Но с каким интересом следил он за ней исподтишка! Как всматривался в лицо, выражение которого было жестоким и страстным в одно и то же время! Под внешней невозмутимостью угадывалась обостренная болезненная чувственность, которую выдавало иногда подергивание губ, внезапное трепетание ноздрей!

«Что ты? Кто ты? — хотелось ему крикнуть порой. — По чьей воле устилается трупами твой путь? Нужна ли тебе моя смерть для достижения цели? Куда ты идешь? Откуда?»

После долгих размышлений он пришел к заключению, что не случайно оказался собственником этого отеля, где рядом с ним жила ненавидящая его женщина.

Ведь ему было прислано анонимное, на машинке отпечатанное предложение. От кого оно исходило, как не от Флоранс, которая добивалась возможности следить за ним и бороться с ним в его собственном доме.

«Да, — думал он, — как возможный наследник Космо Морнингтона, впутавшийся в это дело, — я враг и меня хотят устранить. И действует против меня Флоранс. Все говорит против нее и ничего в ее защиту. Но эти чистые глаза? Искренний голос? Да разве мне впервые приходится встречать женщин, правдивых с виду и убивающих без всякой причины, почти из сладострастия?»

Когда Флоранс уходила, он начинал думать свободнее, но тотчас бежал к окну, чтобы посмотреть, как она пройдет по двору, и подолгу простаивал у окна, ожидая, что она появится снова.

Наступило 24 апреля. В этот день дон Луис проявил большую осторожность. Он завтракал и обедал в ресторане и поручил Мазеру позаботиться о том, чтобы за отелем Фовиль внимательно следили.

В десять часов бригадир встретился с доном Луисом в кабинете инженера Фовиля. Его сопровождали Вебер и два полицейских.

Дон Луис отвел Мазеру в сторону.

— Мне, очевидно, еще не доверяют?

— Вебер утверждает, что письмо — дело ваших рук. Что вы хотите дать улики против мадам Фовиль и тем самым привести ее к осуждению.

Все уселись. Из четырех чинов полиции двое должны были бодрствовать поочередно. На этот раз осматривали самым тщательным образом комнату, где ночевал когда-то сын Ипполита Фовиля, позакрывали все окна и заперли на замок все двери. В одиннадцать часов потушили люстру. Дон Луис и Вебер почти совсем не спали.

Ночь прошла спокойно. Но, когда в семь часов утра распахнули ставни, на столе оказалось письмо. Письмо было тут как и в прошлый раз! Вебер спрятал его. Ему было приказано не читать письмо самому и не давать читать другим.

Содержание письма, которое газеты опубликовали одновременно с заключением экспертизы, что почерк — почерк Ипполита Фовиля, было следующее:

«Я видел его! Понимаешь, друг мой, я его видел! Он прогуливается, подняв воротник и надвинув шляпу на глаза. Видел ли он меня? Не думаю. Было почти совсем темно. Но, я-то узнал его совершенно прекрасно. Узнал серебряный набалдашник на палке черного дерева. Это был он, негодяй!

Итак, он в Париже, вопреки своему обещанию. Гастон Саверан в Париже! Понимаешь ли ты весь ужас этого факта? Раз он в Париже, значит он хочет действовать. Раз в Париже — значит смерть моя — дело решенное. Ах, сколько зла причинил мне этот человек! Он украл у меня мое счастье, а теперь хочет украсть у меня жизнь. Мне страшно!»

Итак, инженер Фовиль знал, что человек с палкой черного дерева это Гастон Саверан, который собирается убить его! Это проливало некоторый свет на туманное дело Морнингтона. Но как объяснить таинственное появление письма на столе в кабинете?

Пятеро бодрствовали, пятеро испытанных людей и все же этой ночью, как и в ночь на шестнадцатое апреля, чья-то неизвестная рука подложила это письмо в комнату, все окна и двери которой были закрыты, и никто не слыхал ни малейшего шума и никаких следов взлома нигде не оказалось. Возникло предположение, что существует потайной ход, но тщательный осмотр стен и допрос подрядчика, строившего дом несколько лет тому назад, по планам инженера Фовиля, заставили отказаться от этой гипотезы. Во всяком случае, предсказания дона Луиса сбывались. Что даст ночь с 4 на 5 мая? Всю ночь сновал народ по бульвару Сюше. Префект полиции решил самолично присутствовать. Расставив полицейских в саду, в коридоре и маленькой мансарде, он вместе с Вебером, Мазеру и доном Луисом расположился в кабинете.

Ожидания не оправдались по вине господина Демальона. Вопреки заявлению дона Луиса, считавшего такой способ проверки излишним, префект решил не тушить электричество. При таких условиях, разумеется, письмо не могло появиться и не появилось.

Получалась отсрочка на десять дней, если считать, что зловещий корреспондент вообще возобновит попытку и доставит третье письмо. 14 мая взволнованная, пугливо прислушивающаяся ко всякому шуму, собралась толпа на бульваре, и в жутком молчании не спускала глаз с отеля Фовиль. На этот раз свет потушили. Но префект сидел, положив руки на выключатель. Раз десять-двенадцать он включал свет, встревоженный каким-нибудь звуком — треском ли мебели, движением кого-нибудь из присутствующих.

Вдруг он невольно вскрикнул. Легкий шелест бумаги нарушил тишину. Господин Демальон тотчас включил свет. На этот раз письмо лежало на ковре. Полицейские изменились в лице. Господин Демальон взглянул на дона Луиса, который покачал головой. Проверили замки, задвижки — все было нетронуто.

Содержание письма и на этот раз оправдало его таинственное появление из мрака, письмо рассеивало последнее сомнение относительно двойного убийства на бульваре Сюше. За этой же подписью и помеченное 8 февраля, по-прежнему без всякого указания адресата, оно гласило:

«Дорогой друг! Так нет же! Не дамся я! Не позволю, чтобы меня, как барана, тащили на бойню! Я буду защищаться. Буду бороться до последней минуты. Сейчас все изменилось. У меня есть доказательства, доказательства неоспоримые. У меня есть письма, которыми они оба обменялись. И я знаю, что они по-прежнему любят друг друга и хотят соединиться, что их ничто не остановит. Это написано, ты слышишь! Написано собственной рукой Мари-Анны: „Потерпи, любимый мой Гастон, мужество мое растет. Тем хуже для того, кто разлучает нас — он исчезнет“. Милый мой друг! Если я погибну в борьбе, ты найдешь их письма и весь материал, который я собрал, материал, уличающий презренную женщину, в сейфе, за стеклянным шкафчиком. Отомсти за меня тогда! До свидания. Прощай, может быть!»

Таково было послание. Из глубины своей могилы Ипполит Фовиль давал ключ к разгадке, объясняя мотив преступления. Мадам Фовиль и Гастон Саверан любили друг друга. Это чувство было основным импульсом к преступлению, хотя, несомненно, и о существовании завещания Космо Морнингтона они были осведомлены, ибо начинали с того, что устранили его. Вероятно, и развязку ускорило их желание поскорее овладеть огромным состоянием. Оставалось разрешить еще одну задачу: кто тот неизвестный корреспондент, которому Ипполит Фовиль поручал отомстить за себя и который вместо того, чтобы прямо представить письма властям, выбирает такой таинственный способ?

На заданные ей вопросы Мари-Анна ответила неожиданным способом: после длительного допроса, на котором ее засыпали вопросами о друге ее мужа, а она хранила упорное молчание, вечером в своей камере куском стекла она вскрыла вены на руках.

Дон Луис узнал об этом от Мазеру, который пришел к нему на другой день в восемь часов утра. В руках Мазеру был дорожный чемодан.

Сообщенное им известие сильно взволновало дона Луиса.

— Она умерла? — воскликнул он.

— Нет! Надо думать, выкарабкается и на этот раз. Да к чему? Раз она уже забрала это себе в голову… рано или поздно…

— Она никаких признаний не делала перед покушением?

— Нет, только написала, что по поводу писем следовало бы справиться у некоего Ланджерио, который, по ее словам, мог бы ее обелить и разъяснить недоразумение.

— Так, если есть человек, который может обелить ее, то зачем же вскрывать себе вены? Быть может, правду не так уж трудно открыть?..

— Что вы говорите, патрон? Вы что-нибудь угадали? Начинаете понимать?

— О, пока смутно… Нормальная регулярность появления писем как будто дает указания…

Он подумал некоторое время.

— А где же, по словам мадам Фовиль, живет этот Ланджерио?

— В деревне Форминьи, вблизи города Алансона, департамента Орм. Префект спешно посылает меня туда.

— Мы поедем вдвоем, брат, в моем автомобиле. Мне надо действовать. Воздух этого дома убивает меня.

— Убивает? Что это значит, патрон?

— Да, я уж знаю, что это значит…

Полчаса спустя они летели полным ходом по Версальскому шоссе. Перенна правил сам, Мазеру только кряхтел и боязливо ежился. К двенадцати часам они были в Алонсоне и, позавтракав, отправились, на главный почтамт. Там ничего не слышали ни о каком Ланджерио и объяснили, что в Форминьи есть свое почтовое отделение. Но и в Форминьи, куда направились дон Луис и Мазеру, имя Ланджерио было незнакомо почтовому чиновнику, хотя жителей всего было в деревне около тысячи.

Тогда они решили обратиться к мэру.

Он покачал головой.

— Ланджерио… как же… славный малый. Когда-то был столичным коммерсантом.

— А письма получал на Алансонском почтамте?

— Да, ради моциона.

— А дом его где?

— В конце деревни. Вы проезжали мимо.

— Но, может быть, его нет дома?

— Да, уже, наверное, нет. Как четыре года тому назад вышел, так больше и не возвращался.

— То есть?

— Да ведь он умер четыре года назад.

Дон Луис и Мазеру переглянулись изумленные.

— Ружейный выстрел… — говорил мэр.

— Как! — воскликнул дон Луис. — Он был убит?

— Нет, нет. Сначала, правда, заподозрили, но дознание установило — несчастный случай. Ружье чистил и всадил себе заряд в живот. Положим, нам, здешним, что-то плохо верилось, чтобы Ланджерио, заправский охотник, сделал такой промах.

— У него были деньги?

— Да, а после смерти денег не оказалось. Вот это и возбудило недоверие. Ни денег, ни родных, он после себя не оставил. Земля и дом отошли к казне. Дом опечатан, ворота парка забиты.

— А любопытные, небось, перелезают через стены и разгуливают по парку?

— Не скажу, не скажу, да и стены высокие, и дом недавно плохой славой в округе пользовался, привидения там, говорят, бродят… всякое болтают…

— Вот так штука! — воскликнул дон Луис, когда они вышли из мэрии. — Инженер Фовиль письма покойнику писал, покойнику, который, на мой взгляд, убит, и поверял ему преступные замыслы жены.

Мазеру был смущен.

День прошел на собирание у знавших его людей сведений о Ланджерио. Но никаких результатов. Часов в шесть, перед отъездом, заметив, что бензина маловато, дон Луис отрядил Мазеру в Алансон, а сам воспользовался этим временем, чтобы осмотреть бывшие владения Ланджерио, расположенные при выезде из деревни.

Между двумя изгородями шла дорога, которая кончалась обсаженной липами площадкой. Здесь в стене была массивная дверь. Так как она была заперта, дон Луис прошел вдоль стены, в самом деле очень высокой. Проломов в стене никаких не оказалось, но дону Луису все же удалось с близстоящего дерева перебраться на стену и спрыгнуть вниз. В парке густо разрослась трава, полевые цветы. Заросшие травой дорожки вели к пригорку с развалинами каких-то строений, налево — к маленькому пришедшему в упадок домику с покосившимися ставнями. Он направился в ту сторону — и вдруг, на одной из грядок, где земля не успела просохнуть после недавнего дождя, с изумлением заметил следы, оставшиеся — он это сразу заметил — от ног женщины, обутой в изящные с тонкой подошвой туфли.

«Кой черт тут гуляет?» — подумал он. Он увидел те же следы и немного дальше, на другой грядке, они привели его к группе деревьев по ту сторону дома и вдруг оборвались.

Он стоял перед большим сараем с прогнившими, едва держащимися на заржавелых петлях дверьми.

Он заглянул в дверь.

В сарае не было окон, сквозь заткнутые соломой двери свет проникал слабо, тем более, что день клонился к вечеру, и дон Луис увидел только куски досок, старых плугов и других железных предметов.

«Уж сюда-то моя незнакомка, наверняка, не заглянула», — подумал дон Луис. Но в это время в сарае послышался шорох. Он прислушался — ничего. Но, для очистки совести, толкнув плечом какую-то доску, вошел и пользуясь светом, проникавшим теперь в сарай, пробрался между какими-то бочками, перешагнул через две-три рамы и вышел на сравнительно свободное пространство. Глаза начали привыкать к полумраку. И все-таки, сделав несколько шагов, он наткнулся лбом на что-то довольно твердое, что от толчка закачалось с сухим постукиванием.

Дон Луис вынул электрический фонарик, нажал кнопку и в ужасе отшатнулся: над ним висел скелет — два скелета рядом… Толстые веревки были закинуты на гвозди, вбитые в балки сарая. Пододвинув и кое-как укрепив колченогий стол, дон Луис взобрался на него и стал внимательно осматривать скелеты. Обрывки платья и высохшие клочки кожи сдерживали кое-как костяки — у одного из скелетов не хватало руки и ноги. От ветра, врывавшегося в сарай, они зловеще и ритмично покачивались. Но особенно жуткое впечатление производило то, что у скелетов на правых руках каким-то образом удержалось по кольцу. С дрожью отвращения дон Луис снял их. Это были обручальные кольца. Он осмотрел их. Одно и то же число — 12 августа 1892 года — было выгравировано на обоих и два имени: Альфред и Викторина.

Муж и жена, — шепнул он. — Что это, двойное самоубийство? Преступление? Каким образом не открыли их до сих пор? Неужели они висят здесь с самой смерти Ланджерио, с тех пор, как сюда никто не ходит?

Не ходит? А женщина, которая только что была здесь? Мысль о незнакомке преследовала его, но в голову даже не приходило, несмотря на странный шорох, что она могла войти в сарай. Он уже направился к своей лазейке, как вдруг слева с грохотом посыпались какие-то вещи и несколько бочек упало прямо перед ним. Сыпались вещи сверху, где было нечто вроде полатей, на которые вела приставная лестница.

Не спряталась ли там его незнакомка, захваченная им врасплох?

Дон Луис оставил свой фонарик так, чтобы он освещал полати. Ничего подозрительного, только старые лопаты, грабли, косы. Должно быть, дикая кошка или какой-нибудь другой зверек произвел всю эту кутерьму. Дон Луис быстро подошел к лестнице и стал подниматься наверх.

И в тот момент, когда голова его поравнялась с полатями, снова грохот, снова посыпались вещи, и какой-то силуэт, вдруг возникший на фоне нагроможденных вещей, сделал страшный жест. Все произошло с молниеносной быстротой. Дон Луис заметил лезвие косы, прорезавшей воздух на одном уровне с его головой. Промедли он секунду, одну десятую доли секунды, и он был бы обезглавлен. Но он успел прижаться головой к лестнице. Коса задела чуть по плечу. Он скользнул вниз.

Но, он видел.

Он видел страшное лицо Гастона Саверана, а позади человека с палкой черного дерева, — совсем белое при свете фонаря, искаженное лицо Флоранс Девассер!