А потому сядем».

Он опустился в кресло в коридоре и стал ждать дальнейших событий.

В открытую дверь он видел, как судебные чины производили дознание. Врач осмотрел трупы и обнаружил те же признаки отравления, которые накануне были обнаружены у Веро.

После этого тела были унесены в две соседние комнаты. Префект прошел к мадам Фовиль. Дон Луис слышал, как он говорит следователю:

— Несчастная женщина! Она никак не могла понять, потом упала в обморок. Еще бы, муж и сын — разом.

Вслед за этим двери в кабинет закрылись, и дон Луис больше ничего не слышал.

Часов в двенадцать Сильвестр принес ему на подносе закусить. И снова ожидание — томительное и долгое. После завтрака дознание возобновилось. Люди ходили взад и вперед, слышались голоса. В конце концов это ему надоело. Да и усталость взяла свое, и он уснул.

Часа в четыре Мазеру разбудил его и зашептал:

— Ну что, нашли?

— Кого?

— Преступника.

— Это просто, как шоколад!

— Ну, слава богу! — воскликнул весело Мазеру, не поняв шутки. — Иначе…

Мазеру провел дона Луиса в кабинет, там уже собрались: прокурор республики, судебный следователь, два агента, три полицейских. С улицы доносился шум и, когда агенты выходили, чтобы выполнить какое-то поручение префекта, слышались голоса газетчиков, вопивших:

— Двойное убийство на бульваре Сюше. Любопытные подробности агента Веро! Полиция в недоумении!

Дверь захлопнулась, и водворилась тишина.

«Мазеру прав, — думал дон Луис. — Я или другой! Если мне не удастся из того, что я увижу и услышу сейчас, вывести заключения, которые дали бы мне возможность указать на некоторого таинственного X, сегодня вечером они бросят меня публике, как бросают кость своре собак. Внимание, Люпен!»

Трепет предвкушения борьбы пробежал по нему, как всегда перед решительным боем. А бой, что предстоял сейчас, один из самых серьезных, пожалуй, какие приходилось ему выдерживать.

Префект первый открыл военные действия. Он говорил прямо, без обиняков, с суховатыми интонациями, и в самих манерах его не было и следа вчерашнего добродушия.

— Милостивый государь, обстоятельства сложились так, что вы, наследник Космо Морнингтона, провели здесь ночь, когда было совершено двойное убийство, — соблаговолите же нам изложить подробно, как было дело.

— Другими словами, господин префект, — тотчас же парировал удар Перенна, — другими словами обстоятельства сложились так, что вы разрешили мне провести ночь здесь. И сейчас вы желаете узнать, совпадут ли мои показания с показаниями бригадира Мазеру?

— Да.

— Значит ли это, что моя роль внушает вам подозрения?

Господин Демальон колебался. Он смотрел прямо в глаза дону Луису, и их открытое выражение произвело на него впечатление. Тем не менее он коротко сказал:

— Не вам задавать мне вопросы, месье.

Дон Луис поклонился.

— Извольте же нам передать то, что вы видели и слышали.

Дон Луис подробнейшим образом передал ему ход событий. Господин Демальон, подумав, сказал:

— Один пункт требует разъяснения: когда вы вошли сюда в половине третьего, вас ничего не навело на мысль, что господин Фовиль мертв?

— Нет, иначе бы мы с бригадиром Мазеру тотчас забили тревогу.

— Дверь в сад была закрыта?

— Очевидно, потому что мы сами открывали ее в семь часов утра.

— Каким же образом ее могли открыть убийцы?

— Подобранными ключами.

— Доказательства?

— У меня нет доказательств.

— Следовательно, пока противное не доказано, нам остается предполагать, что ее никто и не открывал и преступник находился в доме.

— Но, господин префект, здесь были только Мазеру и я!

Наступило многозначительное молчание. Если и могли быть сомнения в его значении, то слова господина Демальона должны были рассеять их:

— Вы не спали ночью?

— Под утро только.

— А пока вы сидели в коридоре?

— Нет.

— А Мазеру?

Дон Луис колебался секунду, но можно ли было рассчитывать на то, что несчастный и щепетильный Мазеру покривит душой? Он ответил:

— Бригадир Мазеру проспал два часа, до самого возвращения мадам Фовиль.

Новое молчание, за которым крылось следующее:

— Итак, в продолжение этих двух часов вы фактически имели возможность пройти сюда и устранить Фовиля-отца и Фовиля-сына?

Допрос продолжался, и круг все теснее смыкался вокруг Перенна. Противник вел бой с такой уверенностью, с такой силой логики, что дон Луис невольно восхищался им.

«Черт возьми, как трудно защищаться, когда ты невиновен — думал он. — Вот оба фланга мои опрокинуты, выдержит ли центр?»

Посоветовавшись со следователем, господин Демальон снова заговорил:

— Что было в сейфе, который Фовиль открыл вчера перед вами и бригадиром?

— Куча бумаг и среди них исчезнувшая клеенчатая тетрадь.

— Вы не трогали этих бумаг?

— Бригадир Мазеру сказал, вероятно, что сейф открывал утром он.

— Вы совершенно не прикасались к сейфу?

— Совершенно не прикасался.

Господин Демальон взглянул на следователя и покачал головой… Было ясно, что тут какая-то ловушка, тем более, что Мазеру вдруг побледнел.

— Вы сами производили следствие, месье, — продолжал господин Демальон, — и как детективу поставлю вам вопрос: что бы подумали, если бы в сейфе был обнаружен какой-нибудь предмет, бриллиант из булавки, например, принадлежащий лицу, проведшему здесь ночь? Что сказало бы вам такое совпадение?

«Вот она, ловушка, — подумал Перенна, — ясно, что они нашли в сейфе что-то, что считают мне принадлежащим. Но, так как я к сейфу не притрагивался, пришлось бы предположить, что вещь эта у меня похищена и положена с целью скомпрометировать меня. Кто мог это сделать? Ведь я участвую в деле только со вчерашнего дня?»

— Итак, ваше мнение, — настаивал префект.

— Такое совпадение, несомненно, устанавливало бы связь между присутствием данного лица в отеле и двойным преступлением. И давало бы полное основание подозревать это лицо.

— Несомненно.

Господин Демальон вынул из кармана комочек папиросной бумаги, развернул его и поднял двумя пальцами маленький голубой камень.

— Мы нашли бирюзу в сейфе. Не может быть никакого сомнения, что она выпала из кольца, которое вы носите на указательном пальце.

Дон Луис в ярости заскрипел зубами.

— Ах, мерзавцы! Какая наглость! И как умно. Просто не верится.

Он взглянул на кольцо. Крупная бледная бирюза была окружена рядом более мелкой, но такой же бледной. Одной из них не хватало. Камень, который держал господин Демальон, как раз пришелся в гнездо.

— Что вы скажете? — спросил префект.

— Скажу, что этот камень из моего кольца, подаренного мне Космо Морнингтоном, когда я в первый раз спас ему жизнь.

— И вы согласны с нами относительно выводов, какие из этого надлежит сделать?

— Да, господин префект, согласен.

Дон Луис заходил по комнате. И по движению, которое сделали при этом полицейские, понял, что арест его — дело решенное.

Мазеру смотрел на него умоляющими глазами. Дон Луис улыбнулся.

— В чем дело? — спросил префект, уже совершенно отказавшийся от того невольно вежливого тона, каким говорил с ним в начале допроса.

Перенна схватил по дороге стул и, небрежным движением повернув его, опустился на него со словами:

— Побеседуем…

В его голосе и манере была такая уверенность, что префект заколебался.

— Я не вижу…

— Сейчас увидите, господин префект. Итак, положение ясно. Вам нужен виновник во что бы то ни стало, вы боитесь ответственности за данное мне вчера разрешение. Виновник вот он — я. Улики против меня: запертая дверь, сон бригадира Мазеру, бирюза в сейфе. Улики, признаюсь, подавляющие. Особенно, если учесть, что я могу быть заинтересован в убийстве Фовилей, как наследник Космо Морнингтона. Прекрасно. Мне остается отдаться в руки правосудия или…

— Или…

— Найти преступника. Предоставьте мне час времени и свободу действий, господин префект. Ради обнаружения истины стоит потерпеть.

— Я жду.

— Бригадир Мазеру, соблаговолите сказать Сильвестру, что господин префект требует его.

Господин Демальон кивнул головой Мазеру, который тотчас вышел.

Дон Луис объяснил:

— Если в ваших глазах, господин префект, эта бирюза — улика, то в моих — она важное указание. Она, очевидно, выпала вчера из кольца, упала на ковер, и кто-то подобрал ее, положил в сейф, чтобы скомпрометировать нового врага — меня. Кто же? Здесь было только четыре человека: исключая господина Фовиля и бригадира Мазеру, третий — лакей Сильвестр.

Допрос Сильвестра закончился очень быстро, ему удалось доказать, что до возвращения госпожи Фовиль он не выходил из кухни, где играл в карты с горничной и другими слугами.

Когда он повернулся к двери, чтобы уйти, дон Луис сказал ему:

— Сообщите мадам Фовиль, что господин префект желает поговорить с ней.

Сильвестр вышел. Следователь и прокурор бросились к дону Луису.

— Да, что вы! — воскликнул префект, — как можете вы предполагать, чтобы мадам Фовиль… как можно без всяких данных подозревать жену в убийстве мужа, мать — в отравлении сына.

— Господин префект, мадам Фовиль — четвертое лицо из бывших в этой комнате вчера.

— Хорошо, но я не позволю вам задавать ей вопросы. Что вы хотите узнать от нее?

— Только одно… Известны ли ей какие-нибудь члены семьи Гуссель помимо ее мужа?

— Это зачем?

— Потому что в таком случае, как наследники Морнингтона, заинтересованы были бы в смерти они, а не я.

— Допустим, — прошептал господин Демальон, — но это при…

В комнату вошла мадам Фовиль, все такая же прелестная, хотя веки ее покраснели от слез и щеки побледнели. В глазах было выражение ужаса. И в походке, и во всех движениях сквозила какая-то неуверенность, нервная порывистость, которая пробуждала жалость.

— Присядьте, сударыня, — почтительно сказал префект, — прошу извинить, что дела вынуждают меня побеспокоить вас. Но время дорого, и мы должны сделать все, что в наших силах.

Глаза ее снова наполнились слезами, и она рыдая проговорила:

— Если правосудие нуждается…

— Вы должны дать нам лишь небольшую справку. Мать вашего мужа умерла, не правда ли?

— Да, господин префект.

— Она была родом из Сент-Этьена и фамилия ее до замужества была Гуссель?

— Да.

— У вашего мужа были братья или сестры?

— Нет.

— Значит, из потомков Элисабет Гуссель не осталось в живых никого?

— Никого.

— Но у Элисабет Гуссель было две сестры, не правда ли?

— Да, старшая Эрмелина — эмигрировала, и ее судьба неизвестна. Третья, самая младшая, Арманда Гуссель — моя мать.

— Как, что вы говорите?

— Я говорю, что мою мать звали Арманда Гуссель и что я вышла замуж за моего кузена, сына Элисабет Гуссель.

Эффект — чисто театральный!

Таким образом, после смерти Ипполита Фовиля и его сына наследство Космо Морнингтона должна была получить мадам Фовиль как единственная представительница следующей ветви семьи Гуссель.

Префект и следователь переглянулись и оба инстинктивно повернулись к дону Луису. Тот сидел невозмутимо.

— У вас нет ни братьев, ни сестер, сударыня? — спросил префект.

— Нет, господин префект.

Единственная наследница миллионов Космо Морнингтона. Но ужасающая кошмарная мысль угнетала судей: ведь она женщина — мать Эдмонда Фовиля. Господин Демальон следил за доном Луисом. Тот написал несколько слов на карточке и протянул ее префекту. Прочтя написанное, префект подумал и снова обратился к мадам Фовиль:

— Сколько лет было вашему сыну Эдмонду?

— Семнадцать.

— Но вы так молодо выглядите…

— Эдмонд — не мой сын, а пасынок — сын покойной жены господина Фовиля.

— А, так Эдмонд Фовиль… — префект не договорил.

В несколько минут положение круто изменилось. Из вдовы и матери мадам Фовиль силою обстоятельств превратилась в женщину, на которую падало подозрение и которую нужно внимательно опросить. Хотя внешность ее подкупала, возникал вопрос — не она ли из корысти или по какой другой причине убила мужа и ребенка, который был для нее только пасынком. Вопрос этот надо было разрешить.

— Вам знакома эта бирюза? — спросил префект.

Она взяла камень в руки и без малейшего смущения рассматривала его.

— Нет. У меня есть ожерелье из бирюзы, которое я никогда не ношу. Но там камни крупней и другой формы.

— Камень этот из кольца одного знакомого нам лица, но он найден здесь в сейфе.

— Так разыщите же это лицо! — встрепенулась она.

— Вот оно! — префект указал на дона Луиса, до сих пор стоявшего в стороне.

Она вздрогнула и, видимо, взволновалась.

— Но я видела этого господина здесь вчера вечером. Он и другой говорили с мужем. Надо допросить, узнать, зачем они приходили. Вы понимаете? Ведь, если камень этот принадлежит одному из них, то…

Инсинуация была очевидна, но как это было неловко сделано и играло на руку Перенна и его версии, что бирюза была подброшена в сейф с целью! Господин Демальон выразил желание посмотреть на бирюзовое ожерелье мадам Фовиль, и с этой целью к ее горничной отряжен был Мазеру. Он вернулся с большой шкатулкой, в которой лежали разные драгоценности в футлярах и без футляров. Префект осмотрел ожерелье и хотел положить обратно, как вдруг у него вырвался возглас удивления.

— Что это за ключи? — спросил он, показывая на два ключа, совершенно такие же, что открывали дверь из кабинета в сад. Это открытие, видимо, ничуть не смутило мадам Фовиль. Ни один мускул не дрогнул у нее в лице, и она бросила:

— Не знаю. Они давно там лежат.

По приказанию Демальона Мазеру попробовал, не подойдут ли они к двери. Дверь отперлась.

— Да, припоминаю, — сказала мадам Фовиль, — это вторые ключи от этой двери. Муж поручил мне хранить их.

Слова эти были сказаны самым непринужденным тоном, как если бы молодой женщине и в голову не приходило, какую это создает улику против нее. Что значило это спокойствие? Признак ли это абсолютной невиновности или дьявольская уловка невозмутимой преступницы?

Она в самом деле не понимала, какая разыгрывается драма, невольной героиней которой являлась она сама? Или она, напротив, догадывалась, какая угрожает ей опасность? Но в таком случае, как могла она так опрометчиво распорядиться ключами?

— Вы были в опере вчера, сударыня?

— Да, а потом на вечере у своей приятельницы, мадам д'Эрзингер.

— Вы ездили в своем автомобиле?

— В оперу — да. Оттуда я отослала шофера и велела приехать к мадам д'Эрзингер.

— А как же вы добрались из оперы?

Мадам Фовиль впервые как будто осознала, что это настоящий допрос, и видно было, что ей стало не по себе.

— Я нашла автомобиль на площади Оперы.

— В двенадцать часов?

— Нет, в половине двенадцатого. Я не оставалась до конца.

— Вы торопились на вечер?

— Да, или впрочем…

Она запнулась, щеки ее покрылись румянцем, губы дрогнули.

— К чему эти вопросы?

— Они необходимы, сударыня. Прошу вас отвечать. В котором часу вы приехали к мадам д'Эрзингер?

— Не знаю… не помню…

— Вы прямо направились туда?

— Почти…

— То есть?

— У меня болела голова. Я приказала шоферу медленно подняться по авеню Дюбуа и затем спуститься.

Она путалась все больше и больше. Говорила еле слышно. Наконец, поникла головой и замолчала. Это еще не было признание, но, казалось, что она не в силах продолжать отстаивать себя. Все обстоятельства складывались не в ее пользу. Она защищалась так скверно, что было почти жаль ее. Победа над ней давалась так легко, что префекту было совестно настаивать. Он взглянул на дона Луиса. Тот протянул ему клочок бумаги.

«Телефон мадам д'Эрзингер».

— Ах, в самом деле… (он снял трубку) 25-04, Лувр. Алло! Кто у телефона? Дворецкий? Господа д'Эрзингеры дома? Нет? Впрочем, вы сами можете меня информировать. Говорит господин Демальон, префект полиции. В котором часу к вам вчера приехала мадам Фовиль?

— Как вы сказали? Уверены ли вы? В два часа? А уехала когда? Через десять минут? Относительно приезда вы не ошибаетесь? Так, в два часа? Хорошо. Благодарю.

Когда господин Демальон обернулся, он увидел перед собой мадам Фовиль с выражением безумного ужаса на лице, и все одновременно подумали: это или совершенно невинная женщина, или необычайная актриса, умеющая делать все, что угодно со своим лицом.

— Что все это значит? — прошептала она. — Объясните мне.

Вместо ответа господин Демальон просто спросил:

— Что вы делали этой ночью между половиной двенадцатого и двумя часами?

Роковой вопрос, означавший: если вы не сумеете объяснить нам этого, мы вправе заключить, что вы причастны к убийству мужа и пасынка. Она поняла и, пошатнувшись, простонала:

— Это ужасно… ужасно… Как могли вы подумать?

— Я пока ничего не думаю, вам стоит сказать слово.

Казалось, слово это готово было сорваться у нее с языка. Но она вдруг упала в кресло и разразилась рыданиями. Это было уже признание. По крайней мере, признание в том, что она не может дать приемлемого ответа, объяснения, которое бы положило конец допросу. Префект вполголоса беседовал с прокурором.

Дон Луис задумался. Совершенно необычайное совпадение обстоятельств говорило против мадам Фовиль. И была еще одна последняя улика, которая могла подвести фундамент под все предположения — надкушенное яблоко в саду. Улика, равносильная отпечатку пальцев. Дон Луис еще колебался и с тревожным вниманием осматривал эту женщину, возбуждающую в нем жалость и отвращение — женщину, по всей видимости, убившую своего мужа и его сына. Нанести ли решительный удар? По какому праву он возьмет на себя роль Немезиды? Что, если он ошибается?

В это время к нему подошел господин Демальон.

— Что вы на это скажете?

— Я полагаю, господин префект, что если эта женщина виновата, она при всей своей ловкости защищается невероятно неудачно.

— Иными словами?

— Иными словами она, надо думать, лишь орудие в руках своего сообщника.

— Какого сообщника?

— Вы помните, что муж ее несколько раз повторил вчера в префектуре: «Негодяи! Негодяи!». Возможно, что этот самый незнакомец с каштановой бородкой и палкой с серебряным набалдашником, которого видели в кафе. Мазеру вам, наверное, говорил.

— И, следовательно, задержав мадам Фовиль, мы можем добраться и до ее сообщника? Но, однако, задержать на основании одних подозрений, предположений… Вы ничего больше не нашли?

— Ничего, но ведь я ограничился самым поверхностным осмотром.

— Зато мы обыскали здесь каждый уголок.

— А сад, господин префект?

— И сад тоже.

— Так же тщательно? Ведь убийцы прошлись по саду взад и вперед.

— Мазеру, вы бы занялись садом еще раз.

Бригадир вышел. Перенна услышал, как префект говорил следователю:

— Хотя бы одну улику! Одну! Женщина эта виновна… очевидно… миллионы Космо Морнингтона… но, с другой стороны… взгляните на нее… разве она похожа на преступницу и как она искренне страдает!

Она продолжала рыдать, порой сжимая руки в бессильном возмущении. Вдруг она зубами впилась в мокрый от слез батистовый платочек и разорвала его, как делают иногда на сцене актрисы. Перенна смотрел на красивые, белые, немного крупные зубы и думал — они или не они оставили след в мякоти яблока?

Вернулся Мазеру. Он быстро направился к префекту и подал ему яблоко, найденное под плющом. После краткого совещания с другими чинами префект повернулся к мадам Фовиль. Развязка приближалась.

— Итак, вы не можете сказать нам, как вы провели сегодня ночь, мадам Фовиль?

Она сделала над собой усилие и прошептала:

— Нет, я… я… каталась в автомобиле… и гуляла… немного пешком…

— Впрочем, мы наведем справки у шофера нанятого вами автомобиля, его нетрудно будет найти. А пока есть способ рассеять неблагоприятное впечатление. Виновник или кто-то из участников преступления надкусил яблоко и бросил его в саду. Мы это яблоко нашли и просим вас проделать то же самое с другим, чтобы положить конец всяким гипотезам, вас касающимся.

— О, если остановка за этим…

Она схватила одно из трех яблок, лежавших в протянутой префектом вазе.

Момент был решительный. Если отпечатки будут одинаковы, неоспоримое доказательство налицо.

Поднеся яблоко ко рту, она вдруг остановилась, сильно охваченная страхом.

Боялась ли она ловушки? Чудовищной случайности? Или не хотела дать врагам орудие против себя? Во всяком случае уже этим колебанием она выдавала себя.

— Вы боитесь, мадам Фовиль?

Она еще выше подняла руку. Сцена была трагическая и почти торжественная.

— А если я откажусь?

— Это ваше право. Но стоит ли? Я уверен, что ваш адвокат первый посоветует вам…

— Мой адвокат? — пробормотала она, поняв страшное значение этого ответа.

И с тем, почти свирепым выражением лица, которое появляется у человека в минуту большой опасности, она сделала то, о чем ее просили.

Белые зубы сверкнули и вонзились в яблоко.

— Вот, месье, — она протянула яблоко Демальону.

Он взял у следователя яблоко, найденное в саду, и положил оба яблока рядом. Одно и то же восклицание вырвалось у всех склонившихся над столом.

Следы зубов на том и на другом яблоках были одинаковы! Одинаковы! Конечно, решительное слово принадлежало экспертам. Но трудно было ошибиться, настолько сходны были два отпечатка.

Никто не произнес ни слова. Господин Демальон поднял голову. Мадам Фовиль не двигалась, смертельно бледная от ужаса, изумления и негодования, которые эта искуснейшая актриса умела симулировать у себя на лице, перед такой убедительной уликой! Следы зубов были одинаковы. Одни и те же зубы надкусили оба яблока!

— Мадам Фовиль, — начал префект полиции.

— Нет! Нет! — в припадке бешеной злобы крикнула она, — это неправда, это кошмар какой-то! Вы ведь не арестуете меня? Тюрьма! Это ужасно. Клянусь вам, вы ошибаетесь.

Она сжала голову руками.

— Ведь я не убивала. Я ничего не знаю. Мой муж и маленький Эдмонд, который так любил меня… И зачем мне было убивать их? Мотив? Не убивают же так, зря… Отвечайте же!

И вся во власти гнева она вскочила, потрясая кулаками.

— Палачи вы! По какому праву вы терзаете женщину? Какой ужас! Обвинить меня… Арестовать… Палачи! Это все вы! Вы! (Она обернулась к дону Луису). Я понимаю: вы были здесь ночью, почему же вас не арестуют? Ведь это были вы, а не я… Почему?

Последние слова она договаривала еле слышно. Силы изменили ей, и, опустившись в кресло, она вновь залилась слезами.

Перенна подошел к ней.

— Следы на обоих яблоках одинаковы. И то и другое надкушено вами.

— Нет.

— …Но первое, может быть, не ночью, а вчера утром, например.

Она забормотала:

— Ах да, ах да, возможно… Я как будто припоминаю…

— Не трудитесь припоминать, сударыня, — перебил ее префект. — Я наводил справку у Сильвестра: он сам купил яблоки вчера вечером в восемь часов. Когда господин Фовиль лег спать, в вазе оставалось четыре яблока, утром их оказалось только три. Найденное в саду — четвертое, и надкушено оно было сегодня ночью и на нем следы ваших зубов.

Она лепетала:

— Это не я… не я… клянусь, клянусь также, что я умру. Лучше смерть, чем тюрьма, я убью себя… я убью себя.

Сделав над собой усилие, она медленно поднялась на ноги, зашаталась и упала на пол в глубоком обмороке.

Пока ее приводили в чувство, Мазеру знаком подозвал дона Луиса.

— Удирайте, патрон!

— Разве запрет снят?

— Вы посмотрите, кто говорит с префектом. Только что вошел. Узнаете его?

— Ах, черт возьми, — прошептал Перенна, вглядываясь в большого краснолицего человека, который не спускал с него глаз.

— Да, это Вебер, помощник начальника полиции. И он узнал вас, патрон, с первого же взгляда узнал Люпена! Он на это мастер. Его не проведешь. И… припомните, патрон, сколько вы ему штук устраивали, уж он теперь постарается отыграться.

— Он уже сказал префекту?

— Разумеется. И тот отдал приказ, следить за вами.

— Ну что ж, ничего не поделаешь…

— Как ничего не поделаешь! Заметите след, ускользните от них.

— Каким образом? Ведь я отправляюсь к себе домой?

— После всего того, что произошло? Да разве вы не понимаете, что и без того уже скомпрометированы? Скоро все будет против вас. Бросьте это дело.

— А убийцы Космо Морнингтона и Фовилей?

— Полиция займется ими.

— Ты глуп, Александр.

— Тогда обратитесь снова в Люпена, невидимого, неуловимого Люпена и поведите сами против них кампанию, но, бога ради, не оставайтесь доном Луисом Перенна. Это слишком опасно! Не принимайте участия в деле, в котором вы не заинтересованы.

— Позволь! А двести миллионов? Раз в жизни представился случай получить такие деньги честнейшим путем… и отказаться?

— А если вас арестуют?

— Да я же умер.

— Умер Люпен. Перенна жив. Приказ категоричен: окружить дом, следить день и ночь. Уж Вебер постарается вас поймать.

— Вебер ничего не сможет сделать, если не получит распоряжения. А распоряжения он не получит. Префекту теперь придется поддерживать меня. Да и дело это настолько сложное, нелепое, что никто, кроме меня, не справится с ним — ни ты, ни Вебер, ни товарищи ваши. Буду ждать тебя, Александр.

На следующий день официальная экспертиза подтвердила идентичность следов зубов на обоих яблоках и на шоколаде.

Далее в полицию явился шофер таксомотора и рассказал, что его наняла на площади Оперы дама с тем, чтобы он довез ее до начала авеню Дюбуа, что он и сделал. Там она вышла и отпустила его. При очной ставке с мадам Фовиль, шофер не колеблясь узнал ее. Указанное им место находилось в пяти минутах ходьбы от отеля Фовиль…

В ту же ночь она ночевала в тюрьме Сен-Лазар. И в тот же день, когда репортеры собрали кое-какие сведения о следствии, узнали о следах зубов, не зная еще о чьих зубах идет речь, появились две большие заметки об этом деле с теми же самыми словами, какие употребил дон Луис Перенна, словами отмечающими жестокий, хищный, животный, так сказать, характер этого преступления: «Зубы тигра!»