Четверг, с 6 до 8, Хадонг, пригород Ханоя.

Я проснулся от мата, точнее от удивления. Мало того, что исполнитель монолога был довольно визглив, но, прежде всего, был полным дилетантом в области лексикона. Ни один сапер, а тем более подрывник-диверсант не мог быть так примитивен и визглив одновременно. Сапер ругает бомбу или ракету, которую разряжает, степенно, уважительно и, главное, весьма разнообразно. Те, кто допускали многочисленные повторы или пытались кричать, а тем более визжать при этом важном процессе, увы, уже не имели возможности исправиться. В джунглях во время стычки с такими же идиотами, как мы сами, диверсант ругался азартно и выразительно, даже по рации. Ни один спец из их сраного ЦРУ не понял бы смысла ни единого сообщения, зато мы все секли и потому, а бывало, что только поэтому мы были живы и могли совершенствоваться в этой отрасли великого и могучего русского языка.

Вот такие мысли пришли мне в голову, точнее чугунную гирю, которая еще вчера (точно помню) была моей головой. Открывать глаза и отрывать эту гирю от подушки очень не хотелось, но любопытство сгубило даже кошку. Противомоскитная сетка над кроватью была наполовину поднята, и я увидел натурального Джеймса Бонда, как его представляли наши инструкторы, которые на специальных просмотрах видели фильмы о нем, а потом пересказывали нам их содержание, делая главный упор на жутком вражеском нутре этого супермена. Не знаю, как выглядел Бонд на экране, но этот был в классической тенниске и хлопчатобумажных китайских брюках цвета хека серебристого из наших родных гастрономов. От натуги он раскраснелся, и внушительного вида кулаки были сжаты до побеления. Видать рассердился сильно. По виду он тянул на полкана из Москвы, так как наш Командир робко (если это слово вообще можно было применить к Командиру) стоял у него за спиной и дико вращал глазами, приказывая мне не открывать рот и молчать, как тот самый хек серебристый.

Вообще-то я смекалистый, и потому молча и очень стремительно вскочил с койки и встал перед полканом как лист перед травой. Мало того, я даже попытался отдать четкое воинское приветствие. К сожалению, на мне не было не только какого-либо головного убора, но даже трусов (жарковато в этой стране), то полкан взял еще на полтона выше и орал уже что-то совсем несусветное. Командир и проснувшиеся ребята с интересом наблюдали за бесплатным спектаклем, и я старался, как мог перед публикой. Якобы сконфузившись, я резко, по-американски, отбросил ладонь от головы и зацепил ею противомоскитную сетку, которая свалилась на меня и полкана — у Командира реакция что надо и он отскочил в сторону. Завывания старшего по званию были совершенно заглушены громовым хохотом наших парней, а уж они-то ржать умели как, впрочем, и многое другое, о чем этот московский инспектор только мог подозревать.

Наконец, расправившись с сеткой, он приказал явиться к Командиру через час, но не в таком ненормальном виде. При этом почему-то ткнул пальцем в сторону самого низа моего живота. Что он нашел там ненормального, я не понял — все мои знакомые девушки как раз единогласно утверждали, что где-где, а тут у меня все было абсолютно нормальным и надежным. Но не станешь спорить со старшим по званию, да и свидетельниц вызвать было бы трудновато, далеко все-таки. А здешние ни бельмеса не смыслили по-русски и смогли бы выразить свой восторг лишь закатыванием миндальных глаз и нечленораздельными для нормального европейского уха восклицаниями.

Когда они уже выходили из комнаты, Командир повернулся и каким-то жестким казенным голосом четко произнес: «Ровно через час — ко мне». Ох, не понравился мне этот его тон… Ясно, что не за вчерашнюю пьянку пойдет речь, а о последнем рейде, когда мы закопали Славку за двести километров отсюда в этих проклятых джунглях, Дениса с его простреленной рукой вообще отправили домой, а я отвалялся неделю с разбитой головой (благо она у меня крепкая) в местном госпитале. Ох, не нравилось мне все это…

Нацепив для порядка на себя шорты и майку, я побрел в радиорубку, как мы обычно называли совершенно недоступное для большинства ребят помещение радиостанции. Автоматически набрав секретный код замка, я так же автоматически отстучал телеграфом по кнопке звукового сигнала еще один код. Замок негромко клацнул, и я вошел в знакомую до мелочей комнату. Приемники все работали одновременно и только такой слух, как у моего напарника Кольки мог одновременно слышать все и, если нужно врубать запись какого-нибудь интересного диалога между пилотом и диспетчером где-нибудь в Дананге. А Колька занимался любимым делом — что-то паял. Страсть к рационализации у него было неистребима, где-нибудь в конструкторском бюро, а не здесь, в вонючих джунглях, ему бы цены не было. Но там сидели другие люди, Колька доводил до ума их хитроумные электронные разработки без всякого специального образования, кроме радиотехникума. Проклятые цэрэушники, если б знали о Кольке, специальную группу захвата не пожалели бы для него, но гении обычно прозябают в неизвестности и Колька не был исключением.

Легонько хлопнув его по плечу в знак приветствия, я получил столь же лаконичный ответ в виде кивка головой — руки его были заняты паяльником. Я с удовольствием вдохнул знакомый запах разогретой канифоли и открыл холодильник — предмет нашей гордости и зависти всех остальных ребят. Мы его использовали не только по прямому назначению, но и как кондиционер — в сорокоградусную жару, да еще когда наша суперсовременная электроника в виде сотен радиоламп добавляла в тесной комнатушке пару-тройку лишних градусов. При круглосуточном дежурстве засунуть голову во чрево нашего спасителя хоть на несколько минут, было просто спасением от примитивного теплового удара, перед которым пасуют все, даже, наверно легендарный Джеймс Бонд.

Но у меня там хранилось еще одно лекарство от головной боли, радикальное, как гильотина — запотевшая глиняная бутылка гнуснейшей в мире рисовой водки. На заморские деликатесы в виде «Столичной» или «Московской» наших скудных финансов не хватало. Обходились и рисовой.

Я поставил бутылку среди груды радиодеталей перед Колькой и сказал со всем великодушием, которое мог себе позволить в этот тяжкий момент.

— Бери. Закрывай свою богадельню, Кулибин, и выпей за мое и свое здоровье, чтоб оно нам еще понадобилось.

Колька обрадовано и недоуменно поднял глаза от своего очередного радио шедевра.

— Это ж твоя!

Он был прав, по нашим неписаным законам никто не мог претендовать без специального приглашения на выпивку группы, вернувшейся с задания. Водка была наша и ничья больше.

— Было наше, стало ваше. Нельзя мне сегодня, Командир зовет.

Я уже убедился, что Колька умеет виртуозно стучать не только на телеграфном ключе, и добавил: — Пойду получать втык за вчерашнюю прогулку.

Колька, работая под наивняка, закинул наживку.

— А может снова рапорт писать о последнем рейде?

Наживка не сработала.

— А что я еще могу написать. Я из госпиталя-то сбежал, потому что меня там не лечили, а заставляли писать эти рапорты. «Чего же боле, что я еще могу сказать, теперь, конечно в вашей воле…»

Это я продемонстрировал свою глубочайшую эрудицию и высокий интеллект, а заодно постарался показать, что мне все это уже осточертело и никак меня не волнует. Вид целенькой бутылки перевел мысли Кольки в нужное русло и он, быстренько распихав детали по коробочкам и ящикам, выдернул из розетки паяльник и вопросительно посмотрел на меня, крепко сжимая горлышко бутылки.

— Так я пошел?

— Иди, иди, и помни, что у тебя есть такой верный друг.

В этот момент я казался себе настоящим добрым самаритянином и чуть не прослезился от собственного благородства — вот так, за здорово живешь отдать целехонькую бутылку водки! Чтобы не разрыдаться от жалости к самому себе я быстренько подтолкнул осчастливленного Кольку к двери и с облегчением захлопнул ее за ним. У меня оставалось уже только двадцать четыре минуты.

Торопливо открыв железный ящик, громко именуемый сейфом, я быстро нашел, что мне надо. Вообще-то в этом сейфе по инструкции хранились мои личные коды, но, пользуясь тем, что доступ к нему мог быть у кого-либо только в том печальном случае, если меня подстрелят, взорвут или прирежут шикарным ножичком, который так обожают иметь при себе американские зеленые береты. А до тех пор в ящике хранилось, кроме кодовых таблиц много полезных вещей, среди которых небольшое, со спичечный коробок приспособление, очень полезное в некоторых случаях, а такой случай как раз и был.

Я не ошибся. Это действительно был полкан или немного пониже, но явно с чрезвычайными полномочиями, так как восседал за командирским столом, а сам Командир сидел на единственной табуретке в его «кабинете»— малюсенькой комнатке с железным шкафом, столом и кроватью с противомоскитной сеткой, свисающей до пола. Командир кивнул в сторону кровати и я, откинув сетку, присел на краешек, всем видом выражая искреннее раскаяние и готовность понести любое наказание. Полкан начал издалека.

— Что это вы себе позволяете? Не успел я приехать, а уже весь Ханой знает, что советские специалисты, приехавшие помогать дружественной стране тракторами и другой сельхозтехникой, ведут себя, как последние бандиты и хулиганы. Мало того, что вы напились до скотского состояния, что себя не помните, так еще и воровством занялись — отобрали у бедного вьетнамца ананасы! И избили его!

Тут полкан был не прав. Я обладал не всегда приятной особенностью помнить все до мельчайших деталей, даже если был пьян, по его словам, до скотского состояния. Во-вторых, мы ничего не воровали, мы честно отдали тому вьетнамцу все оставшиеся у нас донги. Правда, он лепетал что-то по своему, видимо, ему показалось мало, но мы-то тут причем — отдали все, что было. И никто его не избивал, просто Серый его немного толкнул в грудь ладонью (даже не кулаком). И опять-таки причем тут мы — просто у Серого ладонь величиной с совковую лопату. Вьетнамец элементарно отлетел в сторону. И уж совершенно мы не виноваты, что при этом он врезался в каменную стену дома. Здесь уж все претензии к строителям славного города Ханоя — стены здесь крепкие и твердые. А когда мы увидели, что вьетнамец больше не возражает, мы и прикатили тележку с ананасами и угостили ребят, многие из которых вообще их в жизни не пробовали, вот и съели все до единого.

Примерно так выглядели мои объяснения по поводу вчерашнего происшествия, как я скромно охарактеризовал все случившееся. К чести полкана, он выслушал весь этот бред, не перебивая. Я понял, что вся эта галиматья с выпивкой ему до лампочки, он пришел по мою душу совсем по другой причине. И он меня не разочаровал.

— Ладно, оставим пока в стороне эту вашу хулиганскую выходку и вернемся немного назад, к вашему удивительному спасению из плена.

Так вопрос о нашем последнем неудачном рейде пока никто не ставил: Славку застрелили почти в самом начале — нас застали врасплох и в этом, конечно, мы сами виноваты, меня треснули по башке прикладом и вырубили начисто. Но ведь против нас работали не мальчики из мафии, а южные рейнджеры с двумя американскими инструкторами. Это не в кошки-мышки играть против таких ребят. Правда, одному я все-таки успел сломать руку, а Славка другого смастерил ножом, а еще одному голову отвернул в другую сторону, но ведь их было двенадцать, а нас двое. И, в конце-то концов, я успел переключить рацию на аварийный сигнал, и остальные ребята меня вытащили из того дерьма, в котором я сидел по уши. Да и сам я воспользовался славкиным «стечкиным»и сполна рассчитался кое с кем, особенно с теми двумя янки. До сих пор, наверно там и лежат их косточки — зверье быстро работает. И вот тебе на — плен! Какой же это плен, если я наверно полчаса был в отключке, потом меня использовали как боксерскую грушу для отработки наиболее чувствительных ударов, а когда подоспели Миша, Роман и Денис со своими «калашами» (плюс мой «стечкин») тут все и стало ясно, в чью пользу счет. У нас один труп, один тяжело раненый (Денису чуть не напрочь оторвало руку) и я — полуживой после всех этих боксерско-каратистских упражнений, но все-таки ходячий. И рация была цела и «вертушка» (храни тебя Бог, Вася) подоспела, и мы успели дотащить Дениса живого… Все это полкан знал, как азбуку — мы исписали полтонны бумаги, подробно описывая каждую секунду того боя. И вот тебе новый поворот — мне собираются шить пребывание в плену, который я, дескать, предпочел, вместо того, чтобы с шиком и криком «За Родину» застрелиться. Мне стало совсем грустно. Это вам не пьянка и не драка с вьетнамцем…

Полкан опять-таки внимательно меня выслушал, не перебивая и не задавая вопросов (все писал на пленку, после будет выискивать несовпадения или еще что-нибудь) потом вдруг стал мирным, даже добрым и, достав из нагрудного кармана пачку московской «Явы», предложил закурить. Я вежливо отказался, присовокупив, что предпочитаю свой любимый «кэмел». И тут, как на грех, когда я собирался лихо достать своего «верблюда», пачка зацепилась, и сигареты посыпались по полу. Пока я на карачках лихорадочно их собирал, полкан даже вежливо отвернулся, о чем-то заговорив с Командиром. Наконец, я встал с четверенек и, чтобы хоть как-то реабилитироваться за свою оплошность, лихо прикурил, смачно щелкнув трофейным «Зиппо». Полкан укоризненно покачал головой и переменил тему разговора.

— Стыдно, Мочалов, напиваться до такого состояния, что даже сейчас не можете разобрать, с кем вы разговариваете в данный момент, не понимаете, с кем можно балаганить, как вы сейчас, а с кем нет.

Тут уж и меня повело.

— Никак нет, товарищ полковник. Вам около 45 — 46 лет, рост 176, вес около 84, в Комитете примерно 4 — 5 лет, пришли из МВД. Имеете опыт милицейской оперативной работы, у вас повреждены сухожилия на левой руке, во время краткосрочной подготовки совершили один или два прыжка с парашютом — последний неудачно, с переломом голени и вы служите в инспекционном отделе. В последнее время пробыли не менее двух месяцев в Западной Европе, работая в посольстве. В Юго-Восточной Азии впервые, по образованию, скорее всего историк или юрист, учились заочно. У вас есть где-то сильная рука и, возможно, скоро станете генералом.

На полкана тяжело было смотреть, зато Командир сиял от удовольствия. Наконец полкан обрел способность снова дышать.

— Откуда это все вам известно?

— Из наблюдений, товарищ полковник. Бродя по свету, я не закрываю глаз.

— Это он О.Генри цитирует, — счел нужным просветить полковника Командир.

— О.Генри, он, что из Интелленжент сервис, ирландец? Я осмелился вмешаться в этот литературный диспут.

— Никак нет, американец. Из ЦРУ.

— Так вот как вы повышаете свое образование…

Полкан начал подозрительно багроветь и Командир еле заметным кивком указал мне на дверь.

Мне трудно было удержаться рвануть бегом в родимую радиорубку, но заставил себя неторопливо покурить с ребятами, аккуратно потушил сигарету и, деловито взглянув на часы, пошел к своей комнате. О Кольке можно было, не беспокоится, ребята мимоходом сообщили, что он что-то уж больно веселый отправился погулять на берег речки и прихватил своего закадычного дружка. При этом намекнули, что в руках у него был объемистый сверток. Так что Колька часа на три-четыре нейтрализован. Приемники в рубке привычно бормотали, шипели, наигрывали музычку и просто болтали. Я подсел к «укавешнику»и привычно нашел нужную частоту. Качество передачи было просто отличным. Полкан говорил жестко и громко.

— …и вы не сможете доказать, что он не вступил в контакт с американской разведкой во время его так называемого плена?

Командир тоже не выглядел овечкой.

— Не говорите глупостей, Лев Сергеевич. Ведь он был частично без сознания, потом — бой и Павел лично разнес вдребезги как раз обоих американцев.

Да, ну и рожи были у них, когда они увидели у меня в руках славкин «стечкин». Силенок у меня оставалось маловато, и я страшно боялся промазать, но с двух рук я не промазал. Первая же очередь превратила их тупые или нет(?) головы в кровавые фонтаны. Потом уже перевел ствол и на вьетнамцев…

— А вы не думаете, что он это сделал умышленно, так как понимал, что в случае захвата в плен этих цэрэушников другими членами группы, они могли заговорить и выдать его?

— Мои ребята в плен никого не берут, и раненых не добивают. Они просто умеют смываться быстро и без лишнего шума.

— Но ведь такое могло случиться?

— Случиться может все, но то, в чем вы подозреваете Павла, полная чушь и причина этого — ваша полная некомпетентность в специфике нашей работы здесь.

(Во, дает Командир! Сказануть такое москвичу…)

— Все-таки я считаю, что Мочалова нужно отправить в Москву и пусть разбираются с ним там, там умеют это делать. Если он завербован — расскажет все.

(Ага, как же! Там расскажешь даже то, о чем и слыхом не слыхивал и видом не видывал. Не идиоты, знаем, как это делается.)

— Категорически возражаю. Мочалов один из лучших моих людей — прекрасный радист и подрывник, а потом знаете ли вы, Лев Сергеевич, его кликуху здесь у ребят?

— Вы говорите, как какой-то уголовник, а не профессиональный разведчик, «кликуха»…

— А я и не профессиональный разведчик, я — диверсант и сапер. Именно потому я здесь и делаю всю вашу грязную работу.

— Интересно, инженер-капитан второго ранга, что вы нашу работу называете грязной, очень интересно, что охота за военными новинками нашего потенциального противника вам кажется грязной.

— Не передергивайте карты, полковник. В КГБ и ГРУ есть специальные отделы, прекрасные спецы, которых вы годами готовите для этой работы, а сюда послали ребят, которые и в армии-то не числятся, и потому вы и пальцем не пошевелите, если с ними что-то случается — это, мол, не мы, не наши люди и мы знать ничего не знаем! Сами боитесь запачкать руки, и мы делаем все вместо вас. Вот это я и называю грязью.

— Интересная точка зрения для кадрового военного, думаю, ее будет интересно узнать и в Москве.

— Не пугайте полковник, здесь нам и своего страха хватает, мы не супермены какие-то, а обычные люди в необычных условиях. И ни к кому из моих ребят я не имею претензий — бывает, они ошибаются, но то, что вы сказали о Мочалове, это же верная смерть для него. Вы же знаете, сами, виновен он или нет, а я знаю, что нет, живым вы его из своего ведомства не выпустите. Какой-нибудь несчастный случай, сердечный приступ, внезапный грипп со смертельным исходом… А вот вы оскорбились словом «кликуха», а зря. Мочалова прозвали «ликтором».

— Это что, из греко-римской мифологии?

(Точно, он исторический заканчивал, раз такие слова знает.)

— Нет, все гораздо менее заумно — это просто сокращение слова ликвидатор, он гений в этом деле. У него в башке есть специальный отдел, который выдает такие планы по ликвидации объектов, что у вашего заклятого врага ЦРУ мозгов не хватает, чтобы додуматься до такого. Так что Мочалова я вам не отдам.

— Тогда я вынужден буду обратиться в Москву, и вы получите официальный приказ, это вам же дороже обойдется, идем на вашу радиостанцию и свяжемся с Москвой.

(Ого, дело пахнет керосином…)

— К радиостанции я вас подпустить не могу, и передавать ваши запросы не имею права. Здесь у нас свои законы. Выходите на вашего координатора и ведите связь через него. Кстати, а почему бы вам ни поискать этого вашего «соловья» среди ваших людей?

Ведь о точном месте ребят в том рейде знал только он, ребята поменяли место эвакуации всего за два часа перед инцидентом, даже нам они не успели сообщить, а их там уже ждали… Подумайте об этом.

— Как вы смеете сомневаться в наших людях. Вы просто зарываетесь! Координатор — многократно проверенный человек, потомственный, можно сказать, разведчик. Знаете, кто его отец?

— Не знаю и знать не хочу, а на вас, видимо, слишком действует эта фамилия, если вы начали болтать лишнее даже в беседе со мной.

(Браво, Командир, отличный удар в челюсть. Полковник сразу сник)

— Я же знаю, с кем говорю, это между нами, чтобы доказать абсурдность ваших подозрений об утечке информации о ваших последних рейдах из наших источников.

(Так, я, кажется, не захватил кусочек важного разговора. Дело тут уже пахнет не керосином, а хорошенькой бомбой килотонн на двадцать и Москва срочно ищет козла отпущения. Догадываюсь, кто этот козел. Это я.)

— А откуда у вашего Мочалова такая точная информация обо мне? Вы что ли ему рассказали?

— Бог с вами, Лев Сергеевич, он же вам все объяснил — элементарная наблюдательность.

— Но он же меня видел всего несколько минут. Да еще с похмелья.

— Ему хватило, а остальное — результат элементарной дедукции, как у Шерлока Холмса. (Слава Богу, про Холмса полкан слыхал, и Командиру не пришлось объяснять, что Шерлок не работает на ЦРУ)

— Короче говоря, ваш Мочалов мне весьма подозрителен. Все его рапорты и остальное поведение требуют серьезной проверки.

— Вот и проверяйте по своим каналам, здесь у вас людей, как сельдей в бочке, ищите да обрящете.

— Хорошо, мы будем искать, но до получения приказа из Москвы, а я думаю, дня через два его получу, Мочалов должен быть под наблюдением — никаких отпусков в Ханой, никаких прогулок за территорией объекта. Отстранить от участия в будущей операции «Сайгон».

(Ну, молодцы, даже название успели придумать. Очень оригинальное и жутко закодированное — ни за что не догадаешься, о чем речь!)

— Это невозможно, весь план разработан им и он единственный из ребят, кто побывал там и знает обстановку лично, а не по рассказам и планам. Он же ликвидатор — ему все равно, каков объект: крыса или железнодорожный мост и он сделает все так, что ни у крысы, ни у моста не будет ни единого шанса уцелеть.

— Вот меня и пугает, как здорово он у вас работает, а в Сайгоне пепельницы в отелях ворует, прямо, как в Москве. Сувениров ему, видите ли, захотелось. А если б его прищучил какой-нибудь элементарный полицейский?

— Вы плохо изучили его рапорт, товарищ полковник. Как раз он нашел единственно правильное решение в той ситуации. Он ушел от весьма неприятной встречи с американской военной полицией, а местная полиция не представляла угрозы…

— Это он вам так доложил, а вы всему верите.

— Данные не только из его рапорта, но по объективным сведениям, полученных по трем независимым друг от друга каналам. Между прочим, один из них — ваш.

(Я знал, что нас трижды перепроверяют, но ведь я был там только с одним вьетнамцем из их штаба диверсионных операций, откуда же еще каналы? На этого полкана видно кто-то сильно давит, вот он и мечет икру.)

Коридор у нас был гулкий (бывшая средняя ихняя школа), а наша радиорубка в самом его конце, так что у меня, было, навалом времени, чтобы переключить диапазон в приемнике, вырубить магнитофон и заменить пленку. Колька, кажется, был на взводе, так как последнюю цифру кодового сигнала отстучал неуверенно.

Точно, его слегка пошатывало, и, конечно, несло рисовой сивухой на десять метров в округе.

— Привет бродягам эфира, — начал, было, он, но покачнулся и схватился за маг, намертво прикрученный к стене.

— Ого, тепленький… ты, кажется, кого-то унюхал и зафиксировал. Ну-ка, что там за новенькие секреты у проклятых империалистов.

Рука его неожиданно точным и совершенно трезвым движением повернула ручку прослушивания записи. Из динамика раздал ровный шум чистой ленты. Колькино разочарование было великовато даже для пьяного, и он уставился на меня, не мигая своими серенькими глазками.

— На дурку нарвался, пустышку записал, вот и стер, чтобы не позориться. Но тебя-то не проведешь, я вижу.

Он ухмыльнулся.

— Эт-то точно, нас, королей эфира, не проведешь. Ладно, я иду в табакерку, ты меня не видел, я тебя не слышал, Пока.

Он ушел, а я еще пяток минут приводил нервы в порядок. Версия, которую я выдал Кольке, была абсолютно правдоподобна — американцы часто запускали в эфир магнитофонную запись большой активности где-нибудь на одной из своих авиабаз и пока мы радостно писали километры пленки «ценной» информации, где-то в другом месте проходила настоящая подготовка очередного налета или еще какой-нибудь пакости. Не сразу, но мы научились распознавать эту «липу», правда, для этого иногда требовалось всего полчаса, а иногда можно было купиться часа на два. Такие «оплошности» мы старались не выносить за пределы нашего маленького коллектива, и ничего особенного в расспросах Кольки не было, но уж как-то сразу он обратил внимание на теплый магнитофон. Блестящая советская электроника, базирующаяся на радиолампах еще пятидесятых годов, увы, выдала меня. Ничего вроде бы необычного, но для пьяного такая наблюдательность… А-а-а, нервы все это, случайность, не более.

«Табакеркой»у нас называлась кладовка, где мы хранили наши запасы сигарет. После того, как кончилась завезенная заранее «Прима» какой то расторопный чиновник снабдил нас целым грузовиком «Кэмела», как-то попавшем в руки вьетнамцев. Мы этому обрадовались вдвойне — и сигареты не в пример «Приме», да и в наших же интересах была такая замена. Что, скажем, должен думать офицер ихней сраной контрразведки, обнаружив, например, километрах в двадцати от Сайгона окурок «Примы»? Ничего хорошего, а вот окурок «Кэмела»— и ему и ежу понятно. Все довольны и счастливы.

Я перегнал запись на старенький трофейный «Сони», потом подумал и убрал из записи последние слова Командира. Его подставлять не стоило. Стандартную ленту я начисто размагнитил и теперь сам Господь не смог бы узнать, что на ней было до этого. Теперь оставалось подумать, как спрятать этот динамит и решить, для чего он вообще нужен. Спрятать было просто — я разобрал кассету, разорвал и крепко помял часть чистой пленки, она приобрела вид нуждающейся в ремонте, и потому вряд ли кто-то мог случайно всунуть ее в маг и прослушать. Но это была временная мера, если начнут искать круто — найдут. Но все это дело весьма туманного будущего и я отправился досыпать.

Сон был тяжелым из-за дикой духоты и совершенно расстроенной нервной системы — это же надо столько свалиться на мою бедную голову в один день. Зато полкан думал по другому и решил устроить для нас маленький праздник — собрал нас в большой комнате, бывшей когда-то школьным актовым залом, и закатил нам часовую речугу о том, какие мы тут молодцы-храбрецы, как нами гордится Родина и Партия, как важно для нас узнать все пакостные секреты этих противных янки и их гнусных приспешников, а потому Родина и Вьетнам награждает некоторых из нас высокими правительственными наградами. К величайшему моему удивлению мне досталось аж две: «За боевые заслуги»и какой-то там орден вьетнамский не то сломанного, не то найденного меча. Выяснить точнее не удалось, так как награды, пояснил полкан, будут нам вручены после возвращения в Союз. Но все равно было чертовски приятно, как будто эти железки уже позвякивали у нас на груди. Среди ребят началось негласное обсуждение, где и как обмыть такое событие, тем более что полкан продолжил свою речугу, а мне как на грех, именно в тот момент, когда он распинался о высочайшей бдительности, ибо вражеская разведка и прочая агентура не дремлет, захотелось сбегать до ветру, о чем я благодушно и спросил разрешения. Полкан на мгновение заткнулся, ребята тоже (чтобы не ржать), а я спокойно выскользнул за дверь. У меня от силы, было, минут семь-восемь. Замок в комнате Командира не представлял никакого затруднения даже для зачуханого домушника, и он поддался моей самодельной отмычке через минуту, еще полминуты у меня ушло, чтобы забрать из-под кровати Командира мою радио закладку, которую я там «забыл», когда рассыпал свой любимый «Кэмел», еще пара минут мне потребовались для визита в туалет. От этих переживаний желудок и мочевой пузырь тоже расстроились и требовали свое. В клозете меня и застал в «позе орла» Серега, которого полкан послал проверить, не провалился ли я часом в «очко» (унитазов вьетнамцы почему-то не любили). Такая забота меня просто растрогала, и я покорно поплелся обратно в зал дослушивать полкана, который даже не взглянул на меня, когда я скромненько пристроился неподалеку от двери…

Воскресенье, с 2 до 5 часов утра, территория базы.

Не мог заснуть перед заданием, хоть тресни, лупал глазами, считал слонов, жирафов, тараканов — не помогло. Где вы, великие психологи и психиатры, которые гарантировали, что научили нас спать в любых условиях. Может в другой раз я, и уснул бы хоть ненадолго, но последние события здорово на меня подействовали. Не каждый день по твою душу приезжают аж из Москвы, да еще с такими подарочками.

Я взглянул на светящийся циферблат «командирских»— 2 часа, до рассвета с ума можно сойти. Ребята сопели во все дырки и мой тихий уход в коридор никого не потревожил. Закурить я не решался, чтобы не вызвать нездоровых ассоциаций и ноги автоматически повели меня к родимой радиорубке — посижу с Колькой, пошарю по «кефиру»…

Бетонные ступени лестницы приятно холодили босые пятки, и я шел нарочито медленно, продлевая удовольствие и потому совершенно бесшумно. Но на последнем этаже пол был обычный, деревянный и те (я сразу засек, что шли двое) шли тоже почти бесшумно, если бы не едва слышное поскрипывание рассохшихся досок. Кажется, не мне одному не спиться… Желание тащиться в радиорубку у меня сразу пропало.

Только я услышал знакомый звук набора шифра и тихое клацанье запора. Свет от дежурной синей лампочки на секунду сделал черноту в коридоре призрачной и исчез. Раз люди с такими предосторожностями заходят туда, куда им не положено, значит не стоит их уведомлять, что я их видел — меньше знаешь, крепче спишь. Только вот со сном загвоздка, теперь мне уже совсем расхотелось спать. Я присел на ступеньки лестницы, ведущей на чердак, и почувствовал запах сигареты — пролетом выше кто-то недавно курил. Стараясь ступать еще тише, стал подниматься вверх по ступеням, прижимаясь спиной к стене. Огонек окурка описал дугу и рассыпался искрами на верхней площадке. Я пригнулся и правильно сделал — кто-то бросился на меня сверху и, судя по завихрениям воздуха, здоровенный кулак скользнул по мой макушке и врезался в стену. Поняв, что промахнулся, неизвестный издал понятное в таких случаях хрюканье от боли, не стал повторять попытку и промчался по лестнице вниз и остановился на этаже, где располагалась радиостанция и замер, ожидая меня.

Мне спешить было некуда и вовсе не хотелось, чтобы второй раз он не промазал. И что все так хочется врезать мне именно по голове? Она и так у меня не очень, а если стучать по ней регулярно, так ва-ааще! Пока я лихорадочно соображал, на этаже вспыхнул свет, и мой противник рванул вниз, не дожидаясь меня. Свет потух через пару секунд так же неожиданно, как и включился. Времени у меня было в обрез. Я сделал тот же маневр и, стараясь все-таки двигаться осторожно, почти бегом рванул к своей комнате и снова забрался под противомоскитную сетку на родной коечке. Все эти чудеса в решете меня начали тревожить всерьез — жили себе спокойно, лазили к «южакам», таскали, что плохо или хорошо лежит, и горя себе не знали, так нет же, какие-то тайны Мадридского двора начались…

Куда девался мой таинственный соперник, непонятно — я был на жилом этаже двумя-тремя секундами позже его, а ни одна дверь не скрипнула. Стало быть, он рванул ниже? А там что? Кладовки, подсобки, кухня, столовка и прочая дребедень. До утра он там сидеть не будет. Стало быть, успел раньше меня залечь в свою кровать, но в какую и зачем ему надо было сидеть в темноте? Ждал меня? Это вряд ли, кто мог знать, что меня потянет в путешествие по этажам этой ночью? Чепуха какая-то бессмысленная. Случайность? Может, может…

Ребята от сопения перешли к сольному храпу, причем никто из троих моих соседей по комнате не прерывал другого, Едва один заканчивал, начинал свое соло другой — прямо по законам джаза. Молодцы, если б вы еще и на чем-нибудь умели играть кроме, дребезжащей гитары, вам бы в мире цены не было с таким чувством ритма.

И все же джаз-храп не помешал мне услышать шаги в коридоре — подвел рассохшийся пол. И опять шел не один человек, потом они остановились, и теперь уже я четко услышал, что по жилому коридору продолжил путь только один. Другой (или другие) исчез, испарился, улетучился! Скрипнула дверь — этот одинокий прохожий нашел свою комнату, а куда девался другой? По лестнице можно идти бесшумно даже в сапогах, но куда — вниз или вверх? Все эти рассуждения сильно утомили мою пострадавшую совсем недавно голову, и меня потянуло в сон.

Я отключился мгновенно, едва успев зафиксировать время — на все мои путешествия у меня ушло всего 24 минуты…

Спал я недолго и проснулся внезапно, как будто что-то разбудило меня, но вокруг была чистая прозрачная тишина, Мои кореша спали перед рассветом, как младенцы — тихо и мирно. У меня же сна снова не было ни в одном глазу, но на сей раз у меня не было желания прятаться. Наоборот, используя свою привычку рано вставать, я поднялся, не особенно заботясь о тишине (разве что чуть-чуть, в рамках приличия) и вышел на улицу. Часы показывали ровненько четыре — прекрасное время для пробежки и небольшой разминки. Такая уж у меня привычка. Я спокойно дважды обежал здание школы, боковым зрением стараясь не упускать из виду окна жилого этажа. Рыбка клюнула — чье-то лицо на мгновение промелькнуло в третьем слева окне. Кто-то еще страдал бессонницей, только вот кто: третье слева окно было в так называемой комнате отдыха, и там мог быть кто угодно. Но кое-какой улов все-таки был и я, не испытывая больше судьбу тем же темпом двинул по знакомой тропке к безымянной речушке — нашем любимом месте для негласной выпивки или просто раздумий. Вода была теплая, и хоть немного остудила потное тело. Речушка была воробью по колено, и вместо плавания просто приходилось лежать в воде, уцепившись за ветки. Я уже с удовольствием подумал, как приятно будет бежать назад в мокрой одежде и увидел ногу. Солнце еще пряталось в густой дымке тумана почти над самым горизонтом, но голая ступня и в этом свете выделялась на фоне зелени, как попугай на Северном полюсе. Бредя по колено в воде, я осторожно подошел.

Из воды на берег выходить мне почему-то не очень хотелось — земля здесь всегда влажная и следы на ней… Просто мечта криминалиста.

На берегу лежал Толян. Толька. Анатолий Григорьев. Рядом на аккуратно расстеленном куске брезента лежали масленка, пара запасных обойм, россыпь патронов, промасленные тряпочки и початая бутылка со стаканом. И все. Человек пришел немного расслабиться (несмотря на все запреты не пить перед рейдом) и почистить оружие. Картинка мирная и в наших условиях просто идиллическая. Все было нормально, если бы не кроваво-черная дыра в горле, чуть пониже подбородка, куда вошла пуля из «стечкина», который Толян продолжал сжимать в левой руке. Выходного отверстия с моего места не было вино, но разбросанные чуть не на полметра вокруг кровь и мозги давали понять, что помощь не нужна…

Машинально взглянул на часы — 4.55. Еще тридцать пять минут до подъема. А еще через час и пять минут — выезд на воздушную базу.

Я побежал прямо по воде, чтобы выскочить на разминочную тропу хотя бы метрах в трехстах от места последней выпивки Толяна. Лицо, мелькнувшее в окне, вполне за это время могло вооружиться и биноклем. Дно было скользким, и я изрядно запыхался. Кеды были в вонючей грязи, и пока я их отмыл до приемлемого вида, у меня оставалось ровно двадцать минут на обратные почти полтора километра. Почти уверенный, что за мной внимательно наблюдают, я делал все, что положено в таких случаях — временами ускорялся, резко разворачивался и бежал назад, несколько раз, а два качал маятник «, короче занимался самым обычным для нас делом без всяких признаков паники, спешки или тревоги. Все, как обычно, разве что только один или два моих друга могли знать, как я не любил все это проделывать на тренировках, и удивились бы моему усердию.

У здания я был без трех минут подъем. Мой вспотевший вид никого не удивил — просто решил человек размяться, его недавно трахнули по головке, вот у него и проснулась любовь к физическим упражнениям. В душе я внимательно посматривал на ребят, ничего особенного не заметил, как и то, что в этот день никто на дальнюю пробежку к речке не решился — времени на сборы дали маловато, а отсутствие никто и не заметил в идиотской атмосфере сборов, это был не его черед идти на смерть. Был бы. Если б уже не наступил. Но докладывать мне об этом не хотелось, нутром чуял, что попал в такую заваруху, что в джунглях, под пулями буду в большей безопасности, чем здесь. Игра пошла нешуточная, а я даже не знал правил. Так что сиди и помалкивай.

Ел обычную китайскую тушенку механически и боялся смотреть часто на часы — хотя самым заветным желанием было убраться отсюда подальше и поскорее. Полкан тоже завтракал с нами. Он все больше пугал меня — после того разговора он то появлялся на базе, то уезжал, беседовал с командиром и ни разу не попытался даже заговорить со мной. Командир тоже общался со мной по поводу задания — не больше того и помалкивал обо всем остальном.

По традиции остающиеся на базе переволокли нашу амуницию в крытый грузовик, и вся группа ровно минуту постояла молча — каждый пытался вспомнить, не забыл ли что, а остающиеся просто на всякий случай прощались с нами. Может кто-то и не вернется…

Чей-то голос крикнул:» Эта война…«

Рев ребят закончил фразу:» Не наша!«

Тот же голос продолжил:» Но мы… победим»— закончили мы.

Двадцать семь кулаков врезались в ладони, которые тут же скользнули вниз, образуя самый оскорбительный для всех мужиков в мире жест. Полковник дико смотрел на всю эту процедуру, но промолчал и уставился на, словно хотел что-то ему сказать, но только вяло махнул рукой.

Ребята вмиг вспрыгнули в борт вертолета МИ — 6 и уже оттуда мы кокетливо сделали ручкой остающимся. Пилот Вася (никто не знал, как его зовут на самом деле, да и не интересовался) рявкнул «Добро пожаловать, крысы»и врубил двигатели, после чего всякий разговор превратился в пытку. В Ми — 6 дрожало, вибрировало и тряслось все, что только могло это делать. Зубы стучали, как кастаньеты, если кто-то пытался приоткрыть рот. Да и говорить было не о чем, все сидели и пытались задремать в этом вибрирующем спальном вагоне. Вася отлично знал маршрут, где нас надо высадить и улетать, чтобы снова прилететь и забрать то, что от нас останется. Он был пилот божьей милостью и если бы он летал не на этой летающей мишени Ми — 6, он бы сделал карьеру в любой стране мира, где есть вертолеты. Он был отлично проинструктирован и никогда не задавал лишних вопросов. Это нас устраивало, его тоже — мы были квиты.

По-своему мы его даже любили — он всегда ждал нас там, где надо, даже если его толстопузый был изрешечен пулями и напоминал дуршлаг. Вася всегда прикидывался этаким дурачком, которому все равно кого или что надо везти. Но мы видели слеза на его глазах, которые он безуспешно пытался сдержать, когда мы однажды грузили два трупа, которые были нашими товарищами и которые еще пару дней назад обменивались с ним шуточками.

Воскресенье, между 4 и 9 часами вечера, борт вертолета Ми — 6, где-то над Камбоджей.

Когда «вертушка» идет по рельефу местности, слабонервным не рекомендуется заглядывать в иллюминатор, а если учесть, что местность горная, тем более. Каждая скала, кажется, летит точненько на тебя, а до стенок ущелья можно дотронутся рукой. Неизгладимое впечатление, гораздо интереснее, чем в Диснейленде (хотя я там ни разу не был). Я отвернулся от иллюминатора и закрыл глаза — было о чем поразмыслить. Главное, что я понял — где-то там, наверху, готовится грандиозная операция по внедрению, возможно, этого нашего Координатора, которого мы и в глаза не видели, только выслушивали его задания. Как отвлекающий маневр — наша группа и, частности, я. Значит, я не должен вернуться. Тогда и волки сыты и овцы целы. Я виноват в провалах операций, но меня уже нет, значит и свалить меня можно все, что угодно. И операцию задумали смертельную. Это же надо было придумать такое — украсть из-под носа американцев целехонькую «Кобру»с последними новинками вооружения и системами наведения. И группа отправилась нестандартная — семь человек плюс пилот, на случай если американские пилоты заартачатся и вздумают разыгрывать из себя героев. А для нас этот пилот лишняя обуза и головная боль — ничего, кроме пилотирования его обожаемого вертолета делать в джунглях не умел. Значит, нам придется рисковать лишний раз, чтобы пилота не подстрелили, он нужен был не только живым, но и полностью невредимым. Сделать это было для нас непросто и Сашка, в этот раз старшой группы, показал пилоту увесистый кулак и произнес, четко выделяя слова: «Слушаться каждого и выполнять не раздумывая. Иначе в лучшем случае тебя убьют, а раненые нам самим не нужны». Может Сашка, и перегнул палку, но по опыту знаю, это лучше, чем пытаться подробно объяснять, что, как и что почем.

Вася: он весь светился добродушием и заботой. Просто слуга царю, отец солдатам.

И Командир чуть было не выдавил из меня скупую мужскую слезу — он подошел ко мне, обнял меня и трижды расцеловал в обе щеки. Как у меня не выпали глаза на пол от удивления, не знаю, но сдержался и в ответ тоже лобызнул в его чеховскую бородку. Было от чего распустить нюни — наверняка он просто прощался со мной…

В вертолете я заметил штабель ящиков, тщательно прикрытых старым куполом парашюта, другие же ящики со всеми нашими причиндалами лежали безо всякой упаковки.

Затем мои мысли перенеслись к мертвому Толяну на берегу у речки. За что его прихлопнули? Что его убили, и пытались сымитировать случайное самоубийство, у меня не было никаких сомнений. Дело в том, что Толян был левшой, но в детстве и дома и в школе учили действовать только правой рукой. Он ел и писал правой рукой, однако во всем остальном левая была у него главная. Так вот, Толян держал «стечкина»в левой руке, а ершик — в правой. Человек, хладнокровно застреливший Толяна, был не из наших — мы хорошо знали эту особенность Толяна и первое время даже подшучивали над ним… Стрелял не наш и Толян тоже не застрелился случайно.

Возможно, ответ содержится в еще одном сложенном вчетверо конверте, который я обнаружил в куртке после горячих объятий Командира. Но вокруг было слишком много лишних глаз и приходилось ждать удобного случая. Я понимал Командира — спасти меня от высшего командования он не мог, даже если бы вызвал на дуэль (это в его духе) самого Генерального секретаря КПСС. Он слишком хорошо знал всю подноготную системы — попади я в Союз живым и невредимым, даже с иконостасом, как у самого Генерального секретаря, ничто меня не спасет. Тотальная подозрительность и абсолютная уверенность, что грехи есть у всех, обрекали меня на то, что мне оставались два наиболее вероятных выхода: или я признаюсь во всех возможных прегрешениях, включая то, что я являюсь заместителем директора ЦРУ по компьютерно-фекальным коммуникациям с марсианами или я бесследно исчезаю. Третьего выхода не было, или я его просто не видел.

Ясно, что задание было безысходным, но шанс всегда есть и может этот шанс, и казался Командиру спасением для меня? Может быть. Командир всегда был романтиком и, несмотря на профессию, порядочным человеком. Хотя вряд ли… И он не верил. Оставалось одно — геройски погибнуть при исполнении задания и спасти хоть свое имя.

Понедельник, где-то в джунглях километрах в 50 севернее Сайгона, между полуночью и рассветом.

Костерчик мы развели в неглубокой яме, бывшей воронке заросшей травой, обнаружить нас можно было только с воздуха. Да и опасаться особенно некого было. Для американцев, конечно камбоджийская граница и существовали, а лишь как линия на карте, но они старались не держать здесь крупные гарнизоны или базы. Так, по мелочам, на всякий случай, именно такой случай они подарили нам.

Ми-6 мы разукрасили так, что его мама родная не узнала бы — ради такого случая скрутили несколько бананов и посадили их вокруг вертолета, все, что можно было принять за какой либо механизм, украсился гирляндами лиан, а лопасти просто обмотали ими. Теперь в течение двух дней его можно было обнаружить, только случайно наткнувшись на него. С воздуха тоже. Но дня через два дня срубленные бананы будут жухнуть, и желтеть и вот тогда наш «мишка» будет заметен даже с беспилотных самолетов-разведчиков, как лимон среди снега. Но мы надеялись вернуться за два дня: так что, оставив Кольку в помощь Васе — без привычки в джунглях одному очень не по себе, а пилоты народ воздушный, где уж им ночевки в джунглях в одиночку.

Сашка засек вьетнамцев первым, опередив их командира, секунд на пять, еще через полсекунды в его руке оказалась ярко-голубая косынка, своеобразный пароль. Стволы с обеих сторон медленно опустились, и мы отправились к вьетнамской временной базе. Обнаружить вход в нее можно разве что, провалившись в отверстие диаметром сантиметров пятьдесят. Мы втиснулись в кромешную тьму подземелья. Тогда один из вьетнамцев закрыл вход крышкой, наверху которой, как ни в чем, ни бывало, росла самая обыкновенная трава.

В сырой подземной пещере величиной чуть больше коммунальной кухни на корточках сидели вьетнамцы — как выяснилось, они уже четверо суток сидели здесь, не высовывая носа. Это были профессионалы своего дела — Ханой не пожалел для нас лучших рейнджеров из пресловутой Первой спец бригады. Мы были наслышаны об их операциях и искренне радовались, что придется действовать действительно с профессионалами, а не вчерашними крестьянами, только недавно получившими автоматы. У этих ребят было даже собственное прозвище — «летучие мыши». Их способности уходить от преследования после операции стали просто легендарным, только вот запах, царивший в пещере, вызывал рвоту — пахло мочой и экскрементами. Вальку вытошнило, чуть ли не на самого командира, и валькина блевотина добавила новые нюансы к имеющимся запахам.

Сашка с главным вьетнамцем при свете фонарика что-то горячо обсуждали. Вьетнамец прилично шпарил по-русски — даром, что ли учился в нашем училище, а то и в академии. Мы мужественно привыкали к запахам и с удивлением обнаружили, что и к этому можно привыкнуть. Затем и мы присоединились к Сашке. У вьетнамцев разведка была поставлена отлично: на карте были нанесены все постоянные и передвижные огневые точки, количество и тип оружия на каждой, точное число охраны, полный список состава базы, включая американцев-пилотов и техников. Был точный график смены караула и контрольных проверок. Был даже подробный план казармы, где все свободные от полетов и вахты пилоты отдыхали, Короче, было все, что мог бы пожелать командир группы, желающий эту базу уничтожить. Но задачка у нас была посложнее — нам нужен был не обгоревший остов вертолета, а полностью целехонький со всеми его ракетами, пулеметами и радарами.

Сигнальная система вокруг базы была электронной, хотя и не очень сложной, вроде той, что применяют наши «погранцы» на границах «железного занавеса». Словом тронь или разорви контакт в каком-нибудь месте — взвоет сирена, пульт укажет с точностью до метра, где это произошло. В общем, детский сад, но это и понятно — база являлась резервной и постоянного участия ни в каких действиях не принимала — нечто вроде скорой помощи, когда рядом нет настоящего врача. Но система не давала возможности проникнуть на базу незаметно, пульт управления наверняка в здании, а до него надо еще добраться…

Оставалось одно — отвлекающий маневр и его должны были вьетнамцы. И принять бой со всей охраной базы, так что шансов уцелеть у них практически не было. У нас же их не было совсем. Они погибнут за свое правое дело Ленина, Сталина и Хо-Ши-Мина, а вот нам гибнуть за их правое дело вовсе и не хотелось, но у нас был приказ и все. На этом все сомнения и дискуссии убирались прочь.

В системе огневой защиты база была одна малюсенькая оплошность, и мы хотели ее использовать. Две из сторожевых вышек находились по разные стороны небольшого холма и вполне могли помочь друг другу огнем, однако третья отстояла от этих двух метров на 200, и этот самый холмик создавал мертвую зону для ее пулеметов. Тут нам и придется прорываться на территорию база, пока вьетнамцы будут имитировать нападение в другом конце аэродрома.

Короче, план не отличался ничем оригинальным и был прост, как грабли. Единственная трудность состояла в том, чтобы убедить вьетнамцев не бить по вертолетам. Они были весьма удивлены — налет на базу, а вертолеты беречь? Не знаю, что уж там им растолковывал их командир, но, судя по всему, убедил их. Потом наступила наша очередь, обсудить дела наши невеселы. От линии защиты до казармы было примерно 100 метров и столько же от казармы до вертолетов. Одна из «Хью Кобр» оказалась ближайшей, затем два «Хока»и еще две «Кобры». Стометровку я бегал за 13 секунд. Не мировой рекорд, но для прицельной стрельбы не очень удачная мишень.