Роман
 

Предисловие издательства

 
      Таня Середа, известная телезрителям как Красная Шапочка или Шапо, персонаж популярного риэлити-шоу, показанного в минувшем году телеканалом "Норма Ти-Ви".
      Это очень резкий и даже радикально резкий и острый продукт современной молодежной культуры. Классик отечественной сатиры, Аркадий Райкин, говорил про таких как Таня: "пить, курить и говорить он начал одновременно". Говоря про Таню можно только уточнить: писать романы, любить мужчин и пробовать легкие наркотики она начала еще пребывая в самом нежном возрасте. Как же тогда она попала на шоу "Последняя девственница?" задаст законный вопрос пытливый читатель. Но в этом-то как раз и проявился недюжинный талант Тани – попасть туда, куда попасть было невозможно. Если верить Льву Кассилю, даже в истории Ватикана есть темные моменты, когда год или два Папой Римским была женщина… И надо думать, если это в самом деле имело место, то та женщина была несомненно незаурядной личностью.
      Именно такой видится издательству "КапиталЪ" и представляемая писательница – Таня Середа – или девушка с ником Шапо из риэлити-шоу "Последняя девственница".
      Читайте.
      Читайте и изумляйтесь, как изумились мы, когда к нам в редакцию пришла эта девочка из города Великие Луки. Пришла и принесла свой первый роман с таким смешным названием "Тормоз".
      Итак, издательство "КапиталЪ", телеканал "Норма Ти-Ви" и сеть магазинов молодежной одежды "До-До" представляют роман Татьяны Середы – ТИПА ЛЮБОВЬ.
 

 
      Великие муки.
      Братану Кольке деды в армии отбили почки.
      Теперь он мочится по ночам под себя и не ходит на работу.
      Сидит у мамки на шее.
      Получает какую-то пенсию, которой только задницу подтереть. В смысле что пенсии его только на туалетную бумагу хватает. А она нам, кстати, и не нужна, да мы ее отродясь и не покупали бумаги этой. Потому как у нас с мамкой удобства на улице, сортир-с-с…
      Так вот, братан Колька, он старше меня на четыре года, он мне в детстве Гашека вслух читал и все прикалывался, хохотал. И запомнилось там мне место одно, где эти придурки чешские, чтобы в армию не идти, комиссию хотели обмануть, под сумасшедших косили, и все как один зазубрили биографию: мать проститутка, отец алкоголик, сестра повесилась, брат отравился…
      Так это не смешно, не прикалывает это меня, потому что это про нас, про семью нашу.
      Мамаша наша с Колькой – простая уборщица и посудомойка. Тарелки намывала в заводской столовой Авторемонтного завода и в заводоуправлении еще убиралась.
      Туалеты драила.
      Папаши у нас с Колькой разные.
      Но мать наша замужем ни разу не была.
      Первый ее сожитель, который мамке Кольку заделал, он от некачественного спирта помер. Мамка рассказывала, он по заводу с похмела шарился, его ханыги какие-то стопорнули, им стремак было непонятную бурду в себя вливать, ну, они на мамкином хахеле и опробовали, спросили: похмелиться хошь? Он махнул стакан да через пару часов и коньки отбросил.
      Потом мамка с моим папанькой сошлась – с таким же алкашом. А откуда другого-то взять?
      Он ей меня, значит, заделал.
      Но я его не помню.
      Когда мне четыре года было, папашку моего поездом раздавило – порезало на куски.
      С какой-то халтуры возвращался бухой в задницу, шел по шпалам спиной к поезду, а воротник поднят, уши шапки опущены – не слышал гудка…
      У мамки потом еще два сожителя было.
      Но она уже от них не рожала.
      Зато последний из них меня девичества лишил, да чуть мне ребеночка по малолетству не заделал!
      Мамка тогда совсем офонарела, стала с тюремными зэками переписываться, типа Белой Лебеди, так это у зэков называется. Ну и приехал к нам один… Вор.
      Ну, отсидевший.
      Моложе мамки на шесть лет.
      Куда ему мамка-то?
      Она в свои сорок на все шестьдесят выглядела.
      А этому, ему самый смак, потому что мамка в столовой работает, она его кормила да приворовывать для него начала, лишь бы только с нею жил.
      Так этот гад отъелся, отоспался после зоны своей, да и девочку молоденькую захотел.
      То есть меня.
      В общем, первым моим гениталием, что я в себе вовсю ощутила, был евонный.
      Мамка потом его прогнала.
      А что толку?
      Плакала-плакала.
      А чё плакать-то?
      Ну не он, так был бы у меня другой какой подонок.
      Потому что Великие Луки – это Великие Муки.
      И нет здесь другой судьбы для девушки, у которой мать судомойка и блядь, а отец вор и алкаш.
      В пятнадцать убежала я из дома.
      Первый раз меня поймали линейный менты, что в поездах ходят.
      Затащили меня в свое отделение.
      Помню…
      Было это на станции Окуловка.
      Затащили и научили, как нужно сосать.
      Практику я сдала им "на отлично".
      Вернули меня мамке.
      А через полгода я уже ученая была.
      Сбежала в Москву и меня уже не поймали.
 

 
      Мои университеты.
      Чем может заработать себе на кусок булки, да на баллон пепси-колы пятнадцатилетняя девочка?
      Если при этом у нее нет никакого образования и родни в большом городе?
      Догадайтесь с одного раза!
      Правильно…
      Вы правильно подумали.
      Сфера сексуальных услуг в Москве распределена по всем социальным полочкам потребительской востребованности.
      Извините за ученую фразу!
      Поясняю:
      Сексуальные услуги – это как еда и алкоголь. Мужикам всегда нужно и то, и другое.
      Только, в зависимости от кошелька, еда и алкоголь бывают дорогими и дешевыми.
      Можно похавать, не выходя из кабины своей ГАЗЕЛи, купив вонючую шаверму у хачика на рынке в Ясенево, запивая ее пивом… и такой обед обойдется в сто рублей. Но если ты уважаемый мэн, солидол с респектом, и тебе дороги и желудок, и кишечник с печенью, то жрать сраную шаверму у хачика ты не станешь, а поедешь на своем мерине в какой-нибудь ресторан, да подороже. И будешь там кушать лососинку на пару или телятинку под французское винцо хорошего урожая. И такой обед уже обойдется не в сто рублей. А в двести долларов.
      Так и с девочками.
      Хочешь получить долгое и классное удовольствие, плати хорошие бабки – получишь рай на земле, тебе и тело красивое покажут, стриптиз, танец живота. А потом и обласкают всего, как шаха персидского оближут и залижут…
      А нету хорошего бабла – и удовольствие будет тебе на триста рублей соответствующее, быстрый перепих в кабине КАМАЗа…
      Девочка пятнадцати лет без красивого бельеца, без манер, без связного владения языком (не говорим уж об иностранном, на своем-то родном только матюгами чешет), без покровительства и без угла на Москве – на что она может рассчитывать? У нее только звериный блеск в глазах, да зубки пока еще целенькие, остренькие и беленькие. И венки на нежных руках пока еще не исколотые…
      На что она может рассчитывать?
      На третий день ее самостоятельных вылазок на панель подберет ее местный бандюган и прекратит ее самодеятельность.
      Сперва сам отдерет во все места, да с дружками поделится. А если ерепениться будет девчонка, накажет жестоко. Может, даже и убъет. А что? Кто ее искать будет?
      Мать, проститутка из Подольска или Великих Лук?
      А потом поставят девчонку к конвейеру.
      Как у Форда в Детройте.
      Три минуты – три болта гайковертом, и следующая машина.
      Так и здесь: час – одна или в бойкий день две посадки.
      На переднем сиденье минет, на заднем сиденье анал и классика.
      Пятьсот – шестьсот рублей в час.
      Из них тебе самой – сто…
      За день как раз на дозу герыча и на булку с баллоном пепси.
      Пять лет так работаешь, а потом без пенсии на кладбище.
      Вернее, на кладбище таких не хоронят.
      Нас в пластиковом мешке в неопознанные и после года хранения – в крематорий.
      Такие, вот, сестренка, университеты московские я прошла и закончила!
      Жанна Д Арк Я посмотрела кино французское, про Жанну Д Арк.
      Мне сутенер наш, Лёша, выходной по болезни разрешил.
      Посмотрела и проревела потом часа полтора.
      Вот девка!
      И я решила, что исправлюсь, только вот смогу на ноги встать – уйду… Уйду от Лёши и найду свою дорожку.
      Мне тоже хотелось кого-то спасать.
      Пусть не Францию, пусть не короля, но обязательно собою жертвуя.
      На третий день, едва температура спала, постирала я вещички, погладила, привела себя в порядок, чтобы не совсем страшилой быть, украла наш девишный общачок – там у нас с девочками что-то около трехсот баксов было на черный день, что мы от Лёши нашего прятали – написала девчонкам записку прощальную-покаянную, да и отправилась к ближайшей станции метро.
      Москва большая.
      Переехать на другой ее конец – это как в другую страну попасть!
      Никто никогда не найдет.
      Как я хочу жить?
      Если бы я училась в школе и мне бы задали написать сочинение на такую тему, то я бы написала два варианта.
      Первый вариант:
      Я не хочу жить вообще.
      Потому что больше всего на свете я бы хотела иметь отца.
      Доброго, веселого, сильного…
      Как на рекламах сыра, фруктовых соков и молока, где семья всегда такая радостная и где папа всегда такой улыбчивый и дочку свою подбрасывает в воздух, а та хохочет… Выпьют все молока семейкой, и папа давай дочку кверху подбрасывать, а мама, вся такая модная, молодая, смотрит и улыбается.
      Я от такой рекламы, наоборот, смотреть теперь на эти соки и на это молоко не могу! Как увижу эти продукты на столе, сразу про рекламу вспоминаю, где папа добрый, сильный и веселый, а мама модная, красивая и молодая… И ведь кому-то достались такие родители. Кого-то ведь и вправду подбрасывали в воздух сильные и добрые отцовские руки?
      А у меня мама в свои сорок выглядит на шестьдесят пять. А отца моего поездом раздавило, когда он пьяный с халтуры какой-то возвращался.
      И никто меня не подбрасывал. И никогда я не хохотала, подлетая ввысь, чтобы упасть в добрые и теплые ладони отца.
      Меня в тринадцать мамкин сожитель иллюзий лишил вместо этого.
      Так что, по первому варианту_ не хотела бы я жить никак.
      Потому что заново не переродишься и не сделаешь так, чтобы в прошедшем твоем детстве появился бы отец. Красивый, добрый и сильный.
      Но я бы написала еще и второй вариант сочинения:
      Как бы я хотела жить?
      Во-первых, если уж не помирать, а продолжать коптить небеса, то жить с музыкой и с цветами. По полной программе!
      Чтобы было у меня всё-всё-всё!
      И квартира четырехкомнатная в центре, и дача кирпичная двухэтажная на берегу реки, с бассейном и со всеми удобствами, как в городской хате. И машин – две, а то и три. Повседневная, потом джип для дачи и еще спортивная с откидным верхом!
      И еще чтобы прислуга была. Слуги настоящие, как в сериале про новых русских! И горничная, и шофер, и дворецкий, и повар…
      И уж если жить, то так, чтобы все завидовали.
      Чтобы так завидовали, чтобы до оскомины в зубах завидовали, чтобы от зависти у всех шею бы сводило так, чтобы не повернуть! Во как чтобы завидовали!
      А для такой зависти надо бы еще, чтобы муж был красавец, типа артиста Певцова. И еще друг мужа, любовник, типа артиста Хабенского.
      Вот тогда бы все эти, у кого в детстве папаша был красивый и добрый, кого в детстве в воздух подбрасывали, тогда бы все эти от зависти обосрались.
      А мне бы от этого стало хорошо.
      Вернее, не совсем хорошо, а чуть полегче, чем теперь. … …
      У каждого человека есть Ангел.
      И у каждого существа тоже…
      Один умный мужик у нас в бане анекдот такой рассказывал, мол, копошатся в куче навоза червяки, и один червяк свою мать-червячиху спрашивает про этот самый навоз, мол, что это, мама? А та ему отвечает: "Это родина наша, сынок". А червяк показывает матери на муху навозную, что кружит над кучей, и спрашивает: "А это что?" "А это – Ангел", – отвечает червячиха.
      Дурной анекдот!
      Но смысл в этом анекдоте есть.
      Моим Ангелом могла оказаться такая же навозная муха, как и я сама…
      Она им (или ею) и оказалась.
      Потому что у каждого человека есть свой Ангел.
      Ее звали Марго.
      Маргарита Александровна.
      Она вычислила меня.
      Опытным взглядом вычислила, как рентгеном пронизала, когда флюшку с узкой груди снимают, и все сразу поняла, какого я поля ягода.
      – Хочешь жизни нормальной и чистой? – спросила меня Марго.
      А кто же не хочет?
      Вот и стала я жить на ее даче и работать чем-то или кем-то вроде горничной с некоторыми особыми правами и видами на повышение. Как бы стажеркой и кандидаткой в домоводительницы.
      – Ты моя маленькая хозяйка, – говорила Марго, щипая меня за сытую, отъевшуюся за три месяца на ее харчах щеку.
      Марго была, судя по всему, еще той самой проституткой, про которых легенды при советской власти, при коммунистах ходили, они-де только с иностранцами и только за валюту. Прошла моя Марго, надо полагать, и огонь, и воду…
      А когда бизнесом разрешили заниматься, она все свои накопления в дело вложила.
      Был у нее мужик, Алексей Иваныч… За ним она как за каменной стеной была. Но убили того Иваныча лет пять тому назад.
      Теперь Марго вся белая, пушистая и в шоколад упакованная!
      Бизнес ее – совершенно легальный, рекламное бюро, студия компьютерной графики, гостиница, парикмахерская-салон красоты и еще какая-то хрень.
      Денег у Марго до хрена и больше.
      Сама на огромном джипе размером с двухкомнатную хрущевку да в шубах. Да в брюликах…
      Взяла меня к себе.
      Надо, говорит, надо начинать добрые дела делать, а то потом поздно будет, когда помрешь…
      Марго, вообще, много умных вещей говорила.
      Мудрая она!
      Потому что с огромным количеством умных и богатых мужиков переспала.
      Наверное…
      Марго вот спрашивает:
      – А знаешь, чем отличаются эти, из хороших семей, от тебя?
      Я молчу, только плечиками пожимаю.
      – Они книжки читали – и про жизнь из книжек знают, а ты через все это сама, своей шкурой прошла.
      Я киваю…
      – Так у кого закваска крепче? – спрашивает Марго.
      – Не знаю, – отвечаю я.
      – Дура ты, – хлопает меня ладонью в лоб Марго. – За одну тебя, такую, какая ты есть, я и пятерых из благополучных семей не дам! …
      Из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Между Алкой и Бабасом точно что-то происходит. Если раньше у них просто был обычный треп, то последние дни я по их глазам вижу, что между ними что-то серьезное рождается. Это сразу можно определить – интуиция. Раньше они общались, как одноклассники, которых за одну парту учительница заставила сесть, а сейчас уже нет. У обоих глаза блестят, улыбаются… Плохо дело! Я немного запуталась в происходящем. Это что же получается – ученая Алка у меня из под носа парня уводит? Перспективного, на которого я очень рассчитываю, парня. А он, что же?
      Чем он думает? У них же все идет к тому, что вот-вот они в постель запрыгнут.
      – Слушай, – спросила я у Нежки. – Ты ничего не замечаешь между этими двумя?
      – Кем? – переспросила Нежка. Ну совсем дура! Вообще, кроме своего Бармалея, ни фига не видит.
      – Ва-ау! Ну ты даешь! Между Алкой и Бабасом!
      – Да не знаю. Ничего особенного. И так же ясно было, что они друг к другу неравнодушны.
      – Слушай, ну неужели эта Алка может казаться сексуальной.
      – Да не знаю я! Не знаю! – заладила как дура Нежка. – Я ж не парень, чтобы знать сексуальная она или нет. Как мне кажется, она очень симпатичная. Вот и флаг им в руки.
      Очень мне все это не нравилось… Но ни фига не поделаешь… Остается только ждать, когда Барабасу эта Русалка надоест. То, что она при камерах в постель с ним все-таки не запрыгнет, мне кажется очевидным…
 

 
      Утром, проснувшись с сильного похмелья, Борщанский-старший подумал, что теперь ему настала пора жениться и завести детей.
      Самая пора.
      Когда он был студиозом, когда учился на младших курсах университета и когда ему приходилось с утра тащиться на лекции, каким несчастным он тогда считал себя! И как он себя жалел! И мечтал стать таким крутым, иметь такую должность и работу, чтобы никогда не надо было таскаться в офис к девяти.
      – А вообще, человек в своей жизни обязательно обретает то, о чем мечтает, – со скрипом ворочая пропитанными виски мозгами, думал Борщанский.
      И иметь детей – эта идея воистину достойная похмелья.
      Только с похмела эрекция на деторождение и затачивается!
      С жалкою ухмылкою, от боли в голове, Борщанский подумал, что семя инстинктивно просится наружу, чуя предгибельное состояние организма. Поэтому-то с похмелья и хочется неосознанно заняться продолжением рода. Это как у окольцованного по коре дерева – все соки в семена!
      Борщанский прошлепал босиком в холл.
      На стеклянном столике с колёсиками стояло несколько бутылок. Борщанский взял высокую с красной этикеткой, на которой весело вышагивал куда-то англичанин в цилиндре и белых лосинах… Поставил "Джонни Уокера" на место, взял стакан, налил боржома.
      Пузырьки углекислоты ударили в нос…
      Завести детей?
      Именно!
      Новых.
      Как цыган из анекдота, который глядя на грязных, немытых детенышей своих, задается вопросом: этих отмыть или новых сделать?
      Иван…
      Ивана отмыть?
      Уже не получится.
      Иван всё ему выкатил – все счета, все претензии, все обиды свои.
      А как же быть с заповедью: чти отца своего?
      Борщанский налил еще немного боржома.
      Надо…
      Надо бы жениться.
      Уже сорок два.
      Генералы царёвы в этом возрасте самыми презентабельными женихами были.
      С войн возвращались, обжалованные и пожалованные вотчинами и орденами.
      И брали самых молоденьких да породистых.
      Суворов вон свою "Суворочку" взял, когда ему за пятьдесят было, а ей едва восемнадцать. Да родил с нею сына Аркадия.
      Потом, правда, поручиком уже, Аркадий в походе при переправе утонул. Сам-то генералиссимус Суворов еще жив был…
      Так что же держит?
      Почему не попытать личного счастья еще раз?
      Жениться да стать отцом.
      Был один раз плохим отцом, теперь стать хорошим.
      Еще говорят, будто плохие отцы потом становятся хорошими дедушками.
      Но Борщанскому не хотелось быть дедушкой.
      Ему вдруг захотелось быть молодоженом и молодым папашей.
      Бывает, случится такая прихоть с сильного похмелья!
      Только вот с кем?
      Взял и набрал вдруг номер Анны Захаровой.
      Подруги покойного Мигунова.
      Как не утешить?
      А она и не скорбит, поди…
      Сейчас трубку снимет, возьму, да и скажу напрямик: давай заведем детей!
 

 
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      Иван лёг ко мне на кровать, и, нырнув головой под простыню, прошептал мне на ухо:
      – Давай заведем детей.
      Видел бы он мою улыбку!
      Но я лежала спиной к нему и улыбалась молча.
      И потом, справившись и согнав улыбку, чтобы и голос не выдал моего настроения, я возразила ему, мол, я пришла, чтобы получить приз, а это значит, сам понимаешь…
      Иван совсем приник к моему уху и прошептал: "А зачем тебе приз"?
      Я повернулась к нему удивленная, ведь мы говорили с ним об этом и не раз.
      – Для отца, я же говорила, я хочу заработать этот приз для отца.
      И тут Иван сказал: "Твой отец умер". Его похоронили две недели тому назад. …
      Исчезновение Алочки-Веры с двух трансляций шоу зрители заметили сразу. И сразу начались звонки. И самое главное – в интерактивной игре, что Алина с Константином Петровичем затеяли в магазине "До-До" на Проспекте Мира, тоже сразу назрел бунт покупателей.
      – Да мы на нее самые большие ставки делали! – кричали болельщики.
      – Верните нам Русалочку!
      – Предъявите народу последнюю девственницу-интеллектуалку!
      – Мы хотим Русалочку-Алочку!
      – "Норма", кончай халтуру!
      Возле магазина даже образовался пикет с плакатами.
      И пикетчики грозили пойти в Останкино.
      – Верните Русалочку, или хуже будет! – кричали пикетчики.
      – Надо что-то делать, – звонил Борщанскому встревоженный спонсор. – Надо вернуть эту Русалку, чтоб ей ни дна ни покрышки, а не то мне всю торговлю в магазинах сорвут, весь план к черту!
      Борщанский и без этого звонка знал, что без Русалочки рейтинг передачи сильно покатится вниз.
      Но Вера ушла из студии и сказала, что на передачу больше не вернется.
      Силой ведь удержать ее никто бы не смог!
      Юрист "Нормы" попытался было позвонить Верочке, мол, в пункте "ответственность сторон" есть параграф, по которому Вера должна будет заплатить каналу неустойку в триста тысяч долларов за срыв программы.
      Но Вера на это просто и трезво и без слёз истерических ответила, попробуйте-де, попытайтесь только, суньтесь в суд с вашим иском, ни один суд не признает его, потому что форсмажорные обстоятельства более чем… И суд, хоть и бесстрастный, но тоже примет во внимание, что вы не донесли до меня известие о кончине отца. И это еще бабушка надвое сказала, кто кому будет неустойку платить – я вам, или "Норма" мне миллион?
      Решили, что пока телезрителям скажут, что Русалочка заболела.
      А ушлые желтые папарацци уже роем навозных мух вились возле входа в гостиницу, где "Норма" арендовала студию.
      – Ведь узнают Верочкин адрес, что делать будем? Катастрофа! – бормотал Борщанский.
      Константин Петрович молча теребил подбородок.
      Алина Милявская – та от нервов даже пятнами пошла.
      – Ну, уволим мы за бездарность врио нашего, Владислава, – в слух рассуждал Борщанский. – Горю-то нашему это ведь не поможет.
      – Её только Иван может уговорить, – отозвался из своего угла Владислав. – А Ивана уговорить можете только вы…
      И все посмотрели на Борщанского-старшего.
 

 
      Мария Витальевна решила показаться специалисту.
      Надо же!
      Здесь в Австралии – русский врач гинеколог. И какое счастье: этот врач еще и женщина, причем бывшая москвичка, не забывшая еще родной речи и русских обычаев.
      На втором приеме они уже сдружились, а на третьем были как родные.
      Мария Витальевна к Мире Давыдовне с подарками приехала.
      За визит, оно само собой, сто австралийских долларов, но подарки – это уже от чистого сердца по московской привычке.
      Мира Давыдовна еще в советские времена была заведующей женской консультацией на Войковской. А в начале горбачевской перестройки, когда все вдруг стали бояться погромов, сын Миры Давыдовны Боря взял ее и перевез сюда, в Австралию. Боря математик и программист, он быстро адаптировался, на ноги встал, женился на местной. И Мира Давыдовна – сперва потихоньку, сперва кабинетик маленький с креслом гинекологическим да с клиентурой исключительно из русских эмигрантов, а потом в гору, в гору, пошли дела. Теперь свой большой кабинет на Кромвелл Лэйн, медсестра, администратор, доктор-ассистент, реклама в газетах, клиентура…
      Но особенная любовь именно к русским клиенткам сохранилась.
      – Ах, зачем вы, Машенька, – принимая пакет с гостинцами, говорила Мира Давыдовна.
      – Посидите, я сейчас ваши анализы найду, а потом мы с вами еще и чайку попьем, какие же мы будем тогда москвички, если без чаю? Знаете, это про нас в старину говорили: московский водохлеб…
      Мира Давыдовна поведала радостные новости.
      Беременность протекает пока нормально, десятая неделя. Самая пора на ультразвуке смотреть.
      – Какая вы умница, Машенька, что решились, столько лет замужем и без детей, – приговаривала Мира Давыдовна. – И наплюйте на все эти предрассудки, что в вашем возрасте-де уже поздно, никогда не поздно и всё будет хорошо, уверяю вас. Ляжете в клинику за месяц до сроков, побережетесь, а там доктора помогут, и природа ваша московская тоже не подкачает. Вон какая вы красавица у нас: бедра крутые, животик-загляденье, грудь – натурально двойню выкормить можно! Счастлив муж, такую жену имея.
      – Имея, – повторила Мария Витальевна и вдруг рассмеялась.
      – В Москву рожать-то полетите? – спросила Мира Давыдовна, не отрывая глаз от монитора. – Помните одно, после четвертого месяца такие длительные перелеты вам уже противопоказаны будут, так что если возвращаться, то сейчас, или уже тогда здесь рожайте…
      Мария Витальевна улыбаясь, глядела на Миру Давыдовну. Немолодая, даже пожилая уже московская еврейка с усиками, на Фаину Раневскую чем-то похожая, и так забавно она за компьютером смотрится, как-то не кореллируя, как из разных, что ли, эпох, с этим современным прибором.
      Мира Давыдовна сама наливала чай.
      – Знаете, Машенька этот анекдот про секрет старого еврея? – спросила Мира Давыдовна, левой рукой придерживая крышечку совершенно московского фарфорового чайничка. – Старый еврей, умирая, открыл детям секрет крепкого чая: не жалейте заварки, он им сказал, заварки не жалейте.
      Мария Витальевна вежливо хихикнула.
      – Вы конфетки, конфетки берите, деточка, – приговаривала Мира Давыдовна. – Вам теперь все можно, чего организм ни попросит, вас теперь двое, вы и ваш маленький в животике. Так что прислушивайтесь к своим позывам и капризам, и если чего-то неожиданного вдруг захотите, селедочки там, или шоколаду, так это не ваш каприз, а его каприз, маленького, значит, это ему селедочки хочется и шоколаду. Я когда Боренькой беременная была, я все пива хотела горького. Никогда до этого и после в рот пива не брала, а тут хочу и ничего с собой поделать не могу! Вот стаканчик в день пива и принимала, как лекарство…
      Мария Витальевна маленькими глоточками пила чай и глядела как на мониторе компьютера автоматически меняются картинки с пейзажами. Совсем не австралийскими пейзажами, а с русскими – подмосковными.
      – Это дача ваша? – догадалась Мария Витальевна.