Плат Святой Вероники (№1) - Плат Святой Вероники

Бог возвел меня в то время на самый пик моих душевных мук, но жало этих мук заключалось не в том, что я совершенно лишилась любви Вероники, – это жало было повсюду, где и в чем бы я ни сталкивалась с ней. Я ощущала его в нежной открытости ребенка по отношению к таинствам, от которых мне надлежало оберегать его, я ощущала его также в Вероникином отказе от них, который, в сущности, был адресован мне. Я чувствовала это жало в ее тонкой проницательности относительно моих недостатков и в ее безграничной самоотдаче по отношению к моей матери и к ее миру. Ибо этот ребенок оказался преданней Богу, чем я: он исполнял Его волю обо мне с абсолютной неотвратимостью; и между тем как я лгала себе, возомнив, что он сбился с пути, в действительности заблудилась я сама.

У моей матери в то время был молодой друг, который сблизился с Вероникой. Я думала, что благодаря ему судьба ее будет окончательно решена, ибо моей веры, скованной моей внутренней непокорностью, не хватало на то, чтобы безгранично доверять Богу. И все же я много молилась в то время, я предлагала Богу жертву за жертвой – лишь одной-единственной жертвы, той, которой Он от меня требовал, я Ему не предлагала. Ответ Бога на мои молитвы мне передала Вероника, отправившись своим путем. Я долго обманывала себя относительно этого ответа, пока наконец не почувствовала, что у меня нет больше сил. С того дня я перестала молиться, внушив себе, что Бог меня не слышит. И вот произошло потрясающее событие: Бог показал мне с головокружительной убедительностью, что Он слышал меня. С Вероникой произошло то, что случилось однажды со мной: она услышала призыв Божественной любви. Ребенок сам просил меня молиться за него; он просил меня об этом в тот самый миг, когда я считала его отдалившимся от меня, как никогда прежде, – когда его сердце и в самом деле уже почти исполнилось неприязни ко мне. Он звал меня нежно и едва внятно, словно моя собственная душа, к Богу, он взывал ко мне из глубин своей души и просил меня за нее, но так, словно в то же время просил и за мою собственную душу. Тогда я впервые почувствовала, что я уже на пороге абсолютной и вечной гибели.

То, что мне сейчас предстоит рассказать, – поистине страшно… В ту ночь, когда Вероника попросила меня молиться за нее, я думала, что потрясена до самого дна моей души. Но в то время я уже не переносила любви в сфере человеческого – и уж тем более в сфере Божественного! И я уже не способна была различать силы внутри моей души. Я тогда еще смогла переступить порог церкви, но почувствовать Любовь мне уже было не суждено. Я отказалась от таинства. Почему я сделала это, я не могу сказать, ибо даже самая ничтожная причина означала бы еще какую-то возможность оправдания. Есть некая темная причина, не имеющая причины, – абсолютное «нет».

До того дня Бог никогда не оставлял меня совсем, а я никогда не отступалась от Него окончательно. Но в тот день в моей внутренней жизни что-то оборвалось и все в ней стало совершенно иным. Мне кажется, я и до этого порой пребывала уже не только во власти Бога, но оказывалась на границе иной власти. Я имею в виду того, кого называют князем мира сего. Однако мир здесь ни при чем: с ним, князем мира сего, имеют дело лишь дети Божьи, отпавшие от Бога. Я имела с ним дело, и он принудил меня к тому, чего так и не смогла добиться от меня Любовь Божья: он заставил меня отречься от себя самой. Ведь тот, о ком я говорю, не нежен и не деликатен, как любовь Божья; и, как только он услышит это абсолютное «нет», он тотчас же получает и «да» – «да» абсолютной бессмысленности собственной души. Мне пришлось отбросить ее от себя, как кусок земли! Ибо душа человека крепится во Вселенной единственно благодаря милосердию Божию, и стоит ей только отделиться от него, как ее уже невозможно распознать. Она как бы вдруг погружается в слепую материю, а вынырнув из нее, уподобляется нечистой силе, обитающей в пустых домах: в нее не верят. В нее уже не верят, даже если человек потом все же признает Бога и Его Церковь; как раз тогда-то он и теряет свою душу все больше и больше. Ибо это признание есть суд – человек сам себе выносит проклятие. И поэтому тот, о ком я говорю, подталкивает человека, уже покорившегося его власти, именно к этому признанию. В то время я, как преступник, которого тянет на место преступления, постоянно говорила о Боге и о Церкви. Я делала это не только на свою собственную погибель, но и на погибель своих слушателей. Ибо эти свидетельства не воодушевляют, а убивают.

И все же в то время я еще не была совершенно неверующей. У меня не было ни любви, ни смирения, ни надежды, но я еще не утратила чувство вины. Я тогда хорошо сознавала, что должна буду держать ответ перед Богом не только за свою собственную душу, но и за душу Вероники, и теперь уже в некоей совершенно по-иному страшной глубине, чем прежде. Вначале судьба ребенка, как казалось, повторяла мою судьбу, ведь мы, как скалолазы, были связаны одной веревкой. Я со своим чувством вины еще верила в Бога. Но чувство вины – это еще не последняя форма веры: последняя форма веры приходит тогда, когда ты уже не в силах переносить чувство вины, когда эта мука становится столь ужасной, что порождает ненависть. Я тогда оттолкнула от себя все, что могло напомнить мне о Боге, – и крест, и четки, и требник; их вид жег меня, как огонь. И это и есть последняя форма веры. Лишь тогда, когда погаснет даже ненависть к Богу, у человека уже и в самом деле не остается ни капли веры. И вот тут-то как раз и начинается страшное, глумливо-злорадное торжество того, в чьей власти я находилась: я, всегда так испуганно державшаяся за свою душу, что даже не хотела до конца открыться Божественной любви, – я открылась в своем страхе человеку; но не человеку в его сострадании, а человеку в его дерзкой самонадеянности. Я раскрыла перед этой самонадеянностью те глубины своей души, о которых вправе судить один лишь Бог. Церковным таинствам я предпочла науку: я исповедовалась врачу и получила то единственное отпущение, которое может даровать мирская жизнь, – абсолюцию психиатра, в глазах которого нет неискупимых грехов, потому что нет души, способной отречься от Бога. И эта абсолюция дала мне тот ужасный мир, которым сегодня живут тысячи, чья болезнь не что иное, как отреченность от мира Божьего! Ибо даже те, что далее всех отстоят от Бога, связаны с Ним этим «либо-либо», иначе бы они не жили.

С того дня я уже ни во что не верила, даже в того, в чьих руках я была: веру в него у меня отнял врач, разубедив меня в его реальности. Я не испытывала уже и ненависти к Богу, я, напротив, вновь ходила в церковь – это мне тоже посоветовал врач, призывая меня, впрочем, к умеренности. Я не испытывала больше никакой борьбы и никакой печали, я ела, пила и спала. Я не боролась больше ни с какими соблазнами и искушениями, потому что тот, в кого я теперь не верила, с этой поры не обращал на меня никакого внимания, отбросив меня прочь, как жалкого червя или кусок глины. Да и сама я уже не считала себя чем-то б льшим. Ибо чем я могла еще считать себя, ведь ничего больше не осталось – во всей Вселенной не осталось ничего, кроме одной безликой, слепой материи!

Когда тетушка Эдельгарт произнесла эти слова, мне показалось, будто об пол глухо ударилась какая-то тяжелая, бесконечно длинная цепь. Потом стало совсем тихо. Я ничего не видела: Жаннет все еще держала мою голову, прижав ее к груди. Мы молча стояли на коленях. Я почти не сознавала самое себя, но была при этом словно раскрыта до самых неведомых глубин моей души. Сколько продлилось это молчание, я не знаю: ощущение времени мы тоже утратили.

И вдруг – опять этот неестественно ясный голос, звонкий, как кристалл, вырубленный из глухой скалы и покатившийся по камням:

– А потом я вновь увидела свою душу, но уже в аду…

Она говорила отрывисто, тяжело, словно жалуясь, по-прежнему отчетливо, но я уже не понимала ее: я смутно чувствовала, что она говорит о том, чем были заполнены последние дни. Потом до сознания моего дошел обрывок одной из фраз:

– …грех, который не прощается…

И вдруг я почувствовала, как незнакомый священник борется за ее душу, словно в глубинах ее раскаяния еще раз возникла какая-то таинственная опасность.

– Нет, дочь моя, – говорил он спокойно и почти трезво. – Вы нанесли Богу не более тяжкое оскорбление, чем многие и многие другие, будьте смиренны и в признании своей вины! Великой была в вашей жизни лишь Милость – велика всегда лишь Милость. Сам же грех, ваш грех, мал и обычен. Он есть то, что происходит каждый день, он есть страшная сила того, что как раз и лишено силы, – он есть грех мира вообще…

То, что произошло после этого, в сущности, нельзя выразить. Казалось, в комнате остались только наши души, которые участвовали в некой таинственной борьбе. Невиданные и безграничные силы словно оказались в плену в этой маленькой спальне: я видела ослепительный блеск белых и черных крыльев, – я слышала одновременно полет ангелов и демонов. Каждое мгновение казалось неизмеримо значимым, простирающимся во все дали, словно мы на самом деле были и всеми теми, кого не было рядом. Потом мы как бы вновь устремлялись обратно; я видела себя самое, душа к душе с тетушкой Эдельгарт, так близко, что уже почти невозможно было заметить никаких различий, – мне вдруг казалось, будто борьба идет уже за меня. Но в то же время все, что я имела, принадлежало ей. Я стояла на коленях в ослепительном сиянии ангелов. Один из них склонился ко мне и закрыл мне глаза. Я услышала слова:

– Мы не есть нечто единичное, мы есть Любовь…

Все это, должно быть, произошло с быстротою молнии, а может быть, это произошло там, где вообще нет времени, потому что незнакомый священник продолжал с того самого места, на котором остановился:

– И все же, дочь моя, в этом противоречащем и противоборствующем Богу мире никогда и ни одно творение еще не было так любимо, как Творец. Если всю раздробленную любовь человечества слить воедино и отделить в ней любовь к Богу от всякой иной любви, то первая превзошла бы последнюю. Ибо нет ничего, что было бы так непреодолимо и незаглушаемо, как любовь к Богу. Красной нитью проходит она через все племена и народы и через каждую отдельную жизнь. Отринутая и растоптанная, оскорбленная и осмеянная в тысячах и тысячах сердец, она вновь и вновь возгорается в душах и не гаснет ни в одной из них, пока не погаснет жизнь, – будь иначе, Господь не спас бы этот мир. Дочь моя, вы, несмотря ни на что, любили Бога, и вы все еще любите Его, ибо Он любил вас…

В этот момент Жаннет, должно быть, сделала какое-то движение и отпустила мою голову, я увидела тетушку Эдельгарт лежащей на постели – лицо ее было словно освещено факелами и все же оставалось белым как снег, как будто над нею разразился гром Милосердия. Она трижды повторила в каком-то глубоком потрясении:

– Да, да, Он любил меня! Он любил меня до конца!..

Теперь должно было произойти нечто совершенно не выразимое словами, что-то такое, против чего все, что вообще может произойти, – ничто; казалось, эта маленькая бедная душа вот-вот воссияет неземной красотой, бедный, потерянный человек будет облечен в пурпур Небесного Царя. Я готова была броситься на колени перед обнаженной душой тетушки Эдельгарт…

Когда я, поддерживаемая Жаннет, выходила из комнаты, я, как во сне, обратила внимание на то, что дверь была широко открыта. В соседней комнате тоже были открыты все двери. Я вяло удивилась, так как еще находилась под впечатлением увиденного и услышанного. Лишь потом Жаннет рассказала мне, что во время тетушкиной исповеди все двери в квартире бесшумно распахнулись. Джульетта подтвердила ее слова. Но мы ни с кем не отважились говорить об этом…

После этой ночи тетушка Эдельгарт прожила еще двадцать один день – ровно столько, сколько лет она противилась Богу. Она сама воспринимала каждый из этих дней так, словно это был целый год, лишний год, который ей, благодаря милости Божьей, посчастливилось прожить. Она с самого начала приготовилась к гораздо более короткому сроку, хотя доктор, перевязавший ее рану на лбу, подтвердил, что в остальном она не пострадала и болезнь ее не представляет собой никакой опасности.

Тетушка Эдельгарт и в самом деле умерла не от болезни, а именно от воли Божьей. Богу больше незачем было посылать ей болезнь, которая сломила бы ее физически, ибо душа ее теперь так беззаветно предалась Ему, что мгновенно с абсолютной покорностью принимала все, что Он ниспосылал ей. Она не нуждалась ни в каких особенных милостях, и они не были явлены ей; именно это она и считала величайшей милостью, видя в происходящем знак того, что Бог убедился в ее покорности и смирении.

Но главным счастьем ее последних дней было Святое причастие, которое мы ежедневно вместе принимали из рук отца Анжело. Она обычно после этого преображалась – на лице ее как бы оставался отблеск Святого таинства, не гаснувший несколько часов. В остальном же об этих днях трудно рассказывать, так как с нами не происходило ничего, что было бы примечательно для других, но в этом-то и заключалась их благостная красота. Мы были так глубоко связаны друг с другом, что я даже не испытывала скорби о ее смерти.

Она умерла именно в тот день, который сама предсказала, умерла на моих глазах, совершенно безмятежно и всего лишь за несколько секунд. Трудно было даже предположить, что она при этом испытывала хоть какую-то телесную боль. Трудно было и поверить в то, что она умерла; все, кто ее видел, вначале не верили, что она мертва. В своем вечном сне она выглядела бесконечно кроткой и счастливой, казалось, этот лик возвещает блаженство вечной жизни в Любви Божьей. Она была так прекрасна, что мы не смогли отказать себе в желании снять с нее посмертную маску. Позже мы с Жаннет часто дарили друзьям и знакомым изготовленное по этой маске посмертное изображение тетушки. Как мы потом не раз слышали, для многих оно стало утешением перед смертью…

Сразу же после тетушкиной кончины пришло известие о том, что мой опекун благополучно достиг немецкого порта. Я сообщила ему о своем сиротстве и вскоре получила от него необычайно сердечное письмо, в котором между прочим говорилось, что его дом, дом близкого друга моего отца, отныне должен стать и моим домом. Что сам он, к сожалению, сейчас пока никак не может покинуть Германию и просит меня незамедлительно отправиться к нему.

Вначале я не соглашалась с таким переустройством моей жизни, так как чувствовала себя неразрывно связанной с Вечным городом, и дальнейшая судьба моя виделась мне в стенах монастыря на виа деи Луккези. Однако мои шестнадцать лет не позволяли мне пока что принять послушничество, и, когда я высказала отцу Анжело свое желание дождаться положенного срока в Риме, он с улыбкой ответил:

– Рим – всюду.

Я знала, что он хотел сказать, и все же мне не сразу удалось совладать с болью огорчения. А он между тем ласково продолжал, утешая меня:

– Несите же этот лик, горящий в вашей душе, в мир, покажите ему, как дочь Вечного города, лик вашего Царя!..

Отъезд мой состоялся вскоре после этого разговора, так как мой опекун из Германии позаботился через своих доверенных лиц обо всем, что связано было с нашим имуществом и другими моими делами.

В последний день моего пребывания в Риме, вечером, перед тем как сесть в ночной поезд и отправиться на север, я вместе с Жаннет и отцом Анжело поехала в собор Святого Петра. Мы прошли по уже погрузившемуся в сумерки среднему нефу к могиле апостола; там, рядом с папским алтарем, с которого на меня однажды упал первый луч евхаристической любви к Спасителю, мы опустились на колени и соединили наши души в молитве.

Спустя некоторое время я поднялась и одна приблизилась к тому месту, где я тогда, в Чистый четверг, бросилась наземь перед мощами святой Вероники. Я встала коленями на голые каменные плиты; собор держал меня в своих незримых объятиях, огромный, как мир, в который я должна была отправиться; и куда бы ни повел меня мой путь – нигде на земле не будет такого места, которого бы не вместила в себя эта исполинская церковь!

Я поприветствовала свою святую и, молитвенно сложив руки, протянула их вверх, к парившей в мистическом мраке вечернего купола колоннаде:

– Запечатлейся глубже, лик Царя моего! Не я, но Ты должен жить в моей душе, в моем сердце, в моих глазах, на моих устах, не я, но Ты всегда, до конца дней моих, только Ты!

Потом я склонилась к полу и поцеловала его; я поцеловала не камни – я поцеловала священное сердце мира, я поцеловала то место, в котором соприкасаются небо и земля, – Рим Иисуса Христа, непреодолимый и поистине Вечный Рим!..

Примечания

1

Вероятно, речь идет о руинах старейших (25-19 до н. э.) терм Рима, построенных при участии Маркуса Випсаниуса Агрпиппы (ок. 62–12 до н. э.) – римского полководца, сподвижника Августа. (Здесь и далее примечания переводчика.)

2

Путеводители по разным странам (по имени издателя К. Бедекера).

3

Римская аристократическая семья, из которой произошел Папа Римский Урбан VIII (1623–1644).

4

Мелоццо дельи Амбрози (1438–1494) – итальянский художник-монументалист, работавший в Форли, Риме, Лоретто и Урбино. Его слава была основана на росписи купола церкви св. Апостолов в Риме. Живопись эта была уничтожена при перестройке церкви в нач. XVIII в. Куски фресок с изображением поющих и играющих на различных иснтрументах ангелов хранятся ныне в Сакристии св. Петра. Ангелы Мелоццо – самая известная его работа.)

5

Монте Джаниколо – Яникульский холм в Риме, названный в честь древнеримского божества Януса; один из семи холмов, на которых расположен Рим.

6

Грегоровиус Фердинанд (1821–1891) – автор «Истории города Рима в средние века».

7

Моммзен Теодор (1817–1903) – немецкий историк, автор многочисленных работ по истории Древнего Рима и римскому праву.

8

Ср.: «'В начале было Слово'. С первых слов загадка. Так ли понял я намек? Ведь я так высоко не ставлю слова, чтоб думать, что оно всему основа…» (Пер. Б. Пастернака.)

9

Арка находится в восточной части римского Форума; была построена в честь десятилетия воцарения (203 г.) императора Септимия Севера (146-211 гг.).

10

Таверна (osteria – итал.)

11

Целий – один из семи римских холмов.

12

Келлер Г. Люди из Зельдвилы. Сказка «Кошечка Зеркало».

13

От нем. edel – благородный.

14

Букв.: «Славь, язык» (лат.) – начальные слова гимна, написанного ок. 565 г. Венантом Фортунатом или гимна, приписываемого Фоме Аквинскому.

15

Вселенский собор Католической церкви; заседал в 1545–1547, 1551–1552 и 1562–1563 гг. в городе Тренто (лат. Tridentum).

16

Малышка (фр.).

17

Энцио – итальянская транслитерация немецкого имени Heinz. Побочный сын императора Фридриха II Гогенштауфена, короля Неаполя и Сицилии, представителя германских королей и императоров Священной Римской Империи в 1138-1254 гг.

18

Георге Стефан (1836–1933) – немецкий поэт-символист.

19

В Древнем Риме Палатин был средоточием исторических святынь: здесь показывали пещеру римской волчицы, хижину Ромула и т. д. В эпоху Империи на нем строились императорские дворцы.

20

Разграбление Рима (sacco – мешок (ит.)).

21

«Одно я понял и постиг душой: пусть жизнь – не высшее из благ, но худшее из бед людских – вина» (Ф. Шиллер. Мессинская невеста. Пер. Н. Н. Вильмонта).

22

Храм Антонина и Фаустины на римском Форуме. Был построен в честь умершей в 141 г. н. э. жены императора Антонина Пия. Антонин вскоре скончался и храм посвятили также и ему.

23

Пять форумов, построенных рядом с римским форумом (первый – при Юлии Цезаре, последний – при Траяне.

24

В классической архитектуре вертикальные желобки на стволе колонны или пилястры.

25

Камень для кладки стен, отесанный в виде правильного параллепипеда.

26

Декоративная форма, восходящая к рисунку листьев одноименного травянистого растения. Мотив аканта широко использовался в античном искусстве.

27

Церковь Сан Джованни ин Латерано, главный кафедральный собор Рима.

28

Траттория – постоялый двор; fuori le mura – букв.: «за стенами» (ит.) – за стенами Рима, в его окрестностях.

29

Артишоки (ит.).

30

Священная лестница (по преданию, из дворца Пилата в Иерусалиме) из 28 мраморных ступеней, по которым поднимался Иисус Христос, была в 1589 г. по велению Папы Римского Сикста V из Латеранского дворца перенесена в соседнюю капеллу Санкта Санкторум. Подниматься по ней можно было только на коленях.

31

Пещерные святилища Митры, древнего индоиранского бога света и солнца, культ которого распространился по всей Римской империи в начале н. э.

32

Проложенные при цензоре Аппии Клавдии в 312 г. до н. э. Via Appia и Aqua Appia.

33

Имеется в виду памятник королю Виктору Эммануилу II (1820-1878) на площади Венеции, в центре Рима.

34

Известковый туф, легкая пористая горная порода; декоративный и строительный камень.

35

Палаццо делла Сапиенца – дворец, в котором с XV в. до 1935 г. находился старейший римский университет. В его постройке принимал участие архитектор Борромини (Борромино, собств. Кастелло) Франческо (1599–1667) – легенда барокко, по словам П. Муратова, изобретательнейший по части новых форм и живописному богатству архитектурных профилей.

36

Скульптура Лоренцо Бернини на Пьяцца делла Минерва; на спине слона установлен египетский обелиск VI в. до н. э.

37

Спасибо, синьорина (ит.).

38

Облатка, небольшая круглая лепешка из пресного теста, употребляемая при причастии католиками и протестантами.

39

Липпи Филиппино (ок. 1457–1504 гг.) – живописец флорентийской школы.

40

Иерусалим, Иерусалим, обратись к Господу Богу твоему (лат.).

41

Образ святой Вероники (Вероники из Иерусалима)

42

«Miserere mei Deus» («Помилуй мя, Господи») – начало пятидесятого псалма, положенного на музыку многими композиторами. С особой торжественностью исполняется в Риме в Сикстинской капелле на Страстной неделе в среду, четверг и пятницу.

43

Эта базилика, основанная в первой половине IV в. долго считалась важнейшей церковью в Риме, приемницей Иерусалимского храма и называлась «Мать и глава всех церквей Рима и всего мира».

44

Свет Христа (лат.).

45

Да возрадуется сонм ангелов небесных: // Да восторжествуют божественные таинства!

46

«Не прикасайся ко мне» (лат.) – слова Иисуса Христа, обращенные к Марии Магдалине (Иоанн, XX, 17). Часто встречаются в значении «святыня», «святая святых».

47

«Слава» (лат.) – хвалебная песнь ангелов. В католической мессе, состоящей из шести частей, «Gloria in excelsis Deo» («Слава в вышних Богу») составляет вторую часть.

48

Горничная (ит.).

49

Изображения младенцев (обычно крылатых), излюбленный декоративный мотив в искусстве итальянского Возрождения, навеянный античными прообразами.

50

Ara coeli – алтарь неба (лат.).

51

Учебное заведение для будущих священников в Риме, подчиненное ордену иезуитов.

52

Ср.: «Есть другой, свидетельствующий о Мне, и Я знаю, что истинно то свидетельство, которое он свидетельствует о Мне; вы посылали к Иоанну, и он засвидетельствовал об истине. Впрочем, Я не от человека принимаю свидетельство, но говорю это для того, чтобы вы спаслись» (Иоанн, 5: 32-34).

53

Французский город Лурд стал местом международного паломничества после явления Девы Марии Бернадетте Субиру в пещере, расположенной в окрестностях Лурда, в 1858 г.

54

Холм на севере Рима, в древние времена «холм садов», где располагались знаменитые сады Лукулла.

55

Фарнезина – вилла в Риме, построенная в 1508–1511 гг. архитектором Бальдассаре Перуцци и украшенная фресками Рафаэля и его учеников.

56

Пьерлеоне Петрус, антипапа Анаклет II (1130-1138), противостоял Папе Римскому Иннокентию II.)

57

Римская княжеская фамилия, выдвинувшаяся в XII в. Опираясь на содействие Папы Евгения IV, Орсини построили на развалинах древнего театра Марцелла в пределах Ватикана, а также на Монте Джордано крепкие замки, благодаря которым господствовали над всеми прилегающими частями города.

58

Одна из трех галерей античной скульпутры в Ватиканском музее.

59

Имеется в виду Национальный музей в термах Диоклециана.

60

«Господи, камо грядеши?» (Иоанн, 13: 36).

61

Непрерывное славословие Святая Святых монастырскими общинами и сменяющими друг друга приходскими церквями.