И снова, как писал потом Черчилль, «в соревновании боевого товарищества, которое было отличительной чертой царской армии», русские предприняли новый и на этот раз грандиозный удар против неприятеля.
      С рассветом 22 мая (4 июня н. ст.) вся линия русского Юго-Западного фронта взорвалась сильнейшим артиллерийским огнем. Снарядов не жалели. После артиллерийской подготовки русские части по всему фронту длиной в 350 километров перешли в наступление против австрийцев. Атака была настолько неожиданна для неприятеля, что, несмотря на сильные укрепления, воздвигнутые в период зимних месяцев, австрийцы не выдержали. Их опрокинули, и фронт был прорван. Операция эта была поручена генералу Брусилову, незадолго до того принявшему пост Главнокомандующего Юго-Западным фронтом. В состав фронта входили четыре армии. С севера к югу они шли в следующем порядке: 8-я, 11-я, 7-я и 9-я.
      8-я армия, которой раньше командовал Брусилов, перешла к генералу Каледину. В ее состав по-прежнему входила Железная дивизия. Оба генерала хорошо друг друга знали, и у Каледина не было сомнений насчет стойкости Железной дивизии. Он знал, что Деникин не подведет.
      Все четыре армии Юго-Западного фронта ударили по неприятелю одновременно. В этом заключался новый, до тех пор нигде, ни в одной армии еще не испробованный стратегический прием генерала Брусилова. Вместо того, чтобы сконцентрировать свою атаку на одном участке и дать возможность неприятелю направить туда на выручку резервы, Брусилов - одновременным ударом по широкому фронту - добился прорыва неприятельской линии в нескольких местах. «Эта форма прорыва, - по словам одного из его участников, - имела то преимущество, что лишала противника возможности определить место главного удара и маневрировать резервами; поэтому наступательная сторона могла полностью применить внезапность удара, скрыв свои намерения, и держать скованными силы противника на всем фронте все время операции».
      Нанести главный удар выпало армии генерала Каледина, а в его армии - на дивизию Деникина. Удар был направлен на город Луцк. Деникин хорошо знал этот город: в сентябре 1915 года, как известно со слов генерала Брусилова, Деникин «бросился на Луцк одним махом и взял его». С тех пор Луцк снова перешел в руки неприятеля, и здесь Деникину пришлось вторично брать его, сильно за это время укрепленный противником.
      Еще в марте генерал Деникин был ранен осколком шрапнели в левую руку, но остался в строю. И, несмотря на не совсем зажившую рану, руководя атакой, он шел со своими войсками в передовых цепях.
      За доблесть, проявленную при захвате Луцка в мае 1916 года, генерал Деникин получил весьма редкую награду - «Георгиевское оружие, бриллиантами украшенное». Награда эта давалась не только за личный подвиг, но и когда он имел большое общественное значение.
      Брусиловское наступление 1916 года, получившее также название Луцкого прорыва, продолжалось около четырех месяцев. «Тактические результаты этой битвы, - писал историк Головин, - были громадными. Взято было в плен 8 924 офицера, 408 000 нижних чинов, захвачено 581 орудие, 1 795 пулеметов, 448 бомбометов и минометов. Отнята у противника территория более чем в 25000 квадратных километров. Таких результатов не достигала ни одна наступательная операция наших союзников в 1915, 1916 и 1917 годах».
      Последствия брусиловского успеха превзошли все ожидания. Италия была спасена. Австро-венгерские войска попали в катастрофическое положение. Чтобы выручить своего союзника и спасти его от окончательного разгрома, немцы перебросили из Франции 18 дивизий на русский фронт. Кроме того, союзники России получили облегчение на своем фронте у Салоник, откуда 3 1/ 2германские и 2 наиболее стойкие турецкие дивизии тоже были переброшены на русский фронт. Румыния, долго выжидавшая, куда подует ветер, чтобы присоединиться к победителям, неожиданно решила, что немцев бьют, и 27 августа объявила войну германо-австрийскому блоку. Переполох в Германии был велик. Если даже расчетливая Румыния отважилась начать войну с Германией, то это означало, что немецкие акции на международном рынке пали невероятно низко. А главное, Россия, которую германский Генеральный штаб после лета 1915 года включил в категорию полной инвалидности… И вдруг такая боевая инициатива! Кто-то, несомненно, в расчетах сильно, ошибся! В высшем немецком командовании генерала фон Фалькенхайна сменил фельдмаршал фон Гинденбург. Фактическим распорядителем на всех немецких фронтах стал его начальник штаба генерал Людендорф.
      Эти события отразились и на судьбе генерала Деникина. В начале сентября 1916 года он был назначен командующим 8-м армейским корпусом и вскоре после этого отправлен на помощь румынам.
      Многие в России были против вступления Румынии в лагерь стран, воюющих с Германией. Среди них был и генерал Деникин. Он считал, что в роли нейтральной державы Румыния более полезна Антанте, чем в роли союзницы, и оказался прав. Немцы, решив дать румынам хороший урок и доказать сомневающимся, что германская карта далеко еще не бита, заняли к концу декабря 1916 года большую часть румынской территории, включая Бухарест. А России, чтобы помочь новой союзнице, пришлось перебросить на Румынский фронт 20 дивизий.
      Несмотря на повышение по службе, Деникин с большой и искренней грустью расставался со своей Железной дивизией. Два года он жил интересами своих стрелков. Его личная судьба переплелась с судьбой Железной дивизии. Его руководство, ее победы - все это связывалось в одно чувство дружного боевого товарищества, глубокой взаимной привязанности. На склоне лет, вспоминая боевое прошлое, генерал Деникин говорил, что два года, проведенные с «железными» стрелками, были самыми лучшими в его жизни.
      Генерал Брусилов, после Октябрьской революции перешедший на службу к большевикам и с тех пор враждебно относившийся к генералу Деникину, в своих воспоминаниях, написанных в Советском Союзе, все же воздал ему должное.
      «4-я стрелковая дивизия (железная), - писал он, - всегда выручала меня в критический момент, и я неизменно возлагал на нее самые трудные задачи, которые она каждый раз честно выполняла».
      «Деникин, который играл такую большую роль впоследствии, был хороший боевой генерал, очень сообразительный и решительный».
      Но затем в угоду Советскому правительству и чтобы застраховать себя с точки зрения политической благонадежности, Брусилов счел нужным значительно разбавить свою похвалу генералу Деникину. Неверной и сознательно ложной оценкой Деникина он пытался бросить тень на моральный облик безупречно честного человека, выставить его в роли карьериста, склонного приписывать себе чужие боевые отличия. Характерной чертой Деникина было полное отсутствие какой-либо склонности к интриге и чувство справедливости в отношении к военным успехам и достижениям своих собратьев по ратному делу.
      Характеристику Антону Ивановичу Деникину как боевому генералу дал один из офицеров, близко знавших его по совместной службе в 8-й армии:
      «Не было ни одной операции, которой он (Деникин) не выполнил бы блестяще, не было ни одного боя, которого бы он не выиграл бы. Я в то время был начальником оперативного отделения и генерал-квартирмейстером в штабе Брусилова. Мне часто приходилось говорить с Деникиным по аппарату, когда нужно было согласовать действия генерала Деникина с соседями и особенно выручать их в тяжелом положении. Не было случая, чтобы генерал Деникин сказал, что его войска устали, или чтобы он просил помочь ему резервами…
      Перед войсками он держал себя просто, без всякой театральности. Его приказы были кратки, лишенные «огненных слов», но сильные и ясные для исполнения. Он был всегда спокоен во время боев и всегда лично был там, где обстановка требовала его присутствия. Его любили и офицеры, и солдаты… Он никогда не ездил на поклон к начальству. Если его вызывали в высокий штаб по делам службы, то он держал себя со своими высшими командирами корректно, но свободно и независимо. Он не стеснялся в критике отдававшихся ему распоряжений, если они были нецелесообразны, но делал это мягко, никого не задевая и не обижая… Деникин всегда расценивал обстановку трезво, на: мелочи не обращал внимания и никогда не терял духа в тревожную минуту, а немедленно принимал меры для парирования угрозы со стороны противника. При самой дурной обстановке он не только был спокоен, но готов был пошутить, заражая других своей бодростью. В работе он не любил суеты и бессмысленной спешки… В частной жизни генерал Деникин был очень скромен, никогда не позволял себе никаких излишеств, жил просто, пил мало - рюмку, две водки, да стакан вина. Единственным его баловством было покурить хорошую сигару, в чем он понимал толк… В товарищеском кругу он был центром собрания… так как подмечал в жизни самое существенное, верное и интересное и многое умел представить в юмористической форме».
      Со своим 8-м армейским корпусом Деникин попал на Румынский фронт, когда две немецкие армии, одна под командой Макензена, другая под начальством Фалькенхайна, одновременным наступлением с разных сторон резали Румынию на части.
      Директива, данная генералу Деникину, предписывала: «двигаться по бухарестскому направлению до встречи с противником и затем прикрыть это направление, привлекая к обороне отступающие румынские части».
      В течение нескольких месяцев, ведя бои у Бузео, Рымника, Фокшан, имея в своем подчинении разновременно два румынских корпуса, А. И. Деникин так впоследствии формулировал свое впечатление о румынских войсках: «Полное игнорирование румынской армией опыта протекавшей перед ее глазами мировой войны; легкомысленное до преступности снаряжение и снабжение армии; наличие нескольких хороших генералов, изнеженного… корпуса офицеров и отличных солдат».
      Несмотря на суровую жизнь последних двух лет, тяжелые условия на Румынском фронте превзошли все опасения генерала Деникина. То, что осталось от Румынии, было в состоянии полной прострации; подвоз снабжения и продуктов из России затруднялся не только расстройством русских железных дорог, но и хаотическим состоянием румынских путей сообщения. Лошади дохли от бескормицы, люди мерзли без сапог, без теплого белья и заболевали тысячами. Не мудрено, что при создавшемся положении Румыния не очаровала Деникина.
      «Неприветливая страна, неприветливые люди и порядочный хаос, - писал он своей невесте, - общее убеждение: ругали свои порядки, но чужие многим хуже».
      Но в конце декабря 1916 года настало несколько дней затишья, и, пользуясь тем, что в Россию отправлялся в командировку верный боевой спутник и денщик Николай, генерал Деникин отправил с ним длинное письмо своей невесте. Письмо шло с верной оказией, а потому, не стесняясь ограничениями военной цензуры, можно было обрисовать в нем общую картину положения в Румынии откровенно, так как его понимал и видел генерал Деникин:
      «Немцы сосредоточили против Румынии большие силы, и операция начала развиваться с необыкновенной быстротой. Наши войска прибывали поздно. Маленькая страна при полном напряжении своих железных дорог не могла справиться со своей задачей, и наши эшелоны ползли черепашьим шагом, по суткам простаивая на маленьких станциях. К тому же хаотический беспорядок, бездеятельность, иногда, вероятно, продажность румынской администрации. Бухареста дни были уже сочтены. В числе войск, брошенных на помощь, были и мои. Но мы опоздали. Я встретил уже разбитые румынские армии. И, вкрапленные между ними, в постоянной опасности неустойки с их стороны, задерживали сколько было возможно немцев, отходя к северу. Шли жестокие бои. Много, очень много легло моих. Но успех немцев несомненный. И, между прочим, в занятой стране они захватили огромные запасы продовольствия, большое облегчение для их несытых желудков. А нам при отходе, по причинам политическим, запрещали жечь запасы… Теперь главнокомандующий соединенными армиями - король Фердинанд (в том числе нашей), а ответственным помощником его - генерал Сахаров.
      Король, дрожа за судьбу династии, готов на всякие компромиссы. Правительство упорствует. А между тем единственный выход из положения - милитаризация страны (дорог и т.д.), вывод армии, обучение ее русскими инструкторами и, вообще, передача власти в русские руки… В общем, узнали-таки страну, где беспорядок государственный и социальный больше нашего… Приехала, наконец, комиссия из английских офицеров, которая уничтожает в ближайшей к противнику полосе запасы керосина, бензина, зерна, которые нельзя вывозить. Румыны уверенно высчитывают стоимость убытков от каждого разрушенного завода, моста, здания. Говорят: за все заплатят англичане! Оптимисты. Быть может заплатят, но… учтя цену присоединяемой Трансильвании».
      Генерал Деникин не упомянул в своем письме о том, что в Румынии, до ее вступления в лагерь Антанты, была весьма сильная прогерманская группировка и что территориальные аппетиты румын включали не только австро-венгерскую Трансильванию, но и русскую Бессарабию. Военные неудачи, вполне естественно, играли на руку тем, кто рассчитывал на победу Германии и кто критически относился к России. А потому вопрос о «передаче власти в русские руки», с точки зрения румын, являлся совершенно недопустимым.
      В одном из своих писем, касаясь успеха Юго-Западного фронта, Деникин выражал надежду, что этот успех повлечет за собой более широкое наступление и что, быть может, и союзники «встрепенутся».
      В общественном мнении России отношение к союзникам за годы войны прошло разные фазы. Вначале был восторг и готовность жертвовать собой для достижения общей цели. Затем восторг охладел, но сохранилось твердое решение безоговорочно выполнять свои союзные обязательства, не считаясь ни с трудностями, ни с риском. И, наконец, как отметил Головин, видя, что союзники не проявляют такого же жертвенного порыва, чтоб оттянуть на себя германские силы, как это делала русская армия, - в русские умы постепенно стало закрадываться сомнение. Оно перешло в недоверие.
      Когда австрийцам приходилось плохо, немцы всегда шли им на выручку. Когда того требовали союзники, русские войска всегда оттягивали на себя силы неприятеля. Однако в критические моменты на русском фронте союзники ни разу не проявили должной военной инициативы. Неудачная их попытка в Галлиполи в расчет не принималась. Их начали винить в эгоизме, а среди солдат на фронте (возможно, что не без участия германской пропаганды) все сильнее слышался ропот: союзники, мол, решили вести войну до последней капли крови русского солдата. В солдатской массе это притупляло желание продолжать борьбу.
      Следует отметить, что генерал Деникин, хоть и искренне желавший более деятельной стратегической помощи от союзников, никогда не бросал обвинения в том, что русскими руками они хотели ослабить Германию. Наоборот, до самого конца, даже в период русской междоусобной смуты, когда Россия вышла из войны, а Германия еще продолжала ее на западе, - он неизменно оставался верен идее союза.
      Но еще серьезнее недоверия к союзникам было недоверие к собственной власти. Осенью 1915 года, с отъезда государя из столицы в Ставку, императрица с невероятной настойчивостью стала вмешиваться в дела государственного управления. По совету своих приближенных она выставляла кандидатов на министерские посты, и, за редким исключением, государь одобрял ее выбор. Кандидаты - люди бесцветные, не подготовленные к ответственной работе, часто недостойные - вызывали резкое неодобрение в общественном мнении и в Думе, где с осени 1916 года начались бурные выпады не только против членов правительства, но и против личности императрицы и «темных сил» вокруг трона. Авторитет власти и династии падал с невероятной быстротой. От патриотического единения между правительством и законодательными палатами периода начала войны не осталось и следа. Постоянная смена состава министров ослабляла и без того непопулярное и беспрограммное правительство.
      Прогрессивный блок, образованный в 1915 году из представителей кадетской партии, октябристов и даже консервативных элементов Думы и Государственного совета, настаивал на министерстве общественного доверия, готового сотрудничать с законодательными палатами в проведении определенно разработанной программы деятельности. К этим требованиям все больше и больше склонялись умеренно-консервативные круги и члены императорского дома. Многие из великих князей, видя угрозу династии и родине, откровенно и настойчиво высказывали государю свои взгляды на необходимость перемен. Но царь упорно отклонял все подобные советы. Имя Распутина, с его влиянием при дворе, стало объектом ненависти, особенно тех, кто не желал свержения монархии. С думской трибуны Милюков винил правительство и императрицу в «глупости или измене»; представитель монархистов Пуришкевич требовал устранения Распутина. Убийство Распутина с участием великого князя Дмитрия Павловича, Юсупова, женатого на племяннице государя, и монархиста Пуришкевича окончательно изолировало царскую семью. Государь и императрица остались в полном одиночестве.
      Тем временем Гучков, князь Львов и другие представители земских и городских! союзов, Военно-промышленного комитета и т. д., сыгравшие большую роль в мобилизации русской промышленности для нужд войны, настаивали не только на министерстве общественного доверия, но на министерстве, ответственном перед Думой. Потеряв надежду на возможность сотрудничества с царем, они решили от него избавиться и широко пользовались своими связями в армии и общественных кругах в целях антиправительственной пропаганды. Думские выпады против режима, цензурой запрещенные в печати, распространялись ими по всей стране в виде литографированных оттисков.
      Распространялись также заведомо ложные слухи об императрице, о ее требованиях сепаратного мира, о ее предательстве в отношении британского фельдмаршала Китченера, о поездке которого в начале июня 1916 года в Россию на крейсере» она якобы сообщила немцам. В армии эти слухи, увы, принимались на веру, и, по словам генерала Деникина, «не стесняясь ни местом, ни временем» среди офицеров шли возмущенные толки на эту тему. Деникин считал, что слух об измене императрицы сыграл впоследствии «огромную роль в настроении армии, в отношении ее к династии и к революции».
      После революции, несмотря на желание найти подтверждение подобному обвинению, особая комиссия, назначенная Временным правительством, установила полную необоснованность этих слухов, Они оказались злостной клеветой. Императрица - немка по рождению - была верна России и не допускала мысли о сепаратном мире.
      Тем не менее, влияние ее на ход событий, предшествовавших революции, было, несомненно, отрицательным и пагубным.
      Брусиловское наступление, не поддержанное русскими Западным и Северо-Западным фронтами, не поддержанное и союзниками, закончилось к сентябрю 1916 года. Оно принесло больше пользы союзникам, чем России.
      Антиправительственные речи, рассылавшиеся Гучковым и его сотрудниками во всех концы страны и армии, доходили и до генерала Деникина в далекой Румынии. В одном из своих писем к невесте он кратко, без комментариев, отметил факт их получения:
      «Думские речи (боевые) читаю в литографированных оттисках». (Письмо от 27 декабря 1916 года).
      «На родине, - писал он в другом письме, - стало из рук вон худо. Своеручно рубят сук, на котором сидят спокон веку». (Письмо от 12 января 1917 года).
      «Какие же нравственные силы будет черпать армия в этой разрухе? Нужен подъем. Уверенность…»(Письмо от 7 января 1917 года).
      Строго держась вне политики, не принимая участия в закулисных интригах против правительства, Деникин болел душой за то, что происходило внутри страны. Он видел, что царский режим стоит на краю пропасти, что как бы назло самому себе этот режим «своеручно рубит сук, на котором сидел спокон веку». И, опасаясь потрясения во время войны государственных устоев, генерал Деникин с волнением думал о тех последствиях, которые мог вызвать в армии развал в тылу.
      Наступал 1917 год, год страшной расплаты за прошлые грехи, ошибки и неудачи, год, который выдвинул генерала Деникина на ту роль, которую ему пришлось затем играть в период гражданской войны.

4. Год расплаты