– Как прикажете понимать это? – спросил я, удивленный его последними словами.

– Вы поймете, но в свое время. Раз уж судьба свела меня с вами, пусть будет, чему суждено быть, – и дал мне визитную карточку, перед тем записав на обратной стороне не подлежащий разглашению номер домашнего телефона. – Silentium Universi объясняется финансовыми лимитами, – сказал он, понизив голос. – Наше богатое государство отдает бедным странам 0.3 процента своего дохода. Почему вне Земли должно быть иначе? Полагать, что Космос был ничейным пространством, не знавшим правовых норм, сфер влияния, проектов бюджетов, охранительных пошлин, пропаганды и дипломатии, пока там не появилось человечество, – значит уподобляться младенцу, которому кажется, что, пока он не сделал первой кучки, никто этого не умел. Дилемма исчезла только тогда, когда от естественников она перешла к нам. Ведь они, господин Тиши, и вправду что малые дети. Им кажется, будто тот, кто имеет на текущем счету десятка два солнц, уравновешенный энергобаланс, а в астрофинансовом резерве что-нибудь около 10^49 эргов, швыряет этим добром направо и налево, без счету: сообщает и извещает, шлет в пустоту промышленные лицензии, совершенно бесплатно – да что там, с чистым убытком, делится технологической, социологической и Бог весть какой еще информацией, просто так, от чистого сердца – или органа, который ему заменяет сердце. Все это сказки, дорогой господин Тиши. Как часто, разрешите спросить, вас осыпали богатствами на открытых вами планетах?

Я на минуту задумался – подобный подход был для меня совершенно новым.

– Ни разу, – ответил я наконец, – но ведь я никогда ни о чем не просил, профессор…

– Вот видите! Чтобы получить, нужно сперва попросить, и то ничего не известно. Ведь межзвездные отношения определяются политическими, а не физическими постоянными. Физика действительна всюду, но разве случалось вам видеть политика, который жаловался бы на гравитационную постоянную Земли? Какие это физические законы возбраняют имущим делиться с бедствующими? Просто диву даешься, как господа астрофизики могли не учесть в своих рассуждениях столь очевидных вещей! Но мы уже подъезжаем. Приглашаю вас посетить Институт Исторических Машин. Телефон я вам дал – позвоните, и мы условимся.

Действительно, поезд уже стучал на развилках пути, показался вокзал. Профессор спрятал «Звездные дневники» в портфель, взял накидку и сказал, улыбаясь:

– Политические отношения развиваются в Космосе уже миллиарды лет, но наблюдать их нельзя даже в самый большой телескоп. Поразмышляйте на досуге об этом, а пока – до свидания, дорогой господин Тиши! Знакомство с вами было для меня честью…

Я, все еще под сильным впечатлением от этой встречи, разыскал у здания вокзала черный мерседес, в котором ожидал меня Трюрли. Садясь в машину, я протянул ему руку. Он взглянул на меня, словно не мог взять в толк, что это такое высовывается из моего рукава, а затем прикоснулся к моей ладони кончиками пальцев. Хотя шофер не мог нас услышать, – он сидел за прозрачной перегородкой, – адвокат произнес очень тихо:

– Господин Кюссмих дал показания…

– Сознался? Это хорошо, – машинально ответил я и тут же сообразил, что сказал не то; ведь я разговаривал с его адвокатом.

– Для вас – нет, – бросил он холодно.

– Извините, что?

– Он сознался, что дарственная была трюком…

– Как это – трюком?.. Не понимаю.

– Будет лучше, если мы поговорим об этом у меня.

Мы замолчали. Его ледяной вид удивлял меня все больше; но когда мы очутились в его кабинете, шило вылезло из мешка.

– Господин Тихий, – сказал Трюрли, усевшись за письменный стол, – показания доктора Кюссмиха совершенно изменили ситуацию.

– Вы полагаете? Потому что они были ложными? Он оклеветал меня?

Адвокат сморщился, словно услышал что-то непристойное.

– Вы находитесь у адвоката, а не в зале суда. Клевета, – нет, вы только подумайте! Уж не хотите ли вы сказать, господин Тихий, что доктор Кюссмих ни с того ни с сего, ради ваших прекрасных глаз подарил вам объект стоимостью восемьдесят три миллиона швейцарских франков?

– О стоимости речи не было… – пробормотал я, – и… и с этим вот вы пришли ко мне…

– Я сделал то, что поручил мне мой клиент, – сказал Трюрли. Глаза у него были голубые, как у профессора, но далеко не столь симпатичные.

– Как же так… Вы хотите сказать, что вручили мне эту дарственную с задней мыслью?

– Мои мысли тут не при чем; это область моей психики, которая правосудию безразлична. Итак, вы пытаетесь утверждать, что приняли в дар от совершенно незнакомого вам человека восемьдесят три миллиона без всяких укрытых соображений?

– Да что вы тут такое говорите, – начал было я, распаляясь гневом, но он уставил на меня свой палец, как револьвер.

– Извините, но теперь я говорю. Если бы судей набрали со школьной скамьи, возможно, они приняли бы ваши показания за чистую монету; но на это рассчитывать не приходится. Подумать только! Человек, о котором вы даже не слышали, дарит вам восемьдесят три миллиона, потому что, видите ли, когда-то с удовольствием прочел книжку, которую вам заблагорассудилось сочинить? И суд должен в это поверить?

Адвокат достал из роскошной шкатулки сигарету и закурил ее от стоявшей возле чернильницы золотой зажигалки.

– Может быть, вы объясните мне, в чем дело? – сказал я, стараясь сохранять хотя бы наружное спокойствие. – Что угодно господину Кюссмиху? Чтобы я разделил с ним тюремную камеру?

– Доктор Кюссмих будет очищен от всех предъявленных ему ложных обвинений, – произнес адвокат Трюрли, выдыхая дым в мою сторону, словно хотел отогнать назойливое насекомое. – Боюсь, в камере вам придется сидеть одному.

– Погодите. – Я все еще ничего не понимал. – Он подарил мне замок… зачем? Он хочет взять его обратно?

Адвокат важно кивнул.

– Так какого черта было дарить? Ведь я не просил, я не знал – а-а-а… он боялся, что на замок наложат арест, конфискуют, да?

Лицо адвоката не дрогнуло, но у меня словно шоры упали с глаз.

– Ладно, – сказал я воинственно, – однако замок все еще мой, мой по закону…

– Не думаю, что вам это что-нибудь даст, ответил он равнодушно. – Дарственная настолько невероятна, что признать ее недействительной – пустячное дело.

– Понимаю, поэтому он дал ложные показания… но если судьи в это поверят, он у них запоет…

– Не знаю, что вы понимаете под словом «запоет», – сказал Трюрли. – Истцы давно уже вели дело к судебному процессу. Об этом знает каждый, кто читает газеты. Доктор Кюссмих находился в нелегком положении, поскольку первое заключение экспертов оказалось не в пользу «Мильмиля». Вы использовали его минутную слабость, душевный кризис, вызванный тревогой за благосостояние семьи. Он поступил вопреки моему совету, – я убеждал его, что правда восторжествует и мы выиграем процесс. Так оно и будет. Поэтому дело не дойдет до ареста имущества для взыскания суммы иска. Суду придется выяснить только одно: как вы, иностранец, пытались нажиться на чужой беде.

– Так ему ничего не грозит? Хотя сам он признает, что хотел с помощью дарственной отвертеться от описи имущества? Что он хотел…

– Никто не может быть наказан за то, что чего-то хотел.

– Значит, я тоже!

– Вы не только хотели, но и подписали известный вам документ.

– Но без задней мысли! Моя репутация безупречна! Я могу доказать это, – тут я осекся, потому что адвокат изменился в лице, словно вершины Альп при закате солнца.

– А серебряные ложечки?!! – загремел он, глядя на меня с нескрываемым презрением.

На этом я закончу отчет о нашей беседе. Адвоката, рекомендованного мне профессором Гнуссом, к которому я обратился за советом, звали Спутник Финкельштейн. Он был маленький, чернявый и веселый. Он выслушал мою историю до серебряных ложечек включительно, потер нос и сказал:

– Вы не удивляйтесь, что я все время провожу пальцем по носу: если ты двадцать лет носил очки, трудно отделаться от этой привычки сразу же после перехода на контактные линзы. Вы сообщили мне содержание представления, а я сообщу вам, кто авторы либретто. Кюссмих выиграет, потому что поладил с «Нестле». Речь шла о золотом кофе. Слышали? Кофе в порошке – если его растворить, выглядит в точности, как золото в чашке.

– А на вкус?

– Так себе. Но это незанятая пока рыночная ниша – никто еще до этого не додумался! Новинка! Пить чистое золото! Понимаете? Он выхватил патент у них из-под носа, вот они и подстроили ему пакость.

– А «Мильмиль»? Вреден он или нет?

– Все вредно, – категорическим тоном ответил мой защитник. – Там есть эндорфины, ну, знаете, соединения, которые организм сам вырабатывает в мозгу, болеутоляющие, морфин из той же оперы. Этих эндорфинов в «Мильмиле» – кот наплакал. Ровно столько, чтобы можно было писать об этом в рекламах. Одни врачи говорят, что это вредно, другие, что полезно. Или, во всяком случае, безвредно. Впрочем, какое это имеет значение? В гражданских делах все решает банковский счет – если уж нельзя выиграть, можно засутяжничать противника насмерть. Сейчас я как раз веду такое дело – о патенте на машину времени. Чтобы путешествовать в будущее. Называется хронорх. Туда и обратно – заметили? Два доктора из очень приличного университета, – назовем их, во избежание огласки, доктор Трефе и доктор Кошер, – изобрели его на пару. А патента им не выдают, потому что действует он не так, как гласит их описание.

– Хронорх? – спросил я с любопытством, уже забыв о «Мильмиле» и ложечках. – Вы не могли бы рассказать об этом подробнее?

– Почему бы и нет? Все взялось из теории Эйнштейна, впрочем, как и остальные несчастья. На быстро перемещающихся телах время течет медленнее. Вам это известно? Ну, конечно, известно… Вот и им пришло в голову, что лететь никуда не надо, достаточно, чтобы тело очень быстро вертелось на месте. Раз в одну сторону, раз в другую. При достаточно большой скорости такого волчка время начинает идти медленнее. Таков принцип. К сожалению, ничто не выдерживает этой тряски, все разлетается. На атомы. Можно, конечно, послать в будущее эти атомы, но больше ничего. Пошлете яйцо – придет фосфор, углеводород и из чего там еще состоит яйцо. И человека можно забросить в будущее только в порошке. Поэтому патентное бюро отказывает им в патенте, а они боятся, что кто-нибудь украдет идею, прежде чем они выдумают средство от этой трясучки. Такое вот дело. Трудное, но я как раз такие люблю. Однако вернемся к нашим баранам. «Нестле» столковалась с Кюссмихом и они поделят золотой кофе. Мамочек и деточек финансировать перестанут. Эксперты усомнятся в своих заключениях. Кюссмих подарил вам замок, чтобы, допустим, продемонстрировать свою силу. Мол, ничего ему не сделают. Подарить семье, изменить номинального владельца собственности – это было бы шито белыми нитками. Нужен был иностранец, заслуженный, но – скажем так – с оттенком двусмысленности. Вы не обидитесь? Чтобы в случае чего можно было сказать: пожалуйста, было кому дарить, все по заслугам, а если дело повернется иначе, сменить пластинку: мол меня ввела в заблуждение видимость, были серебряные ложечки и еще кое-что. Так повернули бы игру против вас. Вы интересовались покупкой дома! Вы подходили им как нельзя лучше, ведь вы не какой-нибудь шалопай; но, разрешите спросить, почему вы согласились принять замок вместе с этими сундуками? Сундуки добили вас окончательно…

– Как же я мог отказаться? Я не видел причин. Да и неучтиво как-то – брать подаренное, но с разбором… ведь это обида для дарителя…

– Я так и думал. Но сундуков ни один суд не проглотит. Знаете, что в них?

– Мне сказали, произведения искусства…

– Разве что сверху. Это же курам на смех. У меня тут дарственная, ксерокс. О содержимом сундуков ни слова.

– Адвокат Трюрли сказал, что там какие-то картины и что их передача мне в собственность требует особого оформления…

– Еще бы, ведь там главные части аппаратуры для производства золотого кофе. Дареному коню в зубы не смотрят, но этот конь был троянский! Вам пришлось хранить то, из-за чего шел настоящий спор, закулисный!

– Да что вы! Я и не заглядывал в эти сундуки…

– Ну да, вы порядочный человек. Вы подписали, вы дали слово, это о вас хорошо свидетельствует, может, где-нибудь еще вам и поверили бы, только не здесь. Их версия такова: вы пытались воспользоваться безвыходным положением Кюссмиха, чтобы сколотить состояние.

– Трюрли говорил что-то в этом роде.

– Вот видите!

– Но объясните мне, почему Кюссмих, подаривший мне то, чего вовсе не хотел дарить, выйдет сухим из воды, а я нет?

– Видите ли, тут дело вот в чем. Допустим, кто-то приходит к вам с большим сундуком и говорит, что убил тетку, в сундуке – ее тело вместе с бриллиантами, и если вы спрячете их у себя, он поделится с вами добычей, – только помогите закопать тетку. Потом оказывается, что он обманул вас. В сундуке одни кирпичи. Он не будет нести ответственность – да и за что? За то, что он вас обманул? Но он ничего не получил от вас при помощи этой лжи. Он скажет, что пошутил, – а вам расхлебывать кашу. Вы согласились стать сообщником убийства постфактум, пообещав спрятать награбленное, а также помочь в захоронении трупа. Это наказуемо. Попытка сообщничества рost homicidium,[7] а также посредничества в реализации награбленного.

– Вы усматриваете тут какую-то аналогию с моей ситуацией?

– Да. Они это очень хитро придумали! И вы еще согласились, чтобы неведомо сколько уполномоченных Кюссмиха следили, как вы соблюдаете условия дарственной! Сказать вам, что вы увидите в замке, если выберетесь туда? Толпу, господин Тихий! Если вам кое-куда приспичит, они вправе сопровождать вас до самого туалета, а также быть рraesentes aрud actum urationis или defecationes,[8] поскольку документ, который вы подписали и позволили заверить подписями двух свидетелей, каких бы то ни было исключений не предусматривает. Ничего не скажешь, отлично сработано!

– Лучше бы вы умерили свое восхищение.

– Хи-хи, вы, ей-богу, веселый клиент, господин Тихий! Так вот: они, видите ли, хотят, чтобы вы добровольно отказались от дара. Если вы не согласитесь, начнется процесс. Замок – ну, тут я вас как-нибудь защитил бы, а вот что касается сундуков – вряд ли. In dubio рro reo,[9] но ни один швейцарец не усомнится, что первым делом вы заглянули бы в сундуки.

– А если бы и заглянул, что с того?

– Вам непременно хочется знать? Хорошо, я скажу вам. Там еще ценные бумаги, учредительные акции Кюссмиха, патенты, техническая документация, и будь вы человеком менее порядочным, но более предусмотрительным, вы бы это обнаружили и дали знать Кюссмиху, чтобы он забрал свое добро. А вы сидели тихо. Нет, молчите – я вам верю! Однако коллега Трюрли намерен состряпать из этого весьма красочную историю. Бездействие как dolus,[10] а то и как corpus delicti.[11] На вашем месте я сразу бы принялся за эти сундуки.

– Вы говорите странные вещи.

– Потому что я знаю, кто такой Кюссмих, а вы только начинаете узнавать. Это еще не все. Они будут помалкивать, но если вы решите уехать, то будете задержаны на границе или в аэропорту. Намерение бежать в страну, не подписавшую со Швейцарией соглашение о выдаче уголовных преступников.

– Что же вы посоветуете?

– Есть дубина и на Кюссмиха, но у нее два конца. Откажись вы от дара теперь, Кюссмих не был бы в восторге. Тут есть юридическая тонкость. Пока не будет вынесен благоприятный для него приговор, иск будет висеть над ним, как дамоклов меч. Мы знаем, что меч этот снимут, вложат в ножны и похоронят, но если еще до вынесения приговора печать раструбит о вашем отказе от щедрого дара, одно потянет за собой другое, и вонь будет изрядная. Пресса обожает такие скандалы! Зато после приговора никого уже не будет интересовать ни замок, ни вы, ни сундуки, и никто не заметит, что он подарил, а вы вернули ему подарок, потому что так вам заблагорассудилось, и точка. Понимаете?

– Понимаю. И хочу отказаться сразу же. Чтобы вони было побольше!

Адвокат Финкельштейн рассмеялся и погрозил мне пальцем.

– Вендетта? Жаждем крови? «О, подлый Яго, пусть…» и так далее, «вот и пришла, злодей, пора расплаты?» Прошу вас не делать этого, господин Тихий! У дубины есть и второй конец. Пресса набросится на вас обоих. Он нечист на руку, а вы – его пособник. Конечно, не мешает пригрозить, что мы немедленно все вернем, но угрозы будут не слишком убедительными, ведь хотя мы можем потащить их за собой, тонуть будем вместе, и вы погрузитесь глубже, чем он. Трюрли перекует ваши ложечки в меч Гавриила-архангела.

– Так что же вы мне советуете?

– Сохранять терпение. Суд отложил сессию на три месяца. Будем торговаться. Тянуть, согласиться на четверть, чуть уступить, направиться к выходу, закрыть за собой дверь, снова чуть приоткрыть, вернуться, – и в конце концов соглашение на ничью.

– То есть?

– Кюссмих заберет замок и сундуки, но возместит вам расходы и откажется от процесса. Ну, еще, может быть, возмещение за моральный ущерб. Вы уясняете себе всю картину? Если нет, могу объяснить еще раз. Я очень терпелив с клиентами. Иначе нельзя. Швейцарцы, в общем-то, тугодумы. Я натурализовался здесь, но родом я из Чорткова, если вам интересно. Знаете, где это?

– Нет.

– Не важно. Галиция и Лодомерия. Премиленькая местность. Отец – вечная ему память, вместе с его идеей назвать первородного сына Спутником, – имел там антикварный магазин. Достойнейший был человек. Я не поменял имени. Ну, так как же, господин Тихий? Будем упираться или на мировую?

– Мне хотелось бы, чтобы господин Кюссмих запомнил меня надолго, – ответил я по некотором размышлении.

Адвокат посмотрел на меня с неодобрением.

– Вы думаете сначала о нем, а потом о себе? Благородно, но непрактично. Лучше оставьте мне страховочную веревку. Адвокат Финкельштейн упрется и будет тянуть, пока еще можно. А вы тем временем отправляйтесь на отдых. Три месяца нужно переждать все равно.

– Знаете что, – сказал я, захваченный новой мыслью, – тот хронорх – он уже готов? Действует? А то можно было бы послать приличную дозу разных атомов туда, где Кюссмих будет изготовлять свой золотой кофе. Например, сажу, кремний, серу…

Адвокат громко рассмеялся.

– О, выходит, профессор был прав, когда говорил, что вам пальца в рот не клади. Верно, это оружие может оказаться очень грозным. Но, видите ли, месть, как и любой бизнес, должна иметь какой-то предел расходов. Чтобы послать горсточку атомов на полгода вперед, понадобилось бы электричества на миллион франков…

– В таком случае я препоручаю вам свой замок и свою честь, господин адвокат, – сказал я, вставая. Он еще смеялся, когда я закрыл за собой дверь.