или
      Show Must Go On
      Модный роман "And all I got to do is – act naturally" Ringo Starr "Help", 1965
 

 
      – Папа, а что такое риэлити-шоу?
      Девочка была забавной. Она была настоящей непоседой и все копошилась, перебирая какие-то свои детские сокровища, все ползала по родительским подолам и коленям, перебегая то от мамы к папе, то снова к маме, и все терзала и истязала обоих счастливых родителей своими беспрестанными требованиями то дать ей попить, то вытереть ей нос, то поглядеть, какая красивая картинка у нее в журнале.
      Они сидели в зале на втором этаже аэропорта возле пятого терминала и ожидали начала посадки.
      В двух больших телевизорах, подвешенных под самым потолком, шло какое-то модное молодежное действо.
      – Ну папа, ну что такое риэлити-шоу?
      Баринов любил разглядывать людей.
      Взять хоть этих, в компании которых ему предстояло теперь три с половиной часа лететь до Парижа.
      Баринов любил отгадывать, кто они, откуда, москвичи или провинциалы, чем занимаются, программисты они или коммерсанты, какого достатка, какие у них интересы?
      Это была своего рода игра.
      По двум-трем оброненным фразам, по выражениям лиц, по качеству одежды Баринов, как ему казалось, мог почти безошибочно угадать – кто есть кто.
      Чьих будет…
      Чей холоп…
      Кто летит в Париж по делам фирмы, кто по делам сердечным, а кто – поглазеть на Эйфелеву башню и собор Сарэ-Кёр.
      – Ну пап, ну что такое риэлити-шоу?
      "Эти двое молодых и счастливых родителей, – подумал Баринов с улыбкой поглядывая на очаровательное и шумное существо, – эти летят в гости. К каким-нибудь своим друзьям. Сами – типичные преуспевающие москвичи. Хай миддл класс. Квартирка в Крылацком, машинка "Ниссан", офис на Большой Полянке, теннис, модная верховая езда, ужины с друзьями по субботам… А дочка учится в престижной школе с тремя языками".
      – Ну па-а-а-п!
      – Риэлити-шоу это реальное… э-э-э, ну, значит, реальное шоу, – родил-таки молодой отец.
      – А что такое реальное?
      – Значит, настоящее, – пришла на помощь модная молодая мамочка.
      – А все остальное, что не риэлити, значит, ненастоящее? – удивилась девочка.
      Сидевший рядом с Бариновым пожилой, лет шестидесяти пяти добродушный господин, которого Баринов еще четверть часа назад мысленно расшифровал как летящего к своим взрослым детям пенсионера из бывших служивых, хмыкнул, заметив вслух:
      – До чего разумная девочка!
      Баринов не стал чураться и противиться знакомству.
      Ответил, – мол, да, что устами младенца глаголет истина, и действительно получается, что эти модные риэлити-шоу – это своего рода новые реальности новой жизни, завоевавшие себе исключительное право быть большей реальностью, чем остальные, и что тонкое непосредственное восприятие маленькой девочки не преминуло это заметить.
      Завязалась беседа…
      Господин, и правда, оказался бывшим служивым из преуспевающих. Его звали Геннадием Борисовичем, до пенсии он работал в прокуратуре и теперь летел к дочке и зятю, что уже три года как работали во Франции в какой-то американской компании.
      – А вы правы, – сказал Геннадий Борисович. – Девочка самую суть в своем вопросе ухватила. Что есть реальность в этой жизни?
      – Реальность? – переспросил Баринов. – Реальность – это то, что мы воспринимаем за естественный ход событий.
      – Во! В самую точку попали, – удовлетворенно кивнул Геннадий Борисович. – Именно то, что воспринимаем, но, значит, не обязательно реально естественный ход.
      – В смысле, кем-то срежиссированный? Подстроенный? – уточнил Баринов. – Как искусственная реальность, воспринимаемая нами как настоящая?
      – Верно, – кивнул бывший прокурор. – И я вам расскажу теперь один очень любопытный почти криминальный пример…
      По местному радио через красивый переливчатый джингл мелодичного перезвона объявили начало посадки на их рейс.
      Пассажиры начали потихоньку подниматься со своих мест и потянулись к воротам терминала, возле которого уже стояли две пронзительно красивые стюардессы… А там, за воротами – заветный гофр уже присосался к чреву сотрясаемого тонкой вибрацией самолета, готового к полету и до краев налитого керосином, набитого едой, выпивкой и товарами такс-фри…
      – Не будем торопиться, – положив пальцы на рукав Бариновского пиджака, сказал бывший прокурор. – Это надолго…
      Баринов и не суетился. Без них самолет не улетит…
      – Итак, я хочу вам рассказать одну почти криминальную историю про такое вот, как девочка сказала, "риэлити-шоу", – начал Геннадий Борисович. – Мне коллега мой недавно поведал из своей судебной практики.
      Баринов достал из кармана баночку с монпасье и, открыв ее, предложил рассказчику.
      – Так вот, – начал Геннадий Борисович, угощаясь леденцом. – Если считать, что Бог создал нас и этот мир, значит, мы уже живем в искусственной реальности, и если Бог продолжает принимать в нашей судьбе какое-то свое участие, то, как следствие этого, то, что мы воспринимаем за естественный ход событий, – это искусственный отрежиссированный ход…
      – Логично, – кивнул Баринов.
      – Но мы не станем углубляться теперь в философию, наше судопроизводство, наша юриспруденция, как бы их теперь ни ругали, всегда руководствовались фактами, и я как человек любящий и ценящий все конкретное расскажу вам настоящую историю, как некие люди сумели сделать настоящее риэлити-шоу, ставшее для других людей более чем приятной реальностью жизнью.
      – И история эта криминальная? – спросил Баринов.
      – Почти детектив, – Геннадий Борисович заговорщически подмигнул и даже позволил себе легонечко похлопать Баринова по коленке, как бы заверяя, что рассказ его будет более чем занимательным.
      Очередь у терминала бытро рассасывалась, и стюардессочки вежливо попросили Баринова с его собеседником поторопиться на посадку.
      – Будьте добры, девочки, – подавая билет, попросил Геннадий Борисович, – найдите два местечка рядом. – И поглядев на Баринова, спросил, – вы не возражаете?
      История длинная и поучительная…
      Два свободных места нашлись.
      Большой аэробус вообще был едва заполнен на половину.
      Зима. Не сезон.
      – Так вот…
      Представьте себе…
      Встречаются три старых университетских приятеля.
      Каждый из них добился в жизни больших высот.
      Один стал очень и очень богатым человеком – банкиром.
      Другой, тоже первому под стать, – президентом какой-то большой компании.
      Третий – вроде как помельче, но очень энергичный и в высшей степени вертлявый такой проходимец, из тех, что занимаются теперь всякими поганками, вроде фирм-однодневок по обналичиванию черных денег, этот при первых двух вроде шестерки был.
      А собрались они по старой университетской дружбе, так бы эти первые двое с третьим и гадить бы рядом не присели, но дружба обязывала к общению, бремя старых воспоминаний, понимаете ли… Оно, кстати говоря, это бремя старых воспоминаний и бремя нереализованных юношеских мечтаний, они и побудили дальнейшее развитие.
      – Юношеские мечтания? – ухмыльнулся Баринов.
      – Да, да! Представьте себе, – подтвердил Геннадий Борисович. – Именно они порою и побуждают седых пожилых мужчин к безрассудствам, именно!
      Они выпили из припасенного Бариновым в дьюти-фри.
      Выпили еще…
      Так вот.
      Встретились эти трое бывших университетских приятеля, выпили тоже виски, коньячку и принялись вспоминать первый курс, первые свои увлечения.
      Ну и припомнили поездку на картошку в колхоз.
      Как они всем курсом, всем потоком в деревне целый месяц жили, да как перевлюблялись там все.
      И так эти воспоминания раззадорили их, что этот из них, который управляющим банка стал, сказал, много-де отдал бы сейчас за то, чтобы вот так же выехать на картошку в колхоз с двумя десятками красивых девчонок-абитуриенток, и уж теперь, как тогда, жевать сопли бы не стал, всех бы перемял-перещупал…
      Посмеялись они, похохотали приятели над этими воспоминаниями, похихикали, а проходимец этот, третий из них, возьми да и предложи:
      – Нет ничего проще, чем риэлити-шоу учинить, и будет это шоу называться "Колхоз" или "Картошка"… Вы – банкиры, вы только денег дайте, а я готов для вас любую реальность смоделировать и вас в нее посадить для вашего удовольствия и реализации ваших несбывшихся мечтаний.
      В общем, как теперь выражается мой внук, "забились" они…
      Банкир по пьяному делу денег распорядился дать, тут же своему порученцу отзвонил, второй богач тоже пообещал денег перевести, и этот проходимец, который шестеркой у них всегда был, сказал своим богатым приятелям, что через два-де месяца оба будут в раю. …
      История эта стала достоянием общественности после того, как три девушки из участниц подали на устроителей этого шоу в суд…
      А было все так, если уж по порядку.
      Некий господин зарегистрировал или купил фирму, в названии которой присутствовали слова "теле" и "медиа"… Что-то вроде "Космос-теле-медиа-бизнес" или "Теле-медиа-интертэймент-риэл"… В уставе предприятия значилось, что фирма может заниматься производством рекламной продукции, видеоклипов, рекламных роликов и даже фильмов и телепрограмм, и может продавать эти продукты телевидению, если то пожелает их купить…
      Снял этот господин офис на Улице академика Королева неподалеку от Останкинской башни, все чин чином, и дал рекламные объявления: флаеры отпечатал, в газетках тиснул, компания-де "Теле-медиа" объявляет набор девушек и юношей для участия в снимающемся на телевидении риэлити-шоу "Картошка"…
      Все по закону.
      Комар носа не подточит.
      Девушек набежало – пол-Москвы!
      И половина Московской области в придачу.
      Было из кого выбрать.
      И выбрали.
      Двадцать самых первоклассных красоток. Таких, что Голливуд, как мой внук выражается, отдыхает, этот самый Голливуд.
      Выбрали, подписали контракты-договоры, по которым девушки за гонорары на все такое согласны, и поехали сниматься.
      В колхоз.
      Правда, колхоз найти получилось только в Белоруссии под Гомелем, но тем не менее…
      На два месяца поехали – на весь август и сентябрь.
      Сняли у колхозников сельский клуб, разместили в нем коечки, да телекамеры…
      Ну, и господа наши хорошие торже приехали туда.
      Банкир с президентом компании.
      Им по сценарию отводилась роль этаких доцентов, руководителей трудового семестра, а ведущим телешоу и его режиссером был, сами понимаете, тот шустрый.
      И сценарий этого, с позволения сказать, риэлити-шоу был придуман таким образом, что главной и тайной целью каждой из девушек было обольстить одного из руководителей практики, одного из доцентов.
      А хитроумность сценария была тоже в том, что сами дяденьки доценты этого как бы и не знали… Понимаете? С них потом как бы и взятки гладки!
      В общем, юношеские фантазии, хоть и недешево обошлись, но реализовались там в этом колхозе полностью и даже с лихвой. Всех девчонок эти банкир с президентом перемяли.
      – А нельзя было попроще? – спросил Баринов.
      Самолет уже взлетел и висел теперь высоко над облаками, ярко отсвечивая бликом низкого зимнего солнца на гладком своем крыле.
      – Попроще? – переспросил бывший прокурор. – В смысле просто согнать в гостиничный номер или в бассейн два десятка проституток?
      – Ну да, – отозвался Баринов.
      – Нет, нельзя, – с однозначной твердостью сказал прокурор. – Нельзя, потому что тогда не было бы нужного нюанса реальности, а именно в этом нюансе весь шарм.
      – Но ведь участники, в смысле те, для кого вся эта подделка, весь этот театр делался, они же знали, что это не реальность, – возразил Баринов.
      – Знали, – согласился прокурор, – но ведь многие по жизни ходят в офис на работу и в дом в семью, играя там роль, но не живя, как вы давеча сказали, естественным ходом событий.
      – Как это? – недоуменно спросил Баринов.
      – Ну, к примеру, вы убеждаете жену, что любите ее и что она у вас единственная, а на самом деле изменяете ей с любовницей, и, таким образом, жена ваша уже живет в таком риэлити-шоу, при котором ваша к ней любовь и семейная счастливая жизнь – уже не естественный ход событий, а срежиссированная вами подделка…
      – Круто вы завернули, – хмыкнул Баринов.
      – Или вот, скажем, лежит человек в больнице и все родные и окружающие больного врачи врут ему, что дело идет на поправку.
      Разве это не риэлити-шоу? А вот еще пример. В одной стране, в Дании или в Швеции, для того, чтобы избавиться от мешавших работе министерств заслуженных бюрократов и всякого рода блатных, которых ну никак нельзя было уволить, для них всех создали не синекуры, а целую отдельную фирму, куда всех их засадили, дабы не путались в министерствах под ногами… И спускали им директивы, дабы те там писали какие-то отчеты, что-то там делали, проекты бы какие-то составляли, бумажки бы писали. Только бумажки и проекты эти летели не в министерства, а в мусорку! И разве это не риэлити-шоу? Созданное с определенной целью и для определенных людей. Чтобы кому-то было хорошо.
      – Я читал об этом, – сказал Баринов, – но это несколько не то.
      – То! Самое то! – увлеченно воскликнул бывший прокурор. – Кто из нас может быть уверен в том, что все вокруг не подстроено кем-то ради того, чтобы обмануть нас, чтобы ввести нас в заблуждение относительно реальности происходящего? А вы знаете, что для умирающего Ленина его товарищи-партейцы велели печатать газету "Правда" в единственном экземпляре, в которой писалось, что в стране все хорошо, что страна развивается семимильными шагами, и все люди мира обожают страну Советов?
      Разве это не риэлити-шоу?
      – Ну уж, – отозвался Баринов, – тогда напрашивается вывод, а не подшучивают ли таким образом и со мной? И правду ли мне говорит моя жена, что любит меня? И на ту ли настоящую работу я хожу, где пишу какие-то бумажки? И такую ли газету я читаю?
      – В самую точку попали, сударь мой! – воскликнул прокурор, – в самую точку!
      По проходу две стюардессы уже катили тележки с едой…
      – Мне мясо и красное вино, – заказал Баринов.
      – А мне курицу и минеральную воду, пожалуйста, – попросил бывший прокурор.
      – А что же те девочки, что подали в суд? – спросил Баринов. – Что вызвало их возмущение?
      – А девочки возмутились тем, что шоу нигде не показали, они-то пришли даже не ради денег, которые, кстати говоря, им очень и очень хорошо заплатили, им известность и славу телевизионную надо было, вот они через полгода и подали в суд.
      – И что?
      – А ничего, – ответил прокурор. – Там все с договором и с фирмой шито-крыто было, и фирма по уставу на все права имела. И программу они действительно отсняли, без дураков. И девочкам заплатили по контракту. А то, что девчонки с доцентами все переспали, так в этом ничего противозаконного не было. А то, что телевидение программу не купило, так в том вины этой "Теле-медиа" и его учредителей тоже никакой… В общем, девочкам в иске отказали. Двоим. А одна по другой статье иск подала. Об установлении отцовства.
      Но это уже другая реальность была. Другое шоу. ….
      – Другое шоу, – беззвучно повторил про себя Баринов…
      А в каком риэлити-шоу живу я?
      И если тысячу раз я отмечал для себя, что мир прозрачен, как пространства набоковских романов, то где гарантии, что за стенами моей квартиры не сидит режиссер?
      И что моя квартира, моя работа – только с виду и только для меня квартира и работа. А на самом деле – это студии с установленными в них телекамерами. И в смежной со студиями аппаратной сидят сценарист и режиссер. И звукооператоры, и монтажеры видео…
      И хорошо бы…
      И хорошо бы, чтобы эти режиссер со сценаристом – были бы моими добрыми ангелами!!!
      Самолет шел на посадку.
      Скоро Париж…
      Аэропорт Руасси Шарль де Голль.
      Он-то настоящий?
      И Баринов, так, чтобы этого не заметил сосед, ущипнул себя.
      Ущипнул и поглядел в иллюминатор: не видать ли там ангела? …
 

 
      Я решила вести этот дневник, чтобы иметь некую постоянную точку отсчета, чтобы на время заточения в этой студии иметь доверительного собеседника и друга, чтобы не сойти с ума, чтобы ориентироваться в пространстве, чтобы не заблудиться в лабиринте собственных иллюзий.
      Чтобы, оказавшись наедине с собою, не наломать дров, чтобы не только выйти отсюда победительницей, но и, выйдя через три месяца на белый свет, остаться психически здоровой.
      Я решила вести свой дневник по-французски не для того, чтобы выпендриться, как некоторые девушки, но скорее для конспирации, потому что этот язык менее распространен, чем английский, и я надеюсь, что даже если кто-то из моих товарищей – соперниц и соперников по этому предприятию и найдет этот дневник, то вряд ли сможет в нем разобраться.
      Покуда я еще не спятила и могу рассуждать достаточно здраво и адекватно, я объявляю сама себе, что согласилась пойти на это безумное предприятие по двум причинам:
      Из-за отца. Потому что очень хочу заработать для него эти призовые деньги.
      И второе… и во-вторых, из-за себя.
      Потому что я хочу испытать себя. Способна ли я остаться в своем уме в атмосфере общего безумия? Способна ли я на этот подвиг?
      Женщина способна на самопожертвование.
      Но женщина – трусиха, потому что у нее сильнее развито чувство самосохранения.
      Что перевесит?
      Конец дневника даст ответ на этот вопрос.
      Ах, как бы я хотела, обогнав время, заглянуть в последние, пока еще не заполненные странички моего дневника!
      Кем я выйду отсюда?
      Победительницей?
      С честным именем и призом?
      Или бесхарактерной шлюшкой, как хотелось бы сладострастному большинству? …
      Иван и Вадик на кухне только что говорили о том, что на всех нас делаются огромные ставки на тотализаторах… И что, если кто-то и выйдет отсюда без приза, то владельцы букмекерских контор поддержат лузера крупной суммой.
      Ах, что это я так меркантильна! ….
      Деньги, деньги у всех на устах и у всех в глазах.
      У всех планы, у всех амбиции…
      Иван на свои деньги хочет уехать в Австралию…
 

 
      Мигунов совершенно бездумно мял пальцами свою визитку.
      И все рассматривал ее, хотя каждую черточку на этой полоске плотной бумаги он знал наизусть.
      Мигунов Виктор Аркадьевич.
      Главный редактор программ телеканала "Норма Ти-Ви".
      Телефоны, факс, электронная почта.
      Все это теперь неправда.
      Все, кроме того, что он действительно пока еще был живым Мигуновым В.А.
      Остальное не соответствовало реалиям дня.
      Он больше не главный редактор, и телефоны, и факс, и адрес мэйлбокса – все теперь чужое, ему не принадлежащее.
      Как и кабинет, как и секретарша в приемной, как и эта картина на стене его офиса, к которой он так привык.
      Эту картину ему подарил известный московский живописец. Настолько известный, что его имя зачастую ассоциировалось с понятием "современный русский художник".
      Живописец этот как-то приходил к ним на ток-шоу и подарил свое полотно на память.
      Мигунову хотелось забрать эту картину, но он понимал, что мэтр дарил пейзаж не лично ему, Мигунову, главреду, а всему телеканалу "Норма Ти-Ви". И поэтому, как бы ни нравилась картина, как бы ни привык он к ней, придется оставить этот осенний московский пейзаж здесь, в этом кабинете…
      А жаль…
      Ведь наверняка его преемник, когда его назначат…
      А его не замедлят, черт подери, назначить! Уже завтра, наверняка, он придет сюда, в этот кабинет, и все здесь переставит и перевесит.
      И картину эту, может быть, велит снять и закинуть куда-нибудь в темный чулан, где хранится их телереквизит, декорации и прочие хренации.
      Жалко!
      Жалко, что нельзя забрать картину.
      И себя жалко…
      Предчувствовал ли Виктор Аркадьевич, что его снимут с должности?
      Вроде бы предчувствовал.
      Еще месяц назад он вдруг заметил, как некоторые, прежде ласковые с ним чиновники из Госкомитета и коллеги-сидельцы по первому АСБ*, которые раньше с улыбками, исполненными искреннего добродушия жали ему руки, едва он входил в лифт или приемную, вдруг стали избегать его шершавой ладони, отводя взгляды, как будто знали о нем больше, чем он сам знал о себе. * АСБ – административно-студийный блок Предчувствовал, но гнал от себя интуитивные опасения, полагая их чисто бабскими штучками-дрючками.
      Оказывается, не подвела интуиция!
      А ведь еще позавчера одна журналисточка из "Купца" брала у него интервью в этом самом кабинете, под этой самой картиной.
      И глазками так выразительно постреливала, многозначительно и многообещающе.
      А теперь…
      А теперь, поди, встретит в лифте или на тусовке в Международном центре торговли и не подойдет, и не глянет даже! Кто он теперь?
      Никто?
      В этой системе, в Останкино, важен не ты сам, а твой статус.
      Вообще, статус в Москве – некий современный эквивалент души, без которого ты лишь костюмообразный зомби…
      А о чем бишь говорили давеча с этой журналисточкой?
      Мигунов окончательно размял жесткий глянцевый картон больше не действительной визитки.
      А говорили о литературе.
      О том, что для дураков писать должны именно дураки.
      Это когда мы говорим о рэйтинговости и о тиражах.
      Для глупого среднестатистического читателя, покупателя бестселлеров – и писатель должен быть обязательно глупый.
      Иначе читатель раскусит его и отторгнет как чужого. Для читателя писатель должен быть в доску своим, а значит, таким же глупым.
      "Это, – увлеченно говорил Мигунов, – это относится и к кино, и к телепрограммам".
      А журналисточка эта едва не взвизгивала, едва не похрюкивала от таких Мигуновских суждений, полагая их очень смелыми и оригинальными, и, отрываясь от ноутбука, кидала на него поощрительные взгляды… и две верхних пуговички на ее блузке были так доверчиво расстегнуты…
      Теперь, наверное, если она столкнется с ним где-нибудь в кафетерии Пен-клуба* или за стойкой в "Короне" или в "Метелице", где он любил бывать, то сразу застегнется до самого горла и рукой еще для верности пуговички проверит. * Пен-клуб – международная общественная организация, членами которой являются многие известные журналисты.
      Все…
      Отняли у него статус, и теперь он как генерал без погон, с которого государь эполеты вместе с крестами содрал. Содрал публично, перед всей сворой радостно хихикающих адъютантов.
      Статус в Останкино сильнее и больше, нежели самый незаурядный ум.
      Да что ум – любая харизма, помноженная на гениальность, меркнет здесь перед одуряющим, завораживающим статусом.
      Сняли, отвинтили с твоего кабинета табличку с твоим именем, и превратился ты из небожителя в заурядного статиста.
      Вот они, останкинские девочки-припевочки из кафетериев АСБ-1… Бегают фигуристые, ногастенькие и глазастенькие питомицы журфака, не столько даже журфака, сколько всех этих фитнесс-салонов, соляриев и горнолыжных курортов, ходят они от лифта к офису, от офиса к кафетерию, носят тоненькие папочки с приказами, или копиями сеток вещания, или сценариями новых передач, ходят и поглядывают. Ходят и стреляют глазками…
      Вчера на него смотрели, как на олимпийского бога…
      А сегодня в лифте вообще мордашки кривили и взгляды презрительно отводили.
      Так ему казалось.
      Потому что статус здесь – как нимб над головой и как крылышки за спиной.
      А нету статуса – ты просто дядька в пиджаке, из тех, что тысячами заходят в Останкино по каким-то своим делам.
      Мигунову захотелось есть.
      Вернее, засосало слева, под ребрами.
      Язва на нервной почве пробудилась, что ли?
      Раньше, бывало, можно было попросить Лидочку сделать чего-нибудь к чаю из постоянных запасов-припасов или, на худой конец, спуститься да перейти на ту сторону, в "Твин-Пиггс"* Но теперь Мигунову вдруг захотелось стать совершенно незаметным.
      Без привычного нимба и без привычных крылышек он ощущал себя словно бы голым. *"Твин-Пиггс" – ресторан напротив первого административно-студийного комплекса в Останкино.
      Интересно бы знать, появится ли теперь в "Купце" это его интервью?
      Как он лихо завернул позавчера про то, что для массового зрителя и читателя автор бестселлера и блокбастера должен быть в доску своим, то есть таким же тупым и таким же упырем, как и они – жеватели телевизионных макарон, глотатели глупой детективной и сентиментальной жвачки.
      Скорее всего, этот материал в номер не пойдет.
      И журналисточка эта напрасно долбила пальчиками свой ноутбук.
      Наверное, думает теперь про него, про Мигунова, хорошо, мол, что не переспала с ним, а то этот пересып стал бы напрасной эмоциональной тратой, и пришлось бы его отнести в самый дальний трэш-бокс девичьей памяти…
      Мигунов крякнул, поднялся из директорского кресла (увы, уже не своего), и кресло это недовольно скрипнуло распрямляющейся черной кожей китайской выделки, как бы подтверждая, что он, Мигунов, уже чужой здесь в кабинете, уже не свой.
      – Да, надо бы еще постирать в компьютере все папки с личной информацией, – подумал Мигунов.
      Сколько ему дали на сдачу дел?
      Две недели?
      Надо же, две недели ходить сюда и выдерживать эти унижения, эти якобы сочувственные взгляды бывших сослуживцев!
      Ах, это ядовитое псевдо-сочувствие!
      Злорадство, злорадство и только злорадство!
      Любой подчиненный, даже некогда не раз обласканный тобой, обязательно порадуется твоему падению.
      Обязательно.
      Потому как это закон.
      Закон неистребимой зависти, помноженный на закон вечного ожидания новой весны.
      Ведь уход старого начальства всегда дает новые надежды…
      А еще…
      А еще, маленькому человечку здесь в Останкино, ему единственный по душе оттяг, тешащий его самолюбие, это когда кого-то из небожителей свергают вниз.
      Останкино…
      Это как гора Олимп.
      Недаром башня так высоко вознеслась.
      Недаром юных жриц любви с журфака так и тянет сюда – на этот вечный праздник жареного мяса.
      Мигунов прошелся по кабинету, раздумывая в общем-то над ерундовой проблемой: куда теперь пойти поесть?
      Редакционный "Мерседес" с водителем у него пока еще не отняли.
      Но ехать с шофером Володей и видеть его непроницаемое лицо, за которым почти наверняка скрывается если не злорадство, то по крайней мере полное безразличие к его, Мигунова, судьбе, было невыносимо.
      Сразу вспомнились мелкие дежурные обиды, которые Мигунов по служебному, по пьяному своему высокомерию частенько наносил Володе, то посылая его в два часа ночи за какой-нибудь очередной штучкой, то приказывая ему стоять под окном и ждать до утра, покуда он, Мигунов, будет в постели у этой штучки… И случалось, что, обещая выйти в пять, просыпал и выходил в одиннадцать. А Володя сидел в Мерседесе. И ничего не говорил в упрек своему шефу. А что тогда было у него на душе? Поди узнай!
      На стоянке перед АСБ, правда, уже месяц как стояла под снегом его "Ауди"-двухлетка.
      А права с техпаспортом он, кстати, сегодня взял?
      Мигунов достал бумажник, раскрыл, убедился, что права и техпаспорт на месте, единым пакетом в аккуратных прозрачных полиэтиленовых карманчиках.
      Мигунов надел пиджак, постоял секунду перед дверью, примеряя на лицо то выражение, с каким он выйдет к своей бывшей секретарше.
      Вот, кстати, невыносимая мука, такая тоска: слушать новости, касающиеся твоего предприятия. Твоего бывшего предприятия, с которого тебя только что так беспардонно вышибли.
      Тебе сообщают новости как человеку причастному, тебя вроде как провоцируют на радость, ведь шутка ли? Борщанский – гендиректор и председатель совета директоров – привез из Англии новый пакет новых программ… И рассказывающий это ждет твоей радостной реакции… Но в тебе горит одно лишь возмущение вместе с раздражением, и думаешь: специально что ли, сволочь, на больную мозоль наступаешь?
      Но кто его знает? Может, и правда, не ведает человек того, что ты уже уволен? И искренне радуется за тебя и твою компанию?
      А и верно.
      Борщанский…
      Их гендиректор и председатель совета директоров только что вернулся из Англии и привез оттуда пакет новых программ.
      И именно этот приезд с новыми программами, именно смена формата и связанный с этим передел сетки вещания – они и стали тем формальным поводом, из-за которого Совет решил снять Мигунова.
      Де, прежний главред не потянет…
      Новая идеология канала нуждается в новых мозгах.
      Да…
      Плохо быть наемным спецом, когда дело тебе не принадлежит, и когда с чужих саней среди грязи долой!
      И еще плохо, когда весь твой общественный вес последних лет формировался лишь одним – принадлежностью к звучному имени определенной фирмы.
      Главный редактор "Норма Ти-Ви"…
      Круто!
      Большой человек, однако.
      А отняли от тебя должность, перестал ты быть главным редактором – и вдруг стал маленьким!
      Как же это?
      Поэтому хорошо быть…
      Хорошо быть вот тем большим художником, что подарил их каналу тот самый пейзаж.
      Этот художник сам по себе – у него не отнимешь кресло, кабинет или должность.
      Он всегда будет большим человеком.
      Всегда…
      Хорошо быть кисою, хорошо собакою.
      It"s good to be a cat, it"s nice to be a dog – you can piss wherever you want!
      Да!
      Слишком невоздержан порою был ты на язык, господин Мигунов!
      Кто тебя тянул за язык говорить, что риэлити шоу типа "Под стеклом" вызывают в тебе органическое отвращение?
      То-то они там в Англии, когда решили менять формат канала, припомнили наверняка эти слова.
      Да что слова?
      Целое интервью, которое Мигунов по неосторожности дал одной журналисточке. Не этой, с незастегнутыми пуговичками, а другой – из "Литературки"…
      Интервью тогда вышло скандальное.
      Была у Мигунова слабость.
      Любил он женщин.
      И если в недрах Лубянки было на него досье, то в досье этом в графе "на чем можно подловить да подвести под монастырь" следовало бы написать: слаб в отношении женского пола.
      Да, понравилась ему журналисточка эта, и выпил он тогда виски сверх положенной меры – вот и потерял контроль да наговорил лишнего. Расхрабрился, храбрый портняжка, пораспустил свой павлиний хвост, желая впечатление на бабёнку произвести, а вышло – боком.
      Забыл Мигунов непреложное правило самосохранения: нельзя заигрывать со змеями и устраивать танцы на минах. Увидал расстегнутую пуговичку, разомлел и позабыл.
      А когда появилась интервью, от которого у коллег скулы свело, уже поздно было пенять да судиться с "Литературной газетой".
      Интервью Мигунова кто-то даже вырезал и повесил в лифте.
      Но его и без того все в Останкино читали.
      Читали и цитировали.
      "В застеколье происходит шевеление организмов".
      Это было цитатой всей следовавшей за публикацией недели.
      Да что там недели – месяца!
      Мигунова вызывали на два высоких ковра.
      Вызвали и предупредили.
      Предупредили, что людей, совершающих критические в отношении идеологии ошибки, они терпеть на редакторских постах не намерены.
      И Мигунов тогда впервые понял, что он не вечен как главный редактор.
      Что рано или поздно эта лафа карьерного везения может и кончиться. Что талантливых ребят у подножия Олимпа навалом, а незаменимых на вершине нет… И сертификата "священной коровы", как у некоторых, которые обедают с премьером и катаются на лыжах с президентом, у него, у Мигунова, тоже не имеется.
      Но холодок увольнения, которым повеяло тогда, со временем забылся.
      А зря забылся.
      Вот Борщанский ездил в Лондон, и там, оказывается, статейку эту не забыли.
      Мигунов кряхтя нагнулся к сейфу, стоящему на полу, рядом с ножкой старомодного письменного стола, набрал шифр…
      Достал папочку с личным и сокровенным.
      Открыл.
      Начал читать.
      И читая, отметил, что каждый раз не устает удивляться своему безрассудству.
      Неужели инстинкт самосохранения совершенно отказал тогда, стоило увидать эти трепетные сисечки под муаром тонкого шелка?
      В своем интервью, данном нашему корреспонденту, редактор канала "Норма Ти-Ви" Виктор Мигунов сказал буквально следующее: "Великий мистификатор от русской поэзии конца ХХ века Дмитрий Пригов, отечественный Гудини и Дэвид Копперфильд современного перформанса, еще десять лет назад предрекал, что культура (и не только в России) совершенно выродится. Так, литература в новом техногенном обществе деградирует (а я бы добавил, что уже деградировала) до эротических и детективных комиксов, где крайне незамысловатые диалоги типа "давай – я готова" просто вписываются в облачка, вылетающие из уст нарисованных героев…
      Пригов ничего не говорил тогда о телевидении, но, по законам экстраполяции, можно предположить, что уж это совсем незамысловатое искусство с его "акадэмиками" Эйфи деградирует еще больше и наконец придет к абсолютному своему идеалу, показывая жующей макароны публике – таких же жующих макароны персонажей.
      Вообще, авторы величайшего проекта "Под стеклом" брали за образец идеального телезрителя – кошку, которая может целый день сидеть перед окном и глядеть на улицу.
      Собственно, "акадэмики" Эйфи были недалеки от истины. Интеллектуальный потенциал "россиянских" зрителей был оценен ими с практически идеальной точностью. Если публика добросовестно, с подсасыванием слюней "хавает" бразильские и гондурасские сериалы, то, в конце концов, такой публике можно показывать голую задницу и в анонсах объявлять ей, что сегодня у нас в гостях говорящая ученая жопа. Успех такого ток-шоу гарантирован еще больше, если там будут рассказывать, как в программе у "акадэмика" Комиссаржевского, о тетеньке, у которой было три мужа, или о дяденьке, который спал со своей сестрой.
      Авторы величайшего проекта "Под стеклом" на правильном пути. Бразильско-гондурасский сериал должен был неизбежно превратиться в нечто доморощенное и экономичное.
      Зачем платить продюсеру из Буэнос Айреса Хосе Альваресу Санчесу Перрейро миллионы песо за сериал, когда можно посадить под стекло дюжину отечественных уродов, которых при этом не надо синхронно переводить на русский? Никакого текста! Набор словечек типа: "прикол, приколись, вау, отстой, я тащусь, прикольно, вау, Толян, не быкуй, приколись, Марго, вау…". Озвучивать такое "кино" – одно удовольствие! Я сам главный редактор и знаю цену таким программам… Эти ползающие под стеклом простейшие организмы можно анимировать, совершенно не заботясь о совпадении картинки и звукоряда. Организмы ползают под стеклом, заползают друг на дружку, шевелят жабрами, а звук, как фон, передает информацию:
      "Толян, приколись, Марго, отстой, Макс, вау, прикол…" И этот "текст" годится в любой момент любого естественного отправления названных организмов, и когда они принимают пищу, и когда ночью наползают друг на дружку…
      А публика сидит перед теликом, жует макароны и прикалывается. А после такой программы можно будет показать ток-шоу с говорящей задницей из… Госдумы, например, или еще откуда… И те, которые жуют макароны, – схавают.
      Собственно, эксперимент проводится не над теми, кто сидит под стеклом, а над теми, кто сидит перед телевизором.
      Вы помните конец девяностых годов и Кашпировского? Зачем все это показывали? Как пример "торжества плюрализма мнений"?
      Нет! Когда в верхах решили провести все то, что теперь называют либерально-демократическими реформами, перед ребятами со Старой площади встал вопрос: а можно ли в стране проводить выборы по так называемой альтернативной схеме? Выберут ли того, кого надо?
      И тогда спецы по пропаганде и телезомбированию показали на примере Кашпировского, что с этой публикой можно делать все что хочешь! Страна со стопроцентным средним образованием поверила в то, что Кашпировский лечит по телику неизлечимые болезни,
      "заряжает воду" и "дает установку" на выздоровление. После такого эксперимента закулисные кукловоды марионеточного театра политики окончательно уверовали в возможности телевидения.
      Теперь мы находимся в начале нового переходного периода. Имя ему будет не застой, а отстой. И тот, брежневский, застой люди будут вспоминать как расцвет культуры и свободы мысли, как некий ренессанс, как золотой и серебряный века русской культуры вместе взятые.
      Вчера, слегка потрахавшись с простейшим организмом Марго, другой простейший организм по кличке Макс рассуждал (словечки "прикол-вау-отстой" мы опустили): "Вот мы выйдем отсюда, из-за стекла, и станем знаменитыми…" Так я скажу еще: Макса – в Госдуму! А Марго – вице-премьером по социальным вопросам!
      А сами рассядемся перед телевизорами поглядеть на шоу "О жизни простейших инфузорий – для простейших инфузорий".
      Мигунов отложил вырезку.
      Неужели он это наговорил тогда?
      Вот осел!
      Не плюй в колодец.
      Умным хотел показаться.
      Про демократию думал.
      А забыл главный принцип руководителя: не наговори лишнего!
      Язва подсасывала слева под ребрами.
      Надо было ехать куда-нибудь обедать.
      Куда?
      Может, к Ане Захаровой?
      К зазнобушке своей?
      Мигунов взял со стола мобильный и, найдя в книжке номер, нажал на зеленую кнопочку.
      – Я слышала, у тебя неприятности? Тебя выперли с работы? – спросила Анна, причем вопрос свой задала таким тоном, будто бы справлялась не о судьбоносном для своего друга событии, а о какой-нибудь чепухе вроде погоды на Галапагосских островах.
      Мигунова покоробила эта ее формулировочка – выперли… Неужели нельзя было выразиться как-то более щадяще и благозвучнее? А еще филолог по образованию! На центральном радио страны программу свою ведет…
      – Да, освобождаю вот кабинет, – неуверенно промямлил Мигунов.
      Анна не хотела его принимать, но он напросился.
      Соврал, будто уже буквально под ее окнами в машине сидит, мимо-де проезжал.
      В общем, соврал, но был недалек от истины, Анна жила в удобном месте для своей и его, Мигунова, работы: у метро "Алексеевская", буквально в пятнадцати минутах езды от Останкино.
      Она не хотела принимать его, сказала в мобильник, что скоро должна убегать, что у нее запись в четыре, но Мигунов настоял. Прилипчиво упросил Анну разрешить зайти. Буквально на четверть часа. Анна согласилась лишь при условии, что Мигунов потом избавит ее от необходимости ловить частника и довезет до АСБ-2, в котором расположилась большая часть редакций радиостанций… Правда, согласившись, тут же испортила Мигунову настроение, заявив, что если он надеется на быстрый секс, то надежды эти напрасны, она и не хочет, и не может.
      И то, что она не может, не так расстроило Мигунова как то, что она не хочет.
      – И куда ты теперь? – спросила Анна, тихо жужжа ласковым ветерком своего фена.
      – В смысле? – переспросил Мигунов.
      Он только что сделал неудачную попытку приластиться к ней, но Анна ловко и твердо уклонилась от атаки. Не обнаружив в выражении своего надменно-красивого лица ни капли женского сочувствия.
      А ведь мужчине, когда ему плохо, особенно необходима женская ласка… и секс.
      Секс как предмет самоутверждения, что он еще жив, что не все еще потеряно.
      – Где ты теперь собираешься работать? – спросила Анна, выключив фен и скинув халат с круглых загорелых плечиков.
      Мигунов обводил ее глазами – эту деловую мечущуюся в утренней суете женщину, бегающую по квартирке в поисках той или иной тряпочки, когда на сборы и на чашку кофе у нее осталось только пять минут… Она была волнующе хороша в своем черном лифчике, она волновала, потому что сама была уверенна, спокойна, и Мигунов глядел на этот стриптиз наоборот, когда женской наготы с каждым движением становится все меньше и меньше, и отчетливо понимал, что видит ее неглиже в последний, может быть, раз.
      – Пока что не знаю, но думаю, что без работы не останусь, – почти бодро ответил Мигунов.
      Анна уже совсем одета.
      Остановилась вдруг в проеме кухонной двери и сказала, задумчиво глядя поверх Мигуновской головы;
      – Если сразу не предложили другого места, значит, не очень-то ты рейтинговый.
      Мигунов покривил лицо, но ничего не ответил.
      Анна, снова придя в движение, хваталась на кухне за все разом: и за банку с кофе, и за сигареты, и за дверцу холодильника…
      – Знаешь, – сказала Анна, совершенно не глядя на своего визави, – на вечеринке в "Короне" нам лучше не быть вместе, понимаешь?
      За беготней и за кухонной суетой она явно прятала свое смущение.
      Все.
      Она давала ему отставку.
      "Неужели все так пошло, все так банально и так просто?" – мелькнуло в Мигуновской голове.
      – Тебе и мне будет лучше, если ты туда не пойдешь, – сказала Анна, закуривая. – У меня там будут свои интересы, и ты…
      – И вообще я буду тебя стеснять и компрометировать? – помог он Анне.
      – Ну, в общем, что-то вроде того, – кивнула Анна.
      Во дни несчастий интуиция работает особенно хорошо.
      Он предчувствовал, что она его бросит.
      Помолчали.
      – Ты меня довезешь? – спросила Анна, ненатурально улыбаясь одним лишь ртом. – Или теперь у тебя отпала охота?
      – Довезу, – угрюмо кивнул Мигунов.
      Ему даже не хотелось теперь играть в бесшабашного пофигиста, которому все как с гуся вода.
      Он нуждался в сочувствии.
      Он нуждался в сексе, наконец.
      А получил отлуп.
      От ворот поворот.
      Они заговорили только в машине.
      Когда и ехать-то осталось всего ничего, пять минут с небольшим.
      Но это был важный, очень важный, подводящий черту их отношениям, диалог.
      – Ты сам виноват, – сказала Анна, – был бы ты моим мужем, я бы помогла тебе пережить твою отставку, я бы не бросила тебя. А так, ты же не захотел оформить наши отношения год назад, когда я этого так хотела, ведь правда?
      – Ты мне мстишь таким образом? – промямлил Мигунов, глядя на заснеженную дорогу, набегающую под капот.
      – Год назад я хотела стать твоей женушкой, и была бы тебе верной подругой, милый мой, а теперь не обессудь, ты выбрал свободу, вот и я ее теперь выбираю.
      – Значит, бросаешь друга в беде? – скривив лицо в неправдоподобной улыбке, спросил Мигунов.
      – Такова селяви наших джунглей, милый, – ответила Анна, уже раскрывая дверцу, – но не расстраивайся, Мигунишка, черная полоса кончится, будет белая…
      Она вышла.
      И он долго глядел Анне вслед, покуда она не скрылась за стеклянными дверьми АСБ-2…
      Один, один, совсем один, – вспомнил Мигунов глупый анекдот про грузина.
      Один, один, сафсэм адин!
 

 
      Дочь Вера Мигунова О том, что отца сняли с работы, Вера узнала за завтраком от матери.
      А той ее муж сказал – Владимир Александрович.
      Владимир Александрович всегда по утрам за завтраком "Эхо Москвы" слушал.
      Он был прорабом и строил теперь какой-то мост на четвертом транспортном кольце.
      Во второй раз мама вышла замуж с понижением.
      Но зато Владимир Александрович был надежный.
      После того, как отец от мамы ушел, у мамы развились комплексы.
      Она все время говорила Вере, что главное в доме – не то, чтобы с мужем было интересно, а главное, чтобы в семье был душевный комфорт. А именно уверенность в том, что от тебя не уйдут, что тебя не бросят, и дает этот самый комфорт.
      Мама всегда подчеркивала свою индифферентность к делам Мигунова. И смотреть программы "Норма Ти-Ви" у них в доме считалось чем-то вроде дурного тона. Но, тем не менее, когда после очередных свиданий с отцом Вера рассказывала матери о новых успехах своего папашки, о его новых поездках, о его новых машинах и увлечениях, мама слушала с явным интересом, хотя и поджимала губы в презрительной гримаске…
      Да…
      Конечно, Владимиру Александровичу с его строительным институтом да прорабскими привычками было далеко до папки. Далеко в смысле "культур-мультур", как любил говорить папа.
      С папой маме было куда как интереснее, она с ним и в Большой зал Консерватории, и в Большой театр, и на все эти тусовки до какого-то времени ходила, пока Мигунов не перестал ее брать, "чтобы там с блядями беспрепятственно отираться", как говорила мама, презрительно поджимая губы…
      Вере было пятнадцать, когда папа окончательно от них ушел.
      Переживала она это тяжело.
      С одной стороны, маму было бесконечно жалко, а с другой стороны, папка был для Веры всегда воплощенным совершенством, собравшим все те мужские качества, которыми восхищалась девичья душа.
      Спасибо маме, она не препятствовала их с папой контактам.
      Спасибо ей.
      Да и от злобных комментариев и от горьких резюме при дочери мама воздерживалась.
      Поэтому Верочка Мигунова почти что ни капельки в папке своем не разочаровалась.
      Часто ездила к нему и на его квартиру, и в Останкино на работу. Да и за границу он дочку раза три с собой брал, во Францию, в Канны да в Америку, в Лос-Анжелес дочуру свозил, и мама не возражала, потому как разве дядя Володя свозит на свою прорабскую зарплату? А дочери для университета нужны и языки, и кругозор, и чтобы комплексов не было перед сверстниками!
      В общем, за дядю Володю… пардон, дядей Володей Вера его никогда не называла, маминого мужа она сразу стала называть только по имени-отчеству, итак, за Владимира Александровича мама вышла с явной потерей качества, с явным понижением в статусе… И мама изменилась в этом новом браке.
      Мама как-то разом воинственно опростилась.
      Она стала интересоваться только бытом – только дачей, только уютом в квартире…
      Даже кошку завела. Пушистую, с плоской мордой.
      Мама очень ревновала свою дочь к папиным подаркам, но никогда против них не возражала.
      Понимала, что не по карману ей с прорабом Владимиром Александровичем послать Верочку в школу тенниса в Испанию на три месяца, где один семестр стоил семь тысяч евро. И папочка Мигунов посылал любимую дочурку – пусть порезвится там, в Сен-Жеральдино на зависть школьным подружкам!
      Вот и нынче: обещал Верочке на девятнадцатилетие, к окончанию второго курса новенький автомобиль. Пежо двести шестое. И впервые в жизни – не выполнил своего обещания.
      День рожденья уже миновал, а машинку папа не купил.
      А Верочка-то уж поспешила расхвастаться подружкам, вот кстати и права водительские получила. Теперь папочка машинку подарит – поедем по Москве кататься!
      Верочка выросла девочкой серьезной.
      – Выперли Мигунова твоего, поперли его, не все коту масленица! – не скрывая злорадства, сказала мама, едва Верочка выползла на кухню.
      – О чем ты? – спросонья еще ничего не понимая, переспросила Вера, машинально проверяя руками, хорошо ли запахнут халат, потому что Владимир Александрович еще не ушел на свою стройку, а Верочке после утренней ванны так хотелось кофе, что дожидаться ухода отчима было просто невмоготу.
      – О чем, о чем? Да про папашу твоего по еврейскому радио в новостях только и говорят, – хмыкнула мама и с победным видом поджала губы, будто к справедливой по ее мнению отставке бывшего мужа и она руку приложила. Анна Аркадьевна плотной завесой крутилась по их тесной кухоньке, и, отчаявшись сразу прорваться к плите с вожделенной порцией кофе в мельхиоровой турке, Вера была вынуждена присесть к столу, дожидаясь, покуда мать не докормит своего Володю.
      Наконец мать выключила свой невыносимо громкий миксер с гоголь-моголем, а Владимир Александрович крякнув отодвинулся от стола… Утренняя трапеза четы Салоновичей подошла к концу.
      Мать и фамилию во втором браке поменяла, дабы отцу досадить.
      – Так что радио-то говорит? – переспросила Вера, едва Владимир Александрович выполз из кухни и принялся греметь в прихожей своими зимними сапогами, кряхтя и сопя, напяливая их с помощью длинного пластмассового приспособления, которое по дремучей провинциальности своей называл "косачок"…
      – А слушай, сейчас в новостях опять скажут, – хмыкнула мать, прихлебывая жутко питательную смесь из взбитых с сахаром яиц.
      – Трудно сказать, что ли? – пожала плечами Верочка. Она счастливо расслабилась, когда, крикнув свое дежурное "ну, я пошел", Владимир Александрович наконец захлопнул за собой дверь.
      – Сняли Мигунова с должности главного редактора, вот что радио говорит, – сказала мать.
      Верочка помолчала.
      Мать сказала ей эту новость таким тоном, будто это Верочка была виновата в их с отцом разводе, так сказала, будто отец с Верочкой были по одну сторону баррикады, а мама со своим Володей – по другую.
      Обижена.
      Мама была обижена уходом отца.
      А Верочка? А в ней если и была обида за маму и за себя, то сила этой обиды в сравнении с маминой была как бы поделена пополам. Потому что ребенок состоит из двух любовей – из любви к маме и из любви к папе.
      Мама с папой поженились, когда учились в университете.
      Папа на факультете журналистики, а мама на историческом.
      Когда Верочка родилась, мама два раза академический отпуск брала, чтобы Верочку в ясли не отдавать. И когда диплом получила, пошла работать в школу простой учительницей истории, чтобы рядом с домом и чтобы больше с дочкой быть, потому что Верочка болезненной девочкой росла.
      А папа карьеру делал.
      Сперва он на радио распределился – корреспондентом, ведущим программы новостей, завотделом информации… Потом его на телевидение пригласили, потом в стране капитализм начался и папу поставили главным редактором, потому что он очень талантливый.
      А мама карьеры не делала. И между ними, между папой и мамой какая-то полоса отчуждения образовалась.
      У мамы интересы маленькие, школьные… Интриги завуча, протесты родителей против поборов, судьба лужковских доплат, выходки деток новых русских, мобильники на уроках… Проблемки!
      А у папы – у того круг интересов куда как шире!
      Заседание московского Пен-клуба, визит Президента в Германию, присуждение премий "Эйфи", открытие американского бизнес-центра, наконец!
      Одно время папа приглашал маму с собой на такие мероприятия.
      А потом вдруг перестал приглашать.
      Верочке двенадцать было, когда они разошлись.
      Эту небольшую трехкомнатную квартирку на Теплом Стане, которую вскладчину покупали мамины и папины родители, папа оставил им – маме и Верочке.
      Себе забрал только машину.
      Мигунов тогда снял квартиру на Звездном, чтобы неподалеку от Останкино.
      Верочка бывала у него по выходным.
      Папа баловал ее, дарил дорогих кукол, модные электронные игрушки дарил, игровые приставки, одних только "барби" с "кенами" у Верочки было столько, что всем маминым ученикам можно было бы по паре раздать, и еще осталось бы.
      Папа и компьютеры Верочке дарил, и цифровые фотоаппараты, и мобильные телефоны самых новых марок.
      Теперь вот машину обещал.
      И вдруг впервые обещания не сдержал.
      Сегодня занятия были на Петровке, и Верочка ехала до Пушкинской. Оттуда по Цветному бульвару до института пешочком. А в мечтах представляла себе, как подкатит к своему меду на новенькой "пежо" со львом на радиаторе…
      В метро немного позубрила гистологию.
      Эта учеба в медицинском – никакого рационального мышления, сплошная зубрежка и заучивание, что по анатомии на первом курсе, что по гистологии на втором, что по фарме на третьем!
      Халат не успела погладить.
      Модные голубые и зеленоватые халатики им, студентам младших курсов, не положены.
      Извольте ходить в белых!
      В аудиторию вошла после звонка.
      Извинилась перед преподом, прокралась вдоль стеночки на заднюю парту.
      – Верка, Верка, гляди, какой флаер мне у метро вчера всучили! – сделав восторженные глаза, свистящим шепотом прошипела Ирочка Милюкова, подпихивая яркий листок прямо Верочке на конспект.
      Вера бросила на плакатик поверхностный взгляд, мало ли таких приглашений на модные дискотеки и вечеринки в ночных клубах раздают при выходе из метро?
      Однако, что-то сразу ёкнуло и заставило пристальнее вчитаться в текст…
      Во-первых, это название папиного телеканала…
      Вернее, бывшего папиного телеканала, ведь папа там больше не работает.
      А во-вторых, это громкое и звучное словосочетание – ПОСЛЕДНЯЯ ДЕВСТВЕННИЦА.
      Мимо такого заголовка не проскочишь!
      Вера перестала вслушиваться в латынь преподавателя и вся сосредоточилась на плакате.
 

 
      Новое риэлити-шоу на канале "Норма Ти-Ви".
      Рекордный рэйтинг в Англии, Дании и в Германии.
      Хочешь заработать миллион долларов – приходи на наше риэлити-шоу!
      "Последний комплекс" или "Последняя девственница".
      Интрига шоу состоит в том, что три пары молодых людей будут жить в квартире, в которой будут установлены телекамеры.
      Три девушки – заведомые, врачебно освидетельствованные девственницы (совершеннолетние).
      И три парня.
      Девушка, которая через три месяца выйдет из студии, сохранив невинность, получит миллион.
      Парень, который соблазнит девушку, получит сто тысяч.
      За двух девушек – двести, и за трех – триста тысяч.
      Правила: никаких насилий, запугиваний, подавляющих волю психотропных средств, алкоголя и т.д. и т.п.
      Для прохождения кастинга, чтобы попасть на программу "Риэлити шоу – Последняя девственница", присылайте свои резюме и фотографии на телеканал "Норма Ти-Ви".
      Прием резюме до 30-го марта.
      – Ну что, пойдешь миллиончик заработать? – свистящим шепотом спросила Милюкова.
      – А ты? – переспросила Верочка.
      – А я по условиям не подойду, – ответила Ира, – я от рудиментарной перепонки еще в девятом классе избавилась.
      Препод все же шикнул в сторону их излишне активной задней парты;
      – Мигунова с Милюковой, мало, что опаздываете на занятия, так еще и болтаете так громко, что мне здесь на кафедре слышно, выгоню!
      Вера машинально подгребла флаер под конспект и демонстративно принялась переписывать что-то из латыни, начертанной мелом на доске.
      Про шоу и про кастинг вспомнила, уже когда открыла конспект в метро.
      Цветастый флаер лежал между страницами конспекта.
 

 
      Иван Борщанский водил свою "сахарную маму" в Большой зал Консерватории.
      В программе был пианист Петров с оркестром Питерской филармонии.
      Ивану нравился патентованный комфорт Большого зала… Размеренный ритм прогулок по фойе, хрусталь люстр и благородное серебро органа, нарядные дамы, узнаваемые лица мужчин московского света и эта приятная уверенность, когда ты сидишь и слушаешь музыку, уверенность в том, что потом, вечером, когда в лимузине ты привезешь даму домой, там, в большой и уютной квартире, она подарит тебе такую же патентованную качественную ласку, как Большой зал Консерватории, который дарит слушателю музыку только самого высокого качества.
      Без лажи и без туфты.
      Если Моцарт, то это качественный Моцарт.
      И если Чайковский. То это качественный Чайковский.
      Иван рано почувтвовал вкус к дорогим вещам.
      И концерты в Большом зале Консерватории нравились ему.
      Он был молод и даже юн, но он понимал суть традиции, которая выработалась и прижилась здесь, в этих стенах, – умные, добившиеся успеха мужчины везли отсюда своих дам в тихий уют зажиточных квартир…
      Это как бы висело в воздухе… Комфорт. Уверенность. Зажиточность…
      Вместе со звенящим соль-диезом солирующей в финале скрипки…
      Свою "сахарную маму" он выводил сюда уже много раз.
      Или это "сахарная мама" выводила сюда Ивана?
      Мария Витальевна относилась к той редко встречающейся части бальзаковских женщин, которые имеют все основания не только номинально, по одному возрасту относиться к воспетой великим французом когорте нежных фемин. Она истинно была таковою – сочной и смачной в своей взрослой сексуальности, что так выгодно порой отличает зрелую даму от девушки и заставляет трепетных мальчиков делать выбор в пользу сексуальных пристрастий Оноре де Бальзака, но никак не вкусов некоторых русских классиков с их романтическими девушками.
      Мария Витальевна в свои тридцать девять была стройна и вместе с тем царственно статна. Прекрасные формы развитого бюста и красивая линия крепких бедер сочетались в ее облике с легкой тонкостью талии, по-балетному прямой спиной и гордой длинной шейкой…
      Мария Витальевна была истинной мечтой юных пятнадцатилетних сладострастников, для которых первые мечты о сексе не вяжутся с субтильными формами сверстниц, которые полагают, что истинное наслаждение новосозревшему девятикласснику может подарить только учительница… Да не всякая, но такая, как Мария Витальевна.
      Иван познакомился с Марией Витальевной на корте.
      Какая-то тайная, но уверенная взаимность сразу блеснула в глазах обоих партнеров, едва тренер поставил их друг перед дружкой.
      Стройный и сильный девятнадцатилетний юноша.
      И дама тридцати девяти лет – воплощенная квинтэссенция зрелой женственности.
      После трех геймов они поехали обедать в "Прагу" на Арбат.
      Поехали в ее "Мерседесе".
      А уже оттуда – к ней, в ее квартиру на Пречистенке.
      Целый год им обоим было очень хорошо.
      Сегодня играли Чайковского.
      Первый концерт для фортепьяно с оркестром.
      Иван блаженствовал.
      Под роскошные, по-имперски пафосные аккорды он любовался царственным профилем своей взрослой подруги.
      Чайковский и Мария.
      Мария и Чайковский.
      Уверенность и качество…
      В его только начинающейся жизни все было самого высокого качества.
      Автомобиль марки "Мерседес".
      Коньяк "Реми Мартен Гран Крю".
      Роскошнейшая из всех женщин.
      Второй курс престижнейшего МГИМО…
      Первый концерт для фортепьяно с оркестром в исполнении Петрова и оркестра питерской Филармонии…
      Чего еще попросить у Судьбы?
      – Мы больше не будем встречаться, Ванечка, я уезжаю, – сказала Мария Витальевна, поднимаясь с их устланного черным шелком ложа. – Мужа переводят в Австралию, а по его статусу он не может там без супруги.
      Иван молчал, ошарашенный этой новостью.
      – Представляешь, Ванечка, тридцать часов лететь и при этом делать восемь промежуточных посадок, я не вынесу.
      Мария Витальевна чиркнула своей золотой зажигалкой и выпустила облачко белого дыма.
      – Я и так-то умираю в этих самолетах, а здесь тридцать часов и восемь раз взлетать и садиться!
      Иван не верил.
      Как же так, неужели его счастье может просто взять и кончиться?
      – А нельзя не ехать? – спросил он, и тон, которым прозвучал его вопрос, был самым жалостливым из всех мыслимых.
      – Что? – переспросила Мария Витальевна. – Не лететь? А плыть пароходом туда надо целый месяц, да и не всегда и не отовсюду туда ходят корабли.
      – Нет, я имею в виду вообще не ехать туда, к мужу…
      На слове "к мужу" Иван запнулся, как будто в горле запершило.
      – Не ехать? – изумилась Мария Витальевна. – Нет, я никак не могу туда не ехать, – уверенно сказала она.
      – А как же я? – совсем по-детски спросил Иван. – А я как же?
      – А ты останешься здесь, – вздохнув, сказала Мария Витальевна. – Я же не могу взять тебя с собой в Австралию…
      Счастье рано или поздно кончается.
      Но с концом одного счастья рождается другое.
      Иван этого не знал.
 

 
      На даче Мигунов примерялся к ружью.
      Нет, не для того, чтобы застрелиться, но…
      Но, может, и для того, чтобы застрелиться. Ведь ко всему надо сперва примериться.
      И к самоубийству тоже.
      Это было ружье его приятеля.
      Да и сама дача тоже принадлежала приятелю.
      Сам Мигунов на данном этапе своей жизни никакой загородной недвижимостью не обладал.
      Не сподобился.
      Все вокруг говорили, мол, давай-давай, при твоем положении есть возможность взять участок в Усово по Рублёвке на берегу Москвы-реки, там продается участок, и не каждому позволят купить, там закрытый клуб домовладельцев, но тебе как главному редактору известного телеканала продадут…
      И деньги были…
      В первый же год его работы на "Норма Ти-Ви" ему платили по "двадцатке" в месяц, то есть четверть "лимона" в год…
      Коттедж сразу не построишь, но ведь и знакомые банкиры тогда предлагали дать взаймы. И ведь он бы отдал.
      Но Мигунов всегда как огня боялся возни с ремонтами, переездами, строительствами…
      В эту стройку только влезь – и больше ничем другим заниматься не будешь, только ежедневно разбираться с прорабом, куда уходят деньги и почему дом так медленно строится.
      Жил Мигунов эти годы своей работы на телевидении широко. Ездил везде. Везде платил и за себя, и за друзей. Давал людям в долг. Часто без отдачи.
      Играл…
      Вернее – поигрывал в казино и чаще спускал все почти до нитки.
      Два раза покупал квартиры.
      Одну подарил любовнице, когда с ней расходился.
      Другую записал на дочь Верочку, как приданое ей на будущую свадьбу.
      В общем, был Мигунов гол как сокол!
      И сидел он на даче у приятеля своего Василия Ломидзе, сидел, покуда не гнали…
      – А ведь скоро погонят, – думал Мигунов, примеряя Васино ружьецо, направив его себе в рот, так чтобы рукою достать при этом до курка.
      Скоро отовсюду погонят.
      Анна вот прогнала! Прогнала, как узнала, что он уже не редактор…
      Прогонят и отсюда.
      Может, не сразу, может, поиграют в человеческие ценности, в порядочность, в дружбу… Поиграют месячишко, а потом непременно прогонят.
      Мигунов отложил ружьецо.
      Как-то все это неопрятно со стрельбой в рот.
      Далида, когда отравилась, специально примеряла-выверяла, как будет на подушках лежать – красиво ли? Ведь корреспонденты поди набегут, фотографировать будут…
      А из ружьеца в рот – это как-то неопрятно.
      Кровь, мозги, осколки черепа… Полкомнаты уделает так, что за день не отмоют.
      Да и потом это пошло и банально.
      Ишь, покончил самоубийством, оставшись без работы, потому что бросили его и друзья, и любовница…
      Еще и записочку слёзную под стать моменту пошленькую написать: "В смерти моей прошу никого не винить, кроме сволочи Борщанского и моей бывшей любовницы Анны – последней гадины и паскуды, потому что меня хорошего бросила…" …
      Позвонил Верочке.
      – Давно не виделись, доча, встретимся? Поболтаем?
      Написал Васе Ломидзе записку, что уехал, не дождавшись хозяина, отворил ворота, выкатил свою "Ауди" и порулил в Москву, чтобы успеть подхватить дочку с последней пары.
      Сидели в бистро на Маяковке.
      Респектабельный мэн и красивая девушка-студентка.
      Пойди они в дорогой ресторан, там бы наверняка подумали, что это сладострастный папик с юной любовницей, или босс с секретаршей.
      Про хорошее испорченный телевидением народ никогда не подумает.
      Во всем виноват Комиссаров.
      – Как учеба? Как подружки?
      Мигунов знал многих Верочкиных подруг и всегда живо интересовался их делами.
      – Как ты, папа? Тебе сейчас тяжело?
      Мигунов смотрел, как дочь ковыряет в креманке свой фруктовый салат. Смотрел и думал: вырастет женщина-врач. Вырастет и папе в старости уколы будет делать…
      Преодолевая неловкость, Мигунов заговорил о том, что считал теперь для них с Верочкой и для себя очень важным:
      – Ты прости, доча, но я тебе "Пежо" двести шестое обещал, а меня вот с работы сняли…
      – Да что ты, папа, не думай об этом, – Верочка протянула руку и дотронулась до его плеча. – Не думай папа, не бери в голову, я что, маленькая что ли? Не понимаю?
      Мигунов вздохнул.
      – Можно было бы классом ниже машину купить тебе, десятку отечественную что ли, но я даже боюсь тебе предлагать, доча, а "Пежо" за двадцать тысяч мне теперь не по карману.
      – Пап, я тебя умоляю, давай прекратим этот разговор, давай лучше о твоих перспективах.
      Верочка с любовью глядела на него своими бесконечно добрыми глазами.
      "А ведь глаза у нее мои, – подумал Мигунов, – серые с зелёным".
      – Ах, доча, – уже вслух сказал он, – какие перспективы? Нету теперь у меня особых перспектив.
      – Но ведь без работы-то ты не останешься? – спросила Вера.
      – Это смотря без какой работы, – наклонив голову, задумчиво заговорил Мигунов. – Это раньше, при коммунистах, на руководящих работников распространялось правило равноценных переходов. Сняли тебя с директоров треста банно-прачечных услуг – назначат директором департамента школ и детских учреждений. А теперь, доча, у нас капитализм и никто гарантий трудоустройства тебе не даёт.
      – Но ведь ты такой талантливый, папа! – с чувством воскликнула Верочка. – Ты обязательно устроишься.
      – Ах, Верочка, любовь моя, – тяжело вздохнул Мигунов, – сколько у нас телеканалов? Два десятка… А талантливых мужчин с дипломами журналистов?
      Двадцать тысяч человек… Так что не все так просто, доченька моя, не все так просто.
      – Но ведь у тебя связи, – робко попыталась возразить Верочка.
      – Связи? Связи хорошо работают только тогда, когда ты сидишь в кресле и кому-то нужен, когда по бартеру можешь оказать взаимную услугу, а когда тебя выбросили в мусорку, тогда связи уже не работают…
      Они посидели.
      Посидели, помолчали.
      Потом Мигунов достал-таки конверт и, протянув дочке, сказал:
      – Здесь половина твоей "Пежо", пусть у тебя будет. Не могу я совсем без подарка.
      Вера покраснела, отодвинула конверт.
      – Папа, папа не надо!
      Конверт он все же вынудил ее принять.
      Сказал:
      – Был бы у меня миллион, я бы бросил все, купил бы, доча, домик в Кратово или по Калужской дороге на Десне, не коттедж, а именно домик, летний, даже без удобств, из тех, что в годы моей юности дачами назывались. И писал бы там книгу… А потом издал бы ее на свои деньги, и еще бы писал. И еще… Мне миллиона бы хватило надолго, покуда писателем известным не стал бы… А десять тысяч, доча, они моих проблем теперь не решают…
      Потом довез Верочку до дома.
      Поцеловал в щеку.
      И Верочка его потом поцеловала в угол рта.
      – Держись, папка! – сказала Верочка, выпархивая из машины.
      Постоял, подождал, покуда она откроет дверь в парадную.
      Потом тронул машину и включил погромче радио "Хит".
      Так, чтобы басы в колонках его "Ауди" были и постовому милиционеру слышны.
      А Верочка, придя домой, снова раскрыла конспект и, увидав там флаер с рекламой нового риэлити шоу, вспомнила про папкину мечту о миллионе…
      Девушка, которая через три месяца выйдет из студии, сохранив невинность, получит миллион.
 

 
      После отъезда Марии Витальевны Иван месяц не ходил в институт.
      И кабы не отец, кабы не влияние и связи отца, Ивана бы отчислили за прогулы и несданные зачеты.
      Иван и спорт забросил.
      Теннис?
      К черту теннис!
      Ивану было тошно выходить на корт, потому что он сразу вспоминал Марию Витальевну.
      Музыка?
      К черту музыку!
      Потому что каждый нотный сборник, будь то этюды Шопена или сонаты Бетховена, напоминал Марию Витальевну, рояль в ее гостиной, фортепьянные вечера в Большом зале Консерватории.
      Месяц он провалялся на диване, изучая атлас Австралии и листая путеводители по Мельбурну и Сиднею…
      Он даже трижды звонил в турагентства, узнавал, сколько стоят туры в Австралию.
      За двадцать тысяч можно скататься туда на месячишко?
      А чтобы пожить там полгодика? Сколько нужно?
      Тысяч пятьдесят?
      Иван редко ездил в институт на метро.
      Но…
      Поехал и сразу, по выходе на Студенческой, получил в руки флаер…
      Парень, который соблазнит девушку, получит сто тысяч.
      За двух девушек – двести и за трех – триста тысяч.
      "Получу триста тысяч – поеду в Австралию", – подумал он…
 

 
      Обеды у Аркадия Борщанского были расписаны на две недели вперед.
      В понедельник в "Славянском базаре" он обедал с Альбертом Владиславовичем, зампредом госкомитета по делам печати, во вторник в "Узбекистане" с Рафиком Ходжаевым, одним из главных рекламных спонсоров канала, в среду в торговом центре "Меркурий" с генералом Томилиным из МВД… И так далее, и так далее.
      Секретарша Борщанского строго вела все расписания обедов своего шефа, и если какой-то из них не вытанцовывался по причине каких-либо форсмажоров, сотрапезникам заранее присылались извинения, а иногда даже и подарки в качестве компенсации. Шофер мчался в министерство и передавал бутылочку "Хеннеси Гран Крю" и пару видеокассет с последним сериалом канала "Норма Ти-Ви".
      Естественно, за обеды всегда платил телеканал.
      На этих обедах делалась политика.
      Сегодня шофер вез своего босса в "Балчуг-Кемпински".
      Там был заказан столик для встречи с Дульчанским.
      Дульчанский был пройдоха каких поискать.
      Он работал в Комитете по делам Связи и ведал там распределением разрешенных частот вещания. Именно от него зависело, продлят ли "Норме" лицензию, и именно от него зависело, разрешат ли "Норме" перейти на более мощные передатчики.
      Дульчанский был похабником и балагуром.
      Любил смачные сальные анекдоты и везде и все сводил к откровенным непристойностям.
      – Значит, поменяли формат вещания? – спросил Дульчанский, выслушав новости об отставке Мигунова. – Теперь вместо политики будете порнуху крутить?
      – У нас есть проект получше порнухи, – кивнул Борщанский, прикасаясь губами к аперитиву. – Мы риэлити-шоу замыслили учинить, "Последняя девственница" называется.
      – Где вы такую дуру найдете? – хохотнул Дульчанский. – Или вы по несовершеннолетним ударить решились?
      – Найдем, найдем, Москва большая, – Борщанский жестом руки успокоил своего визави. – Тем более что приз девственнице миллион "убитых енотов", деньги даже для нас немалые.
      – Миллион? – оживился Дульчанский. – Так давай сразу попилим, что тебе стоит? Ты же и так все по ранее согласованному сценарию снимаешь, кому дать приз, кому не дать!
      Борщанский хохотнул, улыбнулся таинственно.
      – Не все так, не все так, дружище.
      – И ты еще будешь мне вкручивать, что у тебя на программах игра идет по чесноку? – не унимался Дульчанский. Сумма выигрыша явно привела в возбуждение его неугомонный, досужий до мыслей о деньгах мозг. – Давай туда на твое риэлити наших подставных поставим? Им по полтахе в зубы, а лимон попилим? А? Или тебе уже более мощные передатчики ни к чему? Или ты о продлении лицензии не думаешь?
      Было непонятно, всерьез ли Дульчанский размечтался о призовых деньгах или нарочно разыгрывает из себя простого как три рубля?
      – Ты по кастингу там возьми на программу мою племяшку? – сказал Дульчанский. – Я к тебе ее подошлю.
      – А она что? Девственница? Ты что проверял, дядя? – хохотнул Борщанский. – Или она тоже несовершеннолетняя?
      – Какие такие условности, – махнул рукой Дульчанский. – Ну принесем мы тебе справки от гинеколога, что это изменит? Главное бабки по справедливости попилить.
      Разве не так? …
      Выходя из "Балчуга" и садясь в редакционный "Мерседес", Борщанский подумал: "А ведь и правда, все так просто. Взять и попилить, взять и попилить, и именно такие простые парни как Дульчанский сейчас банкуют. Потому что реально мыслят". ….
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      "Редактор программы наставлял нас, нам нельзя ни на минуту забывать о том, что мы находимся под включенными камерами и с включенными микрофонами. Поэтому надо все время следить за тем, как выглядишь, как выглядит твое лицо, как ты держишься, красива ли твоя поза, твоя походка, твое выражение лица? Нужно все время помнить об одежде: красиво ли сидит на тебе ти-шортка, или юбка, или джинсы. Кстати, одежды каждому на все шоу выдают по две огромных сумки и подбирают вещи строго индивидуально. Потому что фирмы-производители молодежной одежды в рекламных спонсорах у нашего риэлити-шоу. Со мной полдня работали два дизайнера-модельера, и комбинировали, и что-то даже подгоняли по фигуре. В общем, надавали мне два десятка маек, ти-шорток, курточек, джинсов, брючек, шорт и купальников. Как приданое на свадебное путешествие! На все три месяца программы.
      Кастинг проходил на шестом этаже, в комнате рядом с бывшим папиным кабинетом.
      Народу пришло – не протолкнёшься!
      Еще внизу, в стеклянном вестибюле, где пропуска выписывают, и где милиционеры за турникетами стоят, поразила меня толпища этих жаждущих заработать миллион.
      Разномастные, в основном приезжие, не москвичи и не москвички, объединенные одним каким-то блеском в глазах, общим презрением к окружающим и общей остервенелой жаждой показаться оторвано-крутыми, супер-пупер моднявыми и преисполненными по-своему понимаемой свободой, заключающейся в основном в проколотых ноздрях, ушах, языках и поголовно заголенных и татуированных животиках у девиц… Я еще подумала: неужто в Москве столько девственниц? И еще подумала, что эти явно не похожи… Скорее наоборот, на каких-то оголтелых провинциальных завсегдатаек дешевых дискотек они похожи, чем на последних московских девственниц. Я, кстати, как умная Маша оделась а-ля бизнес-вумэн: английский костюм в полоску и белая блузка с галстуком.
      Но это и не нужно было, меня секретарша, которая за очередной порцией кандидаток спускалась, узнала. Узнала и сразу в сторону оттащила. Давай, мол, Верочка, я тебя без очереди к главному редактору пропущу, зачем тебе среди всей этой шушеры отираться?
      И то верно!
      Я как увидела, что в коридоре, где офис "Нормы Ти-Ви" творится, так сразу поняла, что уж лучше по блату, без очереди, потому что вдоль стены до самых лифтов – человек сто, не меньше стояло, сидело, балдело, жевало свою резинку, пяля свои бессмысленные бельма…
      Я не стала кокетничать и согласилась, чтобы Эмма меня без очереди на комиссию пропихнула – небольшое это удовольствие, с приезжей шушерой в коридоре отираться!
      Эмма меня не успела даже чаем угостить, как в приемную вышел сам Борщанский, папин шеф, и с ним еще один молодой, который теперь у них на папином месте – временно исполняющим обязанности главреда.
      Борщанский улыбался, ручку жал. Представил нового… Его Владиславом Семеновичем зовут. Просил, чтобы я его без отчества, просто – Владислав…
      В общем, сказали, что без всяких-яких меня они берут, чтобы я вместе с Эммой шла теперь в кабинет к юристу, заключать контракт… И чтобы в среду уже на репетицию…
      В среду на репетиции я встретила Ивана".
 

 
      Мигунову позвонил какой-то хмырь, назвавшийся новым пресс-атташе канала "Норма Ти-Ви". Хмырь назвал причину своего звонка: в следующую среду исполнялось восемь лет, как "Норма" была в эфире. В этой связи к Мигунову как к одному из первых творческих работников канала этот атташе имел несколько обычных для такого случая вопросов: как, когда, с кем начинали, кто придумал это, а кто стоял за тем, и так далее.
      Мигунову от этих расспросов стало стыдно и противно.
      Стыдно стало оттого, что хмырь этот, атташе хренов, наверняка там глумился и потешался, вот-де, с выгнанным, с выпертым под зад коленом бывшим главредом разговаривает, а обидно и противно стало на душе потому, что приглашения на традиционную вечеринку по случаю годовщины "Нормы" он не получил… Вот так!
      Забыли уже. И уже из списков вип-персон вычеркнули.
      Мигунов вспомнил прошлогоднюю вечеринку.
      Они устраивали ее в "Метелице" на Новом Арбате.
      Совет учредителей не пожалел тогда денег.
      Были все свои, останкинские, и все "нужники" и из Думы, и из Белого дома, и со Старой площади… И даже с улицы Намёткина была пара господ, которые сказали-таки свой традиционный тост – "пьем за вас, за нас и за газ"…
      Мигунов вспомнил, как завис и запал тогда на ту модную ви-джейшу с музыкального канала. Он явно тогда перебрал – пять или шесть рюмок водки в баре, а потом, когда они спустились с ней в казино, он еще (уже не для куражу, а для показухи) вылакал три или все пять рюмок текилы…
      В общем, ви-джейка эта с модным, на американский манер именем, которое он теперь позабыл, выпотрошила его до дна. Не только вся наличность кончилась, но и две карточки виза и мастер Промгромбанка тоже обнулились, так лихо девчонка та с голым пузиком и с брюликом в пупке проигрывала фишки на французской рулетке…
      Хорошо еще, что по мудрому совету друзей он никогда не держал на дисконтных карточках больше, чем по три тысячи евро, а кредитки, все эти голден и платинум карт-манетик*, брал с собою только за границу. Иначе секс в ту ночку с этой ви-джеечкой обошелся бы Мигунову в еще более сокрушительную сумму. * карт-манетик – фр. "магнитная карта" Смешно…
      Но он и секса-то самого почти не запомнил.
      Вроде приехали к нему на Звездный, включили музыку, плазму, раскрыли бар с "Хеннеси" и "Джеймсоном", напустили разноцветных шариков в джакузи… А потом он просто вырубился.
      Проснулся утром, а ви-джейка уже одетая на кухне по телефону каким-то парням наяривает, приезжайте-де за мной, поедем в трансваль-парк – отмокать после вчерашнего!
      Вот так вот та вечеринка прошла.
      Интересно, придет эта ви-джейка на послезавтрашнюю? На которую его, Мигунова, забыли пригласить… И если придет, то с кем уедет пить марочный коньяк в джакузи? С Борщанским? Или с этим с новым врио, который теперь вместо Мигунова, который теперь, по слухам, вовсю внедряет это своё риэлити-шоу!
      Он вдруг подумал: хорошо, что Верочка ничего не знает про приключения своего папаши!
      Вообще, о том, насколько он хороший или плохой отец, Мигунов задумывался в основном только когда умирал. Либо с похмелья, либо от температуры, когда болел гриппом. Либо от стыда за какую-нибудь из своих пакостей.
      Хороший он отец?
      Ну да, подарки дарил, заграницу возил…
      А вот на родительском собрании в школе у нее ни разу не был, все жена бывшая ходила, ей как-то сподручнее было.
      Правда, каждый год, переходя в новый класс, Верочка справлялась у него по телефону: "Папа, скажи точно, как называется место твоей работы и твоя должность, это требуют учителя для того, чтобы записать в классный журнал…" Он с гордостью называл Останкино, "Норму Ти-Ви", и должность свою – главного редактора… И в этом тоже было отцовство.
      Отцовство ведь проявляется не обязательно прямым и непосредственным присутствием.
      "Как хорошо, что Верочка у меня уже такая взрослая и хорошая, и уже вряд ли покатится по наклонной со всеми этими героинами, крэками, кокаиновыми групповухами на дачах! – думал Мигунов. – Все-таки уже на втором курсе медицинского института".
      Как он и мечтал, что вырастет доктором и будет ему – старенькому папашке на даче уколы колоть, когда ему старенькому плохо будет…
      Мигунов припомнил, как еще лет двенадцать или пятнадцать тому назад, когда он ушел от них, частенько, когда на улице случался мороз, он вдруг представлял себе свою маленькую дочурку замерзающей на улице нищенкой…
      И ему становилось страшно.
      Он вздрагивал, отряхивался как собака, вылезшая из воды, стряхивал с себя это видение, картинка исчезала, но боль в душе оставалась.
      Это, наверное, были те моменты, когда маленькая дочурка тосковала без папочки.
      Тосковала и спрашивала маму: "А где папа?" …
 

 
      Вера Мигунова всерьез полагала, что телесная близость мужчины с женщиной бывает двух родов: чистая и нечистая.
      Чистая – это когда муж и жена.
      И нечистая – во всех остальных случаях, вне брака.
      Свою нежность и свои ласки она готовила только для будущего жениха.
      В детстве Верочка любила балеты Чайковского и сказки Гофмана.
      Своих приятельниц, любивших посудачить о сексе и поделиться впечатлениями о некоторых приключениях, она не осуждала, но слушала подобные рассказы без особого интереса.
      – Чё ты как неживая? – спрашивали ее иные сокурсницы. – Ты чё святошу из себя строишь, ты только попробуй, это такой кайф! – говорили они.
      А Верочка пожимала плечиками и отвечала, что ей этого не нужно, что это должно быть только в семье, а иначе это теряет всякий смысл…
      Она не вступала с товарками в продолжительные споры, хотя внутренне никогда не сомневалась в своей правоте, потому что уверенно знала, что под этим она подразумевает любовь, любовь, что сродни большой и всеобъемлющей любви к родителям, к папе.
      Она не спорила с товарками, пусть живут как умеют.
      А она будет жить так, как верит. Как имя ее, данное при рождении и в крещении ей велит.
      Нравились ли ей мальчики?
      Разумеется, нравились!
      Еще во втором классе она была влюблена в Петю из параллельного "Б" класса.
      И она даже несколько раз прогуливала уроки, когда в "Б" классе были занятия по музыке. Верочка пробиралась тогда в актовый зал и из-за сваленных в кучу рядов снятых задних кресел наблюдала предмет своей влюбленности, как он пел про Родину и про Чебурашку, покуда однажды ее не поймали и не отвели к директору.
      Потом она была влюблена в учителя химии. И даже записалась на факультатив…
      Кстати, это помогло потом при поступлении в медицинский.
      Но два года, в девятом и в десятом, Верочка вздыхала и прятала взгляды.
      Что же касается нормальных, как у всех, ухаживаний с поцелуйчиками на вечеринках, то и это у нее было.
      Но никогда не заходило дальше установленного ею предела.
      В одиннадцатом классе среди парней к ней прикрепилось звание недотроги, на которую не стоит тратить время, есть-де девчонки более доступные и посему более достойные нехитрых, незатейливых ухаживаний.
      А в институте, после пары вечеринок однокурсники записали Верочку в "синие чулки с прибабахом". Прибабах был присовокуплен потому, что они не понимали природы верочкиной "синечулочности". Ведь девчонка с фигурой и с мордашкой… Парни на нее в метро пялятся… Чего же она из себя строит?
      Умный Гера Либенбаум сказал, как подытожил: "Верка у нас ждет, когда на столе фишек накопится, чтобы сыграть с казино ва-банк, поставив на зеро… Верка принца ждет, вот почему она у нас такая недотрога".
      И был по-своему прав.
      Хотя сама Верочка объяснила бы это по-другому. Но она не брала на себя труд объяснять.
      Просто жила в соответствии со своими убеждениями. …
      Верочка мечтала встретить своего героя.
      Чтобы он был храбр и красив, как Роланд.
      И чтобы был умен и благороден, как Онегин…
      Да, Верочка любила "Евгения Онегина" и в девятом классе написала такое сочинение, что учительница не знала, какую отметку ставить: пять или два.
      Вера написала, что Евгений Онегин – совершенное воплощение благородства. Он не воспользовался открытостью, порывом Татьяны, как наверняка воспользовался бы любой нынешний мужчина.
      А еще Верочка написала, что у англичан так превосходно получилась экранизация Евгения Онегина, потому что Евгений был навеян Пушкину Дон Жуаном Байрона…
      Молоденькая учительница была вся в сомнениях и показала Верочкино сочинение своему университетскому преподавателю, профессору Баринову. Тот не отмахнулся, не манкировал просьбой своей бывшей студентки и даже приехал в школу.
      Посидел на уроке и, попросив потом Верочку остаться, беседовал с ней.
      – Я согласен с вами, – сказал Баринов. – И если Лосев писал, что классическое образование сделало Пушкина Пушкиным, то я могу только добавить, что образ благородного героя, доминировавший в греческом эпосе и в рыцарском романе, отразилися и в Руслане, и в Евгении, и в Петруше Гриневе…
      Баринов ласково глядел на Верочку.
      – Читайте классику, читайте эпос, читайте Гомера, – говорил Баринов, улыбаясь. – Современную же прозу читать не советую, читать ее бессмысленно и даже вредно, – продолжал он. – В ней, в современной литературе, нет главных составляющих и определяющих ее как литературу компонентов. Если прежде, когда литература только зарождалась, баян, садясь у костра средь усталых воинов, выпив хмельного вина и ударив по струнам своих гуслей, пел о подвигах и о любви легендарных рыцарей и богов, то его баллады были преисполнены не только занимательных приключений, колдовства и описаний сражений, что, безусловно, должно было развлекать усталых воинов, заменяя им у костра телевизор с сериалами… Но баллады певца воспевали и благородство и силу духа героев, поучая, воспитывая мальчиков, юных оруженосцев, будущих рыцарей, что возлежали тут же, возле костра… Именно за эту функцию, именно за эту воспитательную компоненту, литература и принята в свод обязательных в школе предметов, чтобы на примерах Петруши Гринева, Пети Ростова, Алеши Карамазова воспитывать в детях честность, патриотизм и доброту.
      Баринов с нежностью глядел на Верочку.
      – А современную прозу, читать бессмысленно и вредно, – повторил он. – В ней осталась одна лишь развлекательная функция и она стала похожа на урода, у которого гипертрофированно развиты только руки… А ножки и голова – микроскопические, недоразвитые.
      – Почему так? – спросила Верочка.
      – Потому что образование сделало Пушкина, – ответил Баринов, – а современных авторов некому делать, ввиду отсутствия вышеназванного образования.
      Уезжая, Баринов подарил Верочке книгу Хармса. Подарил и сказал на прощание:
      – Ювачев – очень тонкий литературовед, в своих литературных анекдотах он выразил всю суть русской литературы. Вот, где бездна романтического благородства, индуцированного и от Байрона, и от Пушкина. Почитайте и поразмыслите, от кого индуцируется вся современная белиберда, от которой только звон в голове?
      А учительнице Баринов посоветовал оценить Верочкино сочинение на пять с плюсом.
 

 
      Иван прошел кастинг заочно.
      Он позвонил секретарше отца и попросил вписать его в сценарий.
      Эмма не замедлила доложить о звонке шефу.
      Борщанский сперва никак не отреагировал на эту инициативу сына, но потом, вспомнив разговор с Дульчанским, подумал, что включить сына в сценарий шоу – идея не совсем плохая.
      Даже среди небожителей, таких как Дульчанский, бытует мнение, что призы благополучно распределяются между своими, так что впустив сына в программу и демонстративно не дав ему ни шиша, прокатив его мимо приза, он, Борщанский, развенчает великий миф.
      Это была идея.
      Борщанский снял трубку и, набрав номер помощника, велел вписать Ивана Борщанского в сценарий великого телешоу.
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки.
      Здесь и далее приводимые выдержки из дневников некоторых участников шоу подвергнуты незначительной литературной обработке издательством "Капитал-Марс".
      Когда я увидела объяву о "Последней девственнице", то сразу поняла, что нужно эту тему хватать в свои хрупкие, нежные руки и держать со всей силой. Конечно, не так просто пройти кастинг. Здесь важно первое впечатление, которое ты на произведешь организаторов. Чтоб это качественно проделать, нужно выбрать точный стиль. Я вообще считаю, что в человеке главное – его стиль, это значит – его прикид, шмотки, прическа, макияж. Некоторые к стилю добавляют внутреннее содержание, типа, образ мысли, интересы и прочее… Что ж, у каждого свое представление. Ну, ещё, конечно, добавлялась специфика именно этого риэлити – девственность. Ну, это труда особого не составило, в наше время все можно купить, а уж тем более какую-то медицинскую справку.
      Так вот, о прикиде – одела я штанцы в стиле панк, радикальные. Темно-темно-синего денима, с болотно-зеленой подкладкой и пиратскими черепушками на коленях. Они так качественно и сексапильно облипали там, где нужно, что вообще – класс! К ним туфли с высоченными каблуками, а самая фишка – футболочка с рукавами-фонариками, цветочным орнаментом из бисера, и децельным, но ярким и заметным рисуночком диснеевской утки. Вау! Это было нечто! С одной стороны – девочка, в полном смысле этого слова, с которой только хороводы вокруг елочки водить да попкорн в киношке лопать, а с другой – радикальная хот-штучка. То, что нужно! Пять с плюсом. И я, конечно же, не прогадала: когда зашла в кабинет, где проводили кастинг, я сразу заметила заинтересованные взгляды. Особенно у мужиков. Я эти взгляды и блеск в глазах очень хорошо знаю.
      Перед камерой на пробах я тоже не стушевалась и правильно себя подала. Не мямлила ничего себе под нос, как некоторые. Была конкретна и обаятельна. Нужно было минуты три перед камерой что-нибудь изобразить. Я ничего особенно и не выдумывала, прочитала им "У Лукоморья дуб зеленый…" – единственное стихотворение, которое знаю. Получилось очень даже секси! Короче говоря, как я и была уверена сразу, меня взяли в проект. Абсолютно!
 

 
      Мария Витальевна считала себя женщиной-даром. Женщиной – божественным призом…
      В этом она ощущала свое жертвенное предназначение.
      Она – красивая и женственная – создана для того, чтобы ее завоевывали и получали.
      А она бы покорно отдавалась победителю.
      Но это было еще не все.
      Мария Витальевна полагала себя жрицей любви и с юных лет, когда осознанно стала женщиной, решила для себя, что ей приятно отдаваться на любой сильный зов здоровой плоти.
      У нее были и капитаны дальнего плавания, и герои Советского Союза – летчики-космонавты.
      И ветераны гор Кадагара и Баграма… Сильные, смелые самцы… Но были у нее и академики, и лауреаты конкурса имени Чайковского… Мудрые ученые и талантливые мастера искусств.
      Она не коллекционировала их. Она просто откликалась на их зов, полагая, что их сексуальность носит в себе первозданный заряд божественной энергии, потому что они – герои и мудрецы, они ходят рядом с Богом… А она, отдаваясь им, как бы омолаживается, прикасаясь к этому огню, к первозданной энергии примитивного зова Эроса… …
      Отдаваться благородному юноше в его девятнадцать лет, когда разница в возрасте ровно вдвое, Мария Витальевна полагала занятием гигиенически полезным и процедурой, оказывающей на ее тело омолаживающий эффект.
      Тогда, на корте в Крылатском, когда она познакомилась с Иваном, он сразу овладел ее помыслами, одним своим жадным взглядом вызвав ее встречное желание.
      К своим тридцати девяти Мария Витальевна привыкла к раздевающим, вожделеющим ее взглядам и сразу оценивала и отсеивала, определяя одних как недостойных, а иных как вполне соответствующих.
      Она ценила дерзких, которые не отводят взгляда.
      Пусть даже это не богатый бизнесмен, имеющий недвижимость по Рублёвке. Пускай это простой водопроводчик, но если он осмелился оценивающе поглядеть на ее грудь, он не должен отводить взгляда, он не должен трусливо смущаться, если она поймала его взгляд, и если он не отвел, если он дерзок и смел, то почему бы не отдаться ему, пускай он не имеет "Мерседеса" и не может пригласить ее в дорогой бар в поселке Жуковка-два, расплачиваясь там по карте голден-виза… Она сама готова платить за мужчину, платиновые карточки и кабриолет "Мерседес" есть у нее самой!
      Был бы мужчина дерзок! Был бы мужчина мужчиной!
      У Марии Витальевны не было детей.
      А теперь, в тридцать девять, заводить детей она полагала и вредным для здоровья, и даже опасным.
      У нее не было сына, но, имея пристрастие ко всему сексуально-возбуждающему, Мария Витальевна любила разглядывать комикс-сериалы из самых непристойных разделов Интернета, где художники придумывали истории про красивых нестарых мамочек и их сексуально озабоченных подростков-сыновей.
      Мария Витальевна могла часами разглядывать эти картинки и не находила в этих занятиях ничего непристойного. Ведь она – жрица любви. Вернее, она тело-приз.
      Она… Она – тот узел вселенной, в котором выполняются заветные желания и скрытые мечты. Она – божий инструмент. Она – скрипка Страдивари. И она не должна лежать в футляре. Она должна играть в искусных и страстных руках музыканта.
      Иван был ей сыном.
      Он был ее самой заветной сексуальной фантазией.
      Он был пылок и нежен.
      Он был по-юношески неутомим и порою даже груб и неловок. Но это было именно то, что было нужно ей, тридцатидевятилетней женщине, у которой не было своего сына.
      Муж Марии Витальевны был дипломат.
      Вернее, он был не совсем дипломат.
      Суть его службы была в том, что он назывался дипломатом.
      Сергей Геннадиевич Макаров был генерал-майором.
      Но Мария Витальевна ни разу не видела его в форме.
      Она вообще редко видела своего мужа…
      И это состояние, что она вообще-то мужняя жена, что она обеспечена, что она не должна думать о хлебе насущном, но в то же самое время она совершенно предоставлена сама себе в плане сексуальной свободы, – вполне устраивало ее.
      Она догадывалась, что генерал все знает о ее похождениях.
      Догадывалась и ни капельки не боялась.
      Если сразу не убил, значит, и его устраивает это статус-кво.
      За годы тайной службы своего мужа Мария Витальевна привыкла к положению соломенной вдовы. И тут, получив неожиданный вызов в Австралию, вдруг обнаружила, что совершенно не помнит и не воспринимает своего генерала как мужчину…
      Но ехать было надо…
      В конце концов и в Канберре, и в Сиднее, в этих больших городах есть и теннисные корты, и юные тренеры с дерзкими взглядами! …
      В Канберре Марию Витальевну ожидало слегка смутившее ее разочарование.
      В аэропорту ее встретил не муж, не генерал Макаров, а какой-то его порученец, молодой блондин с мордой проходимца, готового на все ради своей карьеры. Таких ловких блондинов Мария Витальевна помнила еще со времен своей учебы в МГУ. В те коммунистические времена такие блондины всегда шустрили возле комитетов комсомола, всегда готовые придти на первый зов старших братьев из КГБ и горкома партии.
      Шустряка звали Володей.
      Мария Витальевна коротко улыбнулась уму уголками губ, но руки не подала и солнцезащитных очков не сняла.
      Володя подхватил ее багаж и понес, идя впереди, указывая путь к парковке.
      Мирия Витальевна шла сзади и глядела на его сильную, выдающуюся назад попочку, глядела на его рыжие волосатые руки в веснушках, что были напряжены под весом ее тяжелых сумок, глядела и улыбалась своим шальным мыслям.
      Австралия сразу захватила и поразила.
      Машины с правым рулем, движение по неправильной стороне, какая-то даже и не сочинская жара, деревья без листвы, сухая красно-коричневая земля на газонах без травы…
      – Я отвезу вас на посольскую виллу, – сказал Володя, уложив сумки в багажник и усадив Марию Витальевну на заднее сиденье белой "Тойоты".
      – А где Сергей Геннадьевич? – поинтересовалась Мария Витальевна.
      – Сергей Геннадьевич вчера вылетел в Мельбурн по делам тамошнего консульства, – ответил Володя, вливая "Тойоту" в общий поток.
      – И когда вернется? – спросила Мария Витальевна.
      – Недельки через две, – ответил Володя. – Вы как раз успеете немного пообвыкнуть, и к джэт-лэгу* приспособиться. *Джэт-лэг – отставание сна организма при пересечении нескольких часовых поясов.
      В сумочке затренькал оживший после посадки самолета мобильник.
      Мария Витальевна поглядела на цветной дисплей, хмыкнула… Это был Иван.
      Вот неугомонный!
      Она не стала отвечать и перевела звуковые сигналы в режим вибрации.
      За окном автомобиля проносились рекламные щиты знакомых и незнакомых брендов.
      Виски "Джонни Уокер", одежда "Бенеттон", автомобили "Опель"…
      – Боже милостивый, там живой кенгуру за оградой! – вырвалось у нее.
      – Вы их тут еще много увидите, – успокоил Володя. – А так, в остальном, нормальная страна, жить можно…
      – Жить можно, – повторила про себя Мария Витальевна, – жить полной жизнью, наполненной впечатлениями и сексом.
      Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого Волка Короче, эту бодягу, которую я сейчас пишу, будут читать и правильные пацаны, так что я сразу говорю, что никаких таких дневников никогда я не вел. Я писать с детства не люблю. Сочинения всякие – это для муфлонов! Я чё? Мне нормальные бабки предложили в "Капитал-Марс", вот я и решил подсуетиться. Мне скрывать нечего, я ж не под протоколом подписываюсь и не под телегой, которую менты накатали! Это ж обычная бодяга: менты напишут, на испуг тебя возьмут, подсунут и все, блин, – кранты! Что, блин, я не знаю? У меня с этими чуваками из издательства договор, в натуре, с печатями и со всеми делами. Так что мне не в падлу. Договор конкретный, такой: я пишу дневник, они его обрабатывают по-цивильному, вдруг у меня ошибки в словах будут. Я ж не особо рогом в школе упирался по русскому, на хрена мне это? Я в писатели не собирался! Я вообще всех бы этих уродов, которые мозготраханьем бабки срубают, малость даванул бы. Воздух тока портят!
      Ну, короче, без лишнего базара, после обработки этот, из "Капитал-Марс", очкарик, который со мной договор подписывал, сказал, что, по любому, прочитать мою телегу даст после ихней литературной, блин, обработки. Это без базара, это правильно!
      Типа, чтобы там никаких подстав со стороны издательства не было. Я его, этого гундосного очкарика вместе с его договором конкретно предупредил, что, если чё не так, по любому вычислю и отметелю. Кровью харкать будет на свою муфлонскую белую рубашечку и клетчатый пиджачок. Он, короче, понял.
      Ну вот, чё это я все пишу-карячусь это предисловие, типа, менжуюсь и к делу не приступаю? Чтоб меня нормальные пацаны правильно поняли! Чтоб меня не попутали со всякими козлами, которые тока и умеют строчить на компе о своих муфлонских переживаниях. Каждый день! Удоды, черти, дятлы! Как только им охота? Комп, он же для каких делов? Нормальные пацаны на нем в нормальные геймы играют. "Квэйк" особенно мне по кайфу. Это вот чистая тема. Душа отдыхает, замочишь там штук сорок монстров! Ещё хорошо в "Каунт Страйк" ментов метелить. Чистый кайф, в натуре! Тока, уж больно нудный этот "Каунст Страйк", там нужно, чтоб башка постоянно соображала. Но когда сообразишь правильно, задолбишь парочку ментов – оттяг полный! А остальное все бодяга.
      Ну, короче, я сказал, чтоб обо мне не думали как о таком, блин, козлике, который каждый день садится и пишет, чё у него за день произошло. Меня тут попросили базар фильтровать, а то я б поконкретней про этих козликов выразился.
      Короче, типа, оговорку я сделал, так что буду продолжать. Базар у нас с чувачками из "Капитал-Марс" был, чтоб я с первого, типа, дня гнал. На память я не жалуюсь. С первого, так с первого.
      Дело было так. Увидели мы эту объяву про "Девственницу" с братишкой, друганом моим Пашкой-Бетоном, когда утром пивом распохмелялись. Он мне и заявил:
      – Что, слабо на риэлити попасть и стольник баксов выиграть?
      Я уже немножко веселый стал от пива.
      – Да у меня, блин, девочек штук пять было! Это не проблема!
      – Было или не было – кого это волнует? А вот ты на этом, блин, шоу покажи класс!
      И бабок срубишь сто тысяч, это тебе не твой штукарь-полтора в месяц.
      Я прикинул и ответил:
      – Да, блин, сделаю я это шоу! И чё там сто штук! Девах-то – три?
      – Ну?
      – Триста, блин, тысяч получается!
      – Да ты туда и не попадешь ещё!
      – А вот, блин, увидим!
      По объяве как раз в тот день кастинг этот и был. Ну, мы, короче, с Бетоном и пошли на него прямиком в Останкино.
      Да, блин, прикол! Мы же с ним на пузырь водяры поспорили! Поспорили – пройду я кастинг или нет. Ну, вот и получилось, что он этот пузырь проспорил. Вечером мы его и раскатали на двоих, праздновали победу в кабаках.
      А кастинг это вообще – детский сад. Там толпились всякие лохи, мы их распихали, да я и зашел в кабинет.
      Чувак я крепкий, не зря на тренажерах качаюсь, когда не бухаю! Посмотрели на меня эти руководители, прикинули, что пацан я правильный, что фотогеничный и накачанный, и взяли.
      Бетон очумел от удивления! Мне было очень приятно видеть его в одуревшем состоянии.
 

 
      На собрание отобранных по результатам кастинга Иван опоздал. Задержался в институте, потом долго частника ловил, потом пробки…
      В комнате кроме врио главреда и двух его помощниц сидели три девушки и два парня.
      Одна девушка была Ивану знакомой – это была Вера Мигунова, она однажды приезжала к ним на дачу со своим отцом, когда тот еще работал на "Норма Ти-Ви".
      – Вот, знакомьтесь. Это еще один ваш коллега и товарищ, зовут его Иван, – сказал врио, показывая рукой на Ивана.
      Три девушки и два парня синхронно повернули свои головы в сторону, куда показывала развернутая ладонь врио.
      Иван коротко кивнул всем сразу и шумно уселся на свободный стул.
      Двое парней ему сразу не понравились.
      Один шарил под пирата.
      Кортесовская бородка, серебряная серьга в левом ухе и красная косынка на голове.
      Другой играл роль рыночного братка из тех, что в спортивных костюмах с бритыми затылками с ларёчников дань собирают…
      Да и девушки не очень нравились Ивану.
      Одна – типичная провинциалка с претензиями… В глазах – готовность любым способом доказать, что она самая современная и самая прозападная… Таких Иван на дух не переносил, любят изъясняться модными словечками, через слово вау и у-упс, а в глазах пустота, а в башке медный звон…
      Вторая зашаривает под умненькую с передачи "Что? Где? Когда?". В очечках, в беленькой блузочке с галстучком… Сексуальность почти нулевая, не смотря на то, что грудки под галстуком и под блузкой вполне ощутимого размера…
      Иван тяжело вздохнул, и достал из кармана мобильник. Поглядел на дисплей – нет ли там смс-сообщений или пропущенных звонков? Звонков от Марии Витальевны… От его сладкой мамы… Звонков и сообщений не было. ….
      Выдержки из дневника участницы шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      "Завтра запускают наш проект. Контракты подписаны, инструкции и наставления получены. Завтра к часу дня нужно приехать в студию, где все и начнется… Меня удивило присутствие в нашей команде Ивана, сына папиного начальника. А его мое присутствие, по-моему, никак не удивило. Могу себе представить, как ранит папу факт пребывания в эфире одновременно и меня, и сына его главного обидчика. Но моя цель благородна и высока. Я хочу выиграть этот миллион для папы. Он ведь говорил тогда в кафе, когда мы виделись с ним в последний раз, что, если бы у него были деньги, он удалился бы из Москвы куда-нибудь на природу, на берег Оки.
      Где купил бы обыкновенный крестьянский дом без всего этого новомодного рублевского навороченного выпендрежа. Купил бы, поселился там и писал бы книги.
      И может быть, был бы счастлив. Мне хочется, чтобы папочка был счастлив. Мне так не хватало его иногда, я так тосковала по нему. И теперь я загадала для себя, что если я сделаю это для папы, то и сама тогда смогу рассчитывать на благосклонность Судьбы. Итак, завтра!" …
      После собрания, выйдя из АСБ, Иван перешел на другую сторону дороги и, поймав частника, поехал к метро "Алексеевская". Там потусовался возле ларьков, посмотрел, чем торгуют, поперебирал в руках какие-то компакт-диски с музыкой, ничего не купив, спустился под землю и поехал в сторону "Тургеневской".
      Машинально перешел на "Кировскую" и поймал себя на мысли, что не стал бы возражать против того, чтобы в толпе нашелся какой-нибудь маньяк из тех, что сталкивают незнакомых им пассажиров на рельсы перед выскакивающим из тоннеля поездом. Пусть бы этот маньяк выбрал бы теперь его – Ивана!
      Сел в поезд, идущий до "Комсомольской". Вышел через остановку, перешел на кольцевую линию. Сел в поезд, идущий до "Киевской".
      Маньяка для Ивана сегодня не нашлось.
      Он вышел на "Киевской" и пешком дошел до набережной Москва-реки. Броситься с моста в реку? Вон полынья какая черная, страшная!
      Проголосовал, остановил желтую "Волгу"-такси.
      Спросил водителя, не знает ли тот адреса посольства Австралии?
      Шофер ничуть не удивился, позвонил по рации своей диспетчерше и та, порывшись в справочных недрах, сказала, куда ехать.
      Собственно, это оказалось не так и далеко. …
      – Мне необходимо увидеться с советником господина посла по безопасности, – на английском сказал Иван вышедшему навстречу к нему сотруднику. – Я сын генерального директора одного из телевизионных каналов, студент Московского института междунароных отношений, у меня есть заявление для господина посла.
      Ивана провели в небольшую приемную и попросили подождать.
      Через десять минут сотрудник вернулся и попросил Ивана показать его паспорт.
      Паспорт Иван уже показывал нашему российскому милиционеру и австралийскому морскому пехотинцу, когда входил в здание.
      Теперь этот мрачного вида чиновник вертел в руках ксиву Ивана, то и дело переводя взгляд с фотографии на оригинал и обратно.
      – Я сделаю копию и верну его вам? – спросил чиновник.
      Иван кивнул.
      Прошло еще десять минут.
      Чиновник вернулся, теперь сопровождаемый двумя сотрудниками. Один из них, мужчина, походил на колониального английского офицера времен правления королевы Виктории. С ним была блондинка лет тридцати, в белой блузке и в сером шерстяном жакете.
      – Меня зовут Джон Эванс, – представился долговязый, а это моя помощница Энн Дивенлоу.
      Джон протянул Ивану его паспорт.
      – Мы готовы выслушать вас, мистер Борщанский…
      – Кофе? Или чашку чаю? – спросила Энн, подарив Ивану быструю тренированную улыбку.
      – Я хочу сказать вам одну важную вещь, – начал Иван, нервно, взад и вперед раскачиваясь в кресле. – Дело в том, что я знаком, что я близко знаком с женой генерала Макарова, работающего теперь в Австралии.
      Энн и Джон переглянулись… Не выдержали разведческого этикета, настолько были поражены началом разговора.
      – Этот Макаров, – нервно продолжал Иван, – он не то ГРУшник, не то контрразведчик по линии ФСБ, я точно не знаю, знаю только, что он генерал и что его жена Мария Витальевна Макарова сейчас улетела к нему в Канберру.
      Эванс развел руками, потом снова свел их, держа левый кулак в своей правой ладони: ну, что же далее, мистер Борщанский, что из этого?
      – Я был близко знаком с женой генерала, – повторил Иван, – и я хотел бы отправиться в Австралию для того, чтобы снова быть с нею, понимаете?
      Джон и Энн снова переглянулись.
      – Простите, вы были любовниками с миссис Макаровой? – спросила Энн.
      – Да, – ответил Иван, слегка запнувшись, – да, мы были любовниками, и я не хочу, чтобы наши отношения прерывались.
      – Мы понимаем, – кивнул Джон, – но как мы можем помочь вашему чувству?
      – Мы могли бы быть взаимно полезны, – сказал Иван, – я уверен, что личность генерала Макарова небезынтересна для определенных служб Её Величества Королевы, и я мог бы оказаться полезным, в обмен на вашу помощь…
      – Помощь в сердечных делах? – недоверчиво переспросила Энн. …
      Они проговорили более двух часов.
      Джон попросил Ивана рассказать о своей жизни, об учебе в МГИМО, о работе отца в Останкино… Они с Энн не выпытывали никаких интимных подробностей его отношений с Марией Витальевной, просто просили рассказать о себе…
      И когда Иван дошел до проекта "Последняя девственница", в котором он со следующего дня должен был сниматься, Джон пришел в нескрываемое оживление и попросил рассказать подробнее.
      Расставались они не друзьями, но приятелями. Приятелями, имеющими доверительные отношения.
      Пожимая Ивану руку, Джон сказал:
      – Приступайте к съемкам в шоу, а через три месяца, мы что-нибудь такое придумаем!
      По дороге домой Иван мечтал о том, как он снова будет вместе с Марией Витальевной.
      Генерала, благодаря его стараниям, выдворят из Австралии и отправят на пенсию, и Мария Витальевна, разочаровавшись в отставнике-муже, бросит его, уйдя к Ивану. А Иван, выиграв на телешоу приз в триста тысяч, купит домик в Испании, где они будут вместе с нею… С его сахарной мамой. …
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Приводимые выдержки из дневников некоторых участников шоу подвергнуты незначительной литературной обработке издательством "Капитал-Марс".
      Сегодня нас друг другу презентовали. Общее впечатление – так себе компашка, но ничего, бывает хуже, уж я-то знаю. Но что поделать, три месяца париться по любому с ними придется. Здесь уж я не в силах что-нибудь изменить.
      Девчонки.
      Белоснежка – стиля нет, шмотки-прикид стандартный. Для понта очечки нацепила.
      Очечки и белая блузка – не стиль! Правда, нужно отметить, что грудь у нее – фейерверк! Но это дела не решает: если ты сама из себя ничего не представляешь, то грудь не поможет. Ей же надо уметь правильно пользоваться. У меня, например, размер – А 75, но грудь у меня упругая и аккуратная. Главное в этом деле что?
      Красивая форма, а не размер. Большая грудь – биг проблемс! Абсолютно ясно, что костюм надо подбирать не по-человечески: юбку, брюки, пиджаки – отдельно, но это бы все еще небольшая проблема… Самое главное, что парни за грудью ни твоего стиля, ни тебя самой не видят. И уж конечно, большая грудь – маленькие мозги.
      Это точно! Так что большая грудь – это скорей минус, а не плюс в жизни.
      Разумеется, для шоу эта белоснежкина выдающаяся часть тела – в тему, в самый раз для картинки. Правильно организаторы сделали, что ее взяли.
      Русалочка… Русалочка это – вау! Это – нечто!
      Прикид у нее на уровне. Сразу видно, цивильный, дорогой бизнес-костюмчик. Хорошо сидит, хорошо подобран. Сразу видно, не за сто баксов на рынке брала. Только вот глазки у этой Русалочки, типа, умненькие и смотрела она на всех, как мне показалось, надменно. Мне почему-то сразу стало ясно, что она здесь неспроста.
      Скорее всего, по блату прошла. Ну, это уж у нас, как везде, водится – без блатников никуда.
      Парни.
      Серый Волк – лысый, накачанный, одевается в спортивные костюмы. Хорошо хоть не с рынка, на котором, наверняка, работает. Костюм на нем был точно не китайская подделка. Качественный. Это хорошо. Больше говорить о нем и нечего, лысый – он и есть лысый, наверняка какой-нибудь ларек держит с пиратскими двд, или того хуже – с мелочевкой: сигаретами и бабл-гамом.
      Бармалей мне поначалу понравился. Просто, чисто по-человечески. Бородка стильная, хоть и по стандарту скроенная, а не эксклюзивная. Красная бандана, сережка…
      Вроде бы ничего. Под мачо косит. Но как только он рот раскрыл – абзац! Улыбается слащаво, заискивает перед организаторами. Скользкий тип. Не люблю таких.
      Карабас-Барабас… Вот если бы было в моих планах влюбиться в кого-нибудь, то Карабас – вроде подходящая кандидатура. Я сейчас и вспомнить не могу, в каком он прикиде был. Мне запомнилось только, что он очень классно держался. Уверенно, не заискивал ни перед кем, в рот режиссеру не глядел, типа ловит каждое слово. Это – хорошо. Хотя тоже, как посмотреть, может, тоже блатник.
 

 
      Врио носил модные брюки, модные свитера, модные ботинки… И даже носки на нем были очень модные, в чем можно было запросто убедиться, когда он садился в низкие кресла и высоко поддергивал свои пижонские штаны.
      Вся работа врио состояла из перманентного балаболства о том, какой должна быть их новая программа.
      Едва притащившись в Останкино по утру, которое для начальства определялось часом пополудни, врио приступал к нескончаемым тёркам, начиная обычно с кабинета генерального директора, куда по нахалке входил без доклада, едва спросив у секретарши: "Кто там у него?" Вопрос этот он задавал из формального любопытства, потому как ответь ему Эмма, что "там у него Президент Российской Федерации", врио все равно бы зашел, и зайдя, поддернул бы свои пижонские штаны, плюхнулся бы в кресло и оборвав собеседников на полуслове, принялся бы тереть о своей программе риэлити…
      Собственно, Борщанский прощал врио его бесцеремонность за то, что тот, по его мнению, "знал свое дело" и "знал, как это делать".
      Врио порою и сам поражался своей нахальной везучести: как это все поверили в то, что он, совершенно обыкновенный недоучившийся студент Щукинского, снявшийся в двух эпизодических ролях и едва полгода поработавший ассистентом у одного известного режиссера, именно он знает, как это надо делать? Он смог убедить в этом половину Останкино.
      А весь секрет был в нахальстве.
      Как и у девяноста процентов успешных людей, работавших в этом стеклянном доме. В нахальной убежденности, что ты принадлежишь к некоей богом избранной группе тех, которые умеют то, чего не умеют другие. Собственно, это умение было не более чем нахальством, поддерживаемым психозом круговой поруки таких же нахалов, убедивших себя в том, что они богом избранные умельцы, обладающие неким сакральным знанием.
      – Кто там у него? – спросил врио Эмму, спросил, даже не замедлив своего движения к директорской двери.
      У Борщанского сидела Алина Милявская, коммерческий директор канала.
      – Хорошо, что и ты здесь, Алиночка, – поддергивая свои модные штанцы, с ходу начал врио. Он даже не поинтересовался, о чем шел разговор у генерального с коммерческим, врио был всегда уверен в том, что его тема заведомо важнее и интереснее для всех окружающих, чем все другие.
      – Новое телешоу предполагает и новую рекламную политику, новый набор спонсоров и рекламодателей. Правильно я говорю?
      И, не дождавшись ответа, Врио сразу начал о своем, как если бы присутствовавшие здесь должны были непременно быть в курсе хода его беспорядочных мыслей.
      – Я думаю, мы будем ставить парочкам наших любовников баллы по убывающей и периодически изымать игроков с низким рейтингом из шоу, заменяя их новыми. И еще, надо всем дать псевдонимы. А то эти Леша, Надя, Иван, Вера – это как-то не коммерчески. Это как-то несовременно!
      – А как ставить баллы по убывающей? – спросила Милявская. – Зрительские опросы?
      Интерактив?
      – Хренатив! – передразнил ее врио. – Работать не умеешь, что ли? Или тебя научить?
      Врио сменил позу, развалился на совещательском диване и, высоко подтянув под себя ногу, вальяжно по-котовьи потянулся.
      – Алина, ты же, бля-труля-ля, не со зрителями работаешь, а с рекламодателями, со спонсорами, с коммерсантами, которые у тебя рекламу размещают в окнах на нашем телешоу, вот ты с них и спрашивай, кто им на программе нравится, а кто нет! Ты главных спонсоров, кто больше бабок даст, кто больше рекламы поставит, их и пытай, кто самый в шоу симпатичный, и если надо будет, мы сценарий под главных спонсоров всегда перепишем.
      – Сценарий? – хмыкнула Милявская. – У вас что, уже решено и расписано кто кого невинности лишит?
      – А ты думала, что на телевидении все на самотеке? – врио изобразил удивление наивностью коллеги. – Ты думала, что все в прямом эфире, что ли?
      – И ничего я не думала, – поджав губки, ответила Милявская. – Просто я тоже должна все знать, я же рекламодателям время на шоу продаю, они же спрашивают.
      – Вот-вот! – ожил Борщанский. – Вот в этом-то как раз твоя рекламная политика состоит, Алиночка, ты должна с дорогими спонсорами доверительно, они же на нас как на богов смотрят. Они же считают нас некими ангелами, что ли, а ты им этак доверительно пару тайночек приоткрой за то, чтобы и они к тебе этаким бартером, за доверительность и сопричастность – модульный заказ на рекламное время по максимуму.
      – Соавторами и соучастниками их? – хмыкнула Алина.
      – Именно! – кивнул Борщанский.
      – Короче, – уточнил врио, – весь якобы зрительский интерактив, определяющий рейтинг участников будет через тебя от спонсоров, усекла?
      – Они же, то есть рекламодатели, – добавил Борщанский, – они же и вывод непопулярных игроков определять будут, они же и победителя определят.
      – За самое престижное место ролика в рекламном окне? – спросила Алина.
      – За самый крупный заказ, за генеральное спонсорство можно весь сценарий переписать, – сказал Врио. – Можно даже наших девственниц к главному спонсору в баньку прямиком со съемок направить…
      – Ну уж ты загнул! – махнула ручкой Алина. – Ты уж скажешь!
      – Алина! – игриво-грозно поглядел на женщину Врио. – Ты чё? Не знаешь главного жизненного правила? Кто заказывает музыку, тот и девушку танцует!
 

 
      Студия представляла из себя большую трехкомнатную квартиру.
      Спальня девочек, спальня мальчиков, гостиная и кухня-столовая.
      Ну, ванная и туалет, само собой.
      Вере досталась та кровать, что ближе к двери.
      Она спорить не стала.
      Ее новые товарки, Белоснежка и Красная Шапочка предлагали разыграть места в спальне на спичках. Но Вера, которую теперь звали не Вера, а Русалочка, махнула рукой, мол, выбирайте, а мне все равно.
      Парней звали Серый Волк, Бармалей и Карабас-Барабас.
      Причем, Карабас-Барабасом был Иван Борщанский, сын генерального.
      О том, что Карабас – сынок генерального, знала только Русалочка-Вера. Остальные участники шоу даже не догадывались, с кем свела их Судьба.
      Белоснежка, наверное, самая сексуальная из всех… Хотя, как объяснил всем рассудительный Карабас, девчонки и мальчишки здесь подобраны на самый разный зрительский вкус.
      Белоснежка – самая сладенькая, потому что блондинка с голубыми глазенками и грудь у нее больше, чем у Красной Шапочки и у Русалочки.
      В первый день режиссер заказывал побольше массовок в гостиной и на кухне. Чтобы зрители имели возможность познакомиться со всеми участниками и не путаться потом, кто есть кто.
      Завтрак таким образом затянули на два часа, все равно, в эфир потом пустят через монтажную, где повырезают длинноты.
      Но об этом вслух Карабас не говорил.
      У Бармалея к Карабасу по замыслу режиссера возникает неприязнь. Бармалей – этакий мачо испанского типа, вроде Бандероса в фильме про стрелка-убийцу.
      Бармалею не нравится умненький Карабас и он по-петушиному оттесняет Карабаса от девушек, от Русалочки и от Красной Шапочки. От обеих сразу. Причем пока это оттеснение имеет не очень агрессивный характер и выражается только в словесной пикировке.
      Бармалей цепляется к словам, задирается…
      Вера понимала, что таковой была задумка режиссера, что врио дал Бармалею такую установку.
      Они перед включением камер каждый по десять-пятнадцать минут беседовали с врио.
      Секретная беседа, без посторонних.
      Верочке тоже сегодня этот врио наговорил, мол, Русалочка – девочка для тонкого и умного ценителя, поэтому она должна вести себя подчеркнуто скромно, но в то же самое время она не должна сидеть молча, как клуша. Она должна говорить, но, в отличие от простушки Белоснежки, не говорить через слово вау и у-упс, не болтать о шмотках, попсе и дешевых курортах вроде Египта и Турции, а рассказывать о своих впечатлениях от книг Достоевского и Маркеса с Борхесом.
      А в качестве затравки к первой ссоре на кухне врио подсказал Верочке такой ход: она-де зайдет на кухню со своим компакт-диском и поставит в музыкальный центр Моцарта или Рахманинова вместо игравшей там Бритни или Шакиры, и тогда Белоснежка с Красной Шапочкой должны будут возмутиться, мол, упс, что за дела?
      Потом по сценарному плану умный Карабас должен будет вступиться за симпатичную ему умную Русалочку, а ревнивый Бармалей – прицепиться к Карабасу, нападая на него и хорохорясь перед Красной Шапочкой.
      Серый Волк, у которого толстый в складочках затылок выбрит под рыночного братка из Коньково, клеится к Белоснежке.
      А та еще как бы не решила, с кем ей дружить. Присматривается, как бы не прогадать?
      Сегодня дежурной поварихой на кухне Белоснежка. Верочка-Русалочка будет готовить и мыть посуду завтра.
      Придумывать ничего не надо.
      За всех всё уже врио придумал.
      У Белоснежки имидж простой и хозяйственной девушки, она умеет приготовить и борщ, и котлеты, и посуду моет без боя.
      А Русалочка завтра и посуды набьет и всю команду яичницей замучает. Яичница на завтрак, яичница на обед, яичница на ужин.
      Зато умная и Моцарта на пианино может.
      Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого Волка.
      Все пацаны мне сразу не понравились. Ну не люблю я, когда серьгу в ухо вдевают и платок на башку вяжут, как этот Бармалей. Я потом руководителю сказал, что неправильно таких уродов, как Бармалей с серьгой, по телику показывать. Мне дали понять, что разные герои должны быть, что я тоже, может, кому-нибудь не очень нравлюсь. Шоу такое, такая специфика. Как потом они меня достали, эти начальнички, своими указаниями и спецификой! Но что поделать?! Я сразу понял, что нужно к этому ко всему, к шоу, к указаниям сверху, правильно относиться. Тут выколупываться, поперек идти – не в тему. Мне ж бабки светили, и не маленькие, по любому. Ни хрена не сделаешь… Три месяца надо потерпеть. Тем более с этим в платке и с серьгой всегда можно после того, как шоу кончится, подрулить и побазарить по-пацански. Отметелить его, короче, качественно и от души. Да и второго, Карабаса-Барабаса тоже неплохо бы приложить чем-нибудь тяжелым где-нибудь в укромном месте. Он вообще, как потом оказалось, – полный козел!
      Девахи, по началу показалось, – нормальные. Особенно Белоснежка. Грудь, как у Памеллы Андерсон! У меня постер ее и ее груди вместе со всем остальным в ларьке на двери висит. Я сразу на эту Белоснежкину грудь запал. Только мне не нравится, когда девчонки очки носят. Типа, учительницу третьего класса напоминает. Хотя так-то ничего, сексуально, если вдуматься. Да и очки в постели можно снять.
      Больше всего меня бесили эти дурацкие погонялы-клички! Это меня сначала хотели назвать Бармалеем! Я подвалил к этому Владику, сказал, типа, не по-пацански это звучит – Бармалей! Ну, он малость помялся, но потом согласился сменить на Серого Волка. Потом сказал, что правильно, по имиджу этот паря с серьгой больше на Бармалея похож. Я-то понял, по какому такому имиджу! Просто Владик вовремя понял, что со мной не надо очень сильно упираться рогом, тогда и я с понятием отнесусь.
      Я же, со своей стороны, въехал, что совсем без погонял – хреново. Когда сменили мне на Серого Волка, я согласился. Что мне, реальными бабками рисковать из-за клички? На зоне вообще – номера, а что поделаешь?
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница Красной Шапочки Вау! Обожаю заниматься нейл-дизайном! Это такой продвинутый макияж: разукрашивание ногтей или приклеивание к ним биндисов (такие специальные штучки – уже готовые узоры, ленточки, шарики). У меня это классно получается. Ногти у меня длинные, идеальной формы, любая позавидует.
      Сегодня первый день съемки, который пойдет в эфир, надо выглядеть поэффектнее. Я зашла в гостиную – все уже собрались – мне сразу бросилось в глаза, что Карабас с книжкой сидит в кресле. Вау! Дурак, что ли? Чего, всем хочет показать, что он очень умный? А Русалочка? У нее такой вид был, типа, она вообще не при делах.
      Устроилась на диванчике и смотрит на всех, как будто она в зоопарке, а вся компашка – обезьянки. Вот, блин, видимо не въехала еще, что все мы тут обезьянки!
      Я подула на ногти, чтоб лак быстрей высох и паутинка серебристая к нему побыстрее пристала, а этот придурочный Бармалей подбежал ко мне и схватил за руку! Темперамент, типа, всем свой демонстрирует.
      – Ты что!? – закричала я. – Сдурел? У меня же ещё лак не просох! Я целый час сегодня макияжем занималась. Осторожней нужно быть с девушкой!
      – Ага-ага! Вот мы как раз про нее! Про эту самую осторожность. И очень интересуемся твоим драгоценным мнением.
      Ну, понятно, установку вчера всем дал главреж, вот разговоры и ведутся ясно о чем. О девственности и прочем. Что ж, можно поучаствовать. Я выбрала место повыгоднее, где, по моим расчетам, я точно вся в кадр попаду. У Бармалея беседу развивать получалось как-то по-протокольному, не врубался он, что перед камерами надо больше естественности проявлять. Но это его проблемы и режиссера. Вот когда я свое риэлити-шоу буду устраивать, то точно таких, как Бармалей, не возьму.
      Я на его вопрос мило улыбнулась и ответила уже заготовленной специальной фразой.
      Фразой обтекаемой и универсальной в моем положении:
      – Просто так сложилось. Судьба у меня такая. Не было подходящей ситуации и нормального парня. Вот и все.
      Что я буду при всех всю правду о себе выкладывать? А так не подкопаешься. Я сделала задумчивый вид и добавила:
      – Но к сексу я нормально отношусь, был бы партнер достойный.
      – Достойный? А что, по-твоему, значит достойный? – подал голос Карабас-Барабас, оторвавшись от своей книжки, философии или фиг знает, что он там читал.
      – Мы, – мудро уклонилась я от ответа, – настоящие женщины, привыкли полагаться на интуицию. Вот который мне понравится тот и будет достойным.
      – А я тебе нравлюсь? – спросил Серый Волк. Тупо и нагло. Надо ж быть таким тормозом!
      – Нравишься, нравишься, Серый. Только даже и не мечтай ко мне в постель нырнуть!
      Не моего ты уровня человек.
      – Вот она! Женская логика! – усмехнулся Карабас. – Только что, вроде как, ты, Шапо, сказала, что если бы попался достойный, ты с ним лишилась бы девственности.
      Так?
      – Так.
      – Я тебя спросил, что ты подразумеваешь под достойным, ты сказала – тот который нравится. Так?
      – Ну?
      – Вот тебе и "ну". Волк нравится, а в постель с ним не пойдешь. Как это все понимать?
      Карабас явно надо мной подсмеивался. Я от него только отмахнулась. Разводить философию – это мне не по кайфу! Хотя я понимаю, что надо что-то говорить все время. Мы ж перед камерами как никак. Белоснежка – та вообще, по-дурацки хлопала глазами и с опаской поглядывала на черные зрачки, уставившихся на нее камер. Вот точно ей промывку мозгов устроят! Говорил же режиссер, чтоб не вперивались в камеры. Говорил, чтобы нормально, как обычно себя вели. Ну чего поделаешь, если некоторые не догоняют. Я вообще-то думаю, что это со временем пройдет. День-два и все. Не помню, кто-то сказал, что человек ко всему привыкает. По себе знаю – это точно…
      Я продолжила разговор, вообще получалось, что я за всех отдуваюсь:
      – Что за фигня!? Да все ты понял, Карабас! Не хотелось бы мне иметь Серого как партнера. Сексуального, типа, партнера. А как соучастник по шоу – нормально. С ним хоть все понятно и он путаных вопросов не задает, как ты.
      – Значит, чё? Чё, Шапка, пошли в койку? – спросил Серый Волк с таким идиотским видом, что все засмеялись, даже эта дурочка Белоснежка:
      – Тебе ж, Волк, сказано, что не интересен ты Шапо как сексуальный партнер!
      – Ну, тогда с тобой пошли!
      – Уймись Волчара! – сквозь смех сказала я. – Вы давайте, на чем остановились, продолжайте. Раз уж начали. У нас тут тема девственности, самая продвинутая!
      Но Серый Волк все грузил своей тупостью:
      – Да ладно мне мозги пачкать! Ясно, что ты на лимон губищу раскатала, вот и вся причина! Были бы мы не в студии, без камер ты бы быстро ко мне в койку запрыгнула!
      Что за придурок! Я разозлилась, но сдержалась и коротко ответила:
      – Будь уверен, не запрыгнула бы!
      Мне вообще эти деньги фиолетово! Мне главное, чтобы меня заметили нужные люди!
      Заметили и оценили! Чтобы мои книги издали, чтобы дали возможность затусоваться в нужных местах. А с миллионом этим… Любому нормальному человеку ясно: мимо мы все пролетим. Круто будет, если хоть что-то от этого миллиона урвем. Надо реально мыслить.
      Белоснежка заговорила, типа, на нее снизошло откровение или что там нисходит сверху? Явно на камеру работала, репетировала наверное, свою речь, в туалете, где никто не заметит:
      – Для нас, девушек, лишение девственности – это и правда серьезный шаг! И правда, здесь без осторожности нельзя! А как же? Первого раза больше не будет, девственная плева рвется во время первого же раза и все! Так что вопрос о первом разе очень важен! А уж последующие – это не то! Совсем не то! И правда, первый раз должен быть только с тем, уж если не по любви, то с человеком, который тебе очень-очень нравится!
      Ва-ау! Вообще, я заметила, что сначала все так себя немного неестественно ведут с непривычки, к камерам привыкают, друг к другу. Только я нормально себя вела.
      Что я понимаю, так это как себя на риэлити-шоу нужно подавать! Главное – естественность. Это все ценят, уж я-то знаю.
      – Чего-то я не понял! Ты, значит, у нас только с мужем согласна? – усмехнулся Бармалей и подергал себя за серьгу, привычка у него такая дурная, нервная, я заметила. Это мне очень не нравится в парнях, когда они не по делу волнуются.
      Парень всегда должен себя вести уверенно.
      – Ну, что до того, чтобы потерять ее с мужем… – Белоснежка закатила глазенки свои к потолку, вдохнула воздуха побольше, так что ее большая грудь поднялась и продолжила. – Лично для себя я решила, что брачная ночь у меня будет далеко не первой. И вообще, я совсем не горю желанием вступать в брак. Мне кажется, брак – это потеря свободы, а это убивает любовь. Но любовь и секс всегда должны заканчиваться браком!
      – Вау! Какая ты у нас хитрая Белоснежка! – усмехнулась я. – Вот значит как!
      Вообще всех запутала!
      – Ага-ага! – вклинился Бармалей. – Это что же выходит? В постель ты можешь залезть только получив гарантии, что мужик потом на тебе женится? Знаешь, как я это расцениваю?
      – Ну и как же, интересно? – Нежка насторожилась – А вот так! Ты отдаешься не для того, чтобы получить удовольствие, а для того, чтобы потом получить то, что хочешь! Выйти замуж! – Бармалей проговорил это так зло, что я поняла: назревает если не скандал, то скандальчик. То-то зрители порадуются, да и вся редакторская группа. Любят они все это дело.
      – Ну и что? – удивилась Белоснежка. – Что такого? Конечно, я должна точно знать, какие намерения у мужчины. У моего партнера по сексу.
      – Так вот, дорогая моя! – заявил Бармалей. – Та, кто отдается за что-то, как называется?
      – Как? – Белоснежка не могла понять, какой ответ последует. Надо же быть такой дурочкой!
      – Бл… Проституткой! – радостно закричал Серый Волк со своего пуфика, который облюбовал с самого прихода на шоу.
      – Что!? – возмутилась Белоснежка и вскочила с дивана, воинственно сжимая в руках подушку. – Что ты сказал!? Это я проститутка?
      Карабас встрепенулся, он видимо зачитался, не въехал в тему спросил:
      – Как ты ее назвал?
      – Да, ты чё, Барабас? – вступился за Серого Волка Бармалей. – Не обзывал он Белоснежку! Это разговоры такие абстрактные. Ничего личного.
      – Ни фига себе абстрактные! – продолжала возмущаться Белоснежка.
      Мне лично все это смешно было, как дети! Что с них взять, они ж жизни не видели.
      Я решила немного масла в огонь подлить, приколоться чуть-чуть:
      – Белоснежка, а ты слышала о виртуальном сексе? Там никто никому ни чем не обязан. Там даже в постель не надо прыгать ни к кому и уж тем более к себе в постель никого пускать не надо. Красота!
      Белоснежка и повелась, как дурочка! Тема-то скользкая, а она и рада стараться:
      – Да, до шоу я занималась сексом по смс, – с умным видом заговорила. – У меня был смс-партнер, он писал мне, что я вулкан!
      Тут уж Серый и Бармалей прикололись по полной! Один Карабас с Русалочкой остались безучастными. Уткнулись в свои книжки! Русалочка только ноги клетчатым пледом закрыла, будто ей холодно.
      – О, Нежка! Виртуальный секс – это я знаю! Слышал-слышал! Это для идиотов, ни на что не способных! – закричал Серый Волк.
      – Я тоже знаю, знаю даже, как Нежка это все проделывает, – поддержал его Бармалей, резко встал со стула, взял со стола банан покрупнее, потыкал в него пальцем, как на кнопки на мобильнике, а потом стал изображать Белоснежку, передразнивая ее писклявый голос:
      – Беру я мобильник, и для начала мы обмениваемся парочкой фраз и выясняем, что друг от друга хотим. "Как ты выглядишь, бейби?" – пишет он мне.. "Мммм, О! Я блондинка, 90-60-90, а ты?" – отвечаю. Он мне: "Я выгляжу супер! Просто класс! Я – высокий, спортивного телосложения парень, 22 см. Ну, ты понимаешь, о чем я!" – Бармалей начал тыкать пальцем в банан, типа смску отбивает. Он прикольно щурился и дрожал, как инвалид. А когда изображал Белоснежку, то идиотски хлопал ресницами, в точности как она. – О-о! Супер! Я представляю, как мы страстно целуемся…Моим фантазиям нет предела! О! Я уже хочу его, и мои пальчики начинают опускаются в трусики!
      Бармалей полез к себе в штаны. Прикольно! Это мне понравилось! Он еще так сладострастно смотрел на банан, что я не выдержала и засмеялась. Белоснежка не выдержала, бросила в Бармалея подушкой и закричала:
      – Хватит! Дурак! Хватит клоуна изображать!
      – А что, не так? Не похоже? – спросил Бармалей, поймал подушку и заржал.
      Белоснежка густо покраснела (даже под гримом было видно) и ответила не очень уверенно:
      – Нет, не так!
      – Да ладно! Все именно так! – радостно продоложил Бармалей. – Ты, Нежка, сексуальная девчонка! Виртуальным сексом только всякие ущербные занимаются!
      Закомплексованные! Давай я тебе покажу класс! Прямо сейчас!
      – Ну, ты разбежался! – сказала Белоснежка.
      А Серый Волк показал свой огромный кулачище Бармалею:
      – Но, ты! Тебе чего, не ясно, что Белоснежка со мной должна?
      – Что она с тобой должна, Волчара? – с Бармалея его задор спал, он насупился.
      – А то! Из-за чего мы тут с тобой паримся.
      – Да тебе уже Белоснежка дала ответ на твои тупые приставания!
      – Да мне пофиг! Я сказал, что она со мной будет! – не унимался Серый.
      Мне стала скучна эта их дурацкая разборка и я сказала:
      – А вот интересно, что об этом думает наша Русалочка? Что там у нее в книжке по поводу девственности пишут? Или, может, у нее собственные соображения на этот счет имеются?
      – Да-да! – поддержал меня Бармалей, очистил банан и присел в ногах у Русалочки, на пол. – Расскажи-ка нам, Русалочка, о своих умных мыслях!
      Русалочка, надменно нас так оглядела, но все же сказала:
      – Хорошо, я скажу, что я думаю по этому поводу, только, пожалуйста, больше не приставайте ко мне с этими вопросами.
      – Конечно-конечно! – с притворным рвением воскликнул Бармалей.
      И Русалочка нам целую лекцию задвинула, мы просто обалдели!
      – Если почитать любое сексуальное пособие, – говорила она, – там подробно описана разница в восприятии чувственной любви между девушками и юношами. Для юноши на первом месте стоит именно половой акт, а для девушки все-таки чувства.
      Потому что тело ее для секса просыпается позже. Поэтому неудивительно, что девушка воспринимает попытки юноши сразу же перейти к сексу без понимания. – Русалочка внимательно оглядела присутствующих, убедилась, что все ей внемлют и продолжила. – Наверное, не нормально отдаться первому встречному по первому требованию. Именно это – противоестественно, а значит это – не свобода для девушки, а потворство ложным установкам. Потому что так принято! Потому что если не лишишься девственности до шестнадцати, то ты – не продвинутая, отстой. Я считаю, что девушка должна сначала почувствовать свое тело, разбудить его. Для того, чтобы оно было готово к полноценным занятиям сексом, вот вам одна из причин хранения девственности. Вот и получается, что чаще всего лишение девственности происходит из любопытства или для того, чтобы стать "продвинутой".
      Полнейшая чушь, по-моему!
      Да, блин, это вот все от книжек и от большого ума. Знала бы эта дурочка, как все на самом деле… Сразу видно, что она всю жизнь на всем готовеньком! Конечно, я не стала этого говорить и просто ее подколола:
      – Ва-ау, Русалочка! Какая ты умная! Это ты все в своих книжках вычитала медицинских? А вот что ты сама думаешь, интересно бы знать, без науки. Ты тоже только после замужества? Как в 17-ом веке или как у религиозных фанатиков?
      – Вовсе нет, – продолжила Русалочка. – Я считаю, что эти психологические установки – "до свадьбы ни с кем!", "я должна хранить девственность до замужества!" или у мужчин – "жениться только на девственнице!" – приносят больше вреда в большинстве случаев.
      – Чё-то я ни фига не пойму, – вмешался Серый Волк. – Ты чё мозги паришь? Когда же ты трахаться-то будешь? Непонятки, блин, какие-то!
      – Да-да! Проясни ситуацию, – усмехнулась я. – Я сейчас тебе переводу с волчачьего: лично, ты, Русалочка, при каких условиях лишишься девственности?
      – Это очень просто, – заулыбалась Русалочка. – Если я буду очень любить человека.
      – А миллион-то как же?! – засмеялся Бармалей. – Вот ты меня внезапно полюбишь очень-очень сильно, тогда что?
      – Я не знаю… – честно призналась Русалочка. – Миллион мне нужен.
      – Вот все вы, телки, такие! – закричал Серый Волк. – Из-за миллиона удавитесь!
      Русалочка покраснела, вскочила с дивана и убежала в спальню.
      Надо будет ей интересненьких вещей порассказать перед сном! Пусть просветится и проникнется реальными вещами.
      А то, блин, в первый же день развели какую-то идиотскую философию! Надо во все это дело, типа, соли подсыпать, а то что же получается, у нас чё тут – клуб юных философов? Нет уж, на фиг! Кому это интересно! Что же потом про меня скажут?
      Типа, ага-ага, эта та самая Таня Середа, которая в самом унылом риэлити-шоу участвовала? Посоветуют на философский факультет поступить, на фиг! Я что, для этого здесь нарисовалась? …
 

 
      Бывшая редко звонила Мигунову.
      Практически за всю их пост-совместную жизнь не более десяти раз. Ревнивая она.
      Ревновала к известности, к бомонду.
      А тут вот с утра – звонок.
      Это я…
      Ты знал, что Верочка в этом срамном шоу снимается? Знал?
      Эта новость была сюрпризом для Мигунова.
      Он понял, что бессмысленно говорить правду и бессмысленно клясться, все равно Надя не поверит, как же… Бывший редактор "Норма Ти-Ви" и не знал? И знал, и специально Верочку туда засунул.
      – Ты знаешь, что она в институте академический отпуск взяла? – кричала Надя. – Ты понимаешь, чем это чревато? В этом году академка, а в следующем году ее отчислят!
      И без того было тошно на душе, а тут еще она орет.
      Мигунов бросил трубку.
      Надя перезвонила.
      – Ты чего трубки бросаешь? Ты у меня добросаешся! Я на тебя на алименты не подавала, когда ты от нас ушел, так я задним числом подам, будешь со своих бывших миллионных зарплат алименты как миленький за десять лет платить.
      – Но ведь я же давал вам деньги, это ведь нечестно, – искренне изумившись такой жениной коварности, возразил Мигунов.
      – А кто это подтвердит? – злорадствовала Надя. – Свидетелей нет. А расписок у тебя тоже нет. Так что присудят тебе.
      Мигунов замолчал, поняв, как он жалок теперь.
      Без должности, без статуса, без былых доходов и связей.
      Теперь даже бывшая жена может его облаять, унизить и припугнуть судебными преследованиями.
      – Да не знал я, что она на это шоу пойдет, не знал! – в сердцах крикнул он. – Я и про само это шоу не знал, его привезли из Англии, уже когда меня от должности освободили.
      – А как же Верочка туда попала? – ехидно повизгивала Надя. – Туда, небось, отбор, как в театральный институт, сто человек на место, думаешь, я не знаю? И скажешь, что ее без твоей протекции туда взяли?
      – И скажу, – кивнул Мигунов. – Без моей протекции, и, более того, без моего какого бы то ни было ведома.
      – В общем, – подытожила Надя, – поезжай на свое это телевидение или позвони туда и скажи, чтобы Верочку с эфира сняли, чтобы не позорили больше. Ты понял?
      И трубку повесила.
      Вот еще забота! ….
      Мария Витальевна разобрала чемоданы.
      Любовно развесила в шкафах наряды, расставила на полочках в ванной любимые шампуни, разложила на туалетном столике парфюмерию с косметикой.
      На вилле был небольшой бассейн овальной формы с голубой океанской водой.
      Мария Витальевна искупалась, приняла душ, потом позагорала в шезлонге минут тридцать.
      Для первого раза достаточно, не девочка уже, это двадцать лет назад, когда впервые до Геленджика дорвалась, тогда до солнечных ожогов на плечах загорала!
      В гостиной мягко свистел прохладой мощный кондиционер.
      Мария Витальевна положила себе льда в стакан, налила немного виски, присела на диван перед большим плазменным экраном.
      Здесь было несколько российских каналов по спутнику.
      "Первый канал", "Россия", "НТВ", "Норма Ти-Ви"…
      Мария Витальевна пощелкала лентяйкой, порыскала по перечню передач…
      – О Господи! – невольно вырвалось у нее.
      Мария Витальевна едва стакан не выпустила из рук.
      С экрана на нее глядел Иван.
      Ее мальчик Ванечка.
      Иван сидел на какой-то кухне в компании каких-то очень современных молодых людей и рассуждал о любви.
      – Воспитанная и вообще правильная девушка в первый раз отдается только по большой любви, – говорил ее Ванечка.
      – Не, чувак, ты жизни не знаешь, – возражал ему юноша в красной пиратской косынке, – девчонки из одного только любопытства рады невинности лишиться и девяносто процентов тёлок делают это не с любимыми, как ты говоришь, а просто с опытными мужиками, предпочитают взрослого мэна влюбленному сопляку, понял?
      – Это ты на себя намекаешь, что ли? – лез в бутылку Иван.
      – Ну и на себя, а что? – петушился юноша в красной косынке. – Вон, спроси у девчонок, с кем они хотят: с тобой, книжным червяком, или с опытным трахальщиком вроде меня? – Юноша в косынке обернулся через плечо к девушке, что загружала посуду в моечную машину. – Скажи, Белоснежка, с кем бы ты первым пошла, со мной или с этим? С Карабасом?
      Белокурая девушка и вправду походила на диснеевскую Белоснежку.
      Она сняла с рук резиновые перчатки, отвела упавшую на глаза светленькую прядь и сказала что-то непонятное, на современном молодежном и совершенно непостижимом для ума Марии Витальевны языке.
      Потом на кухню вошел другой юноша, бритоголовый, напоминающий околовокзальных бандитов. Вошел и сразу заявил свои права на белокурую мойщицу посуды, обняв ее за плечи и попытавшись поцеловать.
      – Белоснежка, скажи этим уродам, что ты будешь только со мной! – сказал бритоголовый с самодовольной ухмылочкой. – Скажи им, пусть пойдут умоются!
      Мария Витальевна даже и не заметила, как пролетели сорок пять минут. Она даже не заметила, что здорово простыла – почти голая под свистящим кондиционером. И когда передача кончилась и пошла реклама, Мария Витальевна сильно расчихалась.
      Она встала, пошла к шкафу-купе, достала толстый свитер…
      Теперь она знала, что отныне каждый день по три раза в сутки по полтора часа на телеканале "Норма Ти-Ви" она будет видеть своего Ванечку.
      Марии Витальевне вдруг очень захотелось любви.
      А любовью Мария Витальевна называла секс.
 

 
      У Алины Милявской была своя система отношений с коммерческим директором торгового дома молодежной одежды "До-До".
      Во-первых, они были любовниками.
      Или не совсем любовниками, но единожды переспали.
      Во-вторых, Константин Петрович, так звали коммерческого директора, делился с Алиной частью отката.
      Там был сложный расчет.
      Алина как директор департамента рекламы канала "Норма Ти-Ви" имела право давать скидку оптовым покупателям рекламного времени. Обычно за предоставление такой скидки она просила с близко знакомых клиентов что-то вроде премии. Она им своей директорской властью скидку в десять процентов на заказ ста трансляций ролика, а они ей за это десять процентов от сэкономленного. Десять процентов с десяти процентов порою составляли до пяти, а в иной раз и до семи тысяч долларов. Не так уж и плохо для одинокой женщины с окладом в пять пятьсот.
      Но такой возврат от предоставленных скидок был не единственной формой взаимовыгодного сотрудничества. Рекламодатель перезакладывал в бюджете расходы на рекламу, и Алина помогала списывать эти расходы по счетам за невыстреленные в эфир трансляции. Реклама – это такой продукт, что предъявить его проверяющим органам очень сложно. Вот и обдирали ребята из русского "До-До" своих итальянских хозяев, а Алина Милявская могла позволить себе за два года переехать из однокомнатной квартирки в Южном Бутово в трехкомнатную на Проспекте Мира неподалеку от Сухаревской. И место в престижном многоэтажном гараже для своей новенькой "Ауди" купить.
      – Костя, – фамильярно обратилась к директору Алина, едва его секретарша, поставив поднос с кофе, затворила за собою дверь. – Костя, мы сделали все, как ты просил, вот я тебе на си-ди первые три передачи записала.
      Константин Петрович взял диск, вставил его в щель плеера и нажал на кнопку лентяйки.
      Экран сперва светился голубым, потом замерцал, потом на нем появилась надпись: "Генеральный спонсор телешоу "Последняя девственница" – Торговый дом молодежной одежды "До-До"…
      Константин Петрович закурил, плюхнулся в свое кожаное директорское кресло и, покрутив его вокруг своей оси, принялся выговаривать своей визави:
      – Смотрел я вчера вашу программу, смотрел, Алиночка, и вот что тебе скажу…
      Тон его не предвещал ничего хорошего, и Алина Милявская как-то даже сжалась внутренне, будто встарь, когда папа ругал ее за прогулы уроков и за запах табака…
      – Хреново вы подаете нашу продукцию, эта фифочка, которая Красная Шапочка у вас, она вообще в какой-то левой курточке нарисовалась в первом часу, это не из нашей коллекции…
      – Из вашей, из вашей! – замахала руками Алина. – Ты в каталоге посмотри, сам не знаешь, а говоришь.
      – Ну, ладно, – кивнул Константин Петрович, – а что это за отстой, ваша парочка баран да ярочка, эти ваши Русалочка и Карабас? Гоните вы их в шею с программы!
      Они какие-то деревянные, не молодежные какие-то!
      – Да ты что, Костя, окстись! – всплеснула руками Алина. – Карабас – это же сынок нашего генерального, да и потом, по замыслу врио главреда, умные тоже нужны, вроде как яйцеголовый студент-ботаник.
      – Ну, с этим понятно, а эта Русалочка, она тоже дочка, что ли? – спросил Константин Петрович.
      – Представь себе, – кивнула Алина. – Тоже дочка и за нее тоже просили.
      – Ну, у вас как в Советском Союзе! – воскликнул Константин Петрович. – Никак вы не можете без блатных!
      – А вы разве не возьмете на работу сынка или дочку, если вас итальянский хозяин попросит? – спросила Алина.
      – Ладно, – махнул рукой Константин Петрович. – Скажи вашему режиссеру, чтобы наш ролик два раза в рекламном окне – самый первый и самый последний в ряду, потому как…
      – Потому как еще Штирлиц говорил, что запоминается последняя фраза, – заученно сказала Алина. …
 

 
      Таня Середа была девушкой талантливой.
      У одного великого русского писателя есть в записках такая мысль, что Россия, основными из богатств которой являются широчайшие шири и высочайшие выси, населена народом, главная черта характера которого может быть охарактеризована одним словом: талантливость.
      И талантливость эта проявляется в основном в том, что истинно русский человек преимущественно лишен бремени сомнений, порождаемых у обычного европейца знаниями и образованностью. Истинно русский человек никогда не сомневается.
      Вооруженный ломом и кувалдой, он без колебаний примется за ремонт импортного компьютера. Не утрудив себя поглядеть в инструкцию, русский человек запросто сядет в кресло пилота современного лайнера и примется жать на все рычаги и педали… Говоря о такой талантливости русского народа, писатель заметил, что истинно талантливый русский человек готов вообразить себя экономистом на том лишь основании, что умеет отличать десятирублевую ассигнацию от сторублевой. И равно может вообразить себя акушером на том лишь основании, что пару раз видел голую женщину.
      Может, в чем-то писатель и переборщил, доведя мысль до абсурда, но теперь, в наше время, ежедневно видя, с какой ненавистью русские водители относятся к правилам дорожного движения, поминутно выезжая на встречную полосу и всякий раз проскакивая перекресток тогда, когда желтый свет уже давным-давно сменился на красный, убеждаешься в прозорливости и вечной правоте великого сатирика.
      Таня Середа тоже не была обременена знаниями. И посему, не имея сомнений и неуверенности, порождаемых культурой, полагала себя талантливой журналисткой на том лишь основании, что в школе пару раз делала стенгазету, за которую удостоилась похвалы подруг и родительского комитета.
      Более того, Таня написала книгу и теперь угрожала обществу тем, что собирается написать еще одну.
      Соль и перец первого ее сочинения состоял в том, что оно изобиловало словечками вау и у-упс. На этом основании Таня полагала, что написала современную прозу.
      Таня когда-то слышала по телевизору, который был вообще-то единственным таниным университетом, как сказали, что у молодежи должна быть своя литература, в которой пишется о проблемах этой самой молодежи, и тем самым этой молодежи литература такая будет близка и понятна…
      Таня Середа в силу своей талантливости поняла эту сентенцию таким образом, что писать для молодежи надо про ролики, скейт-борды, рэп, наркотики, про перманентное отсутствие денег, про кроссовые велосипеды и про неврубающихся, тормозящих родаков… Причем, писать следует, обильно вставляя в каждый абзац словечки вау и у-упс…
      Так Таня написала первый свой роман "Тормоз", который отнесла в пару редакций и из которых ждала теперь положительных, восторженных ответов.
      Второй свой роман "Типа любовь" Таня решила написать сразу после съемок в программе "Последняя девственница".
      Девственницей Таня не была уже лет пять или шесть… С тринадцати, что ли, лет…
      Но справку от гинеколога достала.
      И кастинг на программу прошла.
      В некоторые передачи, даже в самые взрослые и самые популярные, (за примером ходить далеко не надо, вспомнить хоть бы "Поляну расчудес") кандидат чем дурнее, тем для режиссера желаннее.
      Поэтому, что ли, Таня на программу и попала.
      И получила псевдоним – Красная Шапочка. …
      Красная Шапочка заглянула Вере через плечо и спросила, – - Это ты на каком языке пишешь?
      – На французском, – ответила Вера.
      – А-а-а, – протянула Красная Шапочка. – А я по-английски умею до десяти считать.
      Выдержки из днивника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого Волка Квартирку для съемок могли бы и побольше сделать, сэкономить решили на квадратных метрах! Я как только понял, что у нас с девчонками спальни раздельно будут, сразу сказал режиссеру и его шестеркам:
      – Мужики! А чё спальни раздельно? Давайте сразу всех вместе, а то чё это за байда получается? Когда все вместе, то все быстрее и получится. Чё резину-то тянуть? Быстро все сделаем, бабки поделим и разбежимся.
      Никто на мои слова не отреагировал. Один на меня посмотрел с гнусной улыбочкой, типа, я идиот какой. Я повторил свое требование, тогда этот с улыбочкой ответил:
      – Сейчас с вами Владислав лично будет беседовать, и после этого, возможно, ваши специфические вопросы сами собой отпадут.
      Я хотел ему ответить, что у самого у него кой-чего отпадет, но не стал. Подумал, может, правда, что-нибудь дельное этот Владислав скажет. Я ж понимал, что тут – телик, что тут свои понятия. Но Влад этот неправильный какой-то оказался – манерный и нудный. Затянул мне про всякие правила! Говорил, как я себя вести должен. Говорил, чтоб я базар фильтровал, чтоб без мата было. От него я узнал, что мы тут должны вести себя не так, как по жизни себя ведем, что тут есть свой сценарий и что от него отклоняться нельзя.
      – А чё, блин, это все не взаправду, что ли? Это чё получается, вы зрителям, пацанам, которые все это смотреть будут, пыль, типа, в глаза пускаете? – спросил я.
      Этот Влад вздохнул, занервничал и начал мне по новой объяснять, что это телевидение, что здесь свой формат, что по любому все будет монтироваться, чтобы телезрителям было интересно. Я слушал-слушал и решил его на понт взять:
      – Это чё выходит, я должен делать все, чё мне скажут?
      – Ну, основные установки – да.
      – Короче так! На хрен мне ваше шоу! Я пошел! Ищите других козлов, чтоб по вашей команде бегали.
      Я встал и решительно направился к выходу. Влад забегал, занервничал:
      – Куда?! Куда ты пошел! Съемка уже назначена! Все уже решено! Проект уже запущен!
      Я тормознулся:
      – Ну и чё? На мази проект, значит?
      – Что за глупые вопросы!
      – Глупые? Короче так! Я останусь, тока ваши всякие поганые задания и установки выполнять не буду. Не по-пацански это! Не на зоне и не в армии, чтоб подчиняться.
      У вас же реальное шоу, вот и не парьте мне мозги!
      – О"кей! О"кей! – сказал Влад. – Ты садись-садись, давай поговорим серьезно.
      – По-пацански?
      – По-пацански.
      Ну чё, я сел.
      – В принципе, Володя, у тебя и так подходящий имидж. Ты можешь вести себя, как хочешь. Добивайся девочек так, как умеешь, никаких приказов и установок к тебе у меня не будет.
      – Ну вот добазарились! – ответил я.
      – Только ты уж поворачивайся к той камере, которая даст сигнал, чтобы тебя зрители видели. И мат не употребляй, пожалуйста.
      Я кивнул головой. Это без проблем!
      В спальне я бросил шмотки, которые нам выдали, на самую последнюю кровать, пусть эти два, Карабас с Бармалеем, дрыхнут ближе к двери. Они-то договориться с этим Владом наверняка не сумели. Им теперь все три месяца по указке, по сценарию все делать, что скажут!
      Когда ко мне Карабас подошел и руку протянул, типа, для приличия пожать, я ему так и сказал:
      – Слушай, ты, на хрена ты мне руку тянешь?
      – Ну как же? – ответил Карабас. – Нам теперь вроде как три месяца в одной лодке плыть.
      Интеллигенция, блин, академия! Я заржал:
      – Ты чё, плыть собрался? Смотри не утони, брателло!
      Карабас руку протянутую убрал и пошел к своей койке, начал свое шмотье выгребать.
      Я увидел, что он достал ноутбук и подумал, что хрен с ним, 300 штук все равно мои будут, так что фиг с ним. Надо, и правда, приличия соблюсти. Я подошел к Карабасу и протянул ему руку:
      – Да ладно, подержись, если хочешь!
      Он фыркнул и промолчал. Я повотрил:
      – Да ладно, Карабас, не со зла я, типа, извини.
      Он тогда ко мне повернулся по лошарски заулыбался и руку мою пожал. Тут этот Бармалей, подошел к нам тоже руку протянул. Пришлось всем перездороваться, бляха!
      Но зато я интересующий меня вопрос приподнял:
      – Слушай, Барабас. Чё у тебя за машина? Какие игры на ней стоят?
      – Ты про ноутбук?
      – Ну! Про чё ещё?
      – Да я к играм равнодушен, – ответил Карабас. – Ноутбуки, кстати, они современные, навороченные игры, насколько я знаю, не очень хорошо тянут. Они для комфортной работы, для учебы оптимизированы.
      – Ты чё сдурел? Ты чё тут, работать и учиться собрался?
      – Конечно.
      – Ну, блин! – как меня этот Карабас взбесил! Я думал у него на ноутбке игрухи нормальные есть, можно оттянутся. Такой, блин, облом! Понятно, что я его, этого академика, сразу невзлюбил! Это ж надо, компьютер для учебы использовать! Это ж каким козлом надо быть!? …
      Володя Бородин, он же Серый Волк, был Тане Середе как бы сродни. С такой же лютой ненавистью Володя относился к школьным наукам, с раннего детства предпочитая им курение сигареток под пивко… Когда на это самое пивко бывали у него деньги.
      От фонвизинского Митрофана Володю отличало разве только то, что тот, восемнадцатого века Митрофан, говорил, что географию знать не обязательно, так как извозчик знает куда везти, а Володя в таких случаях приводил в пользу своего невежества другой аргумент: в Интернете-де все есть… Правда, самого в этом Интернете интересовали исключительно сетевые бегалки-стрелялки и порнографические сайты, в которых Вова просиживал порою до самого утра, выходя из Интернет-клуба ошалевшим и совершенно неадекватным.
      Один раз, выйдя в шесть утра на улицу из интернет-клуба "Страйк", Вовины приятели убили прохожего.
      Просто так – взяли да и убили.
      С двенадцати ночи до шести утра мочили друг дружку на экранах мониторов, а тут вышли на свежий воздух с горящими глазами, увидали первого раннего прохожего, которым оказался подрабатывавший сторожем на автостоянке пенсионер Иванов…
      Пенсионер как раз спешил к пересменку, а тут навстречу компания пацанов из интернет-клуба.
      Не повезло дедушке.
      Тюкнули его ботинком в висок, и всё!
      Вову тоже таскали к следователю, но потом отпустили.
      И решили родители, что лучше будет, если Вова пойдет в армию.
      Но до армии дело не дошло.
      Начальник призывной комиссии, изучив Вовино дело, сказал, что армия сейчас, хоть и в не лучшем своем состоянии и всяких говнюков в ней сейчас – хоть отбавляй, но все же не такая она помойка, чтобы сливать в нее подобные отбросы общества.
      Поехал Вова вместо армии в Москву.
      Там нашлись для него и компания подходящая, и дело посильное для его не шибко развитой головенки.
      Вова работал директором ларька на Теплом Стане.
      А потом сделал карьеру и дослужился до поста заместителя директора холдинга, состоявшего из двух ларьков.
      Когда Вова пришел на кастинг "Последней девственницы", доктор психолог-социолог, которого ради понта телеканал "Норма Ти-Ви" пригласил в комиссию, сказал по поводу Вовы, что он, Вова, – продукт пост-индустриального общества и типичный представитель вырождающейся нации, который в уэллсовские морлоки не хочет по определению, а в уэллсовские элои – по уму и культуре не дотягивает… А так как таких как Вова сейчас большинство, то неплохо бы его на программу взять, так как это потягивающее пивко и пялющееся в телевизор большинство не отторгнет Вову как чужого, а наоборот, будет на него, урода, с удовольствием смотреть, так как ничто так не радует эту глазеющую в телевизор армию уродов, как уродство себе подобных.
      И режиссер, вняв доводам специалиста, Вову на программу взял. …
 

 
      (свободный перевод с английского) ‹…› Нужно, чтобы актеры в кадре больше ссорились и были бы в действии риэлити-шоу преимущественно грубы и задиристы друг с другом. Актеры должны постоянно выражать свое недовольство друг другом в предельно грубых формах. На молодежном сленге это может звучать вроде: ну ты меня достал (достала), мне надоели твои штучки, кончай тормозить, ты отстой, ты обсос, и так далее…
      Культ грубости и недовольства друг другом должны стать лейтмотивом любого молодежного шоу.
      Грубость и недоброжелательность должны стать основным фоном и настроем всех диалогов и дискуссий, которые ведут актеры шоу.
      Альтернативой грубости и недоброжелательству могут быть только секс (актеры могут выражать симпатию только в случае стремления достигнуть сексуальной близости) или сговор для совместного противостояния кому-нибудь из персонажей шоу ("давай мы устроим этому козлу тёмную!" или "давай проучим эту шлюху и покажем ей, где раки зимуют"…) ‹…› Атмосфера молодежного шоу должна развивать дух агрессивного индивидуализма, но ни в коем случае ничто иное.
      Персонажи должны говорить грубо, с максимальным использованием засоряющих речь модных словечек. Зрители будут копировать поведение своих кумиров. Поэтому – минимум культуры и максимум секса и агрессии.
 

 
      Перед началом шоу у Ивана был разговор с отцом.
      Да, у них были достаточно сложные отношения.
      Разводясь с матерью, отец отсудил у нее маленького Ивана. Конечно! В суде они были в неравных весовых категориях – профессиональный юрист, даже кандидат юридических наук и она – бывшая манекенщица с незаконченным высшим образованием.
      Конечно же, отец выиграл суд и Ивана забрал.
      А был ли он нужен отцу?
      Ведь забрав, сплавил мальчика деду с бабкой, а сам жил отдельно.
      Деньги?
      Денег давал вволю, но получилось так, что Иван рос и без матери и без отца.
      Зачем же отец затеял историю с судом?
      Скорее всего, для того, чтобы матери насолить.
      А насолил в результате родному сыну. …
      Разговор получился какой-то дурацкий.
      Борщанский-старший пригласил сына пообедать.
      У них случалось такое в их жизни – отец выдумывал эти церемонные встречи в ресторанах.
      Ехать Иван не очень-то хотел, но отказываться было бы нехорошо.
      Когда Иван вошел в общий зал ресторана "Узбекистан", оказалось, что отец уже трапезничает и что он не один. Не то чтобы ловкий папаша неловко совместил две встречи за одним обедом, просто мир тесен, а Борщанского-старшего знала вся Москва, поэтому вот уже и перехватили родителя и отняли у Ивана эксклюзив на общение.
      Отец представил Ивана своему сотрапезнику, им оказался большой чин из важного министерства.
      – Хороший у тебя сынок, – сказал чин и, тут же забыв про Ивана, принялся живо развивать тему прерванной было дискуссии.
      Иван со скучающим видом ждал, покуда официант принесет третий прибор, и слушал.
      А взрослые, казалось, и не заметили того, что он вот тут, что он, бросив свои дела, приехал, через пол-Москвы притащился в этот ресторан.
      Говорили о прибалтах.
      Иван привык к тому, что по фамилии все часто предполагали, будто он еврей. Но это если и было справедливо, то лишь отчасти.
      Мама у Ивана была русская – Таня Миронова, а отец вообще-то был из Западной Украины и если там и случились в роду какие-то евреи, то влияние их в крови было незначительным, и Иван его не ощущал.
      – Эти ребята, – говорил чин из министерства, – они, попомни меня, они лет эдак через тридцать-сорок и Америке счета предоставят за какую-нибудь выдуманную ими каверзу, чтобы пенсион с них потом заполучить.
      Отец хмыкнул, слушая рассуждения чина.
      – А что ты думаешь? – продолжал чин. – Германии они счета выкатили и та платит по самое не могу, теперь нас как наследников бывшего Советского Союза якобы за преступления коммунистов в международный суд в Гааге тащат, и уверяю тебя, выиграют и мы будем платить, да так будем, что никакой нефти с газом не хватит…
      – Да ладно тебе, – качая головой и недоверчиво улыбаясь сказал отец. – Все это гипотезы.
      – Гипотезы? – возмутился чин. – Да ты же юрист, ты же журналист, разуй глаза!
      Официант принес третий прибор.
      Чин замолчал.
      Отец кивнул официанту, и тот, достав из ведерочка бутылку, налил всем вина.
      – За Ивана твоего, – сказал чин.
      – За тебя, Ваня, – сказал отец.
      Выпили.
      Потом чин, вытерев рот салфеткой, засобирался и стал прощаться.
      Его, оказывается, уже полчаса как дожидалась внизу машина с референтом.
      Оставшись вдвоем, отец с сыном снова поздоровались.
      Выпили по глотку вина.
      Помолчали.
      – С учебой как? Решил? – спросил Борщанский-старший. – Академку будешь брать или как?
      – Я с деканом говорил, он обещал в этом семестре предоставить мне что-то вроде статуса заочника, – ответил Иван.
      – Ага, это как в мои времена секретарям комитета комсомола давали право свободного посещения, – улыбнулся отец.
      Им принесли горячее.
      Любимые ванины беляши с мясом и лангман.
      – А справишься заочно? – спросил отец.
      – Я туда учебников наберу, читать буду, и потом ноутбук тоже возьму, а Интернет-то там можно подключать будет? – спросил Иван. – Я тогда и курсовые работы по электронной почте на кафедры сливать смогу.
      – А зачем тебе это вообще нужно, Иван? – спросил вдруг отец.
      – Если тебя устроит мой ответ, что для самоутверждения, то пусть это будет для самоутверждения, – сказал Иван, отведя глаза.
      – А если не устроит? – спросил отец.
      – А если не устроит, то тогда я воспользуюсь четвертой поправкой к американской конституции, про право на личную тайну, – усмехнулся Иван.
      На том и порешили.
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Как я и думала, так оно и вышло. Владислав, главреж, всех нас собрал и устроил нам втык – типа, мы слишком много воды всякой льем. Типа, нельзя себя как школьники перед директором вести. Сказал, что нужно раскованности прибавить, что нельзя вести такие нудные разговоры.
      – А что? Неинтересно, что ли? Что мы, неправильные вещи говорили? – сделал попытку оправдаться Бармалей.
      Владислав возмутился, объяснил, что это не гордоновские шоу для яйцеголовых! Что нужно живее быть! Ну, вот точно, как я и думала.
      – Мне камеры мешают иногда, смущают, – пожаловалась Белоснежка.
      Там еще психолог сидел, он стал объяснять, что смущение перед камерами пройдет, что нужно, типа, аутотренингом заниматься и самовнушением. Заверил нас, что смущение само собой пройдет, что это эффект первого дня и все такое прочее.
      После этой речи Серый Волк не упустил случая тупо пошутить:
      – А чё? Вы нам бухла принесите туда, и все смущение пройдет! Пива и воблы побольше!
      Никто на его шутку не отреагировал. Влад только строго и кратко сказал:
      – Трэша не надо! Не формат, – и продолжил нам свои указания давать. Говорил, что мы как можно чаще должны переодеваться. Возмущался тем, что никто не реагирует на красные огоньки, когда они загораются, а реагировать обязательно нужно, чтобы картинка получалась качественная. Потом Влад, как я и ожидала, меня похвалил.
      Сказал, что я как раз хорошо смотрелась. Вот что мне показалось в его речах очень подозрительным, так это то, что он Карабасу ничего плохого не говорил, а ведь он, блин, только в книжку свою и глядел все время, и вообще часто мимо темы фразы подбрасывал. Точно – не просто так это. …
      Всякий раз, завидев Ивана подле какой-нибудь из девушек, Серый Волк тут же задирал его. Все равно возле какой – хоть рядом с этой манерной дурой Красной Шапочкой или возле клинически глупой Белоснежки – обязательно возбуждался и начинал быковать.
      – Ну чё, пацан, ты, в натуре, шел бы учебник свой читать, или в компьютер свой глядеть, шел бы!
      Серый Волк ощущал себя в этой студии единственным носителем природной брутальности.
      Но на явно неподходящую Серому Волку Русалочку, на Веру Мигунову, Серый Волк реагировал еще злее. Наверное, как решил для себя Иван, наверное из-за того, что Серому Волку здесь явно "не светило", и уж каким бы тупым не был этот волчара, но он должен был понимать, что Верочка Мигунова, Русалочка, – не его поля ягодка.
      Оттого, наверное, и бесился.
      В гостиной их было трое.
      Русалочка уютно, как только умеют это делать женщины, обладающие вкусом, сидела на диване, поджав ножки, подоткнув себя со всех сторон подушками и укрыв нижнюю часть тела большим цветастым пледом. Русалочка читала.
      Красная Шапочка сидела на пуфе перед телевизором и тасовала большую пачку видеофильмов, выбирая, что бы такое посмотреть.
      Иван же сидел подле искусственного камина и вслух зачитывал девчонкам пассажи из своей курсовой работы по истории философии.
      Серый Волк вошел как раз на том месте, где Иван говорил об отношении аристократов духа к духовной черни.
      – Чернь обитает внизу, а боги живут, где и положено богам, в горах, где вибрирует чистый дух мировой воли, – читал Иван. – Заметьте, боги Олимпа и обитатели легендарной Шамбалы, затерянной где-то в Гималаях, были родственниками по природно-географическим пристрастиям.
      – Ты очень умный? Да? Умный, что ли? – с каким-то блатным надрывом спросил Ивана Серый Волк. – Знаешь, как про таких говорят? Если ты такой умный, то твое место не здесь, а возле параши.
      – Параша это кто? – спросила Красная Шапочка.
      – Параша это по-ихнему унитаз, – пояснил Иван.
      – По ихнему. Это по-какому? – продолжала недоумевать Красная Шапочка.
      – По-волчьему, надо полагать, – не отрывая глаз от книги пришла на помощь Русалочка.
      – Здесь что? Все умные, что ли, собрались? – спросил Серый Волк.
      – Да нет, есть исключения, – сказала Русалочка, откладывая книжку.
      – Не понял, – сказал Серый Волк и, подойдя к Вере, бесцеремонно протянул руку к ее книге. – Что ты там читаешь? Умные книжечки?
      – А ты не джентльмен, – поморщившись сказала Вера, отдергивая руку с книжкой.
      – Да пошла ты! – махнул рукой Серый Волк и всем своим видом принялся выказывать полное безразличие к Верочке. Он приблизился к Красной Шапочке. Подойдя сзади, прижался животом к ее спине и, протянув руки к пачке видео-дисков, которую та перебирала, стал выдергивать их, одновременно касаясь ее груди.
      – Чё ты лезешь, отстань! – вскрикнула Красная Шапочка.
      – Слушай, здесь тебе не хата в КПЗ, – не выдержал Иван, – ты здесь не быкуй. А то…
      – А то что? – резко обернувшись вскричал Серый Волк, он словно ждал того, что Иван проявит себя, как мужчина.
      – А то, что мы тебя на место поставим, – как можно более спокойно ответил Иван.
      Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого Волка Владик запретил мне слушать шансон. Всяких Шакир и Бритни можно ставить, а правильные песни – ни хрена! Понятно, я взбесился, особенно после того, как эта Русалочка стала классику заводить. Моцарты-Шмоцарты! Это ж какой нормальный пацан выдержит! Я ей сказал:
      – Выключи этот бред!
      А она:
      – Неужели тебе, Серенький, не нравится?
      – Да ты чё, сдурела? Это ж для лохов музыка! На мозги давит!
      А она только посмотрела на меня, как на клинического. Я тогда ей напомнил про Данте. Про то, как мне эта Русалочка объясняла про книжку, которую читала.
      Дело так было: я пришел к ним в спальню с Белоснежкой немного поговорить о наших с ней отношениях. У меня, типа, тактика такая была – я запал на Белоснежку и потихоньку к ней подруливал. Она все мялась, но я-то знаю, как с девчонками в таких случаях обращаться. Каждый день понемногу внушать ей, что, типа, любовь, тискать ее понемногу. Тогда уж точно – любая созреет. Я и рассчитывал сначала с Белоснежки начать, она мне больше понравилась, а потом и к другим подрулить. Вот я с ней там про свое, типа, прилягу к тебе под одеяльце, а она – нет-нет, нельзя, и прочее. Беседуем мы с ней мирно, но чувствую я на себе такой презрительный взгляд этой Русалочки. Мешает мне ее взгляд правильную беседу вести! Я тогда подошел к ней, сел на ее койку и чтоб малость обломить ее, чтоб поняла, чтоб поуважительней на меня смотрела, начал разговор:
      – Ты чё, Русалочка, читаешь? Опять умную книжку?
      Я это сказал таким мирным тоном, типа, мне интересно.
      Она тоже так, без наездов:
      – Данте, "Божественная комедия". Пятую песнь советую прочитать.
      Я продолжаю так же мирно:
      – Комедия – это хорошо, комедии я люблю. Смешно?
      Она лицо умное сделала и погнала:
      – Видишь ли в чем дело, смешного здесь совершенно ничего нет. Это комедия не в привычном понимании этого слова.
      – А в каком? – спрашиваю. – Комедия – она комедия и есть! "Американский пирог",
      "Муравьи в штанах", да и наши тоже комедии прикольные есть.
      Тут Русалочка засмеялась. Мне это очень не понравилось, но я сдержался.
      – Эх, Серый-Серый! Сейчас я тебе объясню. Комедия – это жанр, он идет из Древней Греции. И вот как сам Данте писал: комедия – всякое поэтическое произведение среднего стиля с устрашающим началом и благополучным концом, написанная на народном языке, а трагедия – всякое поэтическое произведение высокого стиля с восхищающим и спокойным началом и устрашающим концом. Данте жил в средние века и пользовался средневековой терминологией. Сейчас эта терминология изменилась.
      Вот ни хрена я не понял! Да и какой нормальный пацан понял бы на моем месте?
      – Дай-ка мне, я сам разберусь, чё там за фигня – сказал я.
      Она мне передала книжку, этого, блин, долбанного Данте. Я взял, открыл. Первая часть называлась: "Ад".
      Ну ад, так ад. Типа Хелловин, это я понимаю. Это, может, и смешно, смотрел я как-то комедию про Хэллоуин, ничего, прикольно. Я открыл эту песню номер пять и прочитал:
      Здесь ждет Минос, оскалив страшный рот;
      Допрос и суд свершает у порога
      И взмахами хвоста на муку шлет.
      Это мне понравилось! Про хвост, про муку – прикольно. Я спросил:
      – Так это ж, типа, хоррор, а ты мне – комедия! Чё за дела?
      Русалочка снова прикалываться начала:
      – Эх Серый-Серый! Ну, я же тебе объяснила! Нельзя же так все примитивно понимать.
      Ты возьми почитай, а потом мы с тобой поговорим. Предисловие прочитай сначала.
      Тут уж я не выдержал, бросил эту идиотскую "комедию" и сказал, конкретным таким тоном:
      – Ты чё, блин, оборзела?! Кто примитивный? Я?
      Русалочка сразу замолчала, улыбаться перестала, книжечку свою схватила, скисла, короче.
      – Ты, блин, лапа-цыпа! Ты чё мне мозги компостируешь? Чё я, не разбираюсь, где хоррор, где боевик, а где комедия!? Слушай сюда! Вот это вот, – я ткнул пальцем в ее книжку Данте. – Вот это, блин, никакая не комедия, а хоррор, или ужастик.
      По любому, как тебе нравится. Но не комедия! Если ты это считаешь комедией, то лечиться тебе надо. Поняла? Чё я, не прав?
      Русалочка, понятно, что не нашлась, что ответить. Я ж ей все конкретно объяснил, одной фразой.
      Короче, обломил я ее с этим Данте. А тут еще Моцарт! Да я б не возникал, если бы мне давали слушать шансон, все по понятиям, но этот Владислав сказал: "шансон – не формат!". А Моцарт, значит, формат! Короче, я бы точно выкинул диски с Моцартом! В унитаз бы точно спустил! Хорошо, что Танька-Шапочка вмешалась, сказала этой овце, Русалочке, чтобы выключала своего Шмоцарта! Я ее поддержал:
      – Тут, блин, даже слов нету! Какой лохушкой надо быть, чтобы слушать песни без слов!? Я понял, шансон, нормальные вещи тут не катят – не формат. Но, блин, чё уж без слов-то песни слушать? Пусть уж эта долбаная Шакира поет.
      Короче, я обломил эту овцу в очередной раз! Выключили Моцарта, поставили то ли Шакиру, то ли Бритни, то ли Агильеру. Я в них не разбираюсь. Но по любому, они уж лучше Моцартов всяких, да и телки красивые, уж это точно.
      Я для чего это рассказываю? Да чтоб пацаны поняли, как эта овца Русалочка и козел Карабас меня достали! Особенно когда на французком при всех базарить начинали! Это ж какими уродами надо быть, чтоб на французском говорить? Чё, русского, не знают, что ли? А Карабас все умного из себя корчит, девчонкам все чего-то философское впаривает. Короче. Нервная обстановка, понимать надо. Полная запара! Да еще этот чмошник Бармалей под ногами путается! Как только я базар заведу с Белоснежкой серьезный, о том, когда уже она всех из спальни выгонит и я смогу ее просвятить по части нормального, конкретного секса, этот чмумоход сразу подваливает со своими тупыми шутками. Ну, он на постоянку гонит одно, про то, что у меня голова сплошная кость. Кость, не кость, а бицепсы и трицепсы у меня побольше будут, чем у Бармалея с Карабасом вместе взятых. …
 

 
      Мария Витальевна боялась покуда садиться за руль, потому как и в Москве-то она не ощущала себя первоклассным водителем, а здесь все наоборот, шоферское место справа, машины едут по левой стороне, так недалеко и до беды, все можно перепутать, растеряться и в аварию угодить.
      Поэтому Мария Витальевна предпочитала перемещаться по городу или на машине посольства с водителем, или на такси.
      Город Марии Витальевне понравился.
      Чистый, ухоженный и даже, если можно так выразиться, экологичный.
      Правда, бывала Мария Витальевна только в районах, рекомендованных для посещения, очерченных сотрудником посольства. Он провел с Марией Витальевной ознакомительную беседу сразу по ее прибытии в Канберру.
      Но там где она теперь бывала, ей нравилось.
      Пальмы, фонтанчики, бассейны, зеленые лужайки…
      Больше похоже на город-курорт, чем на столицу крупного государства.
      С Энн Мария Витальевна познакомилась в музыкальном магазине фирмы Вёрджн.
      Это был огромный магазин, занимавший три этажа, и Мария Витальевна провела в нем почти полдня, искала диск, который никак не могла найти в Москве, – "Сороку Воровку" Россини, записанную в Ла Скала с Розеттой Пиццо, поющей Нинетту и с Анжело Ромеро в партии Фернандо.
      Диск этот Мария Витальевна не нашла, но вместо него накупила два десятка других: все увертюры любимого Россини, потом Первый концерт для фортепьяно с оркестром Чайковского, потом Шестую симфонию Чайковского, потом хорошее издание "Волшебной флейты" Моцарта с Карояном за дирижерским пультом, потом еще массу австралийской попсы, начиная от Джейсона Донована и кончая красоткой Кайли Миноуг.
      Здесь же, в Вёрджн, Мария Витальевна нарушила сразу два правила жены сотрудника посольства, которым учил ее муж…
      Не знакомиться в общественных местах.
      И не принимать приглашения подвезти.
      Но Энн Дивенлоу была такой милой и приветливой!
      Они познакомились, выбирая диски с классической музыкой.
      Разговорились.
      Энн очень обрадовалась, когда узнала, что Мария Витальевна русская из Москвы, она догадалась по акценту. Выяснилось, что Энн тоже бывала в России, работала там в посольстве Австралии помощницей пресс-атташе.
      Потом Энн предложила подвезти Марию Витальевну до посольской виллы, а по дороге затащила ее в ресторанчик, предложив отведать настоящего акульего бифштекса с кружечкой австралийского пива.
      Через пару дней Энн и Мария Витальевна уже были лучшими подругами.
      Они обе обожали Чайковского и Россини, они обе любили играть в теннис и кататься верхом, они обе любили французские комедии и английскую литературу.
      А когда Энн сказала Марии Витальевне, что Ивлин Во и Сомерсет Моэм ее любимые писатели, сердце Марии Витальевны было окончательно покорено. ….
      В редкой дружбе не бывает табуированных тем, а лучшее средство преодолеть табу – это собственная доверительность.
      Естественность, с какой Энн Дивенлоу поделилась своим сокровенным, буквально обезоружила Марию Витальевну.
      – Это твой сын? – спросила Мария Витальевна, когда после стаканчика "маргариты" подруги принялись за ритуальный просмотр альбомов с семейными фото.
      – У меня нет детей, – ответила Энн и как бы смутившись, призналась. – Это Генри, он мой друг.
      Мария Витальевна помолчала, разглядывая фото юноши, приблизив его к близоруким глазам.
      – Ты носишь линзы? – спросила Энн.
      – Да, а что? – переспросила Мария Витальевна.
      – Просто очки для женщины старше тридцати пяти очень хорошо, они повышают ее сексапил, – сказала Энн и для убедительности тут же надела очки. – Мой Генри мне всегда говорил, что в очках я напоминаю ему его первую любовь – учительницу английского языка из праймери скул**, которую он вожделел и с мечтами о которой впервые осознал свою половозрелость. Знаешь, ведь мальчики не думают о сверстницах, когда им тринадцать или четырнадцать, они мечтают о взрослой женщине с развитой грудью. ** англ. primary school – начальная школа.
      Мария Витальевна улыбнулась своим мыслям.
      Она вспомнила, что в таком же грехе признавался ей и ее Иван.
      – А где сейчас твой Генри? – спросила Мария Витальевна.
      – О, это моя беда и мое несчастье, – вздохнула Энн. – Мой Генри уехал в Европу учиться, он теперь в Англии.
      – Пишет? – спросила Мария Витальевна.
      – Пишет, – ответила Энн.
 

 
      За три прошедших после начала шоу дня, после разговора со своей бывшей, Мигунов два раза примерялся к суициду.
      Сперва он затеял дурацкую игру на шоссе.
      Разогнав свою "Ауди" до двухсот, он принялся закрывать глаза.
      Зажмурится и считает.
      Сперва до пяти.
      Раз, два, три, четыре, пять…
      Открывает глаза, а машина почти не сошла с прямой – все так же мчится по своей полосе.
      Потом стал зажмуриваться на более долгий счет.
      До семи.
      Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
      Открыл глаза, машинально подправил рулём траекторию движения – все в порядке…
      Потом увеличил счет слепой езды до десяти…
      Еле выдержал, открыл глаза и чуть с ума не сошел от страха: машина почти уже выскочила за пределы осевой и едва не столкнулась со встречным автобусом.
      Встречным потоком ветра, как будто еще усиленным жалобной сиреной испуганного автобуса, мигуновскую "Ауди" словно ударило, отбросило от встречной полосы и пару минут Мигунов ехал, едва справляясь с прерывистым дыханием и необычайно быстрым биением своего сердца.
      – Ладно бы сам, – подумал он, – а эти в автобусе-то при чем? ….
      Не жалея подвески и хрупкого переднего обтекателя, съехал мордой на проселочную, задевая днищем о низкий кювет, цепляя глушителем о засохшие комки стылой грязи.
      Здесь, на этом берегу, он так славно отдыхал с Анной.
      И горделиво радовался, ловя завистливые и восхищенные взгляды мужчин, любующихся красотой Анькиной фигуры.
      Теперь Анна не с ним.
      – А не искупаться ли? – сам себе сказал Мигунов.
      Теперь на заснеженном пляже не было ни одной машины.
      А тогда?
      А тогда, в июне, перед их с Анной поездкой в Испанию, здесь некуда было приткнуться, все кусты были тачками заставлены.
      Мигунов снял пальто.
      Снял пиджак, джемпер. Расстегнул пуговицы рубашки.
      Пар шел изо рта.
      Одежду аккуратно складывал на заднее сиденье.
      И уже когда принялся за ботинки с брюками, вдруг подумал: а зачем одежду-то снимать?
      Но все же покончил с раздеванием и боязливо ступил на колкий наст.
      До черной парящей полыньи было метров двадцать.
      Возле самой реки он по пояс провалился в снег и как-то по-бабьи ойкнул, так холодно стало, когда крупинки замерзшей воды коснулись низа живота.
      Лед был прочным.
      А какая теперь разница – прочный – не прочный?
      Сломается, провалится под ним? Так, может, того и надо?
      Ставя ступни ребром, как делают, когда ходят по колкой стерне, Мигунов доковылял до края полыньи.
      Потрогал воду ногой, как трогала ножкой воду Анна перед тем, как осторожно войти в ласковую и теплую Десну.
      Нынче Десна была и не теплая и не ласковая.
      Да и Анна теперь была неизвестно где и с кем.
      Зачем-то зажал пальцами рот и нос, зажал и прыгнул в полынью…
      Ах! …
      Вот окажись в этом месте глубоко – все было бы кончено.
      А так – прыгнул и оказался стоящим на твердом дне, и вода только по грудь.
      Искупался…
      Оперся руками о край полыньи, подпрыгнул. Навалился грудью на лед, выполз…
      А и не холодно совсем!
      Добежал до машины. Добежал, уже ступая по льду всей плоской ступней.
      Выпить бы теперь!
      А ведь есть!
      Мигунов вспомнил, что в багажнике стоит сумка, которую он вез еще на дачу Ломидзе.
      Растерся своим джемпером, натянул брюки, рубаху, пиджак, надел пальто…
      Точно!
      В багажнике была сумка – целёхонькая.
      А в сумке две бутылки коньяка той марки, что любил Ломидзе.
      Зубами вытащил пробку.
      Сделал несколько жадных глотков. …
      На КПП у въезда в Москву, перед МКАД его остановили ГАИшники.
      – Э-э-э, гражданин, да вы себя совсем неважно чувствуете, – сказал лейтенант, поведя своим опытным и чутким на доллары носом. …
 

 
      (свободный перевод с английского) ‹…› темы разговоров персонажей риэлити-шоу должны касаться молодежной музыки, моды, секса… Никакие социальные вопросы или темы культуры и образования обсуждаться на шоу не должны. ‹…› к теме наркотиков участники шоу должны относиться достаточно терпимо, как к состоявшемуся факту обыденной жизни.
      Тема же секса, свободных сексуальных отношений, должна доминировать как основная.
 

 
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      "Пишу в ужасе.
      Нынешняя ночь была совершенно без сна.
      Сперва были эти идиотские разговоры Белоснежки с красной Шапочкой о парнях.
      Секс, секс, секс и похоть.
      Циничная, бесстыдная, расчетливая чувственность, не знающая никаких моральных ограничений.
      Причем обе красавицы декларируют себя невинными девочками, не знавшими мужчин.
      Однако, послушав их, я десять, нет пятнадцать раз сгорела от стыда. Они обе настолько искушены, что проститутки Куприна и Мопассана – просто девочки, просто овечки рядом с этими сексуальными волчицами.
      И ведь все эти разговоры велись в расчете на то, что редактор все слышит и видит, и что самые интересные части беседы режиссер всегда сможет отобрать для эфира и обнародовать эти откровения. Какой ужас!
      Красная Шапочка, например, рассказывала, пусть условно и не про себя, это она специально, что ли, для цензуры так заявила, мол, не про себя рассказываю, а про подругу, но при этом поделилась таким своим опытом, изобилующим такими подробностями, какие можно вынести только из собственной биографии.
      Эта девушка, эта моя новая товарка по несчастью, рассказывала, как можно жить полноценным сексом и при этом сохранить видимость физической невинности для жениха. Особенно в таких семьях, где этого требуют обычаи, где принято на свадьбе являть многочисленным гостям и родственникам доказательства невинности невесты. И где обмануть общественность куриной кровью или гранатовым соком никак нельзя, потому что и сам жених заинтересован в невинности невесты. Так вот, там есть способы.
      Причем не изощренные способы фальсификации физиологических проявлений, что я как будущий врач хорошо понимаю, но изощренные способы соития любовников, при которых они имеют секс, но сохраняют анатомию нетронутой.
      Фу!
      Это было омерзительно.
      И ладно бы они болтали меж собой, это их дело, но то ли по условиям, обговоренным с режиссером (а они обе по сорок минут вечером разговаривали с Владиславом по телефону), то ли из женской вредности (что я тоже не исключаю), но обе девицы, и Красная Шапочка, и Белоснежка, все время своей содержательной беседы о минетах, о фрикциях эрегированного пениса между грудей и о радостях анальных пенетраций, все время приставали ко мне: не приму ли я участие в обсуждении этой животрепещущей темы?
      Ужас!
      Я с ними с обеими поругалась.
      Но что интересно, они обе всерьез считают, что если они тут начнут заниматься с парнями не вагинальным (подчеркнуто не мной, а ими) – не вагинальным сексом, то условия игры будут соблюдены. По их убеждению, они не утратят невинности, если (как сказала Белоснежка – и я привожу ее слова дословно) если "согрешат ротиком"…
      Не могу найти французского эквивалента некоторым сказанным ими глупостям, поэтому пишу их по-русски латиницей.
      Прости Господи!" Я взяла с собой "Божественную Комедию" Данте.
      И вот, после этого не подслушанного, не невольно услышанного, наоборот, навязанного мне разговора моих товарок, я перечитала первые главы "Ада"…
      У Данте сладострастники и сладострастницы помещены во второй круг.
      Второй круг ада – место казни прелюбодеев и сластолюбцев меньше первого, который расположен выше и его опоясывает…
      Но сводники и обольстители помещены у Данте еще ниже – в восьмом круге. Они у него в первом рве минус восьмого этажа.
      Ах, бедные, бедные девочки!
      И хоть по мнению Данте – сластолюбцы самые малосогрешившие, ведь в первом круге у него вообще невинные создания – некрещеные младенцы – жертвы абортов…, но тем не менее, девчонки губят свои души. Губят!
      Как пишет Данте об обитателях второго круга Ада?
      И я узнал что это круг мучений,
      Для тех кого земная плоть звала,
      Кто предал разум власти вожделений
      И как скворцов уносят их крыла,
      В дни холода густым и длинным строем,
      Так эта буря кружит духов зла…
      Вот нежной страсти горестная жрица
      Которой прах Сихея оскорблен.
      Вот Клеопатра грешная блудница.
      А там Елена тягостных времен -
      Виновница. Ахилл гроза сражений,
      Который был любовью побежден.
      Парис, Тристан бесчисленные тени.
      Он нАзвал мне и указал рукой -
      Погубленные жаждой наслаждений… …
      Но те кто соблазнил малых сих, те еще ниже.
      В круге восьмом.
      И понял я, что здесь вопят от боли
      Ничтожные, которых не возьмут
      Ни Бог, ни супостаты Божьей воли…
      И этот жалкий люд
      Бежал нагим, кусаемый слепнями
      И осами роившимися тут.
      Кровь между слез с их лиц текла струями, И мерзостные скопища червей Ее глотали тут же под ногами…
      И это об обольстителях.
      Об обольстителях моих бедных несчастных, не сознающих что творят – товарок.
      Это о нашем режиссере и его хозяевах.
      Все!
      Закрываю дневник, надо спать. …
 

 
      – Как живешь?
      – Не умер еще…
      Звонил Ломидзе.
      Вася, как всегда, звонил с дачи. Заскучав без своей Ирмы, он зазывал на шашлык-машлык…
      Хорошо еще, что вообще кто-то есть, кто тобой интересуется и вообще куда-то зовет.
      – Может, приедешь? Коньячку сообразим, по бутылкам из ружья постреляем? – спросил Вася. Ему явно было скучно на даче без своей Ирмы. А Ирма уже второй месяц как была в Гааге и возвращалась теперь только в апреле, через полтора месяца.
      – Не на чем ехать, – ответил Мигунов, – у меня права отобрали.
      – Как так отобрали? – изумился Ломидзе. – У тебя и вдруг отобрали? Для этого, наверное, надо было въехать постовому милиционеру по фэйсу, не меньше!
      – Да нет, я просто с запахом был, ну и спорить не стал.
      – Мигунов, да ты чё? В самом деле, что ли? – изумился Ломидзе. – Да такие вещи элементарно решаются за пять сотен, ну за шесть…
      Эх, Вася, Вася!
      Мигунову не хотелось ему объяснять, что теперь такие времена настали, что и шести сотен зеленых грюников у него, у бывшего главреда, теперь так просто, как прежде, не всегда и не каждый день водилось!
      Не поехал к Васе.
      Полежал.
      Поглядел телевизор…
      По ящику показывали дискуссию.
      Про риэлити-шоу: надо ли нашей молодежи смотреть этот срам?
      В дискуссии сидели депутат Думы, толстый попик с бородкой, воинственная дама-профессор и один известный в прошлом, но поистаскавшийся актеришка. …
      Когда Мигунов включил телевизор, говорила воинственная дама.
      Она на чем свет стоит крыла Запад и говорила, что все эти риэлити-шоу делаются на тех телевизионных каналах, что оплачены долларами дяди Сэма, и что передачи эти направлены на растление нашей молодежи, а растление это делается с целью понижения статуса семьи и уровня рождаемости, что непременно приведет к вымиранию русских, чего дядя Сэм и добивается в конечном итоге.
      Вальяжный депутат от либералов смеялся над тезисами дамы и называл ее доводы отрыжкой антиамериканизма, которая осталась у дамы как неизгладимый след ее научной работы на коммунистическую идеологию, где она защищала все свои диссертации и где получала свое профессорство.
      Потом говорил попик.
      Говорил как-то очень неубедительно, наукообразно и показно велеречиво, так что у Мигунова создалось впечатление, что толстенький с румяными щеками попик просто любуется собою и своей богословской ученостью, радуясь, что имеет телевизионный пиар.
      Но неожиданно порадовал Мигунова вышедший в тираж, помятый и постаревший актеришка.
      Тот с несгибаемой прямотой сказал, что идет борьба добра и зла. И что поле этой борьбы – души и умы молодых людей. Девушек и юношей. А воплощено это добро и зло не танками с крестами с одной стороны и танками со звездами с другой, как это было под Курском, а церковью, духовностью с одной стороны и телевидением и бездуховностью с другой.
      Энергично, задорно сказал. И очень ярко и образно представил эту простую картину противостояния.
      С одной стороны Бог и его ангелы, а с другой стороны – телевидение и все грехи: секс, порнушка, бандиты, убийства, грабеж, подкупные менты…
      А молодежи теперь предстоит выбирать – спастись, или погибнуть.
      Мигунову осталось только пожалеть, что он смотрел не с самого начала.
      Вот так: с одной стороны Бог и рай, а с другой стороны Останкино.
      Как просто!
      – Значит, значит не в небо смотрит игла Останкинской башни? – спросил актеришку ведущий дискуссии.
      – Значит, не в небо, – ответил актеришка.
      – Но не следует забывать о том, – вступила в дискуссию воинственная дама, – не следует забывать, что строили эту башню в те времена, когда она глядела в небо, когда по немногочисленным каналам показывали старый добрый "Голубой огонек" и "Кабачок 12 стульев"…
      – И когда врали зрителям про коммунизм, – хмыкнул депутат Думы от либералов…
      Мигунов выключил телевизор и прошлепал на кухню.
      – Отравиться, что ли? Или повеситься?
      Но на кухне яда у Мигунова не было.
      И веревки подходящей в хозяйстве тоже не водилось.
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Круто! Сегодня нам обновили гардеробрчик – новые ти-шортки, джинсики всяких расцветок, очень классное нижнее белье. Главреж сказал, чтобы мы почаще переодевались перед камерами. Фигура у меня, все знают, классная, почему бы и нет?
      Мы с Белоснежкой принялись примерять все эти штучки. Русалочка оставалась безучастной – уткнулась опять в свою книжку. Когда мы с Белоснежкой были в одних комбинациях, в спальню без стука завалил Бармалей. Мы на него закричали, а он спокойно сел на мягкий стул около Белоснежкиной кровати и затянул волыну:
      – Сегодня, Белоснежка, я к тебе запрыгну в постельку!
      Она ему:
      – Перебьешься!
      И так далее. Серый Волк, почуяв неладное, сразу же к нам прискакал в спальню и начал свои песни:
      – Э, ты, Бармалей! Вали отсюда! Иди посуду мой! Домработниц нет!
      – Вы бы, блин, хоть сменили пластинку. Что-нибудь новенькое придумали бы!
      Зрителям эти ваши дурацкие терки неинтересны! – я показала рукой на камеры. Я ж знаю, что все равно то, что не форматно или не в тему, в эфир не пойдет. Для этого и главреж существует и логгеры, которые как раз и следят за сюжетом и делают монтаж.
      Тут Карабас к нам подтянулся и сказал Русалочке что-то по-французски. Та засмеялась и ответила тоже по-французски – Э! Но, вы! – закричал Волк. – Вы чё тут!? Давайте по-русски базарьте!
      – А ты, Серый, разве по-русски разговариваешь? – спросила Русалочка.
      – Чё, сдурела что ли? По какому же ещё? – возмутился тот.
      – Ну тогда объясни, что значит "базарьте"?
      – Ну ты, блин, совсем! Ну чё за дела? – не переставал возмущаться Серый Волк, по хозяйки устраиваясь на кровати Белоснежки, рядом с Бармалеем. – Издеваешься, что ли!? Базарить значит трепаться, перетираться, тереться, чес разводить, трещать.
      Разговаривать значит! Ты вот книжки читаешь, а ни хрена, как я посмотрю, не знаешь!
      Все засмеялись. Я, надевая новую модель маечки с прикольным рисунком пацана, держащего логотип фирмы "До-До", спросила у Русалочки:
      – Ну вот, Серый объяснил тебе, типа, перевел, что такое "базарить", а теперь ты давай с французского переведи! И вообще, чё это вы шифруетесь? Думаете, интересно смотреть зрителям на ваши придуривания?
      – А вот мы как раз об этом и говорили, – ответил Карабас-Барабас. – О зрителях.
      – Не понял? – сказал Бармалей и начал рыться на столике Белоснежки, в ее косметике. Он вообще со странностями, очень любит всякие женские штучки – парфюмы, макияж. Он как-то мне объяснил, что сейчас и мужчинам необходимо следить за своим имиджем, тем более на шоу. Бред какой-то! Его и так каждый день гримируют профессионально, но ему, по его словам, нравилось вносить творческую струю в этот процесс, поэтому надо быть в курсе всего новенького в области косметики и парфюма. Ну, если нравится – его дело. Мне пофиг.
      – А что тут не понять? – отозвалась на вопрос Бармалея Русалочка. – Вспомните, о чем вы говорили.
      Мы все попытались вспомнить, но чего-то ничего не получилось, разговоры настолько у нас одинаковые, что и не вспомнишь, когда и о чем кто говорил.
      – Ну как же! – продолжил Карабас. – Ты, Шапо, всем про зрителей говорила, что, дескать, им интересно должно быть.
      – А что, я не права? – я на всякий случай улыбнулась в ближайшую камеру, мало ли, этот разговор как раз и не вырежут.
      – Права ты или не права, – говорил Карабас, – это без разницы. Главное, интересно ли зрителям то, что им показывают.
      – Ну и чё? Показывают, значит интересно – бросил туповатую фразочку Серый Волк, как всегда, в своем репертуаре.
      – Ну правильно, – сказала Русалочка. – Вот мне Карабас и напомнил по этому поводу слова известного продюсера, что если зрителям каждый день в одно и то же время демонстрировать обезьяну, то к ней скоро привыкнут, а если ее внезапно убрать, то начнутся демонстрации "Верните нашу обезьяну!" – Чё-то я не понял?! – заволновался Серый. – Это кто обезьяна – я, что ли, если меня по телевизору показывают?!
      Все же этот Серый трудный! Ни фига, ни во что не врубается. Мы все прикололись, а Бармалей сказал:
      – Ну что ты! Ты не обезьяна. Обезьяны – они тебя поумнеее будут!
      – Ты, вообще. Молчи! Щас точно в рог получишь! – Серый покраснел от злости.
      Чтобы не обострять конфликт, Белоснежка сказала:
      – Волк! Сбегай-ка к холодильничку, принеси мне попить.
      Серый послушно ушел. А Белоснежка продолжила дальше:
      – Ну и что? А вот я читала, как один зритель говорил, что часто его друзья возмущаются: он вместо того, чтобы потусоваться с ними, спешит домой смотреть риэлити. Потому что герои шоу для него совсем как семья! Так и написано: "как семья" Понятно, что для семьи ни времени, ни сил не жалко! Вот и получается, что мы для кого-то семья, а не какая-то обезьяна, как Карабас нам тут намекает!
      – Ого! – воскликнул Бармалей и пододвинулся поближе к Белоснежке. – Какая ты сегодня разговорчивая! Может, перетрем наши отношения? Тебе разве не наплевать, как там зрители реагируют? Главное – мы с тобой!
      – Э, отвали от нее! – Серый Волк вернулся с бутылкой минеральной и двумя сосисками на блюдце. – Белоснежка! Я тебе попить и пожевать принес!
      Серый Волк протянул блюдце с сосисками Белоснежке, та с ужасом воскликнула:
      – Да не хочу я сосисок!
      – А ты? – Серый Волк и мне предложил.
      Я закричала:
      – Волчара! Сдурел, что ли? Какие, на фиг, сосиски?! У меня специальное питание, а ты мне эту гадость подсовываешь! Мы только что пообедали!
      – Ну как хотите! – сказал Волк и моментально умял обе сосиски.
      – Ну ты и жрать! – возмутился Бармалей. – И правда, мы же только что пообедали.
      – Хорошему человеку требуется много еды, – засмеялся Волк. – Вы лучше скажите, чего вы там про обезьяну-то базарили. Про зрителей чего?
      – Мы говорили, – заговорила Русалочка с умным видом, – об эффекте привыкания.
      – Не понял! Чего-то мы о таком и не говорили вроде, – Бармалей между делом положил свою руку на плечо Белоснежки, та, увлеченная разговором, вроде как и не заметила этого маневра.
      – Ну как же, – объяснил Карабас. – Зритель видит каждый день знакомые лица, проникается их проблемами, просто-напросто привыкает.
      – Точно так! – поддакнула Русалочка. – Привыкание к ощущению, что все действующие лица риэлити-шоу – твои знакомые, соседи и близкие люди. А то, что они разные, некоторые нравятся больше, некоторые меньше, – это и создает иллюзию жизни. Главное, что знакомые и где-то даже близкие! А каким еще может быть человек, про которого столько знаешь и которого видишь каждый день?
      – Вау! Вот это круто! – сказала я. – Это и есть реальная популярность и слава!
      – Йес! – мы, получается, друзья всей страны! – радостно заключил Бармалей и обратился к Белоснежке. – Это прозрение, дорогая, мы должны увековечить долгим поцелуем перед камерой.
      – Э! Ты, свалил отсюда! – закричал на него Серый Волк, а Белоснежка пересела на мою кровать, подальше от навязчивого Бармалея.
      – Что-то я не пойму – сказала я Карабасу с Русалочкой. – А что в этом плохого?
      Вам вроде как это не особенно нравится! Ну привыкание и привыкание! Что ж такого.
      – Разве нет ничего странного в том, что человек, которого мы не знаем, считает нас чуть ли не за родных людей или друзей? С каких это пор односторонние отношения стали считаться настоящими?
      – Вот и получается, что это жвачка для мозга, все эти риэлити! – поддакнул ей Карабас. – И не возникает ли у вас у всех ассоциации с наркозависимостью?
      – Упс! Уж это ты загнул! – возразил Бармалей. – Это что же, получается, кино и наркотики – одно и то же?
      – Есть такие фильмы, которые призваны вызвать зависимость, все эти мыльные оперы, – все с таким же умным видом говорила Русалочка. – А под это дело и пускается реклама бесконечных товаров.
      – Да тебе-то не пофиг!? – воскликнула я. – Что там запускается, и что там у зрителей возникает! Раз такая правильная, чего ж ты тут перед камерами расселась и в рассуждения пускаешься!
      – Да бабки ей нужны! – вмешался Серый Волк. – Она ж говорила, "мне тоже бабки нужны". Так что готовьтесь, девчонки, расстаться с этой самой девственностью, которую все так бережете. Я вам это дело устрою! У меня не заржавеет!
      – Ты иди к холодильнику, пожри еще побольше, а то вдруг на всех сил-то и не хватит! – огрызнулся на его слова Бармалей.
      – Это у тебя сил не хватит! У тебя они вообще-то есть?
      – Ты за себя говори!
      – Ребята! Хорош вам! Достали вы уже со своими скандалами дурацкими! – закричала Белоснежка.
      – А вот это ты зря, – усмехнулся Карабас. – Как раз скандалы – самое интересное для зрителей. Самый момент рейтинг и популярность себе повышать. – Потом ко мне обратился, ехидным тоном. – А ты, Шапо? Что ж ты момент упускаешь? Поучаствуй и ты в скандале! Без твоих "Ва-ау", и "Упс" он не такой смачный!
      – А чего ты прикалываешься? – удивилась я.
      – Ну, как же, ты же у нас хочешь популярности и славы! – ответил он.
      – А что в этом плохого?
      – Да ничего в этом плохого, – Карабас насмешливо смотрел на меня. – Обидно только, что слава эта твоя быстротечна.
      – С чего ты взял?! – мне стало обидно, я даже губу закусила, рискуя тем, что она у меня немножко распухнет, и я буду не очень симпатично выглядеть.
      – Ну как же, – спокойно продолжал Карабасище. – Все очень просто, закончится шоу и все. Вся твоя слава улетучится. Зрители переключатся на других говорящих и ходящих персонажей ТВ.
      – Ха-ха! И еще жующих, – засмеялся Бармалей показывая на Серого Волка.
      – Я тебе точно щас репу расколю! – отозвался тот.
      – Ну уж нет! – меня очень задели слова Карабаса. – Может, Бармалея с Серым Волкаом и забудут, а меня уж нет! Я, между прочим, пишу книжки, и они у меня скоро выйдут большими тиражами!
      – Это чего ты такое гонишь, Шапо!? – засмеялся Серый Волк. – Вот когда ты ко мне в койку прыгнешь при камерах, тогда уж меня точно запомнят!
      – Придурок! – возмутилась я. – Уж вот к тебе-то точно я в постель не прыгну!
      – Ну, женщины всегда говорят не то, что думают! Уж я-то знаю! – сказал Бармалей и снова подсел к Белоснежке. – Правда, Нежка?
      – А мне, знаете ли, – ответила та, – вообще эти все разговоры по барабану.
      – Ну конечно! – усмехнулся Карабас. – Лучше приготовь нам ужин.
      Тут я с ним согласилась:
      – Ва-ау, Белоснежечка! Точно-точно приготовь нам чего-нибудь вкусненького, это у тебя классненько получается! Мяса поджарь!
      – А почему я? – удивилась Белоснежка. – Сегодня очередь Русалочки!
      – Да ну на фиг, – проворчал Серый Волк. – Опять ее подгоревшую яичницу лопать!
      Уж лучше – ты!
      – Да-да, Белоснежка, – поддакнул Бармалей – У тебя это очень-очень хорошо получается! Из тебя выйдет классная жена!
      – Это что, намек? – заулыбалась Белоснежка.
      – Почему бы и нет? – ответил ей Бармалей.
      Они пошли на кухню, а Серый потащился за ними, в своем стиле грубо комментируя происходящее.
      Карабас с Русалочкой начали разговаривать по-французски и смеяться. Меня это очень раздражало, и я спросила, как давно уже хотела:
      – Ты вот что мне, Карабас, скажи, по честному, раз ты такой умный и правильный.
      Ты же не просто так тут в шоу.
      – В каком смысле?
      – В самом прямом! Ты же здесь точно по блату! У тебя точно – папочка не последний человек во всей этой кухне?!
      – Я, пожалуй, не буду отвечать на этот вопрос, – ответил Карабас.
      – Ну, ясно-ясно, боишься! А чего боятся? Все равно никто, кроме твоей французской подружки, не слышит из наших! – я показала на ближайшую камеру. – А что касается этих штук, так это ж ясно – чего-нибудь лишнее скажешь – логгеры подрежут как надо и сколько надо, чтобы твоего папочку не скомпрометировать. Ну, чего ты боишься? Или только умничать можешь да своими книжными мудростями по ушам нам ездить?
      Закончив, я посмотрела в зеркало. Очень мне не хотелось выглядеть не фотогенично.
      Лишние эмоции очень на это влияют. Волосы немного растрепались, а так ничего, естественный румянец очень даже мне к лицу. Я гордо посмотрела на Карабаса, а он так спокойно и отвечает:
      – Да ладно, Шапо, не волнуйся. Отвечу я тебе, раз уж так тебя этот вопрос волнует. Да, мой отец генеральный директор "Норма ТВ".
      – Ва-а-ау! Вот это да! – восхитилась я. – Всего-всего "Норма ТВ"?
      – Всего-всего, – подтвердил Карабас.
      – Ва-ау! Вау! Это нечто! Абсолютно! Круто!
      – Ничего крутого, – строго сказал Карабас. – Запомни, Шапо! Я сам по себе, мой отец вообще ни при чем в том, что я здесь.
      – Ну конечно, конечно! – усмехнулась я. – Никто ни при чем! Все чисто! Короче, ребята, мне необходимо эту информацию переварить. Надо же! Сын самого директора всей этой конторы! Предчувствия меня не обманули!
      Я заметила, что Русалочка вся покраснела, задышала взволновано, как будто ей напомнили о чем-то очень неприятном. Но она меня нисколечко не интересовала, ни она, ни ее переживания. Я сказала:
      – Ты, Карабас, не бойся, я никому не скажу, кто ты такой на самом-то деле, – сказала я и пошла в гостиную, где никого не было. Мне, и правда, нужно было подумать об этой важной информации. И уж точно наедине, потому что ни к чему было знать ни Серому Волку, ни Бармалею, и уж главное – этой дурочке Белоснежке.
 

 
      Иван стал чаще разговаривать с Верой.
      Вера сперва как-то дичилась.
      Но потом осмелела.
      Они даже придумали игру.
      Вернее, придумал Иван, а Вере придумка понравилась и она ее подхватила.
      Суть игры была в том, чтобы создать в пределах студии некое только им двоим доступное пространство, где они чувствовали бы себя комфортно, куда, по выражению Ивана, "ни одна из этих тупых сволочей не смогла бы и носа просунуть".
      В принципе, люди с хорошим образованием всегда имеют такую возможность: взять, к примеру, и перейти на французский.
      Примитивные, те тоже пытаются создать своего рода обособленную территорию со своим куриным языком. Так было всегда. И если дворяне в России 18-19 веков изъяснялись между собою по-французски не столько из выпендрежа, сколько для того, чтобы слуги их не понимали, то и чернь в ответ тоже изобретала свой язык, начиная изъясняться по-мазовецки – "в кирёху бряем, галямо тюрьмаем, стебуху дули зонят"… Так говорили на средне-русском базаре в 18 веке. Потому как каждое действие вызывает свое противодействие.
      Нынешние "мазовецкие" тоже придумали свой "нео-мазовецкий" со всеми этими "у-упс" и "вау", "отстой", "тормоз", "жесть" и прочими "прикольными" словечками.
      Одного не учли нео-мазовецкие невежи, того, что французский выучить гораздо сложней – его надо учить несколько лет… А весь набор словечек "у-упс" и "вау" выучивается и постигается за пару дней, даже человеком с очень неразвитыми умственными способностями.
      В результате, когда образованные Иван с Верой говорили теперь на кухне по-французски, окружающие их совершенно не понимали. А когда Серый Волк с Красной Шапочкой пытались в контру завернуть что-то на своем круто-молодежном арго, у Ивана с Верой эти жалкие попытки вызывали только снисходительные улыбки.
      Однако…
      Однако, с французским на кухне и в гостиной не прокатило.
      Не вышло, не вытанцевалось.
      Серый Волк и Белоснежка с Красной Шапочкой нажаловались Владиславу, и тот запретил Ивану и Вере говорить по-французски.
      Чернь торжествовала.
      Но Иван и Вера выдумали тогда новую игру.
      Они стали говорить по-русски, но при этом стали выражаться некими абстрактными, не напрямую привязанными к ситуации и с виду неадекватными фразами, условившись между собой, что это будет игра в ассоциации, рассчитанная на взаимное понимание, и что игра эта будет основана на предположении, что каждый из ее участников обладает развитой культурой.
      Игроков было два.
      Иван и Вера.
      Серый Волк, Белоснежка, Красная Шапочка и Бармалей были у них фишками на игровом поле.
      Целью игры было набрать максимум очков.
      Но кроме того, даже главной ее целью было достижение комфортного пребывания в невыносимой для них атмосфере студии.
      Очки набирались таким образом.
      К примеру, в гостиной сидят Вера и Иван. Кроме них в гостиной находятся Белоснежка и Серый Волк. И Серый Волк рассказывает Белоснежке про своего питбуля, которого тренирует для собачьих боёв…
      Услышав это, Иван говорит Вере:
      – А у полковника был петух…
      – Габриэль Гарсия Маркес, – отвечает Вера и зарабатывает шесть очков.
      Если же ассоциация была воспринята не сразу, а со второй подсказки, если Ивану потребовалось бы уточнить, один-де латиноамериканский полковник хотел продать своего петуха, то Вера заработала бы уже не шесть, а пять очков. Каждая подсказка – минус очко.
      Чернь, как Иван называл теперь иных обитателей студии, разумеется догадывалась, что за абстрактными фразочками, которыми перекидывались Русалочка с Карабасом-Барабасом, скрывался некий обидный для них подвох, но покуда терпела, стиснув до поры волчьи зубки. Видимо, когда жалобщики ябедничали Владиславу, накатывая на французский язык, он что-то сказал им про особый статус Веры и Ивана, намекнув на какие-то обстоятельства, дающие им особые права.
      – Василий Пукирев, – сказала Вера, когда Белоснежка принялась рассказывать Красной Шапочке про свою подружку, что выскочила за папика на двадцать лет старшее ее…
      – Третьяковская галерея, – отреагировал Иван и торжествующе показал Вере шесть пальцев.
      А бывало, что ассоциации Иван схватывал не сразу.
      Но когда схватывал, оба они, и Иван и Вера, хохотали до упаду.
      Так, когда Серый Волк, доказывая что-то Красной Шапочке, добился от той признания собственной правоты, Вера на это задумчиво произнесла:
      – Князь Андрей, возвращаясь из имения Ростовых, где был по делам, увидел его…
      Она давала потом Ивану три подсказки, а он все никак не мог сообразить… Но когда догадался – как они хохотали!
      Так хохотали, что Серый Волк, забыв про предупреждение, сделанное ему Владиславом, пообещал Ивану, что изобьет его. …
 

 
      Мария Витальевна не любила своего мужа.
      Она его боялась.
      Но страх ее имел корни чисто абстрактного свойства.
      Ведь Макаров ее не то что никогда не бил, он даже голоса своего на Марию Витальевну ни разу не повысил.
      Даже страх перед Богом у верующего человека более конкретен и материален, чем страх Марии Витальевны перед своим супругом. Ведь у верующего человека любая конкретная болезнь, каждая определенная беда – это наказание за грех. А как же абстрагироваться от конкретики болезней? То-то и оно! Поэтому и Божий страх – штука небезосновательная. Раз существуют беды и болезни, значит, их кто-то на тебя насылает. А это значит, что надо этого насылающего бояться.
      Но муж по фамилии Макаров никогда никаких бед и болезней на Марию Витальевну не насылал. Однако она его все же боялась. И боязнь эта происходила оттого, что они редко виделись, мало жили вместе.
      Макаров то в Африке работал, где-то посредине между Анголой и Мозамбиком, то в Латинской Америке, в Никарагуа да в Венесуэле… А Мария Витальевна годами в Москве – соломенной вдовой. И без детей, без опеки родственников со стороны мужа.
      Порою ей казалось, что Макарова вообще не существует, что это некий миф.
      Но случались иногда бурные всплески вулканической активности. Везувий супружеской жизни оживал, над семейным очагом начинал куриться дымок. Это Макаров возвращался из очередной долгой секретной командировки и пытался наладить с Марией Витальевной подобие семейных отношений.
      Мария Витальевна покорно играла роль любящей и заботливой жены. Ходила с мужем по театрам, ездила с ним в Сочи и в Дагомыс, дарила ласки, всегда безотказно и с готовностью принимая его на супружеском ложе… Но проходили шесть недель отпуска, и Макаров снова получал назначение в очередную свою Анголу.
      Однажды, в который уже раз посмотрев лиозновского Штирлица, Мария Витальевна иронически усмехнулась в том месте сериала, где разведчику Исаеву привозят показать его жинку – то ли для вдохновления его на подвиги, то ли для угрозы: жинку-де твою, не забывай, у себя держим!
      А вот ее ни разу не свозили, чтобы Макарову показать!
      То ли денег из бюджета своей разведки пожалели, то ли Макаров еще не дорос до штирлицкого статуса, чтобы ему жену показывать.
      Только через два месяца ее пребывания в Австралии Макаров наконец-таки удосужился приехать в Канберру и возлечь с законной женой.
      – Знаешь, есть такой анекдот про финнов или про эстонцев, что ли, – сказала Мария Витальевна мужу, когда они исполнили свой ритуальный быстрый пересып, которым обычно сопровождалась каждая встреча супругов. – Там эстонца спрашивают, что он любит больше – секс или Новый год?
      – Знаю, слышал, – ответил Макаров, поднимаясь с их шикарной постели. – Он любит Новый год, потому что Новый год чаще!
      Помолчали.
      – Так это про нас с тобой, – подытожила-таки Мария Витальевна.
      – Да ладно тебе! – лениво махнул рукою Макаров. – Тебе вообще-то следовало бы знать, что я знаю про тебя всё.
      Макаров обернулся лицом к жене.
      Она лежала совершенно нагая на светло-коричневом шелке, лежала и курила тонкую ароматную сигаретку.
      Макаров стоял перед нею, тоже совершенно нагой…
      Два голых человека.
      Женщина с сигаретой и мужчина со стаканом виски в руке.
      – Я все про тебя знаю, – сказал Макаров. – Пора бы тебе это осознать.
      – Что ты знаешь? – тихо спросила Мария Витальевна.
      – Знаю все, и про тренера по теннису, и про массажиста из "Спартака", и про мальчишку твоего, про этого Ваню Борщанского, и даже про маляров-молдаван, что тебе ремонт в квартире делали, тоже знаю.
      Макаров глядел на нее не мигая.
      – Тогда зачем меня в Австралию звал? – спросила Мария Витальевна. – Развелся бы…
      Мария Витальевна внутренне вся сжалась, подумав: "А вот достанет сейчас свой пистолет, у него наверняка их несколько. Достанет, да и убьет, вон как глядит не мигая…" – Ни хрена ты не понимаешь в сексе, Машка! – глотнув виски и крякнув, сказал Макаров. – Это знание там, вдали, – и он махнул рукой куда-то в сторону океана, – это знание, что красивая жена с красивым телом спит напропалую с какими-то молдаванами, это ведь так возбуждает!
      Обдумывая потом этот их разговор, еще раз прокручивая в голове это супружеское объяснение, Мария Витальевна решила для себя, что нет стандартных рамок, нет границ для сексуальных фантазий. И чем интереснее человек, тем и мечты у него интересней.
      – Что же ты меня не убьешь? – спросила Мария Витальевна, когда первый испуг уже прошел и когда она интуитивно поняла, что убивать ее Макаров не собирается, по крайней мере теперь.
      – А зачем? – хмыкнул Макаров и вдруг мило улыбнулся. – Чтобы лишить себя остроты приятных переживаний?
      – А ты там? – спросила Мария Витальевна. – У тебя ведь есть, у тебя ведь были там женщины?
      Она пытливо смотрела на Макарова, внутренне не ожидая правдивого ответа, но скорее ожидая от мужа на этот свой вопрос какой-то встречной каверзы.
      Но каверзы не последовало.
      – У меня там никого нет, – тоном предельной доверительности ответил Макаров. – Я не нуждаюсь в женщинах, я почти что импотент, и если вступаю там в редкие сексуальные контакты, то только по службе.
      – Как? – выразила свое изумление Мария Витальевна. – По службе, как я понимаю, там же надо выкладываться, а ты ведь почти что и… ты сам только что сказал.
      – Ну-у-у, – протяжно пропел Макаров, – на то есть масса всевозможных стимулирующих препаратов и всевозможные приёмы.
      – Но не для меня, – вздохнула Мария Витальевна.
      – А у тебя Иван есть, чего тебе еще надо? – возразил Макаров.
      В общем, объяснились наконец.
      На пятнадцатый-то год совместной жизни…
      – Может, теперь что-то изменится, или наступит новый этап в отношениях? – думала Мария Витальевна, засыпая подле неподвижно, по-разведчески чутко спавшего мужа. ….
 

 
      Владислав переругался с Алиной и с Борщанским.
      Рэйтинг программы был достаточно высок, но акционеры компании и генеральный спонсор полагали, что он может быть еще выше.
      – Эти Карабас-Барабас с Русалочкой, они просто неуправляемые, надо их заменить, – жаловался Владислав.
      – А кто проводил исследования? – спросил Борщанский.
      – Агентство Медиа-Метрикс и Голлоб, – ответила Алина, протягивая Борщанскому буклеты с диаграммами.
      Результаты исследований популярности телеканалов и отдельно взятых программ покупались у независимых фирм и стоили больших денег. Обычно большие и всеобъемлющие исследования делались ежеквартально, когда агентства специально нанимали сотни студентов, обзванивавших телезрителей Москвы и других городов вещания, задавая вопросы: какой канал, сколько часов и минут в день те смотрят, какие программы и т.д. и т.п. Такие исследования содержали огромное количество сравнительных графиков и диаграмм, из которых можно было понять причины прироста или падения популярности тех или иных передач. В аккуратных глянцевых буклетах содержались сведения о том, какого возраста, какого образования, какого имущественного состояния были смотрельцы вашего и конкурирующего с вами канала.
      Но делались и экстренные, специальные исследования, в которых результат узнавался по так называемой "социальной панели", то есть по контрольной тысяче постоянных зрителей, выразивших когда-то готовность сотрудничать и постоянно отвечать на вопросы социологов. Использовались и иные, так называемые моментальные и интерактивные способы ежедневного контроля, но они не были столь точны, как большие исследования Медиа-Метрикс.
      Последнее исследование было специальным. Его заказали, не дожидаясь конца квартала, потому что владельцы "Нормы Ти-Ви" хотели знать о состоянии рейтинга прямо сейчас, когда "Норма Ти-Ви" поменяла формат передач и сетку вещания.
      – Вообще, общий рейтинг упал, – сказал Борщанский, глядя на главный график, показывающий удельный вес сегмента московских зрителей в общем круге пирога, поделенного между всеми телеканалами. – Вон и триста тысяч зрителей перешли к "Эн-Ти-Даблью".
      – Ну, это-то как раз понятно, – поспешил прокомментировать Владислав. – Это ушли те зрители, которые смотрели "Норму", когда она была информационным каналом, вот они и убежали к информационно-аналитическому конкуренту.
      – Зато вон двести тысяч пришли от "Тэ-Эс-Ти", – заметила Алина, глядя на такую же страницу в своей копии результатов.
      – Правильно, – кивнул Владислав. – Это те зрители, которые устали от унылых молодежных программ нашего развлекательного конкурента и решили смотреть наше шоу.
      – Ну, это-то ладно, – недовольно гмыкнул Борщанский, откладывая буклет в сторону.
      – Меня-то беспокоит успех или неуспех ударной фишки нашего канала.
      – У генерального спонсора, – торопливо начала Алина, – у фирмы "До-До" в системе их магазинов по Москве ведется своё исследование популярности нашего шоу, всех своих покупателей они просят заполнять анкетки и вот результаты, – Алина протянула буклеты Борщанскому и Владиславу. – Вот, посмотрите…
      Буклеты представляли собой стопочку глянцевых страничек, соединенных витой спиралькой. С каждой странички на читателя смотрели веселые, прям-таки искрящиеся весельем участники телешоу – Карабас-Барабас, Белоснежка, Серый Волк, Красная Шапочка, Бармалей и Русалочка. Все они были в футболочках, шортах, брючках, курточках от фирмы "До-До" и радостно приветствовали читателя общим слоганом: "Шоу "Последняя девственница" любит вас и одежду "До-До".
      – Ну? – спросил Борщанский, глядя в буклет, – И где здесь рейтинг?
      – Вот, – Алина ткнула пальчиком, помогая шефу найти искомые графики. – Вот динамика популярности всей программы за две недели и рейтинги каждого из участников в отдельности.
      – Ага! – сказал Борщанский и углубился в изучение материалов.
      Владислав тоже смотрел в свой буклет, хмыкал, булькал и издавал другие звуки, свидетельствовавшие о напряженном состоянии его мыслительного процесса.
      – Вот, – обрадовано закричал он. – Я же говорил, глядите, у этой парочки – барана и ярочки – самый низкий рейтинг на неделе!
      Владислав в запале даже как-то позабыл о том, что бараном он назвал сына Борщанского.
      Но Борщанский, казалось бы, пропустил эту реплику своего врио главреда мимо ушей.
      – Вы понимаете, наше шоу не рассчитано на студентов Гарварда, на отпрысков лучших фамилий и на принцев крови, такой народ телевизор вообще не смотрит, – начал Борщанский свой спич. – Наше шоу, оно, откровенно говоря, называя вещи своими именами, оно для быдла и для всякого рода шпаны. Той, что в лучшем случае жрет в макдональдсе, а не в "Короне" на Арбате, что ездит по Москве в метро, а не в спортивном кабриолете, что в качестве спорта может позволить себе не игру в гольф или в поло, а самый дешевый скейтборд или ролики… Вот наша аудитория, а потому и симпатии у нее не к интеллектуалу Карабасу и умненькой Русалочке, а наоборот, к идиоту Серому Волку и глупой шлюхе -этой Красной Шапочке…
      – Ну так и что делать? – спросил Владислав.
      – А надо не сопли жевать, а ре-жис-си-ро-вать, – по складам сказал Борщанский.
      – Это я сопли жую? – хмыкнул Владислав. – Это я не режиссирую? Да я с каждым персонажем по часу ежедневно дрючусь, я каждую фразу, каждую реплику, что в эфир пойдет, обсуждаю.
      – Значит, хреново дрючишься, – сказал Борщанский. – Вон, Алина мне до того, как ты пришел, предложила подключить этого их коммерческого директора из "До-До" к руководству программой, у него есть идеи.
      – Значит… Значит, меня сливаете, что ли? – вспыхнул Владислав. – Как Мигунова слили?
      – Никто тебя не сливает, сиди на заднице ровно, – сказал Борщанский. – Просто одна голова хорошо, а две лучше.
      – Это в армии надо единоначалие, – добавила Алина. – А в творческом процессе чем больше хороших идей, тем лучше.
      – Сама придумала или твой любовник подсказал? – огрызнулся Владислав.
      – Но-но! – прикрикнул Борщанский. – Не забывайтесь.
      И после того как повисла пауза, во время которой в стране родились целых пять милиционеров, Борщанский добавил:
      – А насчет так называемых непопулярных персонажей, то я вам вот что скажу: всегда и везде есть так называемые нелюбимые. Уберите одних нелюбимых, появятся другие. Так что – работайте с тем материалом, какой есть. И мы по условиям шоу не можем никого поменять. Потому как три девственницы и три месяца.
      Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого Волка Зашел я в гостиную, а там Бармалей к моей Белоснежке лапы тянет, за плечи обнимает. Она ему:
      – Ты чё, Бармалей? Ты посуду вчера не помыл, и я вообще с тобой не разговариваю!
      А он улыбается, ужимается, как мартышка!
      – Белоснежка, ты же у нас главная по кухне, а я главный по части эротической. По части секса! Может, поговорим об этом?
      – Ты, козел! – вовремя вмешался я. – Иди, говори об этом сам с собой втихую! А мою Белоснежку не трогай. Вон, поперетирай с Русалочкой о сексе и о высоких чувствах.
      – А чё? – он на Русалочку перекинулся. – Русалочка, как ты считаешь, секс до брака – это нехорошо? – И хихикает гнусненько.
      Про секс до брака у нас любимая тема. Мне тоже по кайфу поржать, Русалочка поначалу гнала полную пургу, насчет благородства, любви и прочей мути. Но я ж пацан находчивый, я ее сразу обломил, чтоб она при мне уши народу не терла. Она мне про любовь (я уж и не помню чего, она там говорила, бредила, как всегда, по полной!), а я ей:
      – Русалочка, а ты вот пословицы любишь народные?
      А она:
      – Странный вопрос.
      – А чего ж странного? Вот я тебе пословицу скажу про любовь: "любовь – как костер, палку не бросишь – не разгорится".
      Все тогда сразу засмеялись, а Русалочка покраснела. Чё с нее взять? Овца и есть овца. Она после этого и перешла на французский, и вообще избегать всех стала.
      Обломил я ее еще раз! Она только с Карабасом и вела беседы какие-то непонятные.
      Мне пофиг, у меня в планах Русалочку раскрутить в последнюю очередь. Да и если бы не получилось – пофиг. Двести штук за Белоснежку и Красную Шапочку тоже деньги неплохие. На хрена мне с интеллигенцией связываться! Тоска зеленая! Они, наверное, и в койке про своего Данте рассказывают и по-французски базарят.
      А ещё, до кучи, когда эта чокнутая Русалочка еду готовила, потреблять ее готовку никто не мог. Все у нее подгорало, так что на кухне воняло по полной. Макароны, и те сварить она не умела – слипались у нее.. Лучше всех готовила Белоснежка, но все равно она полная дура! Она постоянно Бармалею улыбалась, чего бы он ей ни сказал. А он и рад стараться!
      Я как-то раз конкретно сбил его с темы.
      – А чего, – говорю, – ты, Бармалей, все про секс говоришь? Про эти твои петтинги, кунилингусы. Ты бы хоть конкретный случай из своей лоховской жизни привел, рассказал бы нам чё-нибудь интересное!
      Бармалей не нашелся, что ответить… Я дальше:
      – Короче, раз ты ничего рассказать не можешь интересного, то давай нормальную тему поддержи, культурную!
      Все, кто был в гостиной, заинтересовались, особенно Русалочка с Карабасом.
      Понятно, почуяли свое! Про культуру типа!
      – Культурную?
      – А чего ты переспрашиваешь? Культурную! Про компьютерные игры! Это ж, блин, самая та культура. Ты вот чё любишь?
      Бармалей опять на свое перевел:
      – Я люблю эротические игры! Ясно же! Вот где такие девчонки, с бюстом Белоснежки, с фигурой Красной Шапочки и глазами Русалочки! Клевые такие девчонки!
      Все одобрительно так заухмылялись, девчонки ресницами заморгали. Я продолжил:
      – А я люблю, Бармалей, игры, где мочилово сплошное и много кровищи! Душа у меня отдыхает!
      Русалочка на это вздохнула разочарованно, а я дальше:
      – Я и сам, если бы бизнесом не занимался, то стал бы игры делать.
      – Ну, и какую бы ты, Серый, игру сделал? – спросила Русалочка.
      – А вот очень крутую! Про пытки! Короче, просто пытаешь чувака в компе, или телку. Разные тебе инструменты даются, электрический щуп, щипцы всякие, ножи разные, ножовку можно. И, короче, начинаешь оттяг!
      – А смысл какой? – подсуетился Карабас.
      – Сразу видно, что ты вообще не въезжаешь ни во что. Какой ты, блин, Карабас-Барабас после этого! Буратино, блин! Объясняю! Вот мучаешь деваху, режешь ее по всякому, кровь пускаешь, иголки под ногти, короче все дела! Но суть в чем? Главное, чтобы не сразу эта подопытная кони двинула. Грамотно надо пытать! Чем больнее жертве, тем тебе очков больше! В этом и смысл. И почему, блин, такой игры еще не сделали?
      Тут я посмотрел на Русалочку, она рот раскрыла, глазами хлопает. Возмутилась, блин!
      – Ты чё? – спрашиваю. – Рот закрой! Завидно, наверное?
      Русалка промолчала.
      – А чему тут завидовать? – спросил Карабас.
      – Как чему? Я же придумал такую клёвую игру! Если бы найти, кому идею продать, вообще класс был бы! Обогатиться можно!
      – Да с этим ты облажался! – засмеялась Красная Шапочка. – Продать уже не удастся.
      Теперь вся страна об этой твоей идее знает!
      – Ну, блин, точно! – спохватился я. Камера прямо мне в рот смотрела. – Да пофигу мне! Главное, чтобы такую игру сделали! А если такая уже есть, так зрители мне подскажут, где ее взять.
      Тут Русалочка вскочила с дивана и крикнула, что-то по- французски. Я так понял, она возмутилась нашим разговором. А нас с Красной Шапочкой, это только прикололо.
      Я у нее спрашиваю:
      – Ты не въехала, чё это Русалка сказала?
      – Откуда ж я знаю! – смеется. – Нам французский как-то по фигу! Весь мир давно на английском изъясняется. На фига он мне. Но одно слово я поняла: cynisme. Это типа, мы циники тут собрались!
      – Слушай, – спрашиваю, – а чё это такое?
      Красная Шапочка ещё больше прикололась:
      – Ва-у! Серый! А тебе вообще это надо? Знать, чё это значит?
      Я прикинул и отвечаю:
      – Да особо не надо. На хрен мне башку засорять.
      – Вот и правильно! И не парься!
 

 
      В жизни Мигунова появился хоть и незначительный, но все же позитивный проблеск.
      Главный редактор еженедельника "КупецЪ" предложил ему написать несколько статей о современном телевидении. Это было даже чем-то вроде предложения постоянной работы. Четыре статьи в месяц по пять сотен долларов за статью – это пусть еще далеко не прежние его заработки на "Норме Ти-Ви", но уже кое-что.
      Первую обзорную статью Мигунов писал целых три дня.
      Всего-то три печатных странички, семь тысяч знаков, а работа непривычная и поэтому очень сложная.
      По большому счету, Кремлю телевидение необходимо только три месяца раз в четыре года – когда в стране проводятся выборы. В промежутке от него только неприятности. Если бы не выборы, можно было бы не тратиться на телевидение. Но это настолько специфичное предприятие, что для того, чтобы в год выборов оно сработало без осечки, его надо все время поддерживать в высокой рейтинговой форме. Да и коммерческая сторона предприятия – эта вторая компонента электроновой дуальности – заставляет предпринимателей от Останкинской башни пыжиться и выдумывать новые забавы для жующей макароны массы телезрителей. И если один канал едет в Буэнос-Айрес и за сто тысяч песо покупает там сто серий сериала про дона Педро и донью просто Марию, то руководство другого телеканала тут же срочно летит в Рио-Инженейро и за три миллиона пиастров покупает там двести серий сериала про другого дона Альфонсо и донью просто Альфонсину.
      Но сериалы – сериалами, а прогресс требует от режиссеров новых идей. И вот, взяв за основу некоего идеального зрителя, кошку, целый день сидящую у окна, руководство одного телеканала создает некий идеальный проект, где по обе стороны экрана сидят одинаковые, близкие друг другу моральные уроды. В своих малогабаритных квартирах перед теликами вечерами (теперь уже и ночами) сидят люди, жуют макароны и глядят на людей, которые тоже сидят в малогабаритной квартирке, именуемой студией и тоже жуют макароны… По факту высочайшего рейтинга вдруг оказалось, что это воистину идеальное зрелище.
      Но как же теперь главному каналу страны остаться безучастным при таком креативном прорыве коллег и конкурентов с "Норма Ти-Ви"?
      И вот главный канал выпускает свой ответный проект – своего "Главного героя"!
      Примечательно, что в качестве ведущего отцы телевидения приглашают действительно последнего героя народного сознания – Великого Доброго Киллера, этого Робин Гуда русской современности.
      Народу приятен этот образ, образ хорошего справедливого убийцы, и в данный момент он стал народу таким же близким, как некогда был близким деревенский парень Ваня Бровкин в исполнении артиста Харитонова! Народу так хочется оттяга и справедливой мести, что он готов купиться на что угодно, полюбив доброго убийцу крепче, чем еще десяток лет назад он любил доброго чекиста Тихонова из другой туфты и фальшивки – лиозновских 17 мгновений…
      Но так или иначе, телевидение сделало правильный выбор.
      И с проектом "Главный герой" оно тоже не поскупилось, потому как деньжат у Лондонского изгнанника наворовано поболе, чем у иных спонсоров и покровителей телемуз, поэтому можно и не номер-люкс в гостинице "Россия" снять, а отправить съемочную экспедицию на остров…
      Идея в конце концов та же: алчность и разбуженные инстинкты в борьбе за выживание! И если даже абстрагироваться от такой же безыдейности, как и у их коллег с их проектом в маленькой квартирке, то в нем можно даже найти некоторые утилитарные удачи. Так, например, показать способы выживания в экстремальных ситуациях, этакий back to the solid ground, необходимый городскому жителю.
      Но в самом-то главном проект "Главный герой", при всей его несомненно большей дороговизне чем у "Норма-Ти-Ви", оказался той же агрессивной и деморализующей безыдейщиной.
      Людишек тут тоже заставляют интриговать, поставив условием, что три лимона достанутся главному герою. И даже разбив претендентов на команды, идеологи проекта сразу заложили в сознании игроков мину буржуазного индивидуализма. Так, одна героиня в первый же день откровенно высказалась: я ощущаю себя волчицей среди волков и никому не доверяю. И напрасно обаятельный киллер-ведущий будет организовывать среди таких волчиц какие-то командные соревнования! Страна Россия уже перестает быть братством соотечественников, распадаясь на молекулы не доверяющих друг другу волков.
      А последние девственники тем временем не унывают. Их шестеро – три пары хороших ребят. Они переодеваются каждые пять минут, снимая трусы и надевая другие прямо перед камерой (а фигли стесняться! что естественно – не безобразно), а сбоку сразу возникает надпись: трусы от фирмы молодежной одежды "До-До" – реклама! А в то самое время, как "Норма" показывает "Последнюю Девственницу", профессора общественного телевидения вручают друг дружке премию Эйфи. Так, вчера в министерстве пропага… (mille pardones!), на телевидении был большущий праздник.
      Профессора телевидения (само это звание чем-то сродни шандыбинскому – "акадэмику" рабочих наук) раздавали это самое… Автор этих заметок, достаточно поработавший в системе телевидения и побывавший в разного рода конкурсных комиссиях давно утратил детскую наивность, чтобы полагать, будто премию могут дать случайному талантливому человеку. Премию всегда дают тому, кому надо! Но в наших заметках речь пойдет не совсем об этом, а об общем состоянии россиянской культуры, как о свидетельстве полной деградации существующей системы.
      Люди, когда-то и каким-либо образом получившие высшее образование, знают, что изучение культуры той или иной общественно-экономической формации является необходимой компонентой исторического знания об обществе. Потому как культура точно отражает состояние этого общества, его креативную потенцию и процессы в нем происходящие. И что же видим мы? Какие процессы и какую креативную энергию?
      На празднестве "акадэмиков" и профессоров от телевидения мы увидели элементарную тусовку… И тусовка эта засвидетельствовала и отразила то, что вся наша культура нынче и есть всего лишь тусовка. Этакий найт-клаб с казино, стриптизом и баром… Не более!
      Современная культура, которая с сервильной готовностью обслуживает правящую верхушку, превратилась в этакую "ярмарку тщеславия", причем даже не в первоначальном теккереевском значении "vanity fair", а в самом элементарно-позорном смысле, в ту ярмарку, куда значительная часть творческой интеллигенции прибегает подороже запродаться в услужение идеологии режима… В ту систему, где при подписании творческих договоров отчетливо пахнет серой.
      А тем временем, чем накормило народ нынешнее телевидение? Какие идеалы добра дало оно народу? Чем кормит культура? Бесконечными сериалами про "ментов", которых ничем уже нельзя отличить от разбойников ни внешне, ни внутренне, идеалами нового рыцарства, где светлый образ киллера, который теперь является образцом нового Робин-Гуда? Или "новым элитарным искусством", где новые экранизации Чехова и Достоевского вкладывают откровенную махровую матерщину в уста чеховских персонажей! О чем это свидетельствует? Не о полном ли крахе и опустении современной культуры? И если запродавшиеся за бандитские деньги режиссеры и сценаристы, снимающие "кино про братанов", думают, что они тем самым показывают "реализм и правду жизни", то они так же заблуждаются, как и те, кто полагает высшим эстетством, если у него на сцене Тригорин или князь Мышкин выдаст тираду с трехэтажным матом. Это уже не декаданс начала ХХ века! Это свидетельство полного идейного краха культуры и самой низкой сервильной продажности творческой интеллигенции, когда за тыщонку-другую баксов, она "сымет" любое кино, хочь даже и про жизнь пахана долгопруднинских или пахана солнцевских – дайте только денег!
      И даже в том, что в одного из "акадэмиков" бросили помидором (или каким иным продуктом питания), проявилась не принципиальная честность этой тусовки, а наоборот, ее трусливая сервильность. Когда этот "акадэмик" был в своем могуществе, помидорами в него не бросались. Наоборот, все стремились "засвидетельствовать свое самое-самое глубокое почтеньице" – на всякий случай. А стоило ему задвинуться, в него полетели помидоры… В этом и проявляется гражданская смелость и принципиальность той "акадэмической" тусовки, где премии дает дяденька с копытцами, хвостом и рожками.
      Статью напечатали.
      И тут же Мигунову впервые не подали руку.
      Не подал ему руки бывший его подчиненный, Вова Горбунков, более того, им, Мигуновым, взятый на телевидение, и если бы не Мигунов, то хрена б с два когда этот Володя Горбунков не то чтобы дослужился до зама главного редактора, а вообще попал бы в Останкино, если уж не охранником и не рабочим, перетаскивающим декорации…
      А теперь, когда они нос к носу столкнулись в ресторане, Вова Горбунков, этот абсолютно всем обязанный ему Вова Горбунков, не подал ему руки. И более того, намеренно сделал этот свой жест, эту свою позу общественным достоянием. Унизил своего былого благодетеля публично, намеренно, потому как видел, что в баре сидели другие ребята с телевидения – Миша Гогошидзе и Лёва Розенблюм.
      Мигунов сразу же раздумал обедать в этом ресторане, повернулся, взял в гардеробе пальто и вышел вон.
      Вот и проблеск.
      Вот и жизнь…
 

 
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      Пишу по-французски.
      Кроме меня и Ивана-Карабаса здесь на этом языке никто не лопочет.
      Снова бессонная ночь.
      В нашу девичью спальню сегодня было какое-то мамаево нашествие.
      Сперва пришел Серый Волк и сел на кровать к Белоснежке.
      Час ее уговаривал разрешить ему полежать с нею рядом.
      Это просто бред какой-то, это просто лепет идиотов в сумасшедшем доме!
      Он ей: Белоснежка, ты мне типа натурально нравишься, я даже напрягся, как электросеть на двести двадцать, дай мне типа прилечь с тобой, мне одному совсем фиолетово.
      Она ему: У-упс! Тебе надо трахаться, а я девушка типа правильная, я только если типа замуж и то после конца телешоу.
      Он ей: Вау! Да я на тебе типа женюсь, потом когда мы выиграем деньги, куплю на Москве квартиру и мы будем жить вместе, а сейчас дай мне с тобой полежать.
      Она ему: Нет, если я тебе типа дам, то я проиграю деньги, а я хочу выиграть миллион.
      Он ей: Ничего, зато я муха-бляха выиграю, и это будут наши с тобой деньги, на которые мы с тобой и будем потом жить.
      Она ему: Нет, ты обманешь, я тебе не верю, все парни такие, им только потрахаться.
      Он ей: Ты мне нравишься, я на тебе женюсь, дай полежать…
      И так два часа по кругу, как заведенные!
      А потом приперся еще и Бармалей.
      Сел на койку к Красной Шапочке и тоже давай ее уговаривать, по той же схеме, дескать будем мы с тобой спать, а деньги, которые я выиграю, поделим пополам…
      И Красная Шапочка, та самая Красная Шапочка, что еще вчера всю ночь рассказывала нам с Белоснежкой про всякие способы невинных фрикций, заявляет этому Бармалею, что она вся такая нравственная и если и отдастся, то по огромной любви, которую Бармалей должен и завоевать и доказать.
      Он ее еще спросил: как?
      Тут я промашку дала – не выдержала и голос подала.
      Говорю, рыцари-де в прежние времена доказывали свою любовь, побеждая вызванных на турнире и эти победы посвящали даме своего сердца, а за неимением турнира, говорю этому отморозку, можно было победить великана или дракона, чем к примеру отличился легендарный Зигфрид.
      Обалдевший от таких моих речей, Бармалей бросил тогда свою Красную Шапочку и пересел ко мне в ноги. Пересел и давай мне предлагать, мол, я теперь его дама сердца, а на турнире завтра в мою честь он будет сражаться с Иваном, то есть с Карабасом-Барабасом.
      Еле-еле я его отвадила от себя и спать отправила в мужскую спальню.
      А этот придурок Серый Волк так с Белоснежкой до самого утра прошептались.
      Не знаю, что они там делали, но по-моему, детским петтингом занимались.
      Фу! …
 

 
      О том, что ее отец, Мигунов, покончил жизнь самоубийством, Вере Мигуновой решили не говорить.
      Борщанский все взял на себя и порешил таким образом…
      Шоу доведут до конца и Веру с этого шоу снимать не будут.
      Кроме того, по новому сценарию, приз за сохранение девственности присудят ей.
      Это станет Верочке как бы компенсацией за потерю отца.
      И этим поступком Борщанский как бы снимет с себя часть той моральной тяжести, что отныне ощущал на себе каждый, кто хоть косвенно имел отношение к отставке Мигунова.
      С матерью Верочки договорились. И когда та узнала о призе, с ней вообще стало очень легко общаться.
      Вдовой себя госпожа Салонович не считала.
      А миллион Верочке очень пригодится, полагала бывшая жена Мигунова.
      Анна приехала-таки проститься.
      Была в черном.
      В черной шляпке с вуалью из бутика Кензо.
      И с ней был ее новый любовник. Из черных.
      Вася Ломидзе даже сострил по этому поводу, дескать, Анька так в ладах со вкусом, что в трауре даже и любовника черного себе нашла…
      На поминки Анна не поехала.
      Села со своим чеченом в седьмую "бэху" и укатила, едва гроб опустили в нижний минус один. ….
      Поминать поехали в "Твин Пиггс".
      Может, потому что Мигунов тоже любил туда заскакивать.
      Кстати, в АСБ-1 и портрет поставили в черных лентах и корзину с цветами.
      И в новостях даже по каналу "Эн-Ти-Даблью" сказали, что бывший главный редактор трагически ушел и так далее.
      В "Твин Пиггс" столы делали за счет "Нормы Ти-Ви" – об этом Борщанский распорядился.
      Народу пришло не так уж и много, но потом набилось всякой халявы.
      Кстати, Вова Горбунков хорошую речь сказал, каким Мигунов отличным товарищем был.
      Борщанский, уж на что черствый человек, а тоже – едва не прослезился.
 

 
      Владислав сильнейшим образом ревновал.
      Как?
      Как такое может быть – этот коммерсант из итальянской одежды "До-До" лезет в его, Владислава епархию!
      Константин Петрович с Алиной Милявской сидели в тамбуре.
      Тамбуром работавшие на риэлити-шоу называли смежные со студией помещения. Здесь были аппаратная и монтажная. А также и комната для переговоров, куда по их правилам могли вытаскиваться персонажи шоу на режиссерский правёж. Здесь, если была в том необходимость, их осматривал врач, отсюда они уходили и погулять.
      А то один внимательный и заботливый зэк из Металлостроя написал в программу письмо с вопросом: "Даже в тюрьме положена прогулка, не менее часа в день, а у вас актёры три месяца без голубого неба? Не порядок. Не соблюдаете Конституцию!" Знал бы он…
      Соблюдали!
      И даже более чем. ….
      Константин Петрович с Алиной сидели в переговорной комнате общего тамбура.
      С вагонным тамбуром эта комната имела мало общего, потому как это было очень большое и даже уютное помещение с красивой мягкой мебелью и всем необходимым для долгих и приятных бесед: баром, кофеваркой, мягкими диванами и большим плазменным экраном телевизора. Было даже окно в аппаратную, какое бывает в иных студиях прямого эфира, чтобы разговоры режиссера с операторами не фиксировались чувствительными микрофонами.
      Константин Петрович, бия копытом и пуская ноздрями пар, рвался в творческий бой.
      Так бывает, когда уставший от рутинного менеджмента коммерсант хочет наконец отвлечься от своих магазинов, налогов, отчетности, бухгалтерии и переключиться на гуманитарный креатив, на час вообразив себя режиссером и писателем.
      Константин Петрович вскипал идеями.
      – Позовите-ка эту, модненькую, как ее?
      – Красную Шапочку, – подсказала Алина Милявская.
      – Во-во! Её самую позовите, я придумал гениальный ход, она должна сама начать провоцировать этого умного, как он там у вас?
      – Карабас-Барабас, – снова подсказала Алина.
      Владислав нервничал.
      У него отбирали его хлеб.
      Это была только его прерогатива – придумывать и креативить.
      – Что за гениальный ход вы придумали, коллега? – спросил он, придав лицу максимум индифферентности.
      – Мы забабахаем в наше шоу интригу и раздор, – упиваясь моментом своей творческой власти, сказал Константин Петрович. – Пусть одна из девочек, нет, пусть один из парней предложит одной из девочек нечто вроде заговора! А?
      – Или девочка мальчику, – подала голос Алина Милявская.
      Константин Петрович посмотрел на Алину как на недоумка.
      – Я повторяю, мальчик сделает предложение вступить в сговор, – сказал Константин Петрович, сделав акцент на слове "мальчик".
      – Ну? – нетерпеливо встрял Владислав. – В чем суть-то?
      Его ладони вдруг стали отчаянно чесаться. У него случалось это на нервной почве, и Владиславу иногда даже приходилось глотать таблетку тавигила, чтобы, как младенец, не пойти крапивницей.
      – А суть вот в чем, – не без высокомерия заговорил Константин Петрович. – Мальчик хочет уговорить девочку на секс, это нормально? Это нормально, я вас спрашиваю?
      Алине и Владиславу не оставалось ничего другого, как, кивая, согласиться.
      – Значит, он должен найти убедительные доводы, – приободренный согласием оппонентов, Константин Петрович принялся развивать свою мысль. – А так как девочка не заинтересована в сексе, потому как ее ставка в игре значительно выше, то аргументы мальчика должны быть более чем убедительными, так?
      Алина с Владиславом снова принялись кивать, как китайские болванчики.
      Константину Петровичу нравилась роль умного генератора глубоких идей.
      Он словно бы наблюдая себя со стороны, подхватил одну коленку руками так, что ладони образовали замок, и принялся раскачиваться взад и вперед, как бы демонстративно подчеркивая всю мучительность творческого процесса, что сродни потугам роженицы.
      – Мальчик может уговорить девочку двумя путями, – сказал Константин Петрович. – Во-первых, он может купить доверчивую девчонку, как это у нас теперь говорят, развести на любовь. То есть заставить ее поверить в то, что дико любит и готов жениться.
      – Ну уж! – недоверчиво воскликнул Владислав. – Такая она дура!
      Но ничуть не смутившись, Константин Петрович продолжал:
      – Нет, не дура, а наоборот, расчетливая и даже адекватная, если мальчик ей на пальцах объяснит, что шансов у нее получить приз мало, дескать, ему известно, что руководство сериала и телеканала уже решило дать приз другой, а приз будет только один. Поэтому пятьдесят тысяч, то есть половина от ста тысяч Казановы за секс и дефлорацию, лучше, чем ничего, плюс женитьба и семья, что всегда было мечтой любой девчонки.
      – Ну загнул! – всплеснув руками воскликнул Владислав.
      – А что? – хмыкнула Алина. – Мне нравится.
      – А давайте спросим покупателей в наших магазинах! – предложил Константин Петрович и вдруг, хлопнув себя по лбу, вскричал. – Дурак, дурак, как я раньше-то не додумался?
      Алина и Владислав настороженно поглядели на Константина Петровича.
      – Надо сделать вторую студию, надо сделать вторую студию, – два раза нервно повторил он. – Я найду денег у итальянцев, я найду, и мы переселим всю команду в магазин "До-До", и будет стеклянная витрина, из-за которой покупатели смогут смотреть на участников шоу, хотя бы на кухню и в гостиную к ним.
      – Ну уж! – воскликнул Владислав. – Посреди шоу переселять участников из гостиницы "Космос" к вам на проспект Мира? Это не реально!
      – Тогда с завтрашнего дня… – Константин Петрович сделал многозначительную паузу. – С завтрашнего дня давайте делать съемки в магазине на проспекте Мира, съемки с посетителями, будем брать у посетителей, у покупателей интервью по поводу шоу, что они думают про шансы пар, про шансы сговора. Про шансы последней девственницы? Расходы на это… – он выделил слово "это". – Расходы на это я выделю из нашего местного бюджета, а насчет переезда шоу из "России" в магазин "До-До" на оставшийся игровой месяц я буду разговаривать с итальянскими партнерами. …
      – У меня голова болит от этого "До-До", – сказал Владислав Борщанскому.
      – Мы тебе ее отрежем, – сказал Борщанский, положив Владиславу руку на плечо. – Зачем нам такой главный редактор, у которого голова болит от спонсорских денег?
 

 
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      Пишу…
      Он рассказал мне, о чем он мечтает.
      Либо он больной, либо он…
      Либо он просто несчастный.
      Никто его по-настоящему не любил.
      И даже эта взрослая женщина, которая теперь уехала к своему мужу в Австралию, и ради которой Иван пошел сюда сниматься, она не любила его.
      Я не верю в такую любовь.
      Замкнутое пространство студии обязывает, вынуждает к тому, чтобы либо полюбить, либо возненавидеть.
      А христианская сущность души однозначно определяется в этом выборе в сторону любви.
      Мне трудно удержаться от раздражения в отношении совершенно чуждых мне по культуре Бармалея и Белоснежки, и поэтому я дважды благодарна Ивану, что он научил меня переводить мою раздражительность в юмор.
      Иван.
      Он такой замечательный.
      Он такой тонкий и ироничный. И вместе с тем такой беззащитный.
      Эта взрослая женщина, как ей было не стыдно?
 

 
      – Как тебе было не стыдно? Ты взрослая женщина! – спросил ее Макаров, поднимаясь и поддергивая трусы. – Ведь если брать во внимание вашу разницу в возрасте, то это педофилия с геронтофилией, а если за смягчающее обстоятельство принять твои нежные чувства к нему как нереализованное материнство, то и тогда плохо, потому что тогда это почти инцест.
      Макаров глумился.
      Но Марии Витальевне было не до конца понятно: глумится он, издевается, или ее Макаров серьезен и того и гляди убьет ее.
      И даже когда, поддернув трусы, Макаров запел нарочито дребезжащим голосом, дабы походить на серьезного оперного исполнителя, Мария Витальевна не была до конца уверена: шутит он, или в самом деле ревнует неверную жену так, что готов на радикальные меры. А он пел:
      У Мака-а-арова была жёнушка – он ее любил, Она спуталась со студентиком – он ее убил.
      И в землю закопал.
      И надпись написал, что!
      У Мака-а-арова была жёнушка – он ее любил…
      Но день прошел, а Мария Витальевна покуда еще была жива.
      – Слушай, – всплеснув руками. спохватилась Мария Витальевна. – А я ведь тебе на двадцать третье подарок приготовила.
      – Подарок? – оживился Макаров. – Подарок – это хорошо.
      Макаров прекратил петь и, встав перед большим зеркалом, принялся пытливо изучать какой-то маленький прыщик, вытягивая и выгибая при этом шею, потому что прыщик был ему плохо виден.
      – Подарок? – в задумчивости повторил Макаров. – Я считаю, что делать подарки в преддверии своего, более значимого праздника, каким женщины всегда считали и считают свое восьмое марта, – это настоящая провокация.
      Он наконец-то выдавил свой прыщик и теперь отправился в ванную за йодом.
      – Дарить подарки мужчине на двадцать третье февраля, – уже из ванной комнаты кричал ей Макаров. – Это провоцировать мужчину на более дорогой подарок к восьмому марта, а вовсе не проявлять внимание к мужчине.
      Он прижег-таки свой прыщик и теперь стоял посреди их огромной гостиной, словно артист разговорного жанра на сцене, стоял и исполнял свой концертный номер – монолог.
      – Вообще, подарки – это некий пережиток неосознанного прошлого, – вдохновлено говорил Макаров. – И нелепость, и все сопутствующие неудобства, возникающие при исполнении этого глупого обычая, зачастую вместо ожидаемых радостей приносят только разочарования. Потому что человек хотел совсем не того, что ему подарили, а ему приходится изображать на лице счастье, принимая совсем ненужную ему вещь.
      А если человек при этом плохой актер, то сцены выходят тягостные для всех – и для дарителей, и для одариваемого. Понимаешь?
      И не дождавшись от жены ответа, Макаров продолжил рассуждения:
      – Вот командование в армии, на флотах и у нас в любимых органах, в смысле в конторе, там от этого не избавились совсем, но унифицировав систему, добились того, что никому никогда не обидно и не возникает неловкости. По мелочи дарят часы. По-крупному дарят пистолет с гравировкой. А на флоте еще и поросенка жареного подносят. А пистолет разве бывает человеку не кстати?
      Мария Витальевна молча ждала, покуда ее муж не закончит своего выступления. И дождавшись паузы, глубоко вздохнув, сказала:
      – Извини, пистолетов в свободной продаже не было, я тебе галстук красивый купила и застежку к нему – золотенькую…
      Макаров развел руками, тоже вздохнул и сказал, примирительно:
      – Ну, давай, показывай!
      Вообще, галстук с застежкой они выбирали вместе с Энн Дивенлоу.
      И было это так:
      Неделю назад они вместе с Энн ехали с корта в полюбившийся им обеим ресторанчик – ту хэв э ланч…
      На третью неделю их знакомства Энн стала казаться Марии Витальевне такой сердечной, такой близкой. И кто это выдумал такую глупость, будто англо-саксонки холодные стервы? Может и правда, в постели они не такие чувственные, как испанки или негритянки, ведь ходит по просвещенной Москве такой анекдот, что русский турист не нашел разницы между мертвой француженкой и живой англичанкой, но Энн Дивенлоу была очень эмоциональной и сердечной. Они даже плакали вместе пару раз, обнявшись, словно сестры. Когда Мария Витальевна рассказывала о смерти и похоронах своего отца, и когда сама Энн рассказала о том, как на мотогонках в Аделаиде насмерть разбился ее брат Дэнни.
      В общем, они ехали с корта в их любимый ресторанчик. Энн была за рулем своего кабриолета, и зной февральского лета Южного полушария развевал локоны их волос.
      Две красивые дамы в красивой машине. Одна светленькая в темных очках и красной газовой косынке, а другая темная шатенка с белым шарфиком. Картинка, да и только!
      Диск-жокей модного радио "Кенгу-мьюзик" что-то лопотал между очередным хитом вечной австралийской красотки Кайли Миноуг и крутым рэп-шлягером "Бисти Бойз", и вдруг Марию Витальевну как током пронзило.
      – Двадцать третьего февраля концерт будет? – переспросила Мария Витальевна.
      – А? Я не расслышала, – не поняла Энн. – Ты о чем?
      – Да это ди-джей сказал, что концерт Кайли Миноуг в Сиднее будет двадцать третьего.
      – Ну и что? Ты хочешь пойти на эту маленькую сучку? – хмыкнула Энн.
      – Да нет, просто я вспомнила, что у нас в России двадцать третье февраля – это национальный праздник всех мужчин и мне надо что-то купить мужу, потому что это праздник двойного значения, это праздник военных мужчин…
      Энн тогда очень оживилась и предложила подойти к вопросу приобретения подарка самым и самым серьезным образом.
      Уже в ресторанчике, Энн подробно выведала у Марии Витальевны всё, касаемо того, как и что дарят в таких случаях.
      – Завтра мы поедем делать шоппинг! – сказала Энн, подводя итог их ленчу. – Завтра в три я заеду за тобой, и мы отправимся в магазин, где есть все для любимого мужчины.
      До трех завтрашнего дня Энн предстояло передать в посольство заказ на гаджет, чтобы стандартное микрооборудование прослушки было вмонтировано в заколку для галстука и в сам галстук. Специалисты в посольстве проделали эту работу за три часа. Потом в специальном явочном бутике агент Кристли должен был сыграть роль услужливого продавца, способного посоветовать двум молодым дамам купить именно ту заколку и именно тот самый галстук. …
      – Ну как? Тебе нравится? – спросила Мария Витальевна, когда вынудила мужа надеть новую сорочку с костюмными брюками и повязать галстук с подаренной заколкой – Нравится?
      – Нравится, – покорно ответил Макаров.
      – Наденешь завтра на приём в посольстве? – спросила Мария Витальевна.
      – Надену, – ответил Макаров, целуя жену в ухо. – И в этом жесте своем продемонстрирую супружеское примирение, как с подвесками в трех мушкетерах…
      И Макаров весело подмигнул жене.
      Выдежрки из дневника участница риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Мне любой стиль одежды подходит. Кто врубается, тот поймет, что это круто! Вот Белоснежке лучше подходит винтаж, а Русалочке ближе романтический или на худой конец неохиппи. Это все не особенно по приколу, чем больше стилей тебе походит, тем прикольнее. Вот Нежка выглядит в джинсах с заниженной талией, как дурочка:
      – Переоденься, родная, ты посмотри на себя, у тебя же пузо неприлично торчит, – говорю я ей.
      А она обижается:
      – Ну и что, мне кажется, это сексуально.
      Мне прикольно:
      – Нежка, блин! Да ты чего? Мы же тут наоборот, типа, не должны провоцировать сексуальных движений со стороны парней! Как же миллион? Вот, например, в Америке, я слышала, вообще хотят запретить джинсы с заниженной талией, чтоб насилия меньше было.
      – А при чем здесь это?
      Да уж, вообще эта Белоснежка тупая!
      – Да, блин! Считается, что женщина, если она сексуально выглядит, то своим видом провоцирует мужиков!
      Алочка нас хоть в этом поддержала, засмеялась:
      – Ну, законы в основном мужчины придумывают, вот и пытаются под себя копнуть.
      А Белоснежка скорчила задумчивую гримасу и таким притворным голосом и говорит:
      – Да, из-на-си-ло-ва-ни-е, наверное, это ужасно!
      Так вот и произнесла по слогам "из-на-си-ло-ва-ни-е", с такой скрытой страстью.
      Я снова прикололась:
      – Эй! Подруга! А ты не склонна к мазохизму, случайно? Ты так смаковало это словцо, типа, очень этого ждешь!
      – Да ты что! – Нежка руками замахала, покраснела. – Это, должно быть, ужасно!
      – Да уж, ничего приятного, – сказала, а у самой так на сердце тяжело сделалось, я быстрее к шкафу подбежала, чтоб зрители ничего такого не заметили, тон пободрее сделала и как ни в чем не бывало сказала. – Главное в этом деле, ну, если насильник-маньяк на тебя нападет, расслабиться и получать удовольствие.
      – А ты откуда знаешь? – раздался голос Барлея.
      Упс! Я и не заметила, как он зашел! Черт бы его побрал!
      – Я откуда знаю? Да мне говорили!
      Никто не заметил депрессняка, накатившего на меня из-за этой темы. Барлей (вот идиот!) начал кричать дурным голосом:
      – Белоснежка! Я страшный Бармалей! Я доктор Лектор! Я сегодня ночью приду к тебе!
      А Нежка хохотать принялась. Черт побери! Тут еще Серый притащился:
      – Чё это? Об чем это вы тут базарите?
      – О насильниках! – сквозь смех ответила Белоснежка.
      – Насильники, типа, требуются? Это можно! Тока вот за изнасилование – дадут стольник или нет вот, блин, непонятка!
      – Дадут, дадут! Но чуть поменьше, – ржал Бармалей.
      – А сколько?
      – Лет десять, или пятнадцать!
      Так мне стало плохо! Я убежала в ванную, чтобы никто не заметил моего печального лица.
      В ванной я встала под душ – полегчало. Вода вроде как смыла неприятные воспоминания, которые нахлынули вдруг на меня. Я быстро пришла в себя, глупость какая! Странно, и что это на меня нашло? Все же очень хорошо! Я на ТВ скоро стану известной и все такое прочее…
      Вот тогда в ванной мне в голову и пришла одна штука. Карабас-то у нас не простой!
      Сынок гендиректора всего "Норма ТВ"! Так-то он очень хороший парень, а самое главное, надежный, вроде, благородный и правильный. Вот отличная кандидатура для замужества. Почему бы и нет?
      Вау! Это идея! Ясно, что он к этой Алке неравнодушен, но все это можно поправить.
      Как? Очень просто! Камеры да это дурачье, Серый с Бабасом, мне помогут! Если мне переспать с Карабасом, то вся страна будет в свидетелях! А дальше – ребеночек, уж я постараюсь насчет этого, забеременею. Ну, а потом и свадьба! Куда ж Иван денется, с его правильностью и порядочностью? Пофиг, даже если и в жены не возьмет, все равно, деньгами уж точно обеспечит молодую маму.
      Я посмотрела в зеркало – депрессняка как не бывало!
      Все о"кей! Белоснежку надо настроить на то, чтоб она побыстрей ложилась с Бармалеем, все к этому идет. А Серому надо устроить промыв его пыльных мозгов.
      Пусть осбенно не выступает, надоел со своей тупостью. Вау! Вообще все очень здоровски складывается. Только бы эта Алочка мне дорожку не перебежала вместе со своими Данте и прочими прибамбасами!
 

 
      Алина Милявская увязалась-таки с Константином Петровичем, поехала с ним в "Кемпински" встречаться с Джованни и Серджио, представителями холдинга, в который помимо "Молодежной одежды Бель – Еттон" входила еще и сеть магазинов "До-До", московским отделением которой и управлял Константин Петрович.
      Вообще, Константину Петровичу навязчивые приставания Алины давно были в тягость.
      Он давно уже жалел о той своей проявленной полгода назад слабости, когда после какой-то презентации в "Метелице" не смог решительно пресечь поползновений этой развязноватой и полноватой женщины, положившей на него тогда свой глаз, сильно залитый виски с текилой, которые обильно подавались на том банкете.
      Воспоминание о той ночи, что последовала за двумя медленными танцами, во время которых Алиночка висела на шее Константина Петровича, кроме брезгливо-рычащего звука "бр-р-р", сопровождаемого характерным подергиванием плеч, как у искупавшейся собаки, когда та стряхивает с себя капли воды, ничего иного не вызывалоу Константина Петровича.
      А вот Алина Милявская, переспав с шефом московского отделения "До-До", решила что имеет теперь какие-то права считать себя его близким другом, на том хотя бы основании, что провела с ним не только ночь, но и утро следующего дня, во время которого то неглиже, то дезабилье ходила по большой четырехкомнатной квартире на Малой Бронной, за которую итальянцы платили пять тысяч долларов ежемесячно.
      Теперь вот навязалась воочию поглядеть на этих итальянских чудаков.
      Спьяну Алине показалось, что итальянский язык – очень простой язык.
      – ДиреттОре коммерциАле де ля канале теливизьоне "Норма", – представлялась Алина, по очереди протягивая руку для поцелуя сперва Серджио, а потом Джованни.
      – Сеньора парларе итальяно? – изумленно выгибая брови, спрашивали итальянцы.
      – Си, сеньоре, фасиле парларе, престо, престо, – хохоча отвечала Алина, своим вульгарно-проституточным смехом вызывая у Константина Петровича судорогу скул.
      Он уже трижды пожалел, что взял Милявскую на эту встречу.
      Однако, как ни странно, Милявская явно глянулась Серджио.
      – Сеньор Боччини любит толстожопых русских проституток, – пояснил Джованни, наклоняясь к уху Константина Петровича.
      – Но сеньора Милявская не проститутка, – возразил Константин Петрович, заранее отводя от себя обвинение в нарушении делового этикета в общении не просто с партнерами, но с членами совета акционеров, старшими партнерами, даже боссами.
      Он не в шутку боялся, что рассерженные итальянцы упрекнут Константина Петровича в несерьезности – эка! Приволок на деловой бизнес-ужин без умолку хохочущую шлюху!
      – Она не проститутка, – настаивал Константин Петрович. – Она наш телевизионный промоутер, она коммерческая директриса телеканала "Норма"! Наши магазины "До-До" рекламируются по их телеканалу…
      – Все равно, – кивал Джованни, улыбаясь похотливой улыбкой школьника. – Сеньор Боччини любит толстожопых промоутерш с телевидения.
      В общем, Милявская в этот вечер спасла Константина Петровича от разноса за плачевное состояние вверенной ему сети магазинов за плохую организацию торговли, за безобразную отчетность и за отвратительные, по мнению проверяющих, экономические показатели…
      С утра, покуда Константин Петрович был на телевидении, Серджио Боччини сидел в бухгалтерии "До-До" и изучал бухгалтерские отчеты, а шофер Константина Петровича тем временем возил другого итальянца, Джованни Росси, по магазинам: на Проспект Мира, на Ленинский проспект, на Кутузовский, на Ленинградский – по всей сети.
      Впечатление у обоих проверяющих сложилось печальное.
      На ужин в "Балчуг-Кемпинский" они ехали злые-презлые, готовые вместо лососины и креветок сожрать самого директора московской сети, причем живьем.
      Но тут появилась она – сеньора Милявская.
      Алина так задорно и так развратно хохотала!
      И так при смехе тряслись ее большие груди, что Серджио Боччини решил отложить разнос, который он приготовил Константину Петровичу, до завтра.
      И вот во второй раз Алина отправилась на служебную квартиру на Малой Бронной.
      Только на этот раз не с Константином Петровичем, а с итальянцем…
      Да не с одним итальянцем, а с двумя!
      И спать улеглась с обоими.
      Спасла она дуралея Константина Петровича.
      Отвела громы и молнии, заземлила, расслабила.
      Сняла напряжение.
      И наутро, когда оба сеньора за завтраком имели счастье любоваться Алиной, неглиже дефилирующей на фоне московского заснеженного пейзажа, открывающегося из огромных окон старой купеческой квартиры на Малой Бронной, горячего пару для наказания нерадивому директору московской сети уже и не осталось. Весь пар в любовь вышел.
      Спасла Алина Константина Петровича, выручила.
      А с утра, соблюдая свои интересы, Милявская потащила сеньоров не в магазины "До-До", а на телевидение, хвастаться рекламным шоу "Последняя девственница". …
      Врио, завидев итальянцев, многозначительно оттопырил два больших пальца на обеих руках. Константин Петрович уже звонил ему и Борщанскому, рассказав о вчерашнем блиц-криге, который выиграла мадам Милявская, заманив итальянскую пехоту на заснеженные русские просторы да на бескрайние в переносном смысле поля подушек и простыней.
      А Борщанский, тот даже позволил себе пропеть.
      Правда, по-русски, чтобы итальянцы не поняли,
      – Однажды четыре сеньора
      Поймали одну сеньориту,
      Втащили ее на холмино
      И стали ее прошкваренто!
      При этом Борщанский встал в позу, заложив одну руку за спину, а другую подняв над головой, как это делают испанские тореадоры…
      Встал и пропел припев:
      – Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та!
      И ножками потопал, как тореадор…
      Алина не видела, она была занята показом студии.
      – Ах, как это интересно, – цокая языком и закатывая глаза, приговаривал сеньор Боччини. – Вам удалось схватить самую суть молодежной рекламы.
      – В Италии вы бы стали самым высокооплачиваемым телепромоутером, – вторил старшему товарищу Джованни Росси. – Ваше шоу – потрясающая тема для рекламы нашей одежды и наших магазинов.
      И говоря эти комплименты, восхваляя интеллектуальные качества Алины Милявской, вознося оды ее деловой хватке и профессиональной сметке, оба итальянца не сводили глаз с ее бедер, с играющих под платьем трепетных частей.
      Пар в котлах уже снова накапливался и желал найти выхода.
      Сеньоры синхронно подумывали о вечере на служебной квартире.
      Разнос директору московской сети магазинов откладывался на неопределенное время, потому что завтра утром господам надо было ехать в Шереметьево.
      Аривидерчи, Моска! ….
      Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого волка Вообще, Бармалей мне сильно-то не мешал. Он по началу на меня резво так наезжал, но когда стало понятно, что есть места, где камера нас не засекает, я быстренько с ним разобрался. Улучил момент, поймал Бармалея, когда никто не видел, надавил ему на кадык, так что он на морду чуток покраснел, и молча так на него посмотрел.
      Взгляд у меня тяжелый и серьезный. Бармалей после этого дня два ходил как опущенный, не говоря уж о том, чтобы у меня под ногами путаться.
      А вот с Карабасом-Ваней разобраться так легко не получалось. Скользкий он, блин, какой-то. Так просто за кадык не прихватишь. Мне что? Мне просто Танька-Шапка намекнула, что этот Ванька, он гендиректора сыночек. Танька, вообще, ушлая девка, сказать-то сказала, да так неконкретно, обтекаемо, типа, что сама догадалась. Я Карабаса подловил как-то на местечке, где камеры не секут, спрашиваю:
      – Ты питбулей любишь?
      – В каком смысле? – спрашивает, и смотрит на меня нагло.
      – А в том смысле, что у меня питбуль. Любит он блатными шеями хрустеть.
      – Не понял.
      – Все ты понял! Повторить?
      – Повтори, пожалуй, я, правда, не понял, о чем ты.
      – Любит, говорю, мой питбуль шеями директорских сынков хрустеть. Врубаешься?
      – Да теперь врубаюсь, – отвечает Карабас. – Только это для меня не аргумент. Ты, Вова, если на моего отца намекаешь, на его положение во всем этом, тогда ты – зря. Я сам по себе. – И нагло на меня смотреть продолжает. Понятно, как он сам по себе! Я ему в тот раз больше ничего не сказал, но, ясно, осадок у меня от этого разговора остался. Неприятный осадок…
      Как, блин, доставал этот режиссер! Заставлял меня перед камерой карячится.
      Переодевать их шмотки туда-сюда. Как сигнал, так стаскивай с себя все и переодевайся по новой.
      Я говорю Владу:
      – Достали вы меня своими шмотками. Вон пусть Карабас с Бармалеем переодеваются по двести раз перед камерами, а мне это дело не по кайфу! Вы мне тренажеров не принесли, как я просил. Музыку, какую я люблю, нельзя включать громко!
      Материться тоже нельзя! Короче, я блин, переодеваться не буду.
      Влад морщиться начал, недовольным тоном сказал:
      – Черт тебя подери, Вован! Вот если бы рейтинг у тебя поменьше был, то я тебя вышиб бы с шоу сразу, без разговоров. Но зрителей ты цепляешь, объясняться придется перед зрителями, куда ты делся!
      – Ну вот! Короче, решили тогда. Я карячиться штаны туда-сюда снимать-одевать не буду. Пусть вон Бармалей на себя возьмет переодеваний за меня. Я с ним договорюсь.
      – Неужели ты не понимаешь, что большую роль играют спонсорские деньги!? В нашем случае это фирма "До-До"! – застонал Влад.
      – Знаю я, знаю вашу долбанную фирму! Тока о ней и слышу каждый день.
      И вот тут вмешалась Алина. Она все с Владом крутилась, хрен знает, кто такая, но симпатичная баба.
      – Володя, – сказала, – ты парень у нас на шоу самый выдающийся.
      Я на нее подозрительно так глянул, и прикололся:
      – Чё это вы меня лечите? Самый у нас выдающийся это Карабас! Вон он как по-французски с Русалочкой хреначит! Тока трещит!
      – Да нет, Вова, – пояснила Алина. – Ты не так меня понял! Ты самый фигуристый на шоу. Самый накачанный! Ты подумай, когда ты переодеваешься, на тебя ж девчонки всей страны смотрят. На твои мышцы, как там они называются, забыла…
      – Бицепсы, трицепсы. Ну, это основные группы мышц, – сказал я.
      – Во-во! – продолжила Алина. – А ты хочешь лишить телезрительниц удовольствия тебя лицезреть во всей красе. Не на серьгу же Бармалея им любоваться.
      Я прикинул и ответил:
      – А чё, это правда. В этом есть кайф, я как-то и не задумывался. Может, мне вообще в одних плавках ходить?
      – О нет! – закричал тут Влад. – Это будет всех выбивать из ритма. Это драматургично! Это уже абсурдизм!
      – Да ладно, – успокоил я его. – Хрен с вами, буду ваши до-довские шмотки переодевать.
      Когда я рассказал о нашем разговоре всем, то Русалочка первая так подленько заулыбалась, я спросил чего она рожи корчит, а Танька-Шапка мне за нее ответила:
      – Нашей Русалочке главное в мужчине мозг! Точно, Русалочка?
      Та головой кивнула, типа – да. А тут ещё Бармалей вклинился:
      – Да тебя, Волк, чисто на понт взяли, не понял, что ли? Они тебя чисто развели, чтоб с тобой в конфликт не вступать. Эта Алина так повернула, что ты теперь с кайфом, а не с тупой кислой мордой будешь перед камерами переодеваться!
      Психология! Понимать надо.
      Я разозлился не слабо, если бы не Танька, то я б точно заехал Бармалею в торец.
      – Ва-ау! Бармалеюшка, а ты нашему Волчарику уж не завидуешь ли? – сказала она.
      Бармалей оправдываться начал:
      – А чему тут завидовать? Каждый может накачаться. Особенно легко получается у тех, у кого голова – сплошная кость и места для мозга в ней нет.
      Я усмехнулся:
      – А ты, Бармалей, накачайся, потом и побазарим!
      Я бы еще эту тему поперетирал, хотел предложить Бармалею посоревноваться, кто сколько раз от пола на кулаках отожмется, но сбили меня! Русалочка с Ваней-Карабасом, как начали чего-то лопотать по-французски и хихикать, так я сразу с темы сбился.
      Вот они меня в тот день достали, по полной!
 

 
      Толик Борщанский заканчивал юрфак в одно время с нынешними руководителями страны…
      Только вот непруха: не Ленинградского университета имени Жданова, а МГУ. Может, поэтому и не поднялся выше восьмого этажа в первом административно-студийном блоке, хотя любому известно, что даже первый граунд-флор здания на Старой площади, где теперь заседают питерские счастливчики, повыше будет и шестнадцатого этажа в Останкино.
      Но в те года, когда Толик через день, а порою и через два с ленцой ходил на лекции по гражданскому и уголовному праву, чаще пребывая в пивном баре в Столешниковом переулке или в таком же заведении на Киевской, в те года Толик полагал себя счастливым избранником небес.
      А как же!
      Коренной москвич, сталинская квартира на Соколе, за родителей не стыдно, весь набор достатка брежневских времен: министерский распределитель с крабами и твердокопченой колбасой, загранкомандировки, а значит и джинсики, и японская видеотехника, дачка по Казанской дороге в Кратово, машинка, белая "Волга" – дизель, купленная на боны-сертификаты, после папашиной командировки в Монголию.
      Да и сам определен родителями не в какой-нибудь там инженерный институтишко, а в университет на Ленинских горах!
      Так что Толик смело и уверенно мог гордиться, заносясь перед рабфаковцами, производственными стипендиатами и всякой иногородней шушерой, проживавшей в общежитии.
      Их было три дружка – Толик Борщанский, Лёвчик Дульчанский и Сева Бронштейн.
      Тремя мушкетерами они себя не называли по причине скептического отношения к общепринятым ценностям. Они презирали все то, что любила толпа.
      Поэтому они называли себя тремя деголясами.
      Это пошло после того, как на первом еще курсе, на занятиях по французскому языку, отвечая по теме "ма фамий", моя семья, Толик Борщанский, вызванный к доске и не учивший канонического текста из пособия, начал и кончил примерно таким образом:
      "Лорск жё т э Пети, ме парант иль сонт контон де муа, пар ске жё не бувэ па водка, не фюме па таба, не жуэ па о карт, не куше па авек пьютан… Э ментено ме парант иль сонт не па контон де муа, пар ске же суи деголяс…"** Молоденькая "француженка" вся до корней волос покраснела и… под общий хохот выгнала Борщанского с треском… из аудитории, чтобы не возвращался без разрешения декана.
      Разрешение от декана Толик получил.
      Но с тех пор сперва его одного, а потом и всех их троих, Толика, Лёвку и Севу, прозвали деголясами… ** (Когда я был маленьким, мои родители были довольны мной, потому что я не пил водку, не курил табака, не играл в карты и не спал с проститутками. А теперь мои родители не довольны мной, потому что я – гадкий) Рассказывая молоденькой аспиранточке грустную историю своих взаимоотношений с родителями, Толик привирал… Родители в нем души не чаяли. Но в чем-то по большому счету был и прав, внутренне полагая, что является гадким мальчиком, совсем не таким, каким хотели бы видеть его папа и мама.
      И глумясь над юной француженкой с кафедры иностранных языков, Толик тем самым принимал симпатичную ему позу, рисовался этаким грязным поросенком, каким ему очень хотелось выглядеть в глазах общажной урлы и белой комсомольской гевони*** их факультета. ***урла, шпана, белая и черная гевонь – классовые прослойки советской студенческой молодежи по классификации известного фарцовщика Мунипова. Выше всех в обществе юных москвичей времен студенчества Толика Борщанского стояли фирмачи, то есть студенты и аспиранты из капиталистических стран. Далее, по убывающей, шли фарцовщики и белая гевонь – детки ответственных работников. Ниже шла черная гевонь – студенты в черных костюмах с галстуками и комсомольскими значками, карьеристы от комитета ВЛКСМ. Еще ниже – урла, то есть приезжие, провинциалы, живущие в общежитии. В самом низу студенческого общества – шпана – рабфак, стипендиаты направленные с предприятий.
      Итак, Толику хотелось выглядеть гадким деголясом.
      И он им стал. …
      Обычно, от чего отпихиваешься, чего сторонишься – в то и вляпаешься.
      Так и с Толиком произошло.
      Презирал всю эту приезжую урлу со жлобской шпаной, а женился на приезжей, на немосквичке.
      Втюрился, влюбился, запал…
      Случилось это уже на пятом курсе, когда и мальчиком-то Толик уже был большим и в общем-то взрослым.
      Звали ее Асей.
      Ноги у нее были от груди. А грудь была просто атомной!
      Когда Ася шла по коридору, и мальчики, стоящие возле расписания аудиторий, глотая слюнки глядели ей в след, стоящий тут же Толик, тоже пялясь на очаровательный развал ножек под обрезом Асиной мини-юбки, сто раз давал Богу клятву, что готов отдать все, что у него есть и когда-либо будет, за то, чтобы побывать там – в этом сладком развале.
      Ася была из Подольска.
      У нее были не очень ровные зубки.
      Но ноги!
      Но приятно тревожащий сердце развал ножек под мини-юбкой, пряменькая спинка и грудь – в комплексе все это сводило с ума.
      Потом оказалось, что Ася не такая уж и дура.
      Первокурсница из Подольска – Асечка забеременела.
      А дипломнику Толику Борщанскому предстояло распределение юристом аж в Останкино на самое Центральное телевидение.
      Родители, опытные юристы, помогли своему бедолаге-сыну.
      Они сняли для него с молодой женой квартирку в Лосях, чтобы у молодой девочки из Подольска не появилось желания прописаться в их четырехкомнатной на Соколе.
      А потом родители потихонечку молодых и развели.
      Да еще и отсудили у Аси мальчика.
      Ивана Борщанского.
      И так отсудили, что Ванечка Борщанский мамы своей никогда больше не видал.
      И папу своего видал редко.
      Был все больше с дедушкой и бабушкой.
      Летом на даче в Кратово, зимой в английской и музыкальной школах на Соколе, с бабушкой за ручку.
      А папа, Анатолий Борщанский, карьеру делал.
      И дорос, вот, до генерального директора канала "Норма".
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной шапочки Серый, по моей просьбе, замутил очередной скандал с Бармалеем в нашей спальне, я даже не поняла, к чему он в этот-то раз привязался. Да и не важно. Важно то, что Карабас в мальчиковой спальне один. Я приоделась, постаралась! Прозрачные белые бриджи, а под ними самые сногсшибательные стринги. Ти-шортка не очень яркого, чтобы не раздражала, красного цвета. В общем, в меру вызывающе и очень симпатично.
      Бабас лежал на кровати и слушал свою классику. Не понимаю, как можно, ничего не делая, просто слушать музыку? Я всегда включаю сидюшник и чем-нибудь занимаюсь.
      Музыка вообще, по моему, только для фона или для дэнсов.
      – Что у тебя играет? – спрашиваю и присаживаюсь на краешек Бабасовской кровати.
      – Это ж Вивальди, Шапо, "Времена года"!
      Он произнес это таким тоном, будто я должна знать этого Вивальди с пеленок.
      – Нравится? – спросила я.
      – А тебе нет?
      – Да не знаю, мне, если честно, готическая музыка нравится. Или популярная.
      – Популярная? – усмехнулся Карабас.
      – Да, популярная! – немножко рассердилась я. – Я не люблю когда нормальную популярную музыку попсой называют! Презрительно так.
      – А я и не называл попсой, – ухмыльнулся Барабас. – Меня твои приоритеты удивили.
      Готичные девушки, они же популярную музыку не слушают. Всех Этих Шакир, Агильер, Бритни…
      – А вот я слушаю! – неплохо, разговор развивался.
      Мы поговорили немного о готике. Карабас, как оказалось, неплохо разбирается в этом направлении. А потом я подсела к нему еще поближе и перешла к делу:
      – Слушай, Карабас, а ты и правда хочешь выиграть?
      – Да, конечно, – он немножко насторожился. – А что?
      – Да так, ничего. Я вот думаю, миллион точно никому из девчонок не достанется.
      – Ну, а как ты это себе представляешь? Если останется одна девственница, если все так сложится, то миллион организаторы вынуждены будут ей отдать. Свидетели – вся страна.
      Я даже возмутилась:
      – Ты чё, правда, Бабас, такой наивный? Ладно мне-то уж уши не три.
      Он удивленно на меня смотрел, глазами хлопал. Может, и правда не въезжает.
      Полный наив что ли?
      – Карабас-Барабас, блин, – объяснила я, – ведь режиссер тут все решает, как скажет так и будет. А иначе просто вылетишь, да и все. А вылетишь – какой миллион?
      – Ну, я не знаю…
      – Конечно, тебе и знать ни к чему, – вздохнула я и продолжила тему. – Я вот к чему все это говорю…
      – Можешь не продолжать, – улыбнулся карабас. – Я, кажется, понял. Ты хочешь мне предложить сделку как Бабас Нежке?
      – Если честно, – я потупила глаза, даже, вроде, немного получилось покраснеть для убедительности. – Не совсем так.
      – Разве?
      – Ну они ж деньги хотят поделить, а я… а мне… – я еще больше попыталась покраснеть и напустить на себя невинный вид. – Все тут около вопроса девственности крутится. И я решила.
      Я выдержала паузу.
      – Что? – кажется, я Барабаса зацепила, он очень заинтересованно на меня посмотрел, даже глаза у него заблестели. Я прекрасно знаю этот мужицкий блеск, после которого все начинается. Секс в смысле.
      – Ну, как что… Бармалей, а уж тем более этот брутальный Серый Волчара, неприятны мне. А ты…
      Я бросила взгляд на ближайшую камеру – убедиться, что она здесь, никуда не делась и картинка для зрителей будет отличная. Я ожидала уже, что Карабас ко мне прикоснется, сначала так аккуратно, а потом…
      Никакого прикосновения не было. В спальню забежал Серый Волк и уцепился в бумбокс:
      – Дайте-ка нам сидюшник! Бармалей, придурок, в гостиной тот на пол уронил, а мы хотим музыку послушать.
      Вот гад! Вот облом!
      – Вали отсюда! Серый! Иди сам пой вместо магнитофона! – закричала я.
      А Карабас засмеялся:
      – Точно-точно! Неплохая идея, почему бы, Волк, тебе, и правда, не спеть для развлечения телезрителей? А магнитофон пусть здесь стоит, мы Вивальди слушаем!
      – Сам ты щас у меня запоешь!
      Я поняла, что все равно тема сбита и сказала:
      – Да ладно, ребята, чё ссориться, пойдем, Серый, действительно, споешь нам какую-нибудь песенку блатную.
      – Не блатную, а шансон.
      – Ну, да-да, шансон, – и я затянула. – "Гоп-стоп, мы подошли из-за угла, гоп-стоп, ты много на себя взяла!" В принципе, Карабаса я нормально обработала, должен клюнуть. Теперь главное ждать, как пантера ждет свою жертву. Правда, сегодня мне это ожидание ничего не дало. Карабас с этой Алкой снова весь вечер по-французски разговаривали. Я даже пожалела, что французский не знаю. Но, пофиг, не сегодня-завтра он точно ко мне подкатит. Главное, сразу и дело до конца довести, пока главреж не вмешался и не дал каких-нибудь "ценных указаний". Он точно может все сбить.
 

 
      В студии скандал.
      Пришлось даже ребятам из монтажки и аппаратной вмешиваться – входить в студию и разнимать.
      Визгу было девчачьего!
      Серый Волк подошел к Русалочке, когда та в кухне с Карабасом, то есть с сыном гендиректора сидела, и этот самый Серый Волк, этак куражась, спрашивает ее, мол, Вера-Вера, хочешь хера – сорок пятого размера?
      А сынок гендиректора вдруг встал, да как вмажет Серому Волку в челюсть!
      Даром что Серый Волк на полголовы выше да и весом мышечной массы покрепче будет процентов на двадцать.
      Ну началось!
      Уже и не по сценарию совсем.
      А насчет сценария – это вообще отдельная песня!
      Потому как когда потом дерущихся разняли, когда остановили кровь из разбитого носа Ивана и перешибленной губы Серого Волка, когда вся толпа набежавших немного успокоилась и утихла, Серый Волк, дубина стоеросовая, возьми, да и заяви: "А что?
      А что, я виноват, что ли? Мне вообще этот текст Владислав посоветовал…" И тут действие имело свое продолжение.
      Иван встает, перестав прикладывать лед к своему разбухшему носу, да как заедет кулаком в глаз… Главному редактору! Владиславу…
      Снова визг.
      Снова крики: милицию, милицию!
      И только вызванный на место происшествия генеральный директор Анатолий Борщанский смог взять-таки ситуацию под контроль, велел всем заниматься своими делами, актеров в студию, операторов и режиссеров в аппаратную…
      А врио главрежа, с бланшем под глазом, к нему в кабинет!
      И никакой милиции!
      Зэ шоу маст гоу он! …
      Вера сидела подле Ивана и прикладывала ему лед на переносицу.
      А Иван лежал на диване в гостиной.
      И кроме них, Верочки и Ивана, никого в гостиной больше не было, врио всех разогнал.
      А Иван ругался и грозил, что сперва переколотит все телекамеры, а потом, выйдя отсюда, подаст в суд на телеканал "Норма Ти-Ви" за намеренное оскорбление и унижение личности. …
      – А у тебя есть парень? – спросил Иван.
      – Нет, нету парня, – ответила Вера ласково улыбнувшись. И вдруг спохватилась. – Я не хочу о личном тут, перед камерами, не хочу…
      – Вот-вот, – задумчиво сказал Иван. – Мы пришли сюда сознательно, под камеры, чтобы три месяца не иметь тайн перед людьми, намеренно отказывая себе в главном человеческом праве -скрывать от глаз окружающих людей свое сокровенное. Пришли ради денег, ради приза, ради телевизионной популярности, ради карьеры. А ведь это право – иметь потайное, иметь сокровенное, это очень важное право. И вообще ведь есть такое понятие как стыд. Что же с нами здесь сделали? Нас лишили стыда?
      А может быть человек полноценным, если у него нет стыда?
      Знаешь, я смотрел кадры военных кинохроник, когда показывали редкие документальные кадры расстрела крестьян-повстанцев в двадцать пятом. Людей, которых уже лишили одежды, чтобы загнать в ров, где их должны были расстрелять, эти люди, они были простыми крестьянами, они знали, что через пять минут все будет кончено, но они шли в ров и закрывали свои срамные места руками. Простые крестьяне. У них был стыд. Им не было все равно. А мы? А мы должны по десять раз на дню переодеваться перед этими камерами. Реклама одежды "Бель-Эттон" и магазинов "ДО-ДО"… Кого из нас делают? Кого делают из зрителей? Людей без стыда. А значит и без души.
      Людей, которые запросто могут совершать самые интимные действия перед камерой, перед взорами тысяч и тысяч других людей… Людей, которые могут грубо и бесцеремонно касаться самого нежного и потаенного в душе – любви, чувств… как это гадко. Как это гадко! И неужели для того, чтобы продать много-много шортиков, брючек и ти-шорток от "Бель-Эттон", необходимо доводить актеров и зрителей до всех этих гадостей? Чтобы в магазины "До-До" ходило много покупателей, надо сделать этих покупателей бездуховными? Сделать их бесстыжими?
      И Вера поцеловала его.
      Наклонилась и поцеловала в губы.
      – Но ведь все видят! – возразил Иван, отстраняясь.
      – Ну и пусть, – сказала Вера и снова поцеловала. – Ты мой рыцарь, ты спас мою честь.
      Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого Волка Вообще-то, приятно, когда знаешь, что ты в рейтинге не последний, когда на тебя ставки делают, когда знаешь, что на тебя смотрят. Понятно, доставучее это дело – крутиться перед камерами, как мой питбуль перед пустой миской с едой, но все равно кайф. И вот, что я скажу: я прикинул и понял, что все эти переодевания, показы моделей спонсоров очень развивают кругозор! Раньше я как? Натяну адидасовский или рибоковский спортивный костюм и вперед, обходить свои два ларька. Практично и солидно! Но крутых вещичек много всяких, я свой баул, который мне дали, тут разбирал, примерял – в кайф, мне нравится. Особенно мне по кайфу маечки всякие, футболки. Они подчеркивают мои мышцы. Я так и представляю, когда переодеваюсь, мышцами поигрываю, как девчонки у теликов тащатся. Поэтому я и предпочитаю стиль, который посексапильней, как Шапо говорит. Особенно в дырочках майку, такую, типа, паутину. И шорты мне нравятся, которые не до колена, а те, что хорошо задницу обтягивают, потому что мне сказали, что это сексуально.
      И вот в том-то и дело было: только я подберу себе классный прикид-секси, как режиссер уже сигналы подает. Снова все скидывай и по новой. И всегда нужно переодеваться не совсем в то, что тебе нравится.
      Я Владу предложил, пусть тренажеры притащит в студию. Пусть они снимают, как я качаюсь. Что этими бесконечными разговорами телезрительницам по ушам ездить!
      Пусть смотрят, как нормальный пацан тренируется. Влад ответил, что подумает.
      Сказал, чтобы я предложил пока без тренажеров Карабасу и Бармалею в армреслинг сразиться.
      Я предложил!
      Карабас сказал, что ему этот вид спорта не интересен. Понятно, не интересен!
      Испугался! Знает, что я его приплющу без проблем. Ну а с Бармалеем неинтересно, на руках тягаться – я его сразу гашу. А он мне на это говорит: не в силе привлекательность, а в обаянии. И хихикает гаденько. Короче, ждал я тренажеров, но что-то у них там не склеилось, так и приходилось от пола отжиматься, чтоб демонстрировать свои мышцы и чтобы быть в форме нормальной.
      Я зашел на кухню, взял конфетку со стола, очень люблю сладкого умять, пива нет поблизости, и пошутил. Просто так пошутил, чисто Русалочку приколол. Я ж не в курсах, что у них там за интелегентские шуточки бывают! Я по-нормальному, по-пацански приколол! Может, немного грубо, зато от души! Короче, после моего прикола Карабас встал и кулачишком своим мне в челюсть. Смешной мальчик! Меня такими кулаками штамповали, было дело! Что мне его ударчик!? Как мертвому припарка!
      Правда, губу-то он мне разбил, от этого мне очень неприятно стало. Что, блин, мне оставалось? Я нос ему и расшиб!
      Вот мы и сцепились.
      Он даром, что меня мельче, задергался. Я бы его точно затоптал! Вообще бы убил, да помешали мне – разняли.
      Этому дохлому Карабасу лед к носу прикладывать начали, чтоб кровь остановить.
      Меня сразу грузить тупыми вопросами начали: чего я гоню, на хрена я грублю!? Я сразу сообразил, что надо на Влада стрелки перевести, не фиг ему таким манерным быть, и мне запрещать то, что я хочу.
      Вот я и сказал:
      – А чё, блин? Всем известно, что мы тут не реально себя ведем? Типа, не так как в жизни! Все по сценарию.
      Спорить со мной никто не стал, я продолжил:
      – Так вот, блин! Мне этот главред Владислав посоветовал такую шутку сказать.
      Он намекал на то, чтобы я чего-нибудь такое позабористей ляпнул. Тут вообще – финиш! Карабас к Владу подбежал и как заедет ему, достаточно грамотно, в глаз.
      Круто! Я заржал, но меня чего-то никто не поддержал. Суета какая-то началась, ментов зазывать начали, я уж малость даже испугался. На фига лишние разборы с ментами? Но, все обошлось, пришел генеральный и всех развел по своим местам.
 

 
      Тане Середе приснился сон.
      Снилось ей, что талантливость ее возымела такую силу, и слава ее литературная набрала такой вес, что жила теперь Таня Середа не у себя в Великих Луках, и даже не в Москве, а в Париже.
      А мама Танина и ее сестры с отчимом и теткой Полиной переехали из Великих Лук как раз в Москву. И переехали на денежки, которые Таня Середа заработала гонорарами за свои романы – "Тормоз" и "Типа Любовь".
      И вот снилось Тане, что разговаривает она с мамой по телефону, причем мамино изображение видит не в мониторе компьютера, как это бывает, если общаются с веб-камерами в Интернете, а видит она маму на экране обычного и почему-то старого советского телевизора марки "Радуга". И откуда у нее в Париже "Радуга"? Но на то он и сон, чтобы отгадать-разгадать все условности подсознанья.
      В общем, Таня Середа звонит маме из Парижа в Москву.
      А мама и говорит:
      – Мы, дочка, любим теперь ездить в магазин "Ашан".
      В магазине "Ашан", доча, там так культурно, там берешь тележку и накладываешь, накладываешь, накладываешь…
      И почему-то Таня Середа видит на экране телевизора "Радуга", как мама с сестрами и с тетей Полиной и с отчимом ходят по закоулкам этого магазина "Ашан" среди развалов продуктов питания, и у каждого из них по тележке, и они все накладывают, накладывают, накладывают…
      И мама вытягивая шею в своем бардовом пальто с воротником из чернобурки, все повторяет:
      – Здесь так культурно, доча, так культурно здесь…
      И отчим тоже, помахивая Тане рукой, заглядывает в камеру и кричит приветливо:
      – Танюха, здесь так культурно в "Ашане", слышь, Танюха! И подмигивает, старый козел… Даже во сне Танька не забыла, как отчим ее за грудь хватал и за попу щипал… Козлина!
      А потом Таня проснулась, поворочалась, перевернулась на другой бок, заснула, и приснился ей другой сон, как будто один известный кинорежиссер с усами, такой известный, что даже более известный среди населения Великих Лук, чем Ленин или Ельцин с Горбачевым… Так вот, этот самый кинорежиссер приезжает к Тане в Париж чтобы начать с ней снимать кино по ее роману "Типа любовь".
      А на главную женскую роль, за которую американцы авансом уже пообещали Оскара дать, пригласили саму Татьяну. Дело в том, что кинорежиссер этот, он с американцами там во сне уже обо всем договорился: и об Оскаре, и о Ленинской премии имени Путина… Оставалось только эротические сцены снять. А у нее в романе "Типа Любовь" все сцены эротические. И вот надо бы снять одну самую ключевую сцену, где героиня девочкой отдается любимому мужчине, и тот, соответственно, лишает ее девственности… И надо бы сниматься, а Таня не может – не девочка она, вот беда! Тогда партнер ее, этот самый, с усами, популярный, он ей и говорит: давай, Танюха, мы дублёршу пригласим, пусть дублерша снимается, как ее, значит, дефлорируют… А Танька-то не дура! Понимает, что если не она в этой сцене снимется, то главный приз не ей тогда дадут… И тогда Танька вроде как говорит этому режиссеру: давай сговоримся, что мы премию Оскар и Ленинскую, что мне за эту сцену дадут, пополам поделим! Но ты никому не говори, что я не девочка…
      Проснулась Таня и не помнила, как там кончилось у них, на чем договорились?
 

 
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      Наверное, я влюбилась.
      Хотя, слово это, "влюбилась", мне не нравится. Более правильно сказать – полюбила.
      "Влюбилась" – это слово описывает скорее что-то более чувственное, более телесное и менее душевное, чем то, что кроется за словом – полюбила.
      Недаром говорят иногда "влюбилась как кошка".
      А разве говорят "полюбила как кошка"? Нет, не говорят!
      Я, Вера, полюбила его, Ивана.
      А интересно!
      Сколько в истории нашей страны за все годы ее существования девушки по имени Вера влюблялись в парней по имени Иван?
      Наверное, не менее ста миллионов раз!
      Значит…
      Значит мой случай – банален?
      А ведь внутренне так сложно смириться с тем, что твой мир, мир который в тебе, в твоем сердце, в твоей голове, в душе, который нервными окончаниями, нервными клеточками сросся с твоим сознанием и с телом, вдруг кто-то объявляет этот твой мир – банальным… И как пережить? Как признать, что это родное, это твоё, то, что мы, медики, называем принадлежной органикой, как признать, что это банально?
      Твоя любовь, порывы твоей души? Это как маленькому ребенку, который еще не умеет красиво выразить словами свои мысли и чувства, сказать, что признаваясь маме в любви, он несет банальщину и слова его – это жалкий лепет.
      А вот для Бога, для ангелов это не банальщина. Если мысли чисты, и если в словах признания правда и искренность чувств.
      Да, бывает, наверное, встречаются необычно одаренные люди. И когда они признаются друг другу в своей любви, они находят какие-нибудь необычные слова.
      А как было у Льва Толстого?
      Ведь это он себя описал в Анне Каренине, когда вел линию Левина.
      Как он объяснялся с Кити?
      Дышал на стекло и писал на нем пальцем.
      Кстати… Кстати, мне кажется, что состояние влюбленности оно противопоказано гениям. Таким как Толстой.
      Потому что любовь и окрыляет, и ослепляет одновременно.
      А гений должен быть зрячим. Со стопроцентным зрением и без розовых очков.
      Вот Иван…
      Вот Иван, он мог бы полюбить?
      Я думаю, что любовь – это органические изменения. Здесь не от головы.
      Скорее голова приспособится и примет органику.
      Я люблю его тело, его запах, его походку, его руки, его глаза…
      А то, что он говорит, я люблю уже довеском, как приданое, как прилагаемое к этой главной, органической любви.
      И вот беда, я шла сюда на это, в общем, противное мне шоу только ради папы. Ради моей любви к нему. Пошла сюда, чтобы заработать миллион для того, чтобы папа не страдал, потеряв свою работу, которую считал делом и смыслом всей своей жизни.
      Он ведь говорил мне, когда мы сидели с ним в кафе, когда он приехал извиняться передо мной за то, что не смог подарить мне машину, как обещал. Ах, папка, папка…
      Какой, ей-богу, дуралей! И почему он вбил себе в голову, что нужно обязательно дарить дорогие подарки? Что только через это, через подарки он может рассчитывать на взаимность. В этом его несчастье. Он страдает от того, что бросив нас с мамой, уйдя тогда от нас, он лишился обычного гарантированного кровным родством права на мою любовь. И поэтому принялся задаривать меня с самого раннего детства то куклами, то компьютерами, то заграничными турпоездками…
      А я его и так, без всего этого всегда любила и люблю. Но он вбил себе в голову, что за его уход от нас с мамой он должен теперь платить подарками и завоевывать меня, покупать что ли?… И тут эта неприятность у него на работе, которая для него обернулась настоящей катастрофой.
      Тысячи, сотни тысяч людей, миллионы людей теряют работу. И любимую работу тоже.
      И денежную, и престижную…
      Но тем, у кого есть семья – жена, дети… Тем легче, жена, если любит, утешит и поможет перенести, преодолеть тяжелый период биографии. И дети тоже помогут.
      А папка?
      А папка оказался в этот момент один.
      И еще мама не без злорадства сказала (откуда она только узнала?), что и подруга папу бросила, бросила сразу, как папа работу потерял.
      Значит, не любила.
      Ей папа, наверное, тоже подарки дарил?
      А я бы Ивана не бросила, если бы он работу потерял…
      Но это уже о другом.
      Я пришла на это неприятное для меня шоу (Боже! Я ведь еще и академический отпуск в институте для этого взяла – я ведь год пропущу и от своей группы теперь отстану) – я пришла сюда из любви к папе…
      А выйду из любви к Ивану.
      Вот как получается!
 

 
      – Знаешь, как интересно теперь звучат слова пророков из Писания? – спросил Джон.
      Энн молча вела автомобиль и курила.
      – В том месте, где про то, что все тайное становится явным, – добавил Джон.
      Энн снова не ответила. Она думала о своем. О новой подруге – о русской. О Марии.
      Агенту нельзя привязываться к объекту своей разработки.
      Но Энн считала себя плохим агентом.
      В анкетах писала одно, на экзаменах по специальности отвечала все как надо, а думала, а сердцем чувствовала как человек, как женщина.
      – Помнишь, как у Ллойда Вебера в Иисусе-Суперзвезде? "The rocks and stones themselves would start to thing", – процитировал Джон и даже запел-замурлыкал в свои викторианские усы.
      Энн понимала, это Джон про новые технологии, про ту заколку-прослушку, которую ничего не подозревающая Мария купила для своего мужа в подарок на русский праздник мужчин.
      Технологии действительно были впечатляющими. Заколка с галстуком не были микрофоном и передатчиком. Против такого рода клопов в посольствах всего мира уже давно стоят устройства, регистрирующие работу передатчиков слабого действия, поэтому навешивать на генерала Макарова простого клопа с микрофоном, было бы наивным действием школьников, играющих в разведку. А они с Джоном работали не в школе.
      Заколка с галстуком были гаджетом нового поколения, представляющим совершенно новую технологию фиксирования информации. В данном случае, пока еще только звуковой.
      Чтобы не быть пойманной, зафиксированной защитными устройствами российских контрразведчиков, инженерная служба разведки Ее Величества разработала систему, которая не передает разговор генерала с послом в прямой эфир, а только записывает его. Причем новые технологии позволили избавиться от традиционных методов – микрофон-магнитофон-пленка и прочая безнадежно устаревшая дребедень!
      Информация, вибрация и колебания теперь записывалась, вернее, просто фиксировалась самим предметом… Галстуком. И ни один прибор в России не смог бы обнаружить факта какой бы то ни было необычности этого галстука. Галстук и галстук! Застежка и застежка – хоть распили, хоть порви на части, нет в них никаких микросхем и записывающих головок! Просто предмет запоминает колебания.
      Вот так! И потом только надо приложить к этому предмету специальный прибор и считать запомненные им колебания.
      Сделать это предстоит Энн Дивенлоу, подруге Марии Витальевны.
      Она найдет благовидный повод для визита к ней домой, усыпит внимание подруги, проникнет в гардероб ее мужа, найдет галстук и приложит его к своей сумочке буквально на десять секунд – всего и дел!
      – Может, искупаемся? – предложил Джон. – А потом выпьем где-нибудь?
      Энн знала, Джон тоже был плохим агентом, он не умел сдерживать внутренних позывов и проявлял в работе много эмоций.
      Нация вырождается на глазах.
      Где классический английский тип разведчика?
      Канули в Лету времена великих, каким был Лоуренс Аравийский…
      В кино показывают новую сказку о Джэймсе Бонде, а реальные агенты разведки Ее Величества – трусоваты, глуповаты, слабоваты на передок и все отдадут и продадут за полуденный секс с послеобеденной выпивкой.
      – Нет, не поедем мы купаться, – ответила Энн. – Надо ехать к аналитику.
      Джон знал.
      Собственно, он сам был соавтором идеи, что шоу с этим инициативником, с Иваном, – это неплохое средство воздействия на мадам… Как они в России называют таких любовниц? Сахарная мама? Неплохо!
      Аналитик на то и был аналитиком, чтобы придумать лишенную принужденных неловкостей ситуацию, которая выглядела бы совершенно естественно… Когда Энн смогла бы окончательно завербовать свою новую подругу. Теперь предстояло как-то обставить ситуацию, при которой Энн и Мария могли бы случайно включить телевизор и случайно увидеть там Ивана…
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки У Нежки с Бабасом все на мази, тусуются вдвоем туда-сюда. Перешептываются. Даже неинтересно, ясно, что дело кончится постелью. Интересно, покажут по всей стране эту сцену, без купюр, как есть? А может, вообще ее качественно срежиссируют?
      Главреж нас в свои планы по поводу этого не посвящал. Но это все пофиг…
      Главное, что Карабас после нашего с ним разговора, после моих непрозрачных намеков на меня, кажется, вообще внимания не обращает. Я ему всем видом сигнализирую, и вздыхаю при нем загадочно, и глаза прикрываю, типа, смущаюсь. И одеваюсь как можно сексуальнее. А он – ноль эмоций. Понятно мне, в чем там дело – это Алка его сбивает. Я ж не буду с Бабасом умные разговоры вести на французском и музыку эту отстойную слушать. Я понимаю, что ему с ней интересно, но что эта Алка понимает в сексе? Она ж действительно девочка. Жизни не видела.
      Книжек начиталась и корчит из себя всезнайку. Не воспринимаю я ее как соперницу.
      Просто, наверное, Карабас пока замыкает. Я ж вижу, что смотрит он в мою сторону не без интереса. Да и смысла нет им с Русалочкой сходиться, как я понимаю, они ж оба – блатники. Им смысла нет вдвоем в койку прыгать. Я почти уверена, что Русалочке и достанется этот миллион, а они уж там его и поделят как надо. Но перетереть с Русалкой эту тему просто необходимо. Что у нее на уме. ….
      Жить осознанно?
      Никто так не живет.
      Разве что единицы из миллионов – философы.
      Но жизнь философов, как правило, не задается.
      Как жил Кант в своем Кёнигсберге? Счастливо улыбаясь, глядел на звезды, а счастья земного не имел!
      Великий Ницше имел такие роскошные усы, и другом его был Вагнер… А с женщинами?
      А с женщинами счастлив не был!
      Жить осознанно?
      Это значит ответить на главный вопрос – "зачем"?
      Определиться с пресловутым "смыслом жизни".
      И если после этого определения не захочется сразу покончить с собой, то тогда придется пойти дальше и определить жизненные приоритеты. Что и кого беречь и спасать? Вечную душу ли? Или благословенное здоровье чресел и желудка?
      У женщин с этим все бывает легче и проще.
      Они проскакивают первую позицию (необходимости определиться с главным, с "зачем") и сразу перескакивают на распределение приоритетов: типа дом-семья, дети и душевное спокойствие и комфорт… или – гулять, пить, кутить, танцевать и песни петь!!!!
      Это происходит от того, что в женщинах центр тяжести ближе к земле.
      У них таз развит больше, чем голова, по массе.
      А от низкого центра тяжести они более устойчивы в равновесии и менее склонны ко всякого рода дестабилизирующим рефлексиям.
      Поэтому и Мария Витальевна всегда быстро приспосабливалась, автоматически и не задумываясь, на подсознательном автопилоте находя верный жизненный путь.
      Что?
      Полюбить теперь мужа, когда он вдруг появился в ее жизни этак по-английски, out of the blue?
      Кстати.
      Кстати говоря, у нас у русских отчего-то "на английский манер" ассоциируется только с обычаем исчезать с вечеринок без того, чтобы попрощаться с гостями и хозяевами, а на самом-то деле английский манер заложен не в факте исчезновения, а в факте появления "out of the blue", что по-русски означает "вдруг откуда ни возьмись"!
      И вот в ее комфортной московской жизни, в которой все было – и квартира на Екиманке, и Мерседес-кабриолет, и кредитки гоулден виза, по которым без лимита можно было покупать в бутиках Жуковки и Барвихи, и теннис с красивыми голубоглазыми блондинами – где все было, вдруг появился муж, который до этого присутствовал только в поле мнимых чисел. И нужно было теперь бросить эту привычную столичную жизнь в России, ради супружеского долга и ехать в самую далекую даль, до которой тридцать часов лёту и восемь промежуточных посадок в местах с самыми экзотическими названиями – Катманду, Бомбей, Куала-Лумпур, Бангкок, Джакарта…
      И вот вопрос!
      Если муж существует только там, на уме, то почему супружеский долг перед мнимым виртуальным супругом должен быть реальным?
      Супруг был виртуальный, а лишения связанные с супружеским долгом – самые что ни на есть материально-воплощаемые.
      Мария Витальевна, слава Богу, не задумывалась над этим.
      Она просто определилась на уровне подсознанья.
      Надо!
      И сделала правильный выбор, потому что дело было не в мнимости виртуального супружества с Макаровым, а в реальности материальных благ, кои от этого супружества происходили.
      Муж, может быть, и был виртуальным, но деньги, которые он давал на жизнь, они были в высшей степени реальными.
      Потому что всё: и теннисная ракетка за пятьсот долларов, и утренний круассан с финским маслицем, и бензин в баке Мерседеса, на котором Мария Витальевна ехала после завтрака на корт, – все эти реалии московской жизни были оплачены мнимым виртуальным мужем…
      И был бы в ее жизни красивый мальчик Иван Борщанский, не будь у нее виртуального мужа?
      И были бы в ее жизни те два красивых молдавана, что клеили обои в ее гостиной в квартире на Екиманке?
      Не было бы мужниных денег, не было бы и теннисной ракетки, не было бы и денег на ремонт квартиры, не было бы и корта, на котором она познакомилась с Иваном, не было бы и квартиры, и "Мерседеса", и кредиток…
      Но что-то бы вообще было вместо этого?
      Наверное…
      Но это уже была бы другая реальность.
      Может, в ней был бы скучный муж-бизнесмен, который приставил бы к Марии Витальевне платного агента – подсматривать за ее любовными связями? А может, в новой реальности была бы бедная жизнь учительницы английского языка, работающей в обычной московской школе, и муж простой инженер? …
      Счастье Марии Витальевны было в том, что она никогда не задумывалась, она просто жила.
      Жила, доверяясь автопилоту, который был у нее не то в теменной, не то в затылочной части… А может и вовсе не в голове, а ниже? Но был!
      Автопилот в ней точно, на все сто процентов присутствовал.
      – Люблю я тебя, заразу, – признался ей Макаров, крепко обнимая и по-хозяйски прихватывая, облапливая ее руками во всех сладких мягких местах ее нежного тела.
      – Люблю и за это все прощаю.
      Мария Витальевна улыбалась и исподлобья бросала на мужа игриво-ласковый взгляд.
      Собственно, а что?
      Можно и с мужем жить!
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Алка как всегда сидела в позе сфинкса и читала очередную книженцию.
      – Что читаешь? – спросила я как можно доброжелательней. – Интересно?
      – Нет, это не очень, – Русалочка зевнула, прикрыв рот рукой, и натянула плед на ноги. Все-таки есть в ней определенный шарм, уж точно не как у бестолковой Нежки.
      – А что так?
      – Да это учебник по латыни. Вот, решила повторить.
      – Вау! – я вообще обалдела. – Ты чё, ещё и по-латыни разговаривать учишься?
      Алка засмеялась:
      – Да ты что? Кто ж на латыни разговаривает? Это мертвый язык. Язык медиков и юристов. А я в медицинском учусь.
      – Ах ну да, ну да, точно! – вспомнила я и запнулась. Ну вот о чем будешь с этой ученой дамой говорить?
      А она вдруг сама мне комплимент отвесила:
      – Знаешь, Шапо, мне нравится, как ты одеваешься.
      – Правда?
      – Ну да, ты всегда с большим вкусом подбираешь одежду. Это, между прочим, не всем дано.
      – Ну как же, надо выглядеть на уровне, – усмехнулась я. – На нас же вся страна смотрит.
      – Так уж и вся? – засмеялась Алка и посмотрела на черные зрачки направленных на нас камер.
      – Ну, если не вся, то две трети точно. Так что нужно быть на уровне, а не как эта Нежка. В ней ведь что? Только бюст! А так она, если присмотреться, склонна к полноте. Не замечала?
      – Нет, – честно призналась Русалочка.
      Я решила, что можно приступить к обработке этой умненькой девочки и сразу в лоб спросила:
      – Слушай, Алочка, а вот тебе кто больше из наших парней нравится? Я так понимаю, что с Карабасом у вас дружеские отношения, а вот сексуально кто тебя больше привлекает?
      И тут Алка вспыхнула, покраснела, уткнулась в свою латынь и тихо, но строго так мне и заявляет:
      – Я предпочитаю об этом не распространяться. Тем более перед камерами.
      Для меня это было неожиданностью. Я взбесилась даже и закричала:
      – Ну ты подруга даешь, блин! А чего ж ты тогда на шоу приперлась? Книжки читать?
      Ах, ну да, конечно! Миллион зарабатывать! – тут я повернулась к ближайшей камере.
      – Так что, дорогие телезрители, главное – нашей Русалочке свои финансовые проблемы решить!
      Да уж, по-дурацки это у меня вышло, но наплевать. Или вырежут, или зрители оценят искренность чувств и эмоций, все равно – хуже не будет. Короче, разговор у нас получился тупиковый, а тут еще Волчара притащился:
      – Чё, девчонки, ругаетесь? – радостно спросил он. – Люблю когда девки ругаются!
      И Волк принялся рассказывать про свой рынок, про то, как однажды он видел драку двух торговок и какой это был кайф.
      – Да заткнись ты! – прервала я его дурацкий рассказ.
      – А чё?! – не унимался Волк. – Одна торговка, лет сорока которая, у другой чуть ухо не откусила! Ты бы видела, кровища хлестала! Ментов понаехало! Вообще – атас!
      Вроде бы чего там – ухо, а крови – фонтан.
      – Ну не дурак ли? – меня передернуло.
      А Волк к Алке обратился:
      – Алочка, ты же медик, вот просвети меня, чего там в ухе такое отгрызть можно было, что кровища хлестала, как из крана.
      – Волк, прекрати, – презрительно ответила Алочка. – Действительно, ведь противно слушать!
      – А я чего? Я ж думал, вам интересно!
      Я тогда поняла, что, и правда, тяжело это – в закрытой комнате с одними и теми же людьми находиться. Выслушивать весь этот бред! Хоть бы французский, действительно, знать, можно было бы с Карабасом на французском разговаривать.
      Вот блин! Поскорей бы все это дело закончилось! Ничего-ничего скоро Бабас ко мне как миленький прискачет! Не все же ему с этой Русалкой друг другу по ушам ездить.
 

 
      Жить с мужем или одной лучше?
      И хочет ли современная девушка вообще замуж?
      Эту темку подбросил врио.
      Надо было теперь эту темку на кухне повертеть-покрутить.
      – Слышь, Нежка, выходи за меня, а?
      Все на шоу давно для удобства сократили и трансформировали свои ники.
      Белоснежка превратилась в Нежку, Красная Шапочка на французский манер стала Шапо с ударением на "о", Русалочка – стала Алочкой без двойного "эль".
      И парни тоже упростились.
      Серый Волк стал просто Волком, Бармалей стал откликаться на Барлей, а Карабас-Барабас превратился у них в Бабаса.
      Общаться стало легче.
      – Слышь, Нежка, выходи за меня, а? – повторил Барлей. – Хатку на наш приз купим на Москве, размножаться начнем!
      – Я приз получу, и на фиг ты мне сдался, – откликнулась Нежка из своего угла.
      – А чтобы размножаться! – настаивал Барлей.
      – Зачем ей от такого урода рожать? – встряла в разговор Шапочка-Шапо. – Если Нежка отсюда с призом выйдет, при ее-то внешних данных да с деньгами она и поприличней кого найдет.
      – Да и вообще, зачем мне дети? – хмыкнула Нежка. – Я по странам по разным поезжу, в Америку, в Бразилию на карнавал, на эту на как ее? На Капакабану!
      – Точно, Нежка, ты с твоей грудью на карнавале как самбу-мамбу-ламбаду начнешь трясти, так все негры сбегутся на твою попку да титьки поглядеть – слюну пустить, – поддакнула Шапо. – Любви будет целый Тихий океан.
      – Там у них Атлантический, – поправил Барлей.
      – Ух ты! Он какие вещи знает, – изумилась Шапо. – Может, мы его недооценили?
      – Наша главное достоинство не здесь, – Барлей показал себе на лоб. – А здесь, – и он перевел указательный палец себе на гульфик.
      – Ну, если деньги будут, то тоже приезжай в Бразилию, – лениво зевая и не прикрывая при этом рта, сказала Нежка.
      – Точно, – кивнула Шапо. – Негритянку-бразильянку себе отхватишь.
      – Не, – замотал головой Барлей. – Я лучше на свой приз фото-студию открою на Филях и стану там модных девчонок фотографировать для анкеток, для портфолио, для Интернета…
      – Ты – и бизнесмен? – хмыкнула Шапо.
      – А что? – воинственно выпятив грудь, переспросил Барлей. – Не похож, что ли, на бизнесмена?
      – Как моя бабушка говорила, хозяйство вести – это не мудями трясти, – смерив глазками собеседника, фыркнула Шапо. – А ты, Барлей, не обижайся, но ты парень без мозгов, тебе даже до Волка и то далеко, не то что до Бабаса нашего, где тебе приз заработать? Тебе ни одна девчонка у нас не даст!
      Как ни странно, Барлей не обиделся, а наоборот, вдруг рассмеявшись, хлопнул себя по колену и громко спросил, обращаясь ко всем присутствующим:
      – А если я вместо девчонки, Бабаса вашего трахну или Волка? Сколько мне денег спонсоры из "До-До" отвалят? А?
      Девчонки засмеялись.
      Нежка громко и заливисто, а Шапо хмыкнула пару-тройку раз.
      – Или если я буду сам себя трахать каждую ночь? – Барлей увлеченно принялся развивать тему. – Сколько мне дадут эти итальянцы из "Бель-Эттона" и из "До-До"?
      Если за каждый раз по триста баксов, то я готов по три раза за ночь!
      – И тебе не стыдно? – изобразив невинное личико, спросила Шапо.
      – А ты думаешь кто-то всерьез здесь верит в то, что вы тут все девочки? – вопросом ответил Барлей.
      На третьей камере загорелась красная лампочка.
      Надо было поворачиваться лицами к работающей камере.
      И одному из участников шоу, чей черед по договоренности наступал, предстояло переодеться в новую тряпочку от "Бель-Эттона".
      На этот раз это была Шапо.
      Она лениво потянулась, выгнула спинку…
      Уже знала, что режиссер сейчас возьмет крупный план.
      Потянулась и принялась стягивать с себя свитерок, оставаясь в черном лифчике с кружавчиками…
      – А мне девчонки с маленькими титечками больше нравятся, – сказал Барлей, оборачиваясь к Шапо. – Так что давай, выходи за меня, я тебя любить буду, а Нежка пускай себе едет в Бразилию к неграм, родит там от кого-нибудь футболиста для ЦСКА…
      Шапо встала перед Барлеем, и, делая жевательные движения челюстями, стала пристально глядеть на него, все еще держа в руках не надетую покуда обновку от "Бель-Эттона".
      – Любить меня будешь? – переспросила Шапо.
      – Буду, – кивнул Барлей.
      Шапо лихо села к Барлею на колени, расставив ноги и лицом к нему.
      – Ну! – сказала она томно и искательно. – Ну… ну так люби!
      Барлей положил руки на чашечки ее черного лифчика.
      – Но-но! Не трогать! – прикрикнула Шапо, шлепнув Барлея по рукам.
      – А как же любить? – удивленно спросил Барлей.
      – Глазками, глазками люби, – ответила Шапо и часто-часто заморгала длинными ресницами, а потом так же легко, как и села, вспорхнула с Барлеевых коленок.
      – Вот и пойми вас, девок! – буркнул Барлей. – Чего вам надо?
      – Денег и любви, – назидательно заключила Шапо. – Потому что нет денег – нет любви, как финны говорят, кюрпа сесси, йола раха…
 

 
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      Как можно сохранить внутреннюю чистоту в условиях абсолютной нравственной разнузданности окружающего пространства?
      Я не знаю!
      Может, в этом и есть непознанный доселе секрет спасения?
      Причем не только личного спасения, но общего спасения, потому что спасаясь, человек дает надежду другим.
      Я шла сюда, чтобы спасти папу.
      А теперь я хочу спасти Ивана.
      Он мне рассказал о своей болезни.
      Иначе, чем болезнью, я как будущий врач, как медик, эту его привязанность к старой, взрослой женщине назвать не могу.
      Это болезнь.
      Он бедный и несчастный больной.
      Как он мог быть с женщиной, которая вдвое старше его?
      Ему девятнадцать, а ей тридцать восемь!
      Она ровесница моей мамы.
      Когда я спросила его, "как он мог", Иван ответил мне, что для девушек это, мол, нормально, если первый мужчина на двадцать лет старше, когда невесте, к примеру, девятнадцать, а жениху тридцать восемь… Но это же совсем другое дело! Да, я признаюсь сама себе, да, и у меня были мечты, и у меня были желания. Но я с ними справилась, я преодолела. Я сама себе приказала: все это ерунда. Грязь и ерунда!
      А Иван все не унимался, он пристал ко мне, он воспользовался моей слабостью, и я сказала ему, зачем пришла на это шоу, и сказала про папу.
      И вот Иван мне выдал по полной программе, у меня-де к отцу скрытая, в латентной форме сексуальная привязанность…
      Я врезала ему по физиономии.
      Он извинился.
      Но потом я поняла, что это он не со зла и не от дурных мыслей.
      Это он от того, что ему самому необходимо разобраться в себе.
      В своей собственной болезни. В своей собственной губящей его страсти. Того рода болезненной страсти, что так прекрасно описал врач Сомерсет Моэм… И так прекрасно назвал свой этот труд о такого рода болезни – "Бремя страстей человеческих".
      Так и Иван, он бедный страдает под этим бременем, под бременем любви к этой своей Марии Витальевне к этой Милдред…
      И я, если мне не грош цена как врачу, я должна вылечить его.
      И пусть я не знаю пока как, я должна стараться.
      Я помню, про это свое профессиональное и этическое должен и должна, как это написано у великого Камю в его "Чуме"…
      Когда кругом смерть и страх заразиться.
      А врач исполняет свои обязанности, ходит к больным и помогает зачумленным, сам не думая о смерти.
      А Иван болен.
      Он зачумленный.
      Он страдает под бременем своей страсти.
      И я не должна опускаться до обид.
      Я медик.
      И я его люблю.
      Он сказал мне эту гадость про меня и отца не со зла и не от грязных мыслей.
      Он просто думал в этот момент о себе и о своей, как он ее называет, "сахарной маме".
      Вот и провел такую аналогию, дескать, врач да исцелися сам! …
      Вообще, мы придумали новую игру.
      Вернее не игру, а способ потаённого общения в условиях работы телекамер.
      Да и соседи, тоже раздражают своей бесцеремонностью, не дают посекретничать – пошушукаться, пошептаться.
      Говорить по-французски нам запретил главный редактор. Ладно!
      Но в условиях контракта нет ничего про то, что мы можем общаться шепотом, практически под одеялом, как это бывало в тех пионерских лагерях, куда ездили наши дедушки и бабушки, рассказывая там друг-дружке страшилки про черную комнату, про черную руку в красной перчатке…
      Кстати, как бабушка рассказывала, хорошо им было в этих пионерских лагерях. А вот папам и мамам уже не пришлось такого изведать – чтобы в палате на тридцать мальчиков или на тридцать девочек в полной тиши рассказывать до двух часов ночи про духов подземелья, а потом вдруг броситься команда на команду подушками друг дружку молотить или встать под утро и вымазать всех зубной пастой…
      Папы и мамы уже на министерских дачках росли и в пионерские лагеря не ездили…
      И вместо рассказов про черную руку в черной комнате, смотрели по видику "Кошмар на улице вязов"…
      Фредди Крюгер по телику, он, может, и сильнее впечатляет, но романтизма все же поболее будет у бабушек с их ночными бдениями в общей палате.
      Так что, секретничать мы с Иваном по бабушкину рецепту научились. Ложились голова к голове и наволочкой, снятой с подушки, накрывались.
      Так я Ивану и про папу рассказала, как он переживал после того, как его с работы сняли, и про то, как мы с ним в детстве дружили и везде ходили.
      А Иван мне про свою, про эту рассказал.
 

 
      Из студии выходили довольно часто.
      К зубному, к гинекологу, да и просто на прогулку, подышать.
      Соблюдали, разумеется, правила конспирации, чтобы зрители шоу никого из своих кумиров на улице не засекли.
      Но особенно часто выходили в тамбур – на инструктаж и на накачку-прокачку. И на правёж.
      Инструктаж, накачку и правёж проводили с ребятами и врио, и гендиректор Борщанский, и Алина Милявская и особенно – Константин Петрович. Этот очень любил своими творческими потенциями похвастаться. И заодно с Нежкой и с Шапо о сексе побеседовать.
      Но случалось, что и не вызывали на правёж-инструктаж, а наоборот, кто-то из участников шоу, а то и все вместе просили встречи с режиссером или с руководством канала.
      Такое бывало.
      Кто-то на кого-то жаловался, или просто просил сводить к врачу или чего-нибудь особенного из еды-питья…
      Но тут такое дело было, Иван потребовал встречи с отцом. С Анатолием Борщанским, с генеральным директором "Нормы".
      Все сразу напряглись, как сеть на триста шестьдесят, уж больно Иван категорически папашу своего потребовал.
      А Борщанский, тот тоже с норовом, ему уже утром сказали, что сынок его видеть желает, а тот – хоть бы хны!
      И всего-то езды от Останкино до гостиницы "Космос", где студии в трех смежных номерах оборудовали, всего-то езды десять минут, так нет! Борщанский-старший целый день паузу выдерживал, характер показывал. Сперва полдня в офисе тусовался, потом обедать в Славянский базар ездил. Потом сиесту** себе устроил, куше-дормир авек зи-зи***, и только к семи вечера заявился в студиях.
      Там этот исторический разговор отца с сыном и произошел. ** двухчасовой послеобеденный пререрыв в странах западной Европы ***с фр. букв. "лежать-спать с любовницей" …
      После беседы с сыном, которая проходила тет-а-тет в переговорной, Борщанский-старший, ни с кем не пожелав разговаривать, хотя тут его пытались подловить и врио с какими-то своими вопросиками, и Милявская с бумажками на подпись, Борщанский всех решительно отверг и, прошагав к лифту, бросил только в мобильный своему шоферу, дожидавшемуся его внизу: "Заводи бибику, уезжаем в Усово"…
      В Усово по Рублевке у Борщанского дача была. Вернее, коттеджик на тридцати сотках – с кортом и с крытым бассейном в оранжерее ботанического сада с кусочком натуральных островных джунглей: цветами Альбина-Регия и ручными попугаями ара…
      В машине Борщанский крепко задумался.
      Поднял стекло, отделяющее его от водителя, открыл бар. Налил себе виски.
      Ничего себе сыночка вырастил!
      Сын безжалостно ему все счета выкатил к оплате.
      Ты меня матери лишил.
      Ты меня в сексуально перекошенного урода из-за этого превратил.
      Ты, лишив меня матери, сам мной никогда не занимался.
      А знаешь, зачем я сюда на шоу пошел?
      Чтобы денег заработать и от тебя, от сволочи скрыться, уехать от твоего счастья, что ты мне дал, взамен матери.
      Твоё МГИМО мне мать заменило?
      Думаешь, заменило?
      Я из-за твоей опеки уродом стал, меня из-за этой тобой организованной биографии на старых женщин тянет, а не на девчонок, вот чего ты добился.
      Где моя мать?
      Думаешь, я ее сейчас поеду искать?
      Но дело все в том, что всякая ложка нужна только к обеду…
      Начну встречаться с матерью сейчас?
      А она мне нужна была тогда, когда мне было и два и три и четыре годика.
      А ты сам где был в это время?
      Виски с приятелями лакал в Сочи да в Геленджике! А меня бабушке с дедушкой сплавил?
      Так знай, я сюда пришел денег заработать, чтобы и от твоей гнусной рожи уехать подальше и от твоего МГИМО, где таких же уродов моральных готовят типа тебя…
      – Что ты хочешь от меня? – спросил Борщанский-старший.
      – Я хочу, чтобы главный приз достался Верочке Мигуновой, – сказал Борщанский младший. – Она сюда пришла, чтобы заработать деньги для отца, которого ты выгнал с работы, и если ты этого не сделаешь…
      – Ее отец умер – сказал Борщанский старший. – На той неделе схоронили.
      Они долго молчали.
      А потом сын сказал.
      – Если ты не дашь главный приз Верочке, то я тебе обещаю, что ты тоже потеряешь эту работу, как ее отец, я сумею это сделать… ….
      Вот так.
      Вот так бывает.
      Верочка пришла, чтобы спасти отца.
      А этот пришел, чтобы своего отца погубить.
      Борщанский еще налил и еще налил..
      Пил и не чувствовал, что пьянеет.
      Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого Волка Отвела меня в сторону Танька-Шапка, туда, где камеры не достают и начала:
      – Ну чё, Вовчик? Упс! Облажался ты по полной программе!
      Я поначалу не понял, чё это за гон с ее стороны. Я всегда к ней с понятием относился, особо ее не дергал – рассчитывал сначала уж Белоснежку оприходовать, а потом и Шапку.
      – Ты чё? Шапо? Ты мне, блин, конкретно говори, в чем проблема? Где ж я облажался?
      Это эта овца со своим Карабасом облажались, а я чист.
      Танька – девка ушлая, с понятием, она мне все объяснила так, как надо.
      – Ты, Волк ты наш Серый, вообще не вьезжаешь, ни фига, – говорит. – Ты чё, правда рассчитываешь бабки срубить тут по легкому? Типа ты кого-нибудь соблазнишь и тебе сто штукарей вывалят с большой радостью и благодарностью?
      – Ну а чё? Не так что ли?
      – Так-то оно так, да вот не получится у тебя Белоснежку соблазнить, стопудово!
      Не фиг было кулаками махать да тупить всех! Нежка теперь ни за что с тобой не будет.
      Я прикидывать стал, не мог понять к чему это Шапка клонит:
      – А ты, – говорю, – Шапо, как насчет покувыркаться со мной?
      А она:
      – А знаешь, Вовчик, может, в других обстоятельствах я и не против, но тока не та масть сейчас.
      – Ну, ты чё, Танька? Ты к чему клонишь, не пойму?
      – Я тебе щас объясню, – ответила она и стала объяснять издалека, типа, у меня фигура классная, шмотки на мне хорошо сидят, типа, в натуре, залюбуешься, что имидж у меня нормальный, и держаться я могу, и перед камерами не дрейфю. Я не выдержал и перебил её:
      – Это, Шапо, я и сам все знаю. Мне уже об этом говорили! Ты-то чё от меня хочешь?
      Он на серьезе и отвечает:
      – Я тебе, Волчик, предлагаю в одной команде быть. Ты кое-что для меня сделаешь, я тебе помогу.
      Я заорал, забыл даже, что другие камеры включены, и звук слышен.
      – Ты чё, Шапка!? Да я под главрежем не прогибаюсь, перед тобой, что ли, должен!?
      Вы чё-то все тут оборзели! Да похрен мне, чё вы мне втираете все про мои бисепсы, трицепсы. Я чувак свободный и независимый! Щас захочу всю вашу малину разгоню!
      Карабасу вашему яйца оторву и по студии пущу.
      Танька меня выслушала и продолжила:
      – Да ладно, отрыватель. Ты дослушай! Я ж тебе, типа, сделку предлагаю. Ты чё, не вьезжаешь, что с твоими заморочками ты только себе рейтинг портишь?
      – Да клал я на этот рейтинг!
      – Не надо, Вова. Не надо! – Шапка заулыбалась. – Ты не задумывался, Вовчик, свои лоховские ларьки бросить? Ты ж теперь типа звезда эфира! Тебе теперь прямой путь в супермодели! Раздеваться-одеваться ты умеешь, прохаживаться туда-сюда, как самый основной, тоже умеешь. Чё еще надо.
      Я прикинул и ответил:
      – А че? Ты, Шапо, вроде, дело говоришь… Да, лучше мне сейчас типа затаиться, чтоб эти фирмачи поняли, что я чувак цивильный.
      – Ну вот, – обрадовалась Шапо. – Врубаешься! Ты, главное, теперь врубись, что я тебе дело говорю! Ты мне паришь насчет какой-то своей независимости, а они ж тебя, все, Вова, используют. Владик этот использует!
      – Как это?
      – Ну как-как! Он же тебе никаких особо установок и сценария не дает, потому что ты и так ясен как пень! Все твои слова заранее известны и ты им такой, какой есть, и нужен для их шоу. Они тебя по любому кинут. Нежка тебе стопудово не даст!
      Я тоже, как сказала, воздержусь, ну а Русалочка наша, благородная дева, и тем более! Вот и прикидывай. Если ты сейчас конкретно не вырулишь на свою сторону, то все – абзац, дорогой! Абзац!
      – Кажется я врубаюсь, Танька, чё ты хочешь!
      – Ну-ка, просвети, – усмехается, – чё ты там понял?
      – Ну как чё? Ты мне предлагаешь, чтоб я с тобой на пару действовал. Ты хочешь, чтоб я тебя от этих уродов оберегал и сам не трогал. Тогда, ты, Шапо, лимон-то и срубишь! Точно? Тока я сразу предупреждаю лимон – половина на половину!
      Танька засмеялась.
      – Ну, Блин, Волчара ты мыслитель! Ты, вообще, с дуба рухнувший, что ли? Какой лимон! Забудь, на фиг! У них все там попилено сто раз! Запомни! Ни мне, ни Нежке лимон никогда не достанется. Во всяком случае, не в этот раз. Может, Русалочке, потому что, она, чувствую я, тоже тут в шоу не за красивые и благородные свои глазенки!
      – Чё-то я не пойму? Как так, выходит, все – наколка сплошная?
      – Ну, не все, но тонкостей всяких много. Ты чё, не понимаешь, что ли, что если мы с Нежкой будем и дальше целконепробиваемы, то нас Влад просто вышибет с шоу!
      Мне этого не надо. Так же как и тебе. Тебя вышибут и все – сразу же забудут! А засветиться надо грамотно, до конца продержаться, чтоб запомнили.
      – Ну, блин, Танька! Ни хрена я не понимаю! Чё ты хочешь? Может, тоже стоху попилить, как Бармалей предлагает Нежке? Я не против, это нормально! Тока мне 90 процентов!
      Танька обиделась.
      – Вот видишь, какой ты крохобор, Серый! Вот из-за этого Нежка с тобой и не хочет связываться, кинуть ты можешь в любой момент.
      – А чё? Работы-то в этом случае с моей стороны больше. Напряга больше! И бабки по договору мне дадут.
      – Ладно, Волчара. Оставь свои дурацкие шуточки для Нежки! Это мне пофиг, это твои проблемы. Я ж тебе впариваю насчет сделки. Ты мне помоги, а я тебе.
      – Чё ты гонишь! – я разозлился. – Как ты мне помочь сможешь? Типа, напутствием каким-нибудь? Знаю про эти напутствия в одно место!
      Танька засмеялась.
      – Чё ты прикалываешься? – спрашиваю.
      – Да, блин, Волк. Хочешь бабла реального заработать?
      – Всегда – да. Всегда – готов!
      – Короче так! Ты пишешь дневник, описываешь все, что тут происходило, как хочешь и чего хочешь. Вот мой тебе реальный совет.
      Короче, такой вот разговор у нас состоялся, я прикинул, переварил все это дело и понял, что, и правда, лишние движения мне ни к чему. Не выгодно мне это. Права Шапо, во многом права. Я согласился ей, когда надо, подыгрывать. Почему бы и нет?
      Переговорил я с кем надо насчет дневника, так и вышло – спонсоры мне за него приличную сумму обещали, а сам я настроился на карьеру супер-модели. Женюсь на итальянке, уеду в Италию, где эта фирма у них находится. Итальянки – они темпераментные, не будут мяться так, как эта дура-Белоснежка! Да и груди у итальянок тоже здоровые, видел я кино с их актрисами. Ну, а если получится с Италией, то куплю себе парочку квартир на Москве, одну сдавать буду в другой жить – тоже неплохой вариант. Так что план действий у меня крутой! Круче только яйца! Бабки по любому у меня в кармане. Линию свою гнуть надо, как в какой-то рокерской песне поется. Вообще-то я рок не люблю, не нравится мне он, патлатые там чуваки и песни депрессивные, но вот эти слова, про линию – это правильно, это я понимаю! Как говорит Шапо – абсолютно!
      Таня Середа
 

 
      Роман
 

Предисловие издательства

 
      Таня Середа, известная телезрителям как Красная Шапочка или Шапо, персонаж популярного риэлити-шоу, показанного в минувшем году телеканалом "Норма Ти-Ви".
      Это очень резкий и даже радикально резкий и острый продукт современной молодежной культуры. Классик отечественной сатиры, Аркадий Райкин, говорил про таких как Таня: "пить, курить и говорить он начал одновременно". Говоря про Таню можно только уточнить: писать романы, любить мужчин и пробовать легкие наркотики она начала еще пребывая в самом нежном возрасте. Как же тогда она попала на шоу "Последняя девственница?" задаст законный вопрос пытливый читатель. Но в этом-то как раз и проявился недюжинный талант Тани – попасть туда, куда попасть было невозможно. Если верить Льву Кассилю, даже в истории Ватикана есть темные моменты, когда год или два Папой Римским была женщина… И надо думать, если это в самом деле имело место, то та женщина была несомненно незаурядной личностью.
      Именно такой видится издательству "КапиталЪ" и представляемая писательница – Таня Середа – или девушка с ником Шапо из риэлити-шоу "Последняя девственница".
      Читайте.
      Читайте и изумляйтесь, как изумились мы, когда к нам в редакцию пришла эта девочка из города Великие Луки. Пришла и принесла свой первый роман с таким смешным названием "Тормоз".
      Итак, издательство "КапиталЪ", телеканал "Норма Ти-Ви" и сеть магазинов молодежной одежды "До-До" представляют роман Татьяны Середы – ТИПА ЛЮБОВЬ.
 

 
      Великие муки.
      Братану Кольке деды в армии отбили почки.
      Теперь он мочится по ночам под себя и не ходит на работу.
      Сидит у мамки на шее.
      Получает какую-то пенсию, которой только задницу подтереть. В смысле что пенсии его только на туалетную бумагу хватает. А она нам, кстати, и не нужна, да мы ее отродясь и не покупали бумаги этой. Потому как у нас с мамкой удобства на улице, сортир-с-с…
      Так вот, братан Колька, он старше меня на четыре года, он мне в детстве Гашека вслух читал и все прикалывался, хохотал. И запомнилось там мне место одно, где эти придурки чешские, чтобы в армию не идти, комиссию хотели обмануть, под сумасшедших косили, и все как один зазубрили биографию: мать проститутка, отец алкоголик, сестра повесилась, брат отравился…
      Так это не смешно, не прикалывает это меня, потому что это про нас, про семью нашу.
      Мамаша наша с Колькой – простая уборщица и посудомойка. Тарелки намывала в заводской столовой Авторемонтного завода и в заводоуправлении еще убиралась.
      Туалеты драила.
      Папаши у нас с Колькой разные.
      Но мать наша замужем ни разу не была.
      Первый ее сожитель, который мамке Кольку заделал, он от некачественного спирта помер. Мамка рассказывала, он по заводу с похмела шарился, его ханыги какие-то стопорнули, им стремак было непонятную бурду в себя вливать, ну, они на мамкином хахеле и опробовали, спросили: похмелиться хошь? Он махнул стакан да через пару часов и коньки отбросил.
      Потом мамка с моим папанькой сошлась – с таким же алкашом. А откуда другого-то взять?
      Он ей меня, значит, заделал.
      Но я его не помню.
      Когда мне четыре года было, папашку моего поездом раздавило – порезало на куски.
      С какой-то халтуры возвращался бухой в задницу, шел по шпалам спиной к поезду, а воротник поднят, уши шапки опущены – не слышал гудка…
      У мамки потом еще два сожителя было.
      Но она уже от них не рожала.
      Зато последний из них меня девичества лишил, да чуть мне ребеночка по малолетству не заделал!
      Мамка тогда совсем офонарела, стала с тюремными зэками переписываться, типа Белой Лебеди, так это у зэков называется. Ну и приехал к нам один… Вор.
      Ну, отсидевший.
      Моложе мамки на шесть лет.
      Куда ему мамка-то?
      Она в свои сорок на все шестьдесят выглядела.
      А этому, ему самый смак, потому что мамка в столовой работает, она его кормила да приворовывать для него начала, лишь бы только с нею жил.
      Так этот гад отъелся, отоспался после зоны своей, да и девочку молоденькую захотел.
      То есть меня.
      В общем, первым моим гениталием, что я в себе вовсю ощутила, был евонный.
      Мамка потом его прогнала.
      А что толку?
      Плакала-плакала.
      А чё плакать-то?
      Ну не он, так был бы у меня другой какой подонок.
      Потому что Великие Луки – это Великие Муки.
      И нет здесь другой судьбы для девушки, у которой мать судомойка и блядь, а отец вор и алкаш.
      В пятнадцать убежала я из дома.
      Первый раз меня поймали линейный менты, что в поездах ходят.
      Затащили меня в свое отделение.
      Помню…
      Было это на станции Окуловка.
      Затащили и научили, как нужно сосать.
      Практику я сдала им "на отлично".
      Вернули меня мамке.
      А через полгода я уже ученая была.
      Сбежала в Москву и меня уже не поймали.
 

 
      Мои университеты.
      Чем может заработать себе на кусок булки, да на баллон пепси-колы пятнадцатилетняя девочка?
      Если при этом у нее нет никакого образования и родни в большом городе?
      Догадайтесь с одного раза!
      Правильно…
      Вы правильно подумали.
      Сфера сексуальных услуг в Москве распределена по всем социальным полочкам потребительской востребованности.
      Извините за ученую фразу!
      Поясняю:
      Сексуальные услуги – это как еда и алкоголь. Мужикам всегда нужно и то, и другое.
      Только, в зависимости от кошелька, еда и алкоголь бывают дорогими и дешевыми.
      Можно похавать, не выходя из кабины своей ГАЗЕЛи, купив вонючую шаверму у хачика на рынке в Ясенево, запивая ее пивом… и такой обед обойдется в сто рублей. Но если ты уважаемый мэн, солидол с респектом, и тебе дороги и желудок, и кишечник с печенью, то жрать сраную шаверму у хачика ты не станешь, а поедешь на своем мерине в какой-нибудь ресторан, да подороже. И будешь там кушать лососинку на пару или телятинку под французское винцо хорошего урожая. И такой обед уже обойдется не в сто рублей. А в двести долларов.
      Так и с девочками.
      Хочешь получить долгое и классное удовольствие, плати хорошие бабки – получишь рай на земле, тебе и тело красивое покажут, стриптиз, танец живота. А потом и обласкают всего, как шаха персидского оближут и залижут…
      А нету хорошего бабла – и удовольствие будет тебе на триста рублей соответствующее, быстрый перепих в кабине КАМАЗа…
      Девочка пятнадцати лет без красивого бельеца, без манер, без связного владения языком (не говорим уж об иностранном, на своем-то родном только матюгами чешет), без покровительства и без угла на Москве – на что она может рассчитывать? У нее только звериный блеск в глазах, да зубки пока еще целенькие, остренькие и беленькие. И венки на нежных руках пока еще не исколотые…
      На что она может рассчитывать?
      На третий день ее самостоятельных вылазок на панель подберет ее местный бандюган и прекратит ее самодеятельность.
      Сперва сам отдерет во все места, да с дружками поделится. А если ерепениться будет девчонка, накажет жестоко. Может, даже и убъет. А что? Кто ее искать будет?
      Мать, проститутка из Подольска или Великих Лук?
      А потом поставят девчонку к конвейеру.
      Как у Форда в Детройте.
      Три минуты – три болта гайковертом, и следующая машина.
      Так и здесь: час – одна или в бойкий день две посадки.
      На переднем сиденье минет, на заднем сиденье анал и классика.
      Пятьсот – шестьсот рублей в час.
      Из них тебе самой – сто…
      За день как раз на дозу герыча и на булку с баллоном пепси.
      Пять лет так работаешь, а потом без пенсии на кладбище.
      Вернее, на кладбище таких не хоронят.
      Нас в пластиковом мешке в неопознанные и после года хранения – в крематорий.
      Такие, вот, сестренка, университеты московские я прошла и закончила!
      Жанна Д Арк Я посмотрела кино французское, про Жанну Д Арк.
      Мне сутенер наш, Лёша, выходной по болезни разрешил.
      Посмотрела и проревела потом часа полтора.
      Вот девка!
      И я решила, что исправлюсь, только вот смогу на ноги встать – уйду… Уйду от Лёши и найду свою дорожку.
      Мне тоже хотелось кого-то спасать.
      Пусть не Францию, пусть не короля, но обязательно собою жертвуя.
      На третий день, едва температура спала, постирала я вещички, погладила, привела себя в порядок, чтобы не совсем страшилой быть, украла наш девишный общачок – там у нас с девочками что-то около трехсот баксов было на черный день, что мы от Лёши нашего прятали – написала девчонкам записку прощальную-покаянную, да и отправилась к ближайшей станции метро.
      Москва большая.
      Переехать на другой ее конец – это как в другую страну попасть!
      Никто никогда не найдет.
      Как я хочу жить?
      Если бы я училась в школе и мне бы задали написать сочинение на такую тему, то я бы написала два варианта.
      Первый вариант:
      Я не хочу жить вообще.
      Потому что больше всего на свете я бы хотела иметь отца.
      Доброго, веселого, сильного…
      Как на рекламах сыра, фруктовых соков и молока, где семья всегда такая радостная и где папа всегда такой улыбчивый и дочку свою подбрасывает в воздух, а та хохочет… Выпьют все молока семейкой, и папа давай дочку кверху подбрасывать, а мама, вся такая модная, молодая, смотрит и улыбается.
      Я от такой рекламы, наоборот, смотреть теперь на эти соки и на это молоко не могу! Как увижу эти продукты на столе, сразу про рекламу вспоминаю, где папа добрый, сильный и веселый, а мама модная, красивая и молодая… И ведь кому-то достались такие родители. Кого-то ведь и вправду подбрасывали в воздух сильные и добрые отцовские руки?
      А у меня мама в свои сорок выглядит на шестьдесят пять. А отца моего поездом раздавило, когда он пьяный с халтуры какой-то возвращался.
      И никто меня не подбрасывал. И никогда я не хохотала, подлетая ввысь, чтобы упасть в добрые и теплые ладони отца.
      Меня в тринадцать мамкин сожитель иллюзий лишил вместо этого.
      Так что, по первому варианту_ не хотела бы я жить никак.
      Потому что заново не переродишься и не сделаешь так, чтобы в прошедшем твоем детстве появился бы отец. Красивый, добрый и сильный.
      Но я бы написала еще и второй вариант сочинения:
      Как бы я хотела жить?
      Во-первых, если уж не помирать, а продолжать коптить небеса, то жить с музыкой и с цветами. По полной программе!
      Чтобы было у меня всё-всё-всё!
      И квартира четырехкомнатная в центре, и дача кирпичная двухэтажная на берегу реки, с бассейном и со всеми удобствами, как в городской хате. И машин – две, а то и три. Повседневная, потом джип для дачи и еще спортивная с откидным верхом!
      И еще чтобы прислуга была. Слуги настоящие, как в сериале про новых русских! И горничная, и шофер, и дворецкий, и повар…
      И уж если жить, то так, чтобы все завидовали.
      Чтобы так завидовали, чтобы до оскомины в зубах завидовали, чтобы от зависти у всех шею бы сводило так, чтобы не повернуть! Во как чтобы завидовали!
      А для такой зависти надо бы еще, чтобы муж был красавец, типа артиста Певцова. И еще друг мужа, любовник, типа артиста Хабенского.
      Вот тогда бы все эти, у кого в детстве папаша был красивый и добрый, кого в детстве в воздух подбрасывали, тогда бы все эти от зависти обосрались.
      А мне бы от этого стало хорошо.
      Вернее, не совсем хорошо, а чуть полегче, чем теперь. … …
      У каждого человека есть Ангел.
      И у каждого существа тоже…
      Один умный мужик у нас в бане анекдот такой рассказывал, мол, копошатся в куче навоза червяки, и один червяк свою мать-червячиху спрашивает про этот самый навоз, мол, что это, мама? А та ему отвечает: "Это родина наша, сынок". А червяк показывает матери на муху навозную, что кружит над кучей, и спрашивает: "А это что?" "А это – Ангел", – отвечает червячиха.
      Дурной анекдот!
      Но смысл в этом анекдоте есть.
      Моим Ангелом могла оказаться такая же навозная муха, как и я сама…
      Она им (или ею) и оказалась.
      Потому что у каждого человека есть свой Ангел.
      Ее звали Марго.
      Маргарита Александровна.
      Она вычислила меня.
      Опытным взглядом вычислила, как рентгеном пронизала, когда флюшку с узкой груди снимают, и все сразу поняла, какого я поля ягода.
      – Хочешь жизни нормальной и чистой? – спросила меня Марго.
      А кто же не хочет?
      Вот и стала я жить на ее даче и работать чем-то или кем-то вроде горничной с некоторыми особыми правами и видами на повышение. Как бы стажеркой и кандидаткой в домоводительницы.
      – Ты моя маленькая хозяйка, – говорила Марго, щипая меня за сытую, отъевшуюся за три месяца на ее харчах щеку.
      Марго была, судя по всему, еще той самой проституткой, про которых легенды при советской власти, при коммунистах ходили, они-де только с иностранцами и только за валюту. Прошла моя Марго, надо полагать, и огонь, и воду…
      А когда бизнесом разрешили заниматься, она все свои накопления в дело вложила.
      Был у нее мужик, Алексей Иваныч… За ним она как за каменной стеной была. Но убили того Иваныча лет пять тому назад.
      Теперь Марго вся белая, пушистая и в шоколад упакованная!
      Бизнес ее – совершенно легальный, рекламное бюро, студия компьютерной графики, гостиница, парикмахерская-салон красоты и еще какая-то хрень.
      Денег у Марго до хрена и больше.
      Сама на огромном джипе размером с двухкомнатную хрущевку да в шубах. Да в брюликах…
      Взяла меня к себе.
      Надо, говорит, надо начинать добрые дела делать, а то потом поздно будет, когда помрешь…
      Марго, вообще, много умных вещей говорила.
      Мудрая она!
      Потому что с огромным количеством умных и богатых мужиков переспала.
      Наверное…
      Марго вот спрашивает:
      – А знаешь, чем отличаются эти, из хороших семей, от тебя?
      Я молчу, только плечиками пожимаю.
      – Они книжки читали – и про жизнь из книжек знают, а ты через все это сама, своей шкурой прошла.
      Я киваю…
      – Так у кого закваска крепче? – спрашивает Марго.
      – Не знаю, – отвечаю я.
      – Дура ты, – хлопает меня ладонью в лоб Марго. – За одну тебя, такую, какая ты есть, я и пятерых из благополучных семей не дам! …
      Из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Между Алкой и Бабасом точно что-то происходит. Если раньше у них просто был обычный треп, то последние дни я по их глазам вижу, что между ними что-то серьезное рождается. Это сразу можно определить – интуиция. Раньше они общались, как одноклассники, которых за одну парту учительница заставила сесть, а сейчас уже нет. У обоих глаза блестят, улыбаются… Плохо дело! Я немного запуталась в происходящем. Это что же получается – ученая Алка у меня из под носа парня уводит? Перспективного, на которого я очень рассчитываю, парня. А он, что же?
      Чем он думает? У них же все идет к тому, что вот-вот они в постель запрыгнут.
      – Слушай, – спросила я у Нежки. – Ты ничего не замечаешь между этими двумя?
      – Кем? – переспросила Нежка. Ну совсем дура! Вообще, кроме своего Бармалея, ни фига не видит.
      – Ва-ау! Ну ты даешь! Между Алкой и Бабасом!
      – Да не знаю. Ничего особенного. И так же ясно было, что они друг к другу неравнодушны.
      – Слушай, ну неужели эта Алка может казаться сексуальной.
      – Да не знаю я! Не знаю! – заладила как дура Нежка. – Я ж не парень, чтобы знать сексуальная она или нет. Как мне кажется, она очень симпатичная. Вот и флаг им в руки.
      Очень мне все это не нравилось… Но ни фига не поделаешь… Остается только ждать, когда Барабасу эта Русалка надоест. То, что она при камерах в постель с ним все-таки не запрыгнет, мне кажется очевидным…
 

 
      Утром, проснувшись с сильного похмелья, Борщанский-старший подумал, что теперь ему настала пора жениться и завести детей.
      Самая пора.
      Когда он был студиозом, когда учился на младших курсах университета и когда ему приходилось с утра тащиться на лекции, каким несчастным он тогда считал себя! И как он себя жалел! И мечтал стать таким крутым, иметь такую должность и работу, чтобы никогда не надо было таскаться в офис к девяти.
      – А вообще, человек в своей жизни обязательно обретает то, о чем мечтает, – со скрипом ворочая пропитанными виски мозгами, думал Борщанский.
      И иметь детей – эта идея воистину достойная похмелья.
      Только с похмела эрекция на деторождение и затачивается!
      С жалкою ухмылкою, от боли в голове, Борщанский подумал, что семя инстинктивно просится наружу, чуя предгибельное состояние организма. Поэтому-то с похмелья и хочется неосознанно заняться продолжением рода. Это как у окольцованного по коре дерева – все соки в семена!
      Борщанский прошлепал босиком в холл.
      На стеклянном столике с колёсиками стояло несколько бутылок. Борщанский взял высокую с красной этикеткой, на которой весело вышагивал куда-то англичанин в цилиндре и белых лосинах… Поставил "Джонни Уокера" на место, взял стакан, налил боржома.
      Пузырьки углекислоты ударили в нос…
      Завести детей?
      Именно!
      Новых.
      Как цыган из анекдота, который глядя на грязных, немытых детенышей своих, задается вопросом: этих отмыть или новых сделать?
      Иван…
      Ивана отмыть?
      Уже не получится.
      Иван всё ему выкатил – все счета, все претензии, все обиды свои.
      А как же быть с заповедью: чти отца своего?
      Борщанский налил еще немного боржома.
      Надо…
      Надо бы жениться.
      Уже сорок два.
      Генералы царёвы в этом возрасте самыми презентабельными женихами были.
      С войн возвращались, обжалованные и пожалованные вотчинами и орденами.
      И брали самых молоденьких да породистых.
      Суворов вон свою "Суворочку" взял, когда ему за пятьдесят было, а ей едва восемнадцать. Да родил с нею сына Аркадия.
      Потом, правда, поручиком уже, Аркадий в походе при переправе утонул. Сам-то генералиссимус Суворов еще жив был…
      Так что же держит?
      Почему не попытать личного счастья еще раз?
      Жениться да стать отцом.
      Был один раз плохим отцом, теперь стать хорошим.
      Еще говорят, будто плохие отцы потом становятся хорошими дедушками.
      Но Борщанскому не хотелось быть дедушкой.
      Ему вдруг захотелось быть молодоженом и молодым папашей.
      Бывает, случится такая прихоть с сильного похмелья!
      Только вот с кем?
      Взял и набрал вдруг номер Анны Захаровой.
      Подруги покойного Мигунова.
      Как не утешить?
      А она и не скорбит, поди…
      Сейчас трубку снимет, возьму, да и скажу напрямик: давай заведем детей!
 

 
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      Иван лёг ко мне на кровать, и, нырнув головой под простыню, прошептал мне на ухо:
      – Давай заведем детей.
      Видел бы он мою улыбку!
      Но я лежала спиной к нему и улыбалась молча.
      И потом, справившись и согнав улыбку, чтобы и голос не выдал моего настроения, я возразила ему, мол, я пришла, чтобы получить приз, а это значит, сам понимаешь…
      Иван совсем приник к моему уху и прошептал: "А зачем тебе приз"?
      Я повернулась к нему удивленная, ведь мы говорили с ним об этом и не раз.
      – Для отца, я же говорила, я хочу заработать этот приз для отца.
      И тут Иван сказал: "Твой отец умер". Его похоронили две недели тому назад. …
      Исчезновение Алочки-Веры с двух трансляций шоу зрители заметили сразу. И сразу начались звонки. И самое главное – в интерактивной игре, что Алина с Константином Петровичем затеяли в магазине "До-До" на Проспекте Мира, тоже сразу назрел бунт покупателей.
      – Да мы на нее самые большие ставки делали! – кричали болельщики.
      – Верните нам Русалочку!
      – Предъявите народу последнюю девственницу-интеллектуалку!
      – Мы хотим Русалочку-Алочку!
      – "Норма", кончай халтуру!
      Возле магазина даже образовался пикет с плакатами.
      И пикетчики грозили пойти в Останкино.
      – Верните Русалочку, или хуже будет! – кричали пикетчики.
      – Надо что-то делать, – звонил Борщанскому встревоженный спонсор. – Надо вернуть эту Русалку, чтоб ей ни дна ни покрышки, а не то мне всю торговлю в магазинах сорвут, весь план к черту!
      Борщанский и без этого звонка знал, что без Русалочки рейтинг передачи сильно покатится вниз.
      Но Вера ушла из студии и сказала, что на передачу больше не вернется.
      Силой ведь удержать ее никто бы не смог!
      Юрист "Нормы" попытался было позвонить Верочке, мол, в пункте "ответственность сторон" есть параграф, по которому Вера должна будет заплатить каналу неустойку в триста тысяч долларов за срыв программы.
      Но Вера на это просто и трезво и без слёз истерических ответила, попробуйте-де, попытайтесь только, суньтесь в суд с вашим иском, ни один суд не признает его, потому что форсмажорные обстоятельства более чем… И суд, хоть и бесстрастный, но тоже примет во внимание, что вы не донесли до меня известие о кончине отца. И это еще бабушка надвое сказала, кто кому будет неустойку платить – я вам, или "Норма" мне миллион?
      Решили, что пока телезрителям скажут, что Русалочка заболела.
      А ушлые желтые папарацци уже роем навозных мух вились возле входа в гостиницу, где "Норма" арендовала студию.
      – Ведь узнают Верочкин адрес, что делать будем? Катастрофа! – бормотал Борщанский.
      Константин Петрович молча теребил подбородок.
      Алина Милявская – та от нервов даже пятнами пошла.
      – Ну, уволим мы за бездарность врио нашего, Владислава, – в слух рассуждал Борщанский. – Горю-то нашему это ведь не поможет.
      – Её только Иван может уговорить, – отозвался из своего угла Владислав. – А Ивана уговорить можете только вы…
      И все посмотрели на Борщанского-старшего.
 

 
      Мария Витальевна решила показаться специалисту.
      Надо же!
      Здесь в Австралии – русский врач гинеколог. И какое счастье: этот врач еще и женщина, причем бывшая москвичка, не забывшая еще родной речи и русских обычаев.
      На втором приеме они уже сдружились, а на третьем были как родные.
      Мария Витальевна к Мире Давыдовне с подарками приехала.
      За визит, оно само собой, сто австралийских долларов, но подарки – это уже от чистого сердца по московской привычке.
      Мира Давыдовна еще в советские времена была заведующей женской консультацией на Войковской. А в начале горбачевской перестройки, когда все вдруг стали бояться погромов, сын Миры Давыдовны Боря взял ее и перевез сюда, в Австралию. Боря математик и программист, он быстро адаптировался, на ноги встал, женился на местной. И Мира Давыдовна – сперва потихоньку, сперва кабинетик маленький с креслом гинекологическим да с клиентурой исключительно из русских эмигрантов, а потом в гору, в гору, пошли дела. Теперь свой большой кабинет на Кромвелл Лэйн, медсестра, администратор, доктор-ассистент, реклама в газетах, клиентура…
      Но особенная любовь именно к русским клиенткам сохранилась.
      – Ах, зачем вы, Машенька, – принимая пакет с гостинцами, говорила Мира Давыдовна.
      – Посидите, я сейчас ваши анализы найду, а потом мы с вами еще и чайку попьем, какие же мы будем тогда москвички, если без чаю? Знаете, это про нас в старину говорили: московский водохлеб…
      Мира Давыдовна поведала радостные новости.
      Беременность протекает пока нормально, десятая неделя. Самая пора на ультразвуке смотреть.
      – Какая вы умница, Машенька, что решились, столько лет замужем и без детей, – приговаривала Мира Давыдовна. – И наплюйте на все эти предрассудки, что в вашем возрасте-де уже поздно, никогда не поздно и всё будет хорошо, уверяю вас. Ляжете в клинику за месяц до сроков, побережетесь, а там доктора помогут, и природа ваша московская тоже не подкачает. Вон какая вы красавица у нас: бедра крутые, животик-загляденье, грудь – натурально двойню выкормить можно! Счастлив муж, такую жену имея.
      – Имея, – повторила Мария Витальевна и вдруг рассмеялась.
      – В Москву рожать-то полетите? – спросила Мира Давыдовна, не отрывая глаз от монитора. – Помните одно, после четвертого месяца такие длительные перелеты вам уже противопоказаны будут, так что если возвращаться, то сейчас, или уже тогда здесь рожайте…
      Мария Витальевна улыбаясь, глядела на Миру Давыдовну. Немолодая, даже пожилая уже московская еврейка с усиками, на Фаину Раневскую чем-то похожая, и так забавно она за компьютером смотрится, как-то не кореллируя, как из разных, что ли, эпох, с этим современным прибором.
      Мира Давыдовна сама наливала чай.
      – Знаете, Машенька этот анекдот про секрет старого еврея? – спросила Мира Давыдовна, левой рукой придерживая крышечку совершенно московского фарфорового чайничка. – Старый еврей, умирая, открыл детям секрет крепкого чая: не жалейте заварки, он им сказал, заварки не жалейте.
      Мария Витальевна вежливо хихикнула.
      – Вы конфетки, конфетки берите, деточка, – приговаривала Мира Давыдовна. – Вам теперь все можно, чего организм ни попросит, вас теперь двое, вы и ваш маленький в животике. Так что прислушивайтесь к своим позывам и капризам, и если чего-то неожиданного вдруг захотите, селедочки там, или шоколаду, так это не ваш каприз, а его каприз, маленького, значит, это ему селедочки хочется и шоколаду. Я когда Боренькой беременная была, я все пива хотела горького. Никогда до этого и после в рот пива не брала, а тут хочу и ничего с собой поделать не могу! Вот стаканчик в день пива и принимала, как лекарство…
      Мария Витальевна маленькими глоточками пила чай и глядела как на мониторе компьютера автоматически меняются картинки с пейзажами. Совсем не австралийскими пейзажами, а с русскими – подмосковными.
      – Это дача ваша? – догадалась Мария Витальевна.
      – Да, деточка, – кивнула Мира Давыдовна и грустно улыбнулась. – По Киевской дороге, под Нарой дача у нас была с Лёвой, там и Боренька вырос у нас. ….
      Вот задачка-то! Беременна то не от Макарова. Беременна-то от Ивана. А Макаров – он ведь генерал, от него ничего не утаишь. Со сроками всегда наврать можно, мол, задержка-передержка, мол, на седьмом, а не на девятом месяце родила. А вот если ему в голову взбредет генетическую экспертизу сделать?
      Мысли лезли в голову разные.
      И сам Макаров как-то к ней после этого их нового взаимного обретения изменился по-хорошему.
      Породнел.
      Раньше был неродной.
      А теперь вот породнел.
      Этими их признаниями они словно стенку какую-то порушили.
      Были в их доме две квартиры смежные, стенкой разделенные. А убрали тайну, и главное, вместе с тайною убрали страхи быть разоблаченной и вечно заподозренной, и стали не две квартиры, а одна… Вот в чем секрет близости. В откровенности признаний.
      Но как теперь быть с другой образовавшейся вдруг стенкой? Признаться Макарову в том, чей ребенок?
      Ведь в тридцать восемь лет делать аборт… Это на сто процентов уже обречь себя на бездетность. …
      – Наверное, расстанемся скоро, подруга, – сказала Мария Витальевна когда Энн в своем кабриолете заехала за нею на Кромвелл Лейн – Я беременна и рожать в Москву полечу.
      – Вау, поздравляю, как это прекрасно! – воскликнула Энн, целуя Марию Витальевну.
      – А муж знает о вашем счастье?
      – Собираюсь ему об этом сегодня сказать, – ответила Мария Витальевна.
      – Ну, теперь тебе спиртного нельзя, так что давай отметим это обедом, но без вина! – воскликнула Энн, трогая машину с места.
      Обедать поехали в тайский ресторан "Шарки-Шарк".
      – Знаешь, сегодня заодно у меня есть возможность познакомить тебя с моим бойфрэндом, – сказала Энн. – Его зовут Джон, и знаешь, такое совпадение, он работает в Москве и здесь сейчас в деловой поездке.
      – А ты не говорила, что у тебя есть бойфрэнд и к тому же москвич, – заметила Мария Витальевна.
      Они заказали черепаховый суп, салат из крупных креветок и по бифштексу из акульего плавника.
      – А вот и он, – радостно заметила Энн.
      К их столику пробирался светлый высокий шатен лет тридцати пяти с роскошными а-ля Манселл* усами. * Найджел Манселл – известнейший автогонщик, чемпион мира в автогонках "Формула-1" 1992 года.
      – Буэнос диас, дамы, – сказал шатен, целуя руку Энн.
      – Это Мария, она русская из Москвы, – поспешила Энн с представлениями. – А это тот самый Джон.
      Джон уверенно уселся на свободный стул и покуда официант-таец еще где-то витал в районе кухни, принялся рассматривать Марию Витальевну.
      – Вы из Москвы? – спросил он по русски.
      – Да, и теперь собираюсь возвращаться, – ответила Мария Витальевна.
      – Полезное приятное знакомство, – заметил Джон. – Буду в вашем лице иметь друга в Москве, я ведь тоже туда скоро лечу, у меня там работа, я журналист.
      – Джон, если имеешь идею приударить там в Москве за Марией, то не строй иллюзий, – заметила Энн. – Мария замужем и скоро будет молодой матерью.
      – О! – воскликнул Джон. – Поздравляю, но разве это может помешать дружбе двух австралийцев, пусть один из них англосакс с усами, а другая – русская красавица с маленьким бэби?
      – Осторожней, Джон, – Энн погрозила пальцем. – У Марии муж генерал Кэй-Джэй-Би и он очень ревнивый муж.
      – Хо!. Это то, что надо, – отпарировал Джон. – Смотрели старый фильм с Марчелло Мастроянни, где у героя эрекция возникала только в состоянии смертельной опасности? Так это про меня. Моя сексуальная активность под угрозой быть убитым ревнивцем-мужем только повышается.
      Потом таец-официант принес им суп.
      Потом они ели акульи бифштексы.
      Джон много острил – на грани фола.
      И потом, вообще разойдясь, сказал, что имеет мечту переспать с двумя женщинами, и чтобы при этом одна из них была бы беременной.
      – Дурак, – сказала Энн.
      А Мария Витальевна задумчиво улыбнулась.
      Джона посадили на "тёщино место" – маленькое сиденьице позади водительского и бокового пассажирского.
      Кабриолет был явно только для двоих.
      Марию Витальевну они довезли до самой посольской виллы.
      И потом Джон пересел слева от Энн.
      Мария Витальевна помахала им рукой. …
      – Странные они, – подумала Мария Витальевна, но мужу про своих новых друзей рассказывать не стала.
 

 
      С Анной Захаровой у Борщанского отношения были на уровне задекларированных намерений. Задекларированных и депонированных до лучших времен.
      Тогда Анна Захарова была женщиной Мигунова и они как-то гуляли где-то, не то в "Короне", не то в красном бункере сада "Эрмитаж" или даже в "Эль-Гаучо", Борщанский точно не помнил, напился он тогда сильно очень. Напился, потому что приехали какие-то очень нужные и важные люди из провинции с деньгами. Бандиты-сибиряки со своими телевизионными идеями. А сибиряков бесполезно уговаривать, им бестолку объяснять, что переговоры на Москве теперь так не ведутся, как купечество встарь, на лубочных картинках, водку стаканами. В общем, из-за того, что провинциалы эти с их деньгами позарез были нужны, а отказать им в их простецком "ты меня уважаешь?" было ну просто никак, вот он тогда и назюзился с ними. Не меньше трёх стаканов в баре высосал. Без закуски.
      Анна Захарова смеялась тогда над ним: поглядите, поглядите Борщанский наш какой тёпленький да хорошенький.
      А он совсем отпустил тогда тормоза да и наговорил ей всяких комплиментов вперемешку с пылкими признаниями и самыми недвусмысленными предложениями.
      Потом, когда протрезвел, хотел даже извиниться перед Мигуновым, все-таки его баба…
      Но в памяти, в подсознании у обоих запало. Отметилось.
      И теперь, когда они изредка пересекались, Анна улыбалась, опуская ресницы, а Борщанский все порывался продолжить начатый тогда охмуреж, да все снова откладывал.
      Дела-дела!
      Она улыбалась и опускала ресницы, а он улыбался, отводил глаза и разводил руками…
      Теперь вот решительно набрал ее номер и, едва она сняла трубку, уверенно, как со старой женой заговорил непреложным императивом.
      – Бери сейчас такси и приезжай, адрес мой знаешь?
      Она полурастерянно ворковала там что-то там на своем конце – Зачем приезжать? – переспросил Борщанский. – Да я думаю, не стоит нам более откладывать, надо нам заводить детей.
      И повторил для уверенности:
      – Надо, Аня, надо! Люди умирают и люди рождаются. ….
      Анна приехала с вещами.
      С двумя большими сумками, шофер их вволок в прихожую и плюхнул на пол подле зеркальных дверей шкафа-купе.
      – Ну, я к тебе надолго, – веселая, обдав Борщанского свежестью с уличного морозца, сказала Анна. – И ключики от квартиры сразу давай, если по-взрослому решил.
      Анна встала посреди его большой прихожей, этакая картинка с гламурной тусовки – ножка на шпильке, рот в дентальном блистании улыбки журнала "Вог", и ручка с длиннющими розовыми коготками оттопырилась в ожидании заветных ключиков.
      Борщанский обнял женщину-картинку.
      Обнял и замурлыкал.
      – Ой, да ты пьяный совсем, – хохотнула Анна. – Ты в запое, что ли? Борщанский! И в таком виде ты хочешь детей делать? Да они же уродами от тебя от такого родятся!
      Потом выпили – а как же без этого?
      Выпили один раз за новую жизнь и за покладистость характера Ани Захаровой, потом выпили второй раз за семейный эксперимент и за новую идею, а что? Разве не идея: тоже телешоу сделать – поставить у Борщанского телекамеры и сшибать куши у букмекеров, так как все зрители "Нормы" будут делать ставки, сколько Аня Захарова проживет с Борщанским?
      Третью выпили за будущих детей, уже на брудершафт, и уже целуясь взасос, и уже торопливо расстегивая друг на дружке пуговички.
      А наутро Борщанский сказал Анне:
      – Ты как хочешь, а я всерьез!
      – Ну, тогда я пошла на кухню готовить своему мужу завтрак, – ответила Анна.
 

 
      – С телевидения не пущу, – с каменным лицом, безапелляционно отрезала мать Веры.
      Иван попытался что-то возразить, но женщина резко захлопнула дверь, и уже из-за укрытия глухо прокричала:
      – И вообще уйди, а не то милицию сейчас вызову!
      – Кто там, мам? – крикнула Вера из своей комнаты.
      – Лежи, дочка, они уже ушли, – ответила мать и пошла на кухню.
      Вера все же поднялась с дивана, на котором почти не вставая провела два последних дня. Поднялась, прошла к окну, выглянула во двор.
      Даже с их восьмого этажа она узнала Ивана.
      Хоть он был и в шапке и в куртке – узнала.
      Вера раскрыла форточку, вспорхнула на подоконник…
      – Иван, Иван! – крикнула она.
      Он не слышал – машины шумели, да автобус здоровенный с остановки газу наподдавал.
      – Иван, Иван, – снова закричала Вера.
      Тут Иван все же задрал-таки голову кверху и принялся искать глазами.
      – Иван, Иван, – Вера высунула из форточки руку и махала своему любимому.
      Заметил…
      – Я сейчас выйду, жди! – крикнула Вера и бросилась в прихожую, одеваться.
      – Куда? Не пущу! – запричитала мать.
      – Уйди, мама, не мешай, – Вера раздраженно отпихнула мамины руки. – И вообще…
      Лифт, их жалкое подобие вестибюля, подъезд, Иван стоит на сугробе.
      – Пошли? Поговорим?
      – А куда?
      – А поедем ко мне – А о чем говорить?
      – О жизни – Ты только не уговаривай меня возвращаться – На телевидение?
      – Ну, да – А почему?
      – Потому что они неживые. А я врач, я с живыми хочу – А я тоже неживой?
      – Ты живой – Тогда давай говорить – О чем?
      – О нас…
      Поймали такси.
      В такси сели оба на заднее сиденье и сразу начали целоваться. …
      Таня СЕРЕДА (Шапо)
      Типа Любовь
      Роман (продолжение) В доме у Маргоши я почувствовала себя счастливой.
      Был ли у меня дом когда-либо в моей жизни?
      Ту хибару с сортиром на улице, ту так называемую квартиру в деревянном бараке – полторы комнаты и чулан, где ютились мы, мамаша со своими вечными мужьями, я и брат Серега, ту хибару назвать своим родным домом, как-то язык не поворачивался.
      Дом?
      Вечно сырой от того, что пол вровень с землей, да вечно холодный, сколько ни сожги в печке дров, потому что барак щитовой – он и есть щитовой барак, а не изба и не кирпичный дом.
      А еще мать развесит всегда эти стираные рубахи своих мужей на просушку – не пройти, чтоб не задеть. Тьфу!
      Считала, что в этом ее забота женская состоит: украсть в столовой, где она судомойкой работала, мяса, сварить мужику обед да рубахи ему настирать.
      Вот уж никогда в моей жизни такого не будет, это точно! Мне лучше сдохнуть, чем мамаше уподобляться и стирать кому-то носки да трусы!
      Одним словом, не поминала я наш барак, где детство мое прошло, не поминала я его как свой дом.
      А полгода, что я у сутенера Леши жила в Бутово на съемной квартире с шестью девчонками – это тоже, разве дом? Это тоже не дом, хотя с девчонками мы и делали там что-то вроде уюта. Коврики какие-то стелили и на стенку вешали. Занавесочки…
      И даже кошка у нас была – Марыська. Кстати, породистая, голубая короткошерстная.
      И вот, только у Маргоши, только у хозяйки своей, которая стала мне вроде старшей сестры, что ли, только у нее я вдруг почувствовала, что такое свой дом.
      И она, Маргоша, мне в этом очень помогала.
      Вместе со мной обставила мою комнату, специально мы с ней в Икею ездили на МКАД, там мебель выбирали для моего будуарчика, потом шмоточки мне покупали, музыку, картины даже на стену и те – специально ездили, в Крылацком, в салоне выбирали.
      Маргоша умеет жизнь обустроить.
      Настоящая хозяйка!
      И вот, когда жизнь моя у нее только наладилась, и когда я даже учиться начала – Марго мне учителя английского наняла, кстати говоря и инструктора по информатике, ну, по компьютерам, значит, не говоря уже о большом теннисе, которым я тоже живя у нее, стала заниматься, – и вот только все это наладилось, только я стала ощущать себя не бездомной крысой, ничтожной проституткой из Южного Бутова, а девушкой с чувством собственного достоинства, девушкой, у которой есть дом и есть друзья, это и случилось!
      Я чувствовала, что рано или поздно что-то произойдет.
      Ну не могло так быть, чтобы все хорошо, чтобы все – хэппи энд, солнце над пляжем и шоколадка во рту…
      Не могло все быть так – слишком гладко.
      Ну, в общем, случилось так, что меня нашли.
      Хоть и большой город Москва, но на все сто процентов гарантировать, что не встретишься со старыми, ненужными тебе знакомыми, никто не может.
      Где меня они засекли?
      Может, в магазине "Ашан", а может в бутиках на Полянке или Екиманке, куда мы с Марго ездили иногда купить чего-нибудь вкусненького или тряпочку какую модную.
      Но так или иначе – засекли и выследили меня.
      Где живу, то да сё. И вот, я как-то поехала с поручением от Марго – отвезти наличные одному ее клиенту, что само по себе со стороны хозяйки было актом большого ко мне доверия, потому что деньги были немалые, и в иной раз у меня запросто мог бы возникнуть соблазн, но не теперь, когда жизнь моя в доме у Марго стала счастливой, так вот. Как раз в этот-то момент меня и поймали.
      Не знаю, кто меня выследил, но в машину меня запихивали Лёша и его приятели-бандюганы Лысый и Гендос.
      Такие ублюдки, прости Господи!
      Я как раз из такси вышла с сумочкой, где наличка была – шесть тысяч евро, между прочим…
      Как раз.
      Для Маргоши это не такие огромные деньги, чтобы умереть от душащей ее жабы, если бы я эти деньги украла и с ними смылась. А с другой стороны и немалые это были деньги – в смысле, для меня.
      Думаете, мне приятно было однажды невольно подслушать разговор, который вышел у Маргоши с ее бывшим – с этим, с Лёвчиком, ну, он теперь такой крутой тусовщик, его часто еще показывают и у Малахова, и у Лолиты… В общем, слыхала я случайно их разговор обо мне, когда еще я только-только у Маргоши в доме обосновалась.
      Была я в маленьком холле, играла там в сони-плэй-стэйшн, а маленький холл с большим – они смежные, и так как у Маргоши везде растения, пальмы, лианы живые, они с Лёвчиком в большом холле расположились – пили виски, болтали о своем, а меня не видели.
      Ну, а я-то все слыхала, как Лёвчик Маргошу мою спрашивает:
      – Ты чё, дура, что ли, не видишь, что ты проститутку плечевую к себе в дом пустила, ты чё? Офонарела совсем, да она тебя обворует, и это в лучшем случае. А в худшем она бандитов гоп-стопщиков еще наведет! Полдома вынесут и хорошо, если тебя саму при этом не порежут – не попишут.
      Я аж замерла вся, как такое услыхала, ну, думаю, что моя Маргоша ему ответит, неужто согласится с ним?
      А она ему – мол, это не я дура, а ты черствый чурбан, девочка это – в смысле я – девочка эта не мертвая, а живая, и ее отогреть только надо, отогреть любовью и сердечностью.
      Я аж разревелась, как такое услыхала.
      А Лёвчик все не унимался и накручивал, мол, давай пари, давай забьемся, что убежит она от тебя. Не может проститутка так вот бросить ремесло свое вонючее!
      Ну и гад же он, Лёвчик этот, да не будь он старым Маргошиным другом, так бы и врезала ему хрустальной пепельницей, что у меня в руке тогда была от нервов.
      Ну и напророчил Лёвчик.
      Случилось прям по им написанному сценарию.
      Дала мне Маргоша денег – доверилась, а я, значит, неблагодарная свинюшка, сбежала с этими денежками. …
      Не помню, от чего я сильнее орала, то ли от побоев, которые мне Лёша-сутенер с дружками устроили вроде правежа, то ли от бессилия и несправедливости, что гады, Лёша с дружками, все так устроили, как будто я от Маргоши с деньгами сбежала…
      Но правили меня долго.
      Целую неделю.
      Лёша меня наручниками к батарее приковал, меня даже пи-пи в туалет не пускали, Алька со Снежанкой мне горшок приносили, на какие в детском садике сажают.
      И так всю неделю.
      Лёшка с Лысым меня били и все выпытывали, что да как в доме у Марго, что да как оттуда украсть можно? И где деньги лежат? И где ценности какие? И как сигнализация у нее устроена?
      Соблазнились они ключиками от Маргошиного дома.
      Мне Маргоша ведь ключи доверила, два электронных ключика таких: одна таблеточка от калитки и полосочка пластмассовая от входной двери.
      Сразу, когда меня обыскали, когда сумочку вывернули да карманы, Леша как увидал ключи эти электронные, так аж затрясся весь.
      В общем, неделю они меня били, истязали как хотели.
      Думала я – лучше бы мне умереть!
      Я уж их гадов и так и этак уговаривала-упрашивала оставить эту затею с Маргошиным домом.
      Мол, там и сигнализация хорошая везде, да и видео-наблюдение, да и наверняка она после моего исчезновения коды поменяет.
      А эти – нет!
      На Лёшу с Лысым прямо помутнение какое-то нашло – подай им сейф Маргошин со всеми драгоценностями и деньгами и все тут!
      Я уж им и так и этак врала, мол, не держит Марго дома ничего, все деньги у нее в банке на счетах, налички в доме никакой, пользуется хозяйка только кредитными магнитными карточками… И драгоценностей у нее тоже нет, она все брюлики в банке держит, где ячейку абонирует…
      А эти только скалятся да мне по ребрам ногами пинают!
      А и девчонки, сучки, Алька со Снежаной, те тоже мне все норовили наподдать.
      Все никак не могли мне простить, что я триста баксов нашего девчачьего общака у них слямзила. И даже не эти триста баксов их достали, как задушила их жаба зависти, что я чуть было в белые люди не вырвалась, почти уже человеком зажила.
      Вот она – зависть.
      В конце концов, не железная я и Зои Космодемьянской из меня не получилось.
      Согласилась я их в дом Маргошин запустить.
      Согласилась я наводчицей стать.
      А это уже совсем иная статья!
      Но в душе все надеялась, все тешила себя надеждой, что брошусь в ноги к Маргуше своей, и что простит она меня.
      Но Леша с Лысым – они тоже не дураки.
      Сказали мне, что если я их подставлю, то они мамку мою да брата Серегу в Великих Луках на пику поставят, то есть прирежут, как поросят.
      Я как представила мамку свою несчастную, которая и жизни хорошей не видала никакой, только пьяные побои от своих хахалей, как представила ее порезанной да в кровищи, так и сдалась, так на все и согласилась.
      Нарисовала Леше весь план Маргошиного дома, где какая комната, где какие картины, где какие часы особо ценные, антикварные, где какие картины, где какой фарфор, где бронза… И самое главное – где у Маргоши ее кабинет и сейф с наличными.
      Леша-то не дурак.
      Они с Лысым съездили туда вечерком, проверили, работает ли мой ключик от калитки.
      Нет, не работает уже!
      Сменила Маргоша электронный код.
      Поэтому решили они действовать иначе.
      А придумали они так: перебросят они меня ночью через ограду, я пролезу в подвал через окошко в прачечной, которое обычно не закрывалось, когда в доме люди были, сама хозяйка и прислуга, потом я спрячусь в подвальных подсобках, где у Маргоши винный погреб, баня-сауна, прачечная и мастерская с гаражом, спрячусь и дождавшись, когда Марго уедет, открою изнутри окошко, отсоединив это окошко от сигнализации. И тогда уже через это окно вся банда лешина в дом войдет.
      Они меня три дня тренировали, как тоненькую проволочку в обход датчиков, что на стекле, перепаять.
      А я способная, научилась.
      Научишься, когда мамку родненькую жалко станет!
 

 
      – У меня к этому серьёзное отношение, ты должен понять.
      Слово "этому" Вера выделила, сделав на нем акцент.
      Ее почти черные глаза глядели на Ивана снизу с детской доверчивостью, как ребенок глядит на очень симпатичное и интересное, но пока еще неизведанное явление природы.
      – И вообще, пока папе не исполнилось сорок дней, этого у нас не будет, понимаешь?
      Они лежали поверх покрывала, лежали по пояс раздетые.
      Оба в джинсах, и ее грудки и шея и губы пылали от его поцелуев.
      – Нет, нет, нет, – отрицательно качала головою Вера и глядела теперь не на него, а мимо него, в потолок.
      Да, она вспомнила об отце.
      А о ком еще должна думать хорошая девушка, когда две недели не прошло, как он умер?
      Иван трижды бросался на приступ, и трижды она, уже казалось бы поддавшись, или почти поддавшись и дрогнув под его напором, все же отталкивала его.
      – Это безумие какое-то.
      – Я так тоже не могу…
      Наконец Вера поднялась с кровати, нашла на полу лифчик, ти-шортку, свитер…
      – Одеваемся и раздеваемся, словно на нашем шоу, – сказала она с ухмылкой. – Я уже всякий раз, когда что-то надеваю, автоматически скашиваю глаз, в какую камеру смотреть.
      Иван тоже поднялся, тоже нашел свой свитер, небрежно брошенный в кресло.
      – Вера, – позвал он. – Вера, это неправильное решение.
      – Ты о нашей близости? – спросила она, отворачиваясь и загораживая грудь.
      – А о чем же еще? И ты не права, мы имели сейчас шанс.
      – Он будет у нас и спустя месяц, – сказала Вера, уже застегнув лифчик и поворачиваясь к Ивану лицом.
      – Нет, – сказал Иван, – не будет.
      – Через месяц закончится наше шоу? – спросила Вера.
      – Через месяц возвращается Мария Витальевна, – ответил Иван.
      Глаза Веры стали грустными.
      – И ты будешь с ней? – спросила она.
      – Мне казалось, у меня был шанс вылечиться от этой болезни, – сказал Иван, беря Веру за плечи и глядя ей прямо в глаза. – Мне казалось, что с тобой я мог бы выздороветь, избавиться от этой болезни, от этого наваждения, от этой колдовской нездоровой привязанности к Марии Витальевне. Ты ведь всего не знаешь…
      Иван со вздохом отвел глаза и отпустил Верины плечи.
      – Чего я не знаю? – спросила она тихо и участливо.
      – Ты не знаешь, каких дел я наделал сгоряча, когда она уехала.
      – Ты сделал что-то нехорошее? – спросила Вера.
      – Я не знаю, – сказал Иван и отвернулся.
      Вера стояла возле окна, так и не надев еще свитера, и небогатый зимний свет ласкал нежную кожу ее мягких плеч.
      – Если бы ты была со мной, – сказал Иван, – я бы вылечился, я бы избавился от этой женщины, я бы перестал сходить с ума, я бы выдавил ее из моей души, как выдавливают пасту из тюбика.
      – И я тебе нужна только как средство, чтобы избавиться от наваждения? – спросила Вера. – Я тебе нужна только как таблетка забвения? Как лекарство от душевной болезни? И не более того?
      – Нет, – сказал Иван. – Нет, мне кажется, что я люблю тебя, но я еще не знаю, насколько это сильно во мне, мне кажется, что люблю, и поэтому мне нужно быть с тобой, нужно.
      – Ты не те слова говоришь, Иван, не те, – сказала Вера, медленно приближаясь к Ивану и расстегивая надетый было лифчик. – Ты не те слова говоришь, милый, ты должен говорить: любимая, я люблю тебя, единственная моя…
      Ее руки мягко обняли его и притянули шею и затылок к ее волосам, к ее губам, к ее груди.
      – Говори мне, говори! Ну же!
      И он принялся говорить. …
      Когда через час, а может и через два часа – потому как никто времени их счастья не фиксировал – когда они поднялись с постели, когда Иван принялся искать свои джинсы, когда Вера засеменила в душ, прижимая к голому животу найденные на полу трусики и свитер, они уже знали, что теперь вернутся на свое шоу, которое маст гоу он, вернутся, чтобы отныне чувствовать себя мужем и женой, и по окончании – сыграть свадьбу.
      – Я только фамилию менять не буду, – крикнула Вера из душа. – Останусь Мигунова, и если мальчик родится, пусть Борщанский будет, а если девочка, то я ее на фамилию Мигунова запишу.
      – Ладно, – вздохнув, согласился Иван.
      Вздохнул и с тоской подумал, что теперь тяготит его эта история с его визитом в посольство.
      Имеет ли он право на то, чтобы связывать свою судьбу с судьбой Веры?
 

 
      – Как дела? – спросил Борщанский Владислава. – Какие новости?
      Борщанский на двое суток выключился из арбайт-процесса.
      Эти двое суток он отдал не своей "Норме Ти-Ви", а Анне Захаровой.
      – Как дела? – переспросил Владислав. – А ничего дела, Вера Мигунова на шоу вернулась, и очень кстати вернулась, потому что итальяхи эти снова в "До-До" нагрянули, ну эти, из "Бель-Эттона", спонсоры наши генеральные Серджио Боччини и Джованни Росси. А скандал покупателей в "До-До" у генспонсора нам не кстати.
      – Ну, – гукнул Борщанский, поощряя Владиславово побуждение поделиться новостями, – что дальше?
      – А дальше главная новость, – Владислав заговорщицки стрельнул глазками на шефа.
      – Алину нашу Милявскую итальяхи к себе забирают.
      – Как забирают? – не поняв, насупил брови Борщанский.
      – А так вот забирают! Они ей предложили должность управляющей московской сетью магазинов "До-До" вместо Константина Петровича.
      – Да ну? – недоверчиво воскликнул Борщанский.
      – Я отвечаю! – сказал Владислав, для убедительности хлопая себя по коленке. – Они ей официально предложили и главное, главное что она-то – согласна!
      – Ну и дела тут у вас, – покачивая головой сказал Борщанский. – Нельзя вас на два дня оставить, как у вас тут черти-что начинает твориться!
      – Уходит Алинка наша, подсидела она Константина Петровича, во как в жизни бывает! – не скрывая своей радости, гоготал Владислав.
      – А ты обрадовался, – хитро поглядев на главреда, заметил Борщанский. – Не любишь ты Константина Петровича, не любишь.
      – А за что его любить – не любить? – изумился Владислав. – Он мне не жена.
      – Ну да! – возразил Борщанский. – А вот возьму я его на место Алины? Что тогда скажешь? Мне ведь надо кого-то на ее место на должность коммерческого?
      – Ты что? Натурально его возьмешь? – надулся Владислав.
      – Не знаю – не знаю, – с показной загадочностью ответил Борщанский. …
      Алина ходила по коридорам с видом невесты принца Уэльского.
      – Когда проставляться будешь? – спрашивали завистливые сотрудники.
      – Сколько тебе итальянцы предложили? В Италию командировки будут? Замуж звали?
      Так или иначе, но Алина с удвоенной и даже с учетверенной энергией взялась за доведение шоу до его победного конца.
      Во-первых, в целях подогрева как зрительского интереса, так и интереса самих участников их скандальной программы, Алина объявила, что фирма "Бель-Эттон" учреждает три дополнительных приза: это свадебное путешествие по Италии с посещением Венеции, Пизы и Флоренции для той пары участников, если такая образуется и пожелает пожениться.
      Алина сама была в возбужденном, истерически-восторженном состоянии и все время взвизгивала:
      – Представляете, итальянцы для нашей парочки – барана и ярочки – брачную ночь любви готовы организовать на Вилле Боргезе, а в Венеции новобрачным отведут спальные покои во Дворце Дожей, да только ради этого стоит пожениться!
      – А второй приз? – спрашивали набежавшие журналисты.
      – А второй приз, – подсасывая слюньку, быстро говорила Алина. – Второй приз это – приз нетрадиционной паре, если такая образуется, розовая или голубая, это поездка на двоих в Италию на фестиваль Бьеннале.
      – Тоже со спальней на Вилле Боргезе для первой брачной ночи?
      – Нет.
      – А третий приз?
      – А третий приз, если после этого шоу ребенок родится, его и его мамашу пожизненно будут одевать в магазинах "До-До".
      Но самое главное, Алина принесла на "Норму" проект договора о проведении нового совместного риэлити-шоу – "За витринами магазина".
      Следующее шоу итальянцы собирались организовать прямо в одном из магазинов своей сети, причем с привлечением случайных покупателей из толпы, то есть любой из покупателей, если очень бы захотел, мог бы сутки побыть в студии за стеклом вместе с постоянными участниками.
      – Интересно, она что, действительно с ними с обоими? – недоверчиво спрашивал Борщанский, глядя Алине вслед.
      – А ты думал! – цокал языком Владислав, хлопая шефа по спине. – С такой задницей и с такой решительностью, как у неё, она и в Кремль, и в Европарламент пролезет, и если надо, так хоть и с тремя и с четырьмя переспит, от нее не убудет, к ней разве что только прибавится.
      Присутствие Алины в качестве новоиспеченного представителя спонсора очень оживило редакционные летучки.
      И если раньше Владислав еще мог рот раскрыть, вставляя пару слов между репликами Константина Петровича, то теперь Алина не оставляла главреду никакой щелки, куда бы он мог встрять, говорила и креативила теперь только она одна.
      – Так, сегодня продолжим освещать интригу любовного треугольника между Волком, Нежкой и Бармалеем, сперва на кухне начнем, а потом в спальне. И параллельно Ивана с Верочкой, то есть Бабасика с Алочкой, как у них романтично, мы ведь решили, что Верочка у нас с призом выйдет!
      – Это что же? – шепотом спросил Владислав технического директора Арановича. – Она уже такие решения принимает?
      – А ты думал! – многозначительно подмигнул Аранович. – Она еще и Берлускони скоро директивы примется писать, с нее станется. …
      Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Русалочки.
      Пишу…
      По отношению к памяти папы я совершила предательство.
      Но ведь с другой стороны, жизнь должна идти своим чередом.
      И если любовь ко мне пришла именно тогда, именно в тот момент, когда умер отец – это искушение? Это знак? Или это простое совпадение?
      И что бы сказал сам папа, окажись он теперь здесь?
      Он порадовался бы за меня? Одобрил бы он мой выбор?
      Сколько вопросов, на которые я не могу ответить!
      Я пришла сюда заработать миллион для папы, чтобы спасти его, чтобы сделать его счастливым, чтобы вернуть ему мой дочерний долг, чтобы отплатить ему за его любовь ко мне.
      Я помню, как он возил меня по Европе, а ведь мог поехать в отпуск с какой-нибудь женщиной, но ездил со мной. И я этого не забыла. И как он посылал меня в Испанию в школу тенниса, и как баловал меня, покупал всякие подарки на зависть моим одноклассницам.
      Но это правда, что когда-то наступает время отлепиться от папочки… Наступает время, когда дочка, девочка перестает воспринимать папу как главный образец мужества, как главный предмет восхищения, и вдруг однажды начинает видеть мужчину не в папе, как в священном сосуде, собравшем все обожаемые ею качества, но начинает восхищаться другим мужчиной…
      И это будет уже взрослость. Это будет уже любовь.
      Так у меня с Иваном.
      И еще я врач.
      Я пришла сюда спасать отца, а встретила человека, которого тоже было необходимо спасать. Я встретила Ивана. А Иван болен… Надеюсь, что теперь это в прошлом, то есть был болен любовью. Ненормальной, стыдной, на мой взгляд, любовью к женщине, которая по возрасту годится ему в матери.
      Я врач.
      Я нужна больным.
      Я вылечила Ивана.
      И теперь он мой возлюбленный.
      Я пришла сюда заработать миллион для папы, но папа умер.
      Теперь мне не нужен этот миллион.
      И более того, теперь, после того, что произошло между мной и Иваном, когда я стала женщиной, я не имею морального права на этот миллион – и я его уже не получу.
      А мне и не нужны деньги.
      Мне нужен Иван.
      Поэтому я осталась на этом шоу только ради него.
      Ради моего Ивана.
      Первоначальный смысл быть здесь на "проекте", как начальство называет наше теле-шоу, для меня теперь потерян. Я пришла за миллионом для отца, чтобы он не впал в уныние, чтобы он, как мечтал, купил бы себе дачу на реке Оке в Поленово. Да писал бы там свои книжки.
      Но я опоздала со своей помощью – папа ушел из жизни.
      И я, наверное, плохая дочь, я не дождалась конца положенного обычаями траура и позволила себе некий радостный момент, нет, уже не девичьего, а женского счастья.
      Я виновата перед отцом.
      И потому что не успела или не смогла удержать его от ухода из жизни, ведь, не будь я на этом шоу, на этом проекте, а будь я рядом с ним, просто рядом, может, он бы и не совершил этого отчаянного поступка? Но я виновата еще и в том, что не выдержала траура и была счастлива с Иваном.
      Так прости меня, папочка!
      Прости меня! …
      Таня Середа
      Типа любовь.
      Роман
      Продолжение …
      А случилось дальше так.
      За день до ограбления меня, как всегда в последние две недели, приковали к батарее.
      А сторожить меня поставили Снежанку-дурочку.
      Проститутку копеешную – она мне больше всех завидовала и, когда Леша с Лысым меня били, тоже все норовила всякий раз мне по голове заехать.
      Ну…
      Последняя надеждочка у меня осталась, последняя жизненная лазеечка честной девчонкой остаться и не замарать себя, отплатив черным за то доброе, что сделала для меня Маргоша.
      Долго я думала, все решиться не могла, а потом решилась.
      Снежана, говорю, слышь, Снежана, тебя достало-допекло, что я в чистые белые люди имела шанс выйти из нашей проституточной команды? Ты мне за это мстила? Да?
      Ну, гляжу, в самую точку попала, Снежка наша совсем осатанела, материться стала – сто слов матом, одно по-русски – вижу, значит, права я оказалась, именно это ее допекло, а совсем не то, что я общачок наш, триста долларов потырила.
      Дождалась я терпеливо, покуда Снежанка выматерится до конца, ну и сказала я ей, ну и предложила…
      Говорю, что, думаешь до конца дней своих в плечевых придорожных шлюхах проторчать?
      А не хочешь вместе со мной в белые люди, как человек?
      Вижу – примолкла, слушает…
      Ну, я и говорю ей тогда весь свой нехитрый план.
      Я, говорю, я твой единственный шанс из проституточной ямы, из под Леши с Лысым вырваться, так что решай: или со мной в белые свободные барышни, или с Лысым и с Лешей до скорого конца деньков своих.
      Только, говорю, если ты меня и заложишь Леше, то я все равно, если живой останусь, сбегу, но уже без тебя. Так что – я твой шанс, думай, Снежка, решайся!
      А предложила я ей вот что.
      Покуда я прикованная тут ночевать буду, Снежка пусть пойдет и по мобильному телефону, с улицы, чтобы ни Леша, ни Лысый не могли подслушать, пусть позвонит…
      Не в милицию, а Маргоше – я ее номер на память помнила, как Отче Наш!
      А Маргоше она должна была сказать, что завтра ночью ее дом грабить должны и проникнуть в дом должна ее подружка, та самая Танька, то есть – я.
      И что Танька вовсе не предательница и изменница, а просто ее похитил старый ее хозяин сутенер и пытками на это ограбление вынудил.
      И дальше я просила передать, чтобы они с милицией в подвале уже сидели и меня там ждали, и чтобы всю эту Лешину банду с поличным…
      А Снежке я сказала:
      – Не передашь – сдохнешь через полтора года от герыча или от СПИДа. А передашь, как я прошу, я обещаю, что вместе с Маргошей помогу на ноги встать, учиться, замуж выйти и все такое.
      Ушла Снежка.
      Я полтора часа вся не своя на привязи сидела – все ждала, как придут сейчас Леша с Лысым и забьют меня насмерть…
      Но не пришли.
      Не выдала меня Снежка.
      Пришла через полтора часа.
      Глядит на меня не моргая. …
      Ну, не буду подробно про всю эту хренотень описывать – как мы на дело поехали, да как я, вся трясясь, сперва через ограду, а потом в окошко подвальное лезла, да как Леша мне сто раз напомнил про то, что мать мою в Великих Луках, да брата Сергуню вместе с ней порежет…
      Прости меня, мамка, если что!
      Кабы сорвалось, кабы заложила нас Снежанка-дура, так и не жить бы нам всем, всей семейке нашей непутевой. А и зачем нам, маманя, зачем нам такая жизнь? Жизнь, в которой ты, маманя, кроме стирки сраных кальсонов этих своих вечно пьяных хахелей да кроме подтирания заблеванных полов в нашей столовке, ничего хорошего не видала, да моя житуха, кабы не вырвалась я с помощью Маргоши – на что мне такая жизнь: отсасывать хачикам на заднем сиденье за пятьсот рублей? Да еще и по роже потом от Леши получать? Когда единственный оттяг – это риэлити-шоу по телику в нашей девичьей квартирке!
      На хрена такая жизнь, маманя?
      Так что рискнула я, а выскочили мы в дамки – срослось, как я запланировала, и жизнь наша обрела иной смысл!
      Так что не за что мне, выходит, и прощения у тебя просить…
      Одним словом, приехали мы под утро в квартал таунхаусный, где Маргоша обитала.
      На двух машинах приехали. Леша, Лысый и еще два шкета, я их не знаю. Все бандюги отмороженные, клейма негде ставить. Сперва час выжидали, присматривались. Потом Леша меня вытолкал, под задницу подсадил и через ограду перебросил. У меня мобилка – для связи с ним. Нашла я то самое окошко.
      И дальше – как по писанному.
      Залезла я в окошко, ныряю вниз головой, там руками на скамейку, перекувырнулась…
      Тихо!
      – Есть кто-нибудь? – спрашиваю шепотом.
      Глядь – два опера с пистолетами ко мне из углов выскакивают.
      – Где остальные? – спрашивают меня.
      Я им мобильный достаю, говорю, мне позвонить надо, надо сигнал подать.
      Они мне – давай, звони!
      Я звоню Леше, говорю, все, мол, чисто, залезайте…
      Ну, а дальше, сами понимаете, повязали всех – и Лешу, и Лысого…
      Те двое шкетов, что на улице во второй машине дожидались, попытались было удрать, да где уж там! Маргоша, кроме ментов, ведь на всякий случай еще и своих ребят припахала-впрягла.
      Так что – всех чисто взяли.
      Меня после допроса сразу отпустили.
      И Снежку тоже – под подписку отпустили.
      Я к Маргоше поехала, она меня как родную сразу забрала.
      И не надо думать, что я про Снежку забыла!
      Я про Снежку Маргоше все рассказала, что кабы не она – ничего бы не вышло у нас…
      Маргоша Снежке очень потом по жизни помогла.
      Устроила ее на работу, на курсы компьютерного дизайна устроила, с квартирой съемной все организовала и оплатила на первое время, так что не забыла я про Снежку. ….
      А дальше история вообще сказочная.
      А дальше Маргоша мне и говорит как-то вечерком, когда все устаканилось, когда я уже снова обжилась в доме у нее, говорит:
      – А не махнуть ли нам, подруга, в Испанию? Недельки на три, есть там у меня и дела, и где и у кого пожить и покупаться!
      Ну, у меня возражений нет.
      В Испанию, так и в Испанию!
      За неделю мне Маргоша паспорт заграничный оформила, а еще через пару дней, мы уже в Барселону с нею вылетали.
      Я-то вообще в первый в жизни раз и в самолете, и вообще заграницу.
      Бизнес-классом, в комфортном салоне…
      Сказка, да и только! …
      Прилетели мы в Барселону, а там в аэропорту нас с Маргошей уже ее друзья дожидаются.
      Мигель и Хуан.
      С Мигелем, как я поняла, у Маргоши старая-престарая любовь была, еще с доисторических советско-социалистических времен (да простит меня Маргоша, если прочитает это и обидится, что я ее таким образом в старухи записала).
      А Хуан – тот помоложе, ему лет тридцать, тот все на меня черненькими глазками сверкал, бровками знаки подавал, сам по-русски ни гу-гу, а я по-испански – сами понимаете. Но Маргоша ему сразу насчет меня как отрезала, говорит, через Мигеля, мол, переведи, дескать Тата (то есть я) – девочка правильная и очень-очень хорошая.
      На вилле, где нас поселили совершенно одних, если не считать прислуги – горничной Люсии, повара Анастасьо и шофера дяди Коли, русского, кстати говоря, – на вилле был просто рай.
      Маргоша первые четыре дня вся в дела ушла, и, как только позавтракаем, она в машину и дядя Коля ее куда-то увозит. Я же – одна-одинешенька, хорошо, на вилле свой сад с бассейном, а погода стояла – плюс тридцать три на солнце и двадцать шесть в тени.
      Загорала голяком, без всего, в шезлонге и купалась в бассейне до одури.
      Вечерами телик глядела по тарелке, наш российский, они тут позаботились, настроили на "НТВ Плюс", глядела риэлити-шоу всякие да фруктами объедалась.
      Маргоша только поздно вечером подгребала – усталая и выжатая вся.
      Принимала ванну и валилась в кровать в своем будуаре.
      Я ее по утрам расспрашивала, что да как? А она только рукой отмахивалась, мол, дела, дела и еще раз дела. Бизнес, одним словом. Но при этом обещала, что к исходу недели все обтяпает шито-крыто и потом, наконец, нашим с нею отдыхом займется.
      На четвертые сутки Маргоша, уехав утром как всегда одна, без меня, вернулась чуть пораньше обычного, а с нею два господина.
      Один русский, она его Макаровым называла, а другой испанец и вроде даже как герцог или гранд. Так Макаров и Маргоша его называли – ваше высочество.
      Макаров, как я догадалась, тоже был старым Маргошиным приятелем, а может, даже и старой любовью.
      Маргоша мне потом, когда вся эта история уже закончилась, призналась, что Макаров этот был еще из КГБ, и когда Маргоша при Советах по иностранцам промышляла, сами понимаете, чем она промышляла, этот самый Макаров ее и завербовал. Он ей потом, когда перестройка началась, и с бизнесом помог.
      А сам Макаров потом из КГБ в ФСБ, что ли, перешел и аж до генерала, что ли, дослужился.
      Одним словом, познакомили они меня с грандом с этим, его Альварес Алонсо де Куэльяро звали, а мне было предложено обращаться к нему просто – сеньор Алонсо.
      Я его потом Аликом звала, и он у меня как миленький откликался на Алика. Но это было потом. ….
 

 
      Макаров еще из Таллиннской школы КГБ, где учился в семьдесят третьем году, вынес то правило, ту истину, что чекист уходит из системы только естественной убылью.
      В смысле на кладбище.
      В хорошем раскладе – под автоматный салют холостыми в исполнении дежурного взвода, когда товарищи, приехавшие на Ваганьковское в кавалькаде черных машин, прочитают над дорогим гробом немногословное резюме, составленное майором- порученцем по канве предыдущих похорон, выразят вдове скорбное сочувствие и отчалят к себе на Лубянку строем черных машин с хитрыми номерами, которым придорожные менты из ДПС не брезгуют и честь отдать…
      В плохом раскладе – пеплом в капсуле в безымянную могилку на пустыре. А перед тем, как в пепел обратиться, по сценарию, описанному изменником родины Суворовым в его "Аквариуме".
      В серединных же вариантах – пенсия в разнообразии форм и проявлений: от консультанта при высоких финансовых структурах до простого вышибалы в каком-нибудь офисе… Но всегда – в строю офицеров резерва!
      Видимо, и ему теперь настала пора на пенсию.
      Все-таки скоро шестьдесят.
      Но не в возрасте дело.
      Случилось так, что суть разговора, при котором присутствовали только Макаров, чрезвычайный и полномочный посол, а также советник из министерства, стала известна англичанам и американцам.
      Об этом сразу узнали сперва в МИДе, а потом уже и в конторе.
      Посол не мог.
      Советника тоже по определенным причинам из числа подозреваемых исключили.
      Макаров?
      В других обстоятельствах бы Макарова и не тронули, но тут уж больно ценная информация утекла, утечка которой болезненно отозвалась не только на интересах Родины, но и на коммерции неких влиятельных персон.
      Решили Макарова…
      Услать на тихую малозначимую должность – на Родину, в город Москву. Тем более что жена у него была в положении.
      Конечно, по странам да по континентам мотался всю жизнь – пускай на склоне лет поживет товарищ с семьей на дачке своей подмосковной! ….
      К выбору дачи Макаров решил подойти самым основательным образом.
      Доходы отныне у него были совершенно не того уровня, что прежде. Да и планировать жизнь теперь приходилось без расчетов на те бонусы, что Макаров отстригал с тех бизнесменов, чьи деловые переговоры с зарубежными партнерами он брался прикрывать, обеспечивая так называемое "информационное шефство".
      Конец приходит всему, говорил первый шеф Макарова, генерал Алексеев. Далее, развивая свою мысль, Алексеев обычно приговаривал:
      – Особенно неприятно, когда конец приходит половой потенции и получению больших материальных средств.
      С половой потенцией у Макарова пока еще все было почти в норме. Особенно если он распалял себя мыслями о том, как его жена вступала в связь с двумя красивыми молдавскими строителями.
      А вот конец получению бонусов от русских бизнесменов, которых он обеспечивал информацией об их зарубежных партнерах, этот конец сильно огорчал Макарова.
      Приходилось урезать себя в мечтах.
      Немножко не успел поднакопить, совсем немножко.
      Еще бы годик поработать, и можно было бы купить коттедж в Барвихе или в Жуковке.
      А так, пока реально высвечивались только коттеджи по Калужскому или по Киевскому шоссе.
      Северные направления, вроде Ленинградского шоссе, Макаров вообще не желал рассматривать.
      Ему хотелось дубовых и березовых рощиц и ласковой тихой речки вроде Москва-реки на отрезке между Звенигородом и Можайском.
      Макаров хотел, чтобы к поездкам, к смотринам дачи присоединилась бы и жена.
      Но Мария Витальевна отговаривалась под предлогом самочувствия и элементарного опасения за свой живот.
      В пути всякое может случиться, а беременность в тридцать восемь лет дорогого стоит.
      Макаров уехал смотреть очередную дачу.
      А Мария Витальевна взяла телефон и решилась, наконец, набрала номер.
      – Иван? Здравствуй, а я приехала, представляешь? Ты рад? Или ты не рад? Я смотрела твое шоу там, в Австралии, представляешь, там его можно было смотреть по спутнику. Я смотрела и вспоминала тебя. И думала о нас. Ты рад? Ты рад или ты не рад, что я приехала? Рад? Ну, хорошо… И я рада, что шоу ваше закончилось наконец… И что эта ваша девочка интеллигентная, как ее? Русалочка, что она выиграла миллион, я тоже рада. И то, что ты там ничего не выиграл, я этому особенно рада…
      А то я ревновала… Там такие девочки были, ну, думаю, не устоит мой Иван, изменит мне! Ревновала, представь себе!
      Ну да ладно, ты рад, что я вернулась? Рад?
      А скажи, этой девочке, Русалочке, ей и правда миллион дадут?
      Вот счастливая-то!
      Такая молодая, красивая, умненькая и с таким приданым!
      Ну так скажи, ты рад?
      И знаешь, у нас есть повод встретиться.
      Важный повод…
 

 
      Никогда до этого Мария Витальевна не чувствовала себя настолько униженной.
      Ведь ее никогда не бросали.
      Ведь она была женщиной-даром.
      Разве кто-нибудь добровольно откажется от женщины – божьего или ангельского дара?
      От таких женщин, как Мария Витальевна, мужчины никогда не уходят. Мужчины, наоборот, цепляются за края одежды таких женщин, за ноги цепляются, ползая и умоляя: вернись, не уходи!
      И вот Мария Витальевна, ни разу в свои тридцать восемь с половиною лет не брошенная никем, впервые ощутила этот позор, этот стыд, это унижение.
      Унижение – просить, заискивать, уговаривать в последней надежде, что это всего-навсего каприз ее возлюбленного, его капризная поза, которую он вот-вот сменит на милость и вновь раскроет ей свои объятия.
      Но Иван объятий не раскрывал.
      – Так ты и правда решил жениться на этой девочке? – спросила Мария Витальевна, когда Иван наконец огорошил ее совершенно феноменальной новостью. – Ты женишься на этой Верочке? На Русалочке из вашего шоу? Это правда?
      Мария Витальевна вдруг почувствовала огромное желание закрыть лицо, закрыть его хоть бы и руками, за неимением паранджи или хеджаба, потому что лицо ее начинало гореть от стыда.
      – А я-то дурочка, я-то думала, вот умненькая девочка там, не скучно Ивану с нею, а я-то дура думала!
      Мария Витальевна закрыла ладонями рот и не моргая глядела на Ивана.
      – Она молодая? Да? Она молодая, ей восемнадцать, наверное? Да?
      Мария Витальевна и не ждала ответов на свои вопросы. Она сидела на стуле прямо, выучено держа спинку и головку, так как привыкла за долгие годы повелевать мужчинами, их тайными помыслами и желаниями.
      – А ты знаешь, почему я вернулась из Австралии?
      Спросила она, отводя руки от совершенно бледного теперь, почти без помады рта.
      – Почему? – с безучастной усталостью спросил Иван.
      – Потому что я беременна, – ответила Мария Витальевна с торжеством последнего залпа в последнем агонизирующем контрнаступлении.
      – Ну? – с еще большей безучастностью откликнулся Иван.
      И в этом его "ну" не было даже приличествующей подобному известию радости.
      – А ты знаешь, кто отец будущего ребенка? – почти в отчаянии спросила Мария Витальевна.
      – Нет, – ответил Иван тоном, не допускающим иного толкования, нежели полное безразличие.
      – Ты, – тихо и нежно сказала Мария Витальевна. – Ты отец.
      – Я не хочу это обсуждать ни теперь, ни в другое время, – с непривычной твердостью сказал Иван. – В иных обстоятельствах я бы нашел аргументы, что я предлагал тебе тогда отношения, но ты уехала, и ведь ты уехала к мужу, разве не так? Ты ведь замужняя дама. И ребенок этот родится после поездки к мужу.
      – Но мы ведь с тобой знаем… – начала было Мария Витальевна, но Иван оборвал ее.
      – Хватит, хватит, мамочка, довольно! Я уже практически женатый человек, у меня скоро появятся свои дети, и я не понимаю, чего ты добиваешься от меня, у тебя муж, он генерал, он богат, ты его всегда уважала, как ты мне всегда об этом говорила, так чего тебе еще надо от меня?
      – Я люблю тебя, Ванечка! – наконец, захныкав, выдавила из себя Мария Витальевна.
      Лицо ее по-детски скривилось и ручки, инстинктивно сжавшись в кулачки, прижались к глазам.
      Он не стал утешать.
      Он тягостно выжидал, покуда все это закончится.
      Вся эта тягомотная и невыносимо противная ему сцена.
      Иван больше не любил эту женщину.
      Он глядел, как она плачет, и ему было понятно со всей очевидностью: вот плачет избалованная кукла.
      Плачет, что потеряла игрушку.
      Плачет, что у нее, у зажравшейся замужней бабы, отбирают забаву – юного любовничка.
      Как он раньше не видел этого?
      Слепой.
      Слепой котенок.
      Она играла им.
      Но теперь он ответственный человек.
      Взрослый мужчина.
      Муж.
      У него есть жена.
      Без пяти минут жена.
      Его любовь, его спасительница – Верочка.
      Девушка-врач, которая открыла ему глаза на мир.
      Которая подарила ему зрение.
      – Ехала бы ты домой, Мария Витальевна, – посетовал Иван, когда всхлипывания уже начали ослабевать.- Муж, наверное, заждался уже.
      – Я тебя убью. Я тебя закажу, я мужа попрошу, – тихо прошипела Мария Витальевна, выскальзывая из квартиры…
      А Иван уже думал совсем о другом.
      Об очень приятном.
      Скоро у Верочки будет сорок дней по отцу, а потом они сыграют свадьбу.
 

 
      Смотреть дачу поехали с Инокентьевым из бывшего первого управления. Инокентьев теперь в наркоконтроле служил. Генерал-майор.
      – Ничего, соседями будем скоро, Макаров. На рыбалку будем ходить! – ворковал Инокентьев. – Жен наших состыкуем. Пускай они корешатся, садоводством занимаются, а мы воздухом будем дышать, и, если здоровье позволяет, по банке тихохонько ударять будем. А?
      Инокентьев задорно подмигнул и, щелкнув себя по шее под кадыком, показал, как они с Макаровым будут тихохонько ударять по банке.
      Поселок был в двадцати километрах за Звенигородом.
      Дача, которую предлагали Макарову купить, принадлежала одному из своих – генералу, недавно умершему от инфаркта.
      Вдова генерала владеть дачей этой после смерти мужа не хотела, а детям, которые были теперь очень высокого полета, дача по удаленности от столицы и по уровню комфорта не подходила. В общем, вдова продавала, а негласный совет соседей-чекистов не хотел, чтобы рядом поселился кто-то чужой. А тут как раз Макаров из Австралии на пенсию прикатил.
      Настрой у Макарова был, как всегда, боевой. И это не смотря на то, что после австралийских да испанских вилл, где ему доводилось живать последние годы, дача эта явно не дотягивала, будучи чем-то по-совковому недотепистым – уже, вроде как, и не изба, но еще и не коттедж…
      Так – обычная совковая советская дача для генерала, не видавшего иных изысков, нежели русская рубленая банька с белым парком на краю участка в двадцать соток, да пруд-прудок, подернутый зеленой ряской, вместо привычного для Запада бассейна.
      Но зато в цокольном этаже – гараж с железными воротами и целых три веранды: две в первом этаже – одна на восток, по утрам чай из самовара пить, другая на запад – пить чай по вечерам, а третья на втором этаже на юг – летом сидеть там и оттуда в сад глядеть…
      – Слышь, Макаров, рамы на втором этаже на веранде вынимаешь и получается открытая терраса, – приговаривал Инокентьев. – И там поставишь бильярд, я к тебе приходить буду играть, лады?
      Макаров ходил, кивал, глядел, поглядывал…
      Эх, годика не хватило еще послужить там… И только дела вроде проклюнулись, особенно в Испании – консультировать наших бизнесменов, пробивать им за процент информацию о зарубежных партнерах. Надежность, репутация, хренация, платежеспособность и так далее – в принципе, та же самая разведка, только уже не за зарплату, а за нормальные живые деньги.
      Годика не хватило, тогда бы он себе не эту дачу сейчас покупал, а что-то поприличнее – в Одинцовском районе…
      – Ну что? Нравится? – беспокоился Инокентьев.
      – Нравится, – отвечал Макаров.
      Назад ехали уже слегка выпивши.
      – Женка твоя, у нас поговаривают, тебе подсолила в твоей отставке, – сказал наконец Инокентьев.
      – И что еще говорят? – спросил Макаров.
      – Да ничего особенного не говорят, да и прямых доказательств не было, да и там,
      – Инокентьев показал вверх пальцем, – там не велели жесткого расследования проводить, но, тем не менее, говорят, что у женки твоей дружок здесь был один, он вроде как на нее вражину и навел…
      "Иван Борщанский", – отметил про себя Макаров, но вслух не сказал.
      С Инокентьевым облобызались, и, выходя из машины, Макаров пообещал:
      – Рамы на втором этаже выну и бильярд на террасе поставлю. …
      А дома его ждала Мария Витальевна.
      – Ты чего такая грустная, будто даже ревела? – спросил Макаров.
      – Да нет, тебе показалось, – натужно улыбнувшись, ответила Мария Витальевна.
      – Ну, если показалось, то и ладно! – согласился Макаров. – Пойдем тогда ужинать да спать… …
      Таня Середа (Шапо)
      Типа Любовь
      Роман
      Продолжение У Алика – у гранда моего Альвареса Алонсо де Куэльяро – бал должен был быть.
      Вообще, как про него Маргуша мне рассказала, Алик (тогда еще я его так не называла, разумеется) целый год в трауре ходил. Представляете, у него в день свадьбы невеста трагически погибла.
      И кстати, ей цыганка – а в Испании цыган навалом, как в Моддавии, – так вот ей цыганка нагадала, что погибнет та в день свадьбы. Так и вышло. Упала с лестницы и шейные позвонки себе сломала. На подол свадебного платья наступила и с лестницы покатилась кубарем.
      Вот такое горе жениху. У них, говорят, такая любовь была!
      В общем, Алонсо мой год в трауре сидел, на танцы и в дискотеки не ходил, на девчонок не глядел… А как меня у Маргоши на вилле увидал, так и покой снова потерял. Я фотку той его невесты видала, вроде как и непохожи мы с ней, та яркая брюнетка с большим бюстом, а я отродясь светленькая, да и грудь у меня второй номер с плюсом…
      Но, так или иначе, факт фактом остается, запал на меня мой бедный Альварсёночек.
      Вообще, умница, конечно же, Маргоша моя, дай ей Бог здоровья и долгих лет! Кабы не она, где бы я была? Это она меня так разрекламировала, это она Алику моему мозги прокомпостировала, ему и его друзьям, что лучшая жена – это русская жена.
      Потому что русская – она и умная, она и красивая, она еще и не избалованная, как большинство выше меры эмансипированных европеек.
      Маргоша мне рассказывала, что эти европейцы, когда их соотечественницы от свободы совсем одурели и перестали рожать и заботиться о мужьях, предпочитая, подобно мужчинам, делать на работе карьеру, зарабатывать деньги, а на заработанные сидеть вечерами в ресторанчиках и на частые каникулы ездить по горнолыжным курортам, тогда мужчины европейские в контру своим эмансипированным бабам стали выписывать себе сексуальных рабынь из Тайланда или из Малайзии…
      Сажали таких покорных и на все согласных куколок дома – этакая теплая разновидность резиновой бабы, однако!
      Но русская-то, но русская-то – это же не резиновая баба!
      Русская – она умная, она способная, она и язык иностранный готова выучить, и работящая, и образованная… И все же, как ни верти, – в главном-то – она же бе-ла-я, она же не тайка и не малайзийка!
      В общем, закомпостировала моя Маргоша мозги Алику моему, подготовила его, провела с ним работу – что надо!
      Неспроста он на меня запал и влюбился.
      Маргоша ему как деловому партнеру по бизнесу совет дала и услугу оказала. Хочешь, брат Альварес, жить по-человечески, а не болтаться как одна штука в проруби? (Этого сравнения он, кстати, никак не мог понять даже с электронным переводчиком, потому что проруби никогда не видел – откуда у них в Испании проруби?) Так вот, хочешь жить по-человечески, чтобы о тебе заботилось преданное тебе существо?
      Собака твоя любимая, лабрадор твой, она о тебе заботиться не будет! В лучшем случае харю тебе оближет да повоет рядом с тобой, поскулит, если ты заболеешь.
      А жена…
      А преданная русская жена – она не только поплачет-поскулит, она и в больнице рядом посидит лучше любой сиделки, она и приласкает, как ни одна проститутка не приласкает, потому что не за деньги, а по-родственному, как мужа…
      Я-то дурочка и не знала!
      Оказывается, Маргоша жену Альваресу моему искать начала еще год назад, сразу после того, как его Хуанита себе шею сломала.
      Маргоша меня еще тогда не знала, а уже партнеру своему пообещала в России верную и красивую жену сыскать.
      Вот она какая, Маргоша моя – золотая.
      Памятник ей поставлю потом.
      Ну…
      Смотрины прошли успешно.
      Алику я понравилась.
      Он мне предложил поехать с ним покататься на его яхте – провести с ним уикенд.
      А потом он бал давал у себя в своем палаццио.
      Маргоша не зря суетилась, тратилась на мои уроки тенниса, английского языка, танцев… По большому счету, произвела я впечатление и на друзей его, и на родственников.
      – А кто ваши родители? – спрашивала мать Альвареса моего, дама такая серьезная, но в общем ласковая.
      – Мой папа погиб в катастрофе, когда я была маленькой, а мама работает в ресторанном бизнесе в средней русской провинции.
      – А где вы учились? Где доводилось вам бывать?
      – Училась в российской школе, потом брала частные уроки, – отвечала я так, как велела мне моя Маргоша…
      В общем…
      В общем, после катания на яхте, в конце бала Алик объявил всем о нашей помолвке и назначил день свадьбы.
      Кстати говоря…
      Это я уже потом, через год узнала, что Маргоша не одну меня так замуж пристроила.
      И главное, что она не один миллиончик комиссионных на этом заработала.
      Хорошая жена для богатого европейца – это дорогого стоит!
      Здесь ошибиться нельзя. Это как у минера. Неверное движение – бах! Катастрофа.
      Бедному-то что? Развелся, разбежались и все дела! А богатому, ему есть чего делить с женкой, да и не только в этом дело, дело-то еще и в человеческих отношениях. Каждому, и богатому тоже, хочется уверенности в том, что его будут любить не за деньги, а за то, что он просто – хороший такой! Как мама бескорыстно любит, или как собака лабрадор…
      Поэтому они, богатые, они очень опасаются ошибиться. Вот тогда такие как Маргоша – они и приходят на помощь.
      Слава моей Маргоше – слава ей в века!
 

 
      Свадьбу Веры и Ивана решили играть на самую широкую ногу.
      И если старший Борщанский свою свадьбу с Анной Захаровой зажал, отделавшись банкетиком, какие во Франции называют "марьяж се-каше"*, то свадьбу сына он решил отпраздновать с истинно русским телевизионным размахом.
      Тем более что в размахе этом были заинтересованы и магазины "До-До", и итальянская фирма "Бель-Эттон", и еще полсотни спонсоров так счастливо закончившегося шоу "Последняя девственница". * буквально – спрятанная свадьба (mariage se cache) Алина Милявская очень и очень расхлопоталась и вообще предлагала под свадебное торжество большой зал одного из магазинов своей фирмы, что на проспекте Мира.
      Но от этой идеи отказались.
      После долгих поисков, в которых очень помогла одна из партнерш Алины Милявской, известная в Москве бизнес-вумэн, некто Марго, нашли очень милую усадьбу в сорока километрах от столицы, недавно отремонтированную в стиле русского дворянского гнезда времен Ивана Тургенева и сдающуюся для всякого рода недешевых мероприятий.
      Основную часть торжества, а также телевизионные съемки было решено организовать именно там.
      Там же, в сельской церкви, тоже недавно отреставрированной, предполагалось венчание молодых, а потом деревенский бал в дворянском гнезде – бал, а-ля Евгений Онегин и Ольга Ларина…
      Марго – подруга и партнерша Алины Милявской – оказалась очень энергичной женщиной и отличным организатором. Она тут же предложила прекрасный план свадебного путешествия: в Испанию с катанием на яхте по Средиземноморью и с балом в Палаццио де Куэльяро…
      А Алина Милявская – она такая смешная!
      Оказывается, когда в этой бешеной Европе все ополоумевшие страны принялись узаконивать нетрадиционные браки и регистрировать всех голубых и розовых, разрешая им даже усыновлять и удочерять детей, Алина принялась носиться с идеей, как бы им с Серджио и с Джованни расписаться втроём?
      Ну и для начала велела своим гражданским мужьям – сеньорам Боччини и Росси – зарегистрировать брак между собой, как паре голубых, что они благополучно и сделали. А теперь Алина разнюхивала, где бы: в Калифорнии ли у губернатора Шварценеггера ли, или в либеральной Голландии – где их теперь распишут втроем?
      И собиралась отбабахать свою свадьбу сразу после празднования свадьбы Ивана с Верой.
      Кстати, там же в Голландии на деньги от "Бель-Эттон" расписали и Серого Волка с Бармалеем.
      Вопрос был только в том, должны ли спонсоры заплатить им триста тысяч или шестьсот? …
      Писателя Ростислава Колесникова из Петербурга, того самого, что для издательства "Капитал-Марс" написал роман "Типа Любовь" под брэнд Таты Середы и литературно обработал (а вернее сказать – заново переписал) ее дневники с телешоу, которые влет разошлись с прилавков тиражом почти в полмиллиона экземпляров, пригласили на свадьбу не случайно. Во-первых, сама Тата хотела таким образом отблагодарить своего литературного негра, а во-вторых, и издательство, и Тата, и редакция телеканала "Норма" теперь имели на Ростю Колесникова определенные далеко идущие виды.
      – А это наш летописец, – представила Ростю Алина.
      Алина стояла подле жениха и невесты, и представляла им подходивших с поздравлениями.
      – Летописец, в смысле летом пишу, а зимой нет, – пошутил Ростя и церемонно поцеловав руку невесте и пожав жениху его утомленное запястье, уже очень серьезно сказал. – Поздравляю с законным браком.
      – А вот Таточку-Шапочку нашу представлять вам не надо, – восторженно пищала Алина. – Таточку сопровождает ее жених, он испанец и даже чуть ли не принц…
      Алина запнулась и поглядела в шпаргалку.
      – Ага, зовут таточкиного жениха Алонсо Альварес де Куэльяро.
      Вера расцеловалась с Танюшей Середой и, красиво подав испанцу свою до локтя затянутую в белую перчатку руку, покуда тот, склонившись, целовал кончики ее пальцев, не без любопытства из-под ресниц глянула на Таточкиного жениха… Хорош!
      Но Ванечка лучше.
      – Маргарита Александровна Лерман, рекламное агентство "Спейс-Медиа" и господин Макаров Сергей Геннадиевич, – объявила Алина, добавив низким шепотом. – Господин Макаров, между прочим, генерал из органов.
      – Зовите меня просто Марго, – сказала Маргарита Александровна. – Меня все так зовут, и, самое главное, поздравляю с законным браком и желаю много здоровеньких детей.
      – Я тоже желаю деток родить, – сказал генерал, прикасаясь губами к Верочкиному запястью, а, пожимая Ивану руку, добавил, – я это от сердца говорю, как молодой отец, у меня у самого супруга теперь в родильном доме.
      Очередь желающих поздравить жениха и невесту растянулась на несколько десятков метров.
      – Господа Серджио Боччини и Джованни Росси, итальянская молодежная одежда "Бель-Эттон" и сеть магазинов "До-До", – с особыми чувством и выражением выговорила Алина.
      – Бэлла, белиссимо, – восторженно восклицал сеньор Боччини.
      – Уна бэлла донна феличе, – вторил ему сеньор Росси.
      Иван похлопал господ итальянцев по плечу и сказал им по-французски:
      – Ме фелитасьон де вотр марьяж, осси, месьё*. *Я тоже поздравляю вас с вашей свадьбой (фр.) Люди все подходили и подходили, а Алина все объявляла и объявляла. Поминутно заглядывая в шпаргалку, чтобы не попутать имена и должности дам и господ.
      – Константин Петрович Мостовой, новый коммерческий директор телеканала "Норма" и Наташенька Богданова, более известная вам как Белоснежка…
      – Простите за уточнение, уже не Богданова, а Мостовая, поправила Нежка и трижды облобызалась сперва с Верочкой, а потом и с Иваном.
      – Главное, чтобы жена хозяйственная была и в постели привлекательная, – сказал Константин Петрович, пожимая Ивану руку и не спуская восхищенных глаз со своей Нежки.
      Уже сидя за столом, Верочка смогла хоть немного отдохнуть.
      Она слегка пригубила шампанского и рассеянно слушала теперь бестолковую болтовню очень дорогостоящего тамады, которого все привыкли обычно видеть в популярных программах "Смехопанорама" и "Аншлаг".
      – Верочка! – сзади подошла Анна Захарова. Папина бывшая любовь. Теперь она мачеха Ивана и в некотором роде свекровь…
      – Верочка, я так рада, что мы теперь родственницы…
      Расцеловались.
      – А как вам в новом качестве жены?
      – Ой. Ну только не обращайся ко мне на "вы", пожалуйста!
      – Хорошо…
      Снова поцеловались.
      – Какая ты красивая! И счастливая, наверное.
      – Да, спасибо…
      Оркестр заиграл Штрауса.
      Вальс "Жизнь артиста".
      Любимый Верочкин вальс.
      – Танец жениха и невесты! – крикнул тамада в свой микрофон.
      Все встали и зааплодировали.
      Иван за руку вывел Верочку на центр.
      Она откинула фату с лица назад за голову, положила левую руку мужу на плечо и, дождавшись такта, пустилась за ним в вихревое кружение на три счета…
      Жизнь артиста…
      Мы все артисты…
      Надо только играть очень и очень натурально.
      Иначе жизнь будет получаться ненастоящей. 10.01.2006 – 10.02.2006, Питер Вышел в изд. АСТ в 2006 году http://www.bolero.ru/product-9785170387403.html?SID=afa2795c208771cdfea8b8fb3ba4a0c2 amp;isbn=9785170387403
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

13.10.2008