– Все это прямо-таки замечательно! – воскликнул Ганимар. – Трудно переоценить и смелость замысла, и продуманность его деталей. Но не представляю, какой полицейский достаточно знаменит для того, чтобы его имя до такой степени привлекло, заворожило барона.

– Такой есть, причем – единственный.

– Кто же он?

– Известнейший из известных, личный враг Арсена Люпэна, короче – инспектор Ганимар.

– Я сам!

– Ты, Ганимар, ты, и вот в чем тут изюминка: если ты туда отправишься, и барон решится дать показания, тебе в конце концов станет ясно, что твоя обязанность – арестовать самого себя, точно так же, как в Америке ты арестовал меня. Ха-ха! Мой реванш не без юмора: заставить Ганимара арестовать Ганимара!

Арсен Люпэн от души смеялся. Инспектор, глубоко задетый, прикусил губу. Ему шутка не показалась такой смешной.

Появление надзирателя дало ему время прийти в себя. Тюремщик принес обед, который Арсен Люпэн, по особому разрешению, заказывал в соседнем ресторане. Поставив на стол поднос, тот удалился. Арсен устроился поудобнее, преломил свой хлеб, поел немного и продолжал:

– Но будь спокоен, дорогой Ганимар, тебе не придется туда отправляться. Считаю своим долгом сделать сообщение, которое немало тебя удивит: дело Кагорна будет вскоре прекращено.

– Как то есть?

– Прекращается дело, говорю тебе.

– Вот еще, я только что побывал у начальника Сюрте!

– Ну и что? Разве г-н Дюдуа знает больше, чем я, о том, что меня касается? Ты узнаешь, что Ганимар, прости – мнимый Ганимар, сохранил наилучшие отношения с бароном. Последний же – и тут кроется главная причина того, что он не дал показаний, – поручил ему деликатнейшую миссию сторговаться со мной по поводу соглашения. Так что к этому времени, уплатив определенную сумму, барон, вероятно, опять вступил во владение милых его сердцу безделушек. В ответ на что он отзовет свою жалобу. Стало быть, не будет и кражи. Следовательно, прокуратуре придется закрыть дело…

Ганимар обратил на заключенного изумленный взор.

– Но как ты обо всем узнал?

– Получил телеграмму, которую ожидал.

– Ты получил телеграмму?

– Только что, дорогой друг. Только из учтивости не стал читать ее в твоем присутствии. Но, если позволишь…

– Ты надо мной смеешься, Люпэн?

– Изволь осторожно снять скорлупу с вот этого яичка всмятку. И ты убедишься сам, что я над тобой нисколечко не насмехаюсь.

Ганимар машинально повиновался, разбив яйцо лезвием ножа. И не сдержал возгласа удивления. В пустой скорлупе был спрятан листок голубой бумаги. По просьбе Люпэна, он его развернул. Это была телеграмма, точнее – часть телеграммы, от которой оторвали данные почтового отделения. Он прочитал:

– Сто тысяч шариков? – повторил он.

– Ну да, сто тысяч франков. Маловато, конечно, но времена нынче тяжкие… У меня такие накладные расходы! Знал бы ты мой бюджет!.. Бюджет большого города!

Ганимар поднялся. Плохое настроение у него развеялось. Он ненадолго призадумался, окинул мысленным взором случившееся, чтобы обнаружить в нем слабую сторону. Затем произнес тоном, в котором слышалось восхищение знатока:

– Нам еще везет, что такие, как ты, не рождаются дюжинами, иначе пришлось бы прикрыть нашу лавочку.

Арсен Люпэн скромно опустил глаза и ответил:

– Право! Надо ведь человеку развлечься, употребить на что-то свой досуг. Тем более, если дело могло выгореть только благодаря тому, что я сидел в тюрьме.

– Вот еще! – воскликнул Ганимар. – Твой процесс, твоя защита, следствие – всего этого еще мало, чтобы доставить тебе развлечение?

– Нет, ибо я принял решение не присутствовать на суде.

– Ох, ох!

Арсен Люпэн твердо повторил:

– Я не буду присутствовать на процессе, Ганимар.

– Действительно?!

– А как же, дорогой! По-твоему, я буду гнить на сырой соломе? Ты меня просто обижаешь. Арсен Люпэн остается в тюрьме лишь то время, которое устраивает его самого, ни минутой больше.

– Было бы разумнее, для начала, не попадать в нее, – ироническим тоном заметил инспектор.

– Вот как! Милостивый государь надо мной подтрунивает! Милостивый государь напоминает, что именно он имел честь обеспечить мой арест! Знай же, досточтимый друг, что никто, и ты – не более, чем другие, не смог бы меня схватить, если бы в решающую минуту меня не сковало во много раз более важное обстоятельство.

– Ты меня удивляешь.

– На меня смотрела женщина, Ганимар, а я ее любил. Можешь ли ты понять, что значит чувствовать на себе взор женщины, которую любишь? Все остальное мало значило для меня, клянусь. Вот почему я сегодня здесь.

– И довольно давно, позволь тебе это напомнить.

– Вначале мне хотелось все забыть. Не надо смеяться, приключение было чудесным, я с волнением вспоминаю до сих пор о нем. С другой стороны, у меня ведь не железные нервы. У жизни в наши дни такой лихорадочный темп! И надо уметь в подходящие моменты устраивать себе, так сказать, курс лечения одиночеством.

А для такого режима подобное место – просто находка. Лечение «Санте» – по всем правилам медицины![1]

– Арсен Люпэн, – заметил Ганимар, – ты опять бросаешь мне вызов.

– Ганимар, – отозвался Люпэн, – сегодня у нас – пятница. В следующую среду я приду выкурить сигару к тебе домой, на улицу Перголезе, в четыре часа пополудни.

– Арсен Люпэн, я буду ждать.

Они обменялись рукопожатиями, как старые друзья, ценящие друг друга по истинному достоинству, и сыщик направился к двери.

– Ганимар! Тот обернулся.

– Что такое?

– Ганимар, ты забыл у меня часы.

– Мои часы?

– Ну да, они зачем-то забрели в мой карман. Люпэн возвратил часы, притворно извиняясь.

– Уж ты прости… Дурная привычка… У меня, правда, забрали мои, но это не повод для того, чтобы я завладел твоими… Тем более, что у меня теперь есть хронометр, на который грешно жаловаться, ибо служит он мне отлично.

Он вынул из того же ящичка большие золотые часы, массивные и удобные, дополненные тяжелой цепью из того же металла.

– А эти – из чьего они кармана? – осведомился Ганимар. Арсен Люпэн небрежно присмотрелся к инициалам, вырезанным на крышке хронометра.

– «Же-Бе»… Что бы это могло, черт возьми, означать? Ах да, вспоминаю. Жюль Бувье, наш милый следователь, прекрасный человек.

Примечания