***
Костя Мамакацишвили был вором в законе, и очень любил все американское.
Говорят, что даже на зоне у него были комбинезон и телогрейка индивидуального пошива от Леви-страус из фирменного коттона цвета нежно-голубого индиго.
Раем на земле Костя почитал американский город Лас-Вегас, и заполучив на Сухумской сходке воров контроль над питерским игорным бизнесом, Костя поставил перед своей братвой задачу, сделать из города Питера не просто культурный город, но город образцовой интеллигентной культурности. А для этого, по замыслу Кости, каждый большой кинотеатр здесь следовало превратить в казино с рулеткой, блэк-джэком и стриптизершами, в каждом микрорайоне необходимо было открыть залы игровых автоматов, а центральные концертные залы, капеллы и филармонии следовало превратить в модные ночные клубы, где бы культурно исполнялись песни про зону и про нары.
Какое-то время все развивалось по плану. Город окультуривался, и когда сюда приезжали Костины сухумские кореша Гиви Большой, Гиви Маленький и Гоги Мисрадзе, друзьям было куда сходить культурно отдохнуть – поиграть по маленькой и послушать задушевную классику – про Мурку, про то, как во Владимирском централе ветер северный, про то, как по тундре, вдоль железной дороги мы бежали с тобою…
Однако, в какой-то момент, планы по дальнейшему еще большему окультуриванию культурной столицы наткнулись на какое-то недопонимание значимости этого важного процесса. Где-то на самых верхах, вблизи Кремля, люди решили, что Питер уже достаточно окультурился, и что Костин казиношный бизнес надо сворачивать.
У Кости и его сухумских корешей были длинные руки, но не настолько длинные, чтобы объяснить ребятам из Кремля и со Старой площади, как они заблуждаются насчет светоча культурной революции, что нёс питерцам в своей программе Костя Мамакацишвили.
Ребят со Старой площади сухумским переубедить было слабо.
Но ведь если по-хорошему, если без войны, то за уход одного вида бизнеса всегда полагается какая-то пусть не совсем равноценная, но замена.
И за уход из бизнеса игровых автоматов, Косте предложили вложиться в развитие питерского ТВ.
А почему нет?
Ведь американские ребята, что всегда служили Косте недостижимым образцом для подражания, они ведь, на заработанные в Лас-Вегасе деньги потом открывали в Голливуде студии и продюссировали всё – от киношек про Звездные войны, до бродвейских мюзиклов про Кошек и про Вестсайдскую Историю…
В общем, случилось так, что Костины сухумские друзья Гиви Большой, Гиви Маленький и Гоги Мисрадзе как-то летели из Тбилиси, а было такое время, что самолеты из Грузии тогда ни в Москву, ни в Питер прямо не летали… Это было как раз в то самое время, когда ребята со Старой площади запретили продавать в России Боржом и Мукузани… Так вот, Гиви Большой, Гиви Маленький и Гоги Мисрадзе летели в Питер к своему другу Косте Мамакацишвили через Хельсинки.
Ну…
Там в аэропорту и познакомились с Алиской.
И уже через два месяца, она стала модной питерской телеведущей ночного эфира.
А почему Алиса Хованская, а не Куркуляйнен по матери и не Александрова по отцу?
А потому что Гиви Большой так придумал.
***
– Ну, артдиректор, чем удивлять будешь? – спрашивал Сева, панибратски кулаком ткая Тушникова в живот, – чем народ в клуб думаешь заманивать? В чем наша неповторимая фишка будет?
Таджики в оранжевых комбинезонах уже закончили строительство сцены с обязательным шестом для стриптизерш, а электрики тоже почти всё подсоединили и теперь тянули провода к диск-жокейскому насесту, где через какую-нибудь уже неделю должен был зажигать своими кислотными миксами, приглашенный чуть ли ни из самого Гамбурга, модный ди-джей.
– Думаю, надо покреативить, – както не совсем уверенно ответил Тушников,- есть идеи, может доктора сексолога пригласить в качестве со-ведущего…
– Щеблова, что ли? – поморщившись переспросил Сева, – Щеблов это отстой, Щеблов это позапрошлый день.
Тушникову не понравилось, что Сева забраковал его идею, все-таки, надо как-то с доверием относиться к замыслам арт-директора, все-таки Максим не фафик какой-нибудь, а звезда ночного телеэфира, хоть и бывшая.
– Ну, есть идея устраивать конкурсы стриптизерш-доброволок из числа гостей клуба, – с надутой обидой в голосе Тушников продолжил перечисление своих замыслов, – пригласим огневого зажигательного конферансье, чтобы мог любых самых закомплексованных зрителей раскрутить.
– Чего? – Сева скорчил рожу, словно это была не его рожа, а сушеный урюк, – какого еще зажигательного конферансье пригласим? Мы тебе три штукаря зеленых за то платим, чтобы ты в кабинете сидел, стриптизерок щупал и коктейли из бара потягивал? Сам голяком на сцене плясать будешь…
Сева сильно рассердился, причем так рассердился, что Тушникова даже оторопь взяла.
– За три недели работы у нас ты только тем и занимался, что кандидаток в стриптизерки отсматривал, да кофе в баре нахаляву хлебал.
– Да нет же, я сценарий написал, договоры с танцовщиками заключил, с ди-джеем договорился, потом по дизайну оформления сколько с художниками возился, – оправдывался Тушников. Оправдывался и ловил себя на мысли о том, что ему противно оправдываться и противно бояться того, что его могут отсюда выгнать.
– Вобщем, поехали к Грише Золотникову, там вместе креативить будем, – подвел итог Сева, – нам фишка нужна, а голыми сиськами у шеста, да диск-жокеями теперь никого не удивишь. У нас по Питеру сто клубов, конкуренция… И зачем люди поедут сюда в глушь на Сызранскую, ради чего, если у нас будет всего-лишь тоже самое, что и у всех? Поэтому нам фишка нужна. Такая, чтобы только у нас.
Сева пожевал губами, и подняв палец, назидательно добавил, – - И не забывай, здесь не Весьегонск или Урюпинск какой-нибудь, это Питер, культурная столица, и народ здесь культурный, так что, побольше выдумки и этой, как его… – Сева запнулся.
– Культурности побольше? – подсказал Тушников.
– Вот-вот, этой самой культурности побольше надо, – кивнул Сева.
И они поехали на Севиной "ауди" в офис к Грише Золотникову.
Креативить.
Потому как Гриша Золотников помимо иных своих бесчисленных лихих талантов, слыл среди товарищей еще и очень хорошим креативщиком…
***
– Ты Алису Хованскую сегодня ночью не смотрел? – спросил Гриша после своих традиционных бандитских объятий с поцелуями, – она сегодня такое устроила, такое учудила!
– Я телевизор не смотрю, ты же знаешь, – вальяжно потягиваясь, сказал Сева.
– А зря, – с укором покачав головой, заметил Гриша, – мы с тобой в медиа-бизнесе, и надо знать, чем живет потребитель.
– Чернь? – хмыкнул Сева.
– Ты только им вслух это не говори, – улыбнулся Гриша, – называй их лучше электоратом, как политики их называют.
Максим покуда сидел и помалкивал.
Он ненавидел Хованскую и презирал электорат, но разговора о них не поддерживал, потому как теперь, после всех унижений сбрасывания его с Олимпа, после того, как его изгнали с Чапыгина, Максим стал вести себя скромнее и во избежание одергиваний и насмешек, не стремился, как прежде, первым открывать рот. И был прав, потому как Гриша, специально ли, желая в очередной раз потрепать максимово самолюбие, или не специально, а со свойским братковым простодушием, но снова унизил, ткнул Максима носом.
– Вот вы Хованскую значит не смотрели, а я смотрел, и понял, что она девка незаурядных способностей, и понял, почему Максимушку правильно с эфира убрали.
Тушников при этих словах босса внутренне напрягся и болезненно ощутил, как нервная язва раздраженного неудовольства разъедает его изнутри.
– Алиска эта электорат к себе приближает, и тем самым потрафляет черни, а Тушников, когда ведущим был, он чванился в надменности и чернь отталкивал, рейтинг потому и упал…
– И ничего я не чванился, – буркнул Максим.
– Чванился-чванился, – Гриша жестом остановил максимовы возражения, – этаким всегда самонадутым надменным барчуком на эфире сидел, и ладно бы умным то был, как Капица какой-нибудь или Гордон, а то ведь обычный дурак-дураком и туда-же, чванится, а электорат этого не прощает, он-электорат ведь и без того модную тусовку, на которую у него денег нету не любит, а когда эти модные с Московской Рублёвки или из нашего Нижнего Выборгского глумиться над народом начинают, чернь оставляет за собой…
– Не прощать, – подсказал Сева.
– Правильно, – кивнул Гриша, – чернь оставляет за собой единственное доступное ей право на протест, выключить телик, и тем самым уронить рейтинг и программы в частности и телеканала в целом.
Максим покраснел и надулся от обиды.
В кабинете повисла тягостная для него пауза.
– Гриш, так что Хованская то? – прервав паузу, спросил Сева.
– А Хованская, – вспомнив тему разговора, оживленно продолжил Гриша, – а Хованская не отталкивает чернь и тем самым не злит её, а наоборот, ведет себя на эфире, как своя простая в доску. Позиционирует себя таким образом, мол вот я хоть и богатая – гламурная штучка, но любой простолюдин может меня и матом обложить, я не обижусь, и оттрахать меня любой может из толпы, если очень сильно того захочет. Она приближает чернь и тем самым снимает внутреннее социальное напряжение, чем сейчас и должно телевидение заниматься.
Гриша снова помолчал, и добавил, – телевидение должно это социальное напряжение в народе заземлять и снимать, чтобы чернь не пошла нас с тобой на вилы, да на колья сажать, да машины наши бы по ночам не поджигала, а вместо того, чтобы машины наши дорогие по ночам жечь, как во Франции, чернь должна сидеть у телевизоров, жевать чипсы свои с пивом и на Алискину задницу пялиться. Что толпа черни теперь с упоением и делает.
Максим еще больше насупился.
Он ли не старался на своем ночном эфире? Гриша вот говорит, что эта сучка Хованская такая простая и доступная для толпы, а вот он Максим, на самом деле, скольких дамочек подцепил именно тогда, когда они звонили ему и доктору Щеблову, и скольких потом на самом деле отодрал! Не фигурально выражаясь, как Гриша о Хованской, а в буквальном смысле. Вот и теперь еще по инерции катясь на замедляющейся теперь волне былой популярности, он все еще знакомится с дамочками.
А откуда эти дамочки? С Рублево-Успенского разве они? Нет, они из слоев самых простых – из народных они слоев. И Маринку свою последнюю вот из черни подцепил, и еще сегодня после совещания на свиданье с очередной пойдет, тоже оттуда, из электората она, самая простая что ни на есть. Так что, не прав Гриша в отношении Максима, не прав.
– Так что Хованская то учудила? – желая узнать все до конца, не унимался Сева.
– Хованская? – спохватившись, что мысль упущена, Гриша положил ладонь себе на лоб, – Хованская? Да, она сегодня трусы с себя на эфире сняла и сказала, что подарит тому телезрителю, который тридцать третьим позвонит на эфир.
– Ну и что? – осклабился Сева.
– Шквал звонков! – с чувством ответил Золотников. И с укором поглядев на Максима, назидательно добавил, – вот так работать надо, вот какой класс надо держать!
***
– Ну, понял, что от тебя требуется, что мы ждем от тебя? – уже в машине, когда они ехали от Золотникова, спросил Сева.
– Понял, чего не понять! – ценою разъедаемой внутри его язвы, едва сдерживая себя от кипевшей в нем злобы, ответил Тушников, – работать на чернь, быть своим в доску.
– Не очень-то ты понял, – с сожалением покачав головой, сказал Сева, – это с телеэкрана надо с чернью заигрывать, а у нас в ночном клубе какая-же чернь?
Чернь, она на "лексусах", да на "инфинити" не ездит, а к нам именно таких гостей мы с Гришей ждем, тебе надо очень сильно подумать, какую маску, какой имидж на себя напялить, чтобы понравиться публике.
Сева на минуту замолчал, он делал трудный левый поворот и нервно сигналил теперь какой-то наглой не уважающей неписанных правил "четверке" Жигулей, что не пускала его.
– Мы ведь тебя не из жалости к твоему безработному положению взяли, мы взяли тебя потому что тебя все еще помнят, имя твое и морду твою пока еще не забыли.
Вот через полгода уже забудут, а пока еще нет.
Сева снова замолчал, пропуская двигающийся по встречной полосе кортеж милицейского начальства.
И покуда три машины с мигалками медленно протискивались через нехотя пропускавшую их толпу машин, Максим с тоскою думал, что вот опять не поспевает на свидание ук очередной своей Маринке. И язва при этом все сильнее и сильнее грызла его бок изнутри.
– И пока не забыла тебя толпа, – продолжил излагать Сева, – мы тебя запускаем в наш клуб в качестве конферансье, и мы поможем тебе раскрутиться, как новому Непристойному Максиму – деголясу. Ты раскручиваешься, клуб раскручивается, а потом, если захочешь, сможешь и на телевидение вернуться, у Гриши связей хватит, ты же его знаешь.
Снова молчали потом почти до самого клуба.
– Только надо тебе этакий ударный беспроигрышный имидж себе обрести, – уже сворачивая на Сызранскую, Сева подвел итог сегодняшней воспитательной беседы, – надо тебе нашей публике потрафить. Надо ее зацепить. И если будешь стараться с выдумкой, как мы на тебя с Золотниковым надеемся, то поможем. Поможем и на телевидение вернуться, а будешь лениться да чваниться, выгоним и морду набьем.
ВТОРАЯ ГЛАВА
***
К Маринке на свиданку он безнадежно опоздал.
Такой-растакой фифой она оказалась, что пришлось еще и под нее подстраиваться, ехать почти через пол-города в пробке в удобный для нее район.
Раньше он – Максимушка Тушников им – Маринкам таких вольностей не позволял, чтобы он тогда в те времена своей славы ехал бы через пол-города? Черта с два!
Самих Маринок напрягал ехать туда, где удобнее ему смотрины устраивать. Говорил им, – "у меня очень плотный график, мне никак с Чапыгина не улизнуть даже на пол-часика, в одиннадцать планерка, потом запись в студии, потом монтаж, потом отсмотр-просмотр, понимаете?" И Маринки проявляли недюжинную понятливость и послушно ехали на смотрины прямо к Тушникову на работу. Тут он им пропуск выписывал, как якобы для производственной нужды-необходимости, а там вел их в буфет и угощал копеешным кофе… Маринки сомлевали от одного только факта, что проходили на телевидение – бери их тепленькими! Но он брал далеко не каждую. За день так составлял расписание смотрин, что успевал побалакать с тремя – а то и с четырьмя соискательницами места на его холостяцком ложе. И только самую хорошенькую приглашал в святая-святых, к себе в редакцию, где у него был кабинет. И уже там – кофеем, чаем, сигаретками, он доводил процесс охмурения до такого его восторженного пика, что отказов и сбоев уже не случалось.
Кафе "Айвенго" на углу Большого проспекта и улицы Зеленина. Забегаловка!
И машину поставить негде. Вся площадь с памятником забита, разве что запарковаться на манер московских девчонок с Рублевки, что ставят свои "лексусы" посреди улицы прямо во втором ряду, а то и на трамвайных путях, потом включают аварийку и идут себе спокойненько в маникюрный салон или по бутикам. Однако, у Тушникова хоть и Мерседес, но не тех понтов, старый уже, шестилетка. Его посреди дороги поставишь, так его потом сметут, помнут или дерьмом обольют, понимая, что на таких старых автомобилях крутые не ездят. Или вообще эвакуатором на штрафную стоянку свезут, набегаешься потом, выручая.
Поставил Мерседеса в образовавшуюся дырку от уехавшей Пежо. Дырка была маловата, и пришлось ставить машину боком, притерев нос стоявшему позади форду.
– Ничего, надо ему будет выехать, посигналит, я услышу, – сам себе сказал Тушников, закрывая машину. Только внутренний его голос не сказал ему с упреком, что вот "фокуса" то притер, а вот случись на месте фордика новая "бэха" или "майбах", хрен бы решился так ему носа притереть.
Внутренний голос у Максима был в режиме самоцензуры.
***
Цветов Маринке не покупал.
И без цветов хороша будет!
Знакомясь в Интернете, Тушников сперва долго-долго изучал фотографии. Знакомился, так сказать, "камерально", стараясь сэкономить время и деньги, оценивая достоинства ножек, мордашки и титечек по фотоматериалам, выставленным кандидатками для интернетного обозрения.
Впрочем, на любом кастинге на теле-видео или на киносъемки, режиссеры тоже сперва отбирали героинь по альбомам и представленным ими портфолио.
Но при личной встрече иногда случались и сюрпризы.
То обнаруживалось, что у очередной Маринки грудь меньше, чем она выглядела на фотоизображениях, то мордашка у девушки выглядела не на заявленные в анкете "двадцать семь", а на все тридцать восемь с гаком.
Всякое бывало. И от этой частоты всякого, Максим уже давно разучился волноваться, превратив процесс перманентного отсмотра в рутину своего ежедневного абитьюда.
– Здрасьте, Марина, извините, задержался немного, пробки, пробки, да на службе была задержка…
– Я не Марина, я Алла, – слегка поперхнувшись, по видимости от сильного волнения, и прижав руку к груди, сказало существо, которое по всем расчетам должно было быть Мариной.
– Ничего, это бывает, – сказал Тушников присаживаясь, – вы тут уже заказали? Что пьём?
Девушка Алла пила кофе капуччино.
Максим довольно улыбнулся, это было недорого.
– Долго меня ждали?
– Да уж, ждала!
– Ну, ничего, я же приехал.
– Слава Богу.
Махнул рукой официантке, чтобы подошла принять заказ, закурил без спросу.
– Ну, как жизнь молодая? Что вообще хорошего?
– Где?
– В ней.
– В ком?
– В жизни Подошла официантка, Максим заказал бокал пива.
– А ничего, что вы это, как бы за рулем? – поинтересовалась Алла-Марина.
– А я небыстро поеду, – отмахнулся Тушников, – да потом я стекло боковое опущу, оно и выветрится у меня.
Алла-Марина была явный пролет. Зря через пол-города ехал.
Хорошо еще она себе много не заказала.
Пиво, да капуччино, это недорого.
– Ничего, – думал про себя Тушников, подъезжая к Сызранской, – вот откроем клуб, Маринок будет выше крыши!
***
Алина Хованская опоздала на два с половиной часа.
Говорят, есть негласная шкала, по которой можно оценить общественный статус или те понты, на которые выставляет себя та или иная гламурная mademoiselle.
И если у мужчины его позиция в табели о рангах соизмеряется со стоимостью его наручных часов, то у девушки – её понты тоже связаны с часами, но только не с наручными tissot, certina или rolex а с фактическими часами суток, на которые она может позволить себе опоздать на рандеву с известным продюсером или на съемки для обложки глянцевого журнала.
В общем, её сегодняшние два с половиной часа опоздания по негласной шкале соответствовали какому-нибудь крутому нефтянику с часами A.Lange amp; Sohne за 93 тыс евро, в туфлях зеленой крокодиловой кожи и на автомобиле Bentley…
Сегодня в питерском бюро Интер-пресс у Алны должны были брать интервью для каких-то московских изданий.
Алина даже не стала извиняться, следуя за своим телохранителем Володей и за администратором Димой Розеном, вошла в зал, где уже устало скучать и откровенно дремало журналистское сословие, удерживаемое на местах только обещаниями пресс-атташе от устроителей, что госпожа Хованская ну буквально вот-вот должна появиться, что мы, де звонили и что ситуация под контролем…
Алина вошла в зал, громко и звонко сняла с себя модный плащ, кинув его в руки своего администратора, резкая, высокая, прямая, как палка от швабры…
– Господа журналисты, – обращаясь к собравшимся, сказал Алискин администратор, – у госпожи Хованской есть восемь минут, мы приносим извинения за задержку, так что, задавайте ваши вопросы.
– Скажите, Алиса, вы своим имиджем на телевидении потакаете потребе зрителей?
– Не думаю, зритель любит фигуристое катание, бокс и футбол, а я как некоторые не катаюсь на коньках и не боксирую.
– Осталось теперь, чтобы вы заиграли в футбол, на пару с Аршавиным?
– С Аршавиным я готова, но не в футбол.
– Тогда чем объяснить ваш агрессивно-сексуальный имидж на телевидении, который чего скрывать, принес вам бешеную популярность?
– Помнишь, – "на ты" обращаясь к журналисту, задавшему этот вопрос, оживившись и сбросив с себя вуаль рутинного безразличия Алиса блеснула глазами, – помнишь, знаменитую фразу Кота Матроскина, телевизор мне природу заменил? Так вот у них,
– Алиса выразительно махнула рукой в сторону воображаемых телезрителей, – у них телевизор это заменитель жизни. Мы живем, а они смотрят, как мы живем.
– Означает ли эта ваша философская позиция, что если бы в блокадном Ленинграде зимой сорок второго года было бы телевидение, вы бы показывали зрителям, как вы сытно и обильно едите?
– Если у подобной программы был бы хороший рейтинг и хороший бюджет, то непременно.
Журналистская публика в зале возбужденно зашуршала.
– Последний вопрос, господа, – объявил Дима Розен, – госпожа Хованская должна ехать на съемки, последний вопрос.
Журналисты задвигались, словно муравьи, когда в их муравьиную кучу тыкают палкой.
– Алиса, скажите, скажите, Алиса, а как вы относитесь к тем слухам, что Матвей Гольдман на благотворительном аукционе в московском Меркьюри центре выставлял на продажу презерватив, с которым он якобы переспал с вами?
– А за сколько он его выставлял?
– Говорят, что за три тысячи евро…
– Всё, господа, пресс-конференция закончена, – категорически скрестив над головою руки, объявил Дима Розен, – госпожа Хованская еще раз приносит вам свои извинения, всего доброго, господа…
И снова, словно палка, словно шест, на котором церковные служки выносят на Крестный ход свои хоругви, она вышла из зала, громко шурша на ходу надеваемым модным плащом.
***
– С блокадным Питером по-моему получился перебор, – подводя итоги пресс-конференции, уже в машине, сказал Дима.
– Нет, в самый раз, – закуривая, ответила Алиса.
– Могут в суд подать.
– Навряд, блокадники, те кто еще остался, наш канал не смотрят, а если и подадут, я в Хельсинки к маме с папой уеду.
Алина засмеялась своим обычным для нее ненатуральным смехом, какой бывает у нервных девушек и наркоманок.
– Нас на открытие нового элитного клуба приглашают, – сказал Розен, откидываясь на сиденье лимузина.
– Что за клуб? – без особого интереса откликнулась Алиса.
– Называется Максим Деголяс.
– Это фамилия у него такая? – усмехнувшись, спросила Алиса, – нерусский что ли ?
– Нет, это по французски означает "непристойный Максим".
– Ну и что? Почему я должна им рекламу делать? – фыркнула Алиса, – клуб не раскрученный, пускай денег дадут.
– Так они и дали, – улыбнулся Дима.
– С этого и надо было начинать, – назидательно заметила Алиса и отвернулась, глядя в тонированное окно.
– Удивляюсь, как сегодня без разбитых журналистских морд обошлось и без разбитых фото и видеокамер, – вздохнул Дима, обращаясь скорее к телохранителю Володе, чем к Алисе.
– А это плохо, – откликнулась Алиса, – я хочу, чтобы скандалы были каждый наш выход, это поддерживает имидж и популярность.
– Ну, тогда обязательно сегодня ехать надо, – Дима развел руками, насколько позволяло ему пространство лимузина, – там и поскандалим.
– В неприличном Максиме что ли? – хмыкнула Алиса.
– В нём, – хрюкнул Дима Розен.
***
На презентацию клуба Сева с Золотниковым денег не пожалели.
Всех вип-гостей, а иных, если не считать журналистов, и не приглашали, всех вип-гостей предупредили, что будет беспроигрышная лотерея с ценными выигрышами.
Сева Карпов был на нерве.
Да и Максим Тушников уже не мог припомнить такого дня и случая, чтобы он так волновался, как сегодня.
Идя каждую ночь на свой прямой эфир, он привык уже к тому, что он всегда по-американски "cool", и что когда в студии загораются лампы софитов, и над камерой "бетакам" зажигается красная лампочка, говорящая о том, что эфир включен, когда скося глаз, он видел себя в экране контрольного монитора, ни грамма дополнительного адреналина не выбрасывалось в его привыкшую к популярности кровь. Но те времена уже прошли.
И вот снова мандраж, как в первый раз, когда он сказал на камеру "здрасьте"…
– Будет Митя Чубарский, будут Гиви Большой, Гиви Маленький, Гоги Мисрадзе, будут от Индекс-Банка либо сам управляющий, либо исполнительный директор, из департамента управления госимуществом человечек будет, – теребя лист со списком гостей, в который уже раз сам себе повторял Сева, – ты этим гостям, что за столиками от первого номера до четвертого, все самое свое внимание оказываешь, понял?
– Да понял я, – устало улыбался Тушников, – я только в толк никак не возьму, зачем Алису Хованскую пригласили? Она же может запросто скандал устроить, с нее станется.
– Во-первых, за нее грузины попросили, – исподлобья, как на недоумка, поглядев на своего арт-директора, сказал Сева, – а во-вторых, нам хороший скандал в первый день работы не помешает.
– В первую ночь, – уточнил Тушников и улыбнулся своему шефу.
– В первую ночь, – тихо согласился Сева.
– Так если скандал нужен, так давай платную драку закажем, как на одесских свадьбах бывало заказывали, – ухмыльнулся Максим.
– Так и давай, заказывай, – неожиданно нервно заорал Сева, – кто у нас тут арт-директор ? Я что, зазря тебе три штукаря грюнов плачу? Если надо драку по сценарию, так давно бы и заказал, твою мать!
***
Первые гости начали прибывать к десяти вечера, а в пол-одиннадцатого, просто повалили залпом и уже в без-четверти одиннадцать, и фуршетное пространство фойе, и бар, и большой зал, где была сцена и столики, были заполнены по- выпендрёжному нарядной публикой, источавшей запахи самодовольства и самолюбования.
Модный художник-шарлотан в красном комбинезоне и от этого похожий на узбекского рабочего, раскрашивал по живому телу совершенно двух совершенно голых девиц.
– Этот "стоун" у них бодиартом зовется, – на некрасовский манер пошутил славившийся остроумием Моня Левинштейн – друг Севы и Золотникова, большой балабол и известный проходимец на тему где можно "срубить" легких денег.
Левинштейн и Сева с Золотниковым стояли у входа в фойе, встречали почетных гостей, принимали поздравления с открытием заведения, перекидывались остротами, обсуждая наряды некоторых дам и мадмуазелек.
– Это на ней гофли – Не гофли, а гольфы, это модно – Дурак, это не для моды, а чтобы трусики снимать, не снимая туфель – Не понял.
– Чего не понять, дурак, так бы надо было бы сперва колготки снимать…
– Ну – Баранки-гну! А колготки снять, надо и туфли скидывать, а с гофлями, тьфу, с гольфами можно трусики не вылезая из туфель снять…
– Слушай, а нахрена ей трусики снимать не вылезая из туфель?
– Ну, ты вообще дурак, а как же она без каблуков стоя трахаться с ним с таким с высоким будет?
– А-а-а, понял!
За светской беседой Сева успевал еще и подавать незаметные для посетителей знаки своим подчиненным – администратору Лене Веселовской, чтобы та подгоняла официантов и следила бы за поддержанием относительного порядка на фуршетных столах, но главное, Сева корча выразительные рожи, мигал и подмигивал своему арт-директору Максиму, чтобы тот веселил и занимал гостей, не давал бы им скучать.
– Дамы и господа, впереди у нас длинная ночь полная самых интересных приключений, – в бескордовый радио-микрофон вещал одетый в черный фрак Максим Тушников, – подкрепляйтесь шампанским, подкрепляйтесь икрою и готовьтесь к долгой ночи удовольствий.
– От икры стояны хорошие, – беря уже шестое канапе, осклабился один из стоявших рядом с Максимом гостей, – от икры стоит потом как Карбышев на морозе.
Музыканты – небольшого ждаз-оркестра с духовой секцией, потихохоньку занимали свои места и девочки из кардебалета нетерпеливо выглядывали из-за бархатного, украшенного блестками занавеса.
– Дамы и господа, – не унимался Максим. Ему предстояла длинная и нервная ночь, и он поэтому уже глотнул немного коньяку, но не закусывая, натощак, чтобы голова варила пошустрее и чтобы при этом не хотелось спать.
– Дамы и господа, сегодняшняя программа открытия нашего клуба Непристойный и неприличный Максим, будет отмечена не только беспроигрышной лотереей и беспрецедентным секс-аукционом, где будут выставлены лучшие секс-лоты Санкт-Петербурга, гвоздем нашей сегодняшней программы станет выдача и презентация супер-пупер приза, который обязательно будет вручен одному из счастливчиков или одной из счастливиц…
Максим улыбчиво балаболил в свой микрофон, а глазами трезво рыскал по лицам гостей, ища среди них свою опасную врагиню, Алису Хованскую, которую боялся пуще огня.
– Подсидела меня на телевидении, так она и здесь мне всю малину испортит.
Но Алисы, слава Богу, пока не было видно.
– Чтоб она в пробке застряла, чтоб она каблук сломала или с моста в Неву вместе со своим "майбахом" свалилась, – мысленно пришептывал Максим.
Примерно в пол-двенадцатого, уже хорошо накаченную шампанским, водкой, текилой и всем тем, чем бесплатно угощал сегодня местный бар, публику, стали приглашать в зал.
Раскрашенные художником-бодигардистом сисястые девочки, тряся вибрирующими молочными железками затрусили на своих высоких каблучках в туалет – смывать грим, а Максим, как сегодняшний конферансье и ведущий, не мог себе отказать в удовольствии, приглашая и ласково провожая гостей в главное зало – потной ладошкой, плашмя трогал дам и мадмуазелек за обнаженные спинки, благословляя Кардена и Нину Риччи за то, что те еще не разучились делать настоящие вечерние платья.
– А что будет за супер сексуальный приз? – поинтересовалась одна из облапанных Максимом блондинок, что шла, держась за плечо высокого и пузатого господина в классическом английском смокинге.
