман передал Великому магистру «облачение чести» и сказал Ибрагиму:

— Жаль, что такой прекрасный старик должен покинуть свой дом.

Султан послал янычар из своей гвардии прекратить беспорядки. Более того, предпринял меры для восстановления некоторых разрушений, происшедших за последние пять месяцев. Затем нанес ответный визит противнику, словно это был его лучший друг.

До этого момента не было прецедента, чтобы правящий монарх Востока отважился без охраны проходить через боевые порядки христиан. Совершая такой визит, Сулейман полагался лишь на слово Великого магистра, гарантировавшего безопасность султана. Когда Сулейман въехал в город через взорванные ворота почти без сопровождения за исключением одного паши и Ибрагима в качестве переводчика, он сделал важный шаг к лучшему взаимопониманию с традиционным врагом.

Спешившись во дворе дома дель Исл Адама, султан приблизился к изумленным рыцарям и объяснил им, что приехал справиться о здоровье их почтенного господина. На фоне внушительного входа в замок, выложенного из серого гранита, стройный молодой человек в облачении белого и золотистого цветов выглядел дружелюбным и веселым. Впервые встревоженные христиане поверили, что султан сдержит данное им слово относительно условий капитуляции.

Позже, когда в замок прибыла охрана из янычар, рыцари удивились еще раз.

— Турки вошли, печатая шаг, без единого слова, — высказался один из рыцарей.

Немного расслабился даже суровый воин дель Исл Адам, который, по преданию, якобы сказал:

— Вы заслуживаете всех похвал, потому что покорили Родос и проявили милосердие.

Эвакуация рыцарей с острова происходила согласно договоренности. Когда рыцари благополучно добрались до Крита, они обнаружили там венецианский флот в полном отсутствии боевой готовности. Командование флотом получило приказ не предпринимать никаких операций против турок, если с их стороны не возникнет угрозы Кипру. В Риме собралось две тысячи добровольцев, готовых идти на помощь Родосу, но им не было предоставлено ни одного судна.

Император Карл V отреагировал на потерю острова с присущей ему иронией.

— Ничто в мире, — сказал он, — не было утрачено столь безболезненно, как Родос.

Он был не прав. До утраты Родоса существовала по крайней мере иллюзия, что европейцы в случае необходимости могут объединиться в крестовом походе. Было ощущение, что, несмотря на внутренние распри, христианская Европа представляет собой нечто целое. Но после сдачи острова и эвакуации с него рыцарей при милостивом покровительстве турецкого султана иллюзия единства развеялась, остались лишь воспоминания о славных временах римских цезарей и Карле Великом.

Еще несколько лет оставшиеся в живых рыцари Родоса в тревоге бродили по средиземноморским странам, посещали европейские дворы, где безучастно выслушивали их просьбы о предоставлении новой цитадели. В этих ветеранах было действительно нечто курьезное. Монархи, принимавшие их из вежливости, преодолевая зевоту, выслушивали рассказы рыцарей о том, как они выдержали в течение пяти месяцев четырнадцать штурмов крепости. Эти израненные бойцы носили повсюду в своих сердцах память о последнем павшем бастионе Святого Георгия.

Только спустя семь лет император Карл предоставил рыцарям неуютный скалистый остров Мальта, расположенный далеко на запад от Родоса в узкой горловине моря между Сицилией и побережьем Африки.

Между тем, отвоевав Родос, турки приобрели свой первый оплот на море.

После того как рыцари покинули Родос и были отданы необходимые распоряжения, султан покинул остров. Он не стал допрашивать Мартиненго, под руководством которого велись фортификационные работы, самостоятельно изучать столь эффективные оборонительные сооружения. Сулейман стремился лишь к одному — поскорее покинуть остров и никогда сюда не возвращаться. Тем не менее он нашел время, чтобы вознаградить несколько гречанок, опытных пловчих, за оказание помощи туркам в передаче во время осады посланий в город и из него.

По европейским меркам довольно странно выглядит то, что большинство горожан-греков предпочло остаться в своих домах под турецким владычеством. Но феодальное правление рыцарей им отнюдь не казалось благом. Турки же на пять лет освободили греков от налогов, и только после этого они обязаны были платить годовой налог за владение домом в размере десяти серебряных монет. От них не требовали никаких выплат за содержание скота или виноградников, а дочери греков не подвергались домогательствам со стороны турок.

В Константинополе султана ждал с поздравлениями Меммо. Сулейман не верил в искренность расточаемых им похвал в адрес победителей. Венецианский посол лгал очень льстиво и складно. Султан забавлялся, слушая искусно построенные лживые фразы. Ибрагим бесстрастно переводил их. Конечно, султану льстило, что посланник некогда могущественной европейской державы признавал его достижения, однако в целом он питал к Меммо, не знавшему меры в потреблении мяса и вина, неприязнь.

В то же время Сулейман относился с сочувствием и невольным уважением к своему противнику Великому магистру. Белобородый воин был предан своей религии и кодексу чести. Разумеется, его религиозные убеждения опирались на Евангелие, не на Коран, но важным было то, что у старика была вера.

Много лет назад Касим учил Сулеймана, что на свете существуют только три типа истинно верующих людей, владеющих Книгой — преданием. Самые древние из них евреи, хранящие Тору. За ними следуют христиане, владеющие Евангелием, и, наконец, мусульмане, имеющие Коран. Приверженцы каждой из этих религий имеют своих пророков, будь то Моисей или Авраам, Иисус или Мухаммед. Сулеймана необычайно волновали вопросы религиозной жизни. Несмотря на толкования имамов, он не был уверен в том, что мусульманин, относящийся к религии небрежно, может быть равен с точки зрения Откровения христианину, следующему слову и духу своей религиозной веры.

Итак, в звездный час триумфа султана мы обнаруживаем, что Сулейман был верен своему слову, весьма осторожен в суждениях, податлив лишь к той лести, которая тешила его гордость, и еще он вынашивал путаную идею братства людей.

Эта идея не была его собственным изобретением. Как сын Селима, Сулейман вырос в уединении, соприкасаясь, однако, с двумя весьма деятельными братствами. Вокруг него бродили дервиши орденов Мавлави и Бекташи. Одни из них были жизнерадостными с символическими кружками для милостыни, другие — отрешенными от жизни отшельниками гор. Это были весьма чувствительные люди. Дервиши смеялись, скоморошествовали, горевали по поводу несчастий, с которыми приходилось сталкиваться.

— Нас нельзя сосчитать, — говорили они, — нас нельзя уничтожить.

Даже янычары в казармах образовывали своеобразные братства. Невозможно было обидеть янычара без того, чтобы за него не заступились его товарищи — «йолдаши». Помощь одному из этих молодых воинов влекла за собой благодарность всех его друзей. В этом смысле Сулейман и воспринимал Великого магистра как главу братства.

Он часто думал и о роли папы римского. Считал его главой христианского братства, таким, каким был шейх-оль-ислам (муфтий) для мусульман. Религиозный авторитет внушал туркам благоговейное уважение. Однако политическая роль папы, уединившегося в своей резиденции в Риме, была туркам не совсем понятна.

Сулейман высоко ценил преданность, доверие, хорошо понимал нужды простого народа, его неустанное стремление к лучшей жизни. Национализм европейских монархий был ему неведом. Не был он знаком и с европейской знатью, если не считать венецианских дипломатов.

В то время султан стремился выработать собственное понимание отношений между правителями государств. Если бы правители служили своим народам и поддерживали между собой дружеские отношения, то ведь и простым людям жилось бы в этом случае лучше, чем под властью такого, например, правителя, как султан Селим.

Если бы правителей связывали узы дружбы…

Сулейман осторожно поделился своими размышлениями с Ибрагимом. Но ему не хватало слов, чтобы облечь мысли в яркую, выразительную форму, он был неважным оратором. Отчасти из-за этого, отчасти из-за желания, продиктованного восточным образом мышления, подвергнуть самоуверенного грека испытанию Сулейман начал разговор в форме вопроса:

— Может ли между правителями существовать такая же дружба, как между простыми людьми?

Ответ был получен незамедлительно. В голосе Ибрагима прозвучала ирония.

— Господин двух миров, разумеется, может удостоить своей дружбой ищущего ее. Во время пира все гости становятся близкими друзьями хозяина. Другое дело, если пришел нищий.

Сулейман обдумал ответ, не обращая внимания на иронию визиря и отметив в ней некоторый вызов. Талантливый Ибрагим никогда не забывал о том, что прожил свою жизнь на службе у менее способного турка. Правда, тщательно скрывал эту инстинктивную обиду.

— Но пожалуй, — добавил грек после короткой паузы, — ты можешь добиться этим гораздо большего, чем даже достиг Мехмет Завоеватель. Этим можно разоружить врагов, одновременно увеличив доверие тех, кто думает так же, как ты. Миролюбие в качестве оружия было бы чем-то новым и необычным в наше время. Такое может себе позволить только очень сильный правитель. Ну, представь себе; как ты смутишь Меммо, если протянешь ему руку дружбы? — Грек улыбнулся своему предположению. — Хотелось бы мне взглянуть на его лицо в подобной ситуации. Почему бы дипломатам не ходить с кружками для милостыни, а дервишам не заседать в руководящем совете!

Сулейман попытался представить то, о чем сказал грек, и улыбнулся:

— Хотелось бы и мне увидеть такое наяву.

Ибрагим мгновенно оценил блага, которые сулила идея его господина. Венецианцы получат привилегию быть первыми друзьями турок, а венецианский флот стоит того, чтобы им пользоваться. Греческое меньшинство получит больше прав, а Ибрагим был греком. Кроме того, в Юго-Восточной Европе вокруг Дома Османов сплотится группа людей, добивающихся мира. Ибрагим будет весьма рад действовать в составе такой лиги воинов мира против главы Дома Габсбургов, руководившего воинственной империей.

И еще. Проницательный ум грека стремился учесть самые отдаленные возможности. Новая идея Сулеймана могла воодушевить угнетенных европейских крепостных раятов, простой народ, крестьянство. Но если будет возможно убедить одно-два поколения турок не прибегать к оружию, они значительно ослабнут. Ведь не зря среди турок ходит изречение: «Отними у людей оружие, и они утратят силу».

Воодушевление вновь сменила горечь. Только Сулейман с непобедимой армией наготове мог разыгрывать роль гуманиста в эпоху войн.

Тем не менее он был серьезен в своих намерениях. Осада Родоса произвела на молодого султана неизгладимое впечатление.

По возвращении в Константинополь его поразил восторженный прием горожан. Когда Сулейман выехал из Больших ворот, чтобы отправиться в мечеть на пятничный намаз, по обеим сторонам дороги, подметенной и посыпанной песком, стояли толпы людей. Впереди него скакали верхом паши в кафтанах, отороченных по краям мехом. Позади султана ехали Ибрагим и оруженосцы в белых сатиновых накидках, вышитых золотом. По бокам находились лучники его личной гвардии, настороженные, как цепные псы.

Зрители вытягивали шеи, чтобы хорошо рассмотреть проезжавшего султана. Бросали перед ним роскошные цветы, становились на колени, чтобы подобрать песчинки, разлетавшиеся из-под копыт его скакуна. Люди бормотали его имя в сочетании со словом «счастливый».

Удача сопровождала Сулеймана как невидимый благожелательный ангел. Падение Родоса. Рождение сына от Гульбехар. После Родоса подчинились многие другие острова и крепости в отдаленных землях. Посыпались послания с поздравлениями не только из Венеции, но также от наместника в Мекке, крымского хана. Против всяких ожиданий прислал поздравление злейший враг — шахиншах Персии. Пришло поздравительное послание из почти незнакомой Москвы.

И все же, когда Сулейман приехал и встал на колени в отведенном ему месте сумрачной мечети, он физически ощутил запах свежей выкопанной земли во время рытья траншей, смрад, исходивший от больных и раненых, которые лежали на влажной земле Родоса. На лбу султана выступил холодный пот, прошибавший его по ночам, когда он ворочался под шерстяным покрывалом в хижине, которую упрямо отказывался покинуть. Он мучился в ней один, слушая, как стекают на крышу с веток капли дождя, укоряя себя за опрометчивость и безвыходное положение.

Об этом он никому не рассказывал. Во-первых, потому, что султан османов не мог достаточно ясно и четко объяснить свои дурные предчувствия или надежды. А во-вторых, он не считал нужным вообще что-либо объяснять. В своем лаконичном дневнике Сулейман записал обычную фразу: «Аллах подарил победу падишаху». Однако после Родоса в его дневнике постоянно упоминаются дождь, буря, люди и животные, увязшие в грязи и страдающие от болезней, а также разливы рек и снова дождь, дождь, дождь. Такие записи стали его навязчивой идеей.

Отвращение к войне после Родоса обнаружилось и в поведении султана. На следующую весну уже не били в барабаны в честь очередной завоевательной кампании. Такие кампании вообще не проводились в течение трех лет. Это была первая передышка в войнах с тех пор, как четырнадцать лет назад Селим извлек из ножен меч Османов.

Но пользование мечом входило в обязанности турецких султанов. За умиротворенной территорией лежала «зона войны» — земли гяуров, которые мусульмане были обязаны покорять силой оружия. Со времен Эртогула эта священная обязанность исполнялась неукоснительно, исключение составил короткий период правления деда Сулеймана — султана Баязида, отшельника и мечтателя. Так что, положив конец завоевательным походам, Сулейман нарушил бы древний обычай. Он не мог себе представить, к каким последствиям это привело бы.

В то же время молодой правитель решительно изменял средства и методы ведения войны. Он избавился от того, что называлось армией старого типа. А для него это значило больше, чем, например, для Генриха VIII смена кабинета министров. Потому что в эпоху правления Османов руководители режима несли прямую ответственность за все, что происходило в нижестоящих инстанциях. Дряхлеющий Пири-паша владел печатью падишахства и на самом деле нес на себе бремя административных обязанностей.

Когда Сулейман сообщил Пири-паше об освобождении его от административных обязанностей, резко очерченное лицо старика сморщилось в печали. Казалось, он не мог поверить, что не совершил никаких промахов. Как бы в оправдание Пири-паша стал бормотать что-то о новой разновидности ярко-красных тюльпанов, которые он теперь вырастит.

Сулейман знал, что лошади так привыкают к постромкам, что на вольном выпасе рвутся за изгородь, когда видят проезжающий обоз.

— Теперь ты сможешь выращивать свои цветы, Пири-паша, — поддержал он старика. — Клянусь, сможешь полностью располагать своим временем.

Но когда султан сообщил о громадной пенсии в двести тысяч асперсов, которую он назначил отставному визирю, Пири-паша поблагодарил его за доброту без всякой радости. Теперь деньги мало что значили для него.

Хотя высокопоставленные лица режима ожидали это, они все-таки не смогли скрыть досады, когда султан назначил первым визирем падишахства Ибрагима. Грек получил столь высокое назначение через головы чиновников, занимавших более важное, чем он, положение. Кроме того, Ибрагим был удостоен звания бейлербея Румелии — командующего Европейской армией. Это возложило на него бремя ответственности, равное его новому положению. (Два других паши были ветеранами-албанцами, косноязычными и склонными подремать прямо в поле в перерыве между сражениями.) Перед назначением состоялась беседа султана с греком. Сначала Ибрагим не хотел принимать столь ответственный пост. Его беспокойный ум почуял в нем немало опасностей. Ведь могло возникнуть недопонимание между ним и султаном, кроме того, его постоянно будет преследовать шепот завистников. Вспоминая Селима, грек опасался припадков гнева и со стороны Сулеймана. Но султан мотивировал назначение Ибрагима визирем так убедительно, что тот стал прислушиваться. Султан доказывал, что желает видеть в нем не просто слугу, но деятеля, способного разобраться во всех сложностях управления падишахством. Сулейману был нужен визирь с творческим, а не обычным умом. До сих пор не было прецедента, чтобы султан и визирь были так молоды. Но что в этом плохого?

Все еще колеблясь, Ибрагим попросил своего господина дать обещание, что тот и сделал:

— Я никогда не уволю тебя со службы по капризу.

Этому новый Носитель бремени поверил. Он знал, Сулейман не способен нарушить обещание.

Так рядом с султаном появилось его «второе я», человек, способный решать задачи государственного управления, пользуясь советами, предостережениями и призывами Сулеймана, который сам при этом мог оставаться в уединении. Это был смелый эксперимент. У руля государства был поставлен безвестный выпускник школы, иностранец, блестящий ум в падишахстве. Сулейман умел подбирать людей.

Султан постарался предать своему выбору возможно более широкую огласку. Ибрагиму в соответствии с его новым статусом полагалось двенадцать гребцов для личной барки, пять конских хвостов в штандарт, который перед ним несли. Грек должен был взять в жены сестру султана.

Возможно, в будущем османские правители и будут считать само собой разумеющимся наделение фаворитов высшей властью, но Сулейман был первым, кто это сделал.

Очень скоро, подбирая себе штат чиновников, Ибрагим назначил способного Луиджи Гритти драгоманом Высокой Порты, то есть чиновником по дипломатическим связям. Гритти, разумеется, оставался венецианцем и христианином. Ибрагим так же полагался на смышленого Гритти, как Сулейман на него самого.

Итак, в годы перемен (1523 — 1525) Сулейман повернул от устаревшего традиционного образа мышления турок к западному образу мышления. Отмечалось, что он стал разговаривать с выходцами из его европейских владений — сербами и хорватами — на их родном языке. Одним из его собеседников был выпускник школы Соколли, ставший помощником Искандера Челеби, главного казначея.

Когда умер муфтий — а сместить его с поста было не под силу самому султану, — его место занял Кемаль, философ и большой знаток шариата. Получил свое место во властной иерархии с титулом паши и Касим, бывший наставник Сулеймана. Кемаль и Касим отличались большой интеллигентностью, основанной на прекрасном образовании.

Правящий османский режим покоился на личных связях. Его отличие от других правящих систем состояло в резкой отгороженности от остального населения падишахства. Вероятно, потому, что правящий слой включал выпускников школ «посвященных детей».

Во время перемещения по огромным пространствам Персии и Византии турки усвоили, что семья султана и его хозяйство не должны быть связаны с государственными органами власти. В хозяйстве Сулеймана все — от главного оруженосца до семейной конюшни — предназначалось только для обслуживания султана.

В таких условиях управление падишахством лежало на плечах трех визирей, или министров. По очереди они возглавляли Диван, или Совет, который заседал в Зале присутствия и заслушивал всякого, кто приходил на заседания по делам управления государством. Слушались дела мгновенно, достаточно было произнести несколько слов, как в те давние дни, когда в советах участвовали всадники, съехавшиеся к шатру хана.

Ответственность за ведение финансовых дел нес главный казначей, но все финансовые документы проходили через Калем, центральную канцелярию. Секретари канцелярии вели учет документов с беспощадной точностью.

Была в османском режиме и еще одна особенность. Османы держались древнего представления, что все население должно быть готово к войне. Все чиновники имели соответствующие воинские звания, за исключением небольшого числа секретарей, занимавшихся ведением учетных книг в домашних хозяйствах. Офицеры регулярной армии, например ага сипахи, имели в подчинении свой штат казначейства и учета.

Помимо центральной власти Константинополя существовало восемь бейлербеев, ответственных за управление административными округами падишахства. Каждый из них имел казначейство и канцелярию. Санджакбеи со своими небольшими штатами чиновников управляли ограниченными районами по всем провинциям. Естественно, все они одновременно являлись органами мобилизационной системы на случай войны. Бейлербей Анатолии руководил набором рекрутов в азиатской части падишахства.

Выходило так, что обязанности были закреплены за определенными лицами и их выполнение зависело от способностей этих людей. Бейлербей Анатолии, получая каждый год фиксированную сумму дохода от налогов, должен был сформировать определенное число полностью экипированных и обученных воинов, готовых явиться по первому требованию центра. Чиновники такого ранга сами не платили налогов, они получали жалованье из государственной казны и не имели право заниматься какой-либо коммерческой деятельностью.

Шариатские судьи были отделены от динамичной политической силы в лице правящего слоя режима, состоявшего из выпускников светских школ. Они обучались в религиозных учебных заведениях и осуществляли свои юридические функции, исходя из толкования Корана. Венецианский дипломат Маркантонио Барбаро охарактеризовал ситуацию весьма точно: «В то время как вооруженные силы находились под властью лиц христианского происхождения, выполнение юридических обязанностей взяли на себя лица турецкого происхождения».

В условиях сложившегося военно-политического режима и юридической власти малые народы падишахства — греки, армяне, евреи, болгары, черкесы и другие — придерживались своих обычаев и порядков. Немусульмане выплачивали харадж, основной налог, и посещали свои церкви.

Пока в правительственных органах падишахства находились честные, целеустремленные люди, эта система, основанная на взаимной ответственности, работала хорошо. В то же время она представляла собой жесткий каркас, трудно поддающийся переменам. Турки поголовно были привержены к старым обычаям и привычкам. В попытках изменить их жизнь Сулейман мог полагаться только на изменение наиболее важных законов, как способ постепенных перемен, или назначение творческих людей на административные посты, как способ ускоренного развития.

Наиболее радикальной его реформой, совершенной в самый короткий срок, было наделение первого визиря, который раньше значил чуть больше, чем глава Дивана, значительными властными полномочиями. Теперь Ибрагим реально руководил правительством, как бы проходя испытательный срок в качестве премьер-министра. Сулейман справедливо ожидал, что он по собственному почину сделает значительные нововведения. Но Ибрагим не мог себе представить характера этих нововведений.

Между тем ответственность за решение вопросов от назначения пенсии управляющему гарнизонной конюшни в Мосуле и до объявления войны или заключения мира целиком лежала на самом султане. Хотя вмешательства монарха в повседневную жизнь не предполагалось, он был обязан замечать малейший конфликт и решительно пресекать сползание общества к кризису.