- Бытию - честь! - рявкал какой-то командир с эполетами под бунчуком, а в ответ ему дружно гремело:
      - Честь, радость и слава!
      Трурль, не успев и глазом моргнуть, очутился в строю рядом с приятелем, и до вечера проходили они муштровку, которая в том заключалась, чтобы по команде "раз-два-три!" ближнему в шеренге Добро оказывать; а командиры их фелицейские, то есть Блюстители Общего и Совершенного Счастья (в просторечии Боссы), - неукоснительно следили за тем, дабы все вместе и каждый в отдельности видом своим совершенную сатисфакцию выражали и наслаждение бытием, что на практике оказалось невероятно тягостно. Дождавшись краткого перерыва в фелицейских учениях, друзья-конструкторы сбежали из строя и укрылись за изгородью, а потом по придорожному рву добежали до Трурлиева дома, пригибаясь, словно под артобстрелом, и верности ради запрятались на самый чердак. Случилось это в самую пору: патрули добирались уже и до дальних окрестностей, прочесывая сверху донизу все строения в поисках грустных, несчастных, обиженных, коих тут же, на месте, осчастливливали в срочном порядке. Трурль, скрючившись на чердаке и ругаясь на чем свет стоит, изыскивал пути ликвидации последствий эксперимента, принявшего столь неожиданный оборот; Клапауций же только посмеивался в кулак. Не выдумав ничего лучше, Трурль, хотя и с тяжелым сердцем, вызвал отряд демонтажников, причем для верности (и в строжайшем секрете перед Клапауцием) так их запрограммировал, чтобы они не могли прельститься лозунгами всеобщей доброжелательности и необычайно сердечной заботы. Сразились демонтажники так, что искры посыпались. В защиту всеобщего счастья Фелиция билась геройски, пришлось послать подкрепление с двойными тисками и кошками, стычка обернулась битвою, целой войной, столь велика была доблесть обеих сторон, а в дело пошли уже картечь и шрапнель. Выйдя на улицу, при свете молодой луны увидели Трурль и Клапауций леденящее душу зрелище. В селении, затянутом клубами черного дыма, лишь кое-где умирающий фелицейский, которого еще не успели разобрать на части, чуть слышным голосом возглашал свою нерушимую верность идее Всеобщего Блага. Трурль, уже не пытаясь делать вид, будто ничего не случилось, дал волю гневу своему и отчаянию, ибо не мог понять, где допустил он промашку, которая доброжелателей в держиморд превратила.
      - Слишком абстрактная программа Универсальной Доброжелательности, дорогой мой, различные может плоды принести, - разъяснил ему популярно Клапауций. Тот, кому хорошо, желает, чтоб и другим немедленно стало бы хорошо, а упрямцев начинает к блаженству подталкивать ломом.
      - Значит, Добро способно порождать Зло! О сколь коварна Природа Вещей! возопил Трурль. - Тогда я бросаю вызов самой Природе! Прощай, Клапауций! Ты видишь меня временно побежденным, но знай: одно сраженье исхода войны не решает!
      В одиночестве, угрюмый, ожесточенный, засел он снова за книги и за конспекты. Разум подсказывал, что перед следующим экспериментом надобно оградить жилище крепостною стеною, а в бойницах поставить пушки; однако начать таковым манером претворение в жизнь идеала всеобщей доброжелательности было никак не возможно, поэтому решил он перейти к экспериментальной микросоциологии и строить отныне только модели в масштабе 1:100 000. А чтобы помнить все время, чего ему надо, повесил в лаборатории лозунги, выписанные каллиграфическим шрифтом:
      1) Сладостная Добровольность;
      2) Ласковое Внушение;
      3) Дружеское Участие;
      4) Сердечная Забота,
      и принялся воплощать их в практическое бытие. Для начала смонтировал он под микроскопом тысячу электронародиков, наделив их довольно скромным умом и чуть-чуть только большей любовью к Добру (ибо уже опасался альтруистического фанатизма). Сперва они довольно сонно кружили в выделенной им для жилья шкатулочке, которую это кружение, равномерное и монотонное, уподобляло часовому механизму. Подкрутив винтик мыслятора, добавил им Трурль разума самую малость; сразу зашевелились они живее, понаделали себе инструментиков из опилок и стали буравить стены и крышку ларца. Трурль увеличил потенциал Добра - и общество воспылало энтузиазмом; все носились взад и вперед, озираясь в поисках ближних, нуждавшихся в утешении, причем обнаружился колоссальный спрос на вдов и сирот, в особенности незрячих. Таким почтением их окружали и так славословили, что бедняжки, бывало, прятались за латунной петлею ларца. И началась у них обычная цивилизованная кутерьма: нехватка убогих и сирых вызвала кризис, а восемнадцать поколений спустя, за неимением в сей юдоли, то бишь шкатулке, достаточного числа объектов, подлежащих интенсивному утешению, у микронародика сложился культ Абсолютной Сиротки, утешить и осчастливить которую до конца вообще невозможно; через эту метафизическую отдушину уходил в трансцендентность избыток добросердечия. Создав потусторонний мир, микронародик обильно его заселил; среди боготворимых существ появилась Пресвятая Вдова, а затем и Небесный Владыка, также нуждающийся в горячем сочувствии. В результате посюсторонняя жизнь пришла в запустение, а духовные корпорации поглотили большую часть светских. Не так представлял себе это Трурль; добавил он рационализма, скептицизма, здравого смысла,- и все пришло в норму.
      Ненадолго, однако ж. Объявился некий Электровольтер, утверждавший, что никакой Абсолютной Сиротки нет, а есть только Космос, иначе Шестигранник, природными силами созданный; сиротисты-абсолютисты предали его анафеме, потом Трурль отлучился часа на два по делу, а когда вернулся, ларец скакал по всему ящику - это начались религиозные войны. Подзарядил он шкатулочку альтруизмом заскворчало, словно на сковородке; снова добавил он крупиц разума - приостыло, но какое-то время спустя кружение оживилось, и из всей этой заварухи стали формироваться каре, марширующие неприятно регулярным шагом. В ларце как раз протекло столетие; от сиротистов с электровольтерьянцами и следа не осталось, все рассуждали об одном лишь Всеобщем Благе, писали о нем трактаты, характера совершенно светского. Но потом разгорелся спор о происхождении микронародика: одни говорили, что он зародился из пыли, скопившейся за латунной петлей, другие искали первопричину во вторжении пришельцев из Космоса. Чтобы этот жгучий вопрос разрешить, построили Большое Сверло, намереваясь Космос, то бишь ларец, насквозь просверлить и выяснить, что снаружи находится. Поскольку же там могло обретаться неведомо что, заодно отлили и мини-пушечки. До того все это Трурля огорчило и даже встревожило, что он немедля ларец разобрал и сказал, чуть не плача:
      "Разум доводит до сухости чрезмерной, а Добро до безумия! Но почему же? Откуда такой инженерно-исторический фатум?"
      Решил он этот вопрос изучить специально. Выволок Трурль из чулана Блаженного, первый свой образец, и когда тот начал постанывать, восхищенный кучею мусора, Трурль подключил к нему маломощный усилитель разумности. Блаженный тут же постанывать перестал, а на вопрос, что ему не нравится, ответил:
      - Нравится-то мне по-прежнему все, однако восторг я умеряю рефлексией и, прежде чем восхищаться, хочу дознаться, почему оно мне по нраву и по какой причине, а также зачем, то есть с какой целью? И вообще, кто ты такой, что прерываешь вопросами углубленное мое созерцание? Разве нас что-нибудь связывает? Чувствую, что-то меня побуждает и тобой восхищаться, но разум советует не поддаваться этому искушению: а вдруг ты какая-нибудь ловушка, для меня уготованная?
      - Что касается взаимосвязи наших с тобой индивидуумов, - не выдержал Трурль, - то я тебя создал и я же устроил так, что ты находишься в полной гармонии с бытием.
      - Гармония? - молвил Блаженный, внимательно целясь в конструктора стеклышками своих объективов. - Гармония, милостивый государь? А почему у меня три ноги? И голова расположена сверху? И слева обшит я медным листом, а справа железным? Почему у меня пять глаз? Ответь, если ты и вправду вызвал меня из небытия!
      - Три ноги оттого, что на двух удобно не станешь, а четыре - напрасный расход материала, - объяснил Трурль. - Пять глаз потому, что столько было у меня под рукой хороших стекол, а что до обшивки, то у меня как раз вышла вся сталь, когда я твой корпус заканчивал.
      - Ну да! - ехидно усмехнулся Блаженный. - Ты хочешь мне втолковать, что это все проделки глупого случая, слепого жребия, чистейшей тяпляпственности? И я этим сказкам поверю?
      - Мне-то, положим, лучше знать, как оно было, если я сам тебя создал! рассердился Трурль при виде такого апломба.
      - Я усматриваю две вероятности, - возразил невозмутимо Блаженный. Первая: ты беззастенчиво лжешь. Ее я пока откладываю как неисследованную. Вторая: ты, по своему разумению, говоришь правду, однако отсюда ничего существенного не вытекает, ибо гипотеза эта, вопреки твоим ограниченным знаниям и в соответствии с высшею истиной, - ложна.
      - Это как же?
      - А так, то, что показалось тебе простым стечением обстоятельств, вовсе не было таковым. Нехватку стального листа ты, допустим, счел обыкновенной случайностью, но откуда ты знаешь, не проявление ли это Высшей Необходимости? Замена стального листа медным показалась тебе лишь удачным выходом из положения, но и здесь, конечно, не обошлось без вмешательства Предустановленной Гармонии.
      Точно так же количество моих глаз и ног, по всей видимости, скрывает в себе бездонные Тайны Мироздания, если знать Извечные Значения соответствующих чисел, отношений, пропорций. Три и пять, к примеру, - числа простые. А они ведь могли бы делиться одно на другое, не так ли? Трижды пять - пятнадцать, иначе - единица с пятеркой; сложив, получаем шесть, а шесть, деленное на три, дает два, то есть число моих цветов, ибо я, с одной стороны, железный Блаженный, с другой же - медный! И такие точнейшие соответствия - дело чистого случая? Да это курам на смех! Я - существо, выходящее за твой узенький горизонт, слесаришко несчастный! И если даже в утверждении, будто ты меня создал, есть хоть крупица правды (чему, впрочем, трудно поверить), все равно ты - лишь одно из звеньев Высшей Закономерности, я же - истинная ее цель. Ты случайная капля дождя, а я - прекрасный цветок, двухцветной своей короной славящий все живое; ты - гнилая доска забора, которая только и может, что отбрасывать тень, я же - солнечный луч, освещающий землю. Ты - слепое орудие в Извечной Длани, давшей мне жизнь, и потому совершенно напрасно ты пытаешься унизить мое естество, объясняя мое пятиглазие, троеножие и двухцветность резонами технико-экономическо-снабженческими. В этих свойствах я вижу отражение высшей сущности Бытия как Симметрии, сущности, которую я еще не постиг до конца, но, несомненно, постигну, занявшись этой проблемой поближе; с тобой же разговаривать больше не стану, дабы времени не терять понапрасну.
      Трурль, разгневанный этой речью, затащил модель обратно в чулан, и хотя она истошно визжала о суверенности разума, независимости свободной индивидуальности и праве на личную неприкосновенность, выключил у нее усилитель разумности и украдкой, озираясь по сторонам, - не увидел ли кто? вернулся домой. Насилие, учиненное над Блаженным, наполнило его чувством стыда; усевшись опять за книги, он ощущал себя почти что преступником.
      - Не иначе проклятье какое-то тяготеет над конструкторами Всеобщего Счастья, - подумал он, - если любая, даже предварительная, попытка кончается мерзким поступком и жестокими угрызениями совести! Черт меня дернул построить Блаженного с его Предустановленной Гармонией! Нужно выдумать что-то другое.
      До сих пор он испытывал модели одну за другой, поочередно, и на каждую пробу уходила бездна времени и материала. Теперь же решил он поставить тысячу экспериментов одновременно в масштабе 1:1 000 000. Под электронным микроскопом поштучно скрепил он атомы так, что получились созданьица ненамного крупнее микробов, именуемые ангстремиками; четверть миллиона таких существ составляли микроцивилизацию, которая затем волосяной пипеткой переносилась на предметное стекло. Каждый препарат невооруженному глазу представлялся серо-оливковым пятнышком, разглядеть же подробности можно было лишь при самом сильном увеличении.
      Всех ангстремиков Трурль снабдил альтруистическо-героическо-оптимистическими регуляторами, противоагрессивным устройством, императивом категорическо-электрическим неслыханной альтруистической мощности, а также глушителями ереси и ортодоксии, дабы фанатизму, каков бы он ни был, отнюдь не потворствовать. Культуры он накапал на стеклышки, стеклышки поскладывал в стопки, стопки - в пакеты; разложил все это по полкам цивилизационного инкубатора и запер его на двое с половиною суток, прикрыв предварительно каждую микрокультуру прозрачнейшим лазурным стеклом - небесами туземного общества; а затем через капельницу снабдил туземцев сырьем для производства того, что consensus omnium* сочтет наиболее нужным. За развитием, которое энергично двинулось вперед на всех этих стеклышках, он не мог, разумеется, следить повсюду одновременно, поэтому он просто брал первую попавшуюся культуру, дышал на окуляр микроскопа, протирал его чистой фланелью и, затаив дыхание, созерцал общественную активность ангстремиков, словно господь бог, бросающий взгляд на свое творение с заоблачных высей.
      Триста препаратов вскоре испортились. Симптомы порчи были повсюду похожи. Сперва культурное пятнышко стремительно разрасталось, пуская по бокам тоненькие отростки, потом над ним появлялся едва заметный дымок или, скорее, облачко пара, сверкали микроскопические вспышки, микрогорода и микрополя покрывались фосфоресцирующим пеплом, после чего культура с легчайшим треском рассыпалась во прах. Применив восьмисоткратное увеличение, в одном из таких препаратов он разглядел почерневшие развалины и пепелища, а среди них обугленные обрывки знамен; надписи на знаменах, ввиду их малости, не поддавались прочтению. Все эти стеклышки он немедля повыбрасывал в мусорную корзину. Не везде, однако, дело обстояло так плохо. Сотни культур устремлялись ввысь и бурно росли, когда же им не хватало места, он переносил их порциями на другие стеклышки; три дня спустя процветающих культур набралось девятнадцать тысяч с лишком.
      Следуя плану, который показался ему гениальным, Трурль не давал прямых директив о переходе ко Всеобщему Счастью, а только привил ангстремикам гедотропизм, и не в одной, но во множестве форм. В некоторых культурах он снабдил каждого ангстремика гедогенератором, в других расчленил таковой на части, разбросанные по отдельным индивидам: тогда счастье достигалось лишь путем их слияния в рамках социальной организации. Ангстремики, созданные первым способом, упивались счастьем каждый сам по себе, взахлеб, и в конце концов тихонько лопались от переполняющего их блаженства. Второй метод принес плоды побогаче. Созданные при его помощи цивилизации выработали разнообразнейшие социотехнические приемы и культурные установления. Препарат No 1376 изобрел Эмулятор, No 2931 - Каскадер, а No 95 - Порционную Гедонистику в рамках Лестничной Метафизики. Эмуляторы соперничали между собой в добродетельности, разделившись на гурианцев и вигов. Первые полагали, что нельзя познать добродетели, не зная греха (иначе как отграничить одно от другого?), и потому предавались различным порокам, одному за другим, согласно каталогу, питая искренние намерения отказаться от них совершенно, когда пробьет Соответствующий Час. Однако подготовительную стажировку гурианство сделало целью - так, по крайней мере, утверждали виги. Победив гурианцев, они провозгласили вигорианство - культуру, основанную на 64 тысячах запретов, безусловных и крайне серьезных. Запрещалось грабить и бабить, гадать и бодать, сидеть на золе, плясать на столе, рявкать и чавкать, влезать и врезать; но постепенно все эти табу расшатывались и ниспровергались одно за другим, ко всеобщему и все возрастающему удовольствию. Когда, по прошествии недолгого времени, Трурль осмотрел эмулятский препарат, его встревожила всеобщая беготня: все носились как бешеные, ища какого-нибудь ненарушенного запрета, но ничего подобного уже не осталось. И хотя кое-где еще бабили, грабили, рявкали, чавкали, врезали из-за угла и влезали на каждого, кто подвернется, радости от этого было, что кот наплакал.
      Занес тогда Трурль в лабораторный журнал следующую сентенцию: там, где все можно, ничто не радует. В препарате No 2931 обитали каскадийцы, племя, исполненное добродетели, свято хранящее множество идеалов, как-то: Прадамы Каскадерши, Пречистой Ангелицы, Благословенного Фенестрона и прочих Совершенных Существ, и всех их туземцы усерднейше почитали, в гимнах божественных воспевали и перед изображениями их приличествующим манером во прахе ползали. Но не успел еще Трурль надивиться вдоволь столь небывалому Боготворению, Преклонению и Уничижению, как они, встав с колен и отряхнув прах с кафтанов, принялись кумиров своих с пьедесталов стаскивать, из окон на мостовую выбрасывать, по Прадаме скакать, Ангелицу поганить, так что у наблюдателя волосы вставали дыбом. И опрокидывание всего почитаемого доселе такое приносило им облегчение, что они, - по крайней мере, на время чувствовали себя совершенно счастливыми. Казалось бы, им угрожала судьба эмулятов, но каскадийцы были предусмотрительнее: основанные ими Институты Сакропроектирования немедленно выпускали следующее поколение Святости, и новые модели водружались на постаменты и алтари; таким образом, эта культура носила маятниковый характер. А Трурль записал, что поругание святынь порою до крайности соблазнительно, и для памяти назвал каскадийцев опрокидами.
      Следующий препарат, No 95, дал картину более сложную. Тамошняя цивилизация Многоступенников была настроена метафизически, но метафизическую проблематику взяла в собственные руки. Окончив бренную жизнь, многоступенники попадали в Очистилища Курортного Типа, потом в Недорай, затем в Предрай, отсюда - в Подрай, из него - в Прирай, и наконец открывались ворота Почтирая, а вся теотактика в том заключалась, чтобы собственно Рай неустанно откладывать да оттягивать. Правда, сектанты-нетерпеленцы домогались полного Рая немедленно, а провалисты, в рамках все той же порционной и квантованной трансценденции, хотели на всех этажах потустороннего бытия оборудовать люки-ловушки; попавшая в такую ловушку душа летела бы кувырком до бренной земли, после чего начинала бы восхождение с самого низа. Словом, предлагался Замкнутый Цикл со Стохастической Пульсацией, и даже, быть может, Пересадочно-Перевоплощенческой Миграцией; но ортодоксы заклеймили эту доктрину как Падучую Ересь.
      Позже Трурль обнаружил немало иных разновидностей Порционной Метафизики; на одних стеклышках кишмя кишели блаженные и святые ангстремики, на других работали Ректификаторы Зла, они же Выпрямители Жизненных Путей. Однако сакральное начало все больше вытеснялось светским, и множество Выпрямителей было поломано, а из Трансцендентальной Раскачки от Зла к Добру и здесь и там зарождалась техника строительства обычных Фуникулеров, впрочем, культуры, обмирщенные совершенно, разъедал какой-то маразм. Более серьезные надежды подавала культура No 6101, провозгласившая рай технический и современный, просто отменный. Уселся Трурль поудобнее, подрегулировал резкость и сразу же лицо у него вытянулось. Одни обитатели стеклянного рая, оседлав машины верхом, гнали вовсю в поисках чего-нибудь недоступного, другие ложились в ванны со взбитыми сливками и трюфелями, головы посыпали черной икрой и захлебывались, пуская пузыри taedium vitae*. Третьи, носимые на закорках амортизированными по высшему классу электровакханками, сверху политые медом, снизу ванильным маслом, одним глазом поглядывали в шкатулки, до краев наполненные золотом и благовониями, другим зыркали в поисках кого-нибудь, кто бы хоть капельку позавидовал их сладостной жизни, но таких, разумеется, не было. Поэтому, утомившись, слезали они на землю и, попирая сокровища, словно мусор, неверным шагом присоединялись к согражданам, агитировавшим за перемены к лучшему, то есть к худшему. Группа бывших профессоров Института эротической инженерии основала орден воздерженцев и в своих манифестах призывала к аскетизму, смирению и прочим самоограничениям, но не во все, а только в будние дни. По воскресеньям отцы-воздерженцы доставали из шкафов электровакханок, из погребов - жбаны вина, всевозможные яства, наряды, эротизаторы, распоясывательные аппараты и с утренним колокольным звоном начинали гулянку, от которой стекла лопались в окнах; но с понедельника все до единого под надзором отца-настоятеля с удвоенным рвением предавались умерщвлению плоти. Часть молодежи гостила у них с понедельника до субботы, другая, напротив, посещала обитель только в воскресные дни. Когда же первые принялись поносить вторых за мерзостные обычаи и распущенность, Трурль задрожал и отвел глаза.
      А потом всеобщий прогресс в инкубаторе, вмещавшем тысячи препаратов, ознаменовался смелыми исследовательскими экспедициями; так началась эпоха Межпрепаратных Путешествий. И оказалось, что эмуляты завидуют каскадийцам, каскадийцы - многоступенникам, многоступенники - опрокидам, сверх того пошли слухи о какой-то стране, где под управлением сексократов жилось лучше некуда, хотя никто не знал толком, как. Тамошние обитатели достигли будто бы таких научных высот, что сами себя попеределывали и подключили к гедогонным аппаратам, вырабатывавшим очищенный экстракт счастья; впрочем, критики называли сей неведомый край краем терпимости. И хотя Трурль исследовал тысячи стеклышек, гедостаза, то есть полностью стабилизированного счастья, он нигде не нашел. Так что слухи, возникшие в эпоху Межпрепаратных Путешествий, пришлось, к великому сожалению, сдать в архив. С немалым страхом Трурль положил под микроскоп препарат No 6590, не будучи уверен, порадует ли его чем-нибудь эта культура. Ее создатели позаботились не только о машинном фундаменте изобилия, но также о расцвете высшего, духовного творчества. Микроскопическое это племя отличалось редкостной даровитостью; великих философов, живописцев, скульпторов, поэтов и драматургов имелось там несчетное множество, а тот, кто случайно не был знаменитым композитором или артистом, уж наверное, был биофизиком, астрономом или, по крайности, прыгуном-пародистом, эквилибристом и искусным филателистом, да при том обладал еще роскошным бархатным баритоном, абсолютным слухом и цветными снами в придачу. Неудивительно, что творчество в препарате No 6590 било ключом: громоздились груды полотен, вырастали леса скульптур, мириадами печатались ученые книги, трактаты этические и поэтические и прочие изумительные шедевры. Но затем, поглядев в микроскоп, Трурль заметил симптомы какого-то неблагополучия. Из переполненных мастерских летели на улицу изваяния вперемежку с картинами, прохожие не по плитам тротуара ступали, а по толстому слою гениальных поэм, ибо никто уже никого не читал, не изучал, музыкой чужой не восхищался, будучи сам господином всех муз и гением на все руки. Там и сям поскрипывали еще перья, стрекотали пишущие машинки, хлестали кисти, но все чаще очередной никому не известный гений выбрасывался с высокого этажа, поджегши перед тем мастерскую. Заполыхало сразу повсюду, и хотя автопожарники тушили огонь, в скором времени жильцов в спасенных от пожара домах не осталось. Между тем автоматы - канализационные, мусороуборочные, пожарные и другие - ознакомились с наследием вымершей цивилизации, пришли от него в восторг и, по мере адаптации к высокоодухотворенной среде обитания, стали эволюционировать в направлении все большей разумности. Так начался окончательный крах - никто уже ничего не тушил, не убирал, не канализировал, а было только повальное чтение, пение и театральные представления. Каналы засорились, мусорные баки переполнились, а остальное довершили пожары, и лишь хлопья сажи да обугленные страницы стихов, уносимые ветром, оживляли мертвый пейзаж. Трурль, не в силах созерцать столь тягостную картину, засунул препарат в самый дальний ящик письменного стола и долго качал головой в полной растерянности, не зная, что делать дальше. К действительности его вернули крики прохожих: "Пожар!", а горело не что иное, как его собственная библиотека. Оказалось, книжная плесень атаковала несколько цивилизаций, завалявшихся по недосмотру между томами, а те, расценив это как нашествие инопланетян, подняли оружие против незваных гостей; так вот и загорелся сыр-бор. В огне погибло почти три тысячи Трурлевых книг и столько же микрокультур, а в их числе и такие, которые, по расчетам Трурля, могли еще отыскать пути ко Всеобщему Счастью. Сбив пламя, уселся Трурль на табурете в залитой водой и закопченной по самый потолок мастерской и стал, утешения ради, просматривать уцелевшие цивилизации (пожар застал их в закрытом наглухо инкубаторе). Одна из них до того продвинулась по части научных открытий, что изготовила мощные телескопы, через которые наблюдала Трурля, и эти нацеленные в него стеклышки были подобны бисерным каплям росы. Улыбнулся он добродушно при виде такого естественнонаучного усердия, но тут же подскочил, закричал не своим голосом, схватился за правый глаз и помчался в аптеку - врачевать зрачок, пораженный лучом лазера, который тоже успели изобрести микроскопические астрофизики. С того времени он уже не подходил к микроскопу иначе, как в темных очках.
      Вызванные пожаром зияющие пробелы надлежало заполнить, и Трурль начал опять создавать ангстремиков. Однажды микроманипулятор у него в руке дрогнул, и вместо стремления к Добру он зарядил ангстремиков жаждою Зла. Испорченный препарат он, однако, не выбросил, а положил в инкубатор, подстрекаемый любопытством: очень уж ему хотелось узнать, какой чудовищный вид примет культура, созданная существами, уже в колыбели подлыми. И трудно передать его изумление, когда на предметном стекле появилась самая что ни на есть обыкновенная цивилизация, не хуже и не лучше всех остальных!
      Схватился Трурль за голову и воскликнул:
      - Вот те на! Выходит, из Благонравцев, Дружелюбов, Доброделов и Милосердов то же самое получается, что из Отвращенцев, Омерзитов и Тошнотворцев? Да-а! Ничего не понимаю, но чувствую, что где-то неподалеку укрыта важная Истина! Добро и Зло разумных существ подобные приносят плоды. Но почему же? Откуда такое фатальное усреднение?
      Покричал он так, поразмышлял, но ничего не придумал, спрятал цивилизации в ящик и пошел спать.
      На другое утро сказал он себе самому.
      - Как видно, вступил я в поединок с проблемой, труднее которой нет в целом Космосе, коль скоро Я Сам Персонально справиться с ней не могу! Неужели Разум исключает Блаженство? А ведь об этом, похоже, свидетельствует казус Блаженного, который до тех пор таял в экстазе, пока я ему мышления не прибавил. Но я такой возможности допустить не могу, я с ней не согласен и свойством Природы никогда ее не признаю; не могу я поверить в злонамеренное, истинное дьявольское коварство, укрытое в Бытии, дремлющее в материи, которое только того и ждет, чтобы проснулось сознание - как источник страданий, а не радостей бытия. И напрасны усилия мысли, которая жаждет улучшить это нестерпимое состояние! Я хочу изменить мироздание - и не в силах этого сделать. Так что же, тупик? Ничего подобного! А усилители разума как же? Чего я сам не сумею, мудрые машины сумеют. Вот я и построю Компьютерище для решения экзистенциальной дилеммы!
      Как он решил, так и сделал. Через двадцать дней стояла уже в мастерской машина огромная, басовито гудящая, правильной геометрической формы, которая одно лишь могла и должна была совершить: сразиться успешно с загадкой. Включив Компыотерище, не стал он дожидаться, пока разогреется его кристаллическое нутро, а, пошел на прогулку. Когда же вернулся, машина занималась делом невообразимо сложным, а именно - из попавших под руку материалов строила другую машину, несравненно огромнейшую. Та, своим чередом, в течение ночи и следующего дня вырвала из фундамента стены дома и снесла крышу, возводя громаду третьей по счету машины. Трурль разбил во дворе палатку, терпеливо ожидая финала этих умственных тяжелейших работ, но конца не было видно. Полями, лугами, до самого леса, круша его в щепки, разрастались новые корпуса, и вскоре уже неизвестно какое по счету поколение Компьютерища с низким гудением вступило в воды реки. Чтобы целиком осмотреть уже построенные агрегаты, Трурлю пришлось полчаса бежать во всю прыть. Присмотревшись внимательнее к соединениям между блоками, он задрожал. Случилось то, о чем он знал доселе единственно из теории; ибо, согласно гипотезе профессора обеих кибернетик, великого Кереброна Эмтадрата, цифровая машина, получившая задание, для нее непосильное, по преодолении так называемого Барьера Разумности, вместо того чтобы самой мучиться над решением проблемы, строит другую машину; та же, будучи в меру смышленой, дабы понять, что к чему, возложенное на нее бремя перекладывает на следующий агрегат, к монтажу которого незамедлительно приступает, и так - в бесконечность! Действительно, стальные лебедки сорок девятого машинного поколения достигали уже горизонта, а шум мышления, состоявшего в перебрасывании проблемы все дальше и дальше, мог бы заглушить Ниагару. Ведь мудрость проявляется в умении заставить другого сделать работу, которую поручили тебе самому, и только механические цифровые тупицы послушно исполняют программы. Уяснив природу явления, Трурль присел на поваленное компьютерной эволюцией дерево и тяжко вздохнул.
      - Значит ли это, что проблема неразрешима? - спросил он. - Но тогда Компыотерище обязано было представить доказательство нерешаемости, чего, разумеется, оно, в своей неизреченной премудрости, и не думает делать, вовсю предаваясь лени, - в точности, как учил нас когда-то профессор Кереброн. О сколь постыдное это зрелище - разум, который уже довольно разумен, чтобы самому не трудиться! Вместо Проблеморешателя я, против воли, создал Отфутболиватель Проблем! Запретить машине действовать per procura* я не могу она тут же вывернется из положения, заявив, что ее размеры соответствуют грандиозности поставленной перед нею задачи. Ничего себе антиномия! - вздохнул он и пошел домой за демонтажной бригадой, вооруженной ломами и стенобитными механизмами; а та в три дня очистила занятое Компьютерищем пространство.
      Долго ломал голову Трурль, пока не решил, что действовать нужно иначе: "За каждой машиной должен надзирать контролер, максимально мудрый, то есть я; но я ведь не разорвусь на части и не размножусь... хотя... отчего бы и вправду не удвоить свою особу?! Эврика!"