О том, что ее отец, Мигунов, покончил жизнь самоубийством, Вере Мигуновой решили не говорить.
      Борщанский все взял на себя и порешил таким образом…
      Шоу доведут до конца и Веру с этого шоу снимать не будут.
      Кроме того, по новому сценарию, приз за сохранение девственности присудят ей.
      Это станет Верочке как бы компенсацией за потерю отца.
      И этим поступком Борщанский как бы снимет с себя часть той моральной тяжести, что отныне ощущал на себе каждый, кто хоть косвенно имел отношение к отставке Мигунова.
      С матерью Верочки договорились. И когда та узнала о призе, с ней вообще стало очень легко общаться.
      Вдовой себя госпожа Салонович не считала.
      А миллион Верочке очень пригодится, полагала бывшая жена Мигунова.
      Анна приехала-таки проститься.
      Была в черном.
      В черной шляпке с вуалью из бутика Кензо.
      И с ней был ее новый любовник. Из черных.
      Вася Ломидзе даже сострил по этому поводу, дескать, Анька так в ладах со вкусом, что в трауре даже и любовника черного себе нашла…
      На поминки Анна не поехала.
      Села со своим чеченом в седьмую "бэху" и укатила, едва гроб опустили в нижний минус один. ….
      Поминать поехали в "Твин Пиггс".
      Может, потому что Мигунов тоже любил туда заскакивать.
      Кстати, в АСБ-1 и портрет поставили в черных лентах и корзину с цветами.
      И в новостях даже по каналу "Эн-Ти-Даблью" сказали, что бывший главный редактор трагически ушел и так далее.
      В "Твин Пиггс" столы делали за счет "Нормы Ти-Ви" – об этом Борщанский распорядился.
      Народу пришло не так уж и много, но потом набилось всякой халявы.
      Кстати, Вова Горбунков хорошую речь сказал, каким Мигунов отличным товарищем был.
      Борщанский, уж на что черствый человек, а тоже – едва не прослезился.
 

 
      Владислав сильнейшим образом ревновал.
      Как?
      Как такое может быть – этот коммерсант из итальянской одежды "До-До" лезет в его, Владислава епархию!
      Константин Петрович с Алиной Милявской сидели в тамбуре.
      Тамбуром работавшие на риэлити-шоу называли смежные со студией помещения. Здесь были аппаратная и монтажная. А также и комната для переговоров, куда по их правилам могли вытаскиваться персонажи шоу на режиссерский правёж. Здесь, если была в том необходимость, их осматривал врач, отсюда они уходили и погулять.
      А то один внимательный и заботливый зэк из Металлостроя написал в программу письмо с вопросом: "Даже в тюрьме положена прогулка, не менее часа в день, а у вас актёры три месяца без голубого неба? Не порядок. Не соблюдаете Конституцию!" Знал бы он…
      Соблюдали!
      И даже более чем. ….
      Константин Петрович с Алиной сидели в переговорной комнате общего тамбура.
      С вагонным тамбуром эта комната имела мало общего, потому как это было очень большое и даже уютное помещение с красивой мягкой мебелью и всем необходимым для долгих и приятных бесед: баром, кофеваркой, мягкими диванами и большим плазменным экраном телевизора. Было даже окно в аппаратную, какое бывает в иных студиях прямого эфира, чтобы разговоры режиссера с операторами не фиксировались чувствительными микрофонами.
      Константин Петрович, бия копытом и пуская ноздрями пар, рвался в творческий бой.
      Так бывает, когда уставший от рутинного менеджмента коммерсант хочет наконец отвлечься от своих магазинов, налогов, отчетности, бухгалтерии и переключиться на гуманитарный креатив, на час вообразив себя режиссером и писателем.
      Константин Петрович вскипал идеями.
      – Позовите-ка эту, модненькую, как ее?
      – Красную Шапочку, – подсказала Алина Милявская.
      – Во-во! Её самую позовите, я придумал гениальный ход, она должна сама начать провоцировать этого умного, как он там у вас?
      – Карабас-Барабас, – снова подсказала Алина.
      Владислав нервничал.
      У него отбирали его хлеб.
      Это была только его прерогатива – придумывать и креативить.
      – Что за гениальный ход вы придумали, коллега? – спросил он, придав лицу максимум индифферентности.
      – Мы забабахаем в наше шоу интригу и раздор, – упиваясь моментом своей творческой власти, сказал Константин Петрович. – Пусть одна из девочек, нет, пусть один из парней предложит одной из девочек нечто вроде заговора! А?
      – Или девочка мальчику, – подала голос Алина Милявская.
      Константин Петрович посмотрел на Алину как на недоумка.
      – Я повторяю, мальчик сделает предложение вступить в сговор, – сказал Константин Петрович, сделав акцент на слове "мальчик".
      – Ну? – нетерпеливо встрял Владислав. – В чем суть-то?
      Его ладони вдруг стали отчаянно чесаться. У него случалось это на нервной почве, и Владиславу иногда даже приходилось глотать таблетку тавигила, чтобы, как младенец, не пойти крапивницей.
      – А суть вот в чем, – не без высокомерия заговорил Константин Петрович. – Мальчик хочет уговорить девочку на секс, это нормально? Это нормально, я вас спрашиваю?
      Алине и Владиславу не оставалось ничего другого, как, кивая, согласиться.
      – Значит, он должен найти убедительные доводы, – приободренный согласием оппонентов, Константин Петрович принялся развивать свою мысль. – А так как девочка не заинтересована в сексе, потому как ее ставка в игре значительно выше, то аргументы мальчика должны быть более чем убедительными, так?
      Алина с Владиславом снова принялись кивать, как китайские болванчики.
      Константину Петровичу нравилась роль умного генератора глубоких идей.
      Он словно бы наблюдая себя со стороны, подхватил одну коленку руками так, что ладони образовали замок, и принялся раскачиваться взад и вперед, как бы демонстративно подчеркивая всю мучительность творческого процесса, что сродни потугам роженицы.
      – Мальчик может уговорить девочку двумя путями, – сказал Константин Петрович. – Во-первых, он может купить доверчивую девчонку, как это у нас теперь говорят, развести на любовь. То есть заставить ее поверить в то, что дико любит и готов жениться.
      – Ну уж! – недоверчиво воскликнул Владислав. – Такая она дура!
      Но ничуть не смутившись, Константин Петрович продолжал:
      – Нет, не дура, а наоборот, расчетливая и даже адекватная, если мальчик ей на пальцах объяснит, что шансов у нее получить приз мало, дескать, ему известно, что руководство сериала и телеканала уже решило дать приз другой, а приз будет только один. Поэтому пятьдесят тысяч, то есть половина от ста тысяч Казановы за секс и дефлорацию, лучше, чем ничего, плюс женитьба и семья, что всегда было мечтой любой девчонки.
      – Ну загнул! – всплеснув руками воскликнул Владислав.
      – А что? – хмыкнула Алина. – Мне нравится.
      – А давайте спросим покупателей в наших магазинах! – предложил Константин Петрович и вдруг, хлопнув себя по лбу, вскричал. – Дурак, дурак, как я раньше-то не додумался?
      Алина и Владислав настороженно поглядели на Константина Петровича.
      – Надо сделать вторую студию, надо сделать вторую студию, – два раза нервно повторил он. – Я найду денег у итальянцев, я найду, и мы переселим всю команду в магазин "До-До", и будет стеклянная витрина, из-за которой покупатели смогут смотреть на участников шоу, хотя бы на кухню и в гостиную к ним.
      – Ну уж! – воскликнул Владислав. – Посреди шоу переселять участников из гостиницы "Космос" к вам на проспект Мира? Это не реально!
      – Тогда с завтрашнего дня… – Константин Петрович сделал многозначительную паузу. – С завтрашнего дня давайте делать съемки в магазине на проспекте Мира, съемки с посетителями, будем брать у посетителей, у покупателей интервью по поводу шоу, что они думают про шансы пар, про шансы сговора. Про шансы последней девственницы? Расходы на это… – он выделил слово "это". – Расходы на это я выделю из нашего местного бюджета, а насчет переезда шоу из "России" в магазин "До-До" на оставшийся игровой месяц я буду разговаривать с итальянскими партнерами. …
      – У меня голова болит от этого "До-До", – сказал Владислав Борщанскому.
      – Мы тебе ее отрежем, – сказал Борщанский, положив Владиславу руку на плечо. – Зачем нам такой главный редактор, у которого голова болит от спонсорских денег?
 

 
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      Пишу…
      Он рассказал мне, о чем он мечтает.
      Либо он больной, либо он…
      Либо он просто несчастный.
      Никто его по-настоящему не любил.
      И даже эта взрослая женщина, которая теперь уехала к своему мужу в Австралию, и ради которой Иван пошел сюда сниматься, она не любила его.
      Я не верю в такую любовь.
      Замкнутое пространство студии обязывает, вынуждает к тому, чтобы либо полюбить, либо возненавидеть.
      А христианская сущность души однозначно определяется в этом выборе в сторону любви.
      Мне трудно удержаться от раздражения в отношении совершенно чуждых мне по культуре Бармалея и Белоснежки, и поэтому я дважды благодарна Ивану, что он научил меня переводить мою раздражительность в юмор.
      Иван.
      Он такой замечательный.
      Он такой тонкий и ироничный. И вместе с тем такой беззащитный.
      Эта взрослая женщина, как ей было не стыдно?
 

 
      – Как тебе было не стыдно? Ты взрослая женщина! – спросил ее Макаров, поднимаясь и поддергивая трусы. – Ведь если брать во внимание вашу разницу в возрасте, то это педофилия с геронтофилией, а если за смягчающее обстоятельство принять твои нежные чувства к нему как нереализованное материнство, то и тогда плохо, потому что тогда это почти инцест.
      Макаров глумился.
      Но Марии Витальевне было не до конца понятно: глумится он, издевается, или ее Макаров серьезен и того и гляди убьет ее.
      И даже когда, поддернув трусы, Макаров запел нарочито дребезжащим голосом, дабы походить на серьезного оперного исполнителя, Мария Витальевна не была до конца уверена: шутит он, или в самом деле ревнует неверную жену так, что готов на радикальные меры. А он пел:
      У Мака-а-арова была жёнушка – он ее любил, Она спуталась со студентиком – он ее убил.
      И в землю закопал.
      И надпись написал, что!
      У Мака-а-арова была жёнушка – он ее любил…
      Но день прошел, а Мария Витальевна покуда еще была жива.
      – Слушай, – всплеснув руками. спохватилась Мария Витальевна. – А я ведь тебе на двадцать третье подарок приготовила.
      – Подарок? – оживился Макаров. – Подарок – это хорошо.
      Макаров прекратил петь и, встав перед большим зеркалом, принялся пытливо изучать какой-то маленький прыщик, вытягивая и выгибая при этом шею, потому что прыщик был ему плохо виден.
      – Подарок? – в задумчивости повторил Макаров. – Я считаю, что делать подарки в преддверии своего, более значимого праздника, каким женщины всегда считали и считают свое восьмое марта, – это настоящая провокация.
      Он наконец-то выдавил свой прыщик и теперь отправился в ванную за йодом.
      – Дарить подарки мужчине на двадцать третье февраля, – уже из ванной комнаты кричал ей Макаров. – Это провоцировать мужчину на более дорогой подарок к восьмому марта, а вовсе не проявлять внимание к мужчине.
      Он прижег-таки свой прыщик и теперь стоял посреди их огромной гостиной, словно артист разговорного жанра на сцене, стоял и исполнял свой концертный номер – монолог.
      – Вообще, подарки – это некий пережиток неосознанного прошлого, – вдохновлено говорил Макаров. – И нелепость, и все сопутствующие неудобства, возникающие при исполнении этого глупого обычая, зачастую вместо ожидаемых радостей приносят только разочарования. Потому что человек хотел совсем не того, что ему подарили, а ему приходится изображать на лице счастье, принимая совсем ненужную ему вещь.
      А если человек при этом плохой актер, то сцены выходят тягостные для всех – и для дарителей, и для одариваемого. Понимаешь?
      И не дождавшись от жены ответа, Макаров продолжил рассуждения:
      – Вот командование в армии, на флотах и у нас в любимых органах, в смысле в конторе, там от этого не избавились совсем, но унифицировав систему, добились того, что никому никогда не обидно и не возникает неловкости. По мелочи дарят часы. По-крупному дарят пистолет с гравировкой. А на флоте еще и поросенка жареного подносят. А пистолет разве бывает человеку не кстати?
      Мария Витальевна молча ждала, покуда ее муж не закончит своего выступления. И дождавшись паузы, глубоко вздохнув, сказала:
      – Извини, пистолетов в свободной продаже не было, я тебе галстук красивый купила и застежку к нему – золотенькую…
      Макаров развел руками, тоже вздохнул и сказал, примирительно:
      – Ну, давай, показывай!
      Вообще, галстук с застежкой они выбирали вместе с Энн Дивенлоу.
      И было это так:
      Неделю назад они вместе с Энн ехали с корта в полюбившийся им обеим ресторанчик – ту хэв э ланч…
      На третью неделю их знакомства Энн стала казаться Марии Витальевне такой сердечной, такой близкой. И кто это выдумал такую глупость, будто англо-саксонки холодные стервы? Может и правда, в постели они не такие чувственные, как испанки или негритянки, ведь ходит по просвещенной Москве такой анекдот, что русский турист не нашел разницы между мертвой француженкой и живой англичанкой, но Энн Дивенлоу была очень эмоциональной и сердечной. Они даже плакали вместе пару раз, обнявшись, словно сестры. Когда Мария Витальевна рассказывала о смерти и похоронах своего отца, и когда сама Энн рассказала о том, как на мотогонках в Аделаиде насмерть разбился ее брат Дэнни.
      В общем, они ехали с корта в их любимый ресторанчик. Энн была за рулем своего кабриолета, и зной февральского лета Южного полушария развевал локоны их волос.
      Две красивые дамы в красивой машине. Одна светленькая в темных очках и красной газовой косынке, а другая темная шатенка с белым шарфиком. Картинка, да и только!
      Диск-жокей модного радио "Кенгу-мьюзик" что-то лопотал между очередным хитом вечной австралийской красотки Кайли Миноуг и крутым рэп-шлягером "Бисти Бойз", и вдруг Марию Витальевну как током пронзило.
      – Двадцать третьего февраля концерт будет? – переспросила Мария Витальевна.
      – А? Я не расслышала, – не поняла Энн. – Ты о чем?
      – Да это ди-джей сказал, что концерт Кайли Миноуг в Сиднее будет двадцать третьего.
      – Ну и что? Ты хочешь пойти на эту маленькую сучку? – хмыкнула Энн.
      – Да нет, просто я вспомнила, что у нас в России двадцать третье февраля – это национальный праздник всех мужчин и мне надо что-то купить мужу, потому что это праздник двойного значения, это праздник военных мужчин…
      Энн тогда очень оживилась и предложила подойти к вопросу приобретения подарка самым и самым серьезным образом.
      Уже в ресторанчике, Энн подробно выведала у Марии Витальевны всё, касаемо того, как и что дарят в таких случаях.
      – Завтра мы поедем делать шоппинг! – сказала Энн, подводя итог их ленчу. – Завтра в три я заеду за тобой, и мы отправимся в магазин, где есть все для любимого мужчины.
      До трех завтрашнего дня Энн предстояло передать в посольство заказ на гаджет, чтобы стандартное микрооборудование прослушки было вмонтировано в заколку для галстука и в сам галстук. Специалисты в посольстве проделали эту работу за три часа. Потом в специальном явочном бутике агент Кристли должен был сыграть роль услужливого продавца, способного посоветовать двум молодым дамам купить именно ту заколку и именно тот самый галстук. …
      – Ну как? Тебе нравится? – спросила Мария Витальевна, когда вынудила мужа надеть новую сорочку с костюмными брюками и повязать галстук с подаренной заколкой – Нравится?
      – Нравится, – покорно ответил Макаров.
      – Наденешь завтра на приём в посольстве? – спросила Мария Витальевна.
      – Надену, – ответил Макаров, целуя жену в ухо. – И в этом жесте своем продемонстрирую супружеское примирение, как с подвесками в трех мушкетерах…
      И Макаров весело подмигнул жене.
      Выдежрки из дневника участница риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Мне любой стиль одежды подходит. Кто врубается, тот поймет, что это круто! Вот Белоснежке лучше подходит винтаж, а Русалочке ближе романтический или на худой конец неохиппи. Это все не особенно по приколу, чем больше стилей тебе походит, тем прикольнее. Вот Нежка выглядит в джинсах с заниженной талией, как дурочка:
      – Переоденься, родная, ты посмотри на себя, у тебя же пузо неприлично торчит, – говорю я ей.
      А она обижается:
      – Ну и что, мне кажется, это сексуально.
      Мне прикольно:
      – Нежка, блин! Да ты чего? Мы же тут наоборот, типа, не должны провоцировать сексуальных движений со стороны парней! Как же миллион? Вот, например, в Америке, я слышала, вообще хотят запретить джинсы с заниженной талией, чтоб насилия меньше было.
      – А при чем здесь это?
      Да уж, вообще эта Белоснежка тупая!
      – Да, блин! Считается, что женщина, если она сексуально выглядит, то своим видом провоцирует мужиков!
      Алочка нас хоть в этом поддержала, засмеялась:
      – Ну, законы в основном мужчины придумывают, вот и пытаются под себя копнуть.
      А Белоснежка скорчила задумчивую гримасу и таким притворным голосом и говорит:
      – Да, из-на-си-ло-ва-ни-е, наверное, это ужасно!
      Так вот и произнесла по слогам "из-на-си-ло-ва-ни-е", с такой скрытой страстью.
      Я снова прикололась:
      – Эй! Подруга! А ты не склонна к мазохизму, случайно? Ты так смаковало это словцо, типа, очень этого ждешь!
      – Да ты что! – Нежка руками замахала, покраснела. – Это, должно быть, ужасно!
      – Да уж, ничего приятного, – сказала, а у самой так на сердце тяжело сделалось, я быстрее к шкафу подбежала, чтоб зрители ничего такого не заметили, тон пободрее сделала и как ни в чем не бывало сказала. – Главное в этом деле, ну, если насильник-маньяк на тебя нападет, расслабиться и получать удовольствие.
      – А ты откуда знаешь? – раздался голос Барлея.
      Упс! Я и не заметила, как он зашел! Черт бы его побрал!
      – Я откуда знаю? Да мне говорили!
      Никто не заметил депрессняка, накатившего на меня из-за этой темы. Барлей (вот идиот!) начал кричать дурным голосом:
      – Белоснежка! Я страшный Бармалей! Я доктор Лектор! Я сегодня ночью приду к тебе!
      А Нежка хохотать принялась. Черт побери! Тут еще Серый притащился:
      – Чё это? Об чем это вы тут базарите?
      – О насильниках! – сквозь смех ответила Белоснежка.
      – Насильники, типа, требуются? Это можно! Тока вот за изнасилование – дадут стольник или нет вот, блин, непонятка!
      – Дадут, дадут! Но чуть поменьше, – ржал Бармалей.
      – А сколько?
      – Лет десять, или пятнадцать!
      Так мне стало плохо! Я убежала в ванную, чтобы никто не заметил моего печального лица.
      В ванной я встала под душ – полегчало. Вода вроде как смыла неприятные воспоминания, которые нахлынули вдруг на меня. Я быстро пришла в себя, глупость какая! Странно, и что это на меня нашло? Все же очень хорошо! Я на ТВ скоро стану известной и все такое прочее…
      Вот тогда в ванной мне в голову и пришла одна штука. Карабас-то у нас не простой!
      Сынок гендиректора всего "Норма ТВ"! Так-то он очень хороший парень, а самое главное, надежный, вроде, благородный и правильный. Вот отличная кандидатура для замужества. Почему бы и нет?
      Вау! Это идея! Ясно, что он к этой Алке неравнодушен, но все это можно поправить.
      Как? Очень просто! Камеры да это дурачье, Серый с Бабасом, мне помогут! Если мне переспать с Карабасом, то вся страна будет в свидетелях! А дальше – ребеночек, уж я постараюсь насчет этого, забеременею. Ну, а потом и свадьба! Куда ж Иван денется, с его правильностью и порядочностью? Пофиг, даже если и в жены не возьмет, все равно, деньгами уж точно обеспечит молодую маму.
      Я посмотрела в зеркало – депрессняка как не бывало!
      Все о"кей! Белоснежку надо настроить на то, чтоб она побыстрей ложилась с Бармалеем, все к этому идет. А Серому надо устроить промыв его пыльных мозгов.
      Пусть осбенно не выступает, надоел со своей тупостью. Вау! Вообще все очень здоровски складывается. Только бы эта Алочка мне дорожку не перебежала вместе со своими Данте и прочими прибамбасами!
 

 
      Алина Милявская увязалась-таки с Константином Петровичем, поехала с ним в "Кемпински" встречаться с Джованни и Серджио, представителями холдинга, в который помимо "Молодежной одежды Бель – Еттон" входила еще и сеть магазинов "До-До", московским отделением которой и управлял Константин Петрович.
      Вообще, Константину Петровичу навязчивые приставания Алины давно были в тягость.
      Он давно уже жалел о той своей проявленной полгода назад слабости, когда после какой-то презентации в "Метелице" не смог решительно пресечь поползновений этой развязноватой и полноватой женщины, положившей на него тогда свой глаз, сильно залитый виски с текилой, которые обильно подавались на том банкете.
      Воспоминание о той ночи, что последовала за двумя медленными танцами, во время которых Алиночка висела на шее Константина Петровича, кроме брезгливо-рычащего звука "бр-р-р", сопровождаемого характерным подергиванием плеч, как у искупавшейся собаки, когда та стряхивает с себя капли воды, ничего иного не вызывалоу Константина Петровича.
      А вот Алина Милявская, переспав с шефом московского отделения "До-До", решила что имеет теперь какие-то права считать себя его близким другом, на том хотя бы основании, что провела с ним не только ночь, но и утро следующего дня, во время которого то неглиже, то дезабилье ходила по большой четырехкомнатной квартире на Малой Бронной, за которую итальянцы платили пять тысяч долларов ежемесячно.
      Теперь вот навязалась воочию поглядеть на этих итальянских чудаков.
      Спьяну Алине показалось, что итальянский язык – очень простой язык.
      – ДиреттОре коммерциАле де ля канале теливизьоне "Норма", – представлялась Алина, по очереди протягивая руку для поцелуя сперва Серджио, а потом Джованни.
      – Сеньора парларе итальяно? – изумленно выгибая брови, спрашивали итальянцы.
      – Си, сеньоре, фасиле парларе, престо, престо, – хохоча отвечала Алина, своим вульгарно-проституточным смехом вызывая у Константина Петровича судорогу скул.
      Он уже трижды пожалел, что взял Милявскую на эту встречу.
      Однако, как ни странно, Милявская явно глянулась Серджио.
      – Сеньор Боччини любит толстожопых русских проституток, – пояснил Джованни, наклоняясь к уху Константина Петровича.
      – Но сеньора Милявская не проститутка, – возразил Константин Петрович, заранее отводя от себя обвинение в нарушении делового этикета в общении не просто с партнерами, но с членами совета акционеров, старшими партнерами, даже боссами.
      Он не в шутку боялся, что рассерженные итальянцы упрекнут Константина Петровича в несерьезности – эка! Приволок на деловой бизнес-ужин без умолку хохочущую шлюху!
      – Она не проститутка, – настаивал Константин Петрович. – Она наш телевизионный промоутер, она коммерческая директриса телеканала "Норма"! Наши магазины "До-До" рекламируются по их телеканалу…
      – Все равно, – кивал Джованни, улыбаясь похотливой улыбкой школьника. – Сеньор Боччини любит толстожопых промоутерш с телевидения.
      В общем, Милявская в этот вечер спасла Константина Петровича от разноса за плачевное состояние вверенной ему сети магазинов за плохую организацию торговли, за безобразную отчетность и за отвратительные, по мнению проверяющих, экономические показатели…
      С утра, покуда Константин Петрович был на телевидении, Серджио Боччини сидел в бухгалтерии "До-До" и изучал бухгалтерские отчеты, а шофер Константина Петровича тем временем возил другого итальянца, Джованни Росси, по магазинам: на Проспект Мира, на Ленинский проспект, на Кутузовский, на Ленинградский – по всей сети.
      Впечатление у обоих проверяющих сложилось печальное.
      На ужин в "Балчуг-Кемпинский" они ехали злые-презлые, готовые вместо лососины и креветок сожрать самого директора московской сети, причем живьем.
      Но тут появилась она – сеньора Милявская.
      Алина так задорно и так развратно хохотала!
      И так при смехе тряслись ее большие груди, что Серджио Боччини решил отложить разнос, который он приготовил Константину Петровичу, до завтра.
      И вот во второй раз Алина отправилась на служебную квартиру на Малой Бронной.
      Только на этот раз не с Константином Петровичем, а с итальянцем…
      Да не с одним итальянцем, а с двумя!
      И спать улеглась с обоими.
      Спасла она дуралея Константина Петровича.
      Отвела громы и молнии, заземлила, расслабила.
      Сняла напряжение.
      И наутро, когда оба сеньора за завтраком имели счастье любоваться Алиной, неглиже дефилирующей на фоне московского заснеженного пейзажа, открывающегося из огромных окон старой купеческой квартиры на Малой Бронной, горячего пару для наказания нерадивому директору московской сети уже и не осталось. Весь пар в любовь вышел.
      Спасла Алина Константина Петровича, выручила.
      А с утра, соблюдая свои интересы, Милявская потащила сеньоров не в магазины "До-До", а на телевидение, хвастаться рекламным шоу "Последняя девственница". …
      Врио, завидев итальянцев, многозначительно оттопырил два больших пальца на обеих руках. Константин Петрович уже звонил ему и Борщанскому, рассказав о вчерашнем блиц-криге, который выиграла мадам Милявская, заманив итальянскую пехоту на заснеженные русские просторы да на бескрайние в переносном смысле поля подушек и простыней.
      А Борщанский, тот даже позволил себе пропеть.
      Правда, по-русски, чтобы итальянцы не поняли,
      – Однажды четыре сеньора
      Поймали одну сеньориту,
      Втащили ее на холмино
      И стали ее прошкваренто!
      При этом Борщанский встал в позу, заложив одну руку за спину, а другую подняв над головой, как это делают испанские тореадоры…
      Встал и пропел припев:
      – Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та!
      И ножками потопал, как тореадор…
      Алина не видела, она была занята показом студии.
      – Ах, как это интересно, – цокая языком и закатывая глаза, приговаривал сеньор Боччини. – Вам удалось схватить самую суть молодежной рекламы.
      – В Италии вы бы стали самым высокооплачиваемым телепромоутером, – вторил старшему товарищу Джованни Росси. – Ваше шоу – потрясающая тема для рекламы нашей одежды и наших магазинов.
      И говоря эти комплименты, восхваляя интеллектуальные качества Алины Милявской, вознося оды ее деловой хватке и профессиональной сметке, оба итальянца не сводили глаз с ее бедер, с играющих под платьем трепетных частей.
      Пар в котлах уже снова накапливался и желал найти выхода.
      Сеньоры синхронно подумывали о вечере на служебной квартире.
      Разнос директору московской сети магазинов откладывался на неопределенное время, потому что завтра утром господам надо было ехать в Шереметьево.
      Аривидерчи, Моска! ….
      Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого волка Вообще, Бармалей мне сильно-то не мешал. Он по началу на меня резво так наезжал, но когда стало понятно, что есть места, где камера нас не засекает, я быстренько с ним разобрался. Улучил момент, поймал Бармалея, когда никто не видел, надавил ему на кадык, так что он на морду чуток покраснел, и молча так на него посмотрел.
      Взгляд у меня тяжелый и серьезный. Бармалей после этого дня два ходил как опущенный, не говоря уж о том, чтобы у меня под ногами путаться.
      А вот с Карабасом-Ваней разобраться так легко не получалось. Скользкий он, блин, какой-то. Так просто за кадык не прихватишь. Мне что? Мне просто Танька-Шапка намекнула, что этот Ванька, он гендиректора сыночек. Танька, вообще, ушлая девка, сказать-то сказала, да так неконкретно, обтекаемо, типа, что сама догадалась. Я Карабаса подловил как-то на местечке, где камеры не секут, спрашиваю:
      – Ты питбулей любишь?
      – В каком смысле? – спрашивает, и смотрит на меня нагло.
      – А в том смысле, что у меня питбуль. Любит он блатными шеями хрустеть.
      – Не понял.
      – Все ты понял! Повторить?
      – Повтори, пожалуй, я, правда, не понял, о чем ты.
      – Любит, говорю, мой питбуль шеями директорских сынков хрустеть. Врубаешься?
      – Да теперь врубаюсь, – отвечает Карабас. – Только это для меня не аргумент. Ты, Вова, если на моего отца намекаешь, на его положение во всем этом, тогда ты – зря. Я сам по себе. – И нагло на меня смотреть продолжает. Понятно, как он сам по себе! Я ему в тот раз больше ничего не сказал, но, ясно, осадок у меня от этого разговора остался. Неприятный осадок…
      Как, блин, доставал этот режиссер! Заставлял меня перед камерой карячится.
      Переодевать их шмотки туда-сюда. Как сигнал, так стаскивай с себя все и переодевайся по новой.
      Я говорю Владу:
      – Достали вы меня своими шмотками. Вон пусть Карабас с Бармалеем переодеваются по двести раз перед камерами, а мне это дело не по кайфу! Вы мне тренажеров не принесли, как я просил. Музыку, какую я люблю, нельзя включать громко!
      Материться тоже нельзя! Короче, я блин, переодеваться не буду.
      Влад морщиться начал, недовольным тоном сказал:
      – Черт тебя подери, Вован! Вот если бы рейтинг у тебя поменьше был, то я тебя вышиб бы с шоу сразу, без разговоров. Но зрителей ты цепляешь, объясняться придется перед зрителями, куда ты делся!
      – Ну вот! Короче, решили тогда. Я карячиться штаны туда-сюда снимать-одевать не буду. Пусть вон Бармалей на себя возьмет переодеваний за меня. Я с ним договорюсь.