Натаха Кораблева была девушкой грубоватой.
      Джон ее не очень высоко ценил. Под очень крутого и разборчивого клиента такую не шибко то и подложишь.
      На пять с плюсом в Натахе были только ее глупость и жадность, без которых Джону вряд ли удалось бы подписать ее на такую авантюру, что он задумал с этим своим дача-шоу. Да еще на пять с плюсом по его оценке в Натахе была ее тупая готовность пасть во все тяжкие ради той ее цели, что гвоздем застряла в ее глупой голове.
      На этом Джон и играл, когда подбирал кадры для своего дача-шоу.
      Дача-поддача, – балагурил его подельник Борис.
      Дача – это в смысле где дают.
      А поддача – это где поддают, в смысле – выпивают.
      Да-а-а… Нет в официальном телевидении духа здорового авантюризма и разврата. А то бы пошел Джон к главному продюсеру и предложил бы идею, давайте снимать такое шоу, и ведущую к нему найдем из очень-очень известных.
      Причем специально для контраста – в ведущие пригласим внешне целомудренную.
      Этакую актрису с имиджем верной жены.
      Что?
      Думаете слабо раскрутить очень-очень известную актрису с имиджем целки-недотроги, чтобы подписать ее на роль ведущей в бордель-шоу?
      Были бы деньги.
      Дайте Джону миллион миллионов, и он перевернет все телевизионное и около телевизионное пространство.
      Как Архимед, который говорил, дайте мне точку опоры и я переверну весь мир.
      Но миллиона миллионов Джону никто пока не предлагал.
      Была у него мысль, что спонсоры под его идею найдутся по мере…
      По мере того, как он станет снимать своё подпольное андеграунд-порно.
      Свою дачу-поддачу.
      И спонсоры появятся и покупатели.
      Может, он и в Лос-Анжелес еще это дело продаст.
      Ведь нашлись же на Западе покупатели на наше русское дерьмо, на это шоу "Простейшие организмы под микроскопом", где пятеро пацанов три месяца сидели с пятью девчатами в квартире под телекамерами. Ругались матом, без конца переодевались, жрали, пили пиво и сношались.
      Но пока надо было заниматься рутиной.
      А из четырех его девиц, настоящей профессионалкой была пока только одна лишь Роза.
      – Слушай, Натали, а где эта твоя подруга, Агата, с которой я тогда на телевидении зацепился? – спросил Натаху Джон, когда все они собрались-таки на даче у Бориса.
      – Агашка что ли? – переспросила Натаха, – она с квартиры съехала.
      – А кафе в котором она работала помнишь?
      – Я звонила туда, она уволилась.
      – А что на мобильный не могла позвонить? – настоятельно интересовался Джон – Я Агашку сама хотела достать, мне кое-какие ее журналы и фильмы на ди-ви-дишках нужны были, я звонила ей, но она вроде как сим-карту поменяла.
      – Круто, – хмыкнул Джон, – девушка всю жизнь поменяла, хату, работу, телефон…
      Так не бывает.
      – Бывает, – возразила Натаха и задумалась.
      Задумалась над словами Джона о том, что можно все поменять в своей жизни.
      Ведь в сущности, именно в этом и была ее Натахи мечта.
      Она как раз и хотела поменять и работу, и хату, и все остальное.
      Работу – какая у нее до этого была работа? Сидеть в вонючем ларьке на Войковской? В ларьке, где даже не было туалета, где ей платили гроши, вынуждая заниматься мелким мошенничеством, обсчитывая покупателей или в шибко торговые дни, подменяя ценники на некоторые особо ходовые товары себе на карман. А как страшно, как унизительно было, когда хозяин ларька Тофик один раз засек ее за этим занятием и просто избил, а потом изнасиловал. Разве это работа?
      А съемная квартира в которой они жили с Агашей, однокомнатная живопырка в блочной пяитиэтажке. Разве это квартира?
      Натаха не такая уж дикая и забитая дура, чтобы не понимать, что девушки, и даже приезжие девушки – могут жить иначе. Иметь престижную работу где-нибудь в агентстве фотомоделей, иметь квартиру в тихом Московском центре внутри Садового кольца.
      Вот и Натаха хотела все переменить.
      А в тоже самое время – интересно!
      Все ведь познается в сравнении.
      Вот ведь ее школьные подружки Тата и Лёля, которые не уехали искать счастья в Москву, как Натаха, а остались в Ступино. Тата сразу после девятого класса забеременела, да вышла за Кольку Петрова, родила, а там уже куда уедешь с маленьким? Лелька же тоже задрыга – связалась с какими -то из района и под следствие угодила, шесть месяцев в тюрьме отсидела, а потом вышла, стала пить, да потом просто возле дороги встала и принялась обслуживать шоферов- дальнобойщиков.
      Так вот, когда Натаха в Ступино свое приезжала, обе – и Тата и Лёля так завидовали Натахе, де в столице живешь, в квартире в отдельной, работу имеешь…
      Так что, все относительно…
      Но насчет того, что сказал Джон про Агашу, тень невнятной опаски вдруг пала на сердце Натахи, и опаска эта была в том, а не придется ли потом сильно завидовать этой Агаше, уж не вытащила ли она свой счастливый билет. Не выхватила ли она удачу поперек Наташки?
      И завистливое сердечко сжалось в груди – жим-жим.
      – Сегодня сделаем прогон, – сказал Джон.
      Они с помощником продюсера Борисом показали им комнаты, где четверо девушек отныне будут теперь жить, есть, пить, мыться в душе, стирать свои трусики, спать, разговаривать, слушать музыку, смотреть телевизор, задираться, ссориться, драться, мириться, заискивать, заигрывать, флиртовать…
      Да, и именно флиртовать с гостями дачи, которых Джон будет привозить к девушкам, и в этом то как раз и будет самая суть их риэлити шоу – "дача-поддача", его фишка.
      – Это кухня-столовая, – показывал им Борис, – камеры вон первая, вон вторая, а вон и третья над холодильником.
      – Показываю, как надо держаться перед камерами, – перебил его Джон, – все три камеры здесь всегда включены на запись, но когда работаешь с партнером эпизод, а в вашем полезном для монтажа случае, это будут беседы и Шуры-муры с гостями, необходимо всегда помнить о камерах, чтобы так перемещаться, чтобы занимать такую позицию, чтобы в какой-то из трех камер обязательно попадать в кадр обоим вместе с клиентом. И при этом поворачиваться так, чтобы оба попадали в камеру лицом, хотя бы в пол-оборота, как вы всегда видели это в кино? Но в кино там есть оператор, который изменяет положение камеры, и еще есть режиссер в студии, который водит актеров по специальным меткам, а здесь камеры закреплены на постоянный ракурс и режиссера с вами тоже не будет, так что – изучаем сейчас поле видимости камер во всех помещениях дачи и учимся вставать так, чтобы зрителю было видно и вас и ваших гостей.
      Джон попросил Розу, чтобы та помогла ему продемонстрировать, как выстроить мизансцену.
      Всех остальных девушек Борис попросил смотреть в принесенный на кухню телевизор, подсоединенный к тем камерам, что висели по трем углам их столовой.
      – Вот, глядите, Роза приглашает гостя, то есть меня, посидеть на кухне, попить кофе и поговорить о любви, а заодно и себя красивую показать и гостю и телезрителям. Роза знает, что если сесть вот сюда за стол, – Джон рукой показал куда и как сесть, – то в эту камеру ее будет видно анфас, а в ту камеру – в профиль. Тогда, чтобы и ее клиента было хорошо видать, его надо посадить вот сюда, – Джон сел, изображая гостя, – но в эту камеру теперь меня видно только со спины, а в той камере я теперь загораживаю прелестные ножки нашей Розы… Значит, надо сесть вот так.
      Натаха глядела и все подмечала.
      Оказывается, все было не так страшно и не так сложно.
      – Первое время во всех комнатах будут стоять мониторы, на которых вы будете видеть все ваши ошибки, как вас видно, а как вас не видно, но потом, когда приедут настоящие гости, мониторы уберем, – сказал Борис.
      Далее было проще. В двух спальных комнатах камеры были расположены таким образом, что на какую кровать ни ляг, всегда окажешься в фокусе. А в гостиной с камином, две камеры были направлены на большой диван, на котором и должны были по замыслу режиссера, разворачиваться основные события их риэлити шоу..
      А потом, после обеда девчонки показали Джону и Борису как они поняли и усвоили урок.
      Двое приглашенных Джоном актеров с телевидения – Олег и Геннадий, должны были изображать гостей.
      Сперва с ними работали Роза и Алла.
      А Натаха с другой девушкой, с Ирой – на экране смотрели, как их подруги водят своих гостей по даче, как сажают их перед камерами, как наливают и подают им напитки, как сами садятся гостям на колени, обнимая их…
      – Недурно, недурно, – бурчал Джон, искоса поглядывая на Бориса.
      – Ничего для первого раза, – кивал Борис.
      – А теперь Наташа с Ирой, – сказал Джон. И прикрикнул, – ну, смелее!
      Натахе достался Олег.
      Крупный парень лет двадцати. Крупный и даже толстый.
      Натахе он не понравился.
      Но не детей же ей с ним крестить и не замуж же за него!
      Пошли с Олегом в гостиную.
      Режиссерская задача была такой – усадить гостя возле камина, предложить ему выпить, взять в баре бутылку виски, налить Олегу, потом себе и с двумя стаканами проследовать к дивану. Там сесть рядышком с гостем и занять его беседой, так меняя позы, чтобы и ему и зрителям выгодно показать все прелести своей фигуры.
      Потом принимая ухаживания Олега, сесть к нему на колени и целоваться с ним…
      Пока все…
      Не более.
      У Олега изо рта дурно пахло гнилым зубом.
      И еще руки у него были влажные.
      Когда он к ней под лифчик лез.
      И еще он так неловко залезал к ней под лифчик, что больно сдавил натянувшейся под мышкой тканью и едва не порвал дорогой аксессуар.
      А так, все было без чувств, как бывает на ненужной скучной вечеринке с ненужными людьми.
      – Нормально, – подытожил Борис.
      – Теперь вы все почти состоявшиеся актрисы, – сказал Джон, откупоривая шампанское.
      – Завтра еще раз закрепим пройденное, а послезавтра первый рабочий день съемок, – сказал Борис.
      – Вот и перемены у меня, – подумала Натаха, – а какие перемены у Агашки?
      Неужели у нее лучше чем у меня?
      И завистливое сердечко сжималось неосознанной завистью.
 

 
      Агаша почти подружилась с Абрамом Моисеевичем.
      Теперь он больше не казался ей таким старым и таким старомодным, каким показался в первый раз.
      Порою, она себя ловила на том, что он даже нравился ей как мужчина.
      Местами, как бы сказала Натаха.
      Интересно, что с ней? Как она?
      Все-таки год вместе под одной крышей прожили и столько вместе всего пережили.
      Но быстрота череды дней, в которых каждый из этих дней был праздником – не позволяла впасть в сентиментальную задумчивость.
      А ведь и правда, если каждый вечер они с Абрамом Моисеевичем устраивали людям единственный в их жизни праздник свадьбы, то частица этой праздничности откатывалась и в их с Абрамом Моисеевичем сердца.
      Агаша стала и веселее, и легче, и подвижнее.
      Она уже могла сама от самого начала до самого конца провести все свадебное торжество, полностью подчиняя себе разномастную и разношерстную толпу гостей и родственников, не смущаясь ни случайным выкрикам, ни взглядам, ни выпадам особо подгулявших отвязавшихся мужчин.
      – Это тебе посильнее и покруче будет любой массовки в студии, – приободрял ее Абрам Моисеевич.
      Агаша уверенно ходила вдоль длинного стола, за которым гремели вилками и ножами подгулявшие гости, ходила и смело говорила в микрофон как заученные остроты из неиссякаемого арсенала Абрама Моисеевича, так и экспромты собственного сочинения.
      И ей нравилось, что публика встречала ее репризы смехом и часто отзывалась благодарными аплодисментами.
      Она не зашептывала и не заплевывала микрофона, с дикцией и артикуляцией губ у нее все было очень Вери-велл, а плечики, а осанка, а походка у Агаши – были как у выпускницы Щукинского училища, на все пять баллов.
      Она чувствовала себя свободно под взглядом большой толпы зрителей, она не стеснялась ни спеть, ни станцевать, ни состроить клоунаду. Она была готовая артистка, хоть сейчас в ведущие лайв-супер-шоу.
      Абрам Моисеевич денег ей за работу не платил.
      Но ее кормили и поили, подсаживая к общему свадебному столу, и еще с собой заворачивали, бутылочку вина, пирожных от десерта, бутербродов, того-сего…
      А пару раз, растроганные родители жениха и невесты совали конверт с бонусом.
      Один раз бонус потянул на сто долларов, а во второй раз на двести. Конверты она отдала Абраму Моисеевичу.
      И тот без вопросов – принял их, как должное.
      Пару раз жених и невеста приглашали клеевую ведущую на второй день торжества к себе на квартиру.
      Агаша отказывалась.
      И почти каждый вечер ей приходилось просто отбиваться от предложений встретиться, придти на свидание, а то и просто – сразу выйти замуж за кого нибудь из сильно подгулявших гостей.
      Раза два Абраму Моисеевичу с его сыном Юрой под завязку свадьбы приходилось буквально за руку оттаскивать Агашу от пьяных влюбившихся в нее дружков жениха, тащивших Агашу в такси, а далее под венец…
      – Такова сила искусства, – говорил Абрам Моисеевич, – теперь в тебе огромная сила заложена, Агашенька, ты умеешь держаться перед людьми, ты умеешь привлекать внимание, ты умеешь не тушеваться, ты умеешь быть настоящей публичной женщиной.
      В конце месяца на одну из свадеб приехал Дюрыгин.
      Он опасался, что его узнают и начнут по свадебной простоте отношений к нему приставать, и поэтому наблюдал за своей протеже из проема дверей, ведущих на кухню.
      Агаша провела для Дюрыгина пару соревнований, вдоволь поиздевавшись над послушными ее воле женихом, невестой и их гостями. Потом сама спела в микрофон под караоке-фонограмму, станцевала и в конце устроила конкурс на звание лучшего гостя свадьбы со специальным призом из фонда любимой тещи.
      Дюрыгин был в восторге и не скрывал этого.
      – На следующей неделе я договорился поставить тебя в шоу Монахова, будешь не в качестве массовки, а в качестве гостьи с ролью и речью, будешь изображать отвергнутую богачом простую девушку, там тема у Монахова будет неравный отношения богачей с бедными, вот ты и сыграешь, легенду мы тебе придумаем.
      – А что? – там все актеры с придуманными историями? – полюбопытствовала Агаша.
      – Через одного придуманные, – ответил Дюрыгин, – но зависит от шоу, некоторые на девяносто процентов правды, а некоторый на сто процентов постановочности.
 

***

 
      То, что в ее жизни произошла, наконец, крутая перемена, Агаша осознала, когда получила из рук Дюрыгина месячный многоразовый пропуск на телевидение.
      Вот эт-то да!
      Видела бы Натаха!
      Монахов оказался очень симпатичным, милым, мягким и покладистым малым, как бы сказала Натаха, без понтов.
      Внутри у Агаши все кипело-клокотало.
      Назвать это состояние волнением – было бы профанацией, сознательным принижением уровня высшего душевного напряжения. Она не волновалась, ее просто всю трясло от переполнявшего ее ожидания. Кровь ее уже была перенасыщена обильным адреналином, а мозг еще сдерживал рвущееся в бой тело, держа его на тормозах.
      Состояние ее было похоже на дрожь реактивного лайнера на взлетной полосе, когда пилоты уже вывели все турбины на максимум оборотов, и они ревут на форсаже, сотрясая самолет нервической тремой, а колеса шасси еще стоят на тормозах и сам самолет еще не стронулся, ждет…
      Абрам Моисеевич рассказывал Агаше, как он сам боролся с предстартовым мандражом, когда его – некогда тоже начинающего шоу-мэна тоже поперву трясло от волнения.
      Он выпивал в буфете концертного зала две рюмки хорошего коньяку.
      И все как рукой снимало.
      – Принимать элениум или другие седуксанты не советую, – говорил Абрам Моисеевич, – переуспокоишься, достигнешь пофигистского состояния и будешь на сцене как рыба вареная. А должна быть живчиком – кровь с молоком! А коньяк тоже не могу рекомендовать, привыкнешь. А бабы в отличие от мужиков в пять раз быстрее спиваются.
      Агаша вспомнила Лену Братухину – подругу школьную, с которой пол-года встречалась, приехав в родную Тверь проведать мать.
      Лену встретила на вокзале.
      Та была с утра пьяная, вся в синяках.
      – Ой, Агашка, подруга моя лучшая, – бросилась к ней Ленка.
      Агаша с брезгливостью дала ей на пиво и на сигареты и поспешила отчалить.
      А Ленка, та была счастлива.
      Вобщем, ни таблеток, ни коньяку Агаша себе не позволила.
      А Монахов, предупрежденный Дюрыгиным, что Агаша девушка хоть и начинающая, но надежды подающая, отнесся к дебютантке с душевным вниманием. И не смотря на свою звездную дистанцию, которая в студии подчеркнуто соблюдалась, демонстративно поддерживаемая недоступно-гордыми ассистентками и секретутками, шпынявшими простолюдинок из массовки и не особо жаловавших профи, не достигших статуса звезд, с Агашей Монахов был мил. И почти что даже едва не ласков.
      Видимо Дюрыгин многое значил для Монахова.
      – Агашенька, твой выход будет вторым, хорошо? – участливо предупреждал ее заполошный своею занятостью Монахов.
      Она кивала.
      Она уже все поняла.
      Никаким прямым эфиром тут и не пахнет, можно не волноваться, если она оговорится или оступится и упадет, этот кадр из передачи вырежут, а ее переснимут еще раз вторым прогоном.
      Передачу снимали аж на середину сентября.
      В общей гримерке над артистами колдовали две девушки-визажистки.
      Красивые, мелированные, в модных джинсиках, выглядывающих из под рабочих форменных халатов с фирменной надписью "Монахов-Монахов" по спине.
      Рядом с Агашей в кресле гримерши сидела, страшно подумать, сама Анна Лиске.
      Певица из того самого ансамбля.
      Анна должна идти в первом блоке.
      У нее тоже своя роль, она расскажет, как несколько лет тому назад у нее был роман с одним из богатейших людей Москвы.
      – Первый раз? – улыбнувшись и подмигнув Агаше, спросила Лиске.
      – Типа того, – сглотнув слюну, ответила Агаша.
      – Ничего, привыкнешь, – ободряюще сказала знаменитая артистка, привычно подставляя визажистке свое широко разрекламированное телевидением красивое лицо.
      Агаша вышла из гримерки и заглянула в студию.
      На трибунах скучали девушки из массовки.
      Такие-же, какой была она сама еще полтора месяца тому назад.
      Вот они глядят на нее, эти девушки из общежитий, глядят, и думают, какая Агаша счастливая. Она снимается в шоу у самого Монахова.
      И не знают, что полтора месяца назад Агаша почитала за счастье, что ее вообще пустили бы сюда в АСБ-1 хоть на самое захудалое шоу в самую безликую массовку.
      Вот как судьба может вмиг изменить любую жизнь.
      Съемка задерживалась.
      Нерадивые секретутки что-то перепутали и Монахову принесли какую-то не ту часть сценария.
      Он ворчал, ругался, а потом вообще вышел куда-то из студии.
      – Всем просьба не расходиться, – обращаясь к массовке сказала молоденькая но с не по молодому усталым лицом. тонконогая ассистентша.
      – А мы можем сходить пока кофе попить, – снова подмигнув, сказала Агаше Анна Лиске.
      – Вот ничего себе, – внутренне охнула Агаша, – думала ли она про себя еще месяц назад, что вот так вот запросто сама Лиске предложит ей пойти побаловаться кофейком.
      Пить какаву и курить сигаретки пошли не в общий буфет, что на первом этаже справа от проходной, а поднялись на лифте в редакцию.
      Секретарша Ирочка любезно открыла им переговорную, обставленную кожаными диванами и креслами ядовито-желтого цвета.
      Агаша присела и чуть не утонула.
      На стеклянную столешницу все та же Ирочка поставила перед Лиске и Агашей две чашки кофе, пепельницу и блюдце с сахаром и дольками лимона.
      Бывшая официантка Агаша оценила сервис.
      – Давно на Москве? – сощурившись от сигаретного дыма, спросила Лиске.
      – Больше года, – ответила Агаша.
      – Молодец, быстро у тебя с карьерой, самому Дюрыгину понравилась, далеко пойдешь.
      Агаша не знала что и ответить на такую ободряющую похвалу.
      – А где он тебя нашел? – поинтересовалась Лиске.
      – В кафе где я работала он сумочку свою забыл, а я его догнала и отдала.
      – Ну, значит это Судьба, – сказала Лиске, – значит Ангел твой тебе помог.
      В это время на шее у Лиске тихохонько затенькал ее телефончик – маленький такой, не больше медальона.
      – Алло! Уже идти? Иду.
      Лиске поднялась, одернула задравшуюся и обнажившую ухоженное тело маечку.
      – Пойду, зовут, а ты еще можешь посидеть, твой выход минут через сорок, не раньше.
      Инсайд про-эпи-логус:
 

 
      Натаха размечталась. Размечталась, как приедет на новенькой машине, на ярко красной двухдверной Пежо 407 – "купе", приедет сперва на Войковскую к своему ларьку, где как раз будут Тофик с Исмаилом, будут в это время стоять и перетирать свои вонючие мелкие торговые дела на своем тарабарском гортанном наречьи.
      Она подъедет, а за ней черный джип-гелентваген с ее телохранителями.
      И она скажет телохранителям, – а набейте-ка морды этим хачикам.
      И Тофика с Исмаилом станут бить.
      И так, и этак, и как Ван-дам бьет своих врагов, и как "Крутой Вокер", и как Джеки-Чанг…
      А потом она выйдет из машины – вся тоже в красном платье, с длинными ногами, в красных туфлях на шпильке и поставив ножку на голову Исмаила, спросит того, – ну как? Помнишь, как меня за обсчет и за опоздания наказывал, как заставлял меня тебе и твоему земляку-кунаку сосать? Прямо там в ларьке как я тебе сосала, помнишь?
      И ее телохранители бросят эту мразь в ларек, а сам ларек повалят на бок, обольют бензином и подожгут.
      Красное пламя, красное платье, красная машина.
      Красиво, стильно.
      А потом она поедет в кафе на Текстильщиков, где Агаша работает официанткой.
      Зайдет в кафе, оглядится, присядет за столик.
      Сделает удивленное личико, – ой, Агашка, и не ожидала я тебя здесь встретить!
      Все официанткой ишачишь? А я… Да ты видала меня по телевизору. Да, я звезда…
      Каждый день теперь снимаюсь, каждый день… А ты все здесь, официанткой ишачишь…
      Выпьет стакан колы-лайтс со льдом, оставит Агаше сто долларов чаевых и уедет на своей красной Пежо-купе.
      Стильно!
      Красная машина, красное платье…
 

 
      Подумаешь: зачем живем мы? для того ли, Чтоб вечно угождать на чуждый нрав И рабствовать всегда! Жорж Занд почти что прав!
      Что нынче женщина? Создание без воли,
      Игрушка для страстей или прихотей других!
      Имея свет судьей и без защиты в свете,
      Она должна таить весь пламень чувств своих Иль удушить их в полном цвете:
      Что женщина? ее от юности самой
      В продажу выгодам, как жертву убирают,
      Винят в любви к себе одной,
      Любить других не позволяют
      В груди ее порой бушует страсть,
      Боязнь, рассудок мысли гонит:
      И если как нибудь забывши света власть
      Она покров с нее уронит,
      Предастся чувствам всей душой
      Тогда прости и счастье и покой.
      М.Ю. Лермонтов "Маскарад"
 

 
      Зарайский очень-очень хотел снова и снова увидеться с Розой.
      Ему на нее даже не так было жалко тратить свои деньги, как всегда жалко ему было потратить хоть сто рублей на любую из его знакомых.
      У Зарайского всегда сердце кровью обливалось, когда надо было оплатить счет за обед или за ужин на две персоны, поэтому он всегда подгадывал обтяпать свидание таким образом, чтобы оно проходило за счет редакции или за счет спонсора как рекламные или представительские расходы. А подарки девушкам он обычно делал из сувенирных фондов отдела паблик рилэйшнз или из призовых спонсорских. Так мог запросто одарить свою подружку на ее день рожденья пакетом с логотипом телеканала, предварительно набив пакет всякой бесплатной для него сувенирной ерундой – футболкой с логотипом, кружкой с логотипом, бейсболкой с логотипом…
      Были бы на складе пи-аровцев канала и презервативы с логотипом, он бы и их подарил – такой вот он Зарайский был добрый к своим девушкам.
      А вот на Розу он готов был раскошелиться.
      Так вот она запала ему в душу.
      Так запала, что всерьез он подумывал о том, а не купить ли ей новый модный телефон с Интернетом и телепрограммами? Или золотой литой браслетик с семью бриллиантиками? Такой, как у секретарши шефа, у Ольги…
      Колечко он опасался покупать, вдруг размер не подойдет, а браслетик… Или, думал он, или, может часики золотые купить? Или шубку беличью? Или песцовую?
      Вот как влюбился Зарайский, вот как проняло его.
      Дрожа и метясь по комнате, Зарайский набрал номер её мобильного.