Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Белые против красных

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Лехович Д. / Белые против красных - Чтение (стр. 7)
Автор: Лехович Д.
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Но Милюков в роли политика проявил весьма мало дальновидности. Не желая падения монархии, а стремясь лишь к ее изменению в строго конституционном направлении, своими думскими речами в 1916 году Милюков больше, чем другие, способствовал подрыву авторитета трона. А когда расшатанный трон наконец повалился, он бросился поддерживать его и уговаривать брата отрекшегося царя не отказываться от престола.
      Заранее обдумывая и намечая преемников старой власти, он выставил на роль Председателя Совета Министров и министра внутренних дел кандидатуру почти неизвестного ему князя Львова, которого сам Милюков впоследствии обозвал человеком "гамлетовской нерешительности, прямо противоположным тому, что требовалось от революционного премьера".
      Когда давление слева и надвигавшаяся волна анархии стали размывать шаткие устои буржуазного Временного правительства, то, несмотря на все происшедшие в стране перемены и на начавшийся развал Российской империи, Милюков, предаваясь нереальным мечтаниям, упрямо продолжал настаивать на Константинополе и проливах, на том, чтобы они отошли после войны к России согласно секретным договорам между союзниками и царским правительством.
      В 1918 году, за несколько месяцев до полного крушения центральных держав, Милюков, решив, что Германия выйдет из войны победительницей, явился проповедником германской ориентации.
      Такие же неожиданные политические изгибы проделывал Милюков и в период своей долгой жизни в эмиграции. До самого конца он мнил себя опытным политиком и реалистом-практиком. На самом же деле в этой области он оказался не профессионалом, а наивным любителем. И нашумевший на всю Россию вопрос, брошенный им с укором царскому правительству в Думе осенью 1916 года: глупость или измена? - с ударением на слово глупость, - в конечном счете обернулся бумерангом против политической репутации того, кто эту крылатую фразу пустил в ход.
      А потому неудивительно, что непродуманная акция Милюкова и других русских либералов - людей благих намерений, но без практического опыта в государственных делах - свелась к молниеносной сдаче всех позиций напористому давлению Совета рабочих и солдатских депутатов.
      Оглядываясь на прошлое и думая, по-видимому, о близких себе по духу либеральных кругах, Антон Иванович Деникин высказал в своих "Очерках русской смуты"верную мысль:
      "Революцию ждали, но к ней не подготовился никто, ни одна из политических группировок. И революция пришла в ночи, застав их всех как евангельских дев, со светильниками погашенными. Одной стихийностью событий нельзя все объяснить, все оправдать. Никто не сделал заблаговременно общего плана каналов и шлюзов для того, чтобы наводнение не превратилось в потоп"
      После ухода Гучкова и Милюкова в начале мая образовалась первая правительственная коалиция с социалистами. В правительство вошло шесть социалистов (три социалиста-революционера, два меньшевика и один народный социалист).
      Самым видным из министров-социалистов был Александр Федорович Керенский. В марте 1917 года, когда он стал министром юстиции, ему еще не было 36 лет.
      Генерал Деникин, издали наблюдавший перемены в Петрограде, отметил, что в Ставке к назначению Керенского на пост военного министра отнеслись без предубеждения. "Керенский, - писал он, - совершенно чужд военному делу и военной жизни, но может иметь хорошее окружение: то, что сейчас творится в армии, - просто безумие, понять это не трудно и невоенному человеку".
      Керенский считал необходимым начать наступление. Но при развале армии это могло осуществиться лишь путем возбуждения в солдатах "революционного патриотизма". И Керенский взял на себя возбуждение этого чувства в разлагающихся войсках. Начались его бесконечные поездки по линии фронта и ближайшего тыла.
      "Он говаривал, - писал о Керенском Милюков, - что массы не умеют признавать власть "в пиджаке". Он облекся во френч и очень быстро усвоил себе наполеоновские позы, повелительный тон, не допускающий возражений, гремящий голос, переходивший в нервический крик при попытке сопротивления, отрывистую рубленую речь в распоряжениях и торжественные карамзинские периоды в декларациях".
      В этот сложный период, когда множество людей, выбитых революцией из привычной колеи жизни, кривили душой, подлаживаясь к новым политическим настроениям, Антон Иванович Деникин сохранил полное душевное равновесие. В его цельной натуре мысль не шла вразрез со словом и делом. В его письмах к невесте мы находим те же размышления и взгляды, которые он открыто высказывал строителям новой государственной жизни в Петрограде.
      Выдержки из этих писем публикуются впервые.
      5 апреля 1917 года
      Политическая конъюнктура изменчива. Возможны всякие гримасы судьбы. Я лично смотрю на свой необычный подъем не с точки зрения честолюбия, а как на исполнение тяжелого и в высшей степени ответственного долга. Могу сказать одно: постараюсь сохранить доброе имя, которое создали мне "железные стрелки", и не сделаю ни одного шага против своих убеждений для устойчивости своего положения".
      Говоря затем об утомительной и нервной рутине своей жизни в Ставке, Антон Иванович заканчивал письмо следующей фразой: "Все это пустяки. Если... только волна анархии не зальет армии".
      3 мая 1917 года
      Безропотно несу крест. Иногда тяжко. И не столько от боевой обстановки, сколько от пошлости и подлости людской. Политика всегда не честна. Пришлось окунуться в нее, и нужно выйти незапачканным.
      14 мая 1917 года
      Медленно, но верно идет разложение. Борюсь всеми силами. Ясно и определенно опорочиваю всякую меру, вредную для армии, и в докладах и непосредственно в столицу. Результаты малые. Одно нравственное удовлетворение в том, что не пришлось ни разу поступиться своими убеждениями. Но создал себе определенную репутацию. В служебном отношении это плохо (мне, по существу, безразлично). А в отношении совести - спокойно. ...Редкие люди сохранили прямоту и достоинство. Во множестве -хамельоны и приспособляющиеся. От них скверно. Много искреннего горя. От них жутко.
      Члены Петроградского Совета, не стесняясь, высказывали в разное время и при различных обстоятельствах свое враждебное отношение к офицерству. Например, некий Иосиф Гольденберг прямо сказал французскому публицисту Клоду Анэ: "В тот день, когда мы сделали революцию, мы поняли, что если мы не разрушим старой армии, то она подавит революцию. Нам приходилось выбирать между армией и революцией. Мы не колебались. Мы выбрали революцию и пустили в ход - я смею сказать - гениально необходимые средства".
      Среди затянувшегося перезвона февральских колоколов, радостно твердивших Бог весть в который раз о свободе и завоеваниях революции, Антон Иванович Деникин был одним из первых, который на всю Россию ударил в набат.
      Многие нашли моральную опору в нем, в человеке, имевшем гражданское мужество называть вещи своими именами. А гражданское мужество в те дни сопряжено было с немалым риском. При бессилии власти свобода слова приняла своеобразный характер: открыто давалась возможность бросать в народ демагогические лозунги, а малейшая критика действий Совета справа тотчас вызывала обвинение в контрреволюции, что грозило расправой со стороны разнузданной толпы.
      Но Деникина эта угроза пока миновала.
      Уход Алексеева с поста Верховного Главнокомандующего предрешил судьбу генерала Деникина в Ставке. В Петрограде косо смотрели на его явное несочувствие демократизации армии. Прямота, с которой Деникин высказывал взгляды, не нравилась левым кругам. Его присутствие в Ставке мозолило глаза Исполнительному Комитету Совета рабочих и солдатских депутатов. Назначение же генерала Брусилова на смену Алексееву устраняло возможность каких-либо колебаний: с Брусиловым Антон Иванович работать не желал. Слишком широка была пропасть, разделявшая их взгляды и принципы.
      Генерал Алексей Алексеевич Брусилов (1853-1926) оказался одним из немногих старших начальников, сразу после революции перекрасившихся в республиканцев.
      Бывший паж, воспитанный в традициях старой императорской армии, начальник офицерской кавалерийской школы, начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, генерал-адъютант последнего царя, талантливый, строгий и требовательный военачальник, Брусилов, шестидесяти четырех лет от роду, решил делать революционную карьеру. Подлаживаясь к солдатским комитетам и Советам, он проявил себя после переворота крайним оппортунистом. Между Деникиным и Брусиловым не могло быть ничего общего. Оглядываясь на прошлое генерала Брусилова, на его политический пируэт после февраля 1917 года, Антон Иванович, не без чувства брезгливости, высказал свое мнение: нельзя всю долгую жизнь так лгать себе и другим.
      Назначение Брусилова Верховным Главнокомандующим и приезд. его в Ставку живо описаны генералом Деникиным. Этот эпизод, сам по себе, быть может, незначительный, интересен, однако, как картинка жизни того времени, как характеристика двух выдающихся русских генералов, пути которых так резко разошлись.
      "Назначение генерала Брусилова, - писал А. И. Деникин, - знаменовало собой окончательное обезличие Ставки и перемену ее направления: безудержный и ничем не объяснимый оппортунизм Брусилова, его погоня за революционной репутацией лишали командный состав армии даже той, хотя бы чисто моральной опоры, которую он видел в прежней Ставке.
      Могилев принял нового Верховного Главнокомандующего необычайно сухо и холодно. Вместо обычных восторженных оваций, так привычных "революционному генералу", которого толпа носила по Каменец-Подольску в красном кресле, пустынный вокзал и строго уставная церемония. Хмурые лица, казенные фразы. Первые же шаги генерала Брусилова, мелкие, но характерные эпизоды еще более омрачили наше настроение. Обходя почетный караул георгиевцев, он не поздоровался с доблестным, израненным командиром их полковником Тимановским и офицерами и долго жал руки солдат - посыльного и ординарца, у которых от неожиданности и неудобства такого приветствия в строю выпали из рук ружья, взятые на караул... Передал мне написанный им собственноручно приветственный приказ армиям для: посылки... на предварительное одобрение Керенскому...
      ...Мой образ действий, также как и генерала Алексеева, не соответствовал видам Временного правительства, да и совместная работа с генералом Брусиловым, вследствие полного расхождения во взглядах, была немыслима. Я предполагаю, что еще в бытность на Юго-Западном фронте Брусилов дал согласие Керенскому, предложившему на должность начальника штаба генерала Лукомского, И поэтому меня удивил диалог, который произошел между мною и Брусиловым в первый день его приезда:
      - Что же это, Антон Иванович! Я думал, что встречу в Вас своего боевого товарища, что будем вместе работать и в Ставке, а вы смотрите на меня волком...
      - Это не совсем так: мое дальнейшее пребывание во главе Ставки невозможно, да, кроме того, известно, что на мою должность предназначен уже Лукомский.
      - Что? Как же они смели назначить без моего ведома?! Больше ни я, ни он к этому вопросу не возвращались. Я в ожидании заместителя продолжал работать с Брусиловым дней десять. Признаюсь, мне была тяжела в нравственном отношении эта работа. С Брусиловым меня связывала боевая служба с первого же дня войны. Первый месяц в должности генерал-квартирмейстера штаба его 8-й армии, потом два года в качестве начальника 4-й стрелковой дивизии (вначале бригады) в той же славной армии и командиром 8-го корпуса на его фронте. Железная дивизия шла от одной победы к другой и вызывала к себе трогательное отношение со стороны Брусилова и постоянное высокое признание ее заслуг. Вместе с Брусиловым я пережил много тяжелых, но еще более радостных дней боевого счастья - никогда не забываемых, И теперь мне было тяжело говорить с ним, с другим Брусиловым, который так нерасчетливо не только для себя, это неважно, но и для армии терял все обаяние своего имени. Во время докладов каждый вопрос, в котором отстаивание здравых начал военного строя могло быть сочтено за недостаток "демократичности", получал заведомо отрицательное решение. Было бесполезно оспаривать и доказывать. Иногда Брусилов прерывал текущий доклад и взволнованно говорил:
      - Антон Иванович! Вы думаете, мне не противно махать постоянно красной тряпкой? Но что же делать? Россия больна, армия больна. Ее надо лечить. А другого лекарства я не знаю,
      Вопрос о моем назначении его занимал более, чем меня. Я отказался высказывать свои пожелания, заявив, что пойду туда, куда назначат. Шли какие-то переговоры с Керенским. Брусилов мне раз сказал: они боятся, что, если вас назначить на фронт, вы начнете разгонять комитеты.
      Я улыбнулся:
      - Нет, я не буду прибегать к помощи комитетов, но и трогать их не стану!
      Я не придавал никакого значения этому полушутливому разговору, но в тот же день через секретаря пришла телеграмма Керенскому приблизительно такого содержания: переговорил с Деникиным. Препятствия устранены. Прошу о назначении его Главнокомандующим Западным фронтом".
      В очередном письме к невесте генерал Деникин коснулся этого вопроса:
      "Ныне отпущаеши... хоть и не совсем. Временное правительство, отнесясь отрицательно к направлению Ставки, пожелало переменить состав ее. Ухожу я, вероятно, и оба генерал-квартирмейстера. Как странно: я горжусь этим. Считаю, что хорошо. Мало гибкости? Гибкостью у них называется приспособляемость и ползанье на брюхе перед новыми кумирами. Много резкой правды приходилось им выслушивать от меня. Так будет и впредь. Всеми силами буду бороться против развала армии".
      Тем не менее назначение генерала Деникина все же состоялось. Он стал Главнокомандующим Западным фронтом.
      Перед самым его отъездом из Могилева приехала туда навестить генерала Ксения Васильевна Чиж. В своем дневнике она писала, что в Ставке всем сразу стало известно о приезде невесты начальника штаба Верховного Главнокомандующего и что "молодые офицеры умирали от любопытства". А Антона Ивановича "до боли смущало положение жениха, которое ему казалось неуместным в его годы, при его сединах и солидном положении".
      В характере Антона Ивановича совершенно отсутствовал тот трудно поддающийся определению элемент, который современные психиатры называют обобщающим словом "комплекс". Отсутствовало в нем и ложное самолюбие, а мысль о том, что о нем говорят за спиной, - не слишком его беспокоила. Но к вопросу о своем жениховстве генерал Деникин относился, как мы видим из записи его будущей жены, с чрезвычайной застенчивостью. Этого бесхитростного человека мучительно стесняло положение стареющего жениха молодой и привлекательной девицы.
      Хотя политические акции непокорного генерала, упрямо шедшего против течения, стояли чрезвычайно низко, - военные дарования твердого и настойчивого Деникина выдвигали его на первый план. Кроме того, Брусилову, а через него Керенскому (который с Брусиловым тогда советовался и с мнением его считался) было известно то, что А. И. Деникин верил в возможность начать наступление на германском фронте и Керенский в эту возможность верил. Это решение было принято.
      Потом, оглядываясь на прошлое, Антон Иванович писал:
      "Я утверждаю убежденно, что одно это решение, даже независимо от приведения его в исполнение, оказало союзникам несомненную пользу, удерживая силы, средства и внимание врагов на русском фронте. Этот фронт, потеряв свою былую грозную мощь, все же оставался для врагов неразгаданным сфинксом".
      Много лет спустя, в пятом томе своего труда "Мировой кризис", Черчилль с восхищением и благодарностью признал ту огромную помощь, которую Россия даже после падения монархии рыцарским образом оказала союзникам в их борьбе с Германией во время первой мировой войны.
      Можно было соглашаться с генералом Деникиным или оспаривать его мнение -наступление завершилось катастрофой, и критиков впоследствии нашлось достаточно, но для биографа Антона Ивановича Деникина интересно то, что в этой ситуации проявились главные черты его духовного облика, наложившие свой отпечаток на дальнейшую его деятельность.
      Верность долгу и чести!
      Голос совести, превалирующий над другими мотивами и при разборе сложных вопросов руководящий в выборе окончательного решения!
      Готовность идти на большой риск, не поддаваясь соблазну плыть по течению или сидеть сложа руки!
      Кроме вопроса о наступлении или отсиживании в окопах была еще одна мучительная проблема: соблазн начать переговоры с неприятелем ломимо союзников, чтобы ликвидировать войну возможно безболезненней и заключить между Россией и центральными державами сепаратный мир. Пропаганда идеи сепаратного мира шла пока от небольшого круга большевиков и других крайне левых группировок.
      И тем не менее к людям, которых нельзя было упрекнуть в отсутствии патриотизма, приходила мысль, "что сколько-нибудь успешное ведение войны было просто несовместимо с теми задачами, которые революция поставила внутри страны, и с теми условиями, в которых эти задачи приходилось осуществлять".
      Эти люди думали, и не без основания, что одной из причин революции было утомление от войны и нежелание ее продолжать.
      Но для Деникина одна мысль о сепаратном мире была предательством. Такой мир, говорил он, "дал бы временное облегчение истерзанной стране нашей. Но проклятие предательства не дает счастья. В конце этого пути - политическое, моральное и экономическое рабство".
      "Я знаю, - писал он, - что в некоторых русских кругах такое прямолинейное исповедование моральных принципов в политике впоследствии встречало осуждение. Там говорили, что подобный идеализм неуместен и вреден, что интересы России должны быть поставлены превыше всякой "условной политической морали"... Но ведь народ живет не годами, а столетиями!.. Да и психология русских военных вождей не допускала таких сделок с совестью... Донкихотство? Может быть. Но другую политику надо было делать другими руками... менее чистыми".
      И вопрос о донкихотстве явился не случайной и пустой фразой.
      Бессознательно, не отдавая себе в этом отчета, Антон Иванович Деникин в дальнейшем нередко шел по стопам рыцаря, который не мог мириться с людской неправдой и готов был упорно и бескорыстно жертвовать всем в борьбе с окружавшим его злом.
      VII БОРЬБА С РАЗВАЛОМ
      Деникин, принявший Западный фронт с тем, чтобы подготовить его к наступлению, сразу же наткнулся на почти непреодолимые препятствия. Комитет фронта, комитет одной из армий, Совет рабочих и солдатских депутатов города Минска, где находился штаб Деникина, - все эти революционные учреждения голосовали против наступления. Минский Совет даже выразил недоверие Временному правительству, заявив, что наступление следует считать "изменой революции". Правда, некоторые из этих комитетов затем меняли свое решение и допускали мысль о наступлении, но при создавшихся условиях трудно было ожидать удачи. Деникин, не крививший душой, тут же заявил, что между, ним и фронтовым комитетом не может быть ничего общего. Отношения обострялись, Деникина винили в контрреволюционности; комитеты относились к нему с озлоблением. И все же он продолжал объезжать все части своего фронта, призывая солдат исполнять долг перед родиной; знакомился с офицерами и командным составом и с болью в сердце убеждался в моральном разложении войск. Он чувствовал, что каждый шаг его встречал препятствие, что борьба с темнотой, невежеством и шкурными инстинктами ему не по плечу. Он мог приказывать, стыдить, призывать к патриотизму, но подлаживаться к толпе солдат органически не мог.
      С целью "поднять дух войск"приехал к Деникину на фронт и генерал Брусилов. И тут произошло недоразумение. Солдатам, оказывается, сообщили, что их посетит "товарищ"Керенский. Когда вместо него появился Брусилов, солдаты возмутились. Они заявили, что их обманывают и что они никуда не двинутся, пока сам Керенский лично не скажет им - наступать. Выхода не было. Деникину пришлось пригласить Керенского.
      "Керенский приехал с неохотой, - описывал этот случай Антон Иванович, уже разочарованный неудачным опытом словесной кампании на Юго-Западном фронте. Несколько дней объезжал он войска, говорил, пожинал восторги, иногда испытывал неожиданные реприманды... Но, окончив объезд фронта и вернувшись в Ставку, решительно заявил Брусилову:
      - Ни в какой успех наступления не верю". Не отрицая этой фразы, вернее сказать, умалчивая об ней, Керенский в своих воспоминаниях говорил, однако, что вынес от поездки на Западный фронт впечатление гораздо более благоприятное, чем вынес об ней генерал Деникин. Керенский писал, что был обеспокоен резким тоном Деникина в обращении с членами различных комитетов, в то время как Деникин якобы был шокирован некоторыми выражениями и "истерикой"Керенского.
      Антон Иванович действительно был шокирован Керенским.
      С самого начала февральских событий он ценил его не слишком высоко. Считал, что капризом судьбы вознесен на неподходящую высоту ничтожный человек, которому ораторский успех вскружил голову. За фасадом трескучих фраз Деникин видел в Керенском пустого, неуравновешенного человека с манией величия и несомненной наклонностью к истерике, от которого можно было ожидать множество неуместных слов и поступков.
      Деникин терял веру в возможность успеха. Надежда оставалась лишь на какое-то чудо. Но все же с упорством отчаяния, заранее предвидя, что дело обречено на неудачу, он добивался того, чтобы сковать возможно больше вражеских войск на своем фланге и таким образом оттянуть неприятельские силы с русского Юго-Западного фронта, где наступление уже началось.
      18 июня генерал Деникин отдал приказ войскам, призывая напрячь все силы и скорее подготовиться к наступлению, чтобы поддержать соседний Юго-Западный фронт. Приказ свой, наперекор всем правилам соблюдения военной тайны, он умышленно поместил в газетах.
      "Не знаю, - писал он потом, - поняли ли всю внутреннюю драму русской армии те, кто читал этот приказ, опубликованный в газетах в полное нарушение элементарных условий скрытности операции. Вся стратегия перевернулась вверх дном. Русский главнокомандующий, бессильный двинуть свои войска в наступление и тем облегчить положение соседнего фронта, хотел хотя бы ценой обнаружения своих намерений удержать против себя немецкие дивизии, снимаемые с его фронта и отправляемые против Юго-Западного и против союзников".
      7 июля началась артиллерийская подготовка; 9 - началось наступление, "а через три дня, - вспоминал Антон Иванович, - я возвращался из 10-й армии в Минск с отчаянием в душе и с явным сознанием полнейшего крушения последней тлевшей еще надежды на... чудо".
      Февральский переворот коренным образом нарушил все планы военных действий. Первоначально наступление русских армий было намечено на май. Психологически выполнить эту задачу оказалось невозможным. Тогда, отбросив планомерный подход к стратегии, Ставка решила предоставить инициативу отдельным фронтам по мере их готовности. По существу план войны сводился тогда к импровизации. Руководящей мыслью русского командования была все та же идея верности союзникам: удержать вражеские войска на своем фронте, не дать возможность немцам получить перевес против французов, англичан, итальянцев и недавно вступивших в войну американцев.
      Русское наступление летом 1917 года началось на Юго-Западном фронте 16 июня. Затем 7 июля зашевелился Западный фронт, 8 июля - Северный фронт и 9 июля - Румынский.
      Промежуток времени между 16 июня и 7 июля дал возможность германцам, сосредоточив свои войска, нанести удар по Юго-Западному фронту. Удар этот опрокинул все надежды на возможность вернуть армии воинский дух.
      Ужас происшедшего передавала телеграмма, которую комиссары одной из армий Юго-Западного фронта отправили 9 июля Временному правительству.
      "Начавшееся 6 июля немецкое наступление на фронте 11-й армии разрастается в неимоверное бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России... Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу... На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них - здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части... Положение требует самых крайних мер... Сегодня главнокомандующий с согласия комиссаров и комитетов отдал приказ о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает правду... содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и предает Россию и революцию".
      Моральный разгром русского фронта открылся во всем своем потрясающем размере.
      Ирония судьбы заключалась в том, что к моменту своего морального разложения русская армия оказалась обильно снабженной артиллерией, снарядами, ружьями и патронами. Боевой запас снаряжения, накопленный во время войны невероятными усилиями русского артиллерийского ведомства, достался затем советской власти. Этого запаса хватило большевикам на ведение гражданской войны в течение трех лет! Те пополнения, которые советская власть с трудом выкачивала из попавших к ней в руки военных заводов, в условиях смуты и разрухи были буквально ничтожны. Дрались большевики против Деникина, Колчака, Юденича, Миллера и Врангеля, а потом против Польши почти исключительно военным снаряжением, которое заготовлялось к весне 1917 года для того, чтобы совместно с союзниками разбить германскую армию.
      16 июля по инициативе Керенского в Ставке было созвано совещание главнокомандующих и министров, чтобы, выяснив состояние фронта после разгрома, сформулировать направление новой военной политики.
      Кабинет министров фактически был представлен лишь двумя лицами: Керенским и министром иностранных дел Терещенко. Но к моменту совещания Керенский занимал уже три министерских поста, С уходом князя Львова он только что стал премьером, сохранив за собой должности военного и морского министров. Присутствовал также комиссар Юго-Западного фронта Борис Савинков, уже намеченный тогда на подчиненный Керенскому пост управляющего военным министерством.
      Из старшего генералитета принимали участие в совещании Верховный Главнокомандующий генерал Брусилов, Главнокомандующий Западным фронтом генерал Деникин, Главнокомандующий Северным фронтом генерал Клембовский, генералы Алексеев и Рузский - оба не у дел, генерал Лукомский. Генерал Корнилов, о котором речь будет впереди, только что принял командование Юго-Западным фронтом и ввиду разразившейся там катастрофы приехать не мог. Он прислал в Ставку на совещание свои письменные соображения.
      Настроение у собравшихся было нервное и напряженное. Первое слово предоставлялось генералу Деникину. Не считаясь с условностями, он развернул на совещании истинную картину состояния армии во всей ее неприглядности. Отбросив карьерные соображения, с огромным гражданским мужеством, он смело произнес длинную, умно построенную и волнующую речь. Доклад его касался мероприятий, приведших армию к развалу.
      "...Третьего дня я собрал командующих армиями и задал им вопрос - могут ли их армии противостоять серьезному наступлению немцев? Получил ответ: нет! Общий голос: у нас нет пехоты.
      Я скажу более: у нас нет армии. И необходимо немедленно, во что бы то ни стало создать ее".
      Речь Деникина была обращена лично к новому Председателю и военному министру. Нервное напряжение среди присутствовавших достигло своего апогея. Керенский не мог смотреть Деникину в глаза. Склонившись над столом, он опустил голову на руки. В таком положении и оставался до конца деникинского доклада. Эти минуты душевного смятения живо описал полковник Генерального штаба Д. Н. Тихобразов, обязанностью которого было ведение дословной записи доклада.
      "Не удивительно, что нервы Керенского не выдержали. От волнения моя рука тряслась настолько, что я ни одной буквы больше вывести не мог, как будто сильный электрический ток, проходя по руке, заставил мои мускулы содрогаться, У министра иностранных дел М. И. Терещенко из глаз катились слезы.
      А Деникин все громил и громил".
      С нескрываемым волнением он закончил свою речь такими словами:
      "Ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность за эту свободу вести в бой войска под старыми нашими боевыми знаменами, с которых - не бойтесь! - стерто имя самодержца, стерто прочно и в сердцах наших. Его нет больше, Но есть родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед.
      Но вы - вы втоптали наши знамена в грязь. Теперь пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними, если в вас есть совесть!"
      Все сидели в зачарованном оцепенении. Первым очнулся Керенский. Он встал и с протянутой рукой подошел к Деникину:
      - Благодарю вас, генерал, за ваше смелое и искреннее слово.
      Сам Деникин настолько был взволнован, что просил на четверть часа оставить совещание, чтобы привести свои нервы в порядок.
      В своем дневнике генерал Алексеев записал: "Если можно так выразиться, Деникин был героем дня".
      Впоследствии Керенский объяснял свой жест пожатия руки Деникина желанием избежать скандала и в то же время как подчеркнутый знак уважения ко всякому независимому взгляду, хотя бы идущему вразрез с точкой зрения правительства. Керенский говорил потом, что "генерал Деникин впервые начертал программу реванша - эту музыку будущей военной реакции".
      В целях сохранения "военной тайны" речь Деникина не была приведена в газетах. Но содержание ее не могло остаться в секрете. Слишком большое впечатление произвела она на тех, кто ее слышал.
      Гражданское мужество Деникина выдвигало его в первые ряды открытой оппозиции к действиям Временного правительства и главы его - Керенского. Но в речи Деникина не было и тени каких-либо реставрационных вожделений или "будущей военной реакции". Был лишь протест против отсутствия борьбы с разрушительными силами надвигавшейся анархии, давалась также суровая формула тех мер, которые в понятии Деникина могли вернуть армии ее боеспособность".
      VIII СТАВКА НАМЕЧАЕТ ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ
      Брусилова сместили с поста Верховного Главнокомандующего. Его преемником назначили генерала Лавра Георгиевича Корнилова. Деникин был прав, когда в речи 16 июля бросил упрек Керенскому, что "высшие начальники, не исключая главнокомандующих, выгоняются как домашняя прислуга".
      В жизни Антона Ивановича никто не сыграл такой огромной роли, как генерал Корнилов. Обаяние его суровой личности с невероятной силой ворвалось в душу Деникина, обычно .уравновешенную, а тогда измученную, оскорбленную и мятущуюся, и, найдя в ней горячий отклик, связало судьбу двух выдающихся русских людей в одном порыве: бороться за возрождение России.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31