Похоже, думаю, очень похоже…

Мы пьем обжигающе горячий крепкий кофе и потихонечку успокаиваемся.

Настолько успокаиваемся, что меня даже начинает тянуть на откровенность.

– Не нравится мне у тебя здесь, Али, – говорю, – вот никак не могу понять почему, но – не нравится…

Он фыркает.

– А что ж тут, – отвечает вопросом на вопрос, – непонятного? У меня траблы с организацией пространства, вот и все. Людьми управлять могу, вещами – не получается. Ты ведь у нас с Ингой в той квартире, в Серебряном Бору, бывал?

– Бывал, – киваю, – и не раз.

– Так вот, – усмехается, – там все Инга делала. Я специально не лез, только деньги давал. И ведь сумела все выстроить так, что там и ей, и мне было хорошо! И это, заметь, при просто чудовищно разных вкусах. Талант. Зато во многих других вещах, которые я умею, она просто конкретно не рубит и рубить не сможет никогда, потому что для этого не приспособлена. Ну да ладно, не в этом дело…

– А в чем? – делаю вид, что туплю я.

– А в том, что твоя миссия по вытаскиванию моей бывшей жены из уголовного дерьма, в которое она сама сдуру и вляпалась, закончена, – усмехается.

Отхлебывает из чашки кофе, причмокивает. Снова закуривает.

– То, что ты сделал, ты сделал хорошо, – говорит, – но завтра за всю эту фигню возьмутся уже другие, специально обученные люди. Но это вовсе не значит, Дэн, что твоя работа по этой теме на этом кончается, понимаешь?!

Я задумываюсь на секунду.

– Не понимаю, – признаюсь, – если совсем честно.

Он опять усмехается, снова отхлебывает из тонкой фарфоровой чашечки маленький глоток безумно крепкого кофе.

– Сейчас, – говорит, – объясню. По возможности популярно. Для этого, собственно говоря, и пригласил. Вот только давай перед этим пойдем еще по дорожке проскачемся. А то мозг что-то залипает совсем. Я ведь, только для того чтобы этот сраный алкоголь из себя выбить, ты даже не представляешь, что тут над собой творил…

– Почему же, – кривлюсь, вспоминая горку порошка на стеклянном кухонном столе, – очень даже хорошо представляю…

Он вздыхает.

– Нет, – говорит, – Данька. Не представляешь. Кокаин – это только инструмент, причем далеко не самый лучший и не самый надежный. Была бы такая возможность, – я бы и его постарался сейчас избегать. Тут мозг включать пришлось. Хотя бы для того, чтобы просто тупо осознать, в какое животное я начал благодаря всему этому говну превращаться. После этого и протрезвел. Сразу же. А порошок – это уже так, шлифовка. Химическая поддержка еле скрипящим от алкоголя извилинам, ничего более…

– Нормально, – удивляюсь, – ты выступаешь! Ну, тогда и вправду давай пойдем еще по одной пробежимся…

Прошли на кухню, сделали свои дела.

Если решили, – исполняем.

Всю жизнь так…

Али сварил еще по чашечке совершенно ядовитого по крепости кофе, и мы снова устроились в гостиной, вокруг торшера, мягкий круг света от которого скрывал общий неуют неживого дома моего старшего друга.

Тяжко-то как, блин.

И ведь помочь ему – ничем не поможешь.

Помочь можно только тем, кто слабее.

А он, даже такой, разобранный, – все равно всем нам фору даст – и все одно обыграет, если ему это на самом деле реально понадобится.

Правда, – какой ценой…

Но это уже, увы, не имеет к самому понятию силы ровным счетом никакого отношения…

– Ты, – спрашиваю, – это всерьез так на бухло окрысился или просто понты колотишь, чтоб передо мной порисоваться? А то знаю я за тобой одну особенность: любишь, чтобы все вокруг обставить красиво. А сам ничего пока и не решил еще, для себя-то…

– Да было б, – морщится, – перед кем колотить. Ты ж не девушка, в конце-то концов. Которую в койку уговаривать надо, потому что так положено. Нет, Дэн. Просто я сегодня реально испугался, что пришло время, когда уже не я управляю событиями, а они мною. А я могу – только плыть в кильватере. Или, если уж совсем честно, – как говно в проруби болтаться. Типа, вроде тоже плавать умеет, а ведь ни хера не корабль, понимаешь?

– Понимаю, – кривлюсь, – фигли тут такого непонятного…

– Ну, вот и пришлось глянуть, типа, как со стороны, на то, что я сейчас из себя представляю, – усмехается.

И, неожиданно, замолкает.

Надолго.

Я даже сигарету успеваю прикурить и выкурить.

– И? – наконец не выдерживаю.

– А?! – вскидывается. – Извини, задумался что-то…

И, криво ухмыляясь чему-то своему, тоже лезет в пачку за сигаретой.

Что-то мы курим все в последнее время, – просто нереально, вздыхаю про себя и мотаю башкой, отгоняя накатывающие из прошлого воспоминания…

– О чем хоть задумался-то? – интересуюсь.

– Да так, – машет рукой, – ни о чем. Просто залип, выпал чуть-чуть из реальности, бывает такое. И мысль из-за этого потерял…

– Мы, – подсказываю, – об алкоголе говорили…

– А что алкоголь? – фыркает. – Алкоголь – это только симптом. Болезнь глубже. Но если я сейчас, в ближайшее время, не избавлюсь от этого симптома, – она, зараза, может и затянуться. А вот этого как раз в данной конкретной ситуации я допускать не имею ни малейшего права, понимаешь?

– Понимаю, – кривлюсь.

– Да ни хрена ты не понимаешь! – злится. – Пойдем еще разнюхаемся.

– Может, – спрашиваю осторожно, – хватит пока?

Он кривится.

– Да нет, – отвечает, – не хватит. Я уже на последнем заводе. Сдыхает Бобик, усек? А мне тебе еще кое-что прояснить надо, относительно себя самого. А потом еще и задание дать. Точнее, – просьбу. Хотя, – просьбы вроде как не «дают». А что с ними, интересно, делают-то?!

– Да хрен его знает, – теряюсь неожиданно. – Наверное, их – просят, а так, извини, – не знаю…

– Вот то-то и оно, – вздыхает. – Ладно, пойдем убьемся что ли. Потом я тебе еще немного расскажу про себя, потом «попрошу просьбу» и мы пойдем спать. Я тебе в дальней спальне постельное белье уже бросил, застелить и сам сможешь, не маленький. Гостевой душ – в твоем полном распоряжении. Домой тебе смысла ехать нет, я так думаю. Что там делать-то? Стенам пустым кланяться? А выспаться – ты и здесь выспишься, у меня вполне себе даже свободно…

Я киваю.

Я и сам хотел попросить у него разрешения остаться.

В пустой родительской квартире мне будет, наверное, сегодня уж совсем тоскливо…

Разбередил он мне душу, сволочь, однако.

Или то, что там от нее, от этой самой души осталось.

А какая, в принципе, разница?

…Через некоторое время мы взяли свои чашки с кофе, сигареты и вышли постоять на балконе.

Там была осень, моросил дождь, и уже потихоньку начинало светать.

Господи, думаю, глядя на отражения фонарных огней в мокром блестящем асфальте, как же я все-таки люблю этот город!

Так, наверное, только женщин любят, тех самых, единственных.

Когда иной раз – и плохо, и больно, а попробуй-ка отдели себя от нее, – и просто сразу погибнешь.

Не знаю.

Как я только сейчас начинаю понимать, у меня – чтобы вот так! – с женщиной пока еще никогда не было.

И я даже не знаю, когда вот гляжу сейчас поочередно – то на Москву, то на Али, – хочу ли я, чтобы у меня это было.

Или просто, блин, на фиг, боюсь этого…

…Али, сцуко, как будто мысли мои прочитал, зараза.

– Вот странно, – говорит, – где-то в начале двухтысячных мне показалось, будто я разлюбил Москву. Злая она какая-то стала, но это-то как раз и не страшно. Я сам… хм… недобрый, в общем-то. Просто – не моя, и все тут. Плохо мне в ней начало становиться, а уехать не мог, потому что это – мой город. Да и бизнес тут. Жизнь. Вот и сбегал, куда придется: на выезда, на рыбалки. Хотел было даже за город переехать, дом там построил. А сейчас, прошло какое-то время, – и все вернулось. То ли я стал другим, то ли город. То ли мы с ним опять оба изменились. Вот стою сейчас здесь с тобой на балконе, смотрю на дождь, слушаю, как где-то там вдалеке машины-одиночки взрыкивают, – и мне хорошо. А почему хорошо – даже и не знаю, и не задумываюсь…

Я затягиваюсь сигаретой, внимательно рассматриваю тускло тлеющий коричнево-красный огонек, соглашаюсь:

– Похожие, – говорю, – ощущения…

Он усмехается.

– Это понимание, знаешь, Дэн, ко мне только сегодня опять пришло. Раньше только чувствовал. Как зверь. А объяснить даже самому себе не получалось. Я ведь разваливаться начал, старик. Тупо деградировать, я это только сегодня понял. И началось это, увы, не тогда, когда мы с Ингой расстались. Раньше, много раньше. Когда решил, что я – все могу, что я – бог. А наше расставание – это только следствие. Не причина. Хотя, надо честно признать, что, когда мы с ней разошлись, эта байда начала со мной творится, скажем так, прогрессирующими темпами. А нужно-то всего было: остановиться на секунду, взглянуть на себя со стороны. Не мог. Или – не хотел. А на фига, когда и так все звездато? Вот сегодня меня эти события и хлопнули. Как пыльным мешком. Похоже, это конечная, Дэн, въезжаешь? Поезд дальше не идет. Осторожно, двери закрываются. И, если я сейчас не разберусь, что к чему, если правильный – для себя правильный, не для Инги, не для тебя, не для друзей моих дорогих – для себя – путь не найду, то мне, похоже, пиздец, Данька. Вот такая вот катавасия получается…

Я молчу, курю.

А что тут скажешь?

Тут лучше просто помолчать.

Послушать.

Ему сейчас даже не жилетка нужна.

Стенка.

Чтобы об нее обыгрываться.

Как для теннисиста, который, как удар по мячу идет, вспоминает после затянувшейся травмы.

Мышцы помнят, рефлексы остались – значит, восстановится.

А если нет, – значит, не судьба.

Как он там говорит?

Сдох Бобик?!

Значит, туда ему, бедолаге, и дорога, неудачнику…

– И как? – спрашиваю осторожно. – Есть предпосылки, что разберешься?

Он ржет.

– Ты, – говорит, – извини. Анекдот про тренд вспомнил, совершенно дурацкий. А насчет «предпосылок» – рано еще, Дэн, об этом думать. Сейчас мне нужно мозги латать да Ингу вытаскивать. А там уж разберемся, есть какие «предпосылки» или нет их ни хера…

– Так ты об этом, – догадываюсь, – поговорить-то со мной хотел?

– Ну да, – кивает, – об этом. Или с тобой, или с Гарри. Или с обоими…

Я допиваю остывший кофе, вздыхаю, закуриваю очередную сигарету.

– Ну, – спрашиваю, – и как поговорил?

– Нормально, – улыбается краешками губ, – поговорил. По крайней мере, то, что мне надо было, я от тебя получил…

– И что же это такое было?! – теряюсь неожиданно.

– Да понимание, – затягивается почти дотлевшей сигаретой, – в глазах. На сегодняшний момент мне этого – вполне достаточно…

Мы молчим, курим, смотрим, как постепенно в сказочную прозрачную графику предутреннего города неумолимо вползает очередной будничный, прозаичный дождливый осенний рассвет.

Где даже теплый желтоватый электрический свет в окнах означает не то, что кто-то опять засиделся до утра, гадая – или разговаривая с друзьями – о чем-то своем, может, нереально важном и высоком.

А то, что, кажется, кому-то пора вставать и выдвигаться на службу.

Продираться сквозь серую утреннюю хмарь в прокуренные офисы, давиться горячим невкусным кофе, украдкой зевать в ладошку, ежась от вездесущей утренней сырости и тоски, тупо таращиться в мерцающие ядовитым светом мониторы, считать никому на хрен не нужные чужие суммы с большими и скучными нулями.

Тьфу, бля.

Пора спать, наверное.

Вот и Глеб зевает уже совсем по-другому – на последнем, похоже, издыхании.

– Ладно, – говорю, – просьбу свою тогда, как проснемся, попросишь, ок? А то я прямо сейчас у тебя здесь на балконе отрублюсь. Вот прямо на этом коврике…

– На коврике, – мотает башкой в ответ, – не надо. На коврике холодно, простынешь еще. А мы сейчас друг другу нужны предельно здоровыми и предельно отмобилизованными…

Мы усмехаемся, жмем друг другу руки и расходимся по спальням.

В последний момент, уже застилая себе постель, я понимаю, что сил добраться до душа у меня просто нет. Поэтому забиваю на все и тупо падаю в койку, где моментально отрубаюсь, проваливаясь в глухую, ватную пустоту.

Слава богу, никаких снов мне этой ночью никто показывать и не собирался. А то – могу себе, блин, представить сюжетики…

Не знаю, кого уж за это благодарить, но поблагодарить – почему-то хочется.

Когда-нибудь в этом самом деле надо будет обязательно разобраться. Но не так, как сейчас, на ходу, а – по-настоящему.

То есть – по-взрослому.

Да какая, в принципе, разница…

Глава 5

Когда я проснулся, за окном неярко горело светлое осеннее солнце, а часы в спальне показывали уже почти что без малого два часа пополудни.

Ну и ни фига же себе отрубился, думаю.

Натянул джинсы, вылез, зевая и шлепая босыми ногами по холодному полу, из спальни искать Глеба.

Ага.

Щаззз.

Фигушки, как говаривала, вплескивая руками, моя маман, когда находилась в соответствующе веселом, можно даже сказать, игривом расположении духа. Нигде никаких признаков жизни, и только в гостиной под до блеска вымытой пепельницей аккуратная записка: «Приводи себя в порядок, скоро буду. Али».

Пожал плечами.

Почесал загривок.

Задумался.

Выпил, так и не сумев разобраться с навороченной кофеваркой, чашечку найденного в дальнем углу одного из кухонных шкафов растворимого кофейного напитка, выкурил под нее пару сигарет, зевнул и поплелся в душ.

Надо, думаю, воспользоваться советом умудренного жизнью товарища и действительно привести себя в порядок.

А то хрен его знает, куда меня сегодня еще затащит и насколько.

Так что – пока есть, – надо пользоваться.

Дают – бери.

А дальше – по обстоятельствам…

…Засунул себя сначала под горячие, потом под ледяные, как сам ад, водяные иглы, тщательно растерся тяжелым махровым полотенцем, почистил зубы новенькой, специально для таких случайных гостей, как я, приспособленной зубной щеткой, с наслаждением побрился одноразовым станком с двойным лезвием.

Посмотрел на себя в зеркало – вроде ничего.

Еще раз зевнул, влез в джинсы и поплелся на кухню, откуда уже раздавалось до боли знакомое шкворчание: вернувшийся Али, судя по всему, самозабвенно жарил дежурную холостяцкую яичницу.

И скорее всего – судя по запаху – с беконом и помидорами.

Знакомая, думаю, тема.

У меня тоже по утрам фантазия дальше этого блюда редко когда заходит.

…И вообще, если разобраться, вряд ли найдется в этой жизни что-то более тоскливое, чем холостяцкая мужская яичница на неустроенной, насквозь прокуренной кухне.

В обществе тихо бормочущего в углу очередную чушь телевизора.

Если только магазинные пельмени на ужин…

Тьфу ты, блин.

Ладно, потом как-нибудь разберемся…

…Али, по крайней мере, выглядел почти что нормальным человеком.

В дорогом спортивном костюме, яркой цветной футболке, легких кроссовках на босу ногу. Тщательно, аж до синевы выбритый, с влажными, аккуратно зачесанными назад волосами.

– Привет! – говорит, накрывая вызывающую уважение своим объемом сковороду крышкой и одновременно вскрывая пакет с апельсиновым соком. – Или «с добрым утром» точнее будет? А я вот решил до бассейна добежать, благо он у нас тут, прямо во дворе имеется. Вместе с фитнес-клубом, кстати, и довольно неплохим. Тренажерный зал достойный, сауна, все дела. Есть все-таки, блин, некоторые преимущества от проживания в этом навороте…

– Здорово, – зеваю в ответ. – И как успехи в бассейне?

– А-а-а, – морщится, – еле километр осилил, чуть не сдох от натуги. Ничего удивительного, конечно, почти год не плавал уже. Но все равно обидно. Потом еще взвеситься сдуру решил, в результате совсем расстроился. Килограмм восемь лишнего веса, как минимум…

– А что ты хотел? – зеваю еще раз. – Так жрать, как ты, плюс практически полностью прекратить следить за собой, и чтоб одновременно со здоровьем и лишним весом все в порядке было? Да ты окстись, барин, радоваться надо, что только восемь набрал, а не, скажем, двадцать восемь... Лучше кофе угости нормальным, а то я в твоей механике не разобрался ни фига, пришлось растворимый пить. Видишь, зеваю, как подорваный…

– Да не вопрос, – жмет плечами, – сейчас только сковородку на медленный огонь переведу, пусть доходит. И – попьем кофейку, я тебя заодно в курс дела введу, я ж тут не только о собственном здоровье заботился…

Я еще раз зевнул и закурил, глядя, как он занимается кофе и завтраком.

Ну и за окно еще иногда поглядывал, разумеется.

Уж очень там хорошо было и как-то не по-осеннему солнечно.

А ведь еще ночью – да и под утро – дождь шел. А вечером – ветер дул, причем довольно противный.

До сих пор мурашки бегут, как только припомню, как он под куртку всю ночь залезть пытался.

Влажный, колючий.

И морось эта мелкая, как ледяные иголочки.

Неприятная фигня, иначе не скажешь.

А сегодня – роскошь какая-то за окном.

Вот и разбирайся тут, что назавтра ожидать.

Причем, – во всех смыслах этого слова…

Москва, думаю.

Осень.

Та, что золотой уже сколько сотен лет называется.

Самое любимое время года, если так разобраться.

Сейчас бы вместо всего этого безумия – просто в скверике посидеть, где-нибудь на Чистопрудном или на Сретенке.

Или – на Патриарших, на худой конец.

С книгой, или, черт бы с ним, с бутылочкой холодного пивка, из тех, что поблагороднее…

За жизнь с хорошими людьми поговорить…

А тут…

– Значит, так, – говорит Глеб, ставя передо мной внушительных размеров кружку с черным, как дёготь, кофе, – о юридической суете вокруг вчерашних событий можешь временно забыть. Не до конца, разумеется, а то мало ли что. Но Ингиными делами сейчас уже занимаются, скажем, так, ну… хм… профессионалы. Как я тебе вчера и говорил, – специально обученные люди. Причем усиленно. И довольно успешно. Затыки, разумеется, есть небольшие, не без них. Но, в целом, все вроде как движется во вполне устраивающем нас всех направлении…

– А что за затыки-то? – удивляюсь. – Вроде как следак только про экспертов говорил, но это, я так думаю, вопрос чисто финансовый…

– Да, – машет рукой и морщится, – с экспертами вопрос уже решен, не проблема. Причем они сами признали, что их роль тут вообще минимальна. Чуть-чуть подправить в одну сторону, чуть-чуть в другую, циферки по-другому переставить. Нарушение со стороны «Форда» этого драного было?! Было! Свидетели есть?! Есть! След от столкновения остался?! Остался. Тормозной след твоими молитвами опять-таки правильный зафиксирован. Все остальное, извини, частности…

– Ну так, – удивляюсь еще больше, – и в чем тогда проблема?

Глеб вздыхает, берет с огня сковородку, начинает раскладывать дымящуюся яичницу по тарелкам.

– А как всегда, – усмехается, – в чем проблемы-то бывают, Дэн? В людях. В их, извини, жадности и подлости…

– Не понял, – чешу нос. – И кто у нас на этот раз отличился?

Глеб снова вздыхает.

– Да, – говорит, – понимаешь, Инге сегодня уже звонили, на домашний. От родителей, типа, второго пострадавшего. Заметь, кстати, – не от погибшего парня, там – просто горе, которому сейчас мои люди по мере сил стараются помочь. Ну там похороны, организация, деньги. Все, что можно. И не потому, что просят, а потому, что так надо. Просто по жизни. От второго. Который жив, хоть и не совсем здоров. Но инвалидом точно не останется. Какие-то мелкие бандосы. Типа, – переговорщики. Сумеешь угадать с одного раза, что хотят?

Я аккуратно отставляю тарелку, чтобы просто тупо не раздолбать ее о первую попавшуюся стенку.

Вот ведь суки.

Нормальный бизнес, да?!

На крови собственного сына и чужом человеческом горе?!

Нет, я все понимаю…

И то, что мир наш циничен, и что время у нас такое.

Не самое предрасполагающее к понятиям стыда, чести и совести.

И то, что, для того чтобы как-то нормально обустроиться в этой жизни, нужно всегда уметь использовать любую сложившуюся ситуацию…

Но, блин, должны же быть у людей хоть какие-то пределы?!

Ну хоть какие-то?!!!

Нет, прав Мажор…

Такую накипь – тех, кто когда-то решил для себя, что кроме «рубля и рынка» в этой жизни нет ничего святого, – нужно давить в зародыше.

Только – давить…

Но – нет…

Что-то, думаю, здесь все-таки как-то не стыкуется…

– Как же так, – теряюсь, – его ведь, суку, в машину-то никто насильно не сажал. Знал ведь, чудак, на что шел-то. Это же челлендж, блин. Абсолютный нелегал, стремняк, жесть, а не покатушка с девочками. Что ж он забыл предкам-то об этом доложить, мутик придурошный?!

– А он и сейчас знает, – усмехается Глеб. – Мои парни, аккуратно, через знакомых в больнице, где он лежит, пробили. Этот «финансовый план», понимаешь, – это ведь и его инициатива в том числе. Хотя там, конечно, мамашка первую скрипку играет. Та-ка-а-я, говорят, торгашка. В самом худшем смысле этого слова. Черкизон галимый. Вся в дутом арабском золоте с головы до пяток. За одну ночь и утро сообразила, где профит отыскать можно. Прям у больничной койки сыночка. И с его, видишь ли, безоговорочного одобрения. Нормальная такая семейка. Предприимчивая, блин. Но это уже, извини, детали и на фиг никому не интересные…

– А он, – морщусь, – не понимает, что если дело до суда дойдет, то он вместе с Ингой на одну скамейку присядет? Ведь он же не овощем у нее в тачке сидел, штурманом! Он же ей команды подавал! На юридическом языке – «принимал участие в управлении транспортным средством». Уж, извини, я-то эту фигню назубок знаю, сам штурманом в гонку больше двух лет вваливал, только фуфайка заворачивалась!

– А вот это, – серьезнеет Али, – уже интересно. Это аргумент, спасибо, Дэн. Хотя до суда я дело по-любому доводить не намерен, но если уж рванет такая пьянка… А пока что, извини, для всех окружающих – там и гонки-то никакой не было. Так, ехали ребята по своим делам, может, в клуб, может, еще куда, а их какая-то неустановленная дура подрезала…

Я одним глотком допил горький остывший кофе и потянулся за сигаретами. Есть расхотелось, честно говоря, совершенно.

Хотя изготовленная Али яичница и выглядела весьма и весьма привлекательно.

– И сколько, – интересуюсь, – просят?

– Да понимаешь, – вздыхает, – Инга сначала сама сдуру предложила им денег дать. Все, что у нее есть свободного. У нее его, конечно, немного, но тыщ двадцать – двадцать пять она, в принципе, вытащить вполне в состоянии. Долларов, разумеется…

– Вполне, – киваю, – конечно, достойный кусок для ублюдков…

– Достойный? – смеется Глеб. – Да они ей предложили сразу на четыре все умножить. И это, типа, только для начала разговора. А так, говорят, мы знаем, что у тебя квартира хорошая…

Я вскакиваю, потом присаживаюсь на подоконник.

Опять вскакиваю.

Тушу окурок в пепельнице, прикуриваю следующую сигарету.

– Они, – ору, – что?! Совсем озверели?! Я же бывал там у вас, на той квартире!!! Она же не меньше миллиона долларов стоит!!!

Глеб кивает.

И машет рукой: мол садись, не мельтеши.

Я аккуратно присаживаюсь на самый краешек подоконника.

Просто сидеть за столом я сейчас, к сожалению, не в состоянии.

– Больше, – говорит Глеб хладнокровно. – Квартира стоит больше миллиона. Минимум, в полтора раза. А то и в два, я в недвижимости не самый большой специалист, ты уж извини, Данька. И они ее, естественно, не получат. Ни Ингу, ни квартиру. Ни при каких обстоятельствах.

– И что же ты, – спрашиваю, – теперь собираешься делать?

– Ну, – морщится, пережевывая кусок бекона, – бандосов я уже отшил. Точнее, не я, конечно. Есть у меня один человечек для подобных случаев. Из одной очень интересной и весьма серьезной конторы. Не крыша, нет, разумеется. Нет у меня никакой крыши, не тот уровень. Просто – обмен услугами, в нашем мире это подороже любой крыши стоит. Ну вот, он сгонял к ним в гости, встретился, вдумчиво объяснил, на кого они прыгать собираются. И какими могут быть вполне предсказуемые последствия. Не один, сам понимаешь, а с небольшим, хоть и шумным, сопровождением. Так, на всякий случай, для небольшой демонстрации возможностей. Бандосы, естественно, слились. Тут же. Они ж обычные бандюки, а не японские камикадзе. Так что со стороны мелкого, и не очень, криминала Инге ничего не грозит. А как они с заказчиками разбираться собираются, это уж, извини, са-а-авсем не моя проблема…

Я хмыкаю.

Да.

Возможности Глеба в этой среде я, в общем-то, отчасти представляю.

Есть у него все-таки, такое стойкое ощущение, какой-то тайный роман с Властью.

Именно так – с Властью.

С самой что ни на есть большой и заглавной буквы.

Вот только не спрашивайте меня, какой это роман.

И чем он за этот самый роман с этой самой Властью расплачивается.

И не знаю, да и, если бы даже и знал, не поделился бы ни при каких обстоятельствах.

Там – другие тропки, исключительно для тех, кто не сильно боится головокружения…

Кажется, так та книжка почитаемого нашим Глебушкой философа называется?

Да не важно…

Так, не так…

Важно то, что мне туда пока что – ну совершенно не хочется…

– А вот мамашка…

Али дожевывает яичницу, укоризненно цокает языком на мою недоеденную порцию. Но, тем не менее, забирает, – хоть и с тяжким вздохом по своему напрасному труду, – обе тарелки и засовывает их в раковину.

– Мамашка, – повторяет, – все равно, есть у меня такое чувство, – не успокоится. Знаю я этот типаж. У них, сцуко, жадность всегда превыше любого закона самосохранения…

Я вздыхаю и тоже двигаюсь в сторону раковины со стопкой грязной посуды.

– Ты, – говорю, – не парься, Глеб. Я помою. А ты лучше кофе завари, вкусный он получается в этой твоей хитрой машинерии…

Глеб хмыкает, разгадав мою маленькую хитрость, но, тем не менее, кивает и отправляется к кофеварке.

А что тут такого?

Действительно, ведь неправильно это, если два мужика сидят на холостяцкой кухне, а только один из них и готовит, и кофе варит, и, блин, посуду моет.

Даже если он самый что ни на есть расгостеприимный хозяин.

Мы все-таки не на Кавказе, слава богу…

– И что теперь будет? – спрашиваю.

– Да ничего, – жмет плечами, – обычные юридические бодания. Вполне себе вялотекущие. Можно сказать, – в партере. Не на один год, кстати, похоже, удовольствие. Перманентные заявы в прокуратуру, в суд, еще куда-нибудь, вплоть до лиги сексуальных меньшинств и комиссии по правам человека. И – параллельно – такие же перманентные попытки вымогательства презренных денежных знаков…

Глеб качает головой каким-то своим мыслям, криво ухмыляется.

– Причем, – говорит, – знаешь, что самое интересное, Данька?! Были бы они нормальными людьми, я бы заплатил. Просто так бы заплатил, чтобы нервы не портить. Ну, может, поторговался бы чуть-чуть, исключительно ради приличия. Этим, увы, платить нельзя. Потому как у подобного рода существ аппетит приходит исключительно во время пожирания падали, и никак иначе…

Я домыл посуду и опять уселся за столик, после чего прямо перед моим носом снова возникла гигантская кружка с восхитительно горьким и идеально крепким черным напитком.

– Слушай, – говорю, – а может, мне с парнями поговорить? Ну, ты сам понимаешь, на какую тему. Мне, правда, самому действовать нельзя, я к вам с Ингой слишком близок, Никитос – тоже вряд ли возьмется, да и эмоционален он слишком, а вот Жека – вполне. Есть у меня такой стос из новых, ты его почти что и не застал. Обморок ждановский. Надежней людей не бывает, на куски резать можно, смолчит. Да и должок на нем один интересный числится, так что – с удовольствием войдет в тему. И парни у него вполне подходящие. Как только этот мудень из больнички выпишется, так его они сразу же туда обратно и отправят. Но уже на подольше, и не слегонца. А что?! Во-первых, сука, – заслужил, во-вторых, – может, хоть головой думать начнет, понимать, что по столичным кривым улочкам разные люди ходят. И очень многим его жизненная философия вполне даже себе отвратительна…

– А вот об этом… – Али с силой хлопает ладонью по столу, да так, что мелкими трещинами идет толстая прозрачная столешница из знаменитого итальянского «небьющегося» стекла.

Я смотрел как-то по телику испытания, не каждой пулей прошибешь эту байду на фиг.

Мне почему-то мгновенно становится холодно и слегка липко подмышками.

Несмотря на только что принятый душ.

Дела, думаю…

– А вот об этом, – рычит утробно, – и даже думать забудь!! Я б сам эту суку порвал, как Тузик грелку!! И кайфанул бы от этого по полной маме!!! Нельзя!!! Нельзя, понимаешь!!! Сделать это – да, блядь! – будет правильно и справедливо, сделать это будет – легко, но это – подстава! Для Инги подстава, не для меня, мне на себя насрать, всасываешь, щенок?!!

Я вскидываю руки.

– Все, Али! Все!! Тормози!! Я понял!! Понял!!! Понял!!!

Он медленно успокаивается и закуривает. Отхлебывает кофе из чашки. Мотает головой, словно вытряхивая из нее ненужные эмоции.

– Извини, – бормочет в сторону, – сорвался втупую. Нервы что-то в последнее время ни к черту…

Я хмыкаю.

Верчу в руках пока что незажженную сигарету.

– Да ладно, – киваю, стараясь не обращать внимания на стекающую между лопаток холодную струйку пота, – подумаешь. Кому сейчас легко?

Он хмыкает в ответ и протягивает мне руку.

Прямо через стол.

Не вставая.

Кривовато улыбаюсь и проделываю ту же самую незамысловатую операцию.

Черт.

Я тоже мотаю из стороны в сторону башкой и, наконец, не торопясь, прикуриваю.

– Напугал, – признаюсь. – Ну да ладно. Ты же от меня что-то хотел, Глеб, так? Какую-то «просьбу попросить», помнишь?

Он кивает.

– Угу, – соглашается. – Причем просьбу – самую важную из всех, какая только может быть для меня лично. И, кроме тебя, старичок, выполнить ее, увы, некому. За Ингой надо присмотреть, понимаешь?! Ну, не так чтобы слишком въявную. Чтоб не просекла. А то она же сожрет себя из-за мальчишки этого. Ну, который погиб, царствие ему небесное. На совесть изойдет. Последнее дело. Я сам лично, как ты понимаешь, заняться этим, увы, не могу. Поэтому рассчитываю, так уж получилось, – только на тебя, парень. Если ты, разумеется, по-прежнему считаешь себя мне хоть чем-то в этой жизни обязанным…

Я тру глаза, делая вид, что туда попал дым от недавно прикуренной сигареты.

Сказать ему, решаю мучительно, что она меня точно о том же просила, только в его сторону?

Нет, вздыхаю.

Наверное, все-таки не стоит.

Это по-другому нужно делать, куда техничнее…

И – позже…