Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Плат Святой Вероники - Башня Постоянства

ModernLib.Net / Классическая проза / Лефорт Гертруд фон / Башня Постоянства - Чтение (стр. 2)
Автор: Лефорт Гертруд фон
Жанр: Классическая проза
Серия: Плат Святой Вероники

 

 


 – Он помедлил немного и продолжал: – Как я уже сказал, вы попали в весьма затруднительное поло­жение, дорогой герцог, – меня сейчас больше волнует не участь молодого коменданта, а ваша собственная участь: комендант, в конце концов, выполнял приказ своего начальника, вы же, по сути, нарушили приказ вашего начальника. Боюсь, что вам грозит суд.

У герцога при этих словах патера появилось чув­ство, будто его совершенно неожиданно втолкнули в кромешную тьму некоего пространства, из которого нет пути обратно и о зловещем существовании которого он до этой минуты сознательно не желал думать. Все это время он беспокоился лишь о своем юном подданном, полагая себя в полной безопасности благодаря своему имени и исключительному положению. И вот шутли­вые слова маркизы: «Вы что же, решили сами пере­браться в тюрьму Эг-Морта?» – обернулись для него ужасной реальностью.

Герцог Бово отнюдь не был героем по натуре, он был тонким аристократом, привыкшим к иносказательно­му языку царедворцев и прекрасным, возвышенным иде­алам своих философов; он всегда служил лишь успеху и предпочитал жизнь своего привилегированного клас­са каким бы то ни было, даже самым ничтожным жерт­вам. При мысли о том, на что намекнул патер, он испы­тал ужас, подобный тому, который испытал перед лицом страданий узницы Марии Дюран, только теперь этот ужас адресован был ему самому и его собственной судь­бе! Он знал, что обозначенная патером возможность пе­чального исхода имела под собой совершенно реальную почву: ведь несколько лет тому назад уже как будто был случай, когда перед судом предстали дворяне, уличен­ные в том, что слушали протестантскую проповедь. И если его положение избавит его от участи раба на гале­рах, то заточения – в Венсеннский замок, а может быть, в Безансон или и в самом деле в ту Башню Постоянства – ему вряд ли удастся избежать! И он сам это чувство­вал еще до разговора с патером, однако прогонял мысли об этом. И вот, похоже, его жизнь, еще вчера озаренная блеском Версаля, уподобляется унылому пейзажу Эг-Морта, так испугавшему его. Он вновь увидел перед со­бой этот пейзаж в его невыразимо тоскливой безбреж­ности, покрытый солью засохших слез моря, которое все отступало и отступало от берега в свою собственную недосягаемую свободу! Да, посещение тюремной баш­ни в Эг-Морте и в самом деле стало для него дорогой в иной мир, из которого нет пути обратно.

От патера не укрылось глубокое замешательство собеседника.

– И все же, несмотря на это, было бы разумно обо всем рассказать королю, – продолжал он, как бы стара­ясь смягчить действие своих предыдущих слов. – И тут, мне кажется, маркиза как раз и есть тот единственный человек, которому, может быть, удалось бы добиться его милости. Не к несчастным узникам – это, к сожа­лению, невозможно, – а к вам самому. – Он умолк, так как герцог покачал головой с невероятно красноречи­вым выражением.

– Понимаю вас, – сказал патер. – Вы не верите в искренность желания маркизы помочь вам. Голова ее сейчас и в самом деле занята другим. Не могу не согла­ситься с вами: момент для вашей просьбы действитель­но не самый благоприятный. – Он не стал изъяснять­ся более определенно.

Но герцог и сам уже давно понял, о чем идет речь.

– Патер! – страстно произнес он, не в силах более сдерживать волнения. – Вы не могли бы дать маркизе абсолюцию и тем самым развязать ей руки?

Патер с какой-то почти юношеской живостью по­качал головой.

– Только если маркиза готова навсегда покинуть Париж, – сказал он с улыбкой. – В противном случае – нет. О морали так же бессмысленно спорить, как и о вере. А между тем, мой дорогой герцог, именно в ее отсутствии и заключается единственная надежда: я имею в виду некую особую власть, которая еще, возможно, способна заставить короля немного мягче истолковать смысл королевской присяги – разумеется, только в отношении вас, но не в отношении узников. И если я не ошибаюсь, вы уже не раз имели случай испытать эту власть.

Он прервал свою речь, заметив, что с герцогом про­исходит нечто неожиданное.

– Или, может быть, вам по каким-то причинам не хотелось бы принимать помощь маркизы? – спросил он затем удивленно.

Герцог медлил с ответом. Наконец он произнес сдавленным голосом:

– Да, мне не хотелось бы принимать ее.

То, что он до сих пор лишь смутно чувствовал, те­перь вдруг обернулось абсолютной ясностью: мрачная тень тюремной башни в Эг-Морте легла и на его отно­шения с маркизой! Тревога, тихо шевельнувшаяся в его груди перед дверью в ее покои, – нет, еще раньше, в карете, по дороге в Париж, – внезапно превратилась в ужасающую очевидность: он не мог, не смел больше просить эту женщину о помощи!

Патер, стоявший напротив него с опущенными гла­зами, взглянул на него быстрым, умным взглядом.

– Понимаю, – чутко откликнулся он на его слова. – Увиденное вами в Эг-Морте не только потрясло вас как человека, но и внутренне преобразило вас: вы предпо­читаете довериться Богу…

Патер умолк, так как герцог вдруг закрыл лицо обе­ими руками: он отчетливо ощутил свою беспомощность и неотвратимость суда, которая медленно, но уверенно отнимала у него последние крохи надежды.

Несколько минут оба молчали. Наконец герцог от­ветил:

– Нет, этого-то я как раз и не могу. Я утратил в Эг-

Морте свой атеизм. Я убедился, что есть еще христи­анская вера, но сам я далек от этой веры… Патер!.. – воскликнул он вдруг с решимостью отчаяния. – Я дол­жен говорить с королем! Неужели с вашей стороны, я имею в виду ваш орден, для меня нет совершенно ни­какой возможности спасения?

Патер посмотрел на герцога с искренним сочув­ствием:

– Я посоветовал бы вам покинуть страну, и немед­ленно. Капеллан был свидетелем случившегося в Эг-Морте, и никто не может упрекнуть его в том, что ондоложил обо всем своему церковному начальству, а вы, верно, и сами знаете, герцог, какую позицию занимает высшее духовенство во Франции по отношению к инаковерующим, хотя почти все они сами кокетничают с атеистической философией. И все же духовенство дав­но уже утратило решающий голос в таких делах – мне кажется, герцог, вы неверно воспринимаете истинное положение вещей. Мы имеем дело с государственной властью!

Герцог наконец не выдержал: в нем вдруг ожили все бытовавшие в обществе слухи о безграничной власти ордена иезуитов.

– Но что значит государство, если девиз могуще­ственного ордена, который вы, патер, здесь представ­ляете, гласит: «Терпимость!» – воскликнул он.

– «Терпимость» никогда не была девизом ордена, который я здесь представляю, – возразил патер, – и никогда им не станет. Речь идет о вещах более тонких и глубоких – о человечности и о сострадании, в котором нельзя отказывать даже тем, с чьей верой борешься. Однако час сострадания в этой стране еще не про­бил. Но он придет, быть может, через сто или триста лет. Наш разговор, – он улыбнулся, – происходит, так сказать, в будущих веках. Они наступят, эти века, ког­да нас сурово упрекнут в жестокости по отношению к нашим узникам: все пострадавшие и прикованные за свою веру к галерам ведут лодку Петра навстречу буре обвинений. А ведь Отец Небесный открыл нам, что пути Христа совсем иные и что отпавших от веры ве­дут в Церковь, а не тащат туда на веревке. Но побор­ники галликанских свобод [9] не торопятся внимать го­лосу Отца.

– Но ведь о вашем ордене говорят, что он такой мудрый и всемогущий и что вы можете добиться всего, чего пожелаете, – наивно стоял на своем герцог, бук­вально цепляясь за своего собеседника, как утопающий за соломинку.

– Увы, мы ровным счетом ничего не можем добить­ся, – возразил патер, – даже хотя бы мало-мальски приличествующей двору короля-христианина морали, как это показывает случай с маркизой. Если говорить правду, то нам грозит не меньшая опасность, чем вам, герцог… – Он помедлил секунду и продолжил с улыб­кой: – Нет, в самом деле, герцог, наше положение в ка­кой-то мере подобно вашему: против нас плетутся опас­ные интриги, которые доходят до самого Рима и имеют целью упразднение ордена. Я не удивлюсь, если и нам в один прекрасный день тоже придется покинуть страну.

Герцог опять не знал, что и сказать от удивления.

– Стало быть, у вас явно проигрышная позиция? – спросил он с сомнением.

– Разумеется! Христианин всегда находится в про­игрышной позиции, – весело ответил патер. – И это не так уж плохо: иметь проигрышную позицию – зна­чит занимать ту самую позицию, которую занимал на этой земле и Христос. Опасный оборот дело принима­ет лишь тогда, когда христианин ради своего спасения поднимает знамя сего мира.

Герцог беспомощно смотрел на патера. Он никак не мог понять его. Что это было – пресловутая святая индифферентность, полное, совершенное равнодушие к какому бы то ни было личному успеху или проигры­шу, которое приписывалось иезуитам?

– Но я могу поднять лишь знамя сего мира! – в от­чаянии воскликнул он. – Ибо этот мир мне очень, очень дорог – у меня нет иного мира, который я мог бы поте­рять!

Самообладание его достигло своего предела.

Патер смотрел на него уже с неподдельной трево­гой. Он молча оценивал душевные силы своего собе­седника. Как опытный сердцевед, он видел, насколько земное око позволяет видеть, что сил этих явно недостаточно.

– Ну что же, – сказал он, – давайте спасем этот мир, герцог. Но возможно это лишь через маркизу: власть ее над королем безгранична; не он, а она – истинный пра­витель страны. Подождите-ка одну минуту.

Он поспешно набросал на листе бумаги несколько строк и протянул записку герцогу. Видя, что тот мед­лит, не решаясь взять ее, он с улыбкой прибавил:

– С этим письмом не связана никакая интрига, хоть вы, вероятно, судя по вашим представлениям о нас, иезуитах, и опасаетесь этого. Просто я счастлив заверить маркизу, что она, вопреки ее собственному мнению, окажет Церкви услугу, поддержав вашу просьбу перед королем. Вы меня понимаете – Церкви будущего.


По крышам Парижа уже скользили косые лучи по­слеполуденного солнца, когда герцог расстался с пате­ром. Он пребывал в самом прекрасном настроении, ка­кое только можно себе вообразить. Только острое нежелание принимать помощь своей бывшей возлюб­ленной все еще не давало ему покоя. Может быть, сто­ило вначале попытать счастья со своими друзьями-фи­лософами? Ведь говорили же, что они имеют серьезное влияние на духовенство. И почему бы этим господам не воспользоваться случаем, чтобы наконец проложить своим теориям о человечности дорогу к победе? Он решил заглянуть в одну уютную кофейню, где их мож­но было встретить в это время.

Ему повезло. При его появлении со своего места поднялся, чтобы приветствовать пришедшего, не кто иной, как сам господин Вольтер.

– Как мило, что вы пришли, дорогой герцог: я сго­раю от нетерпения! О вас рассказывают невероятнейшие вещи. Ваш капеллан утверждает, будто бы вы в Эг-Морте сыграли роль этакого протестантского героя-подвижника. Я ожидал, что вы явитесь не иначе как с Библией в руках… – Его уродливое лицо растянулось в гримасу ве­селья.

Герцог покраснел.

– А я ожидал, что общество, обращенное вами в религию разума, не станет верить подобным байкам! – раздраженно ответил он.

Господин Вольтер рассмеялся своим лилипутским смехом.

– Поздравляю вас с вашим оптимизмом, – произ­нес он ядовито. – Сам я, увы, пришел к убеждению, что разум – хотя и прекрасное, но весьма редкое явление. Я только удивляюсь, отчего этот факт не бросился вам в глаза именно в Эг-Морте. Ведь судьба ваших несчаст­ных узников являет собой яркое доказательство отсут­ствия какого бы то ни было разума у наших высокопо­ставленных современников.

– И прежде всего – какой бы то ни было человеч­ности, – ответил герцог. – А вы, почтеннейший, если мне не изменяет память, взывали к нам и от ее имени. Могу ли я сейчас апеллировать к вашей человечнос­ти?

– Господь с вами, герцог! Вы же не станете про­сить меня о заступничестве в связи с тем, что вы совер­шили в Эг-Морте! – Лицо знаменитого философа ис­казила сердитая гримаса. – Я нынче в немилости при дворе. Они дерзнули устроить публичное сожжение моей книги палачом! Дерзнули сжечь – мою книгу!..

Герцог встал. Он вдруг со всей ясностью понял, что эти люди не могли, да и не стали бы даже пытаться спас­ти его, ведь он уже больше не принадлежал к ним! Он впервые почувствовал разочарование в этом великом че­ловеке, сидящем напротив, чья вера в разум поколебалась лишь оттого, что он сам впал в немилость, – какое тще­славие! Неужели это тот самый друг, который когда-то здесь же, в этой ароматной кофейне, давал волю свое­му могучему духу? И что значит этот дух в сравнении I тем, что он увидел в Эг-Морте? Что значит одна сожжен­ная книга в сравнении с жертвой целой человеческой жизни?

Теперь ему не оставалось ничего другого, как при­нять помощь маркизы. И он уже второй раз за этот день отправился в Версаль. К тому же, видит Бог, времени у него уже почти не оставалось, в этом его убедил г-н Воль­тер, проявив поразительную осведомленность о его зло­ключениях в Эг-Морте.

Вечерние сумерки медленно опускались на землю, когда его экипаж остановился у ворот замка. Было странно тихо и призрачно для столь раннего часа. Гер­цогу сообщили, что встреча за игорным столом, по обыкновению собиравшим в этот час придворное об­щество, была отменена и маркиза уже удалилась в свою опочивальню. Он, несмотря на это, велел слуге доло­жить о себе.

Когда он вошел, камеристки раздевали госпожу. У него вдруг появилось фатальное чувство, что маркими ожидает короля, и ему стало не по себе. В то же время он ощутил остро волнующее колдовство ее комнаты, ин­тимные предметы которой напомнили ему о тех вече­рах, когда его самого ждала любимая женщина. Камеристка перекинула через золоченую спинку стула ночную сорочку госпожи, потом взбила подушки и наконец, по­винуясь знаку маркизы, почтительно и бесшумно скры­лась. Как хорошо был знаком ему этот знак, и с каким трепетом нетерпения ожидал он его когда-то сам! Сегод­ня этот жест пронзил его жгучей болью, которая на мгно­вение даже заглушила страх, пригнавший его сюда.

Тем временем маркиза внимательно читала пись­мо, которое ему вручил патер, и черты ее заметно про­яснялись. Очевидно, патер нашел нужные слова.

– Хорошо, дорогой герцог, я организую аудиенцию.

Вы с патером останетесь довольны, – произнесла она с многообещающей улыбкой. Она была уверена, что при­близилась к своей цели.

Как ни странно, но герцогу ее слова не принесли облегчения.

– Ренет, – промолвил он неуверенно. – Порой мне бывает стыдно за ваше покровительство… Вы меня по­нимаете?

– Нет, не понимаю! – резко ответила она, и эта резкость убедила герцога в том, что она отгадала его мысли.

При этом лицо ее, с которого камеристка удалила румяна и пудру, побледнело, и на нем отчетливо про­ступили следы увядания; они исполнили его щемящей нежности к ней. Он вдруг почувствовал соблазн отбро­сить от себя все блага и почести, добытые ею. Разве зем­ная любовь не есть сокровище, которым нельзя было жертвовать ради внешнего успеха? Тень поездки в Эг-Морт коснулась уже и этой стороны его жизни! Насту­пило неловкое молчание.

Между тем маленькие часы на камине по-детски звонко пробили очередной час. Маркиза насторожен­но прислушалась – снаружи послышались шаги, дверь отворилась, и в спальню вошел король. Он, как и мар­киза, был в неглиже, сквозь вольные складки которого обозначились очертания его хорошо сложенного тела. На его все еще прекрасном лице лежала едва заметная печать томления, чуть дряблые черты выдавали чрезмер­ную любовь к наслаждениям. При виде герцога король удивленно остановился: он явно не привык встречать здесь в эту пору других гостей. Может быть, маркиза на­меренно не предотвратила эту встречу, согласившись принять своего бывшего почитателя? Может быть, она просто уступила желанию исполнить просьбу патера и решилась использовать единственную возможность? Во всяком случае это была опасная игра. Несколько се­кунд все стояли как парализованные. Наконец марки­за бросилась к королю, схватила его руку и нежно при­жала ее к своему сердцу.

– Сир!.. – вымолвила она слегка дрожащим голо­сом. – Не гневайтесь на присутствие герцога Бово. Он пришел, повинуясь своему отчаянию, чтобы просить вас о милости. Умоляю вас: сжальтесь над ним и вы­слушайте его!..

На лице короля отразилось чувство мучительной неловкости.

– Как я могу отказать в вашей просьбе!.. – нере­шительно произнес он. – Итак, говорите, герцог. Чего вы желаете? – Голос его был слегка скован.

Вожделенная аудиенция наступила, но герцог не в состоянии был ею воспользоваться. То ли от внезапно­сти встречи, то ли оттого, что она имела иной характер, чем он ожидал. Он чувствовал, как неудержимо растет его нежелание принимать помощь маркизы. Теперь у него уже не было сомнений в том, что король знает о его прежних отношениях с Ренет; ему даже пришло в голову, что, быть может, это и есть ключ к тайне всех его успехов, причина его головокружительного взлета: этот взлет был, так сказать, компенсацией за утрату лю­бимой женщины! Перед глазами его опять возникла мрачная тень Эг-Морта.

Тем временем король ждал ответа. Маркиза уже дрожала всем телом.

– Сир! – пролепетала она. – Позвольте мне изло­жить просьбу герцога. Речь идет об одной неосторожности, которую, быть может, простит ваше великоду­шие. Герцог был в Эг-Морте и освободил тамошних узников-гугенотов. И теперь он обращается к вашему доброму, щедрому сердцу с покорнейшей просьбой под­твердить своей волей его приказ.

При этих словах она вскинула вверх свои красивые руки, так что легкие рукава скользнули вниз, обнажив их обворожительную прелесть. И герцогу вновь пришло на ум сравнение с вытянувшейся во весь рост блестящей змеей, которая танцует в лунном свете свой соблазни­тельный танец.

Король при словах маркизы поднял смело очерчен­ные, но, пожалуй, чересчур густые брови, так что они нависли над его челом, как грозовое облако.

– Знаю, знаю, – произнес он небрежно. – Капел­лан герцога исполнил свой долг и доложил архиепис­копу о случившемся в Эг-Морте. Вам придется пред­стать перед судом, герцог, ибо поступок ваш во всех смыслах противозаконен. Я очень сожалею, что не могу дать вам другого совета, кроме как немедленно поки­нуть Францию. Я позабочусь о том, чтобы вы беспре­пятственно могли пересечь границу. Тем временем ос­вобожденные вами узники вновь будут задержаны, и дело скоро забудется. Через несколько месяцев вы сно­ва сможете вернуться в Париж. Благодарите не меня, а маркизу.

Последние слова короля герцог болезненно ощу­тил как выражение тайного триумфа, который тот ис­пытывал по отношению к нему. Он по-прежнему не произнес ни звука. Может быть, до него не дошел смысл слов короля – слов, которые внезапно избавили его от всех забот, вернули его безопасность, освободили от гнетущего страха перед заточением в тюрьму? Он дол­жен уйти от суда, отсидевшись за границей, вернуться в недалеком будущем обратно, и все станет как прежде: он будет частым гостем при дворе, успех и блеск по-прежнему будут его верными спутниками, он будет принимать участие в приемах большого света, сидеть по вечерам за игорным столом, танцевать торжествен­ные гавоты и наслаждаться всеми преимуществами сво­его высокого положения – одним словом, этот блестя­щий спектакль его жизни начнется сначала, ему нужно лишь протянуть руку и взять все это!

Но он не мог протянуть руку: он совершенно от­четливо услышал тихий, слабый голос, прошептавший прямо ему в ухо незабываемое «resistez». Он знал, что в мире нет силы, способной заставить его отмахнуться от этого слова: оно будет преследовать его до конца жизни, всякий раз являясь, чтобы запретить ему отречь­ся от истинного или высшего блага!

И вдруг произошло нечто удивительное: ужас пе­ред грозящим заточением в мгновение ока превратил­ся в ужас перед помилованием, которое предложил ему король. Он с изумлением понял, что уже перешагнул границу, отделяющую его от всего его прежнего мира, и мир этот окончательно скрылся из виду, как скрыва­ется из виду поглощенный морской пучиной корабль с поднятыми парусами. Произошел необратимый разрыв со всем его прошлым, разрыв, против которого он от­чаянно боролся и который ему все же пришлось благо­словить, ибо он никогда, никогда не смог бы предать освобожденных им узников, ведь их свобода стала и его собственной свободой.

Тем временем лицо короля, так и не дождавшегося ответа, приняло выражение сердитой озабоченности; казалось, король вот-вот снимет маску доброжелатель­ности.

– Почему же вы не благодарите маркизу? – резко спросил он, не выдержав затянувшейся паузы. – Вы что, не согласны?.. – Последние слова прозвучали вы­зывающе, почти враждебно.

– Да, я не согласен, сир, – услышал герцог свой соб­ственный голос. Его голос, словно сделавшись самосто­ятельным, сам складывал слова в предложения без ка­ких бы то ни было усилий говорящего, как будто их диктовала глубочайшая внутренняя необходимость. – Я не согласен, ибо не могу признать справедливым, что дарованная мне милость не распространяется и на уз­ников.

Король и на этот раз совладал с собой.

– Что значит по отношению ко мне «не могу при­знать справедливым»? Вы не хуже меня знаете о том, что Нантский эдикт отменен [10].

– Но не отменен закон человечности и сострада­ния, – вновь услышал герцог свой голос как бы со сто­роны.

Высоко поднятые брови короля сошлись на пере­носице, образовав почти вертикальную линию – пред­вестницу грозы.

– Не забывайте, герцог, что вы говорите с королем Франции, христианнейшим из королей, святой долг ко­торого – охранять веру своей страны, – возвысил го­лос король. – Кто поручится мне за то, что ваши осво­божденные узники не станут еще одной угрозой для этой веры?

– Я, сир, я готов поручиться за это, – ответил гер­цог, или, вернее, тот самый, непоколебимо самостоя­тельный голос, в котором он каждый раз узнавал свой собственный.

Однако и в голосе короля теперь слышна была не­произвольная властность:

– Как вы себе представляете это поручительство? – Вы что же, готовы отправиться в тюремную башню Эг-Морта вместо своих узников?

В третий раз за сегодняшний день призрак башни Эг-Морта угрожающе вырос перед внутренним взором герцога. Неужели достигнутая им свобода и в самом деле обернется для него узничеством? Наступило тягостное молчание, затем герцог тихо, но очень отчет­ливо произнес:

– Не забывайте, сир, что есть свобода, перед ко­торой бессильна даже власть короля Франции.

– Я полагаю, герцог, что для вас будет лучше, если мы закончим этот разговор. – В голосе короля послы­шалась нескрываемая угроза, и слова его следовало рас­ценивать как однозначное требование немедленно уда­литься!

Но герцог не уходил. Он не тронулся с места.

– Сир, я прошу свободы для узников, – повторил он.

Он вдруг увидел, что самообладание вот-вот поки­нет короля.

– Разве вы не поняли, что мы с маркизой хотим остаться одни?! – грозно воскликнул король. – Чего вам здесь, собственно, еще нужно?

Герцог на миг оцепенел. Но в ту же секунду в нем вскипел гнев.

– Мне очень жаль, сир, что я не явился перед вами в траурном платье, как некогда маркиз де Монтеспан явился перед вашим предшественником.

Лицо короля сделалось серым, как пепел, смертель­но раненная гордость его коршуном взвилась вверх.

– А помните ли вы, сколько времени маркиз де Монтеспан после этого провел в Бастилии? – спро­сил он ледяным тоном. – Нет, вы не помните. Ну что ж, у вас будет возможность как следует подумать об этом. – И, повернувшись к маркизе: – Я слышал, сударыня, вам отказывают в абсолюции, настаивая на вашем отъезде из Парижа, – я не стану чинить вам препятствий – поезжайте туда, где Церкви угодно вас видеть.

С этими словами король, не прощаясь, покинул опочивальню. Когда за ним закрылась дверь, маркиза в изнеможении опустилась в кресло и закрыла лицо сво­ими маленькими ручками, ставшими вдруг такими бес­сильными.

– Это конец… – выдохнула она. – Это конец. Ах, зачем вы заговорили о маркизе де Монтеспане!

– Я должен был заговорить о нем много лет назад, Ренет, – ответил герцог. – Я должен был помочь тебе защитить нашу любовь. Но я не помог тебе. Я принял участие в этой постыдной сделке. Прости меня!

Он вновь невольно перешел на «ты», но она не за­мечала этого, продолжая причитать:

– О, эта проклятая поездка в Эг-Морт! Я сразу по­чувствовала перемену, как только вы вернулись. Что же там с вами могло произойти?

– Произошло вот что, Ренет, – отвечал герцог, – Я встретил там человека, который за правду своей жизни пожертвовал всем и готов терпеть любые стра­дания, в то время как мы пожертвовали правдой на­шей жизни ради внешнего успеха и блеска. Но с этим навсегда покончено – разве ты сама не чувствуешь осво­бождения?

– Освобождения? – повторила она, как эхо. – Освобождения?.. Да неужели ты не понял, что имел в виду король, говоря о Бастилии?

– Понял, – серьезно ответил он. – Я все понял. – Произнося эти слова, он с удивлением обнаружил, что страх перед заточением исчез.

Она изумленно смотрела на него широко открыты­ми глазами.

– Король не пощадит тебя! – запричитала она вновь. – Я знаю его, он всегда ненавидел тебя, потому что знал о том, что было между нами!.. Ах, все, что он делал для меня ради тебя, родилось из этой ненависти, постоянного чувства, что он должен платить тебе неус­тойку за утрату меня, – ведь он слишком горд, чтобы просто отнять меня у другого. Теперь, когда он отрекся от меня, он не станет утруждать себя излишней дели­катностью. Ты должен уехать! И немедленно, если хо­чешь вовремя добраться до границы.

– Да, я сегодня же отправлюсь в Эг-Морт, – спо­койно произнес он.

– В Эг-Морт?! – вскричала она в ужасе. – Ты хо­чешь отправиться в Эг-Морт? Да неужели же ты не понимаешь, что потеряешь последние крохи драгоцен­ного времени?

– Напротив, – ответил он. – Я как раз и хочу ис­пользовать последние крохи драгоценного времени.

Она смотрела на него в немом ужасе. Потом взгляд ее изменился – еще час назад эта перемена лишила бы герцога рассудка, но мир за этот час неузнаваемо пре­образился. Маркиза вдруг бросилась к нему на грудь.

– Не покидай меня! – молила она. – Ведь я, в сущ­ности, всегда любила только тебя одного!

Он мягко высвободился из ее объятий.

– Ренет… – сказал он. – Туда, куда лежит мой путь, я не могу тебя взять. Я могу лишь простить тебя, как и ты должна простить меня.


Мы приближаемся к концу этой истории, о кото­ром, однако, следует говорить с особой осторожностью, так как смысл последних событий был очень по-разно­му истолкован, чтобы не сказать – искажен.

Поездка герцога была похожа на бегство: он вос­пользовался самым невзрачным экипажем, отказался от какого бы то ни было сопровождения и ехал только ночью.

Как и в прошлый раз, он приблизился к злополуч­ной тюрьме Эг-Морта ранним утром. Башня возвыша­лась над унылой местностью, угрожающе подняв свою вершину к небу, и казалась еще более мрачной и оттал­кивающей, чем тогда. Но на сей раз герцог ощутил вдруг тихую симпатию к этой скорби, объявшей все вокруг. Чувство внутренней принадлежности к ней исполнило его, он готов был принять ее – и готовность эта уже по­чти переросла в какую-то таинственную радость.

Когда он вступил на мост, перекинутый через тем­ные, неподвижные воды крепостного рва и ведущий к входу в башню, он увидел перед дверью крытую дере­венскую повозку. Комендант стоял рядом с кучером, которому, очевидно, давал какие-то указания. Заметив герцога, он поспешил ему навстречу.

– Герцог! Слава Богу, что вы вовремя подоспели с королевской грамотой! – воскликнул он. – Я как раз отпускаю Марию Дюран, последнюю из наших узниц. Я держал ее до этой минуты для порядка – то есть что­ бы получилось, что я все же действовал согласно воле короля.

Герцог поприветствовал коменданта, ничего не ска­зав об ожидаемой им королевской грамоте, и выразил желание увидеть Марию Дюран. Они подошли к повоз­ке, комендант подал знак кучеру, чтобы тот откинул верх.

– Я велел поднять верх, потому что она уже не мо­жет видеть солнце, – пояснил он. – Все, кого мы отпус­тили, были почти слепы после стольких лет, проведен­ных в полутьме.

Мария Дюран полулежала в повозке, которой по­пытались придать некоторое удобство с помощью не­скольких охапок соломы. Глаза ее были закрыты, лицо выражало изнеможение и безучастность ко всему происходящему, как будто силы ее вдруг иссякли перед са­мым концом испытания, оказавшегося ей не по плечу.

– Мария Дюран, – обратился к ней комендант. – Здесь герцог Бово. Вы помните, он тогда пришел не как ваш собрат по несчастью, а как ваш освободитель.

Она не отвечала. Теперь, когда нескончаемые муки были позади, на нее, очевидно, страшной тяжестью нава­лился весь ужас сознания ее растоптанной жизни. Она почти сердито отвернулась.

– Она уже знает, что вы католик, – сказал комен­дант извиняющимся тоном.

Герцог хотел возразить: «Но я вовсе не католик, я – вольнодумец!» Однако он не успел произнести этих слов: его вдруг озарило изнутри ослепительным светом – вне­запно родившейся верой в существование Бога.

– Мария Дюран, – молвил он, не скрывая своего по­трясения, – я действительно христианин-католик и, как католик, виновен в вашей судьбе. Можете ли вы, несмот­ря на это, дать мне вашу руку?

Она молчала, видимо совершенно разбитая и раз­давленная. Вдруг герцог заметил, что слепые глаза ее открылись, рука ощупью нашла его голову.

– Да благословит вас Господь, герцог, – просто сказала она.

И повозка тронулась с места. Когда она скрылась из виду, герцог повернулся к юному коменданту и медленно, тяжело произнес:

– А теперь, друг мой, ведите меня пленником в свою башню.

Тот смотрел на него, ничего не понимая.

– Вопреки вашему ожиданию, я не привез коро­левской грамоты, – небрежно продолжал герцог. – Король не одобрил освобождение узников, оно про­изошло исключительно по моему приказу, оно было незаконным.


  • Страницы:
    1, 2, 3