В современной лингвистике к вычленению в системе языка отдельных частных ее сфер (подсистем) подходят на основе так называемого стратификационного принципа. Согласно этому принципу, языковая система складывается из подсистем, которые как бы наслаиваются друг на друга, располагаясь одна над другой в строго регламентированном порядке. Отдельные подсистемы выделяются, следовательно, по вертикали и представляют собой разные уровни иерархии системно организованных лингвистических единиц. При этом считается необходимым:
      1) чтобы единицы каждого данного уровня обладали некоторым общим для них специфическим качеством (отличающим их от единиц другого уровня);
      2) чтобы единицы более высокого уровня могли быть построены из единиц более низкого уровня ( но не путем их простого сложения, а путем такой интеграции, благодаря которой и получается качественно новая единица);
      3) чтобы единицы каждого уровня могли быть выявлены в любом осмысленном тексте.
      Выявление самих лингвистических единиц осуществляется посредством сегментации речевого потока и применения к выделенным сегментам различных видов абстрагирования (прежде всего, абстракции отождествления).
      Ядро языковой системы образуют предельные единицы языка и связывающие их отношения. Под предельными единицами понимаются аллофоны, морфы, слова, словосочетания, предложения или, в абстрактном аспекте, фонемы, морфемы, слова, структурные схемы словосочетаний, структурные схемы предложений. Под отношениями между предельными единицами понимаются все типы парадигматических и синтагматических отношений.
      Система и структура определяют элемент как принадлежность данной системы и в этом смысле доминируют над ним, поэтому при описании системы логическое определение отношений действительно предшествует логическому определению элементов. Однако система и структура не предопределяют происхождения элементов как отдельных явлений действительности (например, феноменальных звукотипов, значений слов как соответствий отдельных предметов внешней действительности) и в этом смысле не доминируют над элементами. В силу этого системная историческая реконструкция может восстановить прошлую систему языка, но нередко оказывается не в состоянии определить ни физической формы, ни происхождения элементов.
      Под уровнем языка понимается та часть его системы, которая имеет соответствующую предельную единицу. Существуют фонемный, морфемный, лексический, текстовый уровни, поскольку есть предельные единицы - фонема, морфема, слово, словосочетание, предложение (высказывание), но нет, например, "стилистического" уровня, поскольку нельзя лингвистически точно говорить о какой-либо единице "стилеме"18.
      Единица низшего уровня входит в единицу высшего уровня, являясь ее компонентом. Лингвистический анализ и заключается прежде всего в последовательном дроблении, сегментации, словосочетаний на все более мелкие единицы, пока мы не дойдем до фонем. На этом пути мы получаем множество конкретных единиц языка - словосочетаний, слов, морфов, аллофонов. Другой процесс лингвистического анализа представляет собой обобщение названных единиц в классы. На определенном этапе этого процесса лингвист определяет эти классы как целое и получает абстрактные единицы - фонемы и морфемы, а также типы слов (слово, рассматриваемое со стороны своих общих, категориальных признаков, "абстрактное слово"), типы словосочетаний и структурные схемы предложений. Основой такого обобщения от конкретных единиц к абстрактным является взаимное расположение - дистрибуция единиц в пределах одного уровня. Но про полученные таким путем абстрактные единицы - фонему, морфему, абстрактное слово, структурную схему словосочетания или предложения - уже нельзя сказать, что они "состоят друг из друга", идя сверху вниз, или "входят друг в друга", идя снизу вверх.
      Д. Болинджер, назвавший такие явления общим термином континуум, показал, что континуум может быть двух родов: недифференцированный, в котором явления, составляющие континуум, однородны, и дифференцированный, или градуальный, ступенчатый19. Если какое-либо грамматическое явление представляет собой континуум, но при этом в языке имеется сопоставимое с ним явление без континуума, расчлененное и разнооформленное, то континуум благодаря этому сопоставлению "принудительно расчленяется", происходит его принудительная категоризация. Для говорящего в таком случае имеет место принудительное обобщение двух разных категорий, а для слушающего принудительный выбор для дизъюнктивного расчленения обобщенного значения. Один из видов такого синкретизма - совпадение разных категориальных значений в одной форме (омонимия): русск. вин. п. муж. р. = род. п. муж. р. в рамках категории одушевленности. Другой тип синкретизма - сочетание нескольких разных категориальных значений в одной форме (полисемия): латинск. -оrит как показатель муж. р. мн. ч. род. п.; аналогично во многих случаях в русском языке. Наконец, явление недискретности раскрывается также в особом типе синкретизма - в проблеме отношения класса как множества и класса как целого. Л. Ельмслев писал:
      Поскольку парадигма рассматривается не просто как сумма членов (класс как множество в терминологии Рассела), но как что-то отличное от своих членов (класс как целое), постольку она представляется разрешимым синкретизмом своих членов; путем разрешения синкретизма класс как целое превращается в класс как множество20.
      Согласно концепции Ельмслева, система языка есть чистая абстракция, целостная и замкнутая в себе структура (схема отношений, зависимостей, или "функций"). В языке решающую роль играют только сами эти отношения. Отдельные его элементы - это лишь точки или линии пересечения различных отношений, своеобразные "пучки функций". То, что они неодинаково реализуются в различных языках или в процессе исторического развития одного и того же языка как со стороны значения, так и по способу реализации, в конечном счете безразлично для языковой системы в целом. Поэтому изучение языка должно быть исключительно синхронным (точнее, не связанным никакими временными ограничениями) и может строиться только на внутренней функциональной основе.
      Хотя внутриструктурные отношения составляют существенный аспект характеристики языка как системы, тем не менее такой подход к его изучению, когда, как у Ельмслева, принимаются во внимание одни лишь внутриструктурные отношения, вынужденно изолирует теорию от чрезвычайно плодотворного допущения о том, что система языка не является замкнутой, а находится в тесном взаимодействии с внешней ему действительностью. Это взаимодействие, обусловленное целевым назначением языка (его проекцией на мир), несомненно, влияет на структурную организацию языковой системы, а также на "поведение" в рамках системы отдельных составляющих ее элементов.
      Отдельные элементы языковой системы вступают друг с другом в определенные отношения, вместе с тем (через совокупность внутриязыковых отношений) так или иначе соотносятся с действительностью и благодаря этому обнаруживают не только релятивные (проявляющиеся во взаимоотношениях), но и корреспондентные (референциальные) свойства. Соотношение тех и других у элементов, принадлежащих различным фрагментам системы, неодинаково. Так, в слове на первый план выступает его семантическая направленность на какой-то фрагмент внешнего мира, тогда как его релятивные свойства остаются как бы в тени; напротив, в грамматических элементах проекция на действительность затемняется или даже целиком поглощается их релятивными свойствами.
      В соответствии со своей общей структуральной концепцией Л. Ельмслев всячески стремился добиться предельного разложения, снять, "разрешить" синкретизм в своем описании языка путем "принудительной категоризации", отвлекаясь от того допущения, что класс как целое, даже получив естественное "разрешение" синкретизма в языке путем превращения в класс как множество, все же не перестает существовать как целое. Указанное положение означает, что в языке одновременно существуют противопоставления элементов одного класса элементам другого - противопоставления классов как множеств и противопоставления одного класса другому при снятии, нейтрализации противопоставлений внутри каждого класса между его элементами противопоставления классов как целых.
      Итак, предельные единицы языка существуют в силу двух типов отношений в языке:
      1) отношений вхождения в единицу более высокого уровня и разложения на составляющие более низкого уровня - в своем конкретном аспекте (парадигматика);
      2) отношений дистрибуции в пределах своего уровня (синтагматика).
      При анализе языка эти единицы устанавливаются как результат предельного разложения.
      1.2.3 СТАТИЧЕСКОЕ И ДИНАМИЧЕСКОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ЯЗЫКА
      Лингвистическая абстракция не представляет собой единого целого, разделяясь как минимум надвое в соответствии с усмотренной Гумбольдтом дистинкцией между таким представлением языка, согласно которому индивидуальные речевые акты являются окказиональными проявлениями устойчивой нормы, и таким, согласно которому язык является созидающим процессом, осуществляющимся в ходе порождения текста. В соответствии с этим существующие подходы к анализу природы значения могут быть распределены в зависимости от их отношения к трактовке языка как знаковой системы. Одно и то же явление в языке может рассматриваться с двух точек зрения:
      * статически, когда мы констатируем само наличие этого явления и его собственные отличительные признаки;
      * процессуально, когда мы стремимся определить, в результате какого процесса оно возникает или же преобразованием какой единицы (или единиц) может считаться.
      В одном случае мы рассматриваем анализируемое явление как непосредственную данность, в другом - как данность, выводимую из неких единиц, принимаемых за исходные, и как следствие определенных операций, с ними совершаемых.
      Именно во втором случае целью исследователя оказывается описание динамики возникновения единицы, или же ее динамическое представление21.
      Так, описывая в русском языке форму столам, мы можем просто констатировать, что она составляет часть форм, связываемых в единой парадигме с формой стол, выражает значение дат. падежа мн. числа существительных, содержит два элемента - корень и флексию и употребляется параллельно формам окнам, стенам и т. п. Мы можем, однако, подойти к данной форме по-иному, сказав, что она вызвана к жизни необходимостью выразить значение дат. падежа мн. числа от формы стол, что она образуется путем присоединения флексии к корню и что, таким образом, она представляет собой результат процесса преобразования последовательности (СТОЛ) + (дат. п. мн. ч.) в стол-+-ам > столам. Точно так же форму типа трубочист мы можем рассматривать либо как готовое сложное слово на том основании, что оно включает две полнозначных единицы, либо как сложную единицу номинации, возникающую на основе синтаксического сочетания чистить трубы или даже высказывания Он чистит трубы и, следовательно, как результат преобразования исходного высказывания в однословное наименование.
      Любые процессуальные модели, будучи по своему направлению синтезирующими - т.е. описывающими возникновение единиц на основе единиц, принятых за исходные, - обязательно предполагают предваряющее детальное установление самих исходных (минимальных) единиц, т.е. лингвистический анализ. Проблема выбора исходных единиц здесь более остра, чем при статическом подходе, опирающемся на конкретные последовательности и вообще непосредственно наблюдаемые данности. Можно заключить поэтому, что процессуальное описание оказывается тем адекватнее своему объекту, чем рациональнее и полнее произведен в предварительном исследовании лингвистический анализ.
      Подобные процессуальные методы моделирования восходят не только к метафизической культурологии Гумбольдта, но и к более фундаментальным онтологическим представлениям. Вспомним, что ???????? - аристотелевский ответ на вопрос "Что есть сущее как сущее?", т.е. на вопрос об основании сущего22. ???????? в определенном отношении более онтологична, чем ????? (или ???????????), т.к. полнее отвечает на этот вопрос - уже хотя бы тем, например, что располагает бoльшим количеством параметров бытия и тем самым дает больше критериев для идентификации существующей вещи. Характеризуя более глубокие основания бытийствования языка, процессуальные представления оказались методологически усвоенными теорией языка лишь по достижении ей определенной зрелости, на основе результатов анализа значительного количества эмпирического материала - различных естественных языков в различные периоды их исторического существования.
      Противопоставление динамических и статических моделей характерно для различия между двумя важнейшими традициями древнего мира - индийской и греческой23. В то время как в античной грамматике господствовал принцип, который можно было бы назвать принципом целостного образца (а холистическими образцами являлись не только парадигмы, но и составляющие их отдельные нерасчлененные формы), у древнеиндийских грамматистов любые составные единицы констатировались образующим их правилом. Но само противопоставление динамических моделей статическим могло найти свое теоретическое обоснование лишь после того, как сосуществование динамического и статического начал было признано сущностным свойством языка как такового.
      Предварительным этапом в формировании динамических моделей языка можно считать грамматику Панини. Для этой теории оказалось характерно понимание составленности более крупных языковых единиц из более мелких и, следовательно, понимание известной шкалы в иерархии единиц. Основными процессами языка, рассматриваемыми у древних индусов, являлись процессы построения одних единиц из других и сопутствующие этим процессам преобразования единиц при их линейной сборке" на одной временной плоскости. В целом здесь были освещены те динамические аспекты языка, которые характеризовали конструирование его синтагматически-наблюдаемых последовательностей, т.е. возможности синтагматического развертывания исходных символов. Таким образом, эта синхронная модель была линейно- или синтагматически-ориентированной.
      Дальнейшее развитие динамических моделей оказалось связано с осознанием изменчивости языка во времени, с привлечением идей Гердера и Гумбольдта, с попытками, особенно в рамках компаративной грамматики, установить законы исторических изменений и переходов, при которых одни языковые формы последовательно превращаются в другие. Так, Ф. И. Буслаев писал:
      Речь, теперь нами употребляемая, есть плод тысячелетнего движения и множества переворотов Определить ее не иначе можно, как путем генетическим; отсюда необходимость исторического исследования24.
      Но движение в языке связано не только с его историей. Значительным достижением лингвистики явилась поэтому попытка осмыслить принципиальные различия в формах движения, наблюдаемых в эволюции языка, с одной стороны, и в его функционировании на каждом отдельном срезе его существования, с другой. Постановка вопроса о соотношении статики и динамики в истории языка и в его современном состоянии принадлежит, в частности, И. А. Бодуэну де Куртенэ:
      В языке, как и вообще в природе, все живет, все движется, все изменяется. Спокойствие, остановка, застой - явление кажущееся, это частный случай движения при условии минимальных изменений25.
      Бодуэном была выдвинута триада таких категорий, как "статика - динамика история". Исследование динамического начала связывается им с изучением причин изменений, с анализом условий изменчивости, т.е. с каузальным аспектом проблемы. Истории принадлежит область констатации наступивших изменений, динамика связана с причинным аспектом изменений, а статика фиксирует то, что засвидетельствовано в настоящее время.
      Язык может выполнять свое назначение в обществе, т.е. быть средством общения, лишь благодаря тому, что он характеризуется относительной устойчивостью и вместе с тем относительной подвижностью во времени. Он устойчив и в основными своих чертах остается тем же самым по крайней мере для представителей нескольких ближайших поколений: иначе преемственность поколений была бы нарушена. Но, с другой стороны, он подвижен и с течением времени подвержен тем или иным изменениям: иначе он отставал бы от потребностей развивающегося общества и не мог бы в полной мере обеспечить удовлетворение этих потребностей.
      У Ф. де Соссюра противопоставление статики и динамики более категорично и отождествляется с противопоставлением синхронии и диахронии. "Синхронично все, что относится к статическому аспекту нашей науки, - писал он, диахронично все, что касается эволюции"26. Динамика обнаруживается, по его мнению, только в истории языка, синхрония же тождественна статике. Именно это приписывание языку в синхронии признаков постоянства, неподвижности, неизменности, устойчивости и т. п. расценивалось Блумфилдом в его рецензии на "Курс общей лингвистики" как величайшее достоинство книги; впоследствии вся дескриптивная лингвистика ориентировалась в своих моделях на такую "неподвижную", или жесткую (rigid) систему.
      В своем учении о синхронии и диахронии Соссюр исходил из положения о том, что в каждый данный момент речевая деятельность предполагает и установившуюся систему языка, и ее эволюцию; таким образом, в каждый данный момент язык есть и живая деятельность и продукт прежнего развития его системы. Отсюда следует, что в языке могут быть выделены два аспекта: горизонтальный, раскрывающий отношения между сосуществующими в языке явлениями, и вертикальный, обнаруживающий отношения между тем, что мы имеем на предыдущей и последующей стадии развития языка. Первый - горизонтальный (ось одновременности) - рассматривается синхронной лингвистикой, второй вертикальный (ось последовательности) - относится к лингвистике диахронической. Необходимость разграничения синхронного и диахронического аспектов при изучении языка обосновывалась Соссюром тем, что в противном случае исследователь не сможет охватить язык в целом, как сложную систему взаимосвязанных и взаимодействующих элементов. Это при совмещении различными точек зрения, по мнению Соссюра, так же невозможно, как невозможно, например, "рисуя панораму Альп, фиксировать ее одновременно с нескольких вершин Юрских гор"27.
      Четко разграничивая и противопоставляя друг другу два указанных аспекта, Соссюр вместе с тем отдавал явное предпочтение синхронному аспекту. На этот счет им выдвигались два аргумента:
      1) "синхронический аспект превалирует над диахроническим, так как для говорящих только он - подлинная и единственная реальность";
      2) "это же верно и для лингвиста: если он примет диахроническую перспективу, то увидит отнюдь не язык, а только ряд видоизменяющих его событий"28.
      Аргумент 1) не вызывает возражения. Действительно, чтобы пользоваться языком в повседневной практике, не обязательно знать, как складывались и изменялись в ходе исторического развития составляющие его элементы.
      Что же касается аргумента 2), то в этом отношении с Соссюром можно согласиться, вероятно, только в том, что диахронический срез, проведенный через несколько синхронных состояний языка в каком-либо локально ограниченном участке его системы, позволит увидеть только ряд частных видоизменений, роль и место которых в системе языка остаются неясными. Такой подход противоречил бы пониманию сущности развития как закономерного процесса, преобразующего не только элементы, но и связи элементов друг с другом и в той или иной степени всю систему, в состав которой они входят. Само разграничение синхронического и диахронического аспектов научного изучения языка необходимо и оправдано только в качестве разумной абстракции: языковая система всегда существует во времени и постоянно в той или иной степени видоизменяется. Поэтому когда мы избираем, в частности, синхронный подход к языку, то тем самым сознательно ограничиваем поле нашего зрения, в котором оказывается лишь "моментальный снимок" языка, т.е. его абстрактная модель, представляющая интересующий нас объект в идеализированном виде, поскольку, в отличие от других возможных аспектов анализа, он рассматривается как бы в неподвижном состоянии, Соответствующая модель и является предметом синхронической лингвистики, которую интересует прежде всего то, как строится и функционирует язык в данный момент его истории.
      При этом синхронная лингвистика дает также и ретроспективную и перспективную оценку тем или иным явлениям, наблюдаемым в данном состоянии языка. Однако же историзм заключается не в том, чтобы ответить на вопрос, что из чего произошло, а в том, чтобы определить "жизнеспособность" отдельных элементов языка в их соотношении с другими его элементами, в зависимости от их места и значения в составе данной языковой системы, т.е. показать "динамику в статике". Поэтому, в частности, сама постановка проблемы подобных дихотомий в языке вызвала к жизни дискуссии о сущности этих противопоставлений и возможности их истолкования в терминах оппозиции понятий социального и индивидуального, виртуального и актуального, абстрактного и конкретного, кода и сообщения, порождающего устройства и самого порождения.
      Таким образом, формирование процессуальных представлений о языке оказывается связано с разграничением подвижности языка в синхронии и изменчивости в диахронии, с признанием различия форм динамики в истории и реальном функционировании языка. Соответственно тому, какой из динамических аспектов языка мы хотим описать - исторический или функциональный, можно говорить о динамических моделях синхронного состояния языка, с одной стороны, и динамических моделях его диахронических состояний, с другой. Описанию языкового прошлого служит диахроническая реконструкция, описанию его настоящего - реконструкция процессов, имеющих место в современности, в актах живой речи. Синхронная реконструкция таких актов может выступать как своеобразный методический прием, позволяющий восстановить особенности непосредственно ненаблюдаемого процесса. При синхронной реконструкции мы представляем конкретную форму в виде конечного продукта определенного акта деривации29, т.е. описываем ее как результат применения определенной операции/операций к источнику деривации и постулируя, что и источник деривации (база деривации, или его основа), и результат деривации сосуществуют одновременно. В общей формуле лингвистического изменения А R Б при диахронической реконструкции сущностям А и Б приписывается разновременность существования, при синхронной - одновременность. При диахронической реконструкции это делает исходную форму более ранней, итоговую - более поздней; при синхронной реконструкции ни одна из этих форм не обладает генетическим приоритетом, обе они выстраиваются на одной временной плоскости. Сопоставляемые формы считаются при этом связанными отношениями синхронной производности или выводимости одна из другой.
      Противопоставление диахронической и синхронической реконструкции языковых единиц и соответственно их прошлого или же их настоящего в динамическом аспекте основано в сущности на признании разных форм движения в языке. Такими разными формами являются для нас процессы эволюции языка как исторического развития языка во времени и пространстве, с одной стороны, и процессы речевой деятельности, протекающие именно как сложная совокупность говорения и слушания, с другой. Можно выделить также и другие динамические аспекты функционирования языка (конкуренция форм, их варьирование и т. п.), которые наблюдаются на ограниченном этапе развития языка, данном говорящему.
      Итак, возможность описания данных языка в статических или же динамических терминах и шире - в рамках статических или же динамических моделей заложена в самой двойственной природе языка, всегда сочетающего в себе динамическое начало со статическим, всегда обладающего чертами подвижности и устойчивости одновременно и всегда характеризующегося в своем функционировании как определенными единицами и отношениями между ними, так и определенными процессами, связывающими эти единицы. В этой связи динамическое представление фактов языка может быть весьма целесообразным там, где исследователь пытается эксплицировать пути формирования языковых единиц и проникнуть в механизм речевых актов. Во всяком случае, именно динамическое представление языковых данных позволяет получить необходимые сведения о формах движения языка и о тех процессах, которые лежат в основе речевой деятельности человека.
      1.3 ЯЗЫКОВОЙ ЗНАК В РАЗЛИЧНЫХ ВИДАХ ТЕОРИЙ
      1.3.1 НАИБОЛЕЕ ОБЩИЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЗНАКА
      Прежде всего о знаке можно сказать то, что это - вещь, указывающая на нечто вне себя; акт семиозиса может быть рассмотрен как состоящий в том, что некая сущность становится способной представлять нечто за пределами самой этой сущности. Черная кошка, перебегающая дорогу, представляет не ее саму, а опасность или неприятности. Точно так же звуковая последовательность аrbor в системе латинского языка существенна тем, что вызывает представление о дереве, а не тем, что определенным образом организует чередование звуков.
      Итак, знак есть вещь, бытие которой осуществляется посредством другой вещи и не может осуществляться иначе. Знак не существует как таковой, если он ничего не означает. Поэтому внутренняя трансценденция как условие собственного бытия есть сущностное свойство знака. Но знак не просто указывает на вещь вне себя: он указывает на способ, которым существует эта вещь в нашем языковом сознании. Знак сообщает нечто об этой вещи, т.е. дает ее описание, состоящее в указании места этой внешней по отношению к знаку веши в нашем языковом сознании - места, которое, далее, может пониматься как отношение к бытию.
      Каким образом эта вещь может существовать сама по себе, каким способом референт может трансцендировать и знак, и сознание - уже следующий вопрос, выходящий за рамки рассмотрения собственно знака в его непосредственной сущности, но в любом случае у нас нет иного способа заключать о трансцендентных сознанию вещах иначе, чем с помощью знаковых систем единственной отправной точки всякого знания об этих вещах, "first base of knowledge" (Н. Гудмен). В этом отношении вопрос о значении знака является вопросом о том, какое концептуальное или когнитивное образование подведено под знак, какой квант информации выделен знаком из общего потока сведений о мире, какой концепт связан знаком.
      Поэтому значение может определяться в терминах семантических разграничений и отождествлений, принадлежащих непосредственно самой системе языка. Знак - не только то, что представляет нечто иное, а не самое себя, но еще и связь между этими двумя. Подобная установка отличается как от реификации, стремящейся выявить значение знака объективным путем, через указание на обозначенный объект, так и от формализации, стремящейся определить значение знака через его формальное положение в семиотической системе. Вместе с тем скептическая оценка возможности остенсивного определения, идущая от "Философских исследований" Витгенштейна, представляется оправданной лишь для единичных актов референции. В условиях же повторного опыта, постоянного уточнения при соотнесении обозначаемого и его имени, в практической деятельности с объектом и т.п. остенсивные указания способны путем исключения одних смыслов и подчеркивания других выявить значение имени с достаточной степенью определенности. Необходимость дать значению внутрисистемное истолкование касается поэтому не отрицания самого референтного аспекта значения, а невозможности ограничиться одним этим аспектом.
      Чтобы понять знак, нужно его интерпретировать. Интерпретация знака - это операция, достигаемая при замене исходного знака другим знаком или - более обычно - набором знаков. Значение любого знака, в частности слова, неопределимо без обращения к вербальному коду. К тому же никакие отсылки к объектам не могут объяснить феномен значения, хотя и могут помочь установить отдельное значение имени. Кардинальное свойство знака - передавать значение - может быть сведено к понятию интерпретируемости или же переводимости знака, т.е. к возможности представить его содержание другими, более эксплицитными, развернутыми знаками. Так, К. Бриттон указывал на то, что значение знака Х складывается из всех тех знаков того же языка, которые взаимозаменимы с Х по правилу, причем последнее замечание вводится в аналитическое определение значения знака, так как в языке существуют слова, у которых нет референта, но которые, подобно словам нет, некий или немного, могут быть заменены другими знаками30.
      Для определения значения знака ему следует поставить в соответствие эквивалентное ему выражение, а это достижимо тремя разными способами:
      1) используя другой знак того же кода, т.е. синоним;
      2) используя другие знаки того же кода, т.е. парафраз или же
      3) используя знаки другого семиотического кода, т.е. прибегая к переводу или метаописанию.
      Таким образом, способ установить значение знака может рассматриваться как обнаружение для него равнозначных преобразований. Центральной проблемой семантики становится тогда установление семантической эквивалентности двух языковых выражений, обнаружение их равнозначности, лингвистического тождества и нетождества, а исследования этого рода можно считать вкладом в решение проблемы исчисления интерпретационных возможностей знака.
      Возможный путь к решению проблемы семантической эквивалентности усматривается, например, в разделении планов выражения и содержания, а далее - в разделении плана содержания на референциальную, или экстенсиональную, сферу и понятийную, сигнификативную, или интенсиональную. С помощью такого разделения можно прийти к разрешению вопроса об эквивалентности нескольких предложений, которая оказывается в одних случаях эквивалентностью по денотату - это то, что устанавливается посредством парафраза, а в других эквивалентностью по сигнификату - это устанавливается посредством трансформаций31. Таким образом, специализированные метаязыковые операции позволяют обнаружить разные аспекты значения, а полисемия может трактоваться как способность знака быть интерпретированным несколькими аналитическими дескрипциями, не сводимыми друг к другу. Чем более развернут знак, чем более эксплицитным он является, т.е. чем объемнее его дефиниция, тем большую роль играет он в коммуникации в том отношении, что снимает многозначность знака.