Роман: Проза
      Аннотация: модный роман
      Andrew ЛЕБЕДЕВЪ
 

 
      (РОМАН в стиле лайв-риэлити)
      If I stick a knife in my heart Suicide right on the stage – would it satisfy You?
      Ore will You say the boy is insane?
      Mick Jagger "Its only Rock-n-Roll" (Если я всажу себе нож в сердце прямо на сцене – ты будешь удовлетворен? или ты скажешь, что парень просто спятил?
      Мик Джаггер "Это только Рок-н-ролл")
 

 
      Пусть говорят, а нам какое дело?
      Под маской все чины равны,
      У маски нет души, ни званья нет, – есть тело, И если маскою черты утаены, То маску с чувств снимают смело…
      М.Ю.Лермонтов "Маскарад"
 

 
      – Слыхала? Слыхала, сейчас по Эху Москвы передавали, что эта, что ведущая этого нового шоу в машине разбилась? Ну, как ее? Ну, слыхала?
      – Ой, все они наркоманки, спаси, Господи!
      – Да не наркоманка она, да ты ее тысячу раз видела в рекламе дезодоранта, ну, вспомнила?
      – Джанифер Лопез что ли?
      – Сама ты Джанифер Лопез, ну эта, которая шоу про дуриков всяких вела с пяти до шести по будням, про свадьбы, да про разводы, вспомнила?
      – Эта, красивая такая, понтовая что ли?
      – Ну да! Вспомнила-таки!
      – И что? Разбилась?
      – Да, Доренко по Эху Москвы вот только что говорил…
      – Ну и ну, дела!
      – Вот так то вот, не все коту масленица…
      – Точно, деньги шальные зарабатывают, ночи напролет гуляют, наркотиков этих там нанюхаются, и гонят, и гонят потом по городу под сто километров…
      – Хорошо сама, а то еще невинных людей зашибут, так потом и ответственности никакой – всяко откупятся. Вон этот, артист, что в сериале то играл, ну ты его помнишь, так на остановку с людьми пьяный наехал, шесть человек в больнице, а этому и ничего, дело уголовное прикрыли, все шито-крыто.
      – Точно! Творят, что хотят…
      – Так как все же эту то звали? Не вспомнила?
      – Не, не вспомнила…
 

 
      Агаша… Надо же так по-скотски над своим собственным чадом издеваться, чтобы маленькое безответное бессловесное и беззащитное существо Агашей назвать! Надо же так самозабвенно любить себя самого и лелеять собственные sweet foolish little things – эти знаковые реперы своего частного мироощущения, чтобы дочку свою на всю жизнь обозвать именем – связанным с какой-то своей собственной дурацкой привязанностью, которую ребенок, помеченный потом этой маркой, всю жизнь будет заведомо не любить и даже проклинать!
      Каким надо быть эгоистом, чтобы свою дочь назвать в честь любимого автора детективных романчиков?
      Не спросили папаша и мамаша пятидесяти двух сантиметровую девочку, а взяли и записали ее в ЗАГСе как Агашу.
      И была бы хоть Агаша Кристи.
      А то ведь – Агаша Фролова.
      Поп, когда бабушка Вера в тайне от родителей принесла уже годовалую Агашку в церковь, тот таким именем крестить ребеночка отказался. Окрестил Аграфеной.
      Еще лучше стало…
      Это точно. Как корабль назовут, так он и поплывет.
      Назови шхуну – "Беда", она и задаст радости капитану с командой – так что мама не горюй!
      Вот и Агашка.
      До пятого класса ее как только не дразнили… И какашкой, и мордашкой…
      Потом кулаками и когтями она заставила-таки одноклассников уважать себя и добилась, чтобы кликали по фамилии. Фроловой.
      А в восьмом и девятом, когда расцвела вдруг ранней спелостью первой июньской черешни, стала откликаться на мягкое и даже нежное – слово "агат".
      Первый парень на их деревне – Витя Тимофеев даже в Москву ради нее съездил на выставку полу-драгоценных камней и привез ей оттуда на день варенья бусы из этих камешков – из агатов.
      Агаша на выпускном эти бусы надела и всю ночь в городском парке Витю потом целовала.
      – Агашка, ты паспорт не забудь, возьми!
      – Не забуду, я его всегда с собой таскаю.
      – Вот, блин, у тебя же регистрации московской нет, а без нее на телевидение пропуска не выпишут.
      – А че ты раньше мне сказать не могла? Вот рохля!
      Натаха Кораблёва – подруга закадычная – она иногда простотой своею просто до белого каления, до неистовства могла довести. Так бы и врезала ей.
      – Что теперь делать то? Мы же уже с режиссером договорились…
      – Ну, во-первых, не с режиссером, а с ассистентом или с администратором, но это неважно, – Натаха делает умное, где-то и кого-то подсмотренное ею выражение морды-лица, – а во-вторых, можно такой хитрый финт ушами сделать, поехать на вокзал и взять на завтра билет до Твери, билет именной.
      – И что?
      – А то, что с билетом и без регистрации пропуск выпишут.
      – А билет потом сдать? – догадывается догадливая Агаша.
      – Умная, – кивает Натаха, – дуй теперь на вокзал, до съемки три часа осталось.
 

***

 
      Вообще, от метро Алексеевская до телецентра ходит маршрутка. Прямо до АСБ-1.
      А можно еще проще, можно от Ленинградского вокзала на электричке до платформы Останкино доехать. Тем более, что Агаша за билетом на родную свою Тверь туда на вокзал теперь поехала.
      Но с этой задрыгой с Натахой разве по-человечески можно договориться?
      Давай в пол-пятого у выхода на ВДНХ
      Давай.
      А потом вспомнили обе, что там два выхода.
      Так на каком?
      Принялась звонить по мобильному – номер абонента выключен или находится вне зоны…
      Подождала минут пять, позвонила еще – тот же результат.
      Еще не хватало теперь опоздать!
      Подошла к группке нагло и выпендрёжно тусующихся частников.
      – Сколько до телецентра?
      – Шестьсот, – ответил самый наглый, и морду свою бесстыжую осклабил-вылупил. Так бы и врезала ему!
      – Да пошел ты, я тебе что? Приезжая, что ты меня заряжаешь?
      Сказала и сама себя поймала на том, что а ведь и приезжая… Правильно наглый частник ее раскусил.
      Выскочила на дорогу, замахала рукой, как машут стартеры из палубной команды авианосцев. Остановившемуся на старых "жигулях" пенсионеру скороговоркой в раскрытое окошко выпалила – до телецентра на Королева пятьдесят рублей.
      Садясь, поймала на себе презрительно-ненавидящий взгляд того наглого частника, что заряжал ее на шестьсот.
      А Агаша только фыркнула, и палец средний ему в форточку оттопыренный показала.
      Ехали молча.
      Агаша сразу на себя напустила.
      Пусть этот пенсионер подумает про нее, что она крутая модная штучка, что едет теперь на телевидение не в массовку на телешоу, а к себе на работу. Ведущей или помощницей режиссера.
      Даже размечталась по недолгой короткой дороге.
      Размечталась, что будет вот когда-нибудь каждый день ездить сюда по этой вот улице на своей машинке. На своей собственной модной машинке вроде вон той – Пежо, в которой та фифа сидит. Будет ездить в Останкино в телецентр, где у нее будет свой кабинет, свой столик в кафе на первом этаже, свое парковочное место на стоянке перед семнадцатым подъездом…
 

***

 
      А Натаха естественно уже в стеклянном предбаннике перед бюро пропусков стоит.
      Стоит – ни стыда – ни совести.
      – Ты что? Ты без меня хотела пойти?
      – У меня батарейка в мобильнике подсела, а мы с тобой про выход то не договорились, я на маршрутку и сюда, – оправдывалась Натаха, – иди скорее пропуск выписывай, вон к той вон девушке сперва, к ассистентше…
      Агаша на Натаху обиделась.
      Точно, она одна без нее хотела на съемки попасть.
      – Паспорт в Москве зарегистрирован? – не очень то приветливо спросила ассистентша.
      – У меня билет обратный на завтра есть, – ответила Агаша – А надо и чтобы сюда, – бросив на Агашу короткий безучастно-дежурный взгляд, с усталым укором сказала ассистентша.
      Сердечко в груди у Агаши замерло.
      Вот блин зараза!
      Со всех сторон обложили этими регистрациями, этими условностями, что она – террористка что ли?
      – Ну ладно, – сжалилась вдруг ассистентша, – пойду попрошу, может и по обратному билету пропуск выпишут…
      Пошла.
      Пошкандыбала родимая.
      Агаша ее даже в спину перекрестила, как это бабушка Вера часто делала, когда Агашка на экзамен или в поликлинику уходила.
 

***

 
      Всю группу массовки, сколько их тут набралось – десятка два таких же как они с Натахой энтузиасток и энтузиастов – повели через рамку и турникет – мимо двух дядек в бронежилетах с автоматами. У автоматов такие смешные конические раструбы на стволах, как у старинных пиратских пистолетов с картинок про Бармалея.
      Гурьбой до лифта.
      Гурьбой по коридорам до студии.
      Как барашков пастухи водят.
      Только посоха и овчарки этой ассистентше еще не хватает.
      В лифте Агаша перехватила несколько, как ей показалось презрительно-насмешливых взглядов.
      Какие-то штучки – секретутки режиссерские с папочками в которых, небось, либо сценарии, либо договоры с актерами или сценаристами…
      Уж у этих то всё в порядке – у секретуток.
      И с московской регистрацией и с хаткой-норкой-квартиркой.
      Папочка в министерстве, дочку в МГУ на филфак или на журфак после школы определил, а после журфака сюда по звонку по знакомству. И уж точно – папочка Агашей в честь писательницы или еще того лучше Алабамой какой-нибудь в честь Америки дочку не называл… А оттого что имя правильное, у них и жизнь правильная. Приезжает в Останкино к одиннадцати, да еще оправдываясь дорожными пробками на пол-часа опаздывает. Потом пол-часа макияж, да с подружками бавардаж* . Кофе, сигаретки… Работа тоже мне! Отнести ксерокопию договора из кабинета в кабинет. А попробовала бы она три тонны грязной посуды со столов в мойку перетаскать, да три тонны заказов с кухни и из бара клиентам на столы…
      Эта сразу в первый же день с такой работы убежит!
      А еще глядит с презрением – де ты мне не ровня, ты приезжая без регистрации – в массовку пришла, а я штучка-дрючка московская. Меня сам Костя Эрнст дрючит иногда…
      Агаша грустно хмыкает своим мыслишкам.
      Вот такая вот тут жизнь.
      А что?
      Сама бы такой жизнью пожила.
      Променяла бы свой официантский поднос и передничек на папку с документиками.
      Запросто!
      Куда сегодня эта фифа вечером потащится?
      Небось за ней бойфрэнд на "тойоте" к восьми вечера подкатит?
      Повезет ее в Сад-Эрмитаж или на Новый Арбат в Ангару?
 

 
      Джон подошел к Агаше во время всеобщего перекура.
      Администраторша сжалилась, отпустила массовку организованно покурить.
      Этот Саламахин – этот звезда-ведущий целый час жарил-парил всех под ослепительными и невыносимо жаркими софитами и сам -то слинял к себе в кабинет, где наверняка кондиционер и водя "пернье" со льдом. Слинял, а ассистентше не велел их распускать, де "ща вернусь и продолжим". Но он пол-часа не возвращался и ассистентша разрешила далеко не расходясь – сходить пописать, или пойти покурить по одной.
      Сноска -*бавардаж – от фр. Bavardage – болтать, болтавня Джон к ним с Натахой тут и выкатился.
      Не как чёрт из коробочки, а как артист Бочкин из соседнего ателье.
      – Что, девушки, на массовку в шоу к Саламахину пришли? – дежурно, но уверенно по-хозяйски спросил Джон, всем своим видом показывая, что уж он – то ни на какое чужие шоу ни на какую массовку не подписывается потому как сам себе шоумэн.
      – А что? – выпуская ноздрями дым, переспросила Натаха – Наверное, хотели бы сниматься на постоянном контракте, – уверенно предположил Джон из коробочки – Ну, – стряхивая пепел прямо на пол, гмыкнула Натаха Она как бы была вся такая из себя усталая от постоянных предложений сниматься.
      Ее прям-таки, как бы уже все утомили этими постоянными домоганиями подписать контракт.
      – Есть конкретное предложение, девчонки, типа у вас фактураки подходящие, имидж, манеры и все такое…
      – Топлесс не снимаемся, – пуская дым ноздрями и опустив длинные накладные ресницы, сказала Натаха.
      Вообще Джон все время не на Натаху, а на Агашу во все глаза глядел.
      Агаша внутренним нервом всегда чувствовала, когда ей на грудь со значением глядели.
      И Джон тоже со значением глядел.
      С большим таким значением.
      – Вот моя визитка, если что, – сказал Джон протягивая Агаше ярко-красный картонный прямоугольник.
      Джон ПетровЪ
      Режиссер риэлити-лайв шоу.
      Ниже – телефоны, телефоны, факсы, адреса электронной почты…
      – Я на обороте вам номер моего мобильного напишу, – спохватился Джон, вынимая авторучку и забирая у Агаши свою визитную карточку.
      Он подарил девушкам ослепительную улыбку образцовой рекламной дентальности и со словами, – звоните, если надумаете сниматься, – убрался восвояси.
      Убрался, оставив обеих подружек в состоянии мечтательной прострации.
 

***

 
      Поздно вечером, уже засыпая, в последнем усилии ослабленной воли нажимая красную кнопку "лентяйки" вечно мерцающего в углу телевизора в котором счастливчики и счастливцы выпендривались на своем риэлити шоу, Агаша лепетала Натахе, – спишь?
      Звонить Джону завтра будем?
      И ночью уже снилась обеим девушкам их телевизионная слава.
      Слава, пришедшая к ним вместе с Джоном Петровым и принесшая им много денег, новую не съемную, а свою квартиру, машинку цвета Маренго и целый выводок франкоговорящих поклонников, которые до самого утра ласкали девушек своими щекотными французскими усиками.
      Жаль, жаль что сны не держатся в памяти дольше двух секунд!
 

 
      Ты! Бесхарактерный, безнравственный, безбожный, Самолюбивый, злой, но слабый человек:
      В тебе одном весь отразился век,
      Век нынешний, блестящий, но ничтожный.
      Наполнить хочешь жизнь, а бегаешь страстей.
      Все хочешь ты иметь, а жертвовать не знаешь, Людей без гордости и сердца презираешь А сам – игрушка тех людей М.Ю.Лермонтов "Маскарад"
 

 
      Дюрыгин знал, что нужно постоянно себя доказывать.
      Если хочешь быть чемпионом – нужно не реже раза в год свое чемпионство подтверждать.
      Показательно набив кому-нибудь морду.
      Естественно, битие морд имелось в виде этакой фигуры речи, потому как здесь в этом телевизионном креативном мире морды если люди и бились, то не в прямом, а в переносном значении, в столкновении идей и характеров, где полем битв были кабинеты главных продюсеров, а главной добычей – большие суммы гонораров.
      Дюрыгину нравилась эта американская форма оценки качеств, выражавшаяся в словосочетании – сколько стоит этот человек?
      – Сколько я стою?
      Он любил повторять своей любовнице, – я стою десять миллионов. Моя голова стоит ста их голов. Мои идеи на вес золота.
      Теперь вот Дюрыгину перебежал дорогу Зарайский.
      А сетка вещания ведь не резиновая.
      Два одинаковых по формату лайв-шоу на одном канале поместиться никак не могут.
      Что у Зарайского есть?
      Идея его шоу гораздо слабее, но у него есть Ирма Вальберс – незаходящая рейтинговая звезда.
      А у Дюрыгина такой даже и в половину по классу ведущей нет.
      А есть только идея супер-шоу.
 

***

 
      День начинался по давно заведенной Дюрыгиным канве, что в его понятии соответствовала красивой европейской жизни. Дюрыгину вообще нравилось ощущать себя не каким-нибудь там рязанским азиатом, а самым что ни на есть заправским европеянином, который и зарплату в евро получает, и в отпуск на Мальдивы летает, чтобы там под парусом походить, да винд-серфер с волны на волну покидать…
      Дюрыгин встал, сходил в свой любимый сверкавший германецкой белизною и взлелеянный молдавскими рабочими санузел, включил радио Эхо Москвы, не без самолюбивого удовольствия надел обтягивающие полу-лосины, туклипсные тапки на шнуровке, наколенники с налокотниками, обтекаемый каплевидный шлем. Погляделся в зеркало – хорош ли собой?
      Хорош!
      На все сто процентов – хорош!
      Сволок вниз по лестнице свой американский алюминиево-титановый лисапет, что за три тысячи евро купил себе на прошлый День варенья, оседлал его во дворе и сделал сперва круг по их дворовой охраняемой консьержем парковке, дабы убедиться, что его Дюрыгина "маздочка" стоит себе в полном порядочке и ждет – не дождется своего хозяина.
      Приветливо поздоровался с парой соседей – чьих имен не знал, но чьи машины уважал за их юный возраст, престижную дороговизну и ухоженность.
      На втором круге нажал кнопку привешенной на шее инфракрасной "лентяйки" и выехал за открывшиеся ему ворота.
      Въехал в дорожный карман, дал по нему резкий спурш до самого парка, где по тенистым аллейкам бегали – трясли грудками стройные студентки, и куда стайками выводили погулять хозяйских пуделей и лабрадоров наёмные выгульщики собак.
      Собак то как раз Дюрыгин и не любил.
      Привяжется какая-нибудь дура, бежит, лает, да все пытается зубами за шину или за педаль ухватить.
      У Дюрыгина на раме для таких дур специально баллончик с перцовым газом был прицеплен.
      Пару раз он его даже в ход пускал.
      Но, вроде кажется только себе навредил, потому как хозяин ротвейлера – по роже явный мент, вдруг наорал на Дюрыгина и пообещал на следующем кругу его догнать и морду ему набить.
      Теперь Дюрыгин всегда сворачивал в соседнюю аллею, когда ротвейлера с толстомордым хозяином замечал.
      Проезжая мимо трусящих по периметру парка длинноногих бегуниц, Дюрвыгин приветливо приподнимал руку и протяжно, на американский манер выкрикивал "ха-а-ай".
      И девочки тоже, улыбались и радостно повизгивали, – "хай-хай".
      Приехал до дому.
      Втащил велик на второй этаж.
      Стянул с себя едва увлажнившуюся потом футболку.
      Принял душ, побрился, надел свежую, приготовленную Людой сорочку.
      В холодильнике йогурт и апельсиновый сок.
      В шкафу быстрая овсяная каша, которую только надо лишь залить кипятком.
      Поглядел машинально – что там показывают по телевизору?
      Пощелкал туда-сюда.
      Новости "евроньюс", индекс доу-джонса, курс доллара, цена барреля нефти марки "брент"…
      Неинтересно, но нужно.
      Щелкнул на спутниковый канал – "дива футюра", там девушка с бюстом снимала с себя трусики – интересно, но не нужно!
      На обоих мобильных уже было по два безответных вызова.
      Поглядел.
      На одном Людмила – звонит спозаранку, на другом – Витя Бакланов и какой-то неопознанный абонент.
      Ю-Эф-Оу…
      Аниндентивайд флаинг обжект.
      Людмиле он перезвонит потом из машины, когда встанет где-нибудь в пробке там на Профсоюзном проспекте, Вите Бакланову позвонит из офиса, а вот кто этот Ю-Эф-Оу ? Может это из канцелярии генерального?
      Впрочем, что гадать?
      Перезвонят, если надо.
 

***

 
      С Людмилой у Дюрыгина отношения были просто образцово-классные.
      Он целых полтора года выводил привередливую Людочку на такой канон отношений, чтобы ему – минимум ответственности и обязанностей, а от нее – максимум самоотдачи, верности и тепла.
      Приятели, наверняка завидовали ему.
      Особенно женатые.
      Людмила – бывшая чемпионка Федерации по прыжкам в воду, призерша Олимпийских игр…
      Фигура – умопомрачительная.
      И что ценно – сама приедет на уикенд, за ней и заезжать никогда не надо, своя машинка у нее, и приедет причем всегда со своей снедью, сготовит, в хате бардак приберет, вещи его после стиральной машины погладит…
      Сын Людмилы двенадцати лет на все выходные всегда к ее бывшему супругу отбывал – маме руки развязывал.
      Людка сама тренером работает – в модном шейпинг-фитнес-фигитнесс – клубе. Деньги неплохие зарабатывает. А дружбой с Дюрыгиным гордится.
      Пара они.
      Как же!
      Сам то Дюрыгин – известный продюсер и режиссер.
      И телеведущим успел достаточно побыть. Настолько достаточно, чтобы гаишная шобла придорожных милиционеров вежливо его узнавала и если что – отпускала по здорову и по добру от греха – а то ведь с этими журналистами можно и на гласность нарваться!
      Московское утро.
      "Мазда" весело катила по Профсоюзному.
      Удивительно!
      Пол-двенадцатого, а пробки нет.
      Что эти думские и из министерств? Уже все проехали? Или они все в Питер подались на юбилей реки Невы и Ладожского озера с Вороньим камнем? Вслед за главным питерским уроженцем?
      Они лет шесть тому назад с ребятами из Ар-Пи-Тэ-Вэ как-то специально ездили в Питер снимать родной двор державного начальника, где будущий порфироноситель прыгал с дровяных сараев и играя в войнушку, вместо "лимонок", бросал в неприятеля вывернутые в подъезде лампочки… Басков переулок… Номер дома Дюрыгин уже позабыл. Помнил только, что неподалеку от главных державных пенат, возвышалось какое-то строгое военное здание – не то штаб округа, не то еще какое-то строго-секретное системное "блэк-бокс-чемодан". Может оттуда, в далеком пятьдесят седьмом – наблюдая за невинными детскими забавами мальцов-огольцов с Баскова, какой-то прозорливый аналитик отдела кадров в погонах майора и вычислил и предугадал в пацане Вове будущего царя?
      Однако, зря надеялся и напрасно радовался Дюрыгин.
      На траверсе гостиницы ЦК Профсоюзов встал-таки в пробке.
      Сейчас что ли этого фокусника премьера в его Белый дом повезут?
      Дюрыгину нравился придуманный одним его приятелем образ фокусника, достающего шарики изо рта и зайцев из шляпы, образ так удачно и остроумно подходивший к их нынешнему главе правительства.
      Похож!
      Вот уж на все сто процентов похож!
      Тоненько и мелодично затенькал телефон и музыкальный центр, управляемый умным компьютером, автоматически убавил звук.
      – Але? Валерий Максимович? – Дюрыгин узнал в гарнитуре голосок секретарши самого главного, – с Михаилом Викторовичем можете разговаривать?
      С самым главным Дюрыгин не то что из машины мог разговаривать, да будь он теперь в постели с девушкой или разбираясь на обочине с прилепившимся дотошным гаишником – всегда и в любом виде стал бы он говорить с самим Михаилом Викторовичем…
      – Соединяю, – бодренько пискнула в трубку секретарша…
      Пискнула и не соединила…
      Обманула, или разъединилось?
      Дюрыгин, заходя в приемную самого главного, всегда пялился на ювелирно-аккуратные очертания Оленькиной фигурки и грешен – рисовал себе в своем испорченном детскими фантазиями воображении эротический картинки соития секретарши Оленьки с ее шефом.
      Может, она и теперь как раз занялась напряженными чреслами его высокопревосходительства?
      Но нет, вот тенькнуло и соединилось.
      – Валера? – Дюрыгин услыхал в правом ухе неповторимый тембр голоса шефа, – говорить можешь?
      – Могу, – ответил Дюрыгин, пропуская из правого ряда наглую девицу на красной "рено".
      – Я насчет твоей заявки. Там не все однозначно, мне твоя идея нравится, но ты сам знаешь твой главный минус.
      – Знаю, – буркнул в гарнитуру Дюрыгин.
      – Вобщем, старина, если надыбаешь классную ведущую, я твой союзник.
      – Сколько у меня еще времени? – спросил Дюрыгин – Если начинать шоу в сентябре, – задумчиво пробормотал главный, – если начинать шоу в сентябре, то у тебя еще шесть недель.
      Шесть недель…
      Велика Москва, как говорил комиссар Клочков, но в иной ситуации хорошую ведущую на этой самой Москве и в шесть месяцев не найдешь!
 

 
      Натаха предательница.
      Агаша сама давно смутно подозревала что эта подруга ее рано или поздно бросит где-нибудь раненую помирать – не вынесет с поля боя, не подаст руки, не протянет тонущей багор, не кинет круг, не войдет за ней в горящую избу…
      Агашка потащилась с утра в свое вонючее кафе на каторгу и визитки этого Джона в сумочке не обнаружила.
      Ах, какая она доверчивая дура!
      И ведь даже не догадалась списать телефон с визитки, сделать копию или вбить его в память телефона.
      Теперь на свиданку с продюсером с Джоном пойдет Натаха, а Агаша останется в пролете.
      И вот сейчас, пока Агаша на своей смене, Натаха наверняка, ну просто наверняка звонит Джону и договаривается с ним о пробах, о кастинге или о чем там еще?
      Дружба – дружбой, а телевизионная карьера врозь!
      Агашка вздохнула горестно.
      Вздохнула, вспомнив, как однажды отдувалась за Натаху…
      Они тогда первый год были на Москве – зелеными дурочками были совсем.
      Ничего не знали и не понимали правил никаких.
      Ну и зашли по несознанке в одно нерусское кафе.
      Не соображали еще по зелени своей, что в спальных районах вообще лучше ни в какие ресторации не ходить – там везде сплошь одни хачики да урюки с шашлычниками.
      Ну, и затащили их обеих в тесную гардеробную, де, давайте, девчонки, порадуйте братских представителей Кавказа оральным сексом!
      Хитрая Натаха тогда в тубзик попросилась – ее пустили, а один урюк на дверях встал… А она – ловкая такая, через окошко под потолком – сперва в мужской тубзик переползла, а оттуда через окно на улицу.
      И не вернулась.
      Ни хоть бы даже и с ментами – но не вернулась.
      Ох, отдувалась за нее Агашка, ох отдувалась…
      А потом Натаха сказала, де в ментовскую бесполезняк – голый номер обращаться, менты сами заставят всей их смене сосать. Так что надо просто забыть – и все…
      Агашка две недели злилась на Натаху, хотела даже с хаты от нее с другой компаньонкой отъезжать, но потом отошла.
      Помирились до поры.
      Год вместе прожили и вот увлеклись идеей на телевидение просочиться.
      Сперва в массовки, а оттуда – кто знает?
      Смену еле-еле доработала.
      И так устала что почти половину от своих чаевых – заработанных натруженными ножками – решила истратить на такси. Вернее на частника, потому как на такси из Текстильщиков до Новогиреева и всей суммы едва бы хватило.
      Приехала, ввалилась – сил не было уже даже душ принять, не то чтобы на чай да на разговоры.
      А Натаха та вся светилась прям-таки и судя по всему как раз нуждалась в слушателе.
      – Ну что? – спросила Агаша, валясь лицом на подушку, – изменила мне? С Джоном встречалась?
      – Ага, встречалась, – бесстыдно призналась подруга. И тут же поспешно принялась оправдываться, – ты понимаешь, я бы и тебя бы обязательно взяла бы с собой, и без тебя бы ни за что одна бы не поехала, но ты ведь в своем кафе сегодня весь день на смене была, а у меня выходной. Я позвонила, дай, думаю узнаю, есть ли он вообще этот Джон на белом свете, или все это вранье. А он возьми, да и предложи мне сразу на встречу к нему приехать. Я тебе уже хотела звонить…
      – Да не ври ты, – сквозь подступающий сон пробормотала Агаша, – ты же его визитку у меня из сумочки стырила, а говоришь, хотела потом позвонить.
      Обидно было Агаше.
      Обидно, что предала ее Натаха.
      Третий раз уже предала.
      Но спать хотелось ужасно.
      – Утром поговорим, – сказала Агашка засыпая.
 

***

 
      А утром Натаха собиралась на работу в свой магазин.
      Не магазин, а ларек на метро Войковская.
      Собиралась и как всегда опаздывала.
      – Ну, рассказывай, что там у вас вчера с этим Джоном то было? – спросила Агашка едва почистив зубы и поплескав на мордашку.
      Натаха в предстартовой суматохе металась по квартирке.
      Из ванной на кухню – из кухни в комнату.
      Смешная – заполошная в черном лифчике и белых кружевных стрингах.
      – Лак мой не брала?
      – Не брала я твой лак, ты про Джона то расскажи!
      – Слушай, некогда мне, Агаша, опять на работу опаздываю, Тофик мне морду набьет, ей-Богу!
      – Ну так отдай тогда мне визитку Джона, – ровным спокойным голосом попросила Агаша, – у меня сегодня выходной, и я ему позвоню.
      И тут Натаха раскололась.
      Она напряглась сразу, как кошки напрягаются при виде собаки.
      Даже перестала на работу торопиться, как напряглась.
      – Слушай, Агаша, а ведь Джон просил меня, чтоб больше никому его телефон не давать.
      Сказала сучка и глядит не мигая.
      Агашку даже оторопь взяла.
      А Натаха совсем стыд потеряла, перешагнула за внутреннюю пограничную черту дозволенного, и преодолев ее тоже вошла в раж игры в справедливость, сутью которой является полная подмена белого черным и черного белым.
      – Погоди, постой, но ведь он сам мне первой свой телефон дал и ты у меня его попросту вытащила, – беспомощная перед вопиющей ложью, обезоруженная жуткой несправедливостью подруги, лепетала Агаша.
      А Натаха вылупила на Агашу свои бельма, застыла с колготками в руках, будто уже и не торопится совсем на работу свою.
      – Ну и что, что тебе первой дал, надо было первой и звонить, тут, подруга, кто первый съел, тот и смел.
      – Ну уж, – Агаша даже поперхнулась от такого поворота в Натахиной логике, – значит не дашь телефон?
      – Значит не дам и не обижайся.
      Хлопнула за компаньонкой дверь.
      Агаша так и осталась сидеть на неубранной кровати.
      Опустошенная и брошенная.
      – Надо искать кого-то с кем другую квартиру снимать, – сказала она себе и вздохнув, повалилась спиною обратно в подушки.
 

 
      – У нас в прямом эфире Ирма Вальберс, здравствуй Ирма!
      – Здравствуй, Сережа.
      Джон стоял, прислонившись спиною к стене так называемой "большой" эфирной студии, откуда делались передачи с приглашенными гостями.
      На самом деле "большой" эта студия называлась с определенным уровнем условности, с большой натяжкой.. Как условно бывают в природе большими комары или муравьи.
      Комнатка "пять на четыре", где посредине стоит эфирный микшерский пульт "саундкрафт – штудер" с диск-жокеем, а напротив него, впритык к пульту придвинут стол на который можно поставить три микрофона и к которому можно подсадить максимум трех гостей.
      На радио по сравнению с телевизионными масштабами – вообще все всегда гораздо меньших размеров. И студии, и сами блоки АСБ, и деньги что вертятся здесь, да и сами люди – соответственно. И пенисы у этих людей – тоже.. короче и меньше. Джон всегда считал себя человеком более телевизионным, чем радийным, но АСБ-2 не брезговал и на радио частенько забегал, обделывая здесь всякие свои делишки.
      Вот и сегодня – это он привел на утренний эфир Ирму Вальберс. Привел ее в эфир к ди-джею Серёже Мирскому за тысячу долларов своих административно-посреднеческих.
      Ирма, естественно ничего об этом не знала, а Джону лишняя тонна грюников никак не помешает. В этом вся его останкинская жизнь – крутись, вертись, прокручивай поганки.
      Он стоял, прислонившись спиною к стене в тесненькой студии и наблюдал за тем, как Сережа Мирский раскручивает Ирмочку на то, чтобы та сказала какую-нибудь сальную непристойность.
      Тесная студия. Даже дивана здесь не поставить, чтобы сопровождающим с комфортом присесть.
      Джон вспомнил, как однажды был здесь с ребятами из "Мазерз Продакшн", которые привозили в Москву группу "Грин Калчур". Трех англичан-музыкантов рассадили тогда за столик с микрофонами, рядом на корточках примостился программный директор, у того на спине сидели продьюсеры из "Мазерс" и администраторы с канала Эм-Ти-Ви. Да еще вдоль стен, подобно кариатидам, подпирая низкий в дырочках подвесной потолок, теснились охранники, которых по договору с принимающей стороной "Грин-калчуровцы" таскали за собою даже в ванную и в туалет.
      Тесные здесь все-же студии на этом радио!
      Вот на телевидении в АСБ – 1 – там да. Где деньги, там и простор. И наоборот, где простор, там и деньги.
      Но и радио – оно тоже иногда бывает полезным. Радио – этот младший маленький брат большого и сильного брата – телевидения. Это все знают.
      Сережа Мирский уже вошел в раж и соря повсюду своими привычными, ставшими частью его имиджа орешками и чипсами, крутился на своем стуле, подпрыгивал толстым неспортивным задом, хохотал, трясся своими салами и спиною в мелкую жировую складочку – отчего всегда и носил просторные рубахи навыпуск – хихикал, повизгивал своим шуточкам и все подводил Ирму к тому, чтобы в тон ему – пошляку та сказала бы в эфире что-то тоже этакое, сексуально-непристойное.
      – Ирмочка, скажи пожалуйста, а ты когда ты у себя в квартире одна, ты утром встаешь, ты голая по квартире расхаживаешь? На кухню там, в ванную, в бассейн?
      У тебя есть в квартире бассейн?
      – Я, Сереженька не в квартире, я на даче живу.
      – По Рублевке что ли?
      – Нет, по Киевскому, в Переделкино.
      – Ух ты, тоже неплохо! Бибигона там голого не видала?
      – Нет, голого Бибигона не видела.
      – А на меня голого хочешь посмотреть?
      – Нет, Серёжа, на тебя голого не хочу.
      – Но если захочешь, Ирмочка, я к твоим услугам, – Мирский в очередной раз подпрыгнул своим жирным задом и зайдясь в восторге, протяжно крикнул, – у нас в эфире секс-идол и одновременно секс-символ современности, Ирррр-ма Вальберррррррс! Она разыгрывает в эфире сексуальные призы от нашей сексуальной радиостанции, сегодня это чашки в виде, пардон, в виде задницы, очень такие красивые чашки или вернее кружки из которых удобно и приятно пить чай по утрам и вечерам и глядя на эти кружки можно мечтать о маленькой круглой попочке Ирмы Вальберс.
      – Или о большой толстой заднице моего виз-а-ви Сережи Мирского, – вставила-таки Ирмочка – Правильно, дорогая Ирма, if You feel lonely tonight you may dream of my sweet ass – Это ты по какому сказал?
      – По иностранному, Ирмочка, прости дорогая, но я еще хочу напомнить нашим радиослушателям телефон, по которому надо звонить, чтобы выиграть кружку в виде попочки, похожей на попку нашей Ирмы, это телефон нашей студии 888-5-888, легко запомнить, звоните и выигрывайте, а мне, как самому главному победителю представится возможность воочию полюбоваться попкой Ирмы Вальберс – Воочию? – изумилась Ирма, – ты хочешь сказать, что у попки есть очи?
      – А и есть, – подпрыгнул в своем кресле Сережа, – не даром обитатели тюрем на своей фене попу еще называют "очком", впрочем, по этому поводу есть анекдот, но я расскажу его после песни "Буча-Буча-Буча" в исполнении ансамбля "Загадка-Би", которую мы сейчас будем все вместе слушать.
 

***

 
      Агаша сама не зная, зачем она это делает, взяла и набрала номер.
      Натаха номер продьюсера Джона украла, что теперь бедной девочке остается?
      Только и остается что звонить на радио.
      Три восьмерки, пять, и снова три восьмерки.
      Все равно ведь не попаду!
      Бах – попала…
      Вызов…
      Длинные гудки.
      Голос оператора – вы позвонили на Радио Сити-Хит-Эф-Эм, не отсоединяйтесь, сейчас вам ответят…
      Агаша даже дышать перестала.
      Лежала с закрытыми глазами на спине и только слушала музыку, доносившуюся из радиоприемника. И такая же музыка, только с секундным отставанием слышалась в телефоне.
      – Алё, вы еще не отсоединились, хорошо, сейчас вас переключаю на эфир.
      Музыка в телефоне исчезла, зато сменилась узнаваемым голосом Саши Мирского,
      – Алё, мы вас слушаем, представьтесь пожалуйста, вы в прямом эфире радио Сити-Хит-Эф-Эм.
      – Меня зовут Агата, – сказала Агаша и вздрогнула, вдруг услыхав свой голос в приемнике – Радио у себя сделайте только потише, Агата, чтобы микрофон не заводился, – сказал Мирский, – и ответе на наш вопрос, Агаточка, а вопрос вот такой в связи с вашим именем, скажите, как вас называет ваш любимый мальчик, или муж, или любовник, когда вас начинает обнимать и целовать? Он называет вас Агата, или Агаточка? Или Агафончик?
      Агаша почувствовала, что краснеет, она уже пожалела, что позвонила в этот эфир, черт ее дернул!
      – Нет, никак не зовет, – вымолвила она – Он что у вас, глухонемой? – спросил Мирский. Спросил и тут же принялся комментировать, – представляешь, Ирма, у Агаты такой парень, что он только сопит и молчит, сопит и молчит и никак не называет свою красавицу – Агату, никак. А ведь существует поговорка, берешься за грудь, говори что-нибудь. Вот я, когда беру девушку за грудь, я всегда так нежно ей шепчу, Ирррррр-мочка, Ирррр-мочка моя дорррррррогая!
      Агаша уже собралась дать отбой, как Сережа Мирский вдруг прокричал, – дорогие радиослушатели, Агата выиграла две кружки с задницами – с моей и с попкой Ирмы Вальберс, выиграла, потому что у нее глухонемой любовник, одна кружка ему, другая Агате, Агата, вы не отсоединяйтесь, наш администратор вам сейчас скажет, куда и как подъехать за выигранными вами призами.
 

 
      Дюрыгина покоробило.
      – Какая пошлость, ё-маё!
      Но он сделал радио погромче, – этот Мирский воплощенная распущенность и было бы здорово в контрасте с миленькой Ирмой попробовать его в телеэфире. А что? Разве плохая идея? И зачем только поехал по Садовой?
      От Склифасовского до Сухаревской пробка растянулась.
      Пол-часа простоял, покуда на проспект Мира вырулил. Здесь, вроде полегче, а отсюда уже и до Королева недалеко – полчаса езды.
      Главный дал шесть недель для того, чтобы найти ведущую. Шесть недель это немало.
      Но это не значит, что можно теперь сидеть и ничего не делать. Не таким был Дюрыгин человеком, чтобы сидеть и ждать у моря погоды.
      Может, прямо сейчас заскочить за Ирмой, да попробовать сманить ее к себе на свой проект?
      Нет таких женщин, которых нельзя было бы склонить к измене.
      Это еще Дон-Жуан у Пушкина говорил.
      А Пушкин его списал у Байрона.
      Только у Байрона Дон-Жуан был менее сексуален. Или сексуализирован.
      Нет, стилистически правильнее сказать – сексуален. Это как раз Пушкин с его природной завышенной чувственностью именно и сексуализировал по-английски холодноватого испанца Дон Жуана. Того, что из под британского Байроновского пера вышел скорее философом, нежели любовником.
      Музыка в приемнике снова сменилась трёпом Мирского.
      Дюрыгин переключил волну на "Эхо Москвы" и принялся перестраиваться в правый ряд, чтобы завернув под эстакаду, развернуться потом к телецентру.
      – Итак, позвоню – кА я сейчас Ирме, да воспользуюсь тем, что она в Останкино, поймаю ее и затащу а хоть бы и в Твин Пиггс, на второй завтрак, а там и спрошу, сколько ей Зарайский платит?
 

 
      Сегодня у Агаши был выходной. Обычно в такой день была ее очередь стирать и убирать квартиру, но она теперь была так зла на предательницу Натаху, что об уборке не хотелось даже и думать. Хотелось собрать вещички, да и переехать куда подальше.
      Попила кофе, покурила.
      Потом надела льняной сарафан, в котором хорошо смотрелись ножки и спина, надела зеленую прикольную шляпку в которой она была похожа на прибалтку с рекламы эстонского сыра, и поехала на радио.
      Хоть призы нахаляву получить, да на это самое радио поглядеть. А если повезет, то и знаменитого ди-джея Мирского повидать.
      И даже познакомиться.
      И даже получить от него приглашение поужинать.
      Как он сказал?
      Когда я беру девушку за грудь, я нежно шепчу ей, Агаш-ша! Агаш-шенька!!
      На Проспекте Мира сделала пересадку.
      Поезд между Алексеевской и ВДНХ надолго встал в тоннеле. И стоял, и стоял, и стоял.
      Публика в вагоне даже нервничать начала.
      Вдруг сейчас двери откроют и скажут – идите дальше по рельсам.
      Но нет, поехали.
      На этот раз до телецентра поехала не на частнике, а на троллейбусе.
      Зачем лишние деньги тратить?
      Да и торопиться было некуда.
      Радийный АСБ-2 стоит через дорогу от телевизионного. Туда можно пройти по тоннелю.
      И тоже, как и в телевизионном, здесь бюро пропусков. И тоже, без паспорта и без московской регистрации – фиг пустят.
      Позвонила снизу по пятизначному служебному номеру.
      Девушка – секретарь попросила Агашу немного подождать и пообещала спуститься к ней минут через десять.
      Десять минут обернулись двадцатью пятью.
      Подошла, но даже и не извинилась.
      Они тут на этом радио и телевидении – эти небожительницы, они на простых девушек, вроде Агаши, они на них смотрят как на навоз возле дороги.
      – Агата Фролова? – спросила небожительница, – идемте, вам студию покажут и призы выдадут.
      В скоростном лифте поднялись на пятый этаж.
      Потом долго-долго шли по коридору. Повернули налево, потом еще раз налево.
      Покуда шли, на стенах пустынного коридора возле бесконечной вереницы дверей, любопытный взор Агаши отмечал звучные, сами за себя говорящие брэнды.
      Радио Маяк, Радио Хит-Эф-Эм, Радио Россия…
      – Это все студии? – спросила Агаша небожительницу.
      – Нет, здесь офисы и редакции, а студии там, в том крыле, – махнула рукой небожительница.
      Наконец дочокали до конца коридора, где возле лестницы Агаша приметила светящуюся неоновую табличку Москва-Сити-Эф-Эм.
      Пришли.
      И здесь была обычная бюрократия.
      – Здесь распишитесь, вот здесь и здесь распишитесь…
      За две фаянсовые кружки в виде человечьих спин и нижеспинного пространства нужно было расписаться в четырех журналах.
      У них в кафе, когда выручку сдавала – и то меньше бюрократии.
      – А студию посмотреть можно?
      – Из кабинета программного директора через стекло, – ответила небожительница, – а в саму студию нельзя.
      – А кто сейчас эфир ведет? – спросила Агаша.
      – До двенадцати Мирский, а потом до шестнадцати Ксения Птитц.
      – А можно у них автограф?
      – Нет, автограф это ваше личное дело, хотите-ловите их на улице, хотите, ловите в кафе.
      – А где у вас кафе?
      – На втором и на четвертом этажах.
      – Спасибо – Не за что, Заходите.
      С двумя кружками в фирменном полиэтиленовом пакете, как дура-мешочница поперлась по коридору назад.
      Уже одна и уже без сопровождавшей ее сюда небожительницы.
      К двум фаянсовым жопам впридачу ей в пакет еще и футболку сунули с логотипом Радио Москва-Сити-Эф-Эм.
      Будет она теперь в этой футболке по квартире щеголять.
      Ну, не на Тверскую же в ней идти! Что она – провинциальная дура что ли?
      А кто она?
      Разве не провинциальная дура?
      На втором этаже разыскала кафетерий.
      Мама-миа!
      Да это же там за тем столиком сама Ирма Вальберс сидит!
      С мужиком.
      На Сергея Мирского мужик не похож.
      Набралась наглости, спросила барменшу шепотом, – а кто это там с Ирмой Вальберс?
      – Это Валерий Дюрыгин, продюсер, – ответила ко всему привыкшая барменша.
      И точно, как же она могла забыть, рохля!
      Ведь Агаша его сто раз видала по телеку, просто забыла.
      Взяла свой кофе, поковыляла с ним за свободный столик.
      Села, и принялась мечтать.
      Вот станет она работать здесь.
      Диск-жокеем, как Ксения Птитц…
      – В эфире Агаша Фролова, здравствуйте!
 

 
      Джон Петров немного расстроился.
      Мирский – сволочь – обманул, дал только шестьсот, а четыреста вспомнил – гадина, вычел с Джона как штрафные за полу-годичной давности прокол с певицей Валерией, которую обещал привезти и не привез.
      Ну, было дело, облажался, с кем не бывает!
      Джон вышел из АСБ-2, по тоннелю прошел на ту сторону Королева, нашел на стоянке свою "бэшку" – четырехлетку. Пора бы уже машину менять, старичок… Но денег пока нема. Вот заработаем на афере века, тогда всё купим. И машину не слабее чем "дьюзенберг" ручной кастинговой сборки, и четырехкомнатную хатку на Чистых Прудах… Джону не хотелось особняка по Рублево-Успенскому. Жить надо в центре Москвы. Это ожиревшие буржуи могут там замыкаться на своих огороженных шестиметровыми кирпичными стенами – сорока сотках. А человеку, вроде Джона, который привык жаркими бессонными ночами тусоваться в пекле ночной столицы, перетекая из Метелицы в Меркюрий центр, а оттуда к рассвету в Эль Гаучо – ему не подходит житьё в часе езды от Москвы. Ему подавай самый центр.
      Итак, остается только одно – заработать три миллиона Бакинских. Или лучше пять.
      Сколько он уже девчонок нашел для этой своей аферы?
      Вчера вот третью нашел – Наташу.
      Сказала, что продавщицей работает на Войковской.
      Надо ей позвонить, да собрать их всех вместе, устроить что-то в виде смотр-прогона.
      А позавчера с ней на телевидении ее подружка была – посимпатичнее этой Наташи.
      Агата. Кстати говоря, Джон ей визитку то давал, а не Наташе.
      Фигурка и мордашка у Агаты куда как более!
      Но Агата не пришла.
      Наташа сказала, что та передумала.
      Небось, сама Наташа и отшила соперницу.
      Джона за просто так не проведешь, он такого здесь навидался – на сто Мопассановских романов хватит.
      Но тем не менее.
      Вчера он заручился заверениями, что девушки согласны и готовы на все.
      – Сниматься будем в живом лайв риэлити шоу, – сказал он девчонкам, – а на риэлити шоу застенчивым и забитым дурам, которые не догоняют, таким тут делать нечего, здесь врубающиеся, хавающие ситьюайцу требуются.
      Девчонки заворожено кивали.
      Особенно эта Наташа старалась.
      Надо.
      Надо им завтра-послезавтра учебный прогон устроить под видеокамеру.
      Можно на даче у Бориса.
      Надо ему позвонить.
      Но жирный боров обязательно чем-нибудь, да испортит всю малину. Его непременно на скорый и быстрый секс потянет.
      Все неймется ему – три раза сифилисом болел. Да теперь – долечился ли?
      Джон всегда, когда в компании Бориса водку пил, потом целый месяц к венерологу хотел сходить.
 

 
      Ирму Дюрыгин вызвонил уже подъезжая к Останкино.
      – Ой, в Твин Пиггс не пойду, времени нет,- запричитала в мобильник Ирма, – если хочешь, поднимайся сейчас во вторую а-эс-бэшку и встретимся в кафетерии на втором этаже, у меня для тебя пол-часика будет.
      Ирма как всегда выглядела лучше Голливуда вместе с Каннами и Берлинаре вместе взятых.
      Расцеловались. .
      – Слышала, ты с новым шоу к главному ходил, – сказала Ирма.
      – У меня ведущей нет, – сказал Дюрыгин.
      – А Марианну не хочешь позвать?
      – Какую? Стешкину что ли? Да она заторможенная, ею надо будет по радио управлдять и каждую остроту ей из аппаратной подсказывать, мне такие не нужны.
      – Правильно, тебе подавай умную и красивую.
      – Как ты.
      – Но я другому отдана и буду век ему верна.
      – А сколько тебе Зарайский платит? Я вдвое дам.
      – Ты с ума сошел.
      – А помнишь, мы ведь с тобой ладили?
      – Помню, ничего не забыла, но ты свое время упустил, теперь не вернешь…
      Замолчали.
      Дюрыгин поймал на себе пристальный взгляд молодой девчушки в смешной зеленой шляпке, что наискосок от них сидела за вторым столиком.
      Симпатичная провинциалочка.
      Наверное, на кастинг пришла или за призом.
      Вон у нее подле ножки стула мешок с логотипом радио.
      Сколько он тут таких перевидал.
      Скольких перепробовал.
      Ничего из них не получается.
      Хотят очень.
      А породы в них нет.
      А здесь нужна породистость.
      Как в Ирме.
      Слушай, а может, а может взять заведомо косноязычную провинциалку?
      И управлять ею по радио из аппаратной, подсказывая движения и остроумные реплики ?
      В этом что-то есть.
      Но тогда нужно поменять всю концепцию шоу.
      Специально под эту провинциалку сделать ведущей гламурного шоу. Сыграть на этаком контрасте. В программу приглашаются принцессы и королевы, а ведущая – простая пастушка.
 

 
      – О чем задумался? – спросила Ирма.
      – О том, как нам когда то было хорошо, когда мы были вместе, – ответил Дюрыгин.
 

 
      Натаха Кораблева сидела в своем киоске на Войковской и мечтала о том, что вот как бы было хорошо, если бы Джон заехал бы за ней сюда на своей роскошной машине.
      И чтобы как раз в такой момент, когда бы тут будут Тофик и его двоюродные братья – Алик и Исмаил.
      Джон бы вышел из своей шикарной машины, подошел бы к Тофику и сказал бы, типа того, что ты мол, мурло, если еще раз пристанешь к моей Натахе., сотру в порошок вместе со всей многочисленной твоей родней, а ларек твой к бочке с порохом привяжу и подожгу, пускай по орбите полетает, авось до твоего Дербента долетит с приветом маме.
      Но Джон был не так досягаем, как того бы хотелось Натахе.
      Договорились, что назавтра она возьмет на работе отгул за прогул, скажется больной или беременной, чтобы точно отпустили и сама доедет к часу дня до Лосиноостровской, где ее уже подберут либо Джон, либо его помощник Борис.
      Картины, какие рисовал ей Джон, будоражили воображение и ласкали душу. Лучше любой самой лучшей музыки ласкали.
      Натаха Кораблева и с нею еще четыре девушки – подписываются на участие в живом риэлити шоу, по условиям которого они целый месяц будут жить на подмосковной даче, где в каждой комнате и под каждым кустом будут установлены телевизионные камеры.
      Суть была в общих чертах понятна.
      Планируемый живой спектакль ничуть особенно не отличался от уже видимого ими на телевидении и назывался "горячий уикенд".
      По условиям этого "уикенда" на эту дачу к пяти ее обитательницам приезжали бы в гости самые разные люди. В основном известные. Либо знаменитые спортсмены, либо политики, либо просто богатые люди. Девушки же, и сама Натаха Кораблева должны бы были развлекать их и как умеют – ублажать своих гостей, стараясь максимально им понравиться. Готовить и подавать еду и напитки, петь и танцевать, делать мужчинам массаж и парить их в русской баньке.
      – Надеюсь, не понимающих и девушек с комплексами среди вас нет? – Джон обводил собравшихся девчонок вопрошающим взглядом.
      – Нет, нет, – причитали девчонки.
      Короче, по условиям этого шоу, каждой из участниц, после каждого отснятого и показанного по ти-ви уикенда, зрители ставили свои оценки. Наименее талантливых хозяек дачи снимали с шоу и вместо них – Джон вводил в игру новеньких. А по истечению срока – набравшая максимум очков и симпатий получала приз.
      – Да, приз один, – соглашался Джон с сомнениями некоторых девушек, – и зарплату за время съемок мы платить никому не будем, но…
      И тут Джон делал большие и выразительные глаза, – но сама перспектива получить крупный приз, да и вообще – стимул прославиться, быть увиденной на экране, быть замеченной, должен очень вас приободрить. Ведь каждая из вас, попав на экран, имеет шанс быть замеченной рекламными агентствами, вам будут делать предложения фирмы, торгующие молодежной одеждой и косметикой, выйдя с этого шоу вы станете богатыми и знаменитыми.
      Странно было только то, что Джон не говорил, на каком канале будет идти это шоу.
      Он объяснял это тем обстоятельством, что сам он представляет независимую студию производства кино и телепрограмм, и отсняв материал потом продает его телевизионщикам.
      – Не волнуйтесь, девочки, все будет хорошо, никто вас не обидит, – успокаивал девушек Джон.
      Почти не глядя и не читая, Натаха и четверо ее новых товарок подписали по шесть листиков каких-то документов, которые Джон тут же забрал к себе в папочку.
      – Все будет тип-топ, нихт волнирен!
 

 
      Беды ходят косяками.
      И удача тоже сгоняет своих подружек в стайки.
      У Людмилы что-то в последнее время все было как-то наперекосяк.
      То сын, не смотря на жару болел сильнейшим о-эр-ви, то в ее фитнесс салоне у ней деньги пропали, причем сумма немаленькая, то вот теперь авария приключилась.
      Людка то смеялась, то плакала в трубку.
      – Валера, приезжай, я тут на Текстильщиков, машина разбита, эти ребята, которые в меня въехали, своих страховщиков вызвали, а у меня даже документа по КАСКО с собой как назло нет, не знаю кому и звонить.
      Дюрыгин сперва дал отбой разговора, а потом уже начал ругаться.
      – Дура, дура, сколько раз ей говорил, что ездит не аккуратно, всегда под мигающий зеленый, почти уже на красный, всегда шьет из ряда в ряд, всегда подрезает, вот и нарвалась!
      Но надо было ехать выручать подругу.
      Вот главному – тому хорошо, у него в прошлый год жена в аварию попала, так он сам на разборку не поехал, у него на такой случай помощник и зам по безопасности имеется.
      А вот Дюрыгин еще до такого уровня не дорос.
      – Ничего, вот шоу свое убойное запущу, тогда посмотрим, как карьера пойдет, – утешал себя Дюрыгин.
      Но чтобы шоу запустилось, надо было как минимум – найти ведущую.
 

***

 
      Когда вдоволь настоявшись в пробках, "мазда" с Дюрыгиным доехала-таки до названного Людмилой перекрестка, ни ребят, что въехали в Людмилу, ни ГАИшников, ни аварийных страховых комиссаров уже не было.
      Была только откатанная в сторону покореженная людмилкина "пежуха", да сама владелица машины в ней.
      – Ну что? Где все? – спросил Дюрыгин, подойдя к обессиленной подруге.
      – Ты чего так долго ехал?
      – Так пробки же.
      – Все равно долго.
      – А где виновники? Где ГАИ?
      – Уже разъехались. Протоколы составили и уехали. У меня еще и права забрали.
      – А та машина?
      – А там такой джип, ты бы его видал, на нем ни царапины.
      – Понятно.
      Дюрыгин в задумчивости обошел машину Людмилы.
      Ехать на ней было нельзя.
      Смятое крыло прижало правое колесо, лишая его возможности не только поворачиваться влево или вправо, но даже просто крутиться.
      – Ремонту тысяч на пять, – пробормотал Дюрыгин.
      – Ты думаешь? – недоверчиво спросила Людмила – Мне так кажется, хотя я расценок на "пежо" точно не знаю.
      – А сейчас то что делать? – спросила Людмила.
      – Что делать? Звонить в эвакуатор, грузить и везти прямо на станцию "пежо".
      – У меня вон их карточка есть, – сказала Людмила, вынимая из сумочки визитку, – давай, позвоним.
      На станции девушка долго соединяла с мастером по ремонту, тот записал адрес и сказал, что эвакуатор приедет примерно через час, или через час двадцать.
      – Ну, что делать будем? – спросила Люда.
      – А пойдем вон в кафе, посидим что ли, подкрепимся, – ответил Дюрыгин, махнув в сторону вывески с веселым названием Кафе "Авария".
      Заперли машины, пошли в "аварию".
      Внутри оказалось очень даже пристойно. И если сесть возле окна, то было видно перекресток, и можно было наблюдать когда приедет эвакуатор.
      Заказали кофе "эспрессо" и фруктовый салат для Люды и зеленый жасминовый чай со штруделем для Дюрыгина.
      – Что-то официантка наша на тебя так странно смотрела, – заметила Люда.
      – Правда? – удивился Дюрыгин, – а я и внимания не обратил.
      – Она что? Знакомая твоя?
      – Да по телевизору, наверное, видела, теперь пытается вспомнить в какой программе.
      Дюрыгин поглядел в сторону бара, где стояла теперь их официантка, прищурил дальнозоркий глаз.
      – Впрочем, а где-то и я ее определенно видел, – сказал он.
      – Ну я же говорю, она любовница твоя, – хмыкнула Людмила, – поматросил девушку и бросил.
      – Да ну тебя, – отмахнулся Дюрыгин.
 

***

 
      А через пять минут Людмиле стало плохо.
      Сперва она сходила в туалет, где ее вытошнило, а потом она страшно побледнела и выразила огромное желание прилечь.
      – Да у тебя сотрясение мозга, дорогуша, – определил Дюрыгин, тебе срочно скорую надо.
      Едва шевелящимися губами, Людмила поведала, что ехала не пристегнувшись, что при ударе надувшаяся перед нею подушка сильно ударила ее, сильнее, как ей показалось, чем если бы подушки не было вовсе.
      – Такое впечатление, Валера, что мне подушкой этой все мозги вышибло, – прошептала Люда.
      Вызвали скорую.
      Заботливая официантка предложила до приезда бригады положить Люду в комнате администратора.
      Скорая приехала одновременно с эвакуатором.
      – Ты со мной в больницу не езжай, – прошептала Людмила, – ты машину отправь, я за машину беспокоюсь.
      Вот глупая!
      Уехала скорая.
      Потом за пять минут тросом втащили на платформу битую "пежо".
      Дюрыгину дали квитанцию и вскоре на перекрестке он остался один.
      И уже собирался садиться в свою "мазду" и уезжать, но вдруг услыхал голос официантки.
      – Вы забыли.
      Она протягивала Дюрыгину забытую Людмилой сумочку.
      – Спасибо.
      – Это ваша жена? – спросила официантка – Нет, знакомая, вот попросила приехать на аварию, помочь.
      – А я вас вчера утром на радио в Останкино видела с Ирмой Вальберс, – сказала официантка.
      – А-а-а, то-то я думаю, что ваше лицо мне знакомо.
      – Вы там кофе пили – А вас как туда занесло? – поинтересовался Дюрыгин – А я за призом приехала на радио "Москва-Сити-Эф-Эм" – Ага, это вас объявляли, я слышал, две кружки в виде задниц – Точно…
      Возникла неловкая пауза.
      Надо было уже вроде бы как и уезжать отсюда, но что-то недосказанное, что-то недоделанное удерживало Дюрыгина.
      – А знаете, – дрогнув голосом вдруг сказал он, – а знаете, не хотите со мной встретиться еще разок?
      – Как? – спросила девушка, подняв на Дюрыгина полные удивления глаза.
      – А приезжайте завтра на телевидение, попьем кофе, я вам студии покажу, а потом пообедаем вместе.
      – Вы не шутите? – спросила девушка – Нет, не шучу, – сказал Дюрыгин, – даже вот что, вы не приезжайте, я сам за вами заеду, давайте адресок и номер мобильного телефончика.
      – Да вам неудобно будет, я в Новогиреево квартирку снимаю с подругой.
      – Ничего, вполне удобно.
      Из кармашка форменного фартучка девушка достала дешевую шариковую ручку.
      – Где написать?
      Дюрыгин достал портмоне, вынул две свои визитки. Протянул их девушке. На обороте одной она написала свой номер, другую с мимолетной и очень милой улыбкой оставила себе.
      – Агаша, – прочитал Дюрыгин, – странное имя какое и редкое.
      – Так родители назвали, в честь Агаты Кристи.
      – Хорошее имя могло бы быть для ведущей телешоу.
      – Шутить изволите – Я сказал только то, что сказал И потом он все же сел в машину и уехал, оставив девушку Агашу в смятении души.
 

 
      Натаха Кораблева ничуть не была смущена требованием Джона притаранить справку из КВД, причем не паленую, а из государственного кожно-венерического и свежую, не просроченную. С печатью.
      – Это нормально, – решила Натаха, отправляясь на улицу Вальдека Роше дом три, – Агашка в своё кафе подобные справки по четыре раза в год таскает, и ничего.
      С Агашкой, кстати говоря, контакта теперь больше не было.
      Натаха попыталась пойти на мировую, проставилась вечером тортиком и бутылкой испанского вина, но Агашка проявила гордость и фыркнув, отправилась в ванную и спать, оставив Натаху на кухне наедине с ее испанским полусухим.
      Наверное, съедет теперь.
      У них, правда говоря, квартирка оплачена аж до сентября, но с Агашки станется, она деваха упрямая, наплюёт на деньги и когда найдет себе новую хатку и компаньонку, съедет обязательно.
      Обиделась.
      Подумаешь!…
      Не понимает, что жизнь такая, здесь кто не успел, тот опоздал.
      А если бы Агашка в тот день не пошла бы на работу, а вместо Натахи позвонила бы Джону?
      Джону то Агашка сильнее понравилась, от верного глаза Натахи и от ее чуткого носика такое не скроешь! Вон как Джон на Агашку глядел – пялился, на груди и ниже прям рентгеном сарафан просвечивал-высвечивал. Так что, если Джону пришлось бы выбирать из них двоих, Натаха наверняка оказалась бы в пролёте.
      Жизнь такая.
      Кто смел, тот и съел.
      Так что, Натаха ничуть не сожалела о том, что потырила у Агашки визитку с телефоном.
      На ее месте так бы каждая поступила.
      А если не поступила бы, то значит дура.
      А дурам так и надо, пускай сидят себе в своих ларьках и кафушках, ишачат на Тофиков и Рафиков, а к тем, кто посмелее, к тем и удача рано или поздно обязательно попрет. А к тем, кто посмелее, к тем обязательно рано или поздно подойдет их Джон с телевидения.
      И здесь уже никаких дружб, никаких обязательств перед подругами быть не должно.
      Надо зубками и коготками драться за свой счастливый билетик.
      Это как в корзине со слепыми котятами.
      Котятки друг-дружке никогда не уступают, здесь кто первый к кошкиному – мамкиному соску подобрался, тот и сыт. И никто его добровольно не уступит.
 

***

 
      Оставила в КВД пятьсот рублей за то, чтобы пройти по укороченной очереди.
      Теперь надо было бы с девчонками поболтать – обсудить – перетереть про Джона и что они о нём и его дачном проекте думают.
      Новых товарок звали Света, Мила, Таня и Роза.
      Все, как и Натаха – на Москве приезжие.
      Кто откуда.
      А Роза больше других Натахе понравилась.
      Она какая-то южная, не славянская.
      Лицо смуглое, фигура – ни жиринки, подтянутая, стройная от природы.
      Попка кругленькая, обтянутая черной мини-юбкой.
      Ножки длинные, на каблуке стоит и идет, как профи на дефиле.
      Волосы черные, не крашенные, распущены вниз по спине.
      А губки маленького рта по детски разлеплены, обнажая брильянтовый блеск влажных зубиков.
      Залюбуешься.
      Набрала мобильный Розы.
      – Розка? Это Натаха, ну Натаха, что на проекте у Джона… Ты это, ты справку из КВД достала? И я только что вот оттуда тоже иду… Может встретимся? Давай на Лубянской наверху! На выходе к Детскому миру. Через час. А там пешком до Тверской дойдем, посидим в кафе, кофейку попьем, покурим, поболтаем…
      Покуда мимо Охотного ряда до Тверской шли, к ним пять раз разные вязались.
      Розка эффектно смотрится.
      Просто обложка журнальная, а не подруга.
      И Натаха с ее светлыми волосами на фоне смуглой темноволосой Розы выгодно заиграла своими статями.
      Пару раз какие-то студенты приставали – ну их! Нищета… Кофе даже не предложат, потащат гулять на Ленинские горы, а потом в общагу – трахаться нахаляву.
      Раза три сигналили им из останавливающихся "мазд" и "лексусов". Нерусские. С золотыми зубами.
      У этих деньги есть, эти и угостят. Но с ними опасно, завезут, а потом еще и живой не выберешься. Это они с Агашкой еще в первый год знакомства с Москвою проходили.
      Дошли до Пушки, перешли по подземному переходу, а там дальше, не доходя до Маяковского, зашли в кафе, что примыкает к салону красоты.
      Взяли мороженого, свежей голубики и кофе с молоком по итальянски.
      – Розка, а ты где живешь?
      – Я снима-а-аю, та-а-ам, – Розка махнула рукой, – на Юго За-а-ападе…
      Она говорила нараспев, протягивая гласные. И голосок ее детский, но слегка хриплый, как у простуженного ребенка, содержал в себе особенный привкус какой-то ее сильнейшей внутренней сексуальности.
      Роза говорила и при этом не смотрела на собеседницу, глаза ее – огромные, темные, почти черные, усиленные краской на длинных ресницах, блуждали вправо и влево, а рука, а гибкая кисть руки Розы с длинными пальчиками, изящно шевелила ее волосы.
      Натаха так не умела.
      Не было у Натахи такого блеска и такого умения держаться.
      – Розка, а ты не хотела бы жить со мной? Вдвоем то веселее!
      Выяснилось, что Розке снимал хатку ее друг. Типа как бы бойфрэнд.
      Но друга этого не то посадили, не то убили, вобщем, пропал бойфрэнд, два месяца от него ни слуху – ни духу, а за квартиру уже платить бы надо, хозяйка звонит – беспокоится.
      – А ты переезжай ко мне в Новогиреево, – предложила вдруг Натаха, – моя подружка бывшая от меня съехать хочет, как раз бы она к тебе съехала, а ты ко мне.
      Розка, поблуждав по потолку и стенам взглядом своих черных глаз, потрогав длинными пальчиками волосы возле виска, сказала что "па-а-адумает".
      – А за твою хатку отступного моей подружке бывшей вскладчину начислим, о-кей?
      Ловкая и быстрая на решения Натаха все мгновенно придумала.
      Сегодня же вечером они Агашку переселят.
      Не нужно им обиженных подле себя.
      На фиг им нужны обиженные?
      – А где ты с Джоном познакомилась? – поинтересовалась ревнивая Натаха.
      – С Джонником? – переспросила приторможенная Розка, – с Джонникоком мы па-а-азнакомились в одной компа-а-ании. Там были эти, артисты, режиссеры. На даче в Переделкино.
      Она назвала несколько звучных фамилий от которых Натаха аж восторгом зашлась.
      Оказывается Розка на таких крутых пати-суарэ крутилась, хотя неудивительно с ее то данными.
      – А что думаешь насчет нашего телешоу?
      – Насчет телешоу? – Розка пожала плечиками, – так… ничего особенного… думаю, что трахаться там будем с разными знаменитостями…
      И Розка снова пошевелила длинными пальчиками с маникюром.
 

 
      К Людмиле в больницу отвез забытую ею сумочку.
      А заодно купил цветов и апельсинов.
      В фойе больницы столкнулся с первым Людкиным мужем – спортсменом.
      Поздоровались.
      Бывший шел от нее.
      – Как она там? – спросил Дюрыгин – Нормально, – ответил бывший.
      – Сын то приезжал к ней?
      – Димка на сборы уехал в Подольск, я ему не стал говорить про аварию, чего парня беспокоить.
      – Правильно, – согласился Дюрыгин.
      Попрощались за руку.
      Хороший он парень этот Володька- спортсмен.
      И чего Люда с ним разошлась?
      Посчитала, что простоват для нее.
      А вот он – Дюрыгин – не простоват.
      И это льстило Дюрыгину.
      Это было приятно.
      Он даже чувствовал, что Володя в его присутствии как то тушуется, даже горбиться начинает и в интонациях голоса его появляются заискивающие буратиновые нотки.
      Людка лежала в отдельной палате.
      – Как королевна ты здесь лежишь.
      – Как Наташа Королёва? – усмехнулась Людка, подставляя щеку для поцелуя – Ну, если с юмором все в порядке, значит на поправку идём, – заключил Дюрыгин – Сегодня томограмму головы сделают, доктор поглядит и решать будет, домой или тут оставаться – А сама?
      – Сама, конечно домой хочу – Ты со здоровьем не шути, голова это не задница, здесь любой синяк может потом к старости жуткими последствиями обернуться – Ладно пугать то, – отмахнулась Люда, – сам то как? Нашел ведущую?
      – Ведущую?
      Дюрыгин задумался.
      – Понимаешь, Ирму Вальберс мне не переманить. Зарайский под ее имя столько спонсорских рекламных денег достал, каких мне ни одна Кока-Кола никогда не даст, а другой такой у меня в голове для моего шоу пока не укладывается, хотя и есть крамольные мыслишки – Какие мыслишки? – спросила Люда.
      Она лежала ровно на спине и ножичком чистила апельсин.
      – На вот тебе, – она протянула Дюрыгину парочку неразлепленных долек.
      – Мыслишки? – переспросил Дюрыгин, отправляя цитрусовые себе в рот, – мыслишки у меня про то, что может быть вообще революционно отказаться от принятых схем – Это как?
      – А взять ведущую прямо с улицы – Ну ты даешь – А что?
      – Не возьмет тебя главный с твоим шоу, проиграешь ты Зарайскому, у него Вальберс и спонсоры, а у тебя только зыбкие идеи – Ты спортсменка? – спросил вдруг Дюрыгин – А что? – переспросила Люда – Вот и занимайся своим спортом – Ну вот, – надула губы Людмила, – никогда ты критику не переносил, ты даже возле умирающей подруги не можешь быть терпимым – Ладно, – примирительно сказал Дюрыгин, губами наклоняясь к Людмилиной щеке, – мы еще поглядим, какая ты умирающая подруга, – и вдруг, шальным движением, шмыгнул правой рукой под Людкин халатик, проведя шершавой своей ладжошкой по всегда вожделенному гладенькому животику любовницы, и вверх, остановившись на не стесненной лифчиком груди.
      – Нахал, – с деланным возмущением воскликнула Люда.
      – Я не махал, а дирижировал, – улыбнуклся Дюрыгин, нехотя убирая руку с груди возлюбленной, – поправляйся, я тебя сам из больницы заберу, – сказал он уже поднимаясь с больничного табурета, – а как до дому тябя довезу, я там с тобой зверски расправлюсь, потому как секс, это лучшее лекарство.
      – Ну тебя, пошляк, – не зло и с деланной обидой махнула рукою Люда, – иди уже, тебя твое телевидение уже заждалось.
 

***

 
      А и вправду, заждалось!
      Теперь надо было проехаться по гипотетическим спонсорам.
      Кто у нас из молодежной одежды? Бенеттон? То-То-То? Джуманджа?
      Фотосессию Дюрыгин сделал бесплатную.
      Прямо в студии в Останкино с их штатным фотографом из дирекции производства кинопрограмм.
      С наспех, но вполне профессионально слепленным портфолио этой Агаши можно было теперь проехаться и по агентствам.
      Все-таки его Дюрыгина имя еще открывало кой-какие двери на Москве.
      Почти что ногой и без стука открывало.
      А на сессии Агаша держалась неплохо.
      Для первого раза совсем неплохо
      Фотограф ее даже похвалил.
      Правда, попросил-таки Дюрыгина выйти из студии, чтобы девочку не смущать, чтобы дать ей раскрепоститься.
      А когда на огромном мониторе компьютера показал Дюрыгину результат – Дюрыгин просто ахнул.
      Ничего себе даёт их художник-фотограф, Агаша словно профессиональная модель, лукаво прикусывая губку демонстрировала то полу-обнаженную грудку, то выставленные из под сарафана ножки, то длинную шейку, отведя рукою массу своих пышных каштановых волос.
      – Как ты их всех в один миг раскрепощаешь? – восхищенно удивился Дюрыгин – Работа такая, – хмыкнул фотограф – Они наверное либо видят в тебе супермена, или наоборот, совершенно не видят в тебе мужчину, – сказал Дюрыгин, любуясь Агашкиными фотографиями.
      – Они очень хотят стать звёздами, а я им помогаю, как акушер при родах, – улыбнулся фотограф.
 

 
      Агаша приехала забрать вещи.
      Натаха – та вся была прямо сама не своя – ее так и распирало от гордости и радости за то, что она без пяти минут звезда.
      – Знаешь, а мы завтра едем на пленэр, делать первый прогон съемок, – не выдержала, похвасталась Натаха, покуда Агаша высвобождала в шкафу полки от своих тряпок и тряпочек, набивая ими две большие спортивные сумки.
      Натаха сидела на подоконнике в вечных своих черном лифчике, колготках с тапочками и белой не застегнутой мужской рубахе, оставшейся ей здесь от какого-то залетного визитера, да так и прижившейся на узких натахиных плечиках.
      – Представляешь, я уже завтра сниматься буду, Джон с Борисом будут показывать, как перед камерами ходить, и все такое, это же наука целая, ты ж понимаешь…
      – Я понимаю, – соглашалась Агаша, утрамбовывая содержимое сумок, чтобы влезли еще и косметичка и пакет с зубной пастой, щетками, шампунями и мочалкой и ее фен, который Натахе она оставлять никак не собиралась, – а показывать то вас по какому все-таки каналу то будут?
      Это было самым больным местом Натахи.
      Она вздохнула и принялась пояснять, – понимаешь, Джон сказал, что сначала делается производство программы, она снимается и монтируется, как кино.
      Понимаешь? А потом он уже продает готовый продукт той телекомпании, тому каналу, который захочет это шоу купить.
      – А как же этот ваш интерактив? – усомнилась Агаша – Что? – не поняла Натаха – Ну это, когда зрители как бы звонят и голосуют, этого убрать, эту заменить, победил этот, а этого выгнать с шоу, как же это делается?
      – А-а-а, это! Ну, это же все туфта, программа то заранее снята, а подсчет голосов телезрителей, кто его проверит! Зрителя то всегда дурачат…
      – Смотри сама не попади в дурацкую историю, – подытожила Агаша с трудом застегивая сумку, – смотри как бы тебя саму не одурачили. Этот твой Джон.
 

 
      А Джон.
      Он всегда хотел быть Джоном Малковичем.
      Но пока у него ничего не получалось.
      Хороших понтов было предостаточно, а денег и хороших связей – явно недоставало. .
      Правда в голове роились идеи и грудь распирало от здоровой наглости, но этого все равно не хватало для того, чтобы стать Джоном Малковичем…
      Здесь на Москве и в Останкино в особенности – одних полу-криминальных идей как быстро разбогатеть, и той здоровой наглости, что на Западе именуется eager to live, а в науке обозначается как "либидо", было мало. На старой доброй Москве в почете всегда были связи, зачастую замешанные на кровных узах. А Джон не сподобился быть чьим бы то ни было порфирогенетным отпрыском, как не сподобился и жениться на какой-нибудь порфирогенеточке в тот короткий отрезок студенческого времени, когда царствующие особы – министры или на худой конец их замы – не могут уследить за всеми похождениями своих дочек… чем и пользуются порою пронырливые студенты, приехавшие в МГУ из глухих провинций.
      Дело в том, что Джон и в университете то не учился, поэтому – где ему было министерскую дочку отловить? Разве что в казино или на ипподроме? Но туда дочки министров стаями не залетали..
      Вот и шнырял Джон по Останкино со своими гениальными идеями. И все его вроде бы знали и все с ним здоровались, и пропуск в Останкино у него был постоянный…
      Но не воспринимали Джона здесь всерьез.
      Ни Эрнст, ни Добродеев.
      Одно время от отчаяния добиться славы, был у Джона замысел – сделать риэлити шоу с реальным убийством и продать его на Запад на кабельный канал. Или другая идея – сделать тоже самое, но с изнасилованиями.
      И тоже продать.
      В принципе, пацаны, связанные с серьезной братвой, даже денег на такое кино обещали дать.
      Но все равно, это было не то.
      С таким кино, может быть и можно было бы разбогатеть, но стать знаменитым, влиться в тусовку, стать для Останкинских в доску своим – с таким кино было нельзя.
      И вот всеже выкристаллизовалась идея.
      Родилась идея в светлой голове.
      Такое видео, как он теперь собирался делать – можно было продать минимум за десять миллионов. И еще столько же – заработать на спонсорской рекламе.
      А заодно – по его Джона рабочей теории попутного заработка – Джон подумал, что если создать риэлити шоу в виде публичного дома, то можно: "а" – заводить полезные знакомства, обслуживая полезных людей, "б" – зарабатывать хорошие живые наличные деньги на поддержание своего бизнеса, "в" – собирать компромат на известных посетителей телеборделя, и, наконец. "г" – создать-таки то искомое шоу, на котором он станет знаменитым…
      Идея была хороша.
      Она манила мечтами в светлую даль чистой зелено-голубой воды лагун коралловых рифов.
      Она звала, она будоражила душу.
      Я буду Джоном Малковичем, говорил себе Джон.
      И все они еще будут считать за честь, пять минут постоять возле меня на ежегодной тусовке академиков теффи или пять минут посидеть со мною в баре Меркьюри – центра, когда вся тусовка соберется на очередной юбилей какого-нибудь деятеля, типа Лазуткина или Сосковца.
      Вы все еще запомните меня, как нового Джона Малковича.
 

 
      Розе не хотелось переезжать к Натахе.
      Зачем связывать свою свободу?
      И вообще – красивой современной и ищущей девушке надо жить стильно и в центре, а не в заурядной новогиреевской халупе.
      Свяжешься из экономии с компаньонкой, а хорошего папика упустишь.
      Уважающий себя бизнесмен разве поедет в гости к девушке в такой район, где и машину на ночь во дворе страшно оставить, не говоря уже о самой квартирке – живопырке, где для отдыха со вкусом нет ни джакузи, ни плазменного экрана в пол-стены, ни бара, ни мебели – ничего нет, кроме низких потолков и дешевых выцветших обоев.
      Да и компаньонка – ее то куда денешь, если какой папик сгорая от страсти вдруг и согласится поехать в блочную хрущевку?
      Нет, не хотела Роза переезжать к Натахе, к этой простушке.
      Но Джон уже два месяца как не давал ей денег, а о том, чтобы снять приличную квартирку в центре, как им обоим мечталось пол-года назад, когда они только познакомились и две недели словно очумелые не вылезали из постели, о том, чтобы снять ей квартиру в центре с джакузи и итальянской мебелью, речи не было.
      Джон так ей и сказал – поможешь мне провернуть это дельце с риэлити шоу, будешь себя правильно вести, получишь триста тысяч.
      Роза не дура, деньги считать уже научилась.
      Что на Москве триста тысяч?
      Скромная двухкомнатная квартира, да и то без особенного ремонта.
      И на машину приличную не останется даже.
      А о машине Роза мечтала.
      О желтом порше или об апельсиново-оранжевом двухместном кабриолете.
      Повязать потом желтую косыночку надеть большие солцезащитные очки и поехать к себе в Богульму.
      Ха-ха!
      До Богульмы порш не доедет.
      Подвеска развалится от тамошних русско-татарских дорог.
      По радио передавали смешную песенку.
      С каким-то скрытым подтекстом.
      Девушка пела о том, что ей с ее любимым, когда они загорали в лоджии, вдруг захотелось какао…
      И в этом припеве, какао-о-о, какао-о-о, сквозил какой то скрытый подтекст.
      Не какало они с любимым захотели, а чего-то другого.
      Роза сделала радио погромче и принялась делать упражнения.
      Ее учительница физкультуры – там в далекой теперь Богульме – Гульнара Шариповна Алиуллина всегда говорила ей, – Роза, занимайся. Ты можешь стать гимнасткой, у тебя растяжка, у тебя пластика, у тебя фигура.
      Потом Гульнара Шариповна вздыхала и говорила, – ну, хоть растягивайся, тянись, в шпагаты садись, мужчинам нравятся гибкие женщины.
      Да, Роза это давно поняла. Оценила советы Гульнары Шариповны.
      Села в поперечный шпагат, потянулась губами к левой ножке, потом к правой ножке, спинку потянула, прямо вперед наклонилась.
      Затенькал мобильный.
      – Алё!
      Звонила Натаха – эта ее новая знакомая, очередная жертва Джона.
      – Что? К тебе переезжать? Не, не буду… Что? Соседка уехала? Ну и что, что уехала? Нет, я пока здесь останусь, все равно мы скоро на съемках поселимся, на целых три месяца, так что, одна там пока поживи.
      Роза пробовала быть с женщинами.
      Не то, чтобы ее тянуло к этому, но это было во-первых модно, и надо было это обязательно попробовать, как кокаин… Как же, жить на Москве, ходить в ночные клубы и ни разу не втянуть, не вдохнуть в себя дорожку из мелких белых кристалликов!
      А во-вторых, бывало так скучно порою, так одиноко…
      А мужчины зачастую оказывались такими гадкими…
      Но если и быть с женщинами, то непременно с породистыми.
      А с такой, как эта Натаха – лучше тогда со свечкой или с вибратором из секс-шопа.
      Роза перестала тянуться и пошла в ванную.
      За неимением джакузи, плескаться приходилось в обычном – демократически – тесненьком бело-голубом эмалевом пространстве миниатюрной домашней акватории.
      Напустила пены, шампуней, бросила морской соли.
      Чтобы кожица ее смуглая стала чуть-чуть соленой, как будто Роза из самого моря вышла.
      В Богульме моря не было.
      Да и ванны у них в доме тоже не было.
      В баню городскую с бабушкой ходили по четвергам.
      Первый раз она трахнулась в девятом классе.
      Когда они ездили с классом в Казань.
      Это на каникулах было и по какому-то договору, учителя устроили так, что из экономии жили не в гостинице, а в школе. Причем, все спали в спортивном зале, прямо на физкультурных матах.
      В одной половине зала мальчики, в другой половине – девочки.
      Наиль тогда приполз к ней среди ночи, принялся тискать, гладить, целовать.
      И так раззадорил ее, так довел, что не в силах она была отказать.
      Да и нравился ей Наиль – сильный, наглый, нахальный, смелый.
      Кстати, не поступил потом в Казанский университет на юридическое, денег у родителей не хватило. Вернулся, говорят в Богульму, пошел автомехаником на сервисную станцию "Лада-жигули"…
      А Роза вот тоже – никуда не поступила.
      Уехала на Москву.
      Залегла в ванночку, вытянула ножки, погрузилась по самую шейку…
      Ах, а как бы было бы хорошо разбогатеть!
      А как она может разбогатеть?
      Найти себе состоятельного мужчину – мусульманина?
      Здесь на Москве много таких – и чеченцев, и татар.
      И те, кто здесь давно, те уже не особо смотрят на всякие религиозные условности.
      Это только бабушка Каримэ ей все нашептывала, мол надо мужу невинной девой достаться.
      А кстати, бабушка Каримэ очень дружила с бабушкой Наиля и вообще со всей их семьей.
      И все говорила Розе, выходи за Наиля, он хороший, и семья у них хорошая.
      Ну…
      И вышла бы за Наиля.
      Жила бы с его родителями в частном доме без горячей воды, без ванной с туалетом на улице.
      Вот счастье то!
      А Роза теперь точно знала, что счастья без денег и без комфортной жизни – не бывает.
 

 
      Когда Ирма Вальберс была еще школьницей в старших классах, она по три раза в неделю ходила в бассейн.
      Тогда, в те с одной стороны уже далекие, а с другой стороны еще и не столь стародавние времена, она ездила в бассейн на метро до Динамо, а оттуда на трамвае до ЦСКА, и ничего такого особенного для себя в этом не видела.
      Ирма, кстати говоря, и в бассейн Москва, что на Кропоткинской – тоже ходила частенько.
      А ведь теперь там, на месте бассейна – Храм Христа Спасителя.
      Это она к чему вдруг вспомнила?
      Да к тому, что теперь она плавала в бассейне каждый день.
      По часу.
      И никуда при этом ей ездить было уже не надо.
      Потому что двадцатиметровый бассейн был теперь в доме ее нынешнего гражданского мужа.
      Вот как жизнь изменилась.
      А ведь и тогда, когда она была школьницей, ее семью по московским меркам никак нельзя было отнести к числу бедных. Наоборот, ее отец – Генрих Вальберс был высокопоставленным чиновником, работал в ЦК партии в отделе, находившемся в ведении Арвида Яновича Пельше.
      Жили Вальберс в Москве, но в Латвии имели и Рижскую квартиру и домик на взморье, в районе Гарциемс.
      Каждое лето юная москвичка Ирма Генриховна ездила в Ригу, где резвилась с соотечественницами на нежном песочке тонкого помола, омываемом волнами Рижского залива. Но всегда чувствовала себя москвичкой. На родном говорила через пень-колода, зная может всего пять десятков слов, "майза, да пиенс", как подшучивал над нею папа – член бюро республиканского ЦК.
      Подрастающей Ирме, поступившей уже в университет (естественно, Московский – какой же еще!) было всегда приятно, что в Москве ее все воспринимали как немножечко иностранку. В этом был какой-то особенный ее шарм.
      Но когда Латвия отделилась, когда там перестали почитать коммунистов, выяснилось, что ехать на иностранную родину ей с папой совершенно не след. Потому как папу местные новые латвийские власти вообще хотели теперь отдать чуть ли не под суд за так называемый коллоборционизм. Ирма пару раз ездила в Гарциемс, но от поездок этих только пришла в расстройство и теперь предпочитала ездить отдыхать на Мальдивы и в Тайланд.
      Так вот…
      К чему Ирма все это вспомнила?
      А к тому, что даже во время папиной службы в ЦК партии на Старой площади, Ирма дома бассейна не имела, и в бассейн ездила на метро.
      А теперь у ее гражданского мужа – члена правления Алекс-Груп и свой бассейн и такой выводок автомобилей, что Ирма вообще напрочь забыла, как внутри выглядит московское метро. Ее теперь спроси – сколько стоит жетон? Или вообще – а есть ли в природе жетоны, или в метро пускают по магнитным карточкам? Ирма бы и не ответила.
      Папу, кстати говоря, Игорь – так звали гражданского мужа Ирмы, папу Игорь взял к себе в банк советником в отдел внешних связей. У папы в Прибалтике такие обширные связи остались, что ими грех было не пользоваться! Генрих Карлович жил все в той же це-ковской сталинской квартире на Кутузовском проспекте, где и раньше. Только ездил теперь на работу не в черной "волге", а в темно-синей ауди с блатными номерами типа "флаг", за которые банк Игоря дал гаишникам такие деньги, на какие иной простой москвич из района Текстильщиков мог бы безбедно жить год, а то и два.
      – Хорошо поплавала? – спросил Игорь, целуя жену.
      – Отлично, – ответила Ирма, присаживаясь за стол – Как дела на телевидении? – поинтересовался Игорь.
      Он вообще всегда живо интересовался ее делами. Так что зря говорят, будто финансисты это зачерствелые сухари без сердца в груди – Зарайский обещает, что осенью запустит мое новое шоу, а пока так, реклама и немного на радио "Москва-сити".
      Она теперь иногда вдруг начинала говорить с сильным прибалтийским акцентом, хотя в школе и в университете всегда говорила на чистом московском диалекте с классическим его "аканием".
      Так.
      Послушалась совета директора программ одной эф-эм радиостанции, что в таком акценте будет особый имиджевый блеск, стала говорить, закашивая под прибалтку, да и стала потом привыкать. И вот теперь дома с мужем с акцентом говорить вдруг начала. Папа бы на это усмехнулся бы и сказал – "майза-пиенс"*.
      Сноска – Майза и пиенс* – (maiza, piens) хлеб и молоко (лат) Звонил Зарайский.
      Игорь умница и молодец.
      Никогда – по крайней мере внешне, никогда не проявлял и тени какой-либо ревности.
      Потому как настоящий, уверенный в себе мужчина не станет дергаться по поводу каких-либо сомнений относительно верности чувств своей жены.
      Ирма это знала и позволяла мужчинам открыто звонить ей домой.
      Тем более, что если Игорю было бы надо, он бы и ее мобильные номера прослушивал бы с легкостью.
      Зарайский сказал, что надо бы подъехать в Останкино, перетереть кое чего и заодно засвидетельствовать главному.
      – Я тебя могу подбросить до телевидения, – сказал Игорь, заканчивая завтрак.
      – Не надо, я на своей доеду, тем более, что мне потом еще по Москве надо будет туда – сюда в пару мест.
      Игорь даже не стал уточнять, что это за места, и к кому в гости она собирается после рандеву с Зарайским.
      Совершенно не ревнует, – отметила про себя Ирма.
      Они с Игорем познакомились пять лет назад, когда Ирма была на пике своей популярности с ее телешоу на Эн-Ти-Ви-Ар.
      Познакомились на Балчуге.
      Там пи-арщики Игоря организовали годовщину его Алекс-группы.
      Ну, имениннику Игорю сам Бог велел пригласить на танец самую-самую интересную даму вечеринки.
      На ней было красное платье от Кардэна, не прет-апортэ, как на некоторых, а оригинальное из Парижа, купленное ей ныне покойным Володей Мигуновым – продюсером ее шоу, потом после разгона правительством команды Эн-Ти-Ви-Ар, перешедшего на канал Норма-Ти-Ви и трагически погибшего год назад. Ирма очень-очень переживала потерю.
      Но тогда…
      Тогда в тот вечер она была изюминкой бала, а Игорь – был соответственно – принцем, который ну никак не мог миновать если не жестокого аргентинского танго, начавшего, благодаря Шварцнеггеру входить в столичную моду, как некогда вошел в нее ельцинский теннис, то уж обязательного топтания на месте обнявшись, что в студенческие времена они называли танцем-обжиманцем.
      Гремел благородным мельхиором джазовый биг-бэнд.
      Ее представили Игорю.
      Как раз это был Володя Мигунов, кто подвел Ирму к Игорю.
      Тот сказал ей пару дежурных комплиментов, де – видел вас по телевизору, восхищен и так далее, а она вдруг, посчитав, что в таком красивом платье ей многое в такой вечер дозволено, взяла пальчиками кисть Игоревой руки и потянула его танцевать.
      С вечеринки они уехали вместе.
      И вот уже пять лет.
      Пять лет без двух месяцев.
      Уже разогнали ту ее команду Эн-Ти-Ви-Ар и закрыли то ее шикарное телешоу. И нет уже ее продюсера Володи Мигунова. Но Ирму помнят. Не забыли и вот Зарайский уже нашел богатых спонсоров под новый проект.
      Зарайскому конечно далеко до Володи Мигунова.
      Но все же он пробивной.
      С ним можно работать.
      – Может мне вмешаться? – спросил Игорь, – я могу Гресину слово замолвить, у меня с ним на этой неделе как раз встреча намечена.
      – Ну зачем главного нервировать? – усомнилась Ирма, – через министров на главного нажимать можно тогда, когда дело не идет, а у нас с Зарайским все на мази.
      – Ну дай вам Бог, – вздохнув, сказал Игорь, – но ты сама говорила, что Дюрыгин ваш конкурент, и что ваш главный еще не решил.
      – У Дюрыгина нет ведущей, – ответила Ирма, – такой ведущей как я, и вообще, хоть и велика Москва, а ведущих моего класса раз-два и обчелся и все уже при деле, кто на первом канале, кто на втором…
      – Ну, расхвасталась, – махнул рукою Игорь.
      Он уже уходил.
      Внизу в холле его дожидались референт Юра Бронштейн и начальник охраны Дима.
      – Так не поедешь со мной? – с лестницы крикнул Игорь.
      – Нет, езжайте, я сама, – ответила Ирма.
 

 
      – Понимаешь, – заглядывая Агаше в глаза, говорил Дюрыгин, – на Москве ведущих с ядерно-атомной харизмой раз-два и обчелся. А без ведущей – ни одно самое распрекрасно задуманное шоу не покатит.
      – Понимаю, – сглатывая слюну, кивала Агаша.
      Но на самом деле она до конца не все понимала.
      Не понимала главного.
      Этот сказочно богатый из иного мира из иной цивилизации дяденька – он ее взял для чего?
      Неужели не для того, чтобы трахать ее молоденькую, как это всегда было в том грязном мире, где она вертелась-крутилась свои девятнадцать с половиною лет.
      Это непонимание – зачем и почему ее берут в иной блистательный мир – было сродни тому непониманию героев научно-фантастических романов, зачем пилоты летающих тарелок с марса и альфа-центавры похищают нас землян? Затем, чтобы вживлять в мозг электроды? Чтобы пить нашу кровь? Чтобы инплантировать в матку земной девушке свои эмбрионы? Чтобы забирать донорские органы – печень, мозг???
      Агаша не верила и не понимала.
      Или в другом порядке – не понимала и не верила.
      Зачем он подобрал ее на городской помойке – этот блистательный небожитель?
      Вот если бы ее позвал к себе в свою дорогую машину старый потный азербайджанец с полным ртом золотых зубов – тогда Агаше было бы понятно, чего от нее хотят.
      А тут…
      Но Дюрыгин терпеливо объяснял.
      – Нету на Москве классных ведущих, это тебе понятно?
      – Да.
      – А Новые шоу делать надо?
      – Надо…
      – Но ведь телеведущие откуда-то ведь берутся, верно ведь?
      – Верно.
      – Так почему не попробовать сделать новую из тебя?
      – Ну, я не знаю…
      Дюрыгин глядел ей в глаза и она смущалась этого взгляда.
      А про себя вдруг подумала, вспомнив булгаковского пса Шарикова, – ну, свезло мне, свезло…определенно бабка моя согрешила с водолазом… Зачем он взял именно меня? Вон у него какая красивая женщина с ним была, которой дурно в кафе сделалось… И фигура, и лицо, и вкус…
      – Для начала я тебя прокатаю в массовках на тех программах, где смогу договориться с продюсерами, – сказал Дюрыгин, – надо, чтобы ты пообвыклась с камерой, светом, понимаешь?
      – Понимаю, – кивала Агаша.
      А недоверчивое девичье сердечко – противоречиво твердило – не понимаю, не понимаю.
      Не понимаю зачем.
      Зачем все это?
      Если б он захотел ее оттрахать – сказал бы просто, мол давай, я так хочу.
      И она бы пошла с ним.
      Но он не предлагал.
      Странно.
      А чего в ней еще хорошего, кроме молодого тела? Чего в ней такого ценного еще, чтобы с ней возиться?
      Но Дюрыгин не объяснял всего до конца, потому как сам во-первых еще сомневался, а во-вторых не хотел смазать, сглазить, сбить самой Агаше прицел. Она не должна знать, что она Элиза Дулитл, а он ее Пигмалион.
      Иначе – она не сможет.
 

 
      – Наглость – второе счастье, – поговаривала бабушка Джона.
      А что есть наглость?
      И что такое талант?
      Один умный мужчина с которым Джону как то довелось вместе отбывать на предварительном, говорил, что талантливость в русском понимании этого свойства личности это и есть наглость Мужчину того звали Валерием Сергеевичем, вообще он был бухгалтером, но книжек очень много читал. Так вот Валерий Сергеевич говорил Джону, что еще классик в Х1Х веке писал, де – талантливость вообще присуща русскому человеку, что и отличает его от прочих, и от европейских народов в частности.
      Талантливость русского человека состоит в его необремененном знаниями бесстрашии перед любыми задачами. Прикажут быть акушорами – будем акушорами, говорил театральный критик Кукольник. Но хоть и говорил он это несколько по иному поводу, мол мы-русские за все горазды браться по велению высокого начальства. Но в главном и Кукольник был прав. Обремененные знаниями академики Иоффе и Ландау с Семеновым и Капицей – не брались за создание атомной бомбы. Скромничали. А необремененный никакими знаниями по физике Лаврентий Берия – взялся. И сделал.
      Вобщем, рассуждал Валерий Сергеевич, наглость, самоуверенное хамство по отношению к всеобщему духу сомнения, присущему людям образованным и культурным – это и есть талантливость.
      Браться за любое дело.
      Авось – выйдет.
      Но ведь и получалось.
      Особенно в русском бизнесе конца ХХ века.
      Сколько откровенно отмороженных полу-грамотных дураков тогда разбогатело.
      Вот и в культуре и искусстве.
      Наглость, уверенное высокомерное ощущение собственного превосходства над скромными и неуверенными в себе, рефлексирующими интеллигентиками.
      И Джон так понимал эти слова в применении к себе, что в его деле – главное – это уверенно убеждать всех коллег и партнеров, что ему – не закончившему ВУЗа Джону Петрову известно нечто такое, что неизвестно им – пусть и закончившим по два факультета, но лишенным некоего неуловимого флюида талантливости.
      А в этом надо убеждать.
      В этом необходимо убеждать, что ты талантлив.
      И здесь без наглой смелости не обойтись.
      Прочь скромность и неуверенность. Они – качества умных и неудачливых.
      А Джон хочет быть удачливым.
      А поэтому, иного пути, как убеждать всех в своей талантливости у него нет.
      То есть…
      То есть убеждать всех, что у него есть наглость.
      А кроме нее – ничего.
      Пустота.
      А отсюда Джон и делал напрашивающийся сам собою вывод, что все вокруг дураки.
      Образованные дураки. И ими можно манипулировать. Только смелости надо чуть-чуть.
 

***

 
      Розу Набиуллину Джон встретил год назад.
      На какой-то паомоечной дешевой вечеринке, куда заехал совершенно случайно, чтобы увидеть одного нужного ему человечка, занимавшегося криминальным автобизнесом.
      Такие помоечные вечеринки с дешевыми девчонками как раз были и по деньгам и по вкусу того молодого угонщика, с которым связался Джон по поводу его тоже не слишком чистой тогдашней машины.
      Розу он отметил сразу.
      Стильная.
      Причем не специально и не деланно-стильная, а такая от природы.
      Тонкая, изящная.
      Джон быстро переговорил о делах с тем угонщиком, вернее не угонщиком, а продавцом-перекупщиком. У Джона проблема была с его тогдашней "тойотой" – купил, а как решил продавать, в милиции выяснилось, что машина с перебитыми номерами на двигателе. Надо было как-то решать вопрос, а то и не денег и ни машины у Джона не оставалось, потому как милиция номера у Джона поснимала и документы забрала.
      Ни покататься, ни продать. Вот Джон и прикатил туда на ту вечеринку в клуб "Ехал Грека".
      Там и Розу увидал.
      Оттуда ее и увез.
      Правда, увозя едва сам ноги унес, потому как на Розу уже несколько охотников на вечеринке было – целая очередь выстроилась.
      Но Джону всегда в таких делах везло.
      Он всегда умел тонко себя повести и в самый подходящий момент незаметно выскользнуть.
      С Розой они протрахались целых двое суток.
      Двое суток из его съемной квартирки на Филях не выходили.
      Даже еду с выпивкой и те по телефону "бесплатная доставка пиццы от Папа-Джонс" заказывали.
      Наговорил ей тогда, наобещал.
      С три короба.
      Но Роза то далеко не дура, все делила на четыре. А может и на все шесть.
      Но жаль, тогда, год назад у Джона не все складывалось с его телевизионными проектами, поэтому пристроить Розочку туда, куда обещал, когда в очередной раз домогался ее нежной и горячей близости – у Джона не выгорело, не получилось.
      Они тем не менее держали друг-дружку в поле зрения, не терялись на Москве.
      У нее, естественно, были и еще какие-то покровители и взрослые друзья, но вот теперь, теперь настал момент.
      Момент, когда флюиды талантливости Джона вполне завязались в некую плодотворную завязь, и когда ему – талантливому наглецу – понадобилась храбрая помощница.
      У нее и имя было такое подходящее – Роза.
      А он – а он, "кинжал" что ли?
 

***

 
      Роза и кинжал.
      Красота татарской Розы и острый кинжальный ум Джона Малковича.
      – У нас с тобой обязательно все получится, – весело сказал Джон, открывая Розе дверцу машины.
      Дверцу машины Джон открывал двумя способами. Когда у него были достойные зрители, когда, к примеру, он подсаживал или высаживал даму возле подъезда, где стояли людишки, на которых он желал произвести впечатление либо своей эффектной дамой, либо черной машиной, либо жонтильными манерами, либо и тем и другим и третьим вместе взятыми, тогда он выскакивал из авто и обежав его по кругу, раскрывал перед девушкой дверцу.
      А если зрителей не было, он в лучшем случае просто нагибался к правой двери, не выходя наружу и дергал за ручку, а то и предоставлял девушке самой дергать ручку снаружи.
      Но сегодня Джон вышел из машины и не только церемонно усадил Розу спереди, но даже глазками многозначительно так сделал кверху и сказал, мол, погляди как что там на заднем сиденье для тебя?
      А на заднем сиденье в упаковке из зеркального целлофана лежали семь ярко-красных розочек.
      – Ух ты, растения! – почти в натуральном восхищении воскликнула Роза.
      – Потому что ты сама как Розочка, – улыбаясь, сказал Джон Вообще, за год, изучив многие из Джоновых человеческих качеств, Роза могла теперь точно заключить, что если Джон подлизывается, значит ему надо что-то особенное и наверняка не физическая близость, которую от нее он и так, без подлизывания получал, сколько и когда хотел. Так уж между ними было заведено.
      – Куда поедем? – поинтересовалась Роза.
      – На свадьбу к одному персонажу, – ответил Джон, выруливая из кармана в поток машин.
      – На свадьбу? На свадьбу это хорошо, – задумчиво сказала Роза, – и что мы там будем делать? – спросила она.
      – Я поздравлять, а ты пить, танцевать и дарить ласками одного человека, – сказал Джон.
      – Как это? – удивилась Роза.
      – А так, что я тебя везу ему в подарок.
 

 
      – Агаша, тебе надо будет взять несколько практических уроков у одного замечательного человека, – сказал Дюрыгин.
      Агаша уже четко решила для себя, что если Дюрыгин что-то говорит, то значит именно так и надо делать. Потому что как маленькая собачка в собачьей семье, она безоговорочно приняла старшинство большой собаки – дяденьки Дюрыгина. Она, кстати говоря и звать его теперь стала – дяденькой.
      – Хорошо, дяденька, а кто этот человек и что за уроки?
      – Тебе надо научиться элементам сценического мастерства, – сказал Дюрыгин, – ты должна научиться ходить перед публикой не со скованными зажатыми плечами, а свободно, расслабленно и раскрывшись, кроме того, ты должна научиться отчетливо и громко говорить. Пусть с провинциальным акцентом, но не шепелявить, не картавить, не заглатывать окончаний и суффиксов, говорить так, чтобы тебя понимали.
      – А разве я говорю так, что меня не понимают? – удивилась Агаша – Это тебе только кажется, что ты умеешь говорить и ходить, а выпусти тебя на сцену или в студию перед камерами и мы тут же жидко опозоримся детской неожиданностью, как после огурцов с молоком.
      Агаша хмыкнула.
      – Ну уж и так!
      – А я на телевидении и пробовать не стану, лучше сразу взять несколько практических уроков и сразу работать на успех.
      – А кто уроки будет давать и где? – поинтересовалась Агаша.
      – Уроки будет давать великий человек, Абрам Моисеевич Гурвицкий, доцент института культуры по кафедре сценического мастерства.
      – Я буду учиться в институте культуры? – удивилась Агаша.
      – Ничего подобного, – покачал головой Дюрыгин, – ты будешь работать с Абрамом Моисеевичем на свадьбах.
      – Как работать? Кем?
      – Тамадой, а вернее – помощницей тамады.
      Дюрыгин сделал многозначительную паузу.
      – Дело в том, что Абрам Моисеевич уже не молод и доцентом на кафедре уже давно не работает. У него теперь свой скромный бизнес, что-то вроде кооператива или маленького "о-о-о" или "че-пэ" под названием "Ваш праздник". Абрам Моисеевич организует свадебные торжества, сам работая тамадой, а два его сына – Лева и Юра работают там же свадебными фотографом и диск-жокеем, полный комплект.
      – А я? – спросила Агаша.
      – А ты десять свадеб будешь работать с Абрамом Моисеевичем, я уже договорился с ним и даже заплатил ему…
      – Заплатили? – удивилась Агаша, – а я думала, что если я буду работать, то мне заплатят – Ты будешь учиться, ты будешь брать уроки, как говорить в микрофон, как держаться перед публикой, как расслабить плечи и не ходить аршин проглотивши или наоборот, сгорбившись, как старушка, научишься разминать губы, язык и гортань…
      – А это зачем еще? – настороженно удивилась Агаша.
      – Глупая, ты думаешь, что ты можешь отчетливо и красиво говорить, как говорят артисты? Ты ошибаешься. Это достигается только путем упражнений, которые тебе и покажет Абрам Моисеевич.
      – Как скажете, дяденька, все сделаю.
      – Вот и ладушки…
 

***

 
      Первая свадьба была в кафе-стекляшке на улице Водянова.
      По убогости заведения Агаша и без разъяснений поняла, что жениться здесь будут не дети банкиров и не дети депутатов Государственной Думы.
      – Мы работаем для простых москвичей, деточка, – говорил Абрам Моисеевич, напутствуя Агашу, – мы и денег меньше берем за работу, чем скажем Трахтенбергер или Хазанович, но зато и хамства встречаем меньше.
      – А эти тоже тамадами на свадьбах работают?
      – А как же, деточка, еще как работают, только там ставки в сто раз выше чем у нас, – отвечал Абрам Моисеевич, – популярный ведущий вроде Пертосьяна за три часа работы тамадой где-нибудь в ресторане Прага на Арбате возьмет пять тысяч долларов в конверте – отдай и не греши.
      – Кто же такие деньги платит? – удивилась Агаша.
      – Конечно же не наши клиенты, не рабочие и не крестьяне, но ведь и у министров и у крупных банкиров тоже детки имеются, и для них ведь тоже свадьбы надо играть, правда ведь?
      Абрам Моисеевич сперва Агаше не понравился.
      Старый уже и совсем седой.
      И какой-то при этом даже не то что старый, а старомодный, такой, каких теперь нет нигде.
      – Вы, деточка, смотрите как я буду разминать губы и готовить рот к правильной артикуляции, глядите и запоминайте…
      И Абрам Моисеевич так смешно вдруг запел на все лады. А потом принялся говорить обычные скороговорки, которые называл не скороговорками, а чистоговорками.
      "Карл у Клары украл кораллы" или
      "На дворе трава, а на траве дрова"
      Смешной!
      Но Абрам Моисеевич относился к этим упражнениям безо всяких насмешек.
      – Нука, деточка, быстро давай, говори, – "корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали" Помучил немного Агашу, заставив ее похихикать, что она, маленькая что ли?
      Но тут гости приехали, и Абрам Моисеевич начал работу.
      Агаша только дивилась ловкости и бодрости этого немолодого уже человека.
      Он подчинил своей воле более полусотни разношерстных и уже нетрезвых гостей и родственников, образовал из них коридор, выдал всем по горсти припасенной им мелочи и рисовых зерен, в конце коридора поставил родителей жениха и невесты, сунув им в руки поднос с хлебом и солонкой…
      Спектакль, называемый свадьбой – начинался, и Абрам Моисеевич был в нем и главным режиссером-постановщиком и главным актером, игравшим заглавную роль.
      Агаше только оставалось стоять сбоку, рядом с аппаратурой диск-жокея, и наблюдать.
      Вот приехали жених с невестой, вот вошли, и Абрам Моисеевич принялся рассказывать молодым о старых московских обычаях величания.
      Жениха в черном костюме, в котором разве что только в гроб, и невесту в длинном до полу криналине – протащили сквозь строй, обсыпав их мелочью и рисом. Потом под руководством того же Абрама Моисеевича родители принялись напутствовать молодых и подсовывать, подпихивать им черствый круглый каравай с солью, дабы они кусали от него и солили друг-дружке…
      – Нам с тобой потом можно будет покушать там с краю, – шепнул Юра – диск-жокей.
      Но Агаше дядя Валера – Валерий Максимович Дюрыгин – не велел "Шуры-муры" на свадьбах крутить и особенно пить-закусывать, дядя Валера велел учиться сценическому мастерству.
      И уже к середине свадьбы, Агаша вдруг поняла, что и действительно, свадебное торжество мало чем отличается от телевизионного шоу, и работа тамады – это почти что та же работа, что и работа ведущего.
      Эффект подобия усиливался еще и присутствием другого сына Абрама Моисеевича – Левы, который снимал свадьбу на большую камеру Вэ-Ха-Эс, такую большую, какие раньше Агаша видала на телевидении.
      В середине торжества, когда уже и первый танец жениха с невестой станцевали, и тещин танец тоже, да и указы о присвоении жениху и невесте званий мужа и жены тоже зачитали, когда полсотни пьяных гостей и родственников уже сами могли веселиться без понукания тамады, Абрам Моисеевич сказал Агаше – к следующему разу подготовь один эпизод, чтобы меня подменить. Помнишь, заметила, как я провел конкурс на знание женихом и невестой супружеских обязанностей? Вот, в следующую свадьбу завтра проведешь этот конкурс вместо меня…
 

***

 
      И отныне, так было теперь каждый день, вернее каждый вечер.
      Из своего кафе Агаша уволилась, взяла там расчет.
      Денег на первое время дал ей дядя Валера.
      Сказал, что это аванс, который он вычтет потом из ее зарплаты ведущей телешоу.
      А Абрам Моисеевич просто тиранил ее.
      С каждым новым вечером, с каждой новой свадьбой она брала на себя все больше и больше эпизодов, проводя уже и конкурсы на лучшего дарителя подарков любимому тестю и на лучшего чтеца дифирамбов любимой теще, конкурсы на кормление голодного мужа и на раздевание заскучавшей супруги… Чего только не придумывал изобретательный Абрам Моисеевич! Уже половину свадебного торжества проводила она, а Абрам Моисеевич только стегал ее жесткой указкой по спине и ниже спины, – не горбись, я тебе говорю, не горбись, плечи расправь, сделай их расслабленными, как у цыганки, которой вся её жизнь по барабану…
      Если она плохо говорила, торопилась, зашептывала или заплевывала микрофон, Абрам Моисеевич нещадно стегал ее указкой по попе.
      – Я перед Валерием Максимовичем за тебя краснеть не собираюсь, я тебя выучу, как держаться, а ну кА говори в микрофон, "Карл у Клары украл кораллы"! говори, я тебе сказал!
      А потом Абрам Моисеевич заставлял ее еще и петь и даже танцевать.
      – На следующую свадьбу подготовим с тобой номер, будем петь романс на два голоса, – сказал Абрам Моисеевич, – а не то пожалуюсь Валерию Максимовичу и скажу, что тебя и близко нельзя к телевидению подпускать…
      Разучивали с ним романс.
      "Гори-гори, моя звезда".
      Абрам Моисеевич подыгрывал на старомодной семиструнной гитаре и пел очень хорошо.
      Так хорошо, что его можно было бы даже в новогоднем огоньке по телевизору показывать.
      – Я, Агашенька, этот романс на вступительном экзамене в театральном училище пел, сорок пять лет назад это было, представь себе…
      Каждый вечер к Агаше клеились подвыпившие гости – некоторые при этом даже не стесняясь своих присутствующих здесь же жен.
      – А это признание твоих красоты и талантов, – говорил ей Абрам Моисеевич, и тут же хвастался, – мне вот под семьдесят, а я порою молоденьких девушек, подружек невесты отсюда со свадеб к себе на квартирку вожу, так вот! И это благодаря моему артистизму.
 

***

 
      – Ну как, студентка, учишься? – звонил дядя Валера.
      – Учусь, – отвечала Агаша.
      – Ну, учись, скоро на телевидение поедем, пробоваться.
 

 
      – Да ты с ума сошел, какая это идея, – воскликнул главный, – это же черт и что, а не идея…
      – А ты думал, – весело подмигнул главному Дюрыгин, – ни у одного канала такого шоу нет и не будет… И главное, и главное Вальберс здесь не нужна…
      – Валера, народ смотрит на звезд, это необходимая компонента – Миша, иногда одна из компонент может быть такой сильной, что иными можно пренебречь – Ну, например? – спросил Михаил Викторович Они сидели в офисе главного на одиннадцатом этаже.
      Отсюда открывался красивый вид на пруд и на церковь на берегу пруда.
      – Например? А например, если у машины очень мощный мотор. А мотор это необходимая составляющая компонента, без которой автомобиль не является автомобилем, то в угоду супер-мощному мотору можно избавиться, можно пожертвовать кузовом, хотя кузов тоже является необходимой и формирующей составляющей. И вот, оставив мотор, шасси и колеса, мы получаем гоночный болид.
      И заметь, без кузова.
      – Ну, красиво сказал, но не убедил.
      – Руководители фирмы "декка" в Лондоне сперва тоже не были убеждены, что четверо ребят с гитарами смогут убрать с рынка поп-музыки большие джаз-бэнды, как же, ведь у тех парней из Ливерпуля не было духовой секции, всех этих тромбонов, труб и саксофонов…
      – Ну, сравнил.
      – А что?
      – А под кузовом ты Вальберс имел в виду?
      – Только ей не говори, а то она обидится.
      Михаил Викторович по демократической ти-вишной моде был и без пиджака и без галстука.
      На нем были дорогие джинсы, очень дорогие ботинки и белая рубаха навыпуск в вороте которой виднелась золотая цепь на сильно загорелой шее. Главный недавно вернулся с островов в Тихом океане, где съемочная группа канала делала молодежную программу с участием звезд спорта и популярной музыки.
      – Валера, ты, говорят, ведущую новую готовишь, так показал бы!
      – Да, я уверен, что ты ее уже видел.
      – Где?
      – Да наверняка тебе фотки показали, я же сессию ее портфолио в нашей студии делал.
      – Ну, фотки одно, а живая девушка это другое, я это еще в школе в старших классах выяснил.
      – Рано, рано еще показывать, Миша.
      – Ну, как знаешь, Валера, а то бы показал, я бы чего подсказал – Боюсь, сглазишь.
      Секретарша, постучавшись для приличия, внесла поднос с кофе и минеральной водой с кубиками льда.
      Когда она вышла, Дюрыгин признался, – знаешь, кабы мы с тобой сели бы играть в карты, Миша, как лермонтовские офицеры в первую кавказскую войну, я бы у тебя Олю выиграл бы, непременно, или вызвал бы тебя на дуэль и убил бы возле горы Машук.
      – Валера, у тебя же Люда есть, чемпионка Олимпийских игр, между прочим.
      – Кстати, разбилась на машине, в больнице сейчас – Да ты что?
      – Сам отвозил Посидели, помолчали, отхлебывая кофе из своих чашек.
      Потом, главный все-же спросил, – - Валера, а не обидишься, если я шоу Зарайского возьму, не уйдешь от меня?
      – Не, Миша, я теперь уверен, что ты как человек, глядящий в перспективу, возьмешь не шоу Зарайского, а моё, потому что оно не просто лучше, а лучше качественно.
      – Ты говоришь, как раньше коммунисты аргументировали свою правоту, я помню лозунг на гостинице Украина, – учение Маркса всесильно, потому что оно верно.
      – А именно так оно и есть, – кивнул Дюрыгин, – мое шоу это день завтрашний, а шоу Зарайского это день вчерашний.
      – Ну? – хмыкнул главный – А и вот ситуация, помнишь в прекрасном фильме про Королёва "Укрощение огня" с бесподобным Лавровым в главной роли, там Королёв уже перед самой госкомиссией, готовую ракету над которой пол-страны работало четыре года, предлагает похерить, и еще полтора года работать над новой ракетой… Потому что старая ракета, которую только что сделали и приготовили для того, чтобы запустить в серию, она еще не родясь, уже стала морально устаревшей, а будущая ракета, над которой еще предстояло поработать, обещала быть прорывам в будущее.
      – Хорошо живописал, молодец.
      – Я старался.
      – Но ведь то был Королёв.
      – А я Дюрыгин, я в своем деле тоже Королев, – сказал Дюрыгин.
      – От скромности не умрешь, – хмыкнул Михаил Викторович – И не собираюсь от скромности, это не романтично – Собираешься умереть возле горы Машук за мою Оленьку Посмеялись.
      Похохотали.
      На том и разошлись.
      Но в голове у Михаила Викторовича что-то отложилось, потому что после ухода Дюрыгина, он попросил Олю занести ему портфолио этой новенькой. Этой новенькой кандидатки в звезды их канала. Звездочки по имени Агаша.
 

 
      Роза умела сделать мужчину счастливым.
      У некоторых женщин есть к этому особые таланты.
 

***

 
      Матвей Аркадьевич Зарайский имел хорошую квартиру на Малой Бронной.
      И как всем всегда любил повторять, особенно восторженным подвыпившим гостям, когда выходил провожать их на улицу до такси, что никогда и ни за что не променяет своей квартиры ни на какие коттеджи в Жуковке или Барвихе.
      – Я же тут выхожу с Дотти на Тверской бульвар, гуляю с нею вдоль театров, когда публика после спектаклей расходится, любуюсь красивой молодежью. А пруды. А наши Булгаковские пруды чего стоят. Зимой мы с Дотти выходим – я на фигуристок на катке гляжу и мне приятно.
      – А они на тебя глядят и им тоже приятно, – хохотали подвыпившие гости.
      Все смеялись, а французский бульдожек Дотти фырчал на гостей, покуда те рассаживались, кто в такси, а кто и в свои машины с персональными шоферами.
      Матвей Аркадьевич имел на Малой Бронной очень хорошую квартиру.
      Трехкомнатную на предпоследнем седьмом этаже с огромным холлом и угловой гостиной с эркером, окнами выходящей на те самые пруды с зимним катком. А над этой квартирой Зарайскому принадлежала еще и мансарда, куда из холла вела роскошная красного дерева лестница. А там, в мансарде были еще две спальные комнаты, вторая ванная и студия, где покуда стояли большой бильярд и стол для игры в пинг-понг.
      Внизу у Зарайского кроме угловой гостиной был кабинет и так называемая курительная, где была собрана коллекция детских железных дорог, которые Матвей Аркадьевич начал собирать, еще учась в школе, когда его дедушка – академик подарил внуку большой набор паровозов и вагончиков немецкой фирмы "пико".
      После неудачного брака, Зарайский уже лет шесть как жил один. Только мама Зарайского – Анна Львовна иногда гостила у него на Малой Бронной, приезжая из своего Переделкино, где после смерти мужа – Аркадия Борисовича жила с прислугою в старом зимнем доме, помнившем еще посиделки с Корнеем Ивановичем Чуковским, вечеринки с Василием Аксеновым, Евгением Евтушенко и Булатом Окуджавой.
      Хозяйство в квартире на Малой Бронной вела приходящая домработница – Клавдия Захаровна – старая москвичка, всю жизнь прожившая в Дегтярном переулке и помнившая даже бомбежки и панику осени сорок первого, когда ей – девочке пятикласснице было всего тринадцать лет. Клавдия Захаровна почти всю свою трудовую биографию прослужила у Зарайских и Мотю помнила еще крохотулей-мальчиком.
      И теперь, когда Клавдии Захаровне было уже под восемьдесят, служить у хозяев ей было тяжеловато. Но мама Зарайского – Анна Львовна не хотела менять прислугу, боялась и не доверяла современным молодым женщинам, а особенно опасалась за нравственность Моти, вдруг его соблазнят? Вдруг попадется какая-нибудь? Поэтому, Анна Львовна умолила Клавдию Захаровну послужить у них еще годик, а потом еще…
      Но и одинокая старушка Клавдия Захаровна тоже не хотела отказываться от тройной приплаты к пенсии, которую ей в виде жалования платил Матвей Аркадьевич. И кряхтя, несла свой крест, пылесосила, стирала в дьявольской стиральной машине, поминая золотые времена, когда были прачечные, готовила обеды с классическими московскими борщами и Пожарскими котлетами, драила семейное столовое серебро, и даже с железнодорожных моделек в курительной – и с тех пыль вытирала, хоть и ругался молодой хозяин, умоляя ничего не трогать.
      Только вот на верхний проклятый этаж в мансарду по крутой лестнице все труднее было теперь подниматься, но Матвей Аркадьевич и этот вопрос решил, поднанял "молодку" пятидесяти пяти лет, по рекомендации Клавдии Захаровны, разумеется. Та и в мансарде теперь прибиралась, и за продуктами теперь летала – в Елисеевский, и в Филиппова… Старая москвичка Клавдия Захаровна мясо для борща и для котлет всю свою жизнь брала только у Елисеева на Горького. Новое название главной улицы столицы как-то не приживалось у нее на языке.
      – А помнишь, Матвей Аркадьевич, как ты маленьким любил готовые котлеты по шесть копеек от Елисеева? – спрашивала Клавдия Захаровна, – хороший ты мальчик такой был, такой послушный…
      – А что я теперь плохой что ли, Клава? – удивлялся Матвей Аркадьевич – Ох, хороший-то хороший, а как с этой Наташкой то отчудил, – охала Клавдия Захаровна, суетясь возле плиты, покуда Дотти тыкалась своею тупой мордашкой ей в ноги.
      – Уйди, Дотти, уйди, говорю, – ворчала Клавдия Захаровна на собаку.
      Этой историей с первой неудачной женой Матвея Аркадьевича – Наталией Бронштейн бедному Моте все теперь только и тыкали в нос. Все. И матушка Анна Львовна, и дядя Леня – мамин брат, и старая домработница Клавдия Захаровна.
      С Наташей и правда не все хорошо получилось.
      Даже совсем наоборот – совершенно все плохо с нею вышло.
      – Отсудила стерва у нашего Моти и квартиру на Старом Арбате и деточку нашу Сонечку тоже отсудила, – причитала Клавдия, особенно после очередной полуторачасовой беседы по телефону со старой хозяйкой своей – Анной Львовной.
      Дело все было в том, что у академика Зарайского была так называемая "рабочая квартира-кабинет" на Старом Арбате, куда отсюда с Малой Бронной ходу пешком было всегда десять-пятнадцать минут. И Зарайские так привыкли к тому, что у них есть две хорошие квартиры в центре, кроме еще зимней дачи в Переделкино.
      Но эта Наташа обокрала их семейство.
      Лукавая чертовка.
      Развелась, и девочку забрала и квартиру отсудила.
      Даром что папаша у нее член "золотой десятки" московских адвокатов.
      Теперь после того развода пятилетней давности – мама безвылазно жила в Переделкино, а бедного Мотю все третировали неудачным браком и ужасно боялись теперь повторного брака, от которого вообще в жизни Мотечки все могло бы пойти под откос.
      Через домашнюю шпионку Клавдию, мама контролировала все шалости своего недотепы-сына и постоянно внушала ему мысль, что жениться Моте можно будет только тогда, когда Анна Львовна и ее брат Леонид Львович будут полностью уверены в благонадежности и в благих добрых намерениях новой избранницы.
      Ах, если бы они знали…
      Если бы они знали про Розу…
      Маму бы удар хватил – это точно.
      Зарайского иногда поэтому и бесило – иметь такую квартиру, быть взрослым человеком, человеком со средствами, и не иметь возможности у себя дома наладить собственной личной сексуальной жизни.
      Но когда мама говорила, если абстрагироваться от ее раздражающего брюзжания, то логика в маминых словах была.
      Дом – это дом.
      А помойка, это помойка.
      Поэтому, зачем в святое место, где тебя лелеют и где близкие заботятся о твоем здоровье, зачем таскать туда шлюх?
      Вечеринки – вечеринками, это надо для работы и как теперь говорят – для имиджа, но спать в папиной квартире с уличными девками! Это возмутительно и недопустимо.
      – А если это не девки, а приятельницы по бизнесу? – дразня маму, спрашивал Матвей Аркадьевич.
      – Еще хуже, – всплескивая руками, кричала Анна Львовна, – эти тебя еще быстрее облапошат.
      Вообще, Матвей Аркадьевич не был плейбоем.
      Таким, как например Валера Дюрыгин или даже тот же Миша – их главный.
      Валера с Михаилом Викторовичем всегда слегка подтрунивали над Матвеем, называя его или сексуальным инфантилом или запоздалым девственником.
      Но вот вчера, видели бы они его вчера!
      Они бы сразу заткнулись бы со своими издевочками, изойдя желчью от зависти, какая девочка была у него вчера.
      – Ты это где ночевал, негодник? – звонила мама.
      Шпионка Клавдия уже успела доложить.
      – Мама, мне тридцать шесть лет.
      – Тем более.
      – Я ночевал у Вадима.
      – У какого Вадима?
      – Мама, ты его не знаешь.
      – Мотя, ты доиграешься, это не дело, ты прекрати, один раз ты уже наделал дел с этой своей Наташенькой.
      Но Роза была бесподобна.
      Единственное, чего теперь хотел Матвей Зарайский, это повторения позавчерашнего вечера.
      Тот номер телефона, который Роза оставила своему гипер-восторженному любовнику не отвечал.
      Как найти ее снова – вот что занимало теперь голову Зарайского, как найти Розочку его мечты, а все эти хлопоты с работой, все эти встречи со спонсорами, все эти бесконечные разговоры с художниками и режиссерами о том, какой будет студия и в каком платье будет Ирма Вальберс – его, продюсера ти-ви Зарайского уже отныне не волновали.
      – А откуда она вообще взялась? Откуда появилась? – размышлял Матвей Аркадьевич.
      И чтобы ходу этих его размышлений никто не посмел помешать, Матвей Аркадьевич даже выключил все свои телефоны.
      Позавчера он отмечал свой День Рожденья.
      Вернее, депонированный День Рожденья, потому как позавчера было двадцать седьмое, а родился он пятнадцатого.
      Но так как эта вечеринка была для сотрудников, то ее он запросто перенес на десять дней. Потому что… Потому что во-первых, праздновать с сотрудниками на свои кровные считал неуместным, а во-вторых, спонсоры из сети магазинов "Вант дю Шин" сами напросились, грех было отказывать. У них был повод в очередной раз напомнить о себе, де два года сотрудничества с каналом, надо бы отметить, а Зарайский возьми, да и сообрази, что заодно можно таким образом за счет спонсора и всю редакционную шоблу нахалявку напоить, как бы празднуя его задвинутый на двадцать седьмое День Рожденья.
      Пи-арщики из агентства "Интер-ти-ви медиа-бизнес", с которыми дружила эта "Вант дю Шин", заказали зал в модном клубе "Парагвай".
      Все как надо.
      И обильные шведские столы – изысканный рыбный в стиле "Fruit de mere" и сытный богатый мясной в стиле "Московская старина", хороший бар с неограниченно-беглым огнем из всех калибров "русского стандарта" и "текиллы-фиесты-мексиканы"…
      Все было отлично, даже живая музыка была в виде еще модной в этом сезоне группы "Летящие", правда с новой солисткой, вместо убежавшей от них Анны Лизке.
      Все шло своим чередом, агентство подарило ему бутылку французского вина за пять тысяч долларов, "Вант дю Шин" расщедрились на новую модную модель телефончика с Интернетом и подключенным телевидением, чтобы своё новое шоу с Ирмой Вальберс на дисплее телефона смотреть, а вот редакция, та удружила – подарила ему шикарный набор итальянских ретро-паровозиков масштаба один к сорока семи, как раз то, что он просил, и кстати – очень дорогой набор… Зарайский уже предвкушал, как приедет домой, распакует эти паровозы редкой серии, как наденет очки, как поставит первый паровозик на рельсы, включит ток… и паровозик зажужжит электромотором, начнет двигать сочлененными рычагами шатунов, забуксует на рельсах…А потом вдруг, к нему подошла Роза.
      Кто ее пустил сюда?
      Кто ее привел?
      Но служба охраны и фэйс-контроля работала слаженно, чужие сюда никак не могли просочиться, значит привел Розу кто-то свой.
      Но кто?
      А она подошла к нему и сказала, я сегодня буду с тобой, потому что я твой подарок на твой День Рожденья.
      И при этом она так нежно и легко погладила его, с такой небывало-сказочной легкостью провела рукой по его бедру, что он онемел и растаял.
      Вот дела!
      Он не был девственником, в конце-концов он был женат и у него была дочь.
      Но так, но так гладить… Так никто и никогда не гладил его.
      Зарайский не предполагал, что у девушки, что у женщины может быть такая легкая, такая ласковая рука.
      Ручка.
      Нежная золотая ручка.
      И заколдованный ею Зарайский как под гипнозом поехал за ней.
      А у Розы уже все было продумано.
      И номер снят в отеле "Кемпински".
      И шампанское уже было в номере.
      Можно ли поверить?
      Он…
      Он даже про модели своих паровозов позабыл.
      И вспомнил про них только на следующий день.
      Можно ли было такое представить раньше?
      С Наташей Бронштейн у него такого ни разу не было.
      И когда Роза предложила поехать к ней на дачу.
      Это уже наутро, после всего того, что они делали с нею вчерашний вечер и всю последующую ночь, после этого, он не раздумывая – что, зачем, куда – он сразу согласился на все ее условия.
      На дачу, так на дачу, лишь бы с ней – лишь бы с Розочкой.
      Теперь, катая туда-сюда игрушечный паровозик Зарайский думал, где и как он может вычислить Розу?
      Где и как?
      Кто подарил ему ее?
      Кто?
 

 
      Натаха Кораблева была девушкой грубоватой.
      Джон ее не очень высоко ценил. Под очень крутого и разборчивого клиента такую не шибко то и подложишь.
      На пять с плюсом в Натахе были только ее глупость и жадность, без которых Джону вряд ли удалось бы подписать ее на такую авантюру, что он задумал с этим своим дача-шоу. Да еще на пять с плюсом по его оценке в Натахе была ее тупая готовность пасть во все тяжкие ради той ее цели, что гвоздем застряла в ее глупой голове.
      На этом Джон и играл, когда подбирал кадры для своего дача-шоу.
      Дача-поддача, – балагурил его подельник Борис.
      Дача – это в смысле где дают.
      А поддача – это где поддают, в смысле – выпивают.
      Да-а-а… Нет в официальном телевидении духа здорового авантюризма и разврата. А то бы пошел Джон к главному продюсеру и предложил бы идею, давайте снимать такое шоу, и ведущую к нему найдем из очень-очень известных.
      Причем специально для контраста – в ведущие пригласим внешне целомудренную.
      Этакую актрису с имиджем верной жены.
      Что?
      Думаете слабо раскрутить очень-очень известную актрису с имиджем целки-недотроги, чтобы подписать ее на роль ведущей в бордель-шоу?
      Были бы деньги.
      Дайте Джону миллион миллионов, и он перевернет все телевизионное и около телевизионное пространство.
      Как Архимед, который говорил, дайте мне точку опоры и я переверну весь мир.
      Но миллиона миллионов Джону никто пока не предлагал.
      Была у него мысль, что спонсоры под его идею найдутся по мере…
      По мере того, как он станет снимать своё подпольное андеграунд-порно.
      Свою дачу-поддачу.
      И спонсоры появятся и покупатели.
      Может, он и в Лос-Анжелес еще это дело продаст.
      Ведь нашлись же на Западе покупатели на наше русское дерьмо, на это шоу "Простейшие организмы под микроскопом", где пятеро пацанов три месяца сидели с пятью девчатами в квартире под телекамерами. Ругались матом, без конца переодевались, жрали, пили пиво и сношались.
      Но пока надо было заниматься рутиной.
      А из четырех его девиц, настоящей профессионалкой была пока только одна лишь Роза.
      – Слушай, Натали, а где эта твоя подруга, Агата, с которой я тогда на телевидении зацепился? – спросил Натаху Джон, когда все они собрались-таки на даче у Бориса.
      – Агашка что ли? – переспросила Натаха, – она с квартиры съехала.
      – А кафе в котором она работала помнишь?
      – Я звонила туда, она уволилась.
      – А что на мобильный не могла позвонить? – настоятельно интересовался Джон – Я Агашку сама хотела достать, мне кое-какие ее журналы и фильмы на ди-ви-дишках нужны были, я звонила ей, но она вроде как сим-карту поменяла.
      – Круто, – хмыкнул Джон, – девушка всю жизнь поменяла, хату, работу, телефон…
      Так не бывает.
      – Бывает, – возразила Натаха и задумалась.
      Задумалась над словами Джона о том, что можно все поменять в своей жизни.
      Ведь в сущности, именно в этом и была ее Натахи мечта.
      Она как раз и хотела поменять и работу, и хату, и все остальное.
      Работу – какая у нее до этого была работа? Сидеть в вонючем ларьке на Войковской? В ларьке, где даже не было туалета, где ей платили гроши, вынуждая заниматься мелким мошенничеством, обсчитывая покупателей или в шибко торговые дни, подменяя ценники на некоторые особо ходовые товары себе на карман. А как страшно, как унизительно было, когда хозяин ларька Тофик один раз засек ее за этим занятием и просто избил, а потом изнасиловал. Разве это работа?
      А съемная квартира в которой они жили с Агашей, однокомнатная живопырка в блочной пяитиэтажке. Разве это квартира?
      Натаха не такая уж дикая и забитая дура, чтобы не понимать, что девушки, и даже приезжие девушки – могут жить иначе. Иметь престижную работу где-нибудь в агентстве фотомоделей, иметь квартиру в тихом Московском центре внутри Садового кольца.
      Вот и Натаха хотела все переменить.
      А в тоже самое время – интересно!
      Все ведь познается в сравнении.
      Вот ведь ее школьные подружки Тата и Лёля, которые не уехали искать счастья в Москву, как Натаха, а остались в Ступино. Тата сразу после девятого класса забеременела, да вышла за Кольку Петрова, родила, а там уже куда уедешь с маленьким? Лелька же тоже задрыга – связалась с какими -то из района и под следствие угодила, шесть месяцев в тюрьме отсидела, а потом вышла, стала пить, да потом просто возле дороги встала и принялась обслуживать шоферов- дальнобойщиков.
      Так вот, когда Натаха в Ступино свое приезжала, обе – и Тата и Лёля так завидовали Натахе, де в столице живешь, в квартире в отдельной, работу имеешь…
      Так что, все относительно…
      Но насчет того, что сказал Джон про Агашу, тень невнятной опаски вдруг пала на сердце Натахи, и опаска эта была в том, а не придется ли потом сильно завидовать этой Агаше, уж не вытащила ли она свой счастливый билет. Не выхватила ли она удачу поперек Наташки?
      И завистливое сердечко сжалось в груди – жим-жим.
      – Сегодня сделаем прогон, – сказал Джон.
      Они с помощником продюсера Борисом показали им комнаты, где четверо девушек отныне будут теперь жить, есть, пить, мыться в душе, стирать свои трусики, спать, разговаривать, слушать музыку, смотреть телевизор, задираться, ссориться, драться, мириться, заискивать, заигрывать, флиртовать…
      Да, и именно флиртовать с гостями дачи, которых Джон будет привозить к девушкам, и в этом то как раз и будет самая суть их риэлити шоу – "дача-поддача", его фишка.
      – Это кухня-столовая, – показывал им Борис, – камеры вон первая, вон вторая, а вон и третья над холодильником.
      – Показываю, как надо держаться перед камерами, – перебил его Джон, – все три камеры здесь всегда включены на запись, но когда работаешь с партнером эпизод, а в вашем полезном для монтажа случае, это будут беседы и Шуры-муры с гостями, необходимо всегда помнить о камерах, чтобы так перемещаться, чтобы занимать такую позицию, чтобы в какой-то из трех камер обязательно попадать в кадр обоим вместе с клиентом. И при этом поворачиваться так, чтобы оба попадали в камеру лицом, хотя бы в пол-оборота, как вы всегда видели это в кино? Но в кино там есть оператор, который изменяет положение камеры, и еще есть режиссер в студии, который водит актеров по специальным меткам, а здесь камеры закреплены на постоянный ракурс и режиссера с вами тоже не будет, так что – изучаем сейчас поле видимости камер во всех помещениях дачи и учимся вставать так, чтобы зрителю было видно и вас и ваших гостей.
      Джон попросил Розу, чтобы та помогла ему продемонстрировать, как выстроить мизансцену.
      Всех остальных девушек Борис попросил смотреть в принесенный на кухню телевизор, подсоединенный к тем камерам, что висели по трем углам их столовой.
      – Вот, глядите, Роза приглашает гостя, то есть меня, посидеть на кухне, попить кофе и поговорить о любви, а заодно и себя красивую показать и гостю и телезрителям. Роза знает, что если сесть вот сюда за стол, – Джон рукой показал куда и как сесть, – то в эту камеру ее будет видно анфас, а в ту камеру – в профиль. Тогда, чтобы и ее клиента было хорошо видать, его надо посадить вот сюда, – Джон сел, изображая гостя, – но в эту камеру теперь меня видно только со спины, а в той камере я теперь загораживаю прелестные ножки нашей Розы… Значит, надо сесть вот так.
      Натаха глядела и все подмечала.
      Оказывается, все было не так страшно и не так сложно.
      – Первое время во всех комнатах будут стоять мониторы, на которых вы будете видеть все ваши ошибки, как вас видно, а как вас не видно, но потом, когда приедут настоящие гости, мониторы уберем, – сказал Борис.
      Далее было проще. В двух спальных комнатах камеры были расположены таким образом, что на какую кровать ни ляг, всегда окажешься в фокусе. А в гостиной с камином, две камеры были направлены на большой диван, на котором и должны были по замыслу режиссера, разворачиваться основные события их риэлити шоу..
      А потом, после обеда девчонки показали Джону и Борису как они поняли и усвоили урок.
      Двое приглашенных Джоном актеров с телевидения – Олег и Геннадий, должны были изображать гостей.
      Сперва с ними работали Роза и Алла.
      А Натаха с другой девушкой, с Ирой – на экране смотрели, как их подруги водят своих гостей по даче, как сажают их перед камерами, как наливают и подают им напитки, как сами садятся гостям на колени, обнимая их…
      – Недурно, недурно, – бурчал Джон, искоса поглядывая на Бориса.
      – Ничего для первого раза, – кивал Борис.
      – А теперь Наташа с Ирой, – сказал Джон. И прикрикнул, – ну, смелее!
      Натахе достался Олег.
      Крупный парень лет двадцати. Крупный и даже толстый.
      Натахе он не понравился.
      Но не детей же ей с ним крестить и не замуж же за него!
      Пошли с Олегом в гостиную.
      Режиссерская задача была такой – усадить гостя возле камина, предложить ему выпить, взять в баре бутылку виски, налить Олегу, потом себе и с двумя стаканами проследовать к дивану. Там сесть рядышком с гостем и занять его беседой, так меняя позы, чтобы и ему и зрителям выгодно показать все прелести своей фигуры.
      Потом принимая ухаживания Олега, сесть к нему на колени и целоваться с ним…
      Пока все…
      Не более.
      У Олега изо рта дурно пахло гнилым зубом.
      И еще руки у него были влажные.
      Когда он к ней под лифчик лез.
      И еще он так неловко залезал к ней под лифчик, что больно сдавил натянувшейся под мышкой тканью и едва не порвал дорогой аксессуар.
      А так, все было без чувств, как бывает на ненужной скучной вечеринке с ненужными людьми.
      – Нормально, – подытожил Борис.
      – Теперь вы все почти состоявшиеся актрисы, – сказал Джон, откупоривая шампанское.
      – Завтра еще раз закрепим пройденное, а послезавтра первый рабочий день съемок, – сказал Борис.
      – Вот и перемены у меня, – подумала Натаха, – а какие перемены у Агашки?
      Неужели у нее лучше чем у меня?
      И завистливое сердечко сжималось неосознанной завистью.
 

 
      Агаша почти подружилась с Абрамом Моисеевичем.
      Теперь он больше не казался ей таким старым и таким старомодным, каким показался в первый раз.
      Порою, она себя ловила на том, что он даже нравился ей как мужчина.
      Местами, как бы сказала Натаха.
      Интересно, что с ней? Как она?
      Все-таки год вместе под одной крышей прожили и столько вместе всего пережили.
      Но быстрота череды дней, в которых каждый из этих дней был праздником – не позволяла впасть в сентиментальную задумчивость.
      А ведь и правда, если каждый вечер они с Абрамом Моисеевичем устраивали людям единственный в их жизни праздник свадьбы, то частица этой праздничности откатывалась и в их с Абрамом Моисеевичем сердца.
      Агаша стала и веселее, и легче, и подвижнее.
      Она уже могла сама от самого начала до самого конца провести все свадебное торжество, полностью подчиняя себе разномастную и разношерстную толпу гостей и родственников, не смущаясь ни случайным выкрикам, ни взглядам, ни выпадам особо подгулявших отвязавшихся мужчин.
      – Это тебе посильнее и покруче будет любой массовки в студии, – приободрял ее Абрам Моисеевич.
      Агаша уверенно ходила вдоль длинного стола, за которым гремели вилками и ножами подгулявшие гости, ходила и смело говорила в микрофон как заученные остроты из неиссякаемого арсенала Абрама Моисеевича, так и экспромты собственного сочинения.
      И ей нравилось, что публика встречала ее репризы смехом и часто отзывалась благодарными аплодисментами.
      Она не зашептывала и не заплевывала микрофона, с дикцией и артикуляцией губ у нее все было очень Вери-велл, а плечики, а осанка, а походка у Агаши – были как у выпускницы Щукинского училища, на все пять баллов.
      Она чувствовала себя свободно под взглядом большой толпы зрителей, она не стеснялась ни спеть, ни станцевать, ни состроить клоунаду. Она была готовая артистка, хоть сейчас в ведущие лайв-супер-шоу.
      Абрам Моисеевич денег ей за работу не платил.
      Но ее кормили и поили, подсаживая к общему свадебному столу, и еще с собой заворачивали, бутылочку вина, пирожных от десерта, бутербродов, того-сего…
      А пару раз, растроганные родители жениха и невесты совали конверт с бонусом.
      Один раз бонус потянул на сто долларов, а во второй раз на двести. Конверты она отдала Абраму Моисеевичу.
      И тот без вопросов – принял их, как должное.
      Пару раз жених и невеста приглашали клеевую ведущую на второй день торжества к себе на квартиру.
      Агаша отказывалась.
      И почти каждый вечер ей приходилось просто отбиваться от предложений встретиться, придти на свидание, а то и просто – сразу выйти замуж за кого нибудь из сильно подгулявших гостей.
      Раза два Абраму Моисеевичу с его сыном Юрой под завязку свадьбы приходилось буквально за руку оттаскивать Агашу от пьяных влюбившихся в нее дружков жениха, тащивших Агашу в такси, а далее под венец…
      – Такова сила искусства, – говорил Абрам Моисеевич, – теперь в тебе огромная сила заложена, Агашенька, ты умеешь держаться перед людьми, ты умеешь привлекать внимание, ты умеешь не тушеваться, ты умеешь быть настоящей публичной женщиной.
      В конце месяца на одну из свадеб приехал Дюрыгин.
      Он опасался, что его узнают и начнут по свадебной простоте отношений к нему приставать, и поэтому наблюдал за своей протеже из проема дверей, ведущих на кухню.
      Агаша провела для Дюрыгина пару соревнований, вдоволь поиздевавшись над послушными ее воле женихом, невестой и их гостями. Потом сама спела в микрофон под караоке-фонограмму, станцевала и в конце устроила конкурс на звание лучшего гостя свадьбы со специальным призом из фонда любимой тещи.
      Дюрыгин был в восторге и не скрывал этого.
      – На следующей неделе я договорился поставить тебя в шоу Монахова, будешь не в качестве массовки, а в качестве гостьи с ролью и речью, будешь изображать отвергнутую богачом простую девушку, там тема у Монахова будет неравный отношения богачей с бедными, вот ты и сыграешь, легенду мы тебе придумаем.
      – А что? – там все актеры с придуманными историями? – полюбопытствовала Агаша.
      – Через одного придуманные, – ответил Дюрыгин, – но зависит от шоу, некоторые на девяносто процентов правды, а некоторый на сто процентов постановочности.
 

***

 
      То, что в ее жизни произошла, наконец, крутая перемена, Агаша осознала, когда получила из рук Дюрыгина месячный многоразовый пропуск на телевидение.
      Вот эт-то да!
      Видела бы Натаха!
      Монахов оказался очень симпатичным, милым, мягким и покладистым малым, как бы сказала Натаха, без понтов.
      Внутри у Агаши все кипело-клокотало.
      Назвать это состояние волнением – было бы профанацией, сознательным принижением уровня высшего душевного напряжения. Она не волновалась, ее просто всю трясло от переполнявшего ее ожидания. Кровь ее уже была перенасыщена обильным адреналином, а мозг еще сдерживал рвущееся в бой тело, держа его на тормозах.
      Состояние ее было похоже на дрожь реактивного лайнера на взлетной полосе, когда пилоты уже вывели все турбины на максимум оборотов, и они ревут на форсаже, сотрясая самолет нервической тремой, а колеса шасси еще стоят на тормозах и сам самолет еще не стронулся, ждет…
      Абрам Моисеевич рассказывал Агаше, как он сам боролся с предстартовым мандражом, когда его – некогда тоже начинающего шоу-мэна тоже поперву трясло от волнения.
      Он выпивал в буфете концертного зала две рюмки хорошего коньяку.
      И все как рукой снимало.
      – Принимать элениум или другие седуксанты не советую, – говорил Абрам Моисеевич, – переуспокоишься, достигнешь пофигистского состояния и будешь на сцене как рыба вареная. А должна быть живчиком – кровь с молоком! А коньяк тоже не могу рекомендовать, привыкнешь. А бабы в отличие от мужиков в пять раз быстрее спиваются.
      Агаша вспомнила Лену Братухину – подругу школьную, с которой пол-года встречалась, приехав в родную Тверь проведать мать.
      Лену встретила на вокзале.
      Та была с утра пьяная, вся в синяках.
      – Ой, Агашка, подруга моя лучшая, – бросилась к ней Ленка.
      Агаша с брезгливостью дала ей на пиво и на сигареты и поспешила отчалить.
      А Ленка, та была счастлива.
      Вобщем, ни таблеток, ни коньяку Агаша себе не позволила.
      А Монахов, предупрежденный Дюрыгиным, что Агаша девушка хоть и начинающая, но надежды подающая, отнесся к дебютантке с душевным вниманием. И не смотря на свою звездную дистанцию, которая в студии подчеркнуто соблюдалась, демонстративно поддерживаемая недоступно-гордыми ассистентками и секретутками, шпынявшими простолюдинок из массовки и не особо жаловавших профи, не достигших статуса звезд, с Агашей Монахов был мил. И почти что даже едва не ласков.
      Видимо Дюрыгин многое значил для Монахова.
      – Агашенька, твой выход будет вторым, хорошо? – участливо предупреждал ее заполошный своею занятостью Монахов.
      Она кивала.
      Она уже все поняла.
      Никаким прямым эфиром тут и не пахнет, можно не волноваться, если она оговорится или оступится и упадет, этот кадр из передачи вырежут, а ее переснимут еще раз вторым прогоном.
      Передачу снимали аж на середину сентября.
      В общей гримерке над артистами колдовали две девушки-визажистки.
      Красивые, мелированные, в модных джинсиках, выглядывающих из под рабочих форменных халатов с фирменной надписью "Монахов-Монахов" по спине.
      Рядом с Агашей в кресле гримерши сидела, страшно подумать, сама Анна Лиске.
      Певица из того самого ансамбля.
      Анна должна идти в первом блоке.
      У нее тоже своя роль, она расскажет, как несколько лет тому назад у нее был роман с одним из богатейших людей Москвы.
      – Первый раз? – улыбнувшись и подмигнув Агаше, спросила Лиске.
      – Типа того, – сглотнув слюну, ответила Агаша.
      – Ничего, привыкнешь, – ободряюще сказала знаменитая артистка, привычно подставляя визажистке свое широко разрекламированное телевидением красивое лицо.
      Агаша вышла из гримерки и заглянула в студию.
      На трибунах скучали девушки из массовки.
      Такие-же, какой была она сама еще полтора месяца тому назад.
      Вот они глядят на нее, эти девушки из общежитий, глядят, и думают, какая Агаша счастливая. Она снимается в шоу у самого Монахова.
      И не знают, что полтора месяца назад Агаша почитала за счастье, что ее вообще пустили бы сюда в АСБ-1 хоть на самое захудалое шоу в самую безликую массовку.
      Вот как судьба может вмиг изменить любую жизнь.
      Съемка задерживалась.
      Нерадивые секретутки что-то перепутали и Монахову принесли какую-то не ту часть сценария.
      Он ворчал, ругался, а потом вообще вышел куда-то из студии.
      – Всем просьба не расходиться, – обращаясь к массовке сказала молоденькая но с не по молодому усталым лицом. тонконогая ассистентша.
      – А мы можем сходить пока кофе попить, – снова подмигнув, сказала Агаше Анна Лиске.
      – Вот ничего себе, – внутренне охнула Агаша, – думала ли она про себя еще месяц назад, что вот так вот запросто сама Лиске предложит ей пойти побаловаться кофейком.
      Пить какаву и курить сигаретки пошли не в общий буфет, что на первом этаже справа от проходной, а поднялись на лифте в редакцию.
      Секретарша Ирочка любезно открыла им переговорную, обставленную кожаными диванами и креслами ядовито-желтого цвета.
      Агаша присела и чуть не утонула.
      На стеклянную столешницу все та же Ирочка поставила перед Лиске и Агашей две чашки кофе, пепельницу и блюдце с сахаром и дольками лимона.
      Бывшая официантка Агаша оценила сервис.
      – Давно на Москве? – сощурившись от сигаретного дыма, спросила Лиске.
      – Больше года, – ответила Агаша.
      – Молодец, быстро у тебя с карьерой, самому Дюрыгину понравилась, далеко пойдешь.
      Агаша не знала что и ответить на такую ободряющую похвалу.
      – А где он тебя нашел? – поинтересовалась Лиске.
      – В кафе где я работала он сумочку свою забыл, а я его догнала и отдала.
      – Ну, значит это Судьба, – сказала Лиске, – значит Ангел твой тебе помог.
      В это время на шее у Лиске тихохонько затенькал ее телефончик – маленький такой, не больше медальона.
      – Алло! Уже идти? Иду.
      Лиске поднялась, одернула задравшуюся и обнажившую ухоженное тело маечку.
      – Пойду, зовут, а ты еще можешь посидеть, твой выход минут через сорок, не раньше.
      Инсайд про-эпи-логус:
 

 
      Натаха размечталась. Размечталась, как приедет на новенькой машине, на ярко красной двухдверной Пежо 407 – "купе", приедет сперва на Войковскую к своему ларьку, где как раз будут Тофик с Исмаилом, будут в это время стоять и перетирать свои вонючие мелкие торговые дела на своем тарабарском гортанном наречьи.
      Она подъедет, а за ней черный джип-гелентваген с ее телохранителями.
      И она скажет телохранителям, – а набейте-ка морды этим хачикам.
      И Тофика с Исмаилом станут бить.
      И так, и этак, и как Ван-дам бьет своих врагов, и как "Крутой Вокер", и как Джеки-Чанг…
      А потом она выйдет из машины – вся тоже в красном платье, с длинными ногами, в красных туфлях на шпильке и поставив ножку на голову Исмаила, спросит того, – ну как? Помнишь, как меня за обсчет и за опоздания наказывал, как заставлял меня тебе и твоему земляку-кунаку сосать? Прямо там в ларьке как я тебе сосала, помнишь?
      И ее телохранители бросят эту мразь в ларек, а сам ларек повалят на бок, обольют бензином и подожгут.
      Красное пламя, красное платье, красная машина.
      Красиво, стильно.
      А потом она поедет в кафе на Текстильщиков, где Агаша работает официанткой.
      Зайдет в кафе, оглядится, присядет за столик.
      Сделает удивленное личико, – ой, Агашка, и не ожидала я тебя здесь встретить!
      Все официанткой ишачишь? А я… Да ты видала меня по телевизору. Да, я звезда…
      Каждый день теперь снимаюсь, каждый день… А ты все здесь, официанткой ишачишь…
      Выпьет стакан колы-лайтс со льдом, оставит Агаше сто долларов чаевых и уедет на своей красной Пежо-купе.
      Стильно!
      Красная машина, красное платье…
 

 
      Подумаешь: зачем живем мы? для того ли, Чтоб вечно угождать на чуждый нрав И рабствовать всегда! Жорж Занд почти что прав!
      Что нынче женщина? Создание без воли,
      Игрушка для страстей или прихотей других!
      Имея свет судьей и без защиты в свете,
      Она должна таить весь пламень чувств своих Иль удушить их в полном цвете:
      Что женщина? ее от юности самой
      В продажу выгодам, как жертву убирают,
      Винят в любви к себе одной,
      Любить других не позволяют
      В груди ее порой бушует страсть,
      Боязнь, рассудок мысли гонит:
      И если как нибудь забывши света власть
      Она покров с нее уронит,
      Предастся чувствам всей душой
      Тогда прости и счастье и покой.
      М.Ю. Лермонтов "Маскарад"
 

 
      Зарайский очень-очень хотел снова и снова увидеться с Розой.
      Ему на нее даже не так было жалко тратить свои деньги, как всегда жалко ему было потратить хоть сто рублей на любую из его знакомых.
      У Зарайского всегда сердце кровью обливалось, когда надо было оплатить счет за обед или за ужин на две персоны, поэтому он всегда подгадывал обтяпать свидание таким образом, чтобы оно проходило за счет редакции или за счет спонсора как рекламные или представительские расходы. А подарки девушкам он обычно делал из сувенирных фондов отдела паблик рилэйшнз или из призовых спонсорских. Так мог запросто одарить свою подружку на ее день рожденья пакетом с логотипом телеканала, предварительно набив пакет всякой бесплатной для него сувенирной ерундой – футболкой с логотипом, кружкой с логотипом, бейсболкой с логотипом…
      Были бы на складе пи-аровцев канала и презервативы с логотипом, он бы и их подарил – такой вот он Зарайский был добрый к своим девушкам.
      А вот на Розу он готов был раскошелиться.
      Так вот она запала ему в душу.
      Так запала, что всерьез он подумывал о том, а не купить ли ей новый модный телефон с Интернетом и телепрограммами? Или золотой литой браслетик с семью бриллиантиками? Такой, как у секретарши шефа, у Ольги…
      Колечко он опасался покупать, вдруг размер не подойдет, а браслетик… Или, думал он, или, может часики золотые купить? Или шубку беличью? Или песцовую?
      Вот как влюбился Зарайский, вот как проняло его.
      Дрожа и метясь по комнате, Зарайский набрал номер её мобильного.
      – Алло, Роза? Это Матвей.
      – Какой Матвей?
      Зарайский опешил от того, что Роза, его любимая Розочка его даже и не признала.
      – Ну как же? Ты не помнишь, тот самый, с которым ты… с которым мы…
      – Что? Говори громче, я в машине еду.
      – Ну, это я, Матвей Зарайский, с телевидения…
      – А-а-а, вспомнила, ну что Мотя, как дела? Как сам?
      Зарайский радостно защебетал мелкой птахою:
      – Розочка, я хочу с тобой увидеться – Увидеться, ну, я не знаю, может через пару неделек.
      По ее тону, Роза не шибко то желала свидания.
      – Да ты что, через пару неделек, я с ума схожу, я так влюбился, я снова хочу тебя увидеть.
      – Да-а-а? А что это ты так?
      – Потому что ты прекрасная, потому что ты самая- самая, я с ума теперь схожу, надо встретиться.
      Зарайский боялся, что она вот возьмет вдруг и прервет их разговор.
      – Ну, я не знаю, может быть, может быть.
      – Роза, давай я за тобой машину пришлю?
      – Нет, Мотя, я вся в делах, я сейчас брату тут по даче помогаю, надо помочь брату моему на его новой даче об устроиться.
      – И что? Совсем-совсем он тебя не отпускает?
      – Не-а, не отпускает.
      – Так что же мне делать, Розочка?
      – Я бы и сама тебя не прочь увидать, Мотя, но если может только у брата на даче ?
      – Давай, я с радостью приеду, говори адрес.
      – Не все так просто, Мотечка, не все так просто, милый, брат у меня знаешь какой строгий, надо ему какую-то причину вескую придумать для твоего визита, тем более с ночевкой, ты же хочешь, наверное, с ночевкой?
      – Хочу, Розочка, мечтаю.
      – Я тоже хочу, милый, но надо придумать для брата повод к твоему приезду.
      – Ну, я не знаю…
      – Слушай, а ты можешь уговорить чтобы с тобой поехал этот, ну депутат Думы, ну, этот, как его?
      – Кто?
      – Жир-Махновский, знаешь его?
      – Жир-Махновского, конечно знаю, но он то тут при чем?
      – А брат мой мечтает с ним познакомиться, водки с ним попить, а повода все никак не представится, так вот если ты уговоришь Жир-Махновского за компанию приехать, я тебя, наверное, смогу под шумок к себе в спаленку допустить на пол-часика.
      – Все сделаю, Розочка, вдребезги расшибусь, но приеду с Жир-Махновским.
      Матвей Аркадьевич теперь имел цель.
      И он привлек весь свой изощренный и искушенный в делах телеинтриг ум, привлек его для того, чтобы обсчитать, как и каким образом можно вытащить знаменитого думского Скандалиста на дачный пикник под его Зарайского гарантии безопасности и интереса?
      Зарайский порылся в своей "аженде"*, нашел нужный номер, набрал…
      – Жир, это ты? Это я, Зарайский с телеканала Эн-Ти-Ви-Ар… Узнал? Надо бы встретиться, обсудить наши перспективы… Какие перспективы? Да я тут шоу полу-политическое начинаю в сентябре… Да… С Ирмой Вальберс… Ну, вот и тебя хотел пригласить на первую программу… Да… Так что, давай в эти выходные на даче? Нет, не на моей, у друзей… Да, проверенные, мои личные друзья с телевидения…
      Приедешь? Не подведешь? о-кей…
      Уже с легкой душою Зарайский перезвонил Розочке.
      – Приедем мы с Жир-Махновским. Да, в эти выходные приедем, ждите. Говори адрес…
 

 
      По вторникам и четвергам Дюрыгин ходил в зал. В тот самый зал, где тренером и менеджером работала Люда.
      Оттуда, после тренировки они обычно ходили в чудесное кафе "Сады Семирамиды", представлявшее собою ботанический сад в миниатюре, с экзотическими деревьями, бассейном в котором цвели белые лилии и даже с живыми райскими птичками, ручными попугаями и певчими канарейками. Здесь они пили кофе, болтали о всякой чепухе, наслаждаясь той расслабленностью перетренированных мышц, что бывает сразу после больших нагрузок, массажа и контрастного душа.
      Сегодня был вторник, но Люда еще не оправилась после сотрясения и была на больничном.
      Дюрыгин раздумывал. Ехать в фитнесс клуб, или не ехать?
      Не будет ли это выглядеть своего рода изменой, если он поедет в клуб без Люды?
      Но решив, что жизнь всегда берет своё и усмехнувшись вспомненной по этому случаю цитате из Платонова, где герой его рассказа "Сокровенный человек" как раз говоря про то, что жизнь всегда берет своё, резал колбасу на гробе жены, и усмехнувшись, Дюрыгин все же решил поехать.
      Понюхал свой не свежий тренировочный костюм, в котором он уже один раз ездил на тренировку и после этого забыл вынуть его из сумки и сунуть в стиральную машину, понюхал, и решив, что сойдет еще на один раз, запихнул его обратно в сумку, застегнул молнию и с легким сердцем отправился заниматься спортом.
      Сперва побеседовал с тренером, с Рафиком Даниэляном – между прочим, с бывшим чемпионом СССР и чемпионом Олимпийских игр. Обсудил с Рафиком план тренировки.
      Сперва побегать, и лучше не по механической дорожке, а по погоде, выбежав на стадион, что был тут же во дворе. Километр, не более, то есть два круга в среднем темпе. Потом потянуться в полу-шпагаты с Игорьком – помощником Рафика, он должен помочь погнуться – размять спину, погнуть позвоночник, показать последовательность упражнений. А потом, на любимые железки – на тренажеры, качать мускулюс бицепс, мускулюс трицепс, и прочая, прочая, прочая.
      С удовольствием побегал по стадиону.
      Потом погнулся с Игорьком.
      Игорь классический Греко-римский борец, силища у него ужасная.
      Принялся помогать Дюрыгину наклоняться в положении сидя, нагибая его подбородком к коленкам и далее – носом к пальчикам ног, да так, что Дюрыгин взмолился, – сломаешь меня, чёрт!
      Терпи, Валера, если не хочешь скорой старости и остеохондрозов.
      Скорой старости и остеохондрозов Дюрыгин не хотел.
      Погнулся, потянулся.
      Потом снова побегал, на этот раз на бегущей дорожке.
      Затем перешел в зал, где мужчины гремели железом.
      Там, на тренажерах подсел под штангу для жима лежа.
      Мальчик ассистент спросил, сколько блинов навесить?
      Дюрыгин заказал штангу в шестьдесят килограмм.
      В самый раз.
      Рядом качался известный актер и кинорежиссер Стёпа Нахалкин.
      Поздоровались.
      Степа кряхтел, выполняя норму в сто сведений и разведений на большую грудную мышцу.
      Ему надо хорошо выглядеть.
      Ему уже шестьдесят два и он женился в этом году на молоденькой актрисочке.
      – Людочки твоей не видать, Валера, – сказал Стёпа, переводя дыхание.
      – А ты не слыхал? В аварию попала, сейчас дома отлеживается после сотрясения.
      – Да ты что? Какая жизнь! Не знаешь где пропадешь…
      – Это точно, – философски согласился Дюрыгин.
      – А ты Лёву Мартенсона знаешь? – спросил Степан, – из Вахтанговского театра.
      – Ну – Так его на прошлой неделе в парадной какие-то отморозки так отделали, что тоже с сотрясением лежит, а он у меня снимается.
      – Может это не отморозки, а рассерженные поклонники таланта за плохо сыгранную роль? – пошутил Дюрыгин.
      – Дурак ты, – отмахнулся Степа.
      Нахалкин отер полотенцем пот с волосатой груди и пошел в раздевалку.
      – В Сад Семирамиды пойдешь? – в спину ему крикнул Дюрыгин.
      – Не, прямо в павильон на съемки поеду, – не оборачиваясь ответил Нахалкин.
      В Сад Семирамиды пришлось идти одному.
      – Нельзя изменять традиции, – решил Дюрыгин.
      Да и нравилось ему после больших нагрузок расслабившись, послушать пение экзотических птиц.
      Место здесь было элитно-тусовочное.
      Вот и теперь в этот весьма ранний для Москвы час, здесь сидели и известный эстрадный певец с какой-то девушкой, и депутат Думы с известным – вечно небритым скандальным журналистом…
      Дюрыгин кивнул депутату и журналисту, проигнорировав певца, хотя певец узнал его и напрягшись, явно ждал, что тот поздоровается с ним. Но Дюрыгин решил не баловать и не удостаивать. Разные у них весовые категории. И тусовки разные.
      – Вам как всегда? Кофе эспрессо и минеральную воду "виталь" со льдом? – спросила официантка Сонечка.
      – Пожалуй, – согласился Дюрыгин и принялся изучать свежий номер "Коммерсанта".
      Раскрыл на той полосе, где писали про телевидение и культуру.
      Ага…
      Вот как раз про их телеканал пишут.
      Пишут, что сетка осенью поменяется, и что в сетке будут новые программы, и среди премьер ожидается новое шоу Зарайского с Ирмой Вальберс…
      Ни чего себе, это что уже решенный вопрос?
      Откуда у них такая информация?
      Это кто же такой пишет?
      Ага, обозреватель и телекритик Ольшанская.
      Это что же, главный с Ольшанской встречался и ей такого наговорил?
      А как же тогда относиться к его обещаниям и заверениям, данным Дюрыгину, что у него есть шесть недель, чтобы найти ведущую?
      Ведь шесть недель еще не истекли.
      И ведущая у него будет.
      Революция, а не ведущая!
      И шоу у него будет, не шоу, а воплощенная Парижская коммуна…
      И Агаша с голой грудью и французским триколором на баррикаде, как на картине Делакруа…
      Дюрыгин снова усмехнулся, набежавшему образу.
      А что?
      Надо будет этот образ использовать и обыграть.
 

 
      Монахов был недоволен сценарием.
      Агаша принялась рассказывать про то, как приехав из маленького подмосковного городка в столицу, она встретила богатого, но очень пожилого человека и полюбила его…
      – Стоп, стоп, стоп, – закричал Монахов, – кто писал этот текст?
      В руках он держал сшитый сценарий, где каждая страничка была положена в отдельный тонкий полиэтиленовый чехольчик.
      – Кто писал?
      – Александр Александрович писал, – ответила ассистентша с изможденным лицом.
      – Надо к черту переписать, – сказал Монахов, – здесь не вяжется с общей концовкой и вообще, Агаша немного по имиджу не подходит, пусть Сан-Саныч перепишет на больного олигарха, а Агаша была медсестрой, ну и там как всегда…
      – Это пол-часа переписывать, – сказала ассистентша.
      – Нормально, а мы пока снимем эпизод с Никифоровым.
      Агаша, тяжело вздохнув, что ее работа осложняется переписыванием сценария, а соответственно и переучиванием роли, пошла на трибуну, присев среди массовки.
      Монахов объявил следующего гостя своего шоу, и публика по сигналу послушно принялась хлопать.
      Никифоров – известный театральный артист, игравший в амплуа этаких блаженных и отвязных, которым ничего не стоит неожиданно заорать благим матом "ой, мороз-мороз" , хвастался теперь на Монаховской программе тем, что у него в его семьдесят шесть теперь вот родился ребенок от юной жены.
      Агаша, хоть и не была умудрена большим жизненным опытом, а и то внутренне понимала, как это вообще то стыдно хвастаться тем, что в семьдесят шесть лет ты зачал девушке ребенка. Ясно ведь, как божий день ясно, что артисточка из провинциального театрика очень хотела в Москву. Любыми средствами. Ну и решила, что можно будет пожертвовать тремя-четырьмя годочками молодой жизни, да выйти за старика. А там он глядишь кА ты – и помрет, да и оставит кой-чего. Квартиру дачу…
      Да и почетный статус вдовы.
      Но этот откровенно хвастался.
      Вон он какой – герой, штаны с дырой!
      С женщиною молодой спит и трахает ее.
      Жену свою восемнадцатилетнюю.
      В свои семьдесят шесть.
      Ну, не позор ли это?
      Хоть подумал бы о жене, если о себе не думает?
      Ей то это разве не позор? Так заострять на том, что прежде, в благопристойные времена стыдливо прятали, а не выставляли с гордостью на показ.
      – Есть такая Картина художника Василия Пукирева, – говорил в микрофон Монахов, – Неравный брак. Висит эта картина в Третьяковке.
      Агаша ее видела, когда в шестом классе их возили из Твери в Москву на экскурсию.
      – Вот что думает об этом жена артиста Никифорова, давайте похлопаем ей, этой мужественной женщине, она согласилась придти к нам на наше шоу.
      Массовка снова зашлась аплодисментами.
      По лесенке на сцену спускалась худенькая длинноногая девушка, спускалась и внимательно глядела себе под ноги, чтобы не упасть, потому что была в тесной мини-юбке и на высоких каблуках.
      Ассистентка шепотом позвала Агашу.
      – Пойдем, Сан-Саныч ваш текст переписал.
      Агаша вышла в коридор.
      Сан-Саныч – немолодой уже дяденька в несерьезных джинсах и кожаной безрукавке с множеством газырей и кармашков улыбался круглым своим лицом и шустро сверкал очками.
      – Вот, ознакомьтесь.
      Агаша углубилась в чтение.
      Теперь она как бы приехала в прошлом году из Твери, не поступила в первый медицинский и чтобы готовиться на следующий год, пошла работать в Склифасовского санитаркой. И там познакомилась с олигархом Иваном Ивановичем, который лежал на реанимации попав туда с инфарктом…
      Что то подсказывало Агаше, что все написанное Сан-Санычем это такая банальщина и такая туфта, от которой даже скулы зевотой сводило. Такое она и сама бы могла придумать.
      – Мне это учить? – спросила она.
      – Учи, – кивнула ассистентша, – Монахов уже читал.
 

***

 
      На роль олигарха-инфарктника пригласили какого-то по-спортивному бритого наголо статиста, одетого в черные, обтягивающие его джинсы и черную футболку, обнажавшую загорелые накаченные бицепсы.
      На умиравшего от инфаркта он был так же отдаленно похож, как артист Никифоров на юного Ромео.
      – Молодость моей юной любовницы вернула мне сердечное здоровье, – по складам прочитал бритоголовый партнер Агаши по сценарию Сан-Саныча.
      – И не стыдно этому очкастому такую туфту гнать? – снова подумала Агаша, – мы бы с Абрамом Моисеевичем на свадьбе в сто раз лучше бы текст придумали, ей Богу !
 

 
      Джон наставлял Натаху Кораблеву.
      – Молодостью, молодостью должна добрать того, чего по талантам не имеешь. Гость на молодость должен прельститься, а ты ему должна в этом помочь. Выставиться, показать себя. Заинтриговать, распалить. Вон, Розка как умеет, талант от Бога!
      Натаха хотела было уже с обидою возразить, – де, вы тогда вашу Розу этому гостю и подкладывайте, – да вовремя прикусила язычок, ведь если выгонят, куда она теперь пойдет? К Рафику в ларек на Войковскую возвращаться? Да и потом по сценарию Розка должна была другим гостем заниматься, режиссером Зарайским, у них с ним персонально расписано.
      – Как мне его? Прямо на себя повалить что ли? – наивно округлив глазки, спросила Натаха.
      – Не испорти, здесь грубостью не возьмешь, не тот случай, здесь лаской и тонким соблазном, – задумчиво поглядев в камеру, сказал Джон, – они сперва как приедут, я с ними по саду пройдусь, потом мы в гостиной посидим, поговорим там о делах, а вы с Розой вроде горничных, вроде официанток прислуживать будете, виски, кофе, коньяк, пепельницы и все такое прочее. А потом я им предложу пройти в сад, на горочку для мини-гольфа клюшками помахать, ну и переодеться в комнатах, скинуть пиджаки. А комнаты им вы с Розой покажете, каждому свою. Тут ты и должна проявить максимум талантов. Должна сделать свой блиц. Поняла?
      Натаха понять-то поняла, но при всем желании, обойтись в этом древнем искусстве обольщения одним лишь волевым порывом, было явно недостаточно.
      – Может Ира с Лёлей? – спросил Борис.
      – Нет, Ира с Лёлей еще хуже, – сказал Джон, – они с охранниками Жир-Махновского будут сидеть, телевизор смотреть.
      Решили, что Роза позанимается с Натахой, покажет ей, поучит её.
      Поднялись на второй этаж в спальные комнаты, чтобы сразу в реальной обстановке учиться.
      – Тебе надо внезапно и натурально обнажиться, понимаешь? – спросила Роза, показывая, как может порваться специально заранее надорванная бретелька, – у тебя грудь большая, вон, больше моей, так и соблазни его грудью, мужики любят формы.
      Натаха трижды показала Джону, как она будет распахивать перед Жир-Махновским свою блузку с черным под нею лифчиком.
      – Ничего, сойдет, – кивал Джон.
      – А потом, а потом тебе надо обязательно прикоснуться к нему, тоже невзначай, и извиниться, чтобы он не подумал, что ты специально, а если и подумал бы, то усомнился, что не наверняка специально.
      Натаха потренировалась.
      Сделала раз наклон, два наклона.
      – Ты сделай, как будто ты суетишься, прибираешься, будто рассыпала что-то здесь, ну и как положено горничной, наводишь порядок, поняла? А он здесь, ты вокруг него суетишься и цепляешь его своей грудью, прикасаешься. Мужчина и спиной почувствует, когда к нему девушка грудью прижимается.
      – А потом? – спросила Натаха – А потом разыграй смущение, и смутившись еще более обнажись, разыграй невинность, но при этом невинность, очарованную высоким статусом гостя, де тебе так приятно, что такой знаменитый человек здесь в этой комнате, что ты хоть девушка и честная и застенчивая, но так млеешь от славы, исходящей от клиента, что теряешь голову… Поняла? Мужчинам нравится такой театр, они в него верят.
      Пару раз Натаха проиграла сцену перед Джоном и Розой. Роль высокопоставленного клиента при этом играл Борис.
      – Ничего, вполне достоверно, – кивнул Джон.
      – Если он мужчина, то должен соблазниться, – кивнула Роза.
 

 
      Революционное шоу в стиле Делакруа вызрело-таки в Дюрыгинской голове.
      Он шел от того, что ведущей у него будет простушка.
      Пастушка-простушка.
      Этакая Элиза Дулитл.
      Он шел от того, что у него не будет породистой Ирмы Вальберс.
      И сперва он просто хотел сыграть на контрасте.
      Его элитарное гламурное шоу с королями и королевами бизнеса, с президентами компаний и известными политиками, будет вести простушка. Разве это не ход? И при этом она будет смешно ругаться по-французски. Через слово, пересыпая свою русскую простолюдинскую речь, неприличными французскими словечками вроде "зют",
      "мерд", "вашш"*, этсетера, этсетера…
      В этом будет фишка совершенно нового стиля.
      Этакий неожиданный вкус необычного коктейля, где эффект совкусия достигается видимой несовместимостью компонентов.
      Он нанял Агаше учителя французского языка.
      Не для того, чтобы учить ее грамматике – всем этим пассе-композе, фютюр саммпль и субжонктиву… Нет. Он нанял ей такого учителя, который принялся учить Агашу матерным и непристойным выражениям, заставляя ее наизусть заучивать длинные и витиеватые фразы из арсенала парижских клошаров и марсельских портовых проституток.
      – Для уверенности тебе надо еще поработать, – сказал Дюрыгин и стал договариваться с директором программ радио Москва-Сити-Эф-Эм.
      Программного директора Москвы-Сити – Лёшу Ксютова Дюрыгин знал лично.
      Делали с ним вместе несколько совместных проектов.
      В жюри каких-то идиотских конкурсов вместе сидели, да еще, как-то давно, ездили с ним в Канны на фестиваль.
      Отношения между ними были вполне приятельскими, и Дюрыгин надеялся договориться о том, что Агаша поработает у Ксютова в его радио-эфире и накрутит себе какую-то первичную популярность.
      Дюрыгин отловил Лёшу во второй А-Эс-Бэшке.
      В офисе Москва-Сити-Эф-Эм, у программного директора практически даже не было кабинета. Был рабочий стол с компьютером в соседней с "эфиркой" комнате, отделенной от студии стеной с большим звуконепроницаемым окном.
      Программный сидел возле компьютера, набитого всей форматной музыкой его радиостанции и глядел в окно на своего диск-жокея, а рядом с ним, мигала всеми своими лампочками пиковых индикаторов эфирная стойка фильтров и усилителей.
      Собственно, это была функциональная подсобка, а не кабинет. И диск-жокеи, и продюсеры бродячих голодных музыкантов, все кому не лень заходили сюда, и рылись в длинных стеллажах си-дишек, часто беря и не возвращая любимые Лешины раритеты.
      – Слушай, давай пойдем где-нибудь перетрем, здесь у тебя не поговоришь, – сказал Ксюте Дюрыгин, выразительно кося глаз на пасшегося возле длинного стеллажа с дисками длинноволосого, а-ля хард-рок семидесятых, пацана.
      – Только не далеко, – согласившись, поставил свое условие Ксютов, – у меня через сорок минут собрание диск-жокеев, разбор полетов и ошибок, у нас прямой эфир, сам понимаешь – Понимаю, – кивнул Дюрыгин, – разбираете, кто на вчерашнем эфире в микрофон слово "ёп твою мать" сказал.
      – Типа того, – кивнул Ксютов, – но бывает и хуже.
      – Это когда проплаченную спонсором песню ди-джей забыл поставить в жесткую ротацию, – хмыкнул Дюрыгин.
      – Все – то ты знаешь, – покачал головой Ксютов, – с тобой даже как-то и неинтересно.
      Вышли из офиса, покатились по коридору к лифтам.
      – Я все удивляюсь, Лёшка, – гмыкнул Дюрыгин, – кабинета у тебя практически нету, где же ты взятки от всех этих директоров и раскрутчиков берешь? От всех спонсоров этих Наташ Краснопуповых, Вов Дилановых и прочих полу-голых сисястых ансамблей за то, чтоб поставить их в жесткую ротацию?
      – Я взяток не беру, это все знают, – серьезным тоном сказал Ксютов.
      – Да я так, пошутил, это же общеизвестный факт, что ты взяток не берешь, – обнимая Ксютова за талию, примирительно сказал Дюрыгин, – надеюсь, ты и с меня взятки не попросишь, за мою протеже.
      – За какую протеже? – оживился Ксютов, – у тебя появилась певичка? У нее есть хит?
      – Нет, не певичка, у меня лучше есть, – заговорщицки улыбаясь, сказал Дюрыгин, – у меня отлётная диск-жокейша для тебя есть.
      – Да? – удивился Ксютов, – откуда и зачем?
      Они спустились на лифте на четвертый этаж и прошли в кафетерий.
      – Ну, что у тебя за жокейка? – спросил Ксютов, когда они уселись за дальним столиком.
      – Понимаешь, я ее готовлю себе на новое шоу, она очень способная, живая, непосредственная, оригинальная…
      – Стоп, – прервал Дюрыгина Ксютов, – она на эфире когда-нибудь работала?
      – Нет, но она очень артистичная и способная, все на лету схватывает.
      – Но ты же знаешь, у нас на нашем радио жиск-жокей работает в одно лицо без звукорежиссера и сам за пультом микширует звук, а это значит, что ее, твою протеже надо пол-года готовить на эфирного звукорежиссера, учить ее пульту и микшированию, возиться с ней, а надо ли, только ради того, чтобы раскрутить ее к твоему шоу? – усомнился Ксютов.
      – А ты ее поставь в пару с кем-нибудь, а хоть бы и с Сережей Мирским на утренний эфир, – придумал Дюрыгин, – Мирский будет звук микшировать, программу вести, а моя Агаша как гость на эфире… А?
      – Ну-у-у-у, – стушевавшись, задумался Ксютов, – у Мирского ведь и своё самолюбие есть, он не захочет программу с кем-то делить.
      – А Ирма Вальберс у него была на нескольких эфирах? – возразил Дюрыгин.
      – Ну, сравнил жопу с пальцем! – воскликнул Ксютов, – Ирма сама по себе звезда, с ней и Мирскому не западло на эфире побыть, и неизвестно кто кого еще раскручивает в этой паре, а твоя эта, как её? Агаша? Кто ее знает? Она же не Ирма Вальберс! С ней Серёжа еще и не захочет эфиром делиться.
      – А ты заставить не можешь, как программный директор?
      – Могу, но пока не вижу резона зачем.
      – А если денег дать? – улыбнулся Дюрыгин.
      – Ты же знаешь, я не беру, все мои действия только на благо рейтинга станции.
      – Знаю, поэтому и уважаю.
      – Льстец, – укоризненно покачав головой, сказал Лёша Ксютов, – ладно, приводи свою протежейку, погляжу я на нее, да может и правда поставлю с Мирским.
      – Правильное решение, – похвалил Дюрыгин.
      – Ты не думай, что меня так легко уговорить, – назидательно заметил Ксютов, – я соглашаюсь чисто из прагматически корпоративных соображений.
      – Типа, я тебе, а ты потом мне и наоборот?
      – Правильно, – кивнул Ксютов, вытирая салфеткой рот, – я сейчас сделаю тебе, а ты потом сделаешь мне.
 

***

 
      Агаша пришла на Радио Москва-Сити, как раз, когда была еженедельная сходка всех диск-жокеев.
      Программный проводил разбор полетов.
      – Ты Агаша? – спросил Ксютов, завидев стоящую в проеме дверей девушку и прервав на полу-слове свой спич.
      – Да, – ответила Агаша с улыбкой, – мне можно?
      – Проходи, присаживайся, – сказал Ксютов, – знакомьтесь, Агаша, будет с нами на эфире работать до сентября, а потом пойдет в новое телешоу к Дюрыгину на Эн-Ти-Ви-Ар.
      Диск-жокеи заинтересованно поглядели на Агашу.
      Она уселась в придвинутое Мирским кресло и все снова принялись глядеть на программного.
      – Так, на чем, бишь я остановился? – задумался Ксютов, – да, насчет прошлого четверга. В прошлый четверг вырубился компьютер, и что? И сразу вылез весь ваш непрофессионализм…
      Ксютов стоял, опершись руками на спинку стула, а все сидели за длинным столом и глядели на своего шефа. Глядели и слушали, а шеф давал им всем разнос.
      – Стоило на день вырубиться программному компьютеру, как сразу повылезало, что никто не владеет, ни искусством микширования, ни искусством речи, ни чувством меры, ни элементарной внимательностью, которая вообще никому здесь из присутствующих, как мне кажется не присуща. Здесь вообще как мне кажется собрались какие-то апологеты невнимательности, анархисты, отрицающие всякий установленный в эфире регламент и порядок.
      Ксютов нервно раскачивался и глядел поверх голов собравшихся.
      – Лена, к тебе это относится в первую очередь, – сказал Ксютов, обращаясь к сидевшей по правую от него руку красивой блондинке лет двадцати семи, – ты была в эфире с двенадцати до шестнадцати, сразу после Мирского.
      Девушка сидела поджав губки и потупив взгляд.
      Агаша поняла, что эта Лена наверное очень набедокурила на своем эфире и ее сейчас будут за это ругать.
      – Лена, – с укоризной говорил Ксютов, – тебе сколько раз объясняли, что заговаривать музыкальную композицию на голосе исполнителя категорически нельзя.
      Это брак в работе диск-жокея. Я вам всем, когда брал вас на работу и стажировал, тысячу раз объяснял, что перед тем, как ставить песню с диска или с другого носителя, диск-жокей обязан прослушать вступление и концовку песни и по секундомеру прохронометрировать интродукцию и коду. Кроме того, для облегчения вашей работы, на плей-листе возле каждой песни обозначены вход и выход, сколько секунд от первого звука до начала пения и наоборот, сколько секунд от конца пения и до затухания последней ноты. И буквами даже обозначено для особенно тупых диск-жокеев. Вот, поглядите, кто забыл, – Ксютов потряс в воздухе распечаткой плей-листа, – вот, после песни Элтона Джона стоит цифра 12 и буква "эф"…
      Что это значит? Это значит, что после того, как Элтон Джон кончил петь, музыка в этой песне звучит еще двенадцать секунд и у диск жокея, если ему вздумалось своим голосом красиво, как он думает, наезжать на хвост этой песни, есть целых двенадцать секунд, чтобы на музыке уходящей песни прокомментировать ее или сказать свою очередную гениальную глупость, вроде той, что сказала в тот же четверг Оля Сиротина.
      Теперь все посмотрели на Олю, на девушку, что сидела по левую руку от программного.
      – Но вернемся к профессионализму, Лена, ё-маё, у тебя на этом Элтоне было целых двенадцать секунд, за это время в эфире можно всего Шекспира процитировать, а ты мало того, что в следующую песню группы Грин Дэй очень плохо въехала, так ты своим чрезмерным комментарием залезла на голоса исполнителей, а это брак, а это непрофессионализм. Что? Не могла посмотреть, что до вступления голосов написано пять секунд? Чего тебя понесло?
      Диск-жокеи зашушукались, по комнате за столом прокатилось оживление.
      – За двенадцать секунд процитировать всего Шекспира? – хмыкнул сидевший рядом с Агашей Мирский, – Ольга и на пять то секунд ни одной цитаты из Шекспира в своей памяти не наберет.
      – Тихо! – прикрикнул Ксютов, – дальше… Дальше я хотел сказать о главном.
      Невнимательность это ваша естественная сфера обитания ваших душ. Вот поглядите!
      Стоило в четверг полететь программному компьютеру, как вы умудрились навести полный хаос в рекламных окнах и буквально свести с ума нашу рекламную службу.
      Чего казалось бы проще? Девочки из рекламной службы коммерческого директора приносят диск-жокею расписание рекламных окон каждого часа эфира. Там черным по белому написано время рекламного окна и последовательность рекламных роликов.
      Диск жокею надо и всего-то, как только приготовить все "картриджи" с роликами, засунуть их в "картридж-плейеры", предварительно проверив картриджи – перемотана ли в них пленка на начальную метку, и потом как начнется рекламное окно, проиграть джингл и по очереди запустить все шесть или восемь картриджей с рекламными клипами… Как просто! Но мы и это разучились делать!
      Ксютов с исполненным укоризны пафосом оглядел присутствующих.
      – Оля умудрилась перепутать окно четырнадцать-пятнадцать и проиграла его дважды, в четырнадцать тридцать и четырнадцать сорок пять, покуда возмущенные клиенты не стали звонить коммерческому директору и девочки из рекламной службы не прибежали в студию и не настучали Оле по башке.
      – Слушайте, у вас здесь все так сложно, – шепнула Агаша сидевшему рядом Мирскому, – я ни за что не смогу разобраться.
      – Да, пустяки, – шепнул Агаше Мирский, – все дело в том, что сломался программный компьютер и пришлось гнать программу вручную, по старинке, музыку с си-дишек, а рекламу с картриджей, а так то в нормальные дни все с компьютера, все с жесткого диска в эфир идет.
      – И потом, – откашлявшись, продолжил Ксютов, – Рита, ты почему между семнадцатью и восемнадцатью выругалась в эфире?
      – Кто? Я? – изумилась девушка, сидевшая напротив Агаши.
      – Да ты, – подтвердил Ксютов.
      – Как я выругалась?
      – Ты после Димы Билана, перед Шакирой сказала, что Шакира блядь.
      – Что? – задохнулась от возмущения диск-жокей Рита, – не говорила я такого.
      – Ну, что голословно, давай контрольную запись эфира послушаем, – сказал Ксютов,
      – Сережа, найди нам пятничный эфир семнадцать часов, Ритин эфир…
      Мирский поднялся со стула, подошел к компьютеру, сделал несколько манипуляций мышью. В комнате, репродуцируемые через колонки, подвешенные под потолком, послышались звуки музыки. Потом звуки музыки сменились звонким девичьим голоском.
      – Вот здесь, ага, погромче сделай, – скомандовал Ксютов. … А мужскую компанию на нашем эфире будет разбавлять Шакира, – проговорил звонкий девичий голосок.
      – Ну вот, – сказала Рита, – не блять Шакира, а раз-ба-влять Шакира, ты слушал не ухом, а брюхом.
      – М-м-мда, – промямлил Ксютов.
      – Оговорили, гады, – пожаловалась обиженная Рита, – и кто-то ведь донес, черная душа.
      – Ты не пугайся, – после того, как совещание окончилось, сказал Мирский Агаше, – всю программу буду вести я, я буду и фишки на пульте двигать, и музыку гнать, и за рекламные окна отвечать, а ты будешь только говорить, когда я тебе мигну или свистну.
 

 
      У Дюрыгина с главным получился очень хороший разговор по-душам.
      Редко такие продуктивные и откровенные разговоры у них выходили, а тут повод хороший случился.
      У главного сын родился.
      У него с первой женой двое уже было, парню, Дюрыгин его несколько раз видел здесь на телевидении, парню уже лет восемнадцать, он на журфаке в МГУ учился, и девочке пятнадцать. А вот новая, молодая жена главного только-только родила.
      Михаил Викторович, как и подобает счастливому отцу, узнав новость – ему еще утром, Вт девять часов позвонили из роддома, первую половину рабочего дня провел в эйфорическом настрое.
      Презрев английские правила, каждому посетителю предлагал виски и коньяк, и вообще перешел потом из кабинета в переговорную, где позволил себе немного больше нормы.
      Дюрыгин оказался как раз кстати.
      Михаил Викторович любил выпивать с симпатичными ему людьми.
      – За ножки, – поднимая стакан с коричнево-оранжевым виски, сказал Дюрыгин.
      – За нашу работу, – алаверды ответил главный, – потому как если не будет хорошей работы, не пойдут и эти ножки.
      – Слушай, Миша, – сказал Дюрыгин, переводя разговор в выгодное ему русло, – если уж о работе, давай обсудим моё шоу, у меня есть несколько интересных идей.
      – Ты же хотел достать ведущую класса Ирмы Вальберс, – вскинув брови, отреагировал Михаил Викторович, – что? Достал уже?
      – Нет, не достал, – ответил Дюрыгин, ставя стакан на стеклянную столешницу, – но готовлю новый кадр из совершенно новых, и она, по моему, очень интересна, тебе бы стоило посмотреть.
      – Валера, у нас ведь не испытательный полигон для прогона конкурсов на новую телеведущую, нам надо если выстреливать, то наверняка.
      – Я понимаю, Миша, дорогой мой, я все понимаю, но на мой чуткий нюх, это будет именно то, чего хочет наш среднестатистический зритель.
      – Во как! – изумился главный, – ты уже за медиа-группу Гэллапа меришь аудиторию ?
      – У меня нюх, Миша, – ответил Дюрыгин, – и он меня еще никогда не подводил.
      – Интуиция? – уточнил Михаил Викторович – Назовем его интуицией, – согласился Дюрыгин, – мой нюх на такое название не обидится. Но дело не в этом. Дело в том, что уже заранее, то что мы, будь то моё шоу, план которого я предлагал тебе еще месяц назад, или шоу Зарайского с Ирмой Вальберс, это уже заранее, еще до выхода в эфир, априори морально устаревшие шоу, которые устарели еще до выхода в эфир.
      – Это как? – удивился главный.
      – А так, что наши прежние шоу, что моё, что Зарайского, один хрен, базировались на основной площадке среднестатистического спроса и могли стратегически претендовать только на поддержание популярности канала, но отнюдь, не на прирост.
      – Ага, понятно, говори, это интересно, – оживился главный.
      – А самое главное, задачу прироста аудитории, эти шоу не решали.
      – Ну, давай, давай, развивай тему, – Михаил Викторович нетерпеливо принялся подгонять Дюрыгина, – я тоже думал об этом, но мне интересны твои предложения – А я теперь думаю, – ободренный заинтересованностью шефа, Дюрыгин заговорил быстрее и уверенней, – а я думаю, что надо создавать такое шоу, которое не только поддержит популярность, отвечая потребе основной средней статистики, но и сыграет на привлечение латентных рекрутов в фанаты нашего канала, привлечет ранее не затрагиваемые нами слои зрительских масс.
      – А конкретнее, как ты думаешь это сделать? – спросил главный. Он уже был совершенно трезв и уже весь был не в переживаниях семейной радости молодого отца, а в профессиональных проблемах своего телеканала. У Михаила Викторовича работа явно превалировала над личным.
      – Я думаю, что надо делать веселое шоу, которое условно говоря, проймет и бедных и богатых, достанет до печенок и столичных штучек и провинциалов и будет одинаково интересна всем зрителям, поднимаясь над разграничительными рамками социального статуса.
      – Во как! – воскликнул главный, – создать универсальное супер-шоу, опирающееся на обще-объединяющую зрителя идею.
      – Верно, – согласился Дюрыгин, – надо забыть про гламур, надо абстрагироваться от московской моды, за которой, как за знаменитыми поговорочными тремя соснами мы лес перестали видеть.
      – Молодец, – кивнул главный, – моими мыслями мыслишь, я об этом как раз думал, что московский наш гламур уже заколебал зрителя в бедной глубинке и ничего не вызывает, кроме раздражения и завистливой ненависти глубинки к Москве, и к нашему телеканалу, как к апологету и провайдеру московской гламурности.
      – Так в том то и дело, Миша, – радуясь случаю высказать давно наболевшее, оживленно продолжил Дюрыгин, – показывать бедной глубинке нашу сытую жизнь, показывать людям, у которых в домах изо всех удобств только электричество да холодная вода, да и те с перебоями, показывать этим людям шоу, где гости приходят в бриллиантах и обсуждают, что лучше – отдыхать на Багамах или на Майорке и какие автомобили лучше – полугоночные типа родстар или кабриолеты Мерседес или спортивные "купе", это как раз и есть неадекватный непрофессионализм.
      – Что – что? – переспросил главный, – неадекватный, говоришь?
      – Именно неадекватный, – кивнул Дюрыгин, – неадекватный, это значит оторвавшийся от действительности и живущий уже только в мире своих ошибочных ощущений, не соответствующих реальности, а реальность такова, что народ да! – народ пока смотрит наши гламур-шоу, но не потому что ему нравится их смотреть, а потому что другого мы им не показываем, не показываем, наивно в собственной неадекватности полагая, что если нам – телевизионщикам это интересно, то и пипл схавает.
      – Ну, так и чтоже ты, адекватный ты наш нам предлагаешь? – спросил Михаил Викторович, наливая в стаканы еще на пол-пальчика по граммулечке оранжево-коричневого виски.
      – Что предлагаю? – вздохнув, переспросил Дюрыгин, – а вот сперва мне пришла в голову мысль, что ведущую для будущего шоу надо брать из народа, а не из блистательной рублевской тусовки. Я ничего не имею против Ирмы Вальберс, но прикинь, кто ближе и милее простым зрителям в глубинке, да и в спальных бедных районах Москвы и Питера? наша Ирма, которая живет с миллионером, ездит на кабриолете и показно говорит с каким-то немецким акцентом? Или девочка из спального района, приехавшая на Москву из Калуги или Твери и в избытке хлебнувшая московских трудностей?
      – И ты такую ведущую нашел? – спросил главный, прищурив один глаз.
      – Нашел, – кивнул Дюрыгин.
      – Покажешь?
      – Покажу.
      – А шоу для народа тоже придумал? – спросил главный.
      – И шоу придумал.
      – Расскажи.
      – А вот я подумал, – медленно и как бы размышляя начал Дюрыгин, – подумал я, что если пойти от обратного, пойти от наоборот, от негатива, если мы раньше неправильно кормили простой народ зрелищами блистательных тусовок, всей этой блистательной и от этого нереальной для большинства бедняков жизни, то…
      – Но ведь вспомни голливудскую мечту и голливудское чудо времен великой депрессии, – вставил главный, – ты помнишь эти общеизвестные азы истории кино, что беднякам в тридцатые, чтобы им не было так безрадостно жить, показывали жизнь богатых?
      – Я помню, – согласился Дюрыгин, – но там было не все так однозначно, а потом не путай кино с телевидением, кино люди смотрели раз в неделю по субботам, а телевидение глядят каждый день, и потом ситуация несколько не та и время иное…
      – Ну так ты придумал негативно обратное шоу.
      – Верно, я придумал, а не показывать ли богатым про жизнь людей, про проблемы людей из бедных кварталов глухой провинции, где нет горячей воды и канализации?
      – Но это уже было, дорогой ты мой, – улыбнулся главный, – это мы уже проходили.
      – Когда? – изумился Дюрыгин.
      – После Великой Октябрьской Революции, дружище, когда Шариковы и Швондеры принялись поднимать рабочее-крестьянское искусство, и пели по вечерам на собраниях, – широко улыбнувшись, пояснил главный, – так что, ничего нового ты не придумал.
      – Нет, Миша, это не совсем то, о чем я тебе хотел сказать, не совсем то…
      – Так где же то самое? Говори.
      – Вот мы только что с тобой согласились, что идеальное супер-шоу, это когда оно замешано на объединяющей все слои общества идее.
      – Правильно, – кивнул главный – Так вот представь себе, что на необитаемом острове остались люди из самых разных слоев, и богатый, и бедный, и среднего достатка, и им надо решить одну задачу, как им выбраться, как выжить?
      – Это уже было в сериалах, – недовольно отмахнулся главный, – был сериал, где самолет сделал вынужденную посадку в тайге и смешанная по социалке публика три недели сериала шла по этой тайге – и бедные вместе с богатыми.
      – Ну и что? Нельзя теперь что-ли хорошую идею воплотить у нас в шоу? – обиженно переспросил Дюрвыгин.
      – Я не говорю, что нельзя, – покачал головой главный.
      Помолчали.
      И Дюрыгин со страхом подумал, что вот он – уходит верный случай добиться от Михаила Викторовича согласия на проект века. Случай добиться его союзнического сочувствия.
      – Ну, так будем дальше обсуждать? – спросил Дюрыгин, опасаясь, что вот сейчас главному кто-либо позвонит и тот сорвется куда-нибудь по срочным делам и разговор прервется без скорых перспектив на то, чтобы продуктивно продолжиться.
      – Давай подготовь мне синопсис, – сказал главный, – напиши мне на трех страничках идею шоу и примерный ход сценария…
      – Лады, – радостно кивнул Дюрыгин – А девочку твою простолюдинку мне покажи, – хлопая себя по ляжкам и как бы подводя этим черту в разговоре, сказал главный, – хочу я на девочку твою поглядеть.
 

 
      – А кто ты? – ухмыльнувшись, переспросил охранник, – ты проститутка каких на Москве миллион.
      Натаха обиделась, поймав себя на мысли, что давно так не краснела.
      А обиделась и покраснела оттого, что по какой-то пришедшей и вжившейся внутри у нее надежде на то, что жизнь ее скоро изменится к лучшему, уже наивно но уверенно полагала себя не обычной девахой из ларька на Войковской, а какой-то чуть ли не актрисой, сопричастной к телевизионной элите.
      – Обычная ты проститутка, – ухмыляясь, убежденно подтвердил свое заключение охранник, – и дача эта ваша, обычный публичный дом, обычный бордель, я таких по Подмосковью сотни уже повидал.
      Этот неприятный разговор происходил на заднем дворе дачи-поддачи.
      Зарайский привез-таки Жир-Махновского и те вот уже три часа пили в Джоном и еще одним, иностранцем, приехавшим с приглашенными как бы за компанию.
      Гости пили в каминной гостиной, а Натаху даже прислуживать и подливать гостям виски не позвали, сказали, что сами справятся.
      Натахе показалось, что она не понравилась этому главному из гостей – этому Жир-Махновскому.
      Но Розу, красавицу Розу тоже выгнали, и она гордо удалилась наверх в спальные комнаты.
      А Натаха вот вышла посидеть на солнышке, покурить.
      Тут то к ней и привязался охранник Жир-Махновского, мол что простаиваешь без дела? Станок не должен без дела простаивать, и раз уж все они сюда притащились из Москвы целой автоколонной из двух Мерседесов и гелентвагена с охраной, и если начальство сексом пренебрегает, то пусть уж его – красивого парня при пистолете, девочка обслужит…
      А Натаха вдруг обиделась и едва не разревелась.
      Что же это такое?
      Что же это за доля ее такая?
      Везде сосать…
      И Рафику с Тофиком в ларьке на Войковской – сосать, и на телевидении, если хочешь в кадр на эпизод попасть – помощнику режиссера – сосать, и здесь тоже, и всем и везде…
      Одно и тоже.
      – Я актриса, а не проститутка, – гордо отвернувшись и затягиваясь сигаретным дымком, сказала Натаха.
      – Ну-ну, – фыркнул охранник, – рассказывай кому-нибудь еще…
      Натаха курила, подставляя лицо июльскому солнышку.
      Было солнечно, но ветрено.
      Хороший денек для загорания.
      Раздеться бы, но этот охранник, сволочь, при нем разве позволишь себе? Сочтет это за приглашение, да еще и изнасилует.
      Что-то не связалось в сценарии у Джона.
      Этот Жир-Махновский – хитрая бестия.
      Хоть и пьяный уже приехал, но девушек сразу потребовал из комнат убрать, а наливать, да за закусками бегать, своего нукера поставил с пистолетом. А другой на заднем дворике в то время, как хозяин напивался в компании с Джоном, режиссером Зарайским и привезенным с ними иностранцем, другой охранник в это время изучал внутренний мир Натахи.
      – Значит, вы здесь актрисы? – ухмыляясь, спросил охранник.
      – А тебе то что? – грубо и с вызовом ответила Натаха.
      – Эх, дура ты девка, – тяжело вздохнул охранник, – используют тебя здесь, как гигиеническую салфетку тебя здесь используют, покуда тебе еще двадцати пяти не исполнилось, а исполнится, выкинут тебя на помойку, да если тебе еще повезет, если живой останешься, если на иглу не подсадят, а то пойдешь прямиком на обочину шоссейной дороги шоферов дальнобойщиков обслуживать, за хавку, за выпивку, да за дозняк герыча.
      Натаха молча курила.
      Уйти?
      Пойти наверх к Розе?
      Завалиться в кровать, да поплакать?
      – Думаешь мы лохи такие? – не дождавшись ответа, продолжил охранник, – думаешь, не разглядели видеокамер понатыканных везде? Хорошие мы бы были тогда профессионалы, если бы не заметили. Бордель здесь у вас копеечный, а тебя дуру сманили сюда по глупости твоей, пообещал вам наверное этот Джон что кино-порно-звезд из вас сделает, в киношную карьеру вас запустит?
      Натаха молчала.
      Ей было неприятно.
      И не просто неприятно, а страшно.
      Страшно и пусто на душе потому что боялась она того, что не сбудутся мечты, что оборвется надежда.
      Когда она воровала у Агаши визитку Джона, она думала, что вытаскивает свой выигрышный билет.
      Вот как она думала.
      Думала, что обскачет всех своих подружек, всех товарок своих опередит и выскочит из поровинциальной бедности своей в кинозвездочки. В телевизионные звездочки.
      И не надо уже будет всем этим сосать, сосать, сосать…
      Рафикам, Тофикам…
      Недостача в ларьке – сосать.
      Опоздала на работу – сосать…
      Думала, что прервется, наконец, порочный круг.
      Неужели прав этот охранник?
      Взрослый такой дядька.
      Умный, вроде.
      – А вы фээсбэшник? – спросила Натаха.
      – А тебе то что? – вопросом на вопрос ответил охранник.
      – Много подмечаете.
      – Служба такая, государственного человека охраняем, и в его мимолетных прихотях не даем ему попасть в неприятность – Это вы точно подметили, – кивнула Натаха и горько усмехнулась – Выж тут нашего босса хотели в пьяной оргии голым с девочками заснять, – хмыкнул охранник, – это же изо-всех щелей здесь выпирает, а мы такой подставы сделать не дадим.
      – Молодцы, – сквозь зубы цыкнула Натаха – А ты беги, беги отсюда девочка, покуда еще не совсем погибла, – сказал охранник, гася сигарету.
      – Куда бежать то? – в пустоту спросила Натаха, – от мечты, от надежды на лучшую жизнь бежать?
 

***

 
      Жир пьяно подмигнул Зарайскому, -ну что, Мотя, нравится тебе девочка?
      Все разглядел, все заметил цепкий глаз думского депутата и кумира женщин среднего возраста.
      – Нравится, сглотнув слюну, ответил Зарайский.
      – А ты знаешь, – мечтательно сказал Жир, – а я вот люблю наблюдать. Люблю наблюдать за чужим счастьем. Сам вот несчастен, так вот на счастье других хотя бы порадоваться люблю. Я в Италии как-то был, там нам таких девчонок местный градоначальник и мафиози притащил, таких девчонок, но я, вы же знаете, я же семьянин, так вот, я позвал охрану и с удовольствием час или два наблюдал…
      – Позвать? – оживился Джон.
      – Да, кликни эту, которая Мотьке нашему нравится, – кивнул Жир.
      – А других девочек позвать? – спросил Джон.
      – Нет, не зови, – помотал головою Жир, – эту позови, Мотькину.
      Джон кивнул охраннику, показал пальцем на потолок, – - В спальне она там, Розой ее зовут.
      Зарайский весь напрягся.
      Глупая улыбка застыла у него на лице.
      – Не спать, не спать, мистер Дизраэли, – громко крикнул Жир, локтем толкая задремавшего в перманентной трехдневной пьянке приблудившегося иностранного дружка, – не спать, самое интересное проспишь.
      Англичанин что то промямлил, но попытавшись совладать с собой, сделал подобие трезвого лица и изобразил на нем некое внимание.
      По лестнице в каминную спустилась Роза.
      – Нука, девочка, стриптизу обучена? Покажи как нам, и Музычку поставь, и Музычку, и потанцуй для нас для старичков, – весело пробурчал Жир-Махновский.
      Роза, ничуть не удивившись, посмотрела на Джона, на своего господина.
      Тот молча кивнул ей.
      Роза подошла к музыкальному центру, нашла в стопке интересующий ее диск, включила.
      – Постойте, постойте, – крикнул Жир, – я только пересяду вот сюда.
      И он перешел в другое кресло, усевшись спиной ко второй камере.
      – А ты, – обратился Жир к охраннику, – а ты накинь что-нибудь вон на те объективы.
      Охранник послушно взял стул и встав на него, поочередно закрыл объективы камер номер один и номер три, накинув на них обычные бумажные салфетки.
      Теперь Жир сидел спиной к единственной рабочей камере.
      – Ну, девочка, начинай, – сказал Жир и совершенно пьяный уже, хлопнул в ладоши, – порадуй-ка нас, стариков.
      Зарайский был весь словно окаменелый. Глупая улыбка застыла у него на лице.
      Его, как мальчика по имени Кай будто бы заморозила Снежная Королева из старой сказки.
      Играла какая-то восточная музыка.
      Наверное, турецкая, а может быть и современная арабская.
      Роза подняла вверх руки и принялась двигать бедрами.
      Вращала ими, а глаза ее бегали – влево на Жир-Махновского, вправо на Джона.
      И красивая таинственная улыбка была у нее на блестящих губах.
      – Та-а-ак, хорошо, хорошо, – поощрительно кивал Жир, – молодец, а теперь давай, раздевайся.
      Роза сделала резкий разворот в такт музыке, и ее красная кофта комком полетела в угол комнаты.
      Роза осталась в узкой мини-юбке и в черном тугом лифчике.
      – Та-а-ак, молодчина, молодец, еще давай, дальше, – Жир сидел нога на ногу и в такт музыке хлопал в ладоши.
      Роза сделала еще пару оборотов, потянулась, изогнулась, и черная юбочка полетела вслед за красной кофтой.
      – А теперь трусики, трусики теперь, – велел командующий парада, – а лифчик не снимай.
      Роза извивалась и вся перетекая – текла, словно воплощенная страсть, словно воплощенный подстрочный перевод к неведомой арабской песне.
      – А теперь поди и сядь на моего бугая, – велел Розе Жир, – эй ты, не стой истуканом, – уже обращаясь к охраннику, крикнул Жир, – трахни, трахни ее, сучку, она же хочет.
      Послушный своему хозяину, охранник двинулся в середину комнаты, где в одном лишь тесном черном лифчике танцевала Роза.
      Охранник уверенно скинул пиджак, расстегнул брюки и повелительным движением мощной руки враз поставил Розу на колени перед собой.
      – Джон, может не надо, может не надо, Джон? – взмолился залившийся вдруг пунцовым цветом Зарайский, – Жирик, останови это, Жирик, – Зарайский бросился к Жир-Махновскому, – не надо, я прошу вас, остановите это.
      – Плохо просишь, – крикнул Жир-Махновский, вдруг исказившись в лице, – плохо просишь, на колени, на колени, сволочь, – Жир вскочил, он был в ярости.
      Зарайский стоял перед ним на коленях, а позади него тоже на коленях, но перед охранником на котором не было брюк, стояла его Роза.
      – Сволочь, ты куда меня привез? В копеечный бордель? Подставить меня привез, сука, ну так я тебе покажу!
      Озверевший Жир хлестал Зарайского по щекам.
      – Вот, вот тебе, вот как меня подставлять, вот, вот тебе…
      Выпустив пар, Жир немного успокоился.
      – Все, кончилось представление, – подытожил Жир, – поднимайся, мистер Дизраэли, поднимайся, мы уезжаем.
      Уходя, Жир кивнул охраннику, – все кассеты у них забери, и проверь, чтобы никаких дубликатов у них не осталось, башкой отвечаешь…
      – А ты, – он обратился к Джону, – а ты найди меня на следующей неделе, найди через моих референтов, ты мне нужен будешь. Полезным для меня можешь оказаться.
 

 
      Первую тревожную весточку принес Ирме Джон.
      Джон вообще был темной личностью.
      Занимался на телевидении какой-то своднической деятельностью, получая свои комиссионные за то, что этого познакомит с этим, а потом того познакомит с тем.
      И с каждого из участников знакомства снимет по триста долларов за удовольствие.
      Ирма брезговала контактами с Джоном, ей всегда казалось, что существует такая категория людей, от которых исходит дух опасности, дух неудач и какой-то непреодолимой беды.
      – Биополе у него плохое, – говорила про таких людей подруга Ирмы, – он вампирит энергию, от него только гадость какую-нибудь подцепишь, держись от него подальше.
      Ирма бы и держалась, но Джон иногда звонил ей на мобильный и делал интересные предложения, то в клипе рекламном сняться, а это всегда хорошие деньги, то в каком-то клубе на вечеринке потусоваться, полезными знакомствами обзавестись, то в шоу у кого-нибудь выступить, как вот совсем недавно в утреннем шоу у Сережи Мирского, а для поддержки популярности, для поддержки рейтинга это ой как нужно !
      Так что, полезным кентом был Джон Петров, полезным шкетом.
      А то, что Джон на ней зарабатывал, получая свои триста или пятьсот долларов с хозяина вечеринки за то, что привел к нему в тусовку знаменитость категории "А", так это даже приятно, значит она по-прежнему крутая девочка, входящая в так называемую десятку самых-самых…
      Но вот Джон как раз и принес ей первую тревожную весточку.
      На следующей неделе ей не придется выступать на радио Москва-Сити Эф-Эм, в популярном утреннем шоу Сережи Мирского, "Вставай, Москва".
      – Они там новую звёздочку с Ксютовым обкатывать теперь будут, – сказал Джон.
      Настроение было сразу испорчено.
      Хоть эти изменения на радио и не сильно влияли на всю ее Ирмы Вальберс карьеру, но все равно, каждый отказ был тревожным звонком. Потому что если ты находишься на вершине, ты должен знать одно – это место на вершине очень лакомое место и его вожделеют сотни, а то и тысячи страждущих славы. И каждая девочка из провинции, приезжая на Москву, внутренне мечтает, со временем занять ее Ирмы Вальберс место.
      По поводу радио Ирма наметила себе – позвонить Ксютову и разобраться. А еще лучше, чтобы не делать этого самой, позвонить Моте Зарайскому – ее продюсеру, пусть узнает у Ксютова, почему ей отказали, это его Зарайского работа.
      Зарайского Ирма нашла в сильно расстроенных чувствах.
      – Ты что? Ревешь что ли? – испуганно спросила Ирма.
      – Нет, – явно всхлипывая ответил Мотя.
      – А мне показалось, что ты там плачешь.
      – Да нет, аллергия какая-то то ли на тополиный пух, то ли на Дотти, – соврал Зарайский.
      Ирма рассказала о тревожившим ее звонке Джона Петрова, и Зарайский, неожиданно еще более усугубил ее тревоги и расстройства.
      – А знаешь, что Дюрыгин нашел какую-то деваху и морочит ею голову главному? – спросил Мотя плаксивым голосом.
      Он все-же явно там ревел.
      – Михаилу Викторовичу? – переспросила Ирма, – Дюрыгин морочит? Какую такую деваху нашел?
      – Дюрыгин вместо нашего с тобой шоу предлагает Мише свое, где ведущей будет никому неизвестная деваха, – явно все еще всхлипывая, проговорил Мотя, – он ее уже ему показывал, он ее даже у Монахова в его шоу Монахов-Монахов уже прокатывал, а теперь еще вот и с Ксютовым договорился на радио Москва-Сити Эф-Эм…
      – А ты то, старый дурак, куда там смотришь? – вырвалось у Ирмы, – я тебе доверилась, как продюсеру, а ты все просрал? Может мне прямо к Дюрыгину пойти попроситься? Он ведь меня возьмет, а ты с кем останешься? Со своей бульдожкой Дотти?
      Мотя был не в духе, чтобы продолжать этот разговор.
      Он бросил трубку и как показалось Ирме, принялся снова плакать.
      Позвонила Ксютову.
      Тот не брал трубку.
      Наверное, заблокировал ее номер.
      Набрала мобильный Михаила Викторовича – тот же результат.
      А через секретаршу, через эту проститутку Олечку – соединяться не хотела.
      Тогда позвонила Дюрыгину.
      Тот ответил.
      – Ирма? Рад, всегда рад.
      – Так уж и рад? Я слыхала, у тебя новая ведущая на шоу есть?
      – Мир слухами полнится, Ирмочка.
      – Так есть или нет? Говори прямо!
      – Ну, есть вроде.
      – А что так неуверенно?
      – Да она еще сырая, над ней еще работать надо.
      – Ну, я слышала, ты к ней уже и Ксютова подключил, и Монахова.
      – Ты осведомлена.
      – А то! В нашем деле без информации нельзя, сожрут такие вроде тебя – Ну это ты через чур – Брось, познакомил бы.
      – С кем?
      – С девочкой твоей, как зовут?
      – Агата – Ты с ней спишь?
      – Я?
      – Ну не я же!
      – Я нет – А кто тебя за нее просил? Кто с ней спит и кто за нее просил?
      – Никто, я сам ее нашел, сам делать начал.
      – Не верю – Как хочешь – Гад ты, Дерюгин, чего же ты меня не позвал?
      – Я звал…
      Вобщем, разговора не получилось.
      Совершенно расстроилась Ирма.
      Совершенно разрегулировалась.
      Может Игоря попросить разобраться?
      Мужа своего гражданского…
      А почему бы и нет?
      Пускай выяснит, что это за Агата такая?
      И имеет ли она право занимать то место на вершине горки, где по-праву восседает Ирма Вальберс?
      Но сперва Ирме самой захотелось на эту чудо-Агашу подивиться.
      Противно было снова с этим Джоном говорить, но ничего не поделаешь, лучше него эти тайные смотрины никто обустроить не сможет.
 

***

 
      Ночью Ирме приснился сон.
      Именно в ночь с четверга на пятницу приснился, когда сны сбываются.
      Приснилось Ирме, что будто лежит она в какой-то очень по-демократически дешевой больнице, где в одной палате сразу шесть, или даже десять коек стоит, и причем, так чудно, что в палате лежат и мужчины и женщины.
      Избалованная хорошими условиями Ирма такого в жизни вообще никогда не видала, а тут… И приснится же такое!
      Так вот… Настало вроде Ирме время выписываться из больницы, да собирать вещи.
      А тут и выяснилось, что вещи то ее – по всей по всей больнице поразбросаны.
      Мелкие вещи по палате под всеми койками приходилось собирать, а крупные, в виде каких-то чемоданов и дорожных сумок, те вроде как в кладовой были сданы на хранение, но Ирма все ходила – бродила по коридорам больницы и все никак не могла найти где эта кладовая. А время выписки уже подходит, и надо поторопиться, потому что… Потому что, сама не могла по ходу сна объяснить себе – почему, но выписываться с вещами надо было очень быстро и очень срочно. А если упустишь время, то что-то такое нехорошее может случиться.
      Вобщем, бегала бедная Ирма по этой больнице и искала сестру-хозяйку или кастеляншу с ключами, чтобы кладовую открыть. Нашла, наконец.
      Открыли ей эту кладовую, а там чемоданов, сумок, саквояжей, узлов всяких разных, сто полок до самого потолка.
      И принялась Ирма искать. Ищет – ищет, нет ее сумок. Нет ее чемоданов.
      И так странно ей в тоже самое время, а зачем вообще было ложиться в больницу с таким большим багажом?
      Так до конца сна своего и мелких вещей по палате не собрала, и крупного багажа не нашла. Причем, по ходу сна этого, там все больные как-бы в один момент все на поправку пошли и на выписку все разом засобирались. И поэтому, если Ирма вещей не соберет, то вроде бы как одна в этой больнице останется. Вот ведь жуть то какая…
      Гаденький такой сон приснился. Бывают такие неприятные сны, что вроде как бы и не кошмар со смертоубийством, но какое-то гадкое и тягостное ощущение после сна остается. Как ожидание каких-то больших неприятностей.
      Ирма по привычке залезла по утру в Интернет, открыла страничку Универсального современного Сонника. Нашла на букву "б" слово "багаж"…
      Странное, однако, толкование ее сну по этому соннику выходило.
      По Соннику Фрейда – потерять во сне багаж, означало "несостоявшуюся помолвку" или "расстроенную свадьбу"… А вот по Современному соннику, багаж – сумки и кошелки означал… Ха! Женщин… Там даже так было и написано, что по Фрейду, сумки и чемоданы символизируют женские половые органы…
      Ничего себе, – подумала Ирма, но тут же вспомнила простонародное сравнение потаскушки с сумкой – кошелкой. Ведь так в народе и говорят про иных женщин, де – вон кошелка идет…
      Ну, вобщем в соннике про увиденный и потерянный багаж Ирма прочитала еще, что это к неприятностям, связанным с женщинами.
      – Ну, теперь все более-менее связывается, – в задумчивости, выключая компьютер, промычала Ирма, – эта девчонка – кошелка дешевая мне дорогу перебегает. А то, что все в один день выписываются, так это про сентябрь, когда на телеканале сетка вещания поменяется. Значит, если я не успеваю решить мои проблемы, то я останусь на обочине, и поезд без меня уйдет.
 

***

 
      Ирма сама по латышски не умела и двух слов сказать. А вот двоюродный папин брат Ян Карлович Вальберс, у которого Ирма с пионерского своего возраста так любила гостить в летние каникулы на его даче в Лиелупе что рядом со знаменитой Юрмалой, тот наоборот, по русски говорил очень плохо. И Ирма всегда смеялась, как дядя Ян переводит свои любимые латышские поговорки на ломаный русский язык.
      Одну такую поговорку в интерпретации дяди Яна Ирма как раз сейчас и вспомнила.
      – Беды не летают в одиночку, они как чайки на берегу, всегда стаями летают.
      Начальник службы безопасности Дима Попов всегда был такой осторожный в разговорах с Игорем, а тут у них что-то такое произошло, и они с мужем контроль потеряли. Хотя, почему потеряли контроль? Просто Ирма, которая никогда служебных разговоров своего гражданского мужа не подслушивала, именно в это вот утро, когда сон про чемоданы увидала, именно в это утро изменила своим привычкам. И подслушала.
      В иной бы раз, увидав, что Игорь с Димой секретничают в столовой, она бы сразу повернулась бы и со словами, – ну, секретничайте-секретничайте, мальчики, я мешать не стану, – ушла бы к себе на свою половину дома, тем более, что Ирму с детства приучили к тому, что у взрослых мужчин могут быть взрослые секретные разговоры. Все-таки Ирма в доме члена ЦК Компартии воспитывалась, а в этом доме у папы большие люди порою в гостях бывали, и разговоры всякие там вели, такие разговоры, которые не для ушек маленьких девочек.
      Вот и теперь, Ирме бы повернуться бы, да и уйти, когда за полу-открытой дверью она услыхала голоса своего Игоря и Димы Попова.
      Но что-то заставило Ирму притаиться за дверью.
      Что заставило?
      Чистое совпадение что ли?
      Во сне она видела пропавший багаж.
      И Игорь выговаривал своему начальнику службы безопасности про какой-то багаж.
      Ирма замерла перед дверью.
      Либо теперь же входить, и поздаровавшись, извиниться перед мальчиками за прервынную беседу, либо…
      И Ирма выбрала это "либо".
      – Ты хочешь сказать, что вот так за здорово живешь, можно потерять в аэропорту багаж, в котором на пятнадцать лимонов? – нервно басил из-за двери ее Игорек.
      – Ну, именно так курьер и объясняет, что мол, украли багаж, – отвечал Игорю невидимый Ирме Дима Попов.
      – Ну и что теперь? – спрашивал голос Игоря, – хрен с ними с пятнадцатью лимонами, я переживу это, но если теперь уже двое знают, то какая может идти речь о конфиденциальности?
      – Ну, это моя проблема, – отвечал голос Димы Попова, – знать будут не двое, а один.
      – Нет человека, нет проблемы? – хмыкнул за дверью невидимый Ирме Игорь.
      – Я все сделаю, в первый раз что ли? – ответил невидимый Ирме Дима Попов.
      И тут Ирма испугалась.
      До нее вдруг дошло, что ее Игорек только что обсуждал со своим начальником безопасности, как убрать какого то ненужного им свидетеля. Ну, прям как в детективном кино. И слова даже такие же как в кино. Такой же текст. Ирма, как актриса это сразу отметила.
      А впрочем, почему в жизни текст должен чем-то отличаться от того, что бывает в кино?
      – Ничего себе, чем Димочка занимается! А она -то наивная, думала, что этот симпотяга Дима Попов только распоряжается шоферами и прислугой в офисе и в доме.
      Ирма стояла прислонившись лбом к дорогому, привезенному чуть ли не из Каталонии ручной резки – косяку и боялась вздохнуть – выдохнуть.
      Мужчины там на кухне-столовой отчего-то вдруг умолкли совсем и стало слышно, как тоненько подвывает моторчик вентилятора в Игоревом ноутбуке, с которым тот никогда ни на минуту не расстается, едва разве что в спальной Ирмы, когда на ней…
      Ирма подумала и сама сразу похолодела от пришедшей мысли, – вот вдруг сейчас они обнаружат, что она стояла, да подслушивала, а дела то ой какие серьезные обсуждались, а вдруг… А вдруг и ее, как свидетельницу…
      – А что это Ирма долго не спускается? – проронил вдруг Дима, – если придется в бега рвать, да на дно ложиться, ты Игорь в ней уверен? На нее здешнее имущество не хочешь перевести?
      – На Ирму? – удивленно воскликнул Игорь.
      И Ирма даже живо представила себе его презрительную гримаску, какой он обчно сопровождал подобную интонацию, – с какой стати? Она мне никто. Так, модная баба. Пока в тиражах, я с ней сплю, а завтра, а завтра у нас с тобой может и Дунька Кулакова на зоне будет, или как говорят, лучше нет влагалища, чем очко товарища?
      Ирма аж задохнулась от гадливого ужаса.
      – Да ну тебя, Игорь, – возразил было Дима, – решим мы все проблемы, и с багажом и с курьером решим, будь спокоен.
      Ирма отлепилась от косяка и на ципочках задом, потом боком, а потом бегом, бегом по холлу, да по второму холлу, да по лесенке к себе наверх в спальню…
      Вот оно как!
      Пока модная, да пока в тиражах, он со мной спит, а выйду из тусовки, у него сто других кандидаток?
      – La vie est dure, – как сказал бы дядя Ян Карлович.
      Он знал европейские языки.
 

***

 
      Сегодня с утра по расписанию у Ирмы была съемка для журнала "Космо".
      Студия этого модного фоторгафа Коли Емельянова, или Емели, как его звали в глэм-тусовке, помещалась в том сталинском доме на набережной возле Крымского моста, где кинотеатр "Фитиль". Из окон Емелькиной студии открывался прекрасный вид на Москва-реку и на парк Горького за рекой.
      – Надо же, какие то дураки на колесе обозрения катаются, – задумчиво сказала Ирма, снимая ярко-красный лифчик.
      Привыкший к переодеванию своих моделей, Емеля уже даже и не отворачивался.
      А Ирма, тоже привыкшая и уже не воспринимавшая своего фоторгафа, как мужчину, спокойно заголялась и переодевалась при нем, ничуть совершенно не смущаясь. Тем более, что все знали, вся глэм-тусовка знала, что Емеля голубой.
      Ирма устала уже снимать и надевать эти лифчики и джински, и юбочки, и топики…
      Это глупые девочки думают, что сессия это так… Повертелась перед объективом пол-часика и тут тебе и слава и деньги.
      А кучу тряпок надеть – снять, снять – надеть, от одного этого с ума сойдешь.
      – Какие то дураки там на колесе обозрения катаются, – повторила Ирма, застегивая застежку темно-фиолетового лифчика, – и охота им?
      – А слыхала тут, – Емельянов, прикуривая сигарету, подхватил тему, – слыхала, ночью, когда аттракцион выключали, эти операторы забыли там в одной кабинке наверху двух катавшихся, так те среди ночи очухались и по мобильному службу спасения вызывали.
      – Они что? Спали там что ли? – натягивая узенькие джинсики, изумилась Ирма, – или пьяные там они катались что ли?
      – А ты трезвая туда полезешь? – ухмыльнулся Емеля.
      – Я? – удивленно переспросила Ирма, – что я там забыла? Это развлечение для черни, милый мой. Для девок-чернавок из глухой Твери, а я не такая, милый Емелечка!
      Емеля не ответил, он потянулся к неслышно завибрировавшему на его бедре телефончику.
      – А-а, привет, старина, конечно признал, ты у меня высветился, – улыбался в трубку Емеля, – модельку отснять? Говно вопрос, тем более твою протежейку, старый ты пидарас, на девчонок переключился, противный? – Емеля улыбался и постреливал глазками на Ирму, мол не обижайся, это нужный клиент звонит, а сама времени мол не теряй, переодевайся дальше, давай…
      – Сейчас только в расписании погляжу, когда у меня окошко будет, – Емеля, прижав телефончик плечом к уху, подошел к стене, где висела белая доска, на которой цветными фломастерами писалось расписание съемок и принялся что-то подтирать и исправлять…
      – Так, на среду на двенадцать дня, годится?
      Ирма машинально поглядела на расписание, и вдруг вздрогнула от неожиданности.
      Среди прочих имен, она заметила в расписании нечто очень знакомое.
      Зеленым фломастером под бордовой записью – "Ансамбль Блестящие" было написано – Агаша Фролова от Дюрыгина – вторник в 12…
 

***

 
      От Емели решила-таки поехать в Останкино. Поглядеть на эту… На новую соперницу свою поглядеть.
      Вырулила с Комсомольского проспекта под эстакаду на Садовое кольцо. А по Садовому до Сухаревской.
      Пробки, пробки…
      Включила радио.
      Играла песня ее любимых английских мальчишек из группы "Грин Дэй". Ирма принялась подпевать, отбивая пальчиками ритм по рулевому колесу.
      Стоя на перекрестке под красный, перехватила парочку восторженных и удивленных взглядов. Ее узнавали. А как же не узнавать то?
      Вон она – Ирма Вальберс на растяжке над всем проспектом висит-улыбается с рекламы магнитных карт "МАЭСТРО" Алекс-Банка…
      После песни в эфире зазвучал голос Сережи Мирского.
      Вот балабол!
      Все никак не уймётся пошлости в микрофон сыпать.
      А после Сережи заговорила какая-то девчонка.
      Неужели эта?
      Сердечко в груди у Ирмы ёкнуло.
      Точно!
      – У микрофона Сережа Мирский и Агаша Фролова, вы слушаете полуденную шоу-программу нашего радио…
      Они весело болтали о какой-то чепухе.
      – Слушай, Сережка, ты умеешь толковать сны? – задорным голоском спросила Агаша.
      – Сексуальные, умею.
      – Мне приснилось сегодня, что я почему то была в какой-то камере хранения и украла оттуда чьи-то чемоданы, к чему бы это?
      – Это к тому, что если в этих чемоданах американские доллары или героин, то тебя скорее всего найдут и убъют, – весело ответил Агаше балагур Сережа…
      Ирма едва в шедший впереди и резко взявший по тормозам "ланцер" не въехала.
      Та-а-ак! Так это она в моем сне мои чемоданы украла…
      И ее за это найдут и убъют, значит…
      Ирма доехала до Космоса на каком-то внутреннем автопилоте.
      Неужели дядя Ян Карлович из Юрмалы был прав?
      Неужели дядя был прав, когда как-то заметил Ирме, маленькой Ирме, когда та оторвала голову кукле по имени Лайма, что из Ирмы вырастет хорошенькая миленькая гестаповка?
 

***

 
      В аппаратной, которая заменяла Ксютову кабинет, мерцала огоньками эфирная стойка с оконечным эквалайзером. Ирме как-то долго и тупо (с явной скидкой на ее прибалтийскую блондинистость) объясняли назначение этой эфирной стойки, что после нее, звуковой сигнал радиостанции уже уходит на башню, где стоит десятикиловаттный передатчик Руде унд Шварц, ктороый потом отдает усиленный сигнал на антенны, расположенные на башне на отметке двести десять метров. А еще Ирме объясняли, что эквалайзер на этой стойке выстраивается один раз в пол-года, выстраивается специально нанятыми инженерами из одной очень авторитетной конторы, и что те, после настройки опечатывают эквалайзер, чтобы никто на радиостанции не мог бы самостоятельно подкрутить частоты туда или сюда, если кому-то вдруг захочется прибавить низеньких…
      Ксютов приветливо улыбался, хотя чуткая на эмоции Ирма понимала, что он не очень то рад ее визиту.
      – Ну что, предал ты меня, Ксютов, изменник? – с шутливым вызовом спросила Ирма.
      – Ирмочка, – с самой доброй и смущенной улыбкой разводя руки, отвечал Ксютов, – ну кто же тебя королеву всех красавиц способен предать?
      – А вот ты и способен.
      – Я твой самый верный паж, Ирмочка.
      – А вот самый верный паж и вдруг изменил мне в пользу какой то Агашки…
      – Ах, Ирмочка, я раб лампы, а лампа это формат радиостанции, – снова смущенно разводя руки, сказал Ксютов.
      – Только не надо мне сказок про формат радиостанции, я тебя умоляю, – покачала головой Ирма, – ты эту басню можешь вон той провинциалочке рассказать, но не мне.
      Ирма мотнула головой в сторону звуконепроницаемого окна, за которым была видна студия, а в ней пульт "Саундкрафт" и за этим пультом возле двух свешивающихся с колодезьных журавлей микрофонов сидели Мирский и Агата. Сидели и беззвучно для Ксютова и для Ирмы шевелили губами, по их несерьезному и возбужденному виду явно произнося какие-то задорные веселости.
      – Вон ей можешь рассказать байки про рабство директора лампе формата, она провинциалка тебе поверит, а я то знаю, что все денег стоит, – с какой-то агрессивной горечью выпалила Ирма, – сколько тебе Дюрыгин за ее эфир денег дал?
      – Ирмочка, ни копейки никто мне не дал, ты же знаешь, я денег не беру, – развел руками Ксютов.
      – Знаю не берешь, – хмыкнула Ирма, – по малу не берешь. Будто бы я не знаю, сколько мой Игорь за меня тебе и Полеситскому давал!
      – Слушай, Ирма, мне твои ревнивые бредни надоели, – поморщившись, сказал Ксютов, – есть что-то конструктивное, давай, а нету, на нет и суда нет, разбежались, потому как у каждого времени в обрез.
      – Конструктивное? – переспросила Ирма, – а верни мне утренний эфир с Мирским вместо этой тверской шлюхи, вот и конструктивное.
      – Нет, пока ничего не получится, – с неожиданной сталью в голосе ответил Ксютов.
      – А что значит в твоей фразе слово пока? – спросила Ирма.
      – Ну, всегда в любом деле есть оговорка на форсмажор, – сделав гримаску, ответил Ксютов.
      – Какой форсмажор? – с настойчивостью прибалтийской блондинки спросила Ирма.
      Ксютов явно уже с трудом сдерживал себя.
      – Какой-какой, ну например помрет Агашка, вот тебе и форсмажор…
 

***

 
      Ирме снова приснился сон.
      На этот раз попросту ужасный сон.
      Будто бы она ехала по Москве в новом темно-сером кабриолете и вдруг видит, посреди Кутузовского проспекта, не доезжая Триумфальной арки, стоят в левом ряду две машины с подъемными люльками и там в этих поднятых гидро-рукой подъемника люльках стоят рабочие в оранжевых комбинезонах и снимают растяжку с рекламным плакатом. С рекламным плакатом, на котором была она – Ирма Вальберс. И вместо этой растяжки, вместо этого плаката они вешают другой, на котором изображена Агаша…
      И потом эти рабочие вдруг роняют полотнище, как раз, когда под ними проезжала Ирма в своем открытом автомобиле. И полотнище падает… Падает прямо на нее.
 

***

 
      Утром вышла в столовую и там опять застала Игоря с Димой Поповым.
      Но на этот раз прятаться не стала.
      Приветливо улыбнулась, поздоровалась, как воспитанная девочка…
      Налила кофе себе и предложила Диме Попову, но тот вежливо отказался.
      Они опять перетирали с мужем что-то секретное и она явно им помешала.
      Ирма выпила свой кофе и удаляясь к себе наверх, попросила Диму, если тому будет не трудно, довезти ее потом до Москвы до центра, а там дальше она сама на такси…
      Дима и Игорь не возражали – это было обычным делом, чтобы Ирму отвозить на офисной служебной машине.
      По дороге Ирма все не решалась начать задуманного ею разговора, но перед МКАДом встали в плотной пробке и Ирма пару раз нервно откашлявшись, вдруг спросила, – а что, Дима, дорого сейчас стоит нанять хорошего киллера?
      Дима ничуть не изумился. Даром что ли бывший спецназовец – нервы стальные.
      – А что значит хорошего? – невозмутимо спросил Дима.
      – Ну, чтобы значит и дело сделал, и в случае чего заказчика не выдал, – сглотнув слюну. Ответила Ирма.
      – Зависит от сложности, – скучающим взглядом окидывая впереди стоящие машины, ответил Дима, – президент фирмы, которого хорошо охраняют, это одна цена, а какой-нибудь никчемный задолжавший уличный сутенеришка – совсем другая цена.
      – А проститутку девчонку убить? Сколько будет стоить? – спросила Ирма.
      – Такую что вон у столба стоит? – уточнил Дима, – за триста грюников можно исполнителя найти…
 

***

 
      Вообще, Дима был обязан донести Игорю Массарскому на его жену, что та интересовалась, сколько стоит киллер.
      Так того требовал кодекс начальника службы безопасности.
      Но буквально в этот же день на фирму Массарского, на его Инвест-Алекс-групп навалились триста несчастий.
      Налоговая полиция, спецназ, выемка документов…
      Не до бабьих глупостей им с Игорем было…
      Когда позвонила Ирма, от вице-президента правления Алекс-Групп Игоря Массарского только что вышли люди из генеральной прокуратуры.
      – Ты мне сейчас очень некстати звонишь, – раздраженно сказал Игорь, – давай вечером дома обсудим твои проблемы.
      Вечером обсудить проблемы Ирмы в семейном кругу тоже не получилось.
      Игорь до полуночи просидел со своими адвокатами, решая, как выкрутиться в условиях жесткого прессинга, под который угодила их компания, попав в немилость к руководству администрации Президента.
      Игорю было не до того.
      Его чуть живого привезла охрана и он едва раздевшись, рухнул в кровать, даже не сказав жене "спокойной ночи".
      На утро Ирма попыталась было завести разговор о сопернице, но Игорь был настолько погружен в свои проблемы, что слушал жену даже не в пол-уха, а в четверть или в одну восьмую, отвечая невпопад или вообще не отвечая на ее пространные пассажи о соперничестве на телевидении.
      – А твои люди из охраны, они могли бы ее убить? – спросила-таки Ирма, когда Игорь уже собрался уходить.
      – Убить? Кого убить? – переспросил Игорь.
      – Да ну тебя, ты, оказывается и не слушал меня, тебе на меня наплевать, – в сердцах посетовала Ирма.
      Глаза ее были исполнены печали.
      Игорь уехал.
      Оставалось разве что отправиться к отцу – к Генриху Карловичу Вальберсу, бывшему члену ЦК партии, ныне работнику Алекс-групп, возглавляющему отдел внешних связей со странами ближнего зарубежья.
      – Папа, дай наличных денег, – попросила Ирма, когда дочь с отцом расцеловались и выяснили на словах, что все друг у дружки в жизни и со здоровьем хорошо.
      – А зачем тебе деньги? – поинтересовался старый Вальберс, – Игорь тебе разве мало дает?
      – Нет, дает, просто у меня могут быть свои женские секреты, а ты ведь знаешь, что Игорь всегда требует расшифровки моих плат и счетов.
      – Хорошо, дочка, – сказал старый Вальберс, – я дам, сколько тебе нужно?
      Ирма хотела было уже сказать, что сама не знает, сколько нужно на то, чтобы нанять хорошего киллера, но про себя решила, что десяти тысяч для того, чтобы убить простую девочку – провинциалку – будет за глаза и за уши.
      Игорь как то объяснял ей, когда на него было неудавшееся покушение, что для того, чтобы убить его, или другого бизнесмена его уровня, нужен киллер-профессионал, который возьмет за это с заказчика не менее трехсот тысяч.
      Это потому что у Игоря есть своя служба безопасности, свои телохранители, бронированная машина и дом, напичканный электронными средствами защиты, и офис, набитый охранниками.
      – А чтобы убить какого-нибудь ларечника, – говорил тогда Игорь, – какого-нибудь Рафика с метро Войковская, достаточно нанять бывшего спившегося прапорщика или мента, дать ему аванс в тысячу долларов, чтобы купил себе "волыну" на черном рынке, да потом еще три тысячи дать по исполнению, чтобы уехал к теще в деревню и залег на дно, покуда доблестная милиция это убийство на кого-нибудь другого не навесит…
      Ирма запомнила.
      Шесть тысяч будет достаточно.
      Но у отца попросила дать ей десять тысяч, чтобы с лихвой хватило.
      А уже после этого позвонила Джону.
      – Джон, надо встретиться – Всегда готов, а зачем, если не секрет?
      – Скажу при встрече…
 

 
      Агаше нравилось работать на радио.
      Даже больше, чем на телевидении.
      Здесь витал какой-то дух абсолютной свободы что ли?
      На эти утренние эфиры, правда, приходилось приезжать ни свет – ни заря.
      Но зато, какое удовольствие, какой кайф было работать с Мирским.
      И сама обхохочешься, и друзья потом все наперебой звонили, – ну ты Агашка там дала сегодня, ну вы там с Серегой примочили! Как вас только цензура пропускает ?
      Однако, цензура не дремала.
      – Опять Агаша на эфире слово "плять" сказала вчера, – грозил пальчиком программный директор, – уволю обоих, и Мирского и его стажерку.
      – Не говорила я "плять", пля – буду, – божилась Агаша.
      – А мне сигнализировали, что говорила, сразу после рекламного окна в начале третьей пятнадцатиминутки, перед Элтоном Джоном, Агаша сказала, что Элтон Джон – плять…
      Ксютов с грозным выражением лица звал провинившихся в аппаратную, искал на контрольке запись вчерашнего эфира, перематывал до нужного места, – вот, послушайте!
      Сережа Мирский и Агаша замирали возле колонок контрольной стойки… – а представЛЯТЬ программу следующей четверти часа будет Элтон Джон…
      – Ну? – спрашивал Ксютова Мирский – Что, ну? – переспрашивал его Ксютов, – идите работайте, пока…
      Мирский сперва Агаше не понравился.
      Толстый, даже жирный.
      Они в детстве таких били и называли жир-трест.
      А когда Агаша стала женщиной, когда у нее стали случаться моменты близости с мужчинами, она и подумать не могла, что окажется в лапах жирного парня с большим животом и толстыми складками на пояснице.
      Брррр.
      Фу!
      Противно…
      Сама мысль о том, что парень, которому она отдастся, будет толстым и потным и у него при движении будут трястись жирные груди, превышающие размером ее собственные ладненькие ювелирные титечки, вызывала у Агаши мерзостное отвращение.
      А Сережа Мирский был самым натуральным жирдяем.
      Он специально носил широченные слаксы и огромного размера ти-шортки – ХХХХХХХL Но тем не менее, все равно, жировые опоясывающие его отложения, выпирали поверх штанов, натягивая ткань футболки, как будто под нею у него было целое ведро украденного в домовой кухне студня, зачем-то спрятанного теперь там под одеждой и дрожащего при любом его движении…
      Так что, вначале их знакомства, Сережа не имел у нее никаких шансов, о чем Агаша сразу дала ему понять.
      А Сережа намекал.
      Сам то он о себе, как о мужчине был самого высокого мнения. Даже завышенного.
      Самоуверенность его была ничуть не ниже, чем у накаченного в спортивном зале красавца-культуриста, когда тот выходит на пляж, очаровывать загорелых красавиц.
      Это часто бывает у толстых и низкорослых парней, когда свои физические недостатки они начинают компенсировать изысканным остроумием и неистребимым нахальством. И часто в этой борьбе с собственными комплексами, толстых и умных мальчиков так заносит, что по инерции они выезжают на такую опасную встречную полосу самоуверенного нахальства, куда даже записные красавцы с телами аполлонов – не смеют забираться.
      Так было и с Сережей Мирским.
      Едва завидев красивую девушку, он сразу принимался набиваться в любовники.
      Некоторым девушкам это импонировало.
      И порою, Сережа добивался своего.
      Но как поняла Агаша, проведя с Мирским пять или шесть эфиров, она поняла, что девушки у Мирского нет.
      Странно.
      Странно ей было и от того, что фанаток, этих полу-сумасшедших дурочек, что приезжали к началу Сережиного эфира и стояли не вынимая из ушей проводочков с наушниками радио-плееров, настроенных на волну Москва-Сити-Эф-Эм, стояли там на улице нгапротив входа в АСБ-2 до самого выхода Сережи издания радио, этих фанаток Сережа тоже обходил.
      – Как же так? – удивлялась Агаша, – это же бесплатные дармовые любовницы! А он их сторонится, бегает от них.
      Диск-жокейша Лена, та самая, которую Ксютов ругал на том знаменитом собрании, говорила Агаше, что Серега голубой.
      Лена приходила как раз к двенадцати, менять Мирского и Агашу.
      Она тихо заходила в студию за пятнадцать минут до конца их эфира и тихохонько готовила свою программу, изучая распечатку плей-листа и расписание рекламы.
      Потом, когда Серега убегал в аппаратную к программному директору, послушать контрольку, у Агаши было обычно минут десять для того, чтобы пообщаться с Леной.
      Лена была стройненькая, но какая-то по особому мягкая девушка с натурально льняными волосами. Агаша обожала мягких натуральных блондинок, буквально к ним благоговела.
      – Серега? – пожимая плечиками говорила Лена, – да он голубой.
      – Ну да? – сомневалась Агаша, – он же ко мне клеился, да и к Ирме Вальберс тоже.
      – Это ничего не значит, – говорила Леночка, – они для маскировки делают вид, что их интересуют женщины.
      – Ну, а друг у него есть? – интересовалась Агаша.
      – Друг? – переспрашивала Леночка, перебирая диски и картриджи, – а он вроде как с этим, – и Лена называла громкое известное в телевизионных кругах имя.
 

***

 
      Но тем не менее, работать с Сережей на эфире было одним огромным удовольствием.
      На их программе "Вставай, Москва" они, казалось, могли творить все что им заблагорассудится.
      Серега Мирский ругал на чем свет стоит гаишников, что создают пробки и думают только о взятках, подтрунивал над московским начальством, которое не вникает в чаяния простых москвичей, откровенно смеялся над любителями мыльных сериалов и над футбольными фанатами… Он даже позволял себе некоторые анекдотцы про кавказцев, в смягченном, правда, варианте, где обычно, если в частной речи он говорил "хачик" и "черножопый",то на эфире он заменял эти слова на "инородец", "едок шавермы" и "кавказский чемпион".
      Агаше тоже позволялось острить.
      Сережа даже помог Агаше найти свою жилу.
      То есть, определить для нее ту область человеческой глупости, в сторону которой она и будет метать стрелы своего остроумия.
      Так на втором их эфире Серега принялся допытываться у Агаши, чьи пристальные взгляды в метро ей наиболее противны?
      Липучие взгляды грязных отвратительных старикашек?
      Или наглые раздевающие взгляды кавказских чемпионов?
      Или похотливые взгляды пятнадцатилетних недорослей, что слишком рано обрели свою половозрелость, уступающую в развитии зрелости ума?
      В то утро Агаша острила как бешеная.
      Об этом и интерактив свидетельствовал.
      Количество звонков на эфир – било все рекорды.
      А на третий их эфир Серега задал тему – о каком женихе мечтает современная москвичка.
      Агаша настолько развила тему, что звонить на эфир стали даже очень и очень приличные люди.
      Так из своего бронированного Мерседеса с шофером на эфир к Агаше и Мирскому дозвонился один высокого полета бизнесмен и предложил Агаше поступить к нему на работу начальницей отдела по связям с общественностью.
      И еще десятка два мужчин позвонили с предложениями отвезти Агашу в Лондон и Париж и потом жениться на ней.
      В пятницу – последний день недели, когда в эфире была их программа "Вставай, Москва", Серега по окончании эфира предложил Агаше довезти ее до метро Алексеевская.
      – Все лучше, чем на маршрутке трястись!
      Агаша согласилась.
      Даже просто из живого интереса, – а что у него за машина? На чем ездит звезда эфира радио Москва-Сити Эф-Эм?
      Оказалось, что Серега Мирский ездит на маленьком черного цвета родстаре "ауди"
 

 
      – Ха-а-арошая машинка, – сказала Агаша, садясь.
      – Ничего себе, – согласился Сережа, включая зажигание.
      До Алексеевской домчались за семь минут.
      – Тебе здесь? – с явным сожалением спросил Сережа.
      – Ага, – ответила Агаша, вылезая из машины.
      А в метро подумала.
      А может он вовсе и не голубой?
 

 
      Джон остался доволен визитом Жир-Махновского.
      Идея была верной.
      Дача-поддача работала.
      Пусть еще не так, как первоначально задумывал Джон, но сам Жирик высоко оценил придумку Джона и вот даже назначил ему теперь аудиенцию.
      Это было интересно.
      Роза, правда, устроила потом истерику.
      Зачем, мол, подставил ее?
      А если бы ее убили?
      Но Джон дал Розе денег, и та успокоилась.
      Несколько озадачила Джона встреча с Ирмой Вальберс.
      Та выкинула вдруг такой фортель, какого Джон от нее ну совершенно не ожидал.
      Встретились в кафе "На Тверской" Ирма назначила ему утром, когда кафе только открывалось.
      Ее машинку – "пежо" 407 "купе" он заметил, когда парковался.
      Ирма приехала раньше.
      Это верный знак, что ей ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ что-то нужно от Джона.
      Иначе, такая красивая и такая либерализированная вумен разве приедет раньше назначенного?
      В кафе было совершенно пустынно.
      Только одна красивая Ирма за самым последним столиком в углу.
      – Давно приехала? – поинтересовался Джон.
      – Недавно, впрочем это неважно – Ну, хорошо, я слушаю тебя – В общем, в общем, я слышала, ты всякими делами занимаешься и многих людей знаешь, в общем, ты мог бы найти для меня киллера?
      Она специально ускорила темпоритм речи, завершая эту фразу. Фразу, начатую нараспев со знаменитым ее и патентованным прибалтийским акцентом, она, как говорят музыканты, ускоряя темп сильно ЗАГНАЛА к концу, загнала так, чтобы стыдное и страшное слово КИЛЛЕР было бы произнесено на одном коротком выдохе.
      – Кого, кого? – не понял сперва Джон.
      – Киллера, – тихо, но вполне отчетливо повторила Ирма.
      – Понятно, – промямлил Джон, не смотря на то, что ничего ему не было понятно.
      – Ты можешь помочь? – спросила Ирма.
      Лицо красивой женщины было бледным и отчужденно непроницаемым.
      Как во время визита к незнакомому гинекологу.
      – Наверное могу, – не совсем уверенно сказал Джон.
      – Наверное, или точно сможешь? – уточнила Ирма.
      – Это зависит, – сказал Джон, запнувшись.
      – Я знаю, – нетерпеливо перебила его Ирма, – это зависит от уровня сложности и от суммы.
      – Правильно, – согласился Джон.
      – Сложность почти ерундовая, – сказала Ирма, – девчонку одну надо убрать, охраны у нее нет, у нее даже машины и той нет, она на метро ездит, столкнули ее на рельсы, и вся недолга.
      – Понятно, – кивнул Джон, ожидая продолжения.
      – А за деньгами я не поскуплюсь, восемь тысяч.
      – Шестнадцать, – перебил ее Джон, – шестнадцать и половину завтра наличными мне.
      – Хорошо, я согласна, – кивнула Ирма.
      – Завтра привези деньги, только не сюда, а в то кафе, куда я тебе скажу, туда же привези и фото.
      – А если фото нет, а только имя и место, и где ее можно найти?
      – Тоже годится, но лучше фото…
      Ирма уехала первой.
      Джон сидел и смотрел в большое витринное окно, как она садится в свою Пежо-купе, как включает поворотник, как неуверенно начинает выезжать, едва не столкнувшись с каким – то чайником вроде нее самой.
      – Ничего себе дает ведьма! – подумал Джон.
      Только вот кого же он ей найдет?
      Неужто самому придется?
      А что?
      За шестнадцать тонн грюников можно рискнуть…
      А если кинуть Ирму?
      Взять денег и не убить никого.
      Куда она пойдет жаловаться?
      Но у нее, говорят, мужик – член правления Алекс-групп Банк Капитал…
      С этими шутки плохи.
      Неужели она любовницу мужа заказала?
      Хотя, вряд ли любовница члена правления Алекс Групп Банк Капитал ездит на метро…
      Это она кого то из своей телевизионной тусовки заказала.
      Соперницу.
      Наверняка соперницу своей телевизионной славы.
      К бабке не ходи!
 

 
      Папа смешной.
      Не держал деньги в банке зятя.
      Десять, обещанных дочке тысяч папа пошел снимать с обычной сберкнижки в обычную сберкассу, что была в их же доме на Кутузовском.
      Спустись во двор, да пройди тридцать шагов.
      Ирма приехала к папе с раннего утра.
      – Ирма, мне пришлось заказывать сумму, – сказал папа, роясь в ящике своего большого письменного стола, – все-таки триста тысяч рублей, здесь пенсионеры по столько не снимают.
      – Дурацкие правила в этих сберкассах, – недовольно хмыкнула Ирма.
      Она с каким то детским благоговением смотрела, как папа роется в столе, перебирая какие-то старые свои уже давно не действующие сберкнижки, свои загран-паспорта и орденские книжки.
      Ирма вспоминала, как еще девочкой любила тайком пробраться сюда и из не запираемого ящика, а были и запираемые папой ящики, где он хранил наградной револьвер и партбилет, так вот, из не запираемых ящиков маленькая Ирма воровала у папы юбилейные рубли с профилем Ленина, чтобы купить себе мороженого.
      Папа всегда собирал эти рубли и клал их в круглую жестяную банку из под монпасье.
      Наивная девочка. Она думала, что папа не замечает.
      – Ирма, а нам с тобой эскорт охраны не понадобится? – то ли в шутку, то ли всерьез спросил Генрих Карлович.
      – Я тебя уберегу, – ответила Ирма, – я приемы восточных единоборств в фитнесс клубе изучаю.
      – Болтушка, – нежно буркнул отец.
      Он надел свой любимый пиджак с орденскими планками, который на работу не позволял ему надевать его зять – капиталист, потому что это по словам Игоря было теперь не актуально. Они пешком спустились с третьего этажа и Генрих Карлович первым поздоровался с консьержкой, которую упорно по старинке называл лифтершей.
      – Гулять собрались? – участливо поинтересовалась бессменная, вот уже лет тридцать сидящая здесь баба Маша. Она сидела здесь всегда, сколько помнила себя Ирма, столько баба Маша здесь и сидела. Раньше баба Маша была младшим лейтенантом КГБ, а теперь?
      Кем она была теперь?
      – Гулять, гулять, – ворчливо ответил Генрих Карлович.
      – Ну, счастливо погулять, погода нынче хорошая, да и радость у вас, Ирморчка в гости к папе приехала…
      Болтает эта Маша слишком много! Что за фамильярности?
      Надо бы папе пожаловаться, да поменять консьержку на молодого охранника в черном костюме.
      В сберкассе была очередь.
      Пенсионерам давали пенсию.
      Ирма уже было приготовилась скучать минут сорок, но знакомая старшая контролерша, узнав Генриха Карловича замахала ему через окошечко, приглашая подойти без очереди.
      – Извините, у нас с клиентом операция не законченная со вчерашнего дня, – сказала контролерша недовольному седому пенсионеру, нервно совавшему в окошечко свою сберкнижку.
      На все действия ушло не более десяти минут.
      – На что все же тебе такая сумма? – неодобрительно качая головой, спросил отец.
      – Женские секреты, – ответила Ирма, пряча пачки тысячерублевок в свою модную итальянскую сумочку.
      Вышли на улицу.
      – Ну, я поеду, папуля, – сказала Ирма.
      – Поезжай, дочка, только будь осторожна, ты ведь с деньгами, – сказал старый Вальберс.
 

***

 
      Ирма может быть и не пошла бы на второе свидание с Джоном, чтобы передавать ему аванс.
      Ирма может быть и передумала бы.
      Но…
      Но как на зло в это утро вышел новый номер Московского Комсомольца с большой полосной статьей про телевидение, где была фотография этой Агаты. Статья называлась "Молоденьких на орбиту". Осведомленная видать журналистка с известным в тусовках именем писала, что матерый продюсер Валерий Дюрыгин собирается удивить телезрителей своим новым супер-шоу, где в качестве ведущей будет пока мало кому известная восходящая телезвездочка Агата…
      – Ну, а вот и фотография для киллера нашлась, – вздохнула Ирма.
      И вздох этот был толи вздохом облегчения, что сомнения ушли прочь, то ли вздохом сожаления по ушедшей молодости, потому как перейдя некий Рубикон, Ирма оставляла позади нечто большее, чем девичья невинность.
 

 
      Роза всегда издали чувствовала, в каком настроении ее Джон.
      В плохом или в хорошем.
      Сегодня он был явно в хорошем, но был при этом как-то необычно возбужден.
      – Розка, ты говорила что машину хочешь?
      – Хочу, давно хочу – Есть тема, можешь уже через неделю "девятку" себе купить – Ты издеваешься? – возмутилась Роза, – я и "девятку", лучше пешком или двести рублей в день на хачика.
      – Ну, тогда "пежо", но не новую, подержанную, – согласился Джон – Ты разбогател? – лукаво закусив губку Роза одним глазом посмотрела на хозяина – Мы разбогатели, – поправил ее Джон.
      Чем нравилась, и чем одновременно пугала Джона Роза, это тем, что ей можно было предложить абсолютно любую авантюру.
      – Нужно одну девку убить, – сказал Джон, прямо и не мигая, глядя подруге в глаза.
      – Убить? – переспросила Роза – Ага, убить, – кивнул Джон, – и тебе это сделать проще простого, я все продумал, риска ноль.
      Роза думала недолго.
      А может, она и вообще не думала?
      Что мог знать про нее Джон Петров?
      Он думал, что разбирается в женщинах, а вот Роза была для него черным ящиком.
      – Когда-нибудь она и меня убьет, – мелькнуло у него в голове.
      – Новая "двести шестая", – сказала Роза.
      – Что? – не понял сперва Джон.
      – Я говорю, новая "Пежо двести шестая", – повторила Роза, – это моя цена.
      Джон задумался.
      Задумался над тем, как кстати сегодня, получая от Ирмы Вальберс аванс, он еще раз поднял цену.
      Поднял с шестнадцати до тридцати пяти.
      И повод хороший нашел мгновенно, ведь когда они договаривались с Ирмой предварительно – объект по словам Ирмы был незначительной дрянью, чуть ли не бомжихой, о которой никто не хватится. А теперь после статьи в Московском комсомольце оказалось, что объект это весьма известная фигура… А на таких заказ идет совсем по иной цене.
      Джон поразмышлял немного.
      Новая двести шестая Пежо стоила чуть больше пятнадцати… Это меньше половины суммы заказа.
      Правда Ирма просила три дня отсрочки, чтобы собрать сумму…
      – Хорошо, – сказал Джон, – будет тебе новая "пежо".
 

***

 
      С Натахой Кораблевой у Розы вышел очень странный и интересный разговор.
      И разговор этот навел Розу на очень интересную мысль.
      Но по порядку…
      Роза к вечеру вернулась на дачу-поддачу в Переделкино, забрать кое-какие свои вещи и поехать потом к себе на свою съемную квартирку на Филях. Тем более, что ветка одна – Киевская и ехать всего пол-часа на электричке.
      На даче она застала Натаху Кораблеву.
      – Что это у тебя? – спросила Натаха, приметив в сумочке Розы газету, развернутую в том месте, где была фотография объекта.
      – А? Что? – переспросила Роза, – Да так, статья интересная про телевидение.
      – Дайка, дайка поглядеть, – необычайно оживилась Натаха.
      Она схватила статью и стала жадно вглядываться в фотопортрет.
      – Да это же Агашка, подруженция моя! – воскликнула Натаха, и вдруг захлебнулась слезами, – вот, вот… вот ведь везет дуре, вот ведь везет… Ну почему ей, а не мне? Почему?
      Натаха ревела, и слезы уже ручьями текли по ее скривившемуся почти детскому личику.
      – Почему этой Агашке, а не мне? Почему? Я что, хуже?
      Минут пятнадцать девушки лежали потом обнявшись на узкой кровати, и Роза оглаживая и утешая подругу, выведывала у той, почему она так обижена на эту Агашу, за что сердится на нее?
      – Понимаешь, мы такими близкими подругами с ней были, такими близкими, все пополам делили, ничего друг для дружки не жалели. И вместе хотели на телевидение попасть. И вместе на массовку к Монахову записываться приходили, а она… А она теперь вон, гляди, в звёзды вышла, а я? А я тут и пропаду. Проституткой на этой даче-поддаче, в то время как Агаша уже в звезды вышла… За что? За что ей?
      – А хочешь, чтобы по справедливости было? – спросила Роза, нежно гладя Натаху под трусиками.
      – Хочу, – всхлипывая отвечала Натаха.
      – А ты убей ее, убей и все, – сказала Роза, нежно целуя подругу в грудь – Как это убить? – плаксиво спросила Натаха – Я тебе клофелина дам и научу, сколько его в стакан насыпать, ты придешь к подруге, предложишь выпить на мировую, она и заснет навечно, а тебе легче станет, – сказала Роза тихохонько покусывая своими жемчужными зубками розовый сосочек Натахи Кораблевой, – тебе легче станет, подруга, гораздо легче…
 

 
      Агаша накупила тридцать экземпляров этого Московского комсомольца.
      Специально сходила потом на почтамт, купила несколько больших пакетов, разложила в них номера Московского комсомольца и отправила в родную Тверь по разным адресам.
      Маме…
      Классной руководительнице Прасковье Валериевне.
      Шурке Васильеву.
      Наташке Братухиной…
      И еще по трем адресам…
      Потом не поленилась – съездила в свое кафе на Текстильщиков, в то самое, где с этим с Дюрыгиным своим познакомилась.
      Дала каждой из своих подружек-официанток по номеру.
      Визгу было!
      Все стали поздравлять, целовать…
      Ну, конечно проставилась.
      Купила три бутылки шампанского, посидели, посудачили про то и про это.
      А Вадик, их зав производством, который все пол-года ее работы в кафе клеился к ней, тот ее теперь зауважал.
      И заведующая – старший администратор Ирина Александровна, тоже зауважала Агашу и предложила теперь обращаться к ней просто как к Ирине, без Александровны.
      Поднапились все немножко.
      Даже про работу слегка позабыли.
      Но Ирина Александровна не заругалась на девчонок.
      Все-таки такой повод не каждый день случается, их официантка выигрышный билет в сто миллионов вытянула…
      У Судьбы…
      Потом у Агаши затенькал мобильный телефон.
      Во как!
      Это неожиданность – звонила Натаха Кораблева.
      Она тоже прочитала.
      Радовалась.
      Предложила обмыть – отпраздновать.
      Забыть старые обиды.
      – Давай посидим вечерочком, выпьем шампусика, поболтаем, отметим твой успех, – щебетала Натаха – А что? Не век же на старую подругу сердиться! Поболтаем. Когда? Завтра?
      Давай Завтра…
 

***

 
      Статья в Московском Комсомольце вызвала у Дюрыгина раздражение.
      Преждевременная это была статья.
      С главным еще не все было решено и статья эта могла спровоцировать конкурентов и завистников на интриги.
      Зарайский вон что-то совсем пропал.
      Затаился что ли?
      Дюрыгин распереживался и расстроился по поводу этой статьи, и когда позвонила Оля – эта сексуальная секретарша Михаила Викторовича, Валерий внутренне задрожал, – что теперь будет, разгневается шеф на этот преждевременный выстрел или нет?
      – Вы могли бы приехать к Михаилу Викторовичу к трем дня? – прощебетала Оленька – Мог бы, – сквозь зубы ответил Валерий, подумав про себя, – приехал бы на час раньше и с удовольствием оттрахал бы тебя в твоей приемной, пару раз на ксероксе и пару раз на компьютерной клавиатуре…
 

***

 
      Разговор с Михаилом Викторовичем получился очень продуктивным.
      Было похоже на то, что шеф окончательно склонялся теперь в сторону идеи о народном шоу с народной простушкой в роли его ведущего.
      – А если это будет свадьба? – спросил Дюрыгин – Свадьба? – удивленно переспросил главный – Неравный брак, ожившая картина Василия Пукирева, и тамада из стекляшки на этой свадьбе, вот тебе и народная смесь, олигарх и простушка. И родственники с двух сторон как представители разных сословий – Ну-ну, неплохо, – кивал главный, – но свадьба годится на один или два раза, а дальше то что?
      – А дальше другие праздники и застолья, крестины, юбилей дедушки, золотая или серебряная годовщина, просто встреча друзей, наконец, – вдохновлено пояснял Дюрыгин, – одним словом праздник и застолье… Кстати и шоу можно назвать – застолье.
      – Правильно, – кивнул главный, – а ведущий как раз и будет тамада.
      – Верно, – согласился Дюрыгин, – а ведь знаешь, моя протежейка Агаша она как раз работала месяц тамадой в банкетном зале…
      – Здорово, – увлеченно подхватил Михаил Викторович, – мы студию заделаем под банкетный зал, столы буквой "П", оркестр на сценке в углу, тамада в центре площадки, а свадьбу или любой другой юбилей брать реальные, в меру разбавив подсадными артистами.
      – Хорошая идея, – согласился Дюрыгин, – можно оформлять в виде сценария?
      – Да. – кивнул главный, – поручи нашим писакам сделать синопсис, сценарий-поэпизодник на первые десять серий и две серии подробный сценарий, а экономисты пусть осметят это дело, и уже на это пятничное заседание акционеров я этот проект вынесу, лады?
      Дюрыгин был счастлив.
      Его шоу выиграло.
      Его взяла.
      Его, а не Зарайского.
      – А может, и Ирме в этом шоу местечко нашлось бы? – малодушно подумал Дюрыгин, и тут же сам ответил себе, – нет не вписалась бы Ирма с ее экспансионистскими замашками в это демократичное шоу. Ирма может только когда все одеяло стянуто на нее одну и ни с кем она этого одеяла делить никогда не сможет.
      Она скорее убьет…
      А что?
      И убьет…
 

 
      Отдав Джону пятнадцать тысяч аванса, Ирма немного успокоилась.
      Ну вот…
      Дело почти сделано.
      По-крайней мере то, что требовалось от нее в том процессе, она выполнила. Дело стронулось. Теперь другие будут действовать, а ей только остается ждать и следить за прессой.
      Позвонила Зарайскому – этому слизняку.
      У него в его дурацкой жизни произошла какая-то личная катастрофа.
      То ли женщина от него ушла к другому, то ли он ушел и теперь жалел.
      – Ну что, администратор паршивый, просрал наш проект? – сходу начала наседать Ирма, – хорош партнерчик, в газетах уже пишут, что на Эн-Ти-Ви-Ар новое шоу с сентября, и шоу совсем не наше, а Дюрыгина с какой-то там Агашей. Ты ведь мне клялся, что все уже на мази, что все уже тип-топ.
      – Ой, Ирмочка, все так плохо, прости дорогая, но я теперь пойду к спонсорам, они ведь деньгами хорошими под тебя готовы вложиться и это наше агентство рекламное – Эн-Би-Ар Медиа-Групп тоже специально под тебя рекламный пакет на шесть миллионов набирает, с таким предложением мы с тобой еще поборемся на совете акционеров и еще неизвестно чья возьмет в эту пятницу…
      – Ты мне уже говорил, что наша возьмет, и я тебе верила – Ирма, я с твоим мужем сегодня свяжусь, он тоже член совета акционеров канала, он должен вмешаться и повлиять – Ну, спасибо, ну утешил, а то, что в совете еще одиннадцать членов и не все они из Алекс-групп – Ну, тем не менее, не все еще потеряно – Слизняк! – подытожила Ирма, давая отбой. Но сказала она это слово уже после того, как нажала красную кнопочку на аппарате.
      – Слизняк, покуда ты уговариваешь моего мужа, что я могла бы сделать и без тебя, я радикально решаю вопрос… И когда этой ведущей у Дюрыгина не станет, я еще может быть к Дюрыгину уйду, а со слизняками вроде Моти Зарайского работать больше не буду.
      И Ирма принялась думать о том, что будет послезавтра.
      Послезавтра она встанет утром, выйдет на их большую, напоминающую ей школьную кантину кухню-столовую, где Игорь уже в белой сорочке и при галстуке будет есть свою овсянку и читать утренний номер Коммерсанта, она выйдет и сделает погромче радио Эхо Москвы… А там передадут, что на станции метро Тургеневская на рельсы упала девушка, которая, как потом выяснилось, оказалась новой радио и теле-ведущей Агашей Фроловой…
      Ну…
      Позвонит она Дюрыгину, выскажет ему слова соболезнования…
      А тот сразу предложит ей пойти к нему на шоу.
      Или, может наоборот.
      Дюрыгин без ведущей будет отвергнут на совете и главный снова пригласит Зарайского с его гламурным шоу.
      Название то какое они с ним придумали!
      Глямур-ля-мур.
      И она – Ирма Вальберс в блестящем цирковом платье и в черной шляпке а-ля тридцатые годы…
      Но тут же Ирма вдруг холодела сердцем.
      А вдруг убийцу поймают?
      Поймают этого киллера, он выдаст Джона, а Джон выдаст ее…
      Станет разве Джон выгораживать Ирму?
      Тогда за ней приедут из прокуратуры, наденут на нее стальные браслеты и повезут на Петровку, или куда теперь возят на допрос?
      Сможет ли она выдержать и не сознаться под давлением?
      Ну, Игорь конечно поможет лучшими адвокатами, ее выпустят…
      А может и не выпустят…
      Что делать?
      Может позвонить Джону и дать отбой, пока не поздно?
      Нет, не смей, не трясись подлое трусливое сердце!
      Начала делать, так делай.
      А будет проблема, будем ее и решать.
 

 
      Натаха решила, что и в самом деле будет хорошо убить эту Агашку.
      Роза – настоящая подруга, дала ей пачку таблеток клофелина, три инсулиновых шприца и пакетик плохого туркменского героина.
      – Наверняка окочурится, – уверенно сказала Роза.
      Придумали и мизансцену.
      – Ты ей клофелина в вино бухни, как хорошие девочки своим лохам-кавалерам делают, – напутствовала Роза, – а потом когда она уснет, вкати ей в вену два полных шприца, она от передозы и коньки отбросит. А для алиби, сама вина с клофелинчиком глотни и тоже пол-дозняка герыча себе в венку… А через пару часиков звони в скорую. У тебя алиби – чистое будет, в крови у тебя тот же клофелин с героином, только ты живая, потому что у тебя организм покрепче, а у Агашки – сердце послабее, она и дуба дала.
      Дело и возбуждать не станут.
      А чё? Две девахи отметили встречу, выпили, укололись обе, одна от передозы померла. Тебя даже задерживать не будут, поверь мне. Несчастный случай, каких на Москве ежедневно по десять раз в каждом округе. Да еще скажешь, что клофелин с героином она принесла и тебе попробовать предложила. Поди – проверь.
      Только когда колоть ей будешь, дай ей шприцы полапать пальчиками, поняла?
      Потом они даже отрепетировали.
      И еще Роза научила ее колоть.
      Отомсти за себя, подруга!
 

 
      Людмила очухалась от недельного своего лежания и первый раз вышла на работу в фитнесс-центр.
      Машина все еще была в ремонте и поэтому ехать пришлось на трёх транспортах.
      От дома до метро на частнике за сорок рублей, потом до Кольцевой, потом на Чистых Прудах пересадка и до Профсоюзной, а оттуда снова на частнике, только теперь за шестьдесят.
      – Как плохо, ребята без машины! – это было первое, что Люда произнесла после радостных объятий и поцелуев.
      Все еще раз посочувствовали, поцокали языками, повращали глазами.
      Особенно Руслан – тренер из мужской атлетической секции, – Людка, давай я тебя возить буду целый день!
      – У нее есть кому возить, – возразила Руслану массажистка Катя, – у Люды друг на телевидении работает и к нам на тренажеры два раза в неделю ходит.
      – Валера Дюрыгин? – уточнил Руслан, – так он только два раза на неделе ходит, а я каждый день хожу, он будет два раза Люду возить, а я пять раз…
      У Люды ежедневно три группы.
      Группы смешанные.
      Теперь так модно.
      Многие мальчики даже хотят тусоваться с женщинами и не стесняются, идут на обычную данс-аэробику с последующим бассейном.
      Люда – бывшая олимпийская призерка по фигурному плаванию.
      Ее еще некоторые клиенты даже помнят.
      Но впрочем, для этой цели, для престижа их фитнесс-центра, при входе висят большие фото-портреты тренеров с описанием всех их регалий.
      И Руслан там, как чемпион Союза по Греко-римской борьбе, и Люда, и Тимур Асланов, который красотою своих трицепсов выигрывал конкурс "мистер Россия 2001"…
      Группа приняла ее радостно.
      Спрашивали, не болит ли голова, как машина? Не помочь ли с ремонтом?
      К ней в группу девочка ходила одна из Сервис-центра Форд-Моторс…
      – Да нет, у меня машина французская, – отвечала Люда, и уже ею вроде как занимаются.
      Поплавала со своими учениками в бассейне.
      Вода- всегда есть вода!
      Снимает любую печаль.
      А к двенадцати и Валерка Дюрыгин подтянулся.
      Расцеловались.
      – Ну, как дела?
      – Хорошо, пока не родила, а у тебя?
      – И я пока не родил После того, как Валерка попотел на своих железяках, оба переоделись и вышли в бар.
      Валера взял соков, зеленого чаю и минералки со льдом.
      – Жажда мучает? – сочувственно заметила Людмила, – что не заезжал? Забыл про раненную подругу?
      – Да нет, не забыл, – смущенно ответил Дюрыгин.
      – А чего краснеешь? Другую себе завел?
      – Нет, не завел?
      – А чего не звонил и на мои звонки не отвечал?
      – Весь в работе, шоу новое готовлю.
      – Читала в Московском комсомольце, видела твою… Ты с ней давно спишь?
      Люда пристально поглядела в лицо своему любовнику. Смотрела, а сама тонко улыбалась при этом.
      – Я с ней не сплю.
      – Но будешь.
      – С чего ты взяла?
      – Чувствую – Предаешься напрасному самообману.
      – Нет, так и будет, иначе бы ты звонил – Ты болела – Раньше ты ко мне под одеяло бегал по два раза на дню – Это было обоюдно – Я и теперь к тебе питаю…
      Люда запнулась…
      – Влечение – Ну и я не против – Но главного то нет что ли?
      – Чего?
      – Ну вот, если ты спрашиваешь, значит его, главного то и нет – Ну?
      – Что ну? Чувства то нет, милый мой…
      Люда горестно поглядела на Валерия – И в больницу на выписку за мной не приехал – Извини, у меня как раз прогон был – А как ты узнал, что именно тогда меня выписывали?
      – Я звонил – Звонил он! Как же! Ни фига ты не звонил…
      – К чему ты устраиваешь эту разборку, Люд?
      Дюрыгин сидел нахохлившись.
      – А к тому, что сон мне был, кончать нам надо, если любви нет – А что есть любовь? Люда? Тебе сколько лет? А сыну твоему сколько? Это ему надо про любовь, а не тебе…
      – Нет, милый мой, я тебя любила. Любила я тебя, а ты…
      – А я что?
      – Вот именно, а что ты…
      Люда поднялась, оставила на столе тысячу рублей одной бумажкой и повернувшись, ушла.
      Со спины очень и очень красивая молодая женщина со спортивной фигурой и пряменькой походкой.
      Залюбуешься.
      – Ну вот и хорошо, что один, – подумал Валерий Дюрыгин, тоже поднимаясь со своего стула.
      И пошел к выходу – со спины красивый молодой мужчина со спортивной фигурой, с прямой походкой.
      Залюбуешься.
 

 
      Зарайский решил уйти от мамы и от домработницы.
      И от бульдожки Дотти тоже.
      Он съездил к модному психоаналитику в Столешников переулок.
      Полежал сорок минут на кушетке, рассказал про свое детство, про папу академика, про деспотичную маму.
      – Вам бы надо пожить самостоятельной жизнью, – сказал модный психоаналитик, – вы взрослый человек, даже руководите другими людьми у себя на телевидении, а в личной жизни по-прежнему, как и в детстве, остаетесь маленьким мальчиком, за которого все решают старшие.
      – Что же мне делать? – простодушно спросил Мотя Зарайский, – у меня любимую девушку на моих глазах едва не растерзали, у меня душа разрывается, я покоя себе не нахожу.
      – Вам бы отправиться в длительное путешествие, – мягко посоветовал модный психоаналитик, – я вижу, вы человек со средствами, вам бы уехать из Москвы на год, не меньше. Уехать в путешествие. Причем в связанное с опасностями и трудностями, как в прежние времена, помните как в романах Жюля Верна? Вот так и вам, набрать себе попутчиков и отправиться куда-нибудь в Африку или в Азию.
      Причем с минимумом комфорта. Если вы наберете слуг, мамок и нянек, то вы не излечитесь. Вам нужна встряска. Встряска, которая вас закалит, как физически, так и духовно. Перечитайте сегодня на ночь рассказы Джека Лондона о золотой лихорадке на Аляске. Перечитайте его Морского Волка. Это то, что вам нужно.
      А вернетесь назад в Москву, совсем иным человеком. Если путешествие окажется настоящим. Будете способным и за себя постоять, и за девушку свою. И маме отпор дать, доказав ей, что ваша личная жизнь – это ваша личная жизнь. А все эти клубы бокса для богатых лентяев – это самообман. Будете платить деньги, а тренеры будут хихикать над вами. И случись что-то реально опасное, все эти фитнесс-клубы вам не помогут. Дух там не развивают. Кто пришел туда трусом, в лучшем случае так и выйдет оттуда трусом, ну, разве что только с мышцами. А вы поезжайте. Я не знаю куда – на войну, в Африку, в Гондурас, в сельву дельты Амазонки… Только туда, где опасно, и где вы будете рассчитывать только на самого себя.
      Мотя вышел от аналитика опустошенным.
      Заплатил ему триста евро за визит…
      А совет получил такой, какой сам бы мог себе дать.
      Бесплатно.
      Собственно эта самая обида за бездарно потраченные деньги и сыграла решающую роль.
      После обеда Мотя Зарайский зарулил на улицу Большая Полянка, где давно знал – есть элитарное туристическое бюро, из которого сам Михаил Викторович – их главный – ездил на африканское сафари.
      – Я хочу поехать в Африку или в Бразилию, – придав своему безвольному от рождения лицу максимум решительности, сказал Мотя.
      – У нас есть двухнедельные туры в ЮАР и в Сомали с настоящей охотой на джипах по саванне, – сказала менеджер, протягивая Моте глянцевые проспекты.
      – Мне нужно поехать в длительное путешествие, минимум на три месяца, а еще лучше на пол-года или даже на год, у вас таких нет?
      – Мы можем разработать для вас индивидуальный тур, знаете, мы сейчас делали для одной известной на Москве семейной пары кругосветное путешествие с посещением пятидесяти стран. Можем и для вас сделать нечто подобное.
      Уходя из агентства, Мотя понимал, что все это не то.
      Ехать на сафари, где тебя будут охранять пять инструкторов, два проводника из местных и шесть охотников-егерей, это тоже самое, как ходить на тренировку и лежа на матах наблюдать, как другие потеют и делают упражнения.
      Решение пришло неожиданно.
      На третий день безуспешных метаний, Моте позвонил его бывший одноклассник – Саша Ведяков.
      Саша после школы уехал в Ленинград и поступил в Макаровское мореходное училище.
      Потом женился на местной, на ленинградке, плавал на торговых судах, а сейчас занимался каким-то странным бизнесом – торговал ломом черного металла.
      В Москве после смерти родителей Саша бывал редко. Да и вообще их класс не шибко то любил собираться. За двадцать лет собирались от силы раза три.
      В общем, позвонил вдруг ему Саша Ведяков.
      Разговорились, перебрали в памяти всех друзей – одноклассников – кто где, кто чего?
      И выяснилось, что Саша кроме всего прочего занимается парусным спортом.
      – У тебя нет трудновоспитуемых недорослей, за которых богатые папаши большие деньги дадут, чтобы мы их в морях перевоспитали? – напрямую поинтересовался Саша Ведяков. – мы два года как вокруг Европы на яхте ходим, берем в команду юнгами сынков богачей на перевоспитание. Папаши рады платить, а нам деньги на ремонт яхты очень кстати. Мы двух наркоманов – деток богатеньких бизнесменов прошлый раз брали в поход вокруг Скандинавии, все дубины и палки об этих мальчиков с кэпом пообломали. Но папашам вернули сыновей – шелковыми. Тише воды, ниже травы. А ведь были законченными негодяями. Воровали у родителей, тащили из дому все что плохо и все что хорошо лежит. И физически парни окрепли и море полюбили. Один в военное во Фрунзе поступил, другой в Макаровское настрополился. И нам хорошо, мы на папашины деньги новый дизель для яхты купили и новое навигационное космическое оборудование.
      – Ребята, а может вы меня возьмете? – робко спросил Мотя Зарайский, я денег дам.
      – Нам на ремонт сейчас десять тысяч долларов надо, – по-деловому сказал Саша Ведяков, – мы за эту сумму хоть кого возьмем, можем и тебя пассажиром. Мы на гонки Катти Сарк в Ирландию как раз собираемся. Можем и тебя взять, если паспорт с визами есть.
      – Есть, есть! – обрадовано закричал Мотя, – и денег я вам дам, сколько потребуется.
      Договорились, что через неделю Мотя приедет в Петербург с деньгами и с заграничным паспортом с открытыми визами…
      Маме Мотя ничего говорить не стал.
      Но с Розой решился-таки попрощаться.
      Позвонил ей на мобильный номер.
      Роза сразу не ответила.
      Помучила.
      Взяла трубку только на третий раз.
      – Увидеться не хочешь? – спросил Зарайский, – я уезжаю надолго.
      – Куда уезжаешь?
      – Вокруг Европы на королевской яхте.
      – Счастливого пути…
      Судя по всему, это сообщение должного эффекта не вызвало. Роза не восхитилась и не удивилась.
      – Я когда вернусь, я тебя найду, – сказал Мотя ненатуральным голосом поддельного морского волка.
      Этакого тряпично-плюшевого морского волка из отдела мягких игрушек.
      Неужели модный психоаналитик окажется неправ?
      Неужели горбатого и мягкого безвольного – только могила исправляет?
      Но Мотя захотел попробовать.
      И пусть Саша Ведяков с легендарным кэпом обобьют об него все имеющееся на борту яхты дубьё…
      Мотя даёт им на это полный карт-бланш.
 

 
      А Роза очень…
      Очень-очень-очень захотела себе машинку.
      Именно маленькую именно женскую именно красную Пежо двести шесть.
      Ей казалось, что стоит ей сесть в такую машинку, как жизнь ее мгновенно изменится к лучшему.
      И она перестанет быть служанкой Джона, его рабыней, она найдет себе богатого молодого свободного парня, и они уедут с ним куда-нибудь в Америку или в Эмираты.
      Или лучше – в Париж или Амстердам.
      У маленькой Розы ведь тоже были свои мечты о своём счастье.
      Ведь, не в том, было ее счастье, чтобы предаваться быстрым соитиям с Джоном и его нужными ему друзьями, когда это им было нужно. Им, а не ей.
      Счастье женщины, когда близость имеет место быть не по надобности, не по принуждению, а по любви.
      И маленькой Розе тоже хотелось любви.
      И если каждый…
      Ну даже совершенно никчемный человек-человечишко по мнению художника Андрю Вархолла имеет право на пятнадцать минут славы, то отчего же даже самая последняя стерва не может иметь права на пол-часа настоящего счастья?
      Роза хотела сесть в свою красную машинку марки Пежо и поехать на свидание с прекрасным принцем.
      Why not?
      Маленькая Роза устала быть рабыней сексуальных прихотей Джона и его друзей.
      Подкатила черта.
      Хватит.
      Баста.
      Enough Вот убьем с Натахой ее подругу, заработаем денег и…
      И уедем в дальнюю даль.
      Одна подружка Розы – законченная проститутка, сифилисом болела два раза, так та нашла себе хорошего жениха и замуж вышла. Богатого, преуспевающего…
      Он себе духовно близкую подругу искал – этим озабочен был.
      Полагал, что в ночных клубах и в дискотеках себе такую не сыщет.
      Так он ходил по музеям и галереям.
      А подруга Розы – эта семнадцатилетняя шлюха, которая проституцией с двенадцати лет занималась, тоже… Почуяла черту. Что баста – дальше край.
      Она одевалась, как девочки в старомодно-интеллигентских семьях десять лет тому назад одевались. В самое скромное платье, чистенькое, отутюженное, но жутко не модное. И прическу обязательно с прямым пробором по середине. И очечки кругленькие.
      Мужчины вообще падки до женщин в очках.
      И таки и нашла себе!
      Стояла в Третьяковке напротив картины Левитана "Малиновый звон". Два часа стояла и поймался на крючок нужный ей человечек.
      Через две недели признался ей в любви и женился.
      Знал бы дурачок, кого берет?
      И оба счастливы теперь.
      Вот и Роза.
      Мечтала о счастье.
      – Тут такая штука, не получится у тебя, – сказала та ее подруга, когда они повстречались как то после свадьбы…, – тут искренность нужна, а у тебя искренности нет.
      И это кто бы такое говорил?
      Это ей, Розе, проститутка, на которой клеймо негде ставить, такое говорила…
      Искренность здесь нужна, а у Розы, де, искренности нет, поэтому у нее ничего не получится.
      Ладно, простила Роза подруге то, что она на свадьбу не пригласила.
      Понятное дело, кто у нее друзья-подруги? Бандиты, сутенеры, менты, да такие-же проститутки, как она.
      Поэтому, под выдуманном романтическим предлогом сказала она мужу, что никого со своей стороны приглашать не хочет.
      Это Роза еще могла как-то понять.
      Но вот таких нравоучительных сентенций, де у нее искренности нет, поэтому и парня себе хорошего найти не может, такого хамства, такого высокомерия по отношению к себе, Роза простить не могла и была даже готова из мести пойти к муженьку этой занесшейся сучки, да и все рассказать про то, как днями и ночами по двенадцать клиентов в сутки…
      Эх, да что там…
      Искренности у нее не хватает.
      Какая уж тут искренность?
      А сучка эта теоретически то подготовилась.
      Рассказала Розе историю про святую Марию Египетскую, как та, будучи закоренелой проституткой, вдруг прозрела, покаялась и была ей за это покаяние дана великая благодать и сила.
      Потому что искренность у ней была.
      А у Розы…
      Какая у нее искренность?
      Только желание машину приобрести да ней на блядки поехать.
 

***

 
      – Сроку то нам с тобой дали три недели, подруга, – с усталой иронией сказал Джон, – и если не шлепнем эту Агату твою, то надо что ли аванс возвращать, ты об этом думаешь или нет?
      – Я думаю, – раздраженно повысив голос, сказала Роза.
      – Думай, думай, голова, шляпку куплю, – ухмыльнулся Джон, и добавил уже серьезно, – хорошо бы эту твою Натаху так подставить, чтобы на нас не подумали.
      – Было бы лучше, если бы ты заказчицу на всякий пожарный засветил, – все так же раздраженно, но уже тише сказала Роза, – у нее связи, у нее муж в самых верхах, она с адвокатами в случае чего отвертится, а нас, как простых исполнителей загнобит, и еще чего доброго нас с тобой еще на этапе следствия в камере забьют.
      – Да ну тебя, – сплюнул Джон, – может отказаться хочешь?
      – Нет, не хочу, мне деньги нужны.
      – Тогда давай, думай, полторы недели остались.
      – А ты тоже думай, как заказчицу на видео записать, когда она аванс передавать будет…
      Интер-про-логус "два"
 

 
      Агаше было очень хорошо.
      У нее появился нормальный парень.
      Не мент, крышующий проституток, не бандит, не сутенер.
      У нее был модный смешной забавный парень.
      Сережа Мирский.
      К тому же известный диск-жокей и шоу-мэн.
      А раз уж у нее все стало так хорошо в ее личной жизни, значит она достигла.
      Достигла того, чего так хотела.
      Еще год назад, работая в своем кафе на Текстильщиков она и мечтать не могла о том, что попадет на радио, и что ее парнем будет известнейший на Москве человек.
      И пусть он толстый – какая ерунда!
      Плевала она на всех этих культуристов и идиотов с фигурами Аполлона.
      Хорошего человека должно быть много.
      Теперь они тусовались на всех дискотеках, на всех модных вечеринках, во всех клубах, на презентациях и юбилеях.
      Сережа Мирский и Агаша Фролова.
      И она стала зарабатывать приличные деньги.
      Такие деньги, какие раньше ей даже и присниться не могли.
      И тем более, не могли присниться бедному Абраму Моисеевичу – ее первому учителю сценического искусства и актерского мастерства..
      Сначала предложения поступали только Сереже Мирскому.
      Он утаивал их от нее, но делал это не очень то тщательно, и она все понимала.
      Сереже было выгодно вести именно утренний эфир, потому что вечерами его приглашали проводить свадьбы высокопоставленных чиновников и богатых бизнесменов.
      Вскоре Агаша узнала и суммы прейскуранта.
      Оказывается Сережа брал…
      Агаша в первый раз как услыхала, у нее стакан с кофе из рук выпал.
      Пять тысяч долларов за одну свадьбу в конверте, плюс машина представительского класса с шофером туда и обратно. Это с Шести вечера до двенадцати ночи. И потом по тысяче долларов за каждый час переработки.
      – Это же автомобиль "лада-жигули" за один вечер, – вырвалось у нее, когда при ней, совершенно не стесняясь, Мирский говорил по мобильному, принимая заказ от какого-то своего клиента.
      – Вы знаете мои цены? Хорошо что знаете, пятёрка в конверте и машина от дома до места и обратно.
      Положив трубку в карман, Серега потом совершенно дежурно и буднично пояснил, – дочка министра транспорта замуж выходит на Рублевке, опять в субботу работать.
      Вообще, это было частью обольщения с его стороны.
      Показывая себя этаким преуспевающим шоу-мэном, Серега распускал перед Агашей свой павлиний хвост.
      Но однажды заказ пришел на них обоих.
      Возымели действие две совместно отработанных недели на общем эфире.
      Публика теперь воспринимала и Сережу и Агашу как нечто одно целое.
      Мирский был явно смущен.
      Он не ожидал такого поворота событий.
      – Что? Обязательно вдвоём? – кричал он в трубку, – а если я один, то вам что?
      Не подходит?
      Но Сережино смущение длилось недолго.
      – Хорошо, цены наши знаете? Восемь тысяч в конверте. И машина от дома до места и обратно.
      Восьмерку Сережа разделил по справедливости.
      Семь себе и одну тысячу Агаше.
      – Тысяча долларов за один вечер – это очень хорошие деньги для тебя., – сказал он.
      Да.
      Так и было до поры, покуда однажды не пришел заказ персонально на одну только Агашу.
      Ее приглашали в модный клуб на презентацию нового женского журнала.
      – Сколько мне попросить с них? – спросила Агаша.
      – Бери пятерку, не сбивай мне цены, – ответил Мирский.
      А потом ее дважды приглашали проводить свадьбы.
      Одну, без Мирского.
      И она заряжала с клиентов по пять и по шесть тысяч за вечер.
      А потом были случаи, когда Сереже предлагали сразу три свадьбы в одну дату.
      Или им обоим – две свадьбы в один вечер.
      Тогда Мирский изобретательно соображал, что если в одном ресторане Агаша начинает свадебное торжество, тогда как в другом ресторане к таким же обязанностям приступает Сережа, то ко второй половине вечеринок, путем переезда на машине, ведущие могли бы меняться… И можно было снимать два раза по восемь тысяч за знаменитую пару диск-жокеев…
      Но отныне, эти восемь тысяч делились уже поровну.
      Так кстати говоря, они и стали любовниками.
      Когда в три часа ночи, опьяненный успехом ты едешь с чужой свадьбы, а в сумочке лежит очередной конверт с тяжеленькой суммой, то обязательно хочется любви.
      И кого же не полюбить, как не партнера?
      Вот, однажды после очередной свадьбы они и поехали прямиком к Сереже на его квартиру на Соколе.
      В июле Агаша заработала тридцать восемь тысяч долларов.
      Голова шла кругом.
      Надо бы было пойти на шоферские курсы.
      Да когда ходить?
      Утром у них с Сережкой эфир, а вечером свадьбы или тусовки…
      А тут еще Валерий Сергеевич Дюрыгин напомнил, наконец об их совместном проекте.
      Их утвердили.
      Их утвердили и теперь настала пора сниматься для телевидения.
      Времени ни на что уже не осталось совсем.
      И еще проблема.
      Валерий Сергеевич стал выражать недовольство по поводу ее связи с Сережей.
      Валерий Сергеевич поставил условие, или бросай Мирского и этот чёс на свадьбах, или я найду другую ведущую для телевизионного шоу.
      Это было неожиданностью.
      Но разум возобладал.
      Валерий Сергеевич был прав.
      Негоже телевизионной звезде пробавляться свадебными заработками в качестве тамады.
      И в другом Валерий Сергеевич тоже был прав, Сережа, хоть и милый парень с бездной обаяния, все же иной уровень, не телеканала Эн-Ти-Ви-Ар. И не ее – Агаши.
      Он был для нее пройденным этапом.
 

***

 
      Агаша потом часто вспоминала эту этапную для себя свадьбу, этапную, потому как в полной мере ощутила тогда вдруг, что она чего-то уже реально в этом мире стоит, что она уже не девчонка из провинции, каких на Москве пруд пруди, а звездочка со своим собственным именем и со своей хорошей необидной ценой. Как на туфли в бутике такого класса, где на товарах нет ценников.
      Та свадьба, что они провели вместе с Сережкой была этапной еще и потому, потому что после нее они оба почквствовали, что они не просто любовники на одноразовый секс, а влюбленные друг в дружку молодые люди.
      Как всегда, заказ пришел через кого-то. То есть, пол-года назад. Серега проводил свадебку, тамадил у каких-то там крутых в Барвихе, понравился, зацепил за живое, и главное – запомнился. И вот когда настала череда выходить замуж подружке той невесты, эта уже тоже захотела чтобы у нее на свадьбе было не хуже чем у школьной подруги, а может даже и лучше.
      Поэтому Серега ничуть не удивился, когда получил этот заказ. Но так как уже два месяца на радио он крутил свое популярнейшее шоу вместе с Агашей, то совершенно закономерным было пожелание модной юной невестушки, чтобы тамадили бы у ней на ее свадьбе сразу оба модных диск-жокея – Сережа Мирский и Агаша Фролова.
      Свадьба была в субботу. И не в Ильинском или в Жуковке, хотя браком сочетались именно рублево-успенские молодые, а в Москве в ресторане Прага на Новом Арбате.
      Доверенный менеджер, который распоряжался конвертами так объяснил, что молодым подарили двухэтажную квартиру на Чистых Прудах, и что вообще, сразу после банкета юные новобрачные отправлялись в Шереметьево, откуда специальным чартером пол-свадьбы вылетало в Тайланд в экзотическое свадебное путешествие.
      – Загранпаспорта есть? – спросил менеджер, ответственный за конверты, – а то слетаете с молодыми до Бангкока, в самолете все равно еще мест двадцать незаполненных есть!
      – Не, нам в понедельник на эфир по утру, – отрицательно помотав головой, ответил Сережа,
      – Так и все гости в понедельник в этом же самолете вернутся, – развел руками менеджер, отвечающий за конверты, – молодые там останутся, если захотят, а вся тусовка друзей в понедельник на Москву вернется.
      – Заманчиво, – покачав головой сказал Серега увидав задорный огонек в глазах своей напарницы, – заманчиво, но нереально.
      – Почему не реально? – спросила Агаша.
      – А потому что знаю я эту гламурную публику с Рублевки, – перейдя на шепот, сказал он, – им ничего не стоит тебя завезти куда-нибудь в Африку и там потом бросить, с них станется. Я поэтому всегда предпочитаю с этой публики брать деньги авансом, с ними надо ухо востро держать, запросто и унизят и обидят, и не заплатят..
      Свадьбон должен был начаться в семь вечера.
      По субботам у Сереги с Агашей эфира не было, поэтому такси за ними должно было прибыть по их домашним адресам.
      – Машина будет подана к шести тридцати, – сказал менеджер, ответственный за конверты.
      – Опаздаем, пробки ведь, – усомнился было Серега.
      – Не опаздаете, – уверил менеджер, ответственный за конверты.
      И точно.
      Ровно в шесть тридцать на проспект Мира за Агашей и за гостившим у нее Серегой прибыла такая машина, на которой ездит охрана Владимира Владимировича. Черный гелентваген с тонированными стеклами и с номерами "государственный флаг федерации".
      И как только оба ди-джея уселись на заднем сиденьи, шофер включил сиреневую мигалку и выкатившись на центр проспекта, сразу занял резервный ряд, порою лихо перестраиваясь на встречную полосу, разгоняя пугливых обладателей "ланцеров" и "пежо" характерным покрякиванием.
      Придорожные милиционеры вытягивались в струнку и отдавали экипажу честь.
      С Проспекта Мира до Нового Арбата доехали за пятнадцать минут.
      – Звук нормальный? Надо бы микрофоны попробовать, – обеспокоено сказал Серега, когда вошли в этот всегда и во все времена супер-престижный двухэтажный неопределенного цвета теремок что в начале Нового Арбата возле самого метро.
      – Аппаратура настолько нормальная, что вам и не снилось, – успокоил менеджер, отвечавший за конверты, – звук не кто-нибудь выставлял, а Саунд Интертеймент, те самые, кто для концертов Эй-Си-Ди-Си и для Роллинг Стоунз аппарат ставили.
      Серега успокоился.
      А вот Агаша все переживала.
      Во-первых, она не была уверена, правильно ли она оделась?
      Сереге то проще – он по своей полноте надел белую широченную и длиннющую рубаху-блузку навыпуск – поверх синих джинсов. И нарядно, и модно и вроде как со вкусом. Ну и ботинки из якобы змеиной кожи якобы за три тысячи долларов. С джинсиками, да с белой блузой ботиночки эти смотрелись просто великолепно.
      А вот она?
      Перемерила весь свой гардеробчик и вопреки совету Сереги – надеть черную маечку с глубоким вырезом на груди и белую мини-юбочку на двадцать сантиметров выше коленок, да встать на пятнадцатисантиметровый каблучок… Вместо этого, Агаша надела этакое полу-цирковое, полу-концертное ярко-красное платье в блестках с косым подолом, открывающим правое бедро аж до трусиков и вверху с одной бретелькой, открывающее верх таким образом, что левая грудь почти закрыта, но зато правая, как у первобытных охотниц, носивших шкуру через одно плечико.
      При этом коблук тоже присутствовал – в тон к платью, туфельки вполне приличные, тоже красные в блестках.
      Агаша переживала, – как программа, что говорить, как выступать?
      Хорошо было на свадьбах с Абрамом Моисеевичем! Там и народ попроще, там и с программой все ясно, шути давай с гостями по-простому, они не обидятся… А тут ? Что тут делать? Тоже анекдотами сыпать и тоже конкурсы на лучшее поздравление теще проводить? Разве эти с Рублево-Успенского такое съедят?
      Но все оказалось не таким уж и страшным. В принципе Сереже и Агаше была предоставлена работа обычных концертный конферансье.
      – Ты погляди, кто у них в программе! – Серега ткнул Агашу в бок и подсунул ей список концертных номеров, взятый у менеджера, ответственного за конверты.
      Агаша глянула и обомлела.
      Куда там милиционерам в их день десятого ноября тягаться с таким набором звезд-исполнителей !
      Тут и певец с грузинской фамилией, тут и певец с болгарской фамилией, тут и ансамбль с прошлогоднего конкурса Евровидения, с конкурса Евровидения этого года, а также ансамбли с конкурса Евровидения будущих пяти к ряду лет…
      На всех на них в специальном портфельчике, который охранял один из бодигардов секьюрити, у менеджера- были как раз именно те самые конверты, за которые он отвечал.
      – Болгарин меньше пятерки за песню не берет, – шепнул Агаше Серега, – и грузин тоже не меньше пятерки берет, причем они приедут на пятнадцать минут и уедут, а мы за нашу десятку на двоих весь вечер тут паримся.
      Но Агаша не очень то верила в артистическую социальную несправедливость.
      Все по таланту.
      Она верила, что если так дела и дальше пойдут, то через год – два и она станет брать за один вечер такой же гонорар, как и грузин и болгарин и всё Евровидение вместе взятые.
      С первым жек номером концерта волнение в Агашиной груди улеглось.
      В пятне света от двух перекрещенных прожекторов они появились с Серегой, выйдя на сцену из-за такого-же в блестках, как и сама Агаша – занавеса, появились, и громко, усиленные хорошим звуком от Саунд Интертемент, поздравили молодых.
      Переждав аплодисменты невидимой из-за слепящего света рампы публики, Агаша взяла дыхание и объявила первый номер, – романс в исполнении пожилого певца – депутата Государственной Думы…
      Следующим в программе был лысый бард из Питера – доктор по профессии и артист по призванию. Агаша перед ним благоговела. В иной бы раз, да пол-года назад она бы и подойти бы к нему врядли бы решилась. А тут, а теперь…
      В одной программе. На равных.
      И пока певец – депутат Государственной Думы допевал дорабатывал свой номер, Агаша стояла за маленькой кулисой рядом с легендарным автором-исполнителем своих песен, которые так нравились ее маме, особенно про Вальс-бостон, который танцует питерская осень… И вот, этот певец теперь так дежурно подстраивал колки своей гитары и вдруг неожиданно подмигнул Агаше и улыбнулся в свои роскошные усы, – что, девушка, а я вас на телевидении не мог видеть? Вы там на каком канале программу ведете?
      – Пока не веду, – ответила Агаша, почти не смутясь, – моя программа с первого сентября в эфире пойдет, скоро уже.
      Потом были всякие полу-голые девчонки, певшие под фонограмму…
      – А я все летала, а я все летала…
      Потом были другие полу-голые девицы, тоже под фонограмму певшие по бешено-страстную испанскую любовь.
      Потом был пожилой гомосексуалист со своей танцевальной группой, певший тоже под фонограмму про голубую луну…
      В десять вечера, когда концерт закончился, и когда начались танцы под живой большой джаз-банд из самого Питера, с Сережей и с Агашей рассчитались.
      – Хотите остаться потанцевать? – спросил менеджер, уже не ответственный за розданные артистам конверты.
      – Нет, мы, пожалуй, поедем, – ответил за них обоих Сережа.
      – Вам будет предоставлена машина, – сказал менеджер.
      – О-кеюшки, – кивнул Сережа.
      Ему всегда становилось хорошо, когда конверт с гонораром перекачивал из менеджерского портфеля к нему в карман.
      Тут кто-то легонько тронул ее плечо.
      – May I have the plesure of this dance? – Агаша услыхала приятный баритон за своею спиной.
      – Вы меня? – переспросила она и глуповато улыбнулась.
      – The girl just had promissed this dance to me, mister, – сказал вдруг Сережа и решительно взяв Агашу под локоток, потащил ее к выходу…
      – Главный принцип нашей работы, Агаша, – уже в машине сказал Сергей, – никакой личной жизни во время чёса, и особенно никаких шашень с гостями, когда конверт с гонораром еще при тебе, а не отвезен в надежное место.
      – Это почему? – переспросила глупая Агаша.
      – По кочану, – буркнул Сергей, – вот отвезем деньги до дома, до хаты, положим в норку, тогда я сам возьму из конверта тысячу грюнов и приглашу тебя на всю ночь кататься на теплоходе по Москва – реке.
 

***

 
      На теплоходе они кататься не поехали.
      Но не переодеваясь, вызвали по телефону такси и отправились в Каретный ряд в ресторан сада Эрмитаж.
      – Слушай, а ведь меня наверное сам английский посол на танец приглашал, – обидчиво посетовала Агаша, – а ты мне весь кайф поломал, кайфолом – дрим-киллер!
      – Скажи лучше, сам принц Уильям тебя приглашал, – фыркнул Серега, – небось какой-нибудь бизнесменишка или журналюга с Би-Би-Си.
      Они танцевали под камерный джаз-комбо.
      Никто в этом ресторане больше не танцевал, только они вдвоем.
      Толстый парень в длинной белой рубахе навыпуск поверх синих Джинс и очень красивая девушка в красном платье.
      Танец кончился и публика поблагодарила их аплодисментами.
      – Вот видишь, артисты мы всегда артистами остаемся, – шепнул ей Серега, отводя за их столик.
      От выпитого вина, да от нервной усталости кружилась голова.
      – Поедем домой? – спросила Агаша.
      – Поедем, ответил Сергей.
      Он очень радовался такому решению.
      Он очень хотел.
 

 
      Случалось так, что Валерий Дюрыгин сам себя не понимал.
      Обычно такой рациональный, такой прозрачный, просчитываемый и предсказуемый в своих намерениях и поступках, в своем новом отношении к Агаше вдруг стал непонятен сам себе.
      С одной стороны он вроде как понимал корни своего негодования по поводу ее открывшейся связи с этим Сергеем Мирским. Это было его рабочее негодование, это была служебная ревность человека, полностью вкладывающегося в свою работу, в свои проекты. Здесь, с этой стороны Дюрыгин понимал самого себя, понимал почему переполняется гневом грудь и мутится от злости рассудок. Его Галатея, его Элиза Дулитл, им созданная Агаша Фролова перед самым началом их проекта завела роман с каким то "так-себе"…
      Дюрыгин не для этого создавал ее, не для этого вкладывался в нее деньгами и мыслями, не для этого ростил эту провинциалочку, превращая ее из неумеки-официантки заштатного кафе в уверенную звезду-телеведущую главного шоу страны.
      Не для этого Дюрыгин рисковал своим творческим будущим, ставя на карту свою репутацию прозорливого продюсера и менеджера, когда уговаривал Михаила Викторовича поставить именно на его – Дюрыгина план, когда склонял Мишу отвергнуть готовое шоу Зарайского и поставить на еще сырую тогда идею Дюрыгина…
      Это была игра ва-банк, игра по-крупному, где ценой проигрыша могла стать вся карьера Валерия Дюрыгина. Ведь сорвись, ведь провались в рейтинге его идея нового телешоу с Агашей, ему потом за десять лет не отмыться, все завистники будут злорадно вспоминать, что Дюрыгин – это тот самый продюсер, который наобещал доверчивому Михаилу Викторовичу заоблачный успех своего телешоу, а сам жидко обкакался. После такого провала, если он – не дай Бог случится, Дюрыгин немедленно опустится в рейтингах из первой тройки продюсеров Москвы в самый низ тусовки, где ходят-бродят голодные шакалы, вроде этого Джона Петрова. Бродят эти шакалы где пятьсот баксов уже считается хорошей добычей. Вот опустится он в это болото благодаря выходкам своей Элизе Дулитл – Тогда и гонорары уменьшатся в десятки раз, и респект-уважение в гламурной тусовке тоже пойдет на минус…
      Да, здесь Дюрыгин понимал откуда растут ноги его гнева и его ревности. Гнева, который буквально пробил голову, когда Дюрыгину подложили на стол свежий номер Московского Комсомольца с фото-разворотом на две полосы:
 

 

С РУБЛЕВКИ

 
      На левой полоске разворота были три снимка, где фотограф ловко снял Агашины прелести, открытые смелыми вырезами ее концертно-циркового платьица. Подписи под фотографиями были под стать снимкам: "Юная звездочка теле и радио эфира волнует своими прелестями и вдохновляет не только старых бардов, но и молодых ди-джеев"…
      "Можно понять наших мэтров телевидения, что тоже не могли устоять перед чарами тверской обольстительницы"… "Мое телевизионное шоу выйдет в эфир в начале сентября, так сказала Агаша Фролова, кокетничая за кулисами с известным автором-исполнителем"…
      А далее – еще лучше…
      На второй, на правой полосе в подвале были два откровенных снимка, на которых Агаша в каком то медленном танце буквально висела на толстом Сереже Мирском, прижимаясь своим стройненьким тельцем к его жирному, явно нуждающемуся в липосакции животу.
      "Когда молодые со свадьбы отбыли в Шереметьево, где их ждал чартер на Тайланд, ведущие свадебного шоу Фролова и Мирский отправились праздновать свои многотысячные гонорары в Сад Эрмитаж, где сорвали аплодисменты за медленный эротический танец"…
      Да.
      Дюрыгин имел все основания негодовать. У него были все объяснимые резоны быть в бешенстве.
      Его Агаша еще не сделав ни одного шага на реальном телевизионном поприще уже начинает болтать лишнее газетчикам… и… и…
      И вот тут то Дюрыгин себя поймал на том, что именно есть еще и вторая сторона его этого состояния, вторая, не такая оправданная его справедливой профессиональной ревностью, но иная, идущая уже от ущемленного мужского самолюбия.
      Как? Как она могла еще не успев опериться, как она могла уже заводить роман?
      Да не с ним, не с папой своим духовным, который вложился в нее, который создал ее из праха под ногами, из грязи ее создал, а с каким то толстяком, с какой-то никчемной пустышкой – с пустобрехом Мирским с модного балабольского радио.
      Вот, вот он второй корень больного зуба.
      Не профессиональное негодование, а обычная мужская ревность, что не с ним она ночку ту провела, не к нему прижималась, не его гладила по лицу…
      Это что?
      Валерий Дюрыгин вроде бы как влюбился в Агашу что ли?
      Это Люда была виновата, его спортсменка-пловчиха. Это она ему наколдовала.
      Так бывает, кто-то подскажет, чего мол ты не обращаешь внимание, рядом с тобой такая красота обитает, а ты хоть бы хны!
      Вот она тогда в баре спросила его, спит ли он со своей протежейкой?
      А он до этого ее вопроса и в мыслях такого не имел.
      А спросила – он и приглядываться к Агаше по новому стал.
      А что?
      Может и права Людмила?
      Может оно к тому и шло?
 

***

 
      Агаша была готова броситься с Крымского моста вниз головой.
      – Бросить Сережу? Почему?
      Разговор у них с Дюрыгиным крепко-серьёзный получился.
      Душедробительный.
      Разрыв-душа разговор вышел.
      Такой, что слезы ручьем, как у тех клоунов на арене, когда у них слезы двумя струйками брызгают из трубочек, подведенных за ушами к глазницам. Клоун жмет клизьмочку в кармане, и две струи, как струйки слез – вырываются из трубок, скрытых под надвинутой на уши кепки. А у Агаши во время разговора с Дюрыгиным слезы и без трубочек и без клизьмы в кармане – естественным образом брызгали из глаз.
      Слезы от страха.
      Слезы от стыда.
      Слезы от жалости.
      Страху Дюрыгин на нее нагнал самого-самого!
      – Ты что о себе возомнила? – орал он на нее, – ты подумала, что ты уже совершенно самостоятельная, что ты едва родившитсь уже можешь сама в этом мире решать, что можно и чегно нельзя?
      Для разноса, для выяснения отношений, для того, чтобы сильнее запугать и чтобы придать этому трудному разговору максимум официальной строгости и значимости, он спевыально вызвал ее в Останкино и специально попросил Олечку, чтобы дала для разговора кабинет шефа, покуда Миша был в Италии на фестивале Бьеналле.
      Дюрыгин сидел в качающемся кресле шефа, а она стояла посреди кабинета.
      Он специально не дал ей сесть.
      Пусть выслушает всё стоя!
      Пусть почувствует всю свою ничтожность и малость, по сравнению с величием Останкино.
      – Ты понимаешь, что ты своим глупым и несогласованным со мною поведением ты можешь порушить планы и перспективы нашего шоу-бизнеса?
      Агаша стояла посреди кабинета и ее высокие шпильки-коблучки так неустойчиво теперь утопали в дорогом мягком персидском ковре, что перминаться с ноги на ногу совершенно не представлялось возможным. Она то и дело теряла равновесие и вздрагивала, качаясь…
      А он орал и шипел на нее.
      – Что ты о себе такого размечталась – надумала? Ты уже себя великой актрисой возомнила, вроде Ирмы Вальберс или Анны Лиске? Что ты себе позволяешь? Почему ты себе позволяешь откровенный чёс в виде этих халтур на свадьбах? Кто тебе это разрешил? Ты думаешь, что эти свадьбы тебе за твой талант обламываются?
      Неужели ты не понимаешь, что это я! Что это я тебя раскрутил, и что это мне, а не тебе решать, работать тебе на этих свадьбах или нет! Ты моя вещь, ты понимаешь это, дурья твоя башка? Я тебя создал и это значит что ты мой инструмент, потому что это я в тебя вложился, это я тебя научил, это я тебя раскрутил. И это значит, что мне решать, а не какому то там Мирскому – работать тебе на свадьбах или нет, чесать или нет…
      А она не очень то понимала.
      Потому что боялась.
      И его – Дюрыгина боялась и просто боялась упасть здесь на ковре.
      А он все орал.
      – Ты своими идиотскими свадьбами ставишь под удар наше… Нет не наше, а мое шоу.
      Ты размениваешься на дешевку. Я создаю великое предприятие, а ты размениваешься на дешевый чёс по свадьбам. Что скажет Миша? Что скажут акционеры телеканала?
      Что скажут рекламные спонсоры, когда узнают, что ведущая нового шоу так себя задёшево разменивает, за пятерку баксов на свадьбе?
      И Агашу вдруг проняло.
      Ей вдруг стало ужасно стыдно.
      Ведь он правду говорит.
      Почему она не спросила Валерия, можно ли ей работать на этих свадьбах? Ведь и с Абрамом Моисеевичем когда она работала, Дюрыгин предупреждал, что это только до определенной поры…
      Ах, она по недоумию подвела его!
      Подвела своего дорогого шефа…
      – Простите, – лепетала Агаша сквозь слезы, – простите, я больше не буду… этих свадеб…
      – Но это еще не все, – грозно и с тяжелым металлом в голосе сказал Дюрыгин.
      Он теперь не раскачивался, а покручивался в кресле слева направо, справа налево при этом не отрывая немигающего взгляда от зареванного личика Агаши.
      – Это не все… Мирский… Почему ты проводишь время с Мирским? Я когда тебя отдавал Ксютову на радио, я тебе что? Я тебе разрешал проводить время с Мирским ? Неужели ты не понимаешь, дрянная ты девчонка, что личная жизнь артистки в период раскрутки ей самой не принадлежит? И что личная жизнь тоже является частью контракта?
      Ты что? Дура?
      – Нет, нет, я не дура…
      – Так что тогда? У тебя с ним что? Любовь?
      И тут Агаша сама не поняла, как у нее выскочило…
      – Нет… Нет, не любовь…
      – Ну, так если не любовь, тогда я тебе запрещаю с сегодняшнего дня видеться с Мирским, и не только с Мирским но и с другими мужчинами, поняла?
      – По… по…поняла…
      Не отводя от Агашиного лица своего тяжелого взгляда, Мирский наощупь вытащил из модного брезентового портфеля прозрачную папочку с отпечатанным на нескольких листочках текстом.
      – Вот, читай и подписывай, – сказал он не мигая.
      Агаша машинально приблизилась к столу.
      – Что это? – тихо спросила она.
      – Это наш новый контракт со специально оговоренными условиями, по которым тебе отныне запрещается зпаниматься любой не согласованной со мной, как с руководителем проекта, деятельностью, – ответил Дюрыгин, пододвигая Агаше папочку с листочками.
      – Хорошо, – с трудом сглотнув застрявший в горле комок, кивнула Агаша.
      – И еще, там есть параграф насчет личной жизни на период раскрутки нашего шоу, внимательно прочти его.
      – Хорошо, я прочту.
      – Сейчас прочти.
      – Хорошо, я сейчас прочту.
      – Ну и читай.
      – Ну я и читаю.
      Агаша глядела в бумажку и ничего не видела, текст от нервов скакал перед глазками и она ничегошеньки не могла разобрать.
      – Там, говоря по русски, – пришел на помощь Дюрыгин, – ты обязуешься ни с кем не встречаться и не миловаться, если я как твой руководитель тебе не разрешу, поняла?
      Агаша кивнула.
      – Ну, тогда подписывай.
      И Дюрыгин по гладкой поверхности стола подвинул ей свою паркеровскую ручку.
      – Вот здесь, и второй экземпляр вот здесь…
      Дрожащей рукой, так и не прочитав текста, Агаша поставила свою "синигфэ" в тех местах, куда ей пальцем указал Дюрыгин…
      – Если Мирский будет звонить, знаешь как ему отказать? – спросил Дюрыгин, убирая бумажки в свой модный брезентовый портфель.
      – Угу, – хлюпая носом, ответила Агаша.
      – Ну, тогда будем считать инцидент временно исчерпанным, – сказал Дюрыгин.
      И они оба подумали.
      Синхронно оба подумали, что теперь они будут вместе.
      И Агаше не было неприятно или противно от этой мысли.
      Она представила себе, что просто будет любить от благодарности.
      А он подумал, что будет любить ее, как свою любимую вещь, которая ему очень задорого досталась
 

***

 
      И не для протокола:
      У обоих у них, как у натур склонных к творчеству, кодой этой сцены представилась мизансцена выстроенная посредине кабинета на персидском ковре.
      Этакая сцена примирения и покорности.
      Покорности и благодарности.
      Благодарности и прощения.
      Сцены, где он – артист и режиссер стоит посредине ковра со спущенными брюками, а она – актриса стоит перед ним на коленях…
      Оба так подумали…
      Но сцена эта по замыслу высших сил и высшего режиссера была временно ДЕПОНИРОВАНА до лучших времен.
      Наверху за облаками тоже есть своя цензура.
      Да еще какая строгая!
 

 
      Сюда, сюда… на помощь!.. умираю…
      Яд, яд – не слышат… понимаю,
      Ты осторожен… никого… нейдут…
      Но помни! есть, небесный суд,
      И я тебя, убийца, проклинаю.
      М.Ю.Лермонтов "Маскарад"
 

 
      Студию номер один, арендованную каналом Эн-Ти-Ви-Ар под шоу Праздник Агаши, оформили в виде банкетного зала.
      Здорово получилось.
      Вместо обычной массовки – гости и родственники.
      На возвышении оркестр и диск-жокей.
      В студии на площадке между поставленными буквой "П" столами стоит ведущая – Агаша Фролова.
      Оркестр играет Мендельсона.
      – Здравствуйте, дорогие телезрители нашего канала, сегодня у нас в нашем банкетном зале свадьба…
      Жених, позвольте мне представить вам жениха, это Иван Богучанский, он москвич, он работает помощником управляющего частной компании, Ивану тридцать два года, он счастлив, давайте похлопаем жениху, поприветствуем его!
      А вот и наша невеста…
      Ее зовут Елена… Фамилия Елены теперь тоже Богучанская, но еще сегодня утром она была Ридник. Итак, приветствуем нашу Елену, которая в свои двадцать шесть лет решила сменить фамилию Ридник на Богучанскую.
      Елена работает преподавателем английского языка, она преподает язык на специальных платных курсах, где учатся люди, занимающиеся бизнесом… Кстати говоря, со своим мужем, Елена познакомилась именно на своей работе, куда год назад ее будущий жених и муж пришел изучать английский язык…
      Иван, скажите нам что-нибудь по-английски, пожалуйста…
      – Ай эм хэппи тудэй…
      Молодец, Лена, скажите, как вы оцениваете, какую оценку вы ставите Ивану за эту фразу?
      – Файв пойнтс, файф пойнтс…
      Давайте похлопаем нашей счастливой паре, и оркестр, пожалуйста, вальс для молодых!
 

***

 
      – Ну и как тебе все это? – спросил, наконец Дюрыгин, – как тебе этот наш первый блин?
      Михаил Викторович с Валерием Сергеевичем сидели в кабинете главного и просматривали кассету с пятью первыми отснятыми передачами.
      – Слушай, не знаю, как говорится, вскрытие покажет, – отшутился главный.
      – Ты имеешь ввиду замеры Медиа-метрикс и Гэллапа? – спросил Дюрыгин.
      – Ну, выйдем с понедельника в эфир, отработаем первые пять дней, а там поглядим рэйтинги.
      – Но все равно, какое твое мнение?
      – У меня настолько замылился глаз от соучастия, что я боюсь уже быть неадекватным.
      – Но ведь не полное же говно?
      – Я надеюсь, иначе мы с тобой не были бы профессионалами.
      – А в сравнении с проектом Зарайского, если бы вместо моей Агаши запустили бы Ля-Мур-Глямур Ирмы Вальберс?
      – Ну, ты же знаешь, я ведь выбрал тебя и твою Агашу, так что по факту, мой выбор сделан.
      – Ну чтож? Ждем рейтингов?
      – Ждем, – ответил Михаил Викторович, а потом похлопав Валерия по плечу, вдруг добавил, – мля, этому пиплу нашему, ему жопу в рамке покажи, он радоваться будет, а ты волнуешься, ты что не профессионал что ли? Как будто первый год нак телевидении, в самом деле!
 

***

 
      Выход в эфир первого шоу Праздника Агаши отметили банкетом.
      Пили всем коллективом. Рядом через дорогу в ресторане Твин Пиггс.
      Агаша была настоящей именинницей.
      Михаил Викторович тоже заглянул буквально на пять минут, сказал тост, пригубил шампанского, посидел чуть-чуть для приличия и воспользовавшись эпизодом какого-то шумного костюмированного поздравления, подготовленного коллегами из редакции другого телеканала, которое отвлекло на себя общее внимание, незаметно смылся.
      Пришел и Серега Мирский.
      Фэйс-контроль, стоявший на дверях не мог его не пустить, потому как Дюрыгин велел пропускать всех, у кого будет с собой постоянный пропуск в АСБ-1 или открытка-приглашение.
      Серега принес букет гладиолусов, похожий на такие, что первоклассники дарят своим учителям на первое сентября.
      Подошел к радостной имениннице, поцеловал в щеку, вручил букет.
      Потом Сережа сказал тост.
      Тост получился со значением.
      Сережа немного перефразировал широко известную сценку из Гайдаевской Кавказской пленницы, где администратор гостиницы говорил тост про маленькую птичку, которая полетела прямо на солнце.
      Сережа перефразировал этот тост таким образом, что он прозвучал в его устах как некое что ли предупреждение, мол не залетай слишком высоко, ты птичка маленькая, сгоришь и упадешь… У Гайдая смысл тоста был иной – там мораль звучала так: не забывай своих друзей, не отрывайся от коллектива, как бы ты высоко не поднимался.
      А Сережа, то ли он был пьян, то ли чем то очень сильно расстроен, высказался таким образом, придал своему тосту такие интонацию и вкус, что многие из собравшихся были даже шокированы.
      Тост прозвучал как предупреждение, мол не забывайся, провинциалка, не радуйся слишком рано.
      – Зачем этого Мирского пустили? – шепнул Дюрыгин главному администратору канала Анатолию Ивановичу – бывшему полковнику органов, выполнявшему у них на Эн-Ти-Ви-Ар все самые щекотливые поручения, связанные с безопасностью и с контактами с силовыми структурами.
      – Хотите, я ему скажу, чтобы ушел, – с готовностью ответил Анатолий Иванович.
      – Обеспокойтесь этим, пожалуйста, прошу вас, – вытирая губы салфеткой, сказал Дюрыгин.
      Через минуту к Сереже Мирскому, который уже по-хозяйски бесцеремонно заняв чье-то место, сидел рядом с красивой редакторшей из сценарного отдела, подошли охранники и шепнув ему что-то на ухо, властно и энергично вывели Серёжу под руки на улицу.
      Агаша расстроилась.
      Она не была пьяна, она вообще почти не пила.
      Но она была сильно возбуждена.
      На той грани возбуждения, на той грани неустойчивого баланса, когда с равным успехом можно упасть как в сторону сильной радости, так и в сторону сильной печали.
      Её буквально колотило. Её трясло.
      Добавь еще немного – и она впадет в истерику.
      Она как бы чего-то ждала.
      Явно что-то чувствовала, что вот теперь должно что-то случиться.
      Хорошее или плохое.
      Ее состояние было сродни тому, когда в ракету уже залили топливо и окислитель, и вот от нее уже идет дымок испарений, она уже готова, она гудит и дрожит. Но ее сдерживают тормоза не отошедших мачт стартового комплекса. Потому как нет команды "на старт" и нет зажигания. И вот сейчас дадут команду сливать горючее…Ракета, кстати говоря, не выносит многократных отмен старта. Ракета стареет от пяти или семи заливок и сливов топлива… И выдержать предстартовые нагрузки не под силу даже высоколегированной стали, не то что человеческой душе…
      Поэтому, в этот вечер мятущаяся душа Агаши неосознанно рвалась к логическому завершению этой стадии полета. Звёздочка вышла на орбиту, а дальше что?
      Агаша не могла бы словами высказать это, не смогла бы ответить на вопрос, а что должно быть дальше?
      Агаша не была философом или психологом.
      Но душа ее неосознанно ждала логического завершения пути.
      Ждала главного приза, подсознательно отметая и не признавая за приз – поздравления и цветы.
      Это не то.
      Приз должен быть каким-то иным.
      И будь бы рядом с нею модный психоаналитик из Столешникова переулка, тот самый, что недавно консультировал Мотю Зарайского, он бы сказал Агаше, что мятущаяся душа ее ждет большой любви.
      Именно этого завершения, именно этого приза в конце огромной кропотливой работы, проделанной ею за последние пол-года, ждет душа.
      А не денег, не славы, не знаков уважения от коллег и от гостей на этом банкете, а любви.
      Потому что весь этот путь вообще затевался ради любви.
      Тогда, когда пол-года назад Агаша с Натахой пришли на массовку в программу Монахов-Монахов, Агаша в самой глубине души мечтала не о славе и деньгах, а о принце, который придет и возьмет ее, когда у нее будут слава и деньги.
      И вот, теперь слава уже есть. И деньги, вроде тоже…
      Но душа дрожит, – где главный приз? Где главный приз?
 

***

 
      Но Дюрыгин не увез ее в этот вечер к себе домой в их редакционном "мерседесе" с шофером Володей за рулем.
      Дюрыгин уехал один.
      Уехал, и лишь попросил Анатолия Ивановича приглядеть за Агашей, за их главной звёздочкой и как только отосланный Дюрыгиным Мерседес вернется назад в Твин Пиггс, отвезти Агашу на ее новую съемную двухкомнатную квартиру, что на Ленинградском проспекте.
      – Нам с ней всю следующую неделю работать, снимать пять новых программ нашего шоу, – сказал Дюрыгин назидательно.
      И уже дремля на заднем сиденье редакционного Мерседеса, Дюрыгин подумал, что он прав, не пригласив Агашу к себе, дабы логически замкнуть цепь событий.
      Слишком все просто и слишком много свидетелей.
 

 
      – Ты меня обманула, – стараясь говорить бесстрастно, сказал Джон, – этот заказ стоит вдесятеро дороже.
      – Когда я к тебе обратилась, эта девка стоила именно столько, сколько я давала, даже меньше, – тоже стараясь не повышать голоса, сказала Ирма.
      – Мы с тобой оба теперь в очень щекотливом положении, тебе не кажется? – спросил Джон, глядя Ирме прямо в глаза.
      – Ситуация идиотская, я хочу снять заказ, верни мне деньги.
      – Э-э-э, нет, голубушка, поезд уже набрал ход, – тонко улыбнувшись, сказал Джон, – те деньги что я получил от тебя, даны исполнителям, они уже готовится к акции, а это люди серьезные, они денег не возвращают, и еще…
      – Что еще?
      – Это они определили новую стоимость заказа…
      – Ну и что? Я снимаю заказ…
      – Нет, ты не понимаешь, дело уже пошло, а они никогда не останавливаются, и если информация, как у них говорится, ушла, то она должна куда то придти.
      – Я не понимаю, – сказала Ирма – Сейчас поймешь, – сказал Джон, – если эти серьезные люди берутся за дело, они не принимают отбоя и отказа, они переключатся на тебя и вытряхнут из тебя всю душу, они будут шантажировать тебя, потому что они знают, что это ты заказала эту дрянь, а это значит, что ты виновата. Поняла? Это как в поговорке, не трогай лиха, пока тихо.
      – Что ты предлагаешь? – спросила Ирма.
      – Доставай сто тысяч и они убьют эту твою девку, и от тебя отстанут.
      – А где гарантия, что они от меня отстанут?
      – Никто гарантий не дает, но если ты не достанешь ста тысяч, то со стопроцентной гарантией я могу тебе обещать, что у тебя возникнут проблемы. Не то слово, проблемы, хуже. Гораздо хуже. И твой муженек из Алекс-Групп Капитал не поможет.
      – У меня сейчас нет таких денег, – беспомощно вздохнув, сказала Ирма.
      – Это никого не интересует, достань, если хочешь жить.
      Такой вот разговор получился у Ирмы Вальберс с Джоном Петровым как раз на следующее утро, после того, как в ресторане Твин-Пиггс состоялся праздничный банкет по поводу премьеры Праздника Агаши…
      И потом они оба – и Ирма Вальберс, и Джон Петров, оба, не подозревая, что каждый из них зеркально повторяет действия своего виз-а-ви, придя домой, достали кассеты из своих диктофонов и многократно перематывая и перекручивая, прослушивали весь этот разговор.
      – Идти в прокуратуру? Или обратиться к мужу? – думала Ирма.
      – Раскрутить ее до двухсот тысяч и отстать? Или остановиться на ста? – думал Джон.
      Но оба они не знали и не ведали, что помимо их воли существовал в природе еще и такое явление, как воля и обида Натахи Кораблёвой.
      Обиженной Натахи, в чью неустойчивую душу было брошено семя идеи справедливой мести.
      И бросила это семя – красивая девушка Роза.
 

 
      А Роза купила – таки себе "двести шестую" "пежо". Получила с Джона десять тысяч, да еще прокрутила одну "поганку", как она называла свои аферы с мужчинами.
      Приятно было покупать за наличные новую машину в большом автосалоне на Ленинградском шоссе.
      Для компании взяла с собой Натаху.
      Обе очень готовились к этому значимому для них выходу в свет.
      Одевались два часа, накрашивались, крутились перед зеркалами, перемерили сто нарядов.
      Машина красная будет?
      Значит, Роза будет в коротком красном платье.
      А Натаха в контраст с Розой в черной ти-шортке, но в красных джинсах. Черное с красным очень хорошо сочетается.
      Брюнетка Роза в красном мини платье на высоких каблуках, этакая Кармэн с розочкой в волосах.
      И блондинка Натаха в черной футболке с открытыми белыми плечами, с вырезом на груди, и в обтягивающих красных джинсах…
      Загляденье!
      До автосалона ехали на такси.
      А там, в большом стеклянном пенале магазина, уставленного сияющими разноцветным лаком машинками всех моделей, их уже дожидался любезный продавец в неизменной белой сорочке с галстуком и с форменным "баджиком" на груди, свидетельствующим, что он Гамлет Асланян – менеджер отдела продаж.
      – Чего изволят очаровательные дамы? – с милейшей улыбкой спросил Гамлет Асланян.
      – Мы приехали забрать машину, о которой договаривались позавчера, – с видом заправской миллионерши, ответила Роза.
      – Пежо – двести шесть красного цвета с мотором один и четыре? – уточнил Гамлет, – замечательно, машина уже готова, сейчас можно будет ее посмотреть.
      Вся покупка заняла чуть больше двух часов.
      Но за это время Роза получила и ПТС и свидетельство о регистрации и регистрационные номера…
      Да еще и застраховала машину и обязательное ОСАГО и добровольное КАСКО.
      Гамлет Асланян потом пол-часа посидел с девчонками в машине с уже навешенными на нее новенькими номерами и объяснял где что…
      – Вот это кондиционер. Так вот вы его включаете, так делаете теплее, а так холоднее. Понятно? А это свет. Так ближний, так дальний, а так свет противотуманных фар. Тоже понятно? А это радио и компакт-проигрыватель. Слева на руле дубликат управления музыкой. Так вот громче, так тише. А так следующая песня на диске, а так следующая радиостанция.
      Умная Розочка все быстро схватывала.
      Буквально на лету.
      Но трогаясь с места, дернулась и сразу заглохла. А потом долго-долго не могла завести машину.
      – Ну что у вас? – с улыбкой подошел Гамлет Асланян, – я уж думал вы уехали и уже где-нибудь там на Тверской, а вы все еще здесь в автосалоне…
      – Не заводится, – посетовала Роза.
      Гамлет попросил Розу освободить водительское сиденье, сел за руль сам и вмиг завел.
      – Я же объяснял вам, что у вас стоит новая противоугонная сигнализация системы СМАРТ-ДРАЙВ. Вот видите этот брелок? Когда у вас заглох мотор, надо приложить брелок к этому месту и только потом снова заводить. Иначе машина будет глохнуть.
      Зато это вам гарантия, что если на ваше водительское место сядет угонщик, завладевший вашими ключами, или бандит выкинет вас из машины, они никуда не уедут без вашего дополнительного брелка и этого потайного места, куда его надо прикладывать…
      Наконец, Роза окончательно разобралась что к чему, и они всеж-таки уехали из салона.
      Сперва вырулили на Ленинградку.
      Если ехать по Ленинградке все время прямо, то она потом перетечет в Тверскую, а тверская упрется в Манежную площадь и в Кремль.
      Поехали вперед.
      Тем более, что поворачивать Роза еще плохо научилась.
      Едва не столкнувшись с какими-то лихими ребятами на белой "королле", она вырулила из кармана и заняла второй ряд.
      Хорошо что машины здесь двигались не очень то быстро, у каждого светофора была пробка.
      – Давай музыку включим, – попросила Натаха, – чего мы как две дуры без музона едем?
      Вместо музыки сперва включился кондиционер.
      А потом в машине что-то мелодично тенькнуло нараспев и на дисплее загорелась оранжевая лампочка.
      – Ой, что это? – воскликнула Роза.
      – Бензин у тебя кончается, – первой догадалась Натаха.
      – Надо срочно заправиться, -не отрывая взгляда от капота своей машины, сказала Роза, – давай, смотри, где заправка?
      Заправок на Ленинградке – сколько угодно.
      – Вон, написано Сибнефть, это хорошая? – спросила Натаха.
      – А кто ее знает, – неуверенно ответила Роза, но тут же решительно свернула в карман направо, едва при этом не сбив некстати случившегося тут велосипедиста с рюкзачком за сутулой спиной.
      – Вам какого? – услужливо спросил подбежавший к машине парнишка в форменном зеленом комбинезоне.
      – А мы и не знаем, – пожав плечами, ответила Роза.
      – Наверное, вам девяносто пятого "евро", – предположил парнишка в форменном комбинезоне.
      – А какой лучше, того и заправьте, – по-своему решила Роза – Хорошо, давайте девяносто седьмого с присадкой "пауэр" вам зальём, – сказал парнишка, отвинчивая крышку бака.
      Роза отправилась платить за бензин, а Натаха тем временем принялась быстро осваивать магнитолу. Нашла кнопку сканирования станций и быстро настроилась на Москва-Сити Эф-Эм. В эфире был Сережа Мирский. Такой балабол… Мелит всякую чепуху!
      Вернулась Роза.
      Принесла целый пакет еды и несколько банок пепси-колы, фанты и соков.
      – Гулять, так гулять!
      – Один раз живем!
      Включили музыку погромче и дуэтом подпевая любимой Анне Лизке, выкатились обратно на Ленинградку.
      Какие-то парни на черной "бэхе" подрезали им нос, а потом перестроившись в правый от них ряд, пропустили чуть вперед, чтобы опустив стекла, прокричать им, – эй, девчонки, поедем с нами, шашлык, водка, кофе, сигареты!
      – Вот, придурки, – буркнула Роза, нервно наклоняясь над рулем.
      А Натахе нравилось.
      Эх, ей бы самой купить такую машинку!
      Да где уж ей пока… Разве что только помечтать.
 

 
      Жир не обманул. Вспомнил про Джона Петрова, не забыл.
      – А ты весьма полезный шкет, – сказал Жир, лениво подавая Джону два пальца.
      – Как мне вас называть? – иронически скривив губы, спросил Джон, – может обращаться к вам с приставкой "дон", и целовать вас в перстень на мизинце?
      – Нет, в перстень не надо, – принимая игривость интонаций Джона и подыгрывая ему, ответил Жир, – мне, как специалисту по Востоку больше импонирует, когда слуга целует своего господина в плечо.
      – Слава Богу не в застежку сандалий, – вздохнул Джон, – а то с вас бы стало.
      – Ладно, не ёрничай, давай поговорим о деле…
      А дело у Жира до Джона было весьма пикантного свойства.
      В одном интуитивно прав был Джон, затевая предприятие с "дачей-поддачей", в том, что любой бизнес можно рано или поздно продать.
      Не правы только те лишь люди, что в силу своей лени или полного отсутствия какой бы то ни было талантливости, вообще не затевают никаких дел, энтертейментов и антерприз. Ни "дел Артамоновых", ни "дел Пестрых", ни даже "дел Румянцевых".
      – Я куплю твое дело, – сказал Жир после того, как Джон, словно на духу у священника выложил все исходные резоны своего предприятия, – мы будем снимать здесь телевизионное риэлити шоу, только не примитивного криминального свойства, как ты сперва задумал в силу общей своей примитивности и узости мышления…
      Жир засмеялся и дружески хлопнул Джона по коленке…
      – Не обижайся, я ведь правду говорю…
      А Джон и не обиделся, он вдруг понял, что настал его час, вот оно, его заметили, а значит не напрасно все было придумано с этими скрытыми камерами и девками в комнатах, значит не напрасно он тратил время и деньги. У него нашелся могущественный покровитель и он на корню теперь купит это предприятие вместе с самим Джоном…
      – Мы будем делать настоящее супер-риэлити шоу, только не примитивно, как ты придумал своей примитивной башкой, но ты не виноват, что она у тебя примитивная, зато у меня хорошая голова, а вместе у нас все получится…
      Жир имел такое свойство своей харизмы, что когда он оскорблял, оскорбляемому не было обидно.
      Он умел и оскорблять как то по домашнему и даже добродушно.
      Суть идеи Жир-Махновского была в том, чтобы сделать такое риэлити шоу, где фишкой была бы публичная демонстрация истинной реакции хорошо известных людей, когда им предъявляют некие совершенно неожиданные для них обвинения или сообщают им шокирующие откровения, касающиеся их личной жизни, причем в реальном, как теперь говорися, времени.
      – Никаких актеров! – увлеченно кричал Жир, – не надо никаких придуманных сюжетов, сценариев и артистов, выдающих себя за тестя, зятя и обманутую жену на всех этих дешевых подделках под жизнь. У нас будут известные публике люди, а мои журналисты, мои стингеры позаботятся, о том, чтобы перед телекамерой бросить им в лицо неожиданную предьяву.
      Джон в главном был согласен с Жир-Махновским, его Джона масштабы мышления были пигмейски маленькими по сравнению с обширными планами его нового партнера.
      – Я знаю в Америке многих клиентов дорогих закрытых клубов, где показывают риэлити шоу с реальными убийствами, или с реальным насилием или даже пожиранием людей дикими животными… Мир нисколько не изменился со времен Древнего Рима и тех риэлити шоу что устраивались на арене его Колизея, ничсколечко не изменился и зрелища, где показывают скармливание христианских младенцев диким львам или смертельные схватки гладиаторов, имеют спрос. Хлеба и зрелищ! Вот неизменно-вечный девиз обывателя на все времена. Но мы с тобой не будем заниматься примитивным криминалом, снимая сюжеты, как невинную девушку отдают на растерзание самцу гориллы. Мы умные люди и мы развиваем искусство потребления, создавая новые драмы на аренах новых Колизеев. Это психологические драмы исполненные не меньшего драматизма. И что самое главное, мы сможем продавать наш продукт совершенно легально, не начерном рынке закрытой продукции, а на широкий экран. Я уже договорился с каналом Эр-Ти-Ви-Эн. Они купят у нас серию риэлити шоу, только давай-снимай.
      А то, что Жир дальше рассказал Джону, вообще ввергло его в состояние полного восторга и Джон даже искренне вдруг пожелал поцеловать не только плечо, но и застежку сандалий своего нового продюсера.
      – Мы заманим известного богатого и влиятельного человека в конфузную ситуацию.
      Представь, известному человеку, которого в лицо узнаёт вся страна, предлагают приватно поразвлечься с дамой, где фишкой пикантности, создающей для него особый манящий шарм, будет то условие, что дама эта будет тоже достаточно известная…
      Красивая артистка из десятка самых известных в стране красавиц. Ни один бизнесмен не откажется потратить двадцать или пятьдесят тысяч на такое свидание.
      А когда зажжется свет, он увидит в постели свою дочь или жену… Каково? А?
      – Устроить такое может быть и можно, но какой же телеканал согласится показывать такое? – усомнился Джон.
      – А это уже не твоя забота, – Жир покровительственно похлопал Джона по коленке, – продажа материала это уже часть моего менеджмента, лады?
      – Лады, – кивнул Джон и все-ж таки поцеловал Жир – Махновского в перстень на его левом мизинце.
 

 
      Где достать денег?
      Вот мысль, которая засела в голове Ирмы Вальберс.
      А Джон сам ей подсказал.
      Заработай – переспи с одним…
      Что тебе стоит?
      И не притворяйся целкой – недотрогой.
      Деньги то небось не на модную визажистку и не на новый кабриолет.
      На то бы тебе и муж твой дал.
      Сперва Ирма вспыхнула уж было лицом, да взвилась.
      Но вспомнила, как сегодня, проезжая по Кутузовскому от папы, видела, что рабочие на таких машинах с выдвижной люлькой на стреле меняют рекламный плакат – растяжку.
      И как раз тот ее любимый плакат, на котором она – Ирма Вальберс с блистательно – белоснежной улыбкой предлагает проезжающей под нею публике, завести себе кредитные карточки "мастер" и "виза" банка Алекс-Интеринвест-гарант.
      – Я уже завела себе, заведите и вы, – лукаво подмигивая с плаката, как бы говорила Ирма водителям и пассажирам, проезжающим по Кутузовскому.
      За три месяца, что этот плакат висел здесь, Ирма уже так привыкла к нему… Как привыкают к своей домашней мебели.
      И теперь вот его снимали.
      Но ладно бы просто снимали…
      Это еще было не все, вместо него вешали другой, с которого водителям и пешеходам улыбалась ее соперница.
      Агаша Фролова.
      Эта выскочка, эта дрянь.
      – Хочшь, чтобы Праздник был всегда с тобой? Купи его себе в магазине "Шестерочка", – предлагала Агаша.
      Это была реклама сети магазинов.
      Боже!
      Если бы на такой рекламе была бы какая-нибудь другая актриса или модель, Ирма это еще бы легко перенесла и даже нисколько не обиделась бы на Судьбу.
      Ведь это так просто, сегодня на обложке модного журнала твоё фото, а завтра уже чьё-то другое.
      Но тут был совсем иной случай.
      Эта Фролова заняла ее место на канале Эн-Ти-Ви-Ар, там, где должна быть только Ирма Вальберс и никто другой. Ведь это место уже было ее! Оно по-праву принадлежало ей…
      Ведь Ирма Вальберс такая благородная, такая гламурная.
      Она из такой известной семьи, и у нее почти что европейская фамилия и даже нерусский акцент.
      А эта выскочка…
      А эта приезжая проститутка из Твери, как она посмела!
      Эти приезжие проститутки должны знать свое место.
      Всякий сверчок должен знать свой шесток.
      Не садись не в свои сани.
      Вот она мораль, которая оправдывает решение Ирмы.
      Ирма имеет право защищать свое от посягательства чужих.
      И эту Агашу надо, надо, надо замочить.
      Итак, у Игоря просить нельзя.
      Он еще чего доброго приставит к ней своего начальника отдела безопасности, чтобы проследил за ней, кому и куда она деньги отнесет.
      У папы таких денег нет.
      Да и нехорошо еще раз у папы брать.
      Так что же делать?
      Отказаться?
      Но Джон объяснил ей, что от таких дел просто так отказаться уже нельзя.
      Исполнителю все равно придется платить, сколько это реально стоит, а иначе тебя саму…
      Ну…
      Ну, переспать…
      Ну и что такого?
      Какая женщина не шла на такое хоть раз в жизни, ради какой-нибудь нужной ей вещи ?
      Спросив себя об этом и успокоившись, Ирма приняла строгое и гордое выражение лица и согласилась.
      – Хорошо, кто этот один, с кем я должна… Это… Ну, в общем, переспать? И как это будет выглядеть? Надеюсь, без этих… Без извращений.
      Джон заметил, что последнюю фразу Ирма произнесла уже без прибалтийского акцента.
 

***

 
      Игорь Массарский всегда знал чего он хочет и всегда, про каждую вещь в своем обиходе мог сказать, откуда она, зачем она и сколько еще времени он собирается ею пользоваться.
      Такой определенный отчет Игорь Массарский мог дать и о каждом своем сотруднике, о каждом приятеле и знакомом. И уж тем более о своей сожительнице – своей гражданской жене.
      Ирма Вальберс прекрасно подходила к его образу успешного делового человека, просто идеально подходила к его, как выражалась их Пи-Ар-вумен из их Алекс-групп, идеально соответствовала его ИМИДЖУ.
      Ну да…
      Он – Игорь Массарский – один из самых видных бизнесменов сегодняшней Москвы.
      Современный, энергичный, и еще молодой. И бизнес у него такой престижный – банковская и страховая деятельность, торговля недвижимостью и управление капиталом. Какую же еще ему иметь жену, как не модную телеведущую? Красивую, да еще и с иностранным именем и заметным европейским акцентом? С такой женой удобно заводить контакты на Западе. С такой женой не только не стыдно выйти в свет и блеснуть на презентации своей фирмы, но такую жену можно даже сделать частью логотипа, торговой маркой компании.
      Поэтому, Игорь Массарский, если кто-нибудь спросил бы его, зачем и почему он живет с Ирмой Вальберс, очень толково и вразумительно объяснил бы интересующемуся, что Ирма ему очень и очень подходит.
      Любил он ее?
      Такой вопрос практичный Игорь Массарский наверняка бы отмел в сторону. Игорь имел иной объект постоянного обожания. Он искренне и всей душой любил деньги и власть. А красивые женщины, а женская красота при деньгах и власти всегда были лишь сопутствующим товаром.
      Да, он спал с ней.
      И ему нравилось с нею спать.
      Но по возможности часто изменял.
      Хорошим косвенным доказательством того, что Ирму он не то чтобы любил, но держал и заботился о ней, как держат и заботятся в хозяйстве о нужной и дорогой вещи – об автомобиле, хорошей мебели, электронной технике, вобщем, хорошим доказательством того, что Ирмой он дорожил, было то, что он давал ей денег.
      Ведь деньги Игорь любил более всего на свете.
      Поэтому, хранить какую-то верность, быть однолюбом – все это Игорь почитал химерой.
      Разве можно поклясться в верности автомобилю? И купив однажды один экземпляр, более не садиться в иные машины?
      Так и с женщиной.
      Ну да, Ирма у него была как бы основной домашней женщиной, с которой он разделял крышу, постель и большую часть досуга.
      Но когда кому-нибудь из партнеров по бизнесу приходила в голову шальная мысль – поехать расслабиться и повеселиться со вкусом, Игорь никогда не говорил слова "нет".
      Вообще, в их окружении, те люди, что составляли костяк того бизнеса в котором варился Игорь Массарский, большинство составляли такие же как он, сухие душой прагматики, единственно способные по детски быть счастливыми только тогда, когда бухгалтерские отчеты говорили им о хорошей и очень хорошей прибыли. Все остальные человеческие чувства были для них пережитком, рудиментарной отрыжкой несовершенных, недоделанных существ, которые копошились там внизу, составляя популяцию неудачников, которые ездили на "жигулях", проживали в блочных многоэтажках в Свиблово и Новогиреево и летом отдыхали в своих скворечниках на дачах по Ленинградке или Ярославскому шоссе.
      Это неудачники могли рассуждать о женской верности и наоборот о мужниной верности, равно как о сыновней и дочерней.
      Им – неудачникам более не на что надеяться в старости.
      А сильному человеку, к которым причислял себя Игорь Массарский – зачем ему все это?
      К чему обременять себя какой-то необъяснимой арифметическими действиями ерундой ?
      Деньги – лучший залог всему на свете.
      Они никогда не изменят.
      И в немощной старости деньги никогда не станут ворчать у тебя за спиной, – чтоб ты скорее сдох!
      В их команде, в их компании, в их обиходе отношение к женщинам было всегда циничным и прагматичным.
      Ну, бывали, конечно и чудаческие исключения. Бывали среди них и семейные люди, которые манкировали развлечениями холостяцких мальчишников с их блестящей удалью, говоря, – вы, ребята, поезжайте туда без меня, я поеду домой, меня жена ждет.
      Но таких чудаков среди людей его круга было немного, и будучи почти все женатыми, его приятели и партнеры редко пренебрегали развлечениями.
      А в их кругу система развлечений уже давно сформировалась.
      Гольф-клубы, игра в поло, просто верховая езда, парусный спорт…
      А какой же парусный спорт без орального секса с фотомоделью на палубе? Или в каюте красного дерева?
      Здоровый секс всегда был в их кругу так же востребован, как качественный дорогой алкоголь и хорошая еда.
      И если выезжали продолжить затянувшиеся переговоры куда-нибудь в клуб, то девушки были непременной и неизменной составляющей такого выезда.
 

***

 
      – А почему бы нам не прокатиться в Переделкино к одному моему хорошему другу на барбекю? – предложил вдруг Жир-Махновский.
      Они встречались уже третий раз.
      Причем встречи эти проводились по инициативе не Жира, а Игоря.
      Игорю был нужен Жир больше, чем Жиру был нужен Игорь.
      Правление Алекс-груп поручило вице-президенту компании господину Массарскийу провести переговоры с руководителем думской фракции на предмет лоббирования одного полезного компании закона.
      На правлении одобрили и сумму расходов.
      То, что Жир берет деньги на развитие своей общественной группы, было хорошо известно отделу финансовой разведки и безопасности их Алекс-групп. Здесь люди знали и суммы и места, где передавались деньги.
      Игорь сперва изумился, – неужели до сих пор они берут наличными? Я думал все давно берут только переводами в Кипрский филиал Сосьете Женераль…
      – А ты думал, – отвечал начальник отдела финансовой безопасности, – на деятельность организации как раз наличные и нужны. На выборы, на подкуп избирателей…
      Вобщем, Игорю поручили, он через референта договорился о встрече.
      Первый раз виделись в Американском торговом центре "Меркурий".
      На нейтральной территории.
      Второй раз Игорь ездил к Махновскому в Думу.
      – Так не прокатиться ли нам на барбекю? – еще раз поинтересовался Жир.
      – А что в программе? – спросил Игорь.
      – Покажут нам дачу, где Чуковский Корней Иванович Бибигона написал, посидим попьем чайку с Джонни Вокером на краешке бассейна, поедим свежей осетринки на вертеле, а потом, а потом нам представят очень модных и красивых девушек с телевидения, у меня тамошний друг как раз спец по девушкам с телевидения.
      – А гольф? – на всякий случай спросил Игорь.
      – Слушай, старина, ты что, импотент? Какой гольф? – взвился Жир, – нам обещают привезти самую секси-вумен отечественного шоу-бизнеса и она будет готова обслужить нас с тобой по полной программе. Ты разве против секса втроём?
      Игорь не мог точно ответить, против он или за.
      Но переговоры нужно было довести до конца.
      В этом состояла его работа.
 

 
      Натаха уже была готова проклясть тот самый день, когда Роза уколола её в первый раз.
      Кольнулись просто для того, чтобы попробовать.
      Дрянь у них была для дела.
      Для того, чтобы Агашу убить.
      Ну, и кольнулись сами, не пропадать же добру?
      Роза еще шутила, приободряя Натаху, – Джон говорит, один раз – не пидарас.
      Натаха тоже хмыкнула, чтобы не показать, как она боится и подставила Розе руку.
      Роза опытная, ловкая девчонка, резиновым жгутиком перехватила ей плечо, вынула их упаковки тонкий инсулиновый шприц…
      Натаха зажмурилась и отвернулась.
      Страшно.
      А потом Розка снова полезла к ней, как в прошлый раз.
      Полезла к ней целовать.
      Шею, грудь.
      Видела бы ее мама!
 

***

 
      Мама видела Агашу по телевизору.
      А точнее теперь отныне смотрела все ее программы, и подругам звонила, – смотрите ? Включили уже? И я смотрю…
      А потом вечером, после программы "Время" перезванивались и обсуждали.
      – Агаша то сегодня какая нарядная была – Ей платья спонсор шьет, каждый день новое – Это сколько же денег надо?
      – А покрасилась, заметили?
      – Заметили, как же! Вчера блондинкой была, а сегодня шатенка Агаша про маму тоже не забывала.
      В третье воскресенье, если считать от начала шоу, приехала-таки в Тверь.
      Приехала на машине с водителем, потому как всех подарков на всю родню и знакомых иначе Агаша бы не притащила.
      Попросила Дюрыгина, а он уже отрядил их редакционную "Газель" с надписью по борту "Эн-Ти-Ви-Ар", отрядил ее в Тверь, как в служебную командировку.
      Агаша в родной Твери даже на ночку не осталась.
      Приехали они с шофером Володей где-то в час дня.
      Разгрузились-выгрузились у мамы.
      Агаша мамулечке телевизор с огромным плазменным экраном подарила, чтобы та на дочку любимую могла смотреть.
      Теткам, да подругам маминым – миллион всякой всячины.
      Учительнице – классной руководительнице ихней, у кого Агаша девятый и десятый кончала, модное зимнее пальто привезла.
      Ну и угощенья разного всякого из магазина Ашан.
      Вина сладенького испанского для мамы и для соседки тети Полины, икры черной и красной, буженины, шейки, салями, рыбки красненькой и осетринки с сёмужкой…
      Володя пол-часа из машины таскал-не перетаскал, всю кухню и всю прихожую маминой квартирки пакетами заставили.
      Агаша с мамой часок посидела, чайку попила, да и отчалила назад в Москву.
      Никого, ни подружек прежних, ни школьных хахелей своих, никого повидать не захотела.
      – У меня завтра съемки, мама, – в ответ на мамины упреки твердо сказала Агаша, – а я должна выглядеть, понимаешь?
      – Понимаю, доча, – тяжело вздохнув, сказала мама.
      И долго потом не уходила со двора.
      "Газель" с надписью по борту "Эн-Ти-Ви-Ар" уже давно отчалила и скрылась в потоке машин, а мама все еще стояла на дворе.
 

 
      – Ты Маскарад Лермонтова читал? – спросил Жир Джона Петрова.
      – Читал, а там про что?
      – Про то самое…
      Жир запнулся.
      На беду, он и сам не читал Маскарада. Но когда-то смотрел какую-то старую постановку.
      – Вобщем, там Арбенин заревновал свою жену, она одному хмырю браслет на вечеринке подарила. И потом он ее за это в карты своему корешу проиграл.
      – Круто, – сказал Джон.
      Продюсер и режиссер обсуждали их будущее телевизионное шоу.
      – Пойми, дурило, такие программы делаются во всем мире, и скрытые камеры, и все такое, здесь главное не подставиться под оскорбление чести и достоинства и под незаконное вторжение в частную жизнь…
      – А как же тогда? В чем же тогда суть, если не вторгаться и не затрагивать честь?
      – А ты затрагивай, а ты вторгайся, только когда будешь продавать материал телеканалу, самое крутое, самое сладенькое, самую клубничку оставь к себя… Это и будет гарантией, что жаловаться не пойдут.
      – Как это? – не понял Джон.
      – Ну, ты вот снял материал про похождения жены какого-то важного господина, снял ее в борделе полуголую на коленях у какого-то хмыря. Ну и показывай это смело по телевизору, не пойдет она жаловаться, если у тебя в запасе еще не показанная серия осталась, где она не полуголая, а голая и не с одним хмырем, а сразу с двумя, понимаешь?
      – Теперь понимаю, – кивнул Джон.
      – Вобщем, предлагаю делать шоу, которое мы назовем Маскарад, – сказал Жир, протягивая руку с перстнем для поцелуя.
 

***

 
      Жир со страстью креативил.
      Он был в ударе.
      Глаза его сверкали вдохновенным безумием поэта, кудрей которого в предрассветный час коснулась своею легкой рукою шаловливая проказница Муза.
      – Представляешь, мы надеваем на них маски. Не на одного, как было в старой политической программе с признаниями, а на всех. И при этом раздеваем. Каково?
      – Не знаю, не знаю, – с сомнением качал головой Джон.
      – Я уверен, половина наших звезд добровольно согласится. Наша нынешняя Москва – это же Рим времен пресыщенности и упадка, Рим времен Калигулы и Тиберия. Ты вспомни фильм с Малькольмом Макдауэллом, помнишь, когда он сделал бал-маскарад с бутафорской галерой, куда посадил жен всех сенаторов и жен всей римской знати, чтобы они были там простыми шлюхами, были там грязными проститутками? Помнишь?
      Они все с радостью откликнулись на такое предложение, бабам, им чем они знатней и богаче, тем им все больше хочется самого грязного секса. Это закон природы.
      Так давай вложим это в наше шоу.
      – Вы босс, вам видней.
      – Дурак, – отрезал Жир, – вот тебе первый сюжет, ты привозишь эту Ирму Вальберс, она раздевается в смежной студии и надевает маску. А я с ее мужем в это время в первой студии, мы с ним оба голые и тоже в масках. Она входит, мы совершаем с ней половой акт, понимаешь? И потом все снимают маски… Каково? А? Каков сюрприз?
      – Ваша жизнь будет в опасности, босс.
      – Снова дурак, не знаешь психологии, они скорее займутся выяснениями отношений друг с дружкой.
      – А перспектива? – спросил Джон, – какая моя перспектива и каковы мои резоны?
      – Твои резоны, таракан? – изумился Жир, – да ты на себя посмотри, щеголь копеечный, тоже мне, собрал деньжат на пару старых телекамер, снял дачу, нанял двух дешевых проституток и думает что он продюсер… Ни хрена у тебя тут с твоими масштабами не выгорело бы, никогда. В лучшем случае снял бы два-три компромата на бизнесменов среднего класса, с одного бы вытянул вымогательством десятку тысяч за выкуп компромата, а другой бы тебя убил. Точно говорю, другой бы тебя убил, этим бы ты и кончил, таракан ты паршивый. А со мной, со мной! Да я тебе сказочные перспективы открываю. Я же с этого Игоря Массарскийа из Алекс Групп Капитал не меньше трех миллионов аванса возьму и деньги эти в наш с тобой телепроект вложу, настоящим продюсером будешь… Представляешь, мы снимем шоу Маскарад, где в конце будет реальное убийство? Реальное, представляешь? И на нас никто не подумает, что мы это специально подстроили. Все дело в том, что всегда… Всегда, я повторяю это, всегда вокруг и среди нас есть люди, которые желают смерти другим. Так зачем же им мешать, пусть делают свое дело, пусть убивают на нашем шоу… А мы… А мы с тобой разбогатеем и прославимся.
 

 
      Серега Мирский впервые в жизни поймал себя на том, что безнадежно влюблен, и что ревнует.
      После эфира утреннего шоу "Вставай, Москва", Ксютов вызвал к себе Мирского.
      – Сережа, не уходи, заскочи ко мне.
      Выражение лица программного не обещало ничего хорошего.
      – Сережа, ты что, пьяный что ли со вчерашнего, или кокаину обнюхался?
      – А чё?
      – Через плечо! Ты что за эфир устроил?
      Сережа и сам думал, а что же это он такое сегодня говорил на своем эфире?
      Не ругал, как обычно, московское правительство, ГАИ, пробки на дорогах и прогноз погоды, а читал какие-то стихи о любви и пускал в эфир лирические песни не по плей-листу…
      – Сережа! – Ксютов сел в своей любимой позе – ноги на стол, а командирское кожаное кресло свое при этом перевел в режим качалки…, – Сережа, ты знаешь, что такое формат радиостанции и что такое плей-лист?
      Судя по всему, разговор предстоял серьезный, Ксютов был не на шутку рассержен.
      – Сережа, формат радиостанции это совокупность музыкальных произведений и речевых вставок между ними, выпускаемых в эфир этой радиостанцией. Наше радио, дорогой Сережа, декларировало формат по международной классификации как "Эдалт Контемпорари", то есть, "Современный мэйнстрим для взрослых"… С утра, в утренние часы работа радиостанции в таком формате, дорогой Сережа, характеризуется энергичной музыкой, заводной музыкой, музыкой с мотором в заднице, от которой наш радиослушатель должен проснуться, и едучи на работу, не заснуть за рулем… Работа же диск-жокея в утренние часы на такой станции как наша должна отличаться энергичными шутками и безудержной веселостью…
      Веселостью, ты понял меня? Я достаточно ясно выражаю свои мысли?
      Ксютов раскачивался в кресле, держа руки скрещенными на животе.
      – Сережа, наш рейтинг, наша суммарная аудитория складывались месяцами и годами упорной работы, направляемой последовательной политикой программного директора.
      Утром нас слушают три миллиона слушателей. И за это, за это я повторяю, за наш рейтинг, рекламодатели из рекламных агентств дают нам столько дорогой рекламы, из которой формируется наша зарплата…
      Ксютов вдруг перестал раскачиваться.
      Ксютов вдруг заорал.
      – А завтра, свинья ты этакая, завтра, после твоего сраного лирического эфира, утром нас уже не будут слушать три миллиона, потому что полтора миллиона уже переключились на другое радио, туда где диск жокей утром не спит на эфире и не ставит музыку из арсенала ночных любовных радиостанций…
      Ксютов перевел дыхание, и перестав орать, перешел на злобный шепот, – - И послезавтра наши рекламные агенты, узнав, что рейтинг станции упал, дадут нам вдвое меньше денег за рекламу. А почему? Потому что у Сережи Мирского свое понимании е эфира. Ты его что? приватизировал? Это что? Твой личный эфир, что ты свое сраное душевное состояние выставляешь превыше формата?
      Ксютов снова принялся орать – Не можешь работать, скажись больным, мы выставим тебе замену, Лену вместо тебя поставим, или Олю, но не погань нам своим сраным лирическим настроением эфир, не ломай нам формат, черт тебя дери! Ты понимаешь, что три раза в один час, ты, поставив вместо энергичных оупнеров* три медленных композиции, ты отвадил от нашего эфира миллион радиослушателей… Только за один лишь час. Они перенастроили свои приемники, и хрен теперь знает, когда они вернутся на нашу волну? А это деньги рекламодателей, а это рейтинг, а рейтинг это деньги…
      Ксютов прекратил свою речь и принялся снова раскачиваться…
      – Я отстраняю тебя от эфира, завтра на работу можешь не выходить, в нашем контракте это есть, я его только что перечитал, пункт три-ноль пять и четыре ноль три, параграфы "обязанности сторон и порядок расторжения соглашения", там черным по белому написано, в случае нарушения одной из сторон, то есть тобой, установленных правил работы, администрация имеет право в одностороннем порядке прекратить действие контракта и со штрафными санкциями…
      От Ксютова Мирский вышел, как мышь, вытащенная из банки с соляной кислотой.
      Никакого былого блеска и куража.
      В коридоре встретил ди-джейку Лену.
      – Серега, ты чего это блындал** сегодня?
      – Ай, да ну вас, – махнул рукой Серега – Что, от Ксютова досталось? – участливо поинтересовалась Лена – Отстань, а не то ударю, – ответил Серега, отстраняя Леночку с дороги • оупнер – (opner) – энергичная, быстрая песня-хит, начинающая каждую пятнадцатиминутку работы музыкальной радиостанции ** блындать (ди-джейский жаргон) – самовольно подменять песню в плей-листе Кто бы мог подумать, что он так вот влюбится?
      Патентованный записной циник с радио Москва-Сити Эф-Эм.
      Возьмет да и влюбится.
      Ну что теперь, перейти на работу на Лав-радио?
      Вышел на Королева.
      По переходу перешел на ту сторону, где утром на парковке АСБ-1 поставил свою "ауди".
      Возле машины, как всегда стояли-дежурили две фанатки.
      Под щеткой стеклоочистителя подоткнуты любовные записочки с телефончиками от дур-провинциалок.
      Надушенные духами записочки с номерами мобильных телефонов.
      Сережик, душка, позвони мне, я тебя хочу!
      А Сережа не хочет…
      А хочет Сережа сесть в машину и поехать на Проспект Мира под окна Агаты Фроловой и посидеть там на дворе под ее окнами, поглядеть на них снизу из машины… И помечтать.
      Обе фанатки двинулись ему навстречу, – Сережа, Сережа…
      Мирский поглядел на одну, перевел взгляд на другую..
      – Ты, тебя как зовут? – спросил он ту из дур, что была потоньше и похудей…
      – Инна, – пролепетала худая дура.
      – Давай, садись, – сказал Сережа и раскрыл перед дурою дверцу.
      Ехали молча.
      Мирский и радио даже не стал включать.
      Возле монумента Космос, на траверсе одноименной гостиницы по широкому кругу, Сережа вырулил на Проспект Мира и взял курс на Сухаревскую.
      Так и не сказав друг-дружке ни слова, проехали метро Алексеевская.
      Вот…
      Этот двор, где Агаша теперь снимает квартиру.
      Или вернее, телеканал снимает квартиру для нее.
      Сергей въехал во двор.
      – Ты здесь живешь? – нарушила молчание худая дура.
      – Нет, просто хочу здесь постоять, – вздохнув ответил Сергей.
      – Я покурю, можно? – робко спросила дура.
      – Кури, только стекло опусти, – сказал Сергей, забыв, что уже выключил мотор и стеклоподъемники теперь уже не работали.
      Дура беспомощно покрутилась, повертелась, никак не соображая, что ей делать со стеклом, покуда Сергей сжалившись не повернул ключ зажигания и не опустил стекла с обеих сторон.
      – Спасибо, – сказала дура.
      – Не за что, кури на здоровье…
      Посидели молча.
      Потом Сергей вдруг спросил, – у тебя есть мобильник?
      – Есть, а что? – встрепенулась дура.
      – Я тебе сейчас номер наберу, скажешь в трубу точно, как я тебе сейчас скажу…
      Нет, ты напутаешь, лучше я тебе напишу, а ты с листа прочитаешь…
      Сергей достал из бардачка блокнот, невольно прикоснувшись плечом к тугой груди своей соседки.
      Принялся писать…
      Это Агата Фролова? Я Ира из редакционного отдела, скажите, во сколько вы сегодня будете у нас? Сейчас не могли бы подъехать, главный хочет, чтобы вы посмотрели новый контракт.
      Написал…
      Перечитал.
      Подал бумажку дуре.
      Сможешь так прочитать?
      Та поглядела на бумажку, шевеля губами перечитала написанное,
      – Могу, а что?
      – Тогда давай телефон…
      Сергей набрал номер Агаты…
      Со своего звонить не стал, его номер она бы сразу определила…
      Ага, соединилось.
      Он сунул трубочку дуре.
      Та, сбиваясь от волнения, сразу стала заикаться…
      – Это я, Инна, то есть, Ира с редакции, вы приедете сегодня к нам, надо главные бумаги посмотреть, то есть, главный хочет посмотреть, чтобы вы…
      Вот тоже, идиот, связался с дурой непроходимой!
      – Ну что? – нетерпеливо спросил Сергей, когда дура глупо улыбаясь, отняла телефончик от своего розового ушка.
      – Она сказала, что сейчас уезжает в аэропорт, улетает на два дня в Прагу на выходные, и поэтому приехать не может, а бумаги заедет посмотреть в понедельник, когда вернется в Москву.
      В Прагу на выходные…
      Вот как…
      Сережа уныло глянул на окна пятого этажа.
      Ему кто-то посигналил сзади.
      Сережа обернулся, позади его машины стояла желтая "волга" такси и водитель, улыбчиво жестом просил Сережу дать проехать.
      Мирский завел мотор и немного взял влево, пропуская такси мимо своей "ауди".
      Волга проехала тридцать метров и остановилась как раз напротив Агашиного парадного.
      Из желтого такси вышел какой-то знакомый Сергею мужчина и принялся разговаривать по мобильному.
      Ба, да это же Дюрыгин, продюсер Агаши.
      Вот с кем она в Прагу летит.
      Понятно.
      Все понятно.
      Сергей снова завел мотор.
      – Ну, поедем, – сказал он, обращаясь к дуре.
      – Куда? – спросила дура.
      – Ко мне домой, – ответил Сережа, – любовь, как говорил Лермонтов, приходит и уходит, а секса хочется всегда…
 

 
      – Знаешь, – сказал Агате Дюрыгин, по-хозяйски беря ее за коленку, – я с детства обожал Гашека, его Бравого солдата Швейка. И сегодня я тебя отведу по Швейковским местам.
      Они вышли из машины у Старого моста, по которому когда-то запросто ходили и любимый мамин певец Карел Гот, и Ярослав Гашек – автор любимой книги Агашиного принца, а до Ярослава Гашека по этому мосту ходили знаменитые Ян Гус с Яном Жижкой, про которых Агаша читала когда-то в детстве.
      Вид на Злату Прагу, на Пражский Град с готическим собором Святого Вита был совершенно нереально романтическим и волновал, тревожа душу, которой тут же, не сходя с этого места сразу хотелось чудес и большой любви.
      От Карлового университета шли студенты.
      Обычные европейские модники с проколотыми нижними губами, с кортесовскими бородками, в длинных ниже колен шортах, в футболках с разными смешными и несмешными из-за своей непонятности надписями на английском. Они по-хозяйски поглядывали на встречных девчонок. Таких же как и они модниц. Современных, раскомплексованных. Что у них на уме? Секс, секс, секс…
      Валерий обнял ее за плечи.
      Ему было все равно, что думают про них эти пражские студенты.
      Поди думают, вот загулявший бизнесмен из России, оторвался от жены на уикенд, рванул из своего московского офиса на пару дней в Европу со своей юной секретаршей пивка попить.
      – Ну что, юная секретарша, айда в трактир "У Чаши", пить сливовицу?
      – А что такое сливовица?
      – Сейчас узнаешь, это водка такая местная, из сливы – Противная, наверное,
      – Сама ты противная.
      Они встали посреди моста и принялись долго целоваться.
      Целоваться на мосту это добрая примета.
      А под мостом – не добрая?
      На них оборачивались.
      Но не все.
      Много тут таких туристов.
      И из Америки, и из Японии.
      А русские?
      Теперь русские богато жить стали, теперь и русские валом валят в Европу, достопримечательности смотреть и пиво чешское посасывать.
      В гостинице Амбассадор на Старом Мясте, едва они прилетели, сразу занялись сексом.
      Даже сумки дорожные не попихали в шкаф.
      Едва увидали широченную кровать в спальне, сразу единым порывом, оба… И неизвестно еще, кто кого в постель тянул!
      Ночь не спали.
      После очередного злоупотребления телесной близостью, Агата потащила своего любовника на улицу.
      Ночь..
      Романтика…
      Давай бродить!
      – А у тебя были отношения с Ирмой Вальберс? – спросила вдруг Агаша.
      – Если скажу что не было, ты же не поверишь, – уклончиво ответил Дюрыгин Они медленно шли по Карлову мосту Везде – тут и там у парапетов стояли туристы.
      Много китайцев, японцев.
      Бесконечно сверкали вспышки фотоаппаратов, увековечивая улыбки на плоских лицах с раскосыми глазами.
      – А я свой фотоаппарат не взяла, в номере оставила – Давай я тебя телефоном сниму – Одну мне не надо, надо вместе – Фотодокумент?
      – А ты боишься? Улика?
      – Ага, боюсь, жене моей бывшей покажут, она расстроится – А чего ты развелся?
      – Молодой, глупый был…
      Незаметно дошли до дворца Бельведер…
      – Это стиль Ренессанс, – сказал Дюрыгин – А я думала, что готика, – хмыкнула Агаша – Глупая, – Дюрыгин нежно щелкнул любовницу по носу – Зато сексуальная, – парировала Агаша, – скажи, ведь сексуальная?
      – На все сто, – подтвердил Дюрыгин, привлекая Агашу к себе.
      Сверкали вспышки.
      Японцы и китайцы фотографировались на фоне русского счастья.
 

***

 
      В самолете, когда летели обратно, она спала у него на плече.
      Дюрыгин боялся летать, а она нет.
      Потому что Дюрыгин уже был старый, а Агаша была еще молодою.
      Агаша была телом молодою, а душой…
      А душой уже зрелою, зрелою и даже… Как у женщины за сорок…
      Что сыграло свою роль в быстром взрослении и отвердении её души?
      Провинциальная практичность?
      Практичность, что от предков купцов второй гильдии Фроловых, что до революции пускали по Волге свои параходы…
      Агаша быстро избавилась от детской романтической веры в любовь, как в детскую новогоднюю сказку…
      Она теперь знала, что Любовь это радость, если уметь поставить свои чувства на службу долгу и выгоде.
      А отчего бы не спать в свое удовольствие с пожилым дядькой с Дюрыгиным?
      Отчего?
      И совсем это не хуже, чем спать с молодым Сережкой Мирским или с кем-нибудь другим…
      Дюрыгин богат.
      И ее богатство тоже зависит от Дюрыгина.
      Деньги к деньгам, а где деньги, там и чувства.
      "Без денег-бездельник", – так бабушка говорила, та бабушка, что еще помнила купцов второй гильдии Фроловых.
 

***

 

 
      – Нет, целиком пустить такую идею под сериал, это вряд ли, – с сомнением покачал головою Михаил Викторович, – лейтмотивом шоу-сериала такая идея обесцветится, она растеряет весь блеск вашей задумки, ее ее хорошо использовать на единыжды выстреленную бурлескную передачу, типа Новогодней, но не растянутую на сериал.
      – А что? Сделаем Новогодний маскарад, я не против, – вытянув губы в обычной своей гримасе, по которой его узнавал весь цивилизованный мир, сказал Жир-Махновский, – жалко, конечно, я рассчитывал на протянутое во времени шоу, и денег достал, и рекламных спонсоров и главный гарант-вкладчик у меня солидный под это дело…
      – Алекс-групп-Капитал? – уточнил Михаил Викторович, демонстрируя Жир-Махновскому свою осведомленность.
      – Да, Алекс-групп, я с их президентом с Игорем Массарским на короткой ноге, у нас полное взаимопонимание.
      Сказал бы, что с одной женщиной спим…
      Да не стал говорить…
      – Но у меня теперь есть шоу, вы знаете, в прайм-тайм перед вечерними новостями у нас идет шоу "Праздник" Агаши Фроловой с хорошим рейтингом, между прочим.
      – Я вам сделаю лучше, – уверенно пообещал Жир-Махновский – У вас есть сценарий, есть продюсер, есть ведущая? – спросил Михаил Викторович.
      – Есть и то и другое и третье, – вальяжно откидываясь в кресле, ответил Жир-Махновский – Да? И кто же, если не секрет?
      – Ведущая Ирма Вальберс, продюсер Джон Петров, а спонсоры и инвесторы Алекс Групп Капитал и привлеченные ими пакеты основных рекламодателей миллионов на пятьдесят сразу.
      Михаил Викторович ничем не выдал своего удивления.
      – Представляете, любимица публики, ведущая, которая всегда имела имидж добропорядочной красавицы-жены, мечты любого мужчины среднего класса, будет вести программу в мини-бикини, разве в этом не изюм?
      – У нас детское праймовое время, – уточнил Михаил Викторович.
      – Да вы не забывайте, с кем вы имеете дело, – слегка повысив голос, навалился Жир-Махновский, – вы имеете партнером кого? За-ко-но-да-те-ля… Вы поняли? Я законодатель, я в Думе сижу. Это я законы придумываю, по которым работает ваше и наше телевидение. Надо будет изменить закон о вещании в прайм-тайм, мы его изменим…
      – Ирма Вальберс? Полу-голая? В прайм-тайм? Паноптикум какой-то…
      – А хотите посмотреть некий эксклюзив? – спросил вдруг Жир-Махновский Михаил Викторович кивнул.
      – Вы извините, эксклюзив такого атомно-термоядерного заряда, что я вам даже диск в вашу видео-систему дать опасаюсь, вдруг скопируете, поэтому если смотреть, то только с моего ноутбука.
      Жир-Махновский щелкнул пальцами и отделившийся от стены ассистент, протянул своему патрону уже раскрытый и включенный портативный компьютер.
      – Вот, гляньте, – Жир-Махновский придвинулся ближе к Михаилу Викторовичу, чтобы тому был виден дисплей ноутбука.
      Михаил Викторович надел очки, сощурился, придвинулся к экрану.
      – Не может быть, – воскликнул он, – это она?
      – А вы думали, мы лаптем щи хлебаем и только балаболить умеем, бла-бла-бла? – с торжествующим видом, заметил Жир.
      – Ну-ка, ну-ка, дайте еще посмотреть… А студию… где декорации ставили? А массовку… Ну, понятно, а продюсер Джон Петров, говорите? Сделайте как погромче, плиз… Ага, точно она, голос ее узнаю… И акцент ее…
      – Ну что? Убедил я вас? – Жир торжественно поглядел на главного, – я все могу, я такое вам шоу сделаю, такие деньги достану, только держись! На Новый год сделаем разовую программу Маскарад с хэппиненгом*, а потом в накат новое шоу с нашей ведущей вместо этого вашего Праздника…
 

***

 
      Жир назидательно накачивал Джона.
      Надо сделать новогодний Маскарад с хэппиненгом, понял?
      – Чтобы на эфире убили?
      – Молодец, вижу, что понял, хороший, способный ученик.
      – А каков учитель! – в тон Жиру вставил Джон
 

 
      Игоря Массарского никогда ни философия, ни психология, ни даже сексуальная психология особо не интересовали.
      Потребителя пищи и даже любителя вкусно поесть, разве интересует технология приготовления того или иного блюда?
      Игоря Массарского всегда более интересовала бухгалтерия. А в последнее время, его больше интересовала международная, принятая в Европе форма ведения бухгалтерии. Так, например, он легко мог бы объяснить приятелю, что такое "EBITA"…
      Он бы быстро, четко и доходчиво бы объяснил, что это показатель деятельности предприятия, показывающий прибыль до выплаты налогов – аббревиатура от английского: Ernings Befor Taxis…
      А вот если бы приятель, пусть даже в обстановке полной расслабленности и отпущенных пятью стаканчиками виски тормозов, спросил бы Игоря, почему мужчин частенько тянет на групповой секс, Игорь врядли бы ответил.
      Про показатель "EBITA" ответил бы запросто, отчеканил бы на пять с плюсом так, что от зубов бы отскакивало, а вот случись ответить на вопрос, почему ему нравится обладать женщиной, деля ее с приятелем, или наблюдать, как с ней одновременно двое, или даже трое, Игорь бы замялся, стушевался и вразумительно не ответил бы.
      После того, как случилось, что его Ирму он поделил с другим, по совету Ирмы потом он съездил в Столешников к модному психоаналитику.
      Она, кстати говоря, тоже потом отдельно уже от него, тоже ездила.
      Ну…
      Полежал Игорь на кушетке сорок минут, порассказал про детство, про отца…
      А потом про Ирму.
      Психоаналитик тоже потом много чего говорил.
      Рассказал Игорю один случай из своей практики, не назыавая имени, естественно, рассказал, что год назад обращалась к нему одна сорокалетняя женщина с такой историей…
      Девятнадцатилетней чертежницей пришла она в проектный институт. Было это еще при старой общественно-экономической формации и институт этот был государственный, естественно.
      ГИПом, то есть, начальником в ее отделе был мужчина сорока лет, мягко говоря жизнелюбивый и до баб охочий. А Мила, так звали нашу девятнадцатилетнюю чертежницу, была девушкой умненькой, хзорошо все по жизни соображавшей.
      К ее счастью, Мила сразу быстро поняла, что бабский век короток и что быть в любовницах шефа – дело тупиковое по жизни. Дело это ведущее только к разочарованию по старости. Останешься к сорока этакой "зимней вишней". А зимние сорокалетки, когда на улице до хрена юных весенних девчонок, кому они на хрен нужны? Это только в кино зрительниц утешают хэппи-эндом…
      Вобщем, Мила наша, в свои девятнадцать не по годам умная, взяла быка сразу за рога. И став любовницей своего ГИПа, решила – год сроку, но развести его, как миленького и на себе женить.
      Ну…
      Это дело техники.
      Разве может подержанное тело сорокалетней жены конкурировать с упругими прелестями юной чертежницы?
      Тем более, что Мила была редких данных – длинные ноги, спортивная попка и грудь пятого номера.
      Вобщем, года не прошло, развелся ГИП и женился на Милочке.
      Родила она ему сына.
      ГИП был мужиком хозяйственным и с головой. Началась перестройка, он поучаствовал в выгодной приватизации предприятия… Разбогател. Купил огромную дачу, пару больших квартир… Мила не работала – с сыном сидела.
      Но ближе к делу, или ближе к телу…
      Муж Милы был человеком шумным, экстровертивным, склонным к разгульным застольям, на которые приглашал большое количество гостей. Каждые субботу и воскресенье на их подмосковной даче дым гремел коромыслом. Шашлыки, барбекю, фуршеты на плэнере…
      А Мила между тем к тридцати годам с ее то данными вообще превратилась в красавицу невиданно большой сексуальной притягательности.
      И вечно пьяные дружки нашего ГИПа частенько так засматривались на эти ножки, грудь и попочку, что и сама Мила стала себе подумывать лишнее.
      А ГИП старел.
      У него уже и давление было и аретмия…
      Но был ГИП очень умным человеком, и даже мудрым.
      Он решил так, что если любовников не избежать, то будет лучше, если он будет сам их назначать и держать эти связи под контролем.
      И вот, заметив как то на очередном барбекю, что жонка его ловит восторженные взгляды одного из своих приятелей, ГИП предложил…
      Сперва только ей…
      – Хочешь, я приглашу его на дачу в следующие выходные одного? Без всех остальных…
      Вобщем…
      С этим – тоже сговорился.
      На таких условиях, что стали они спать втроем.
      Мила сперва шокирована была.
      Но совладала.
      Верх взяли – любопытство и неудовлетворенность. Муж-то уже старенький был и больной. А приятель его – зам по науке, на пятнадцать лет моложе ГИПа.
      Потом все было прекрасно.
      Приятель настолько увлекся, что и жену свою почти позабыл.
      Все выходные проводил у "друзей".
      У ГИПа и Милы.
      Мила привыкла.
      И ГИП привык.
      И так они жили пять лет.
      Пять лет устойчивым тройственным союзом.
      А потом ГИП умер.
      Апоплектическим ударом.
      Никогда не работавшая Мила, ей уже тогда было под сорок, стала богатой вдовой, обладательницей тридцати процентов крупного института.
      Что до секса?
      То сперва Милу этот их приятель – зам по науке – пытался было утешить.
      Но месяца два еще Мила принимала его в постели, а потом выгнала.
      Третьего им обоим не доставало.
      Однажды старый приятель попытался предложить Миле привести другого помощника из числа его дружков, но Мила отказалась. Ей муж все время снился. Снился и грозил ей пальчиком, приговаривая, – эх, испортил я тебя, девка! Не будет теперь тебе счастья…
      И все в личной жизни Милы не складывалось.
      Были любовники.
      Всякие-разные.
      Но ничего постоянного не вырисовывалось и не вытанцовывалось.
      Был у нее даже эпизод.
      Поехала Мила на своей машине не на дачу, а на пляж в Химки – в будний день откровенно заклеить мужиков. И со своей роскошной грудью улеглась одна одинешенька загорать смело этак: топ-лесс…
      Парни не замедлили клюнуть.
      Ватага голодных студентов.
      Набила она ими свою машину, привезла домой, накормила до отвала дорогими деликатесами, а потом расслабилась, отдавшись вихрю фантазии молодых и здоровых выдумщиков.
      Это было здорово, но потом Мила долго об этом сожалела.
      И пришла к психоаналитику спрашивая, в чем корень ее психоза-невроза и как его лечить…
      С Милой все было более-менее ясно.
      А вот с Игорем Массарским?
      С ним как?
      Зачем и почему ему – здоровому как бык и уверенному в своих силах брать в постель помощника?
      – Дело в том, дорогой Игорь Петрович, – говорил психоаналитик, расхаживая по кабинету, – дело в том, что "А" во-первых, нам часто хочется иметь свидетелей наших достижений, чтобы у нас были свидетели того, насколько мы круты, чтобы кто то из друзей воскликнул одобрительно, ну ты, брат крут! и в такой момент жизни, когда мы обладаем красавицей, нам хочется, чтобы рядом был друг и свидетель…
      Потом "Б", во-вторых, нам часто хочется поделиться приятным с близким другом, мы хотим угостить друга вкусным ужином, дорогим вином… Когда мы сидим дома и у нас есть какой-то небывалый редкий деликатес, часто мы хотели бы разделить радость наслаждения этим деликатесом с понимающим нас хорошим нашим приятелем, разве не так? И "В", в третьих, природа так застраховала женщину от травм в сексуально-психическом смысле, что редкий мужчина в состоянии удовлетворить женщину, доведя ее до изнеможнения. А мужчине психологически очень хочется видеть, как красивая и сексуальная женщина доведена именно до изнеможения…
      Поэтому подсознательно мы опять хотим помощника, дабы увидать ее изнемложение. В доску, в доску… Но и в четвертых, "Г"… В – четвертых, так как по определению, момент обладания, момент соития мужчины и женщины строится таким образом, что мужчина БЕРЕТ женщину, это по определению это ВЗЯТЬ подразумевает насилие и унижение. Мужчина унижает женщину, он пригибает ее к земле, он давит на нее весом своего тела… А насилие всегда связано с причинением боли, с элементами принуждения… Поэтому и здесь тоже кроется латентная тяга – отдать красоту на растерзание, и чем красивее женщина, чем красивее ее грудь и бедра, тем сильнее хочется видеть, как ее терзают… Отсюда и корни желания группового секса…
      – От мужчины я допускаю, – лежа на кушетке, сказал Игорь, – но женщине это зачем ?
      – А женщина зеркальна, – с улыбкой отвечал психоаналитик, – она зеркально всегда хочет того же, она мечтает, чтобы ее растерзали, чтобы ее унизили, грубо взяли двое, трое, четверо.
      – Доктор, вы маньяк, – вставая сказал Игорь.
      – Но ведь это вы спали втроем с вашей женой, не я, – тонко улыбаясь, ответил психоаналитик.
      В приемной у него висели копии трех американских дипломов в деревянных рамочках.
      Там же сидела ассистентша и у ней был терминал. Доктор принимал электронными деньгами, и уходя, Игорь по платиновой карте ВИЗА заплатил триста долларов.
      – Ничего себе, берет маньяк!
 

 
      В начале недели Джон как всегда для порядка сгонял ее за справкой в КВД…
      Ничего плохого не подозревая, Натаха пошла…
      Запляатила, как всегда пятьсот рублей, чтобы без очереди и анонимно.
      Мазки на инфекцию, кровь на сифилис и на СПИД.
      Звонить послезавтра…
      Врачиха сказала, что если анонимно, то можно любой фамилией записаться.
      Записалась Фроловой.
      Так и сказала, А, точка, Фролова…
      Как эта – модная нынче ведущая…
      Ну, на следующий день дела какие-то были у Натахи…
      Да!
      Событие!
      Она же на водительские курсы записалась…
      Вот, ходила на первое занятие по правилам движения.
      Знаки изучали, проезд перекрестка…
      Потом дома уборкой занималась, стирала, валялась у телевизора, никуда вечером не хотела идти.
      Спать легла рано.
      А в пятницу после того, как позавтракала, позвонила в КВД.
      – Фролова? – переспросили в регистратуре – Фролова, – подтвердила Натаха – А Фролова? – переспросили на том конце провода – А…
      Вам надо срочно подойти в кабинет триста три, у вас положительный результат на
 

 
      Вот эт-то да…
      Приехали.
      Помчалась в КВД.
      Прочитала брошюру про ВИЧ…
      Вобщем, через пять лет скорее всего будет у нее СПИД.
      А это…
      А это два года, от силы – три.
      Жизнь кончилась.
      За что?
      За что?
      Захотелось съездить домой.
      Поехать к маме, залезть с головой к ней под одеяло, спрятаться.
      Спрячь, спрячь меня мама.
      Только поздно уже.
      Мама сама на кладбище лежит.
      А отца и не было никогда.
      Всю субботу проревела.
      Телефоны – городской и мобильный отключила и лежала.
      То вниз лицом в подушку.
      Лицом вниз ревела.
      То лицом в потолок.
      Тоже ревела.
      Так жалко было себя.
      Так жалко, а что сделаешь?
      Такое чувство у Натахи было только в детстве, в семь что ли лет, когда она представляла себе, как умрет.
      И все ее тогда станут жалеть.
      А потом как-то не было у нее ничего такого – жалестного.
      Мать умерла?
      Ну, да.
      Натаха в восьмом классе училось.
      Ну, плакала, конечно. Всеж-таки мать.
      Видно, не долгая жизнь фамилии Кораблевых по женской линии прописана.
      Мать то вот хоть ребенка родила.
      А Натаха и этого не смогла.
      В воскресенье надо было чтоли хоть за хлебом наружу что ли вылезти?
      Утром встала, включила радио Эхо Москвы.
      Там сказали, что у Православных христиан нынче праздник.
      Конец Петрова поста.
      Мать то всегда в церковь ходила.
      Свечку ставила.
      А толку?
      И сама померла, и дочь единственную не уберегла, и дочь теперь лет через семь помрет.
      Но решила, все же в церковь сходить.
      В храм вошла уже к середине проповеди.
      Батюшка такой молодой, такой совсем не похожий на тех, что в кино всегда показывали.
      Сними с него рясу, да одень в цивильное и модное – с таким и в дискотеку запросто!
      Однако, прислушалась.
      Батюшка стьоял на амвоне, держа в руках большой серебряный крест и говорил простым русским языком, а не нараспев по церковно-славянски, как это бывает во время службы.
      – Вот, недавно довелось мне крепко поспорить с одной женщиной, – доносилась до ушей Натахи размеренная речь батюшки, – ей уже за тридцать, вроде и жизнь повидала, и хлебнула всякого и хорошего и плохого. Жила на юге в одной из республик бывшего союза, работала бортпроводницей на внутренних рейсах. Были у нее и муж и друзья… Однако, развалился Союз, ушел муж, русских в республике стали притеснять – в новой национальной авиакомпании стали отдавать предпочтение девушкам с восточным разрезом глаз.
      Но женщина эта оказалась сильным человеком – переехала в Москву. Сняла квартиру, начала как это теперь говорят – "крутиться – вертеться" то гербалайфом торговала, то машины из Германии перегоняла… В Кириенковский дефолт разорилась… Однако никогда не теряла духа и верила в то, что завтра будет лучше чем вчера. В доме у нее, она квартирку маленькую снимает – полно иконок. Говорит что в Бога верует, но в церковь не ходит – считает, что "истинному" верующему это не обязательно.
      И вот, эта женщина пристроилась кем-то вроде домоуправительницы в семью к самым натуральным "нашим этим новым русским". Работает на них практически без выходных убирается, готовит, стирает… Горничной и домоуправительницей. С раннего утра и практически до позднего вечера, так как хозяевам и ужин положено "подавать". А по воскресным дням – сказать частым гостям "кушать подано", "ле табль ет е серве" и убраться после их полуночного ухода, так как "хозяйка страсть не любит оставшийся беспорядок".
      А хозяйка то в этой семье – главная добытчица! На этом у нас и спор с бывшей бортпроводницей вышел. Муж там – из неудачливых дельцов. Пытался какой-то экспорт-импорт, да в кредитах запутался. Теперь в экономическом ВУЗе преподает, опытом своим негативным делится. А вот жена – юрист, та хорошо пристроилась – аж в арбитражный суд. И содержит теперь семью на два дома – дети студенты у них живут отдельно, но исправно получают от мамы денежное содержание.
      Ну вот и сказал я новоиспеченной этой домработнице, когда та стала восхищаться христианскими добродетелями хозяев, – что "хозяйка то твоя, ведь не на судейскую зарплату так хорошо и богато живет"… А бортпроводница бывшая мне на то и отвечает, – каждый ДОЛЖЕН уметь в этом мире устроиться… и далее, уже в качестве самонаставления развила тему, – "и я предпочитаю по жизни держаться за такими вот состоявшимися лидерами".
      Вот так!
      Уж я ей с удивлением принялся возражать, мол а к чему тогда у тебя на книжной полке и Спас Нерукотворный, и Богородица Казанская, и Святая Ольга, и Святой Пантелеймон, и Никола? А она свое – они не воруют, и никому ничего плохого не делают – одно лишь добро – а в тех, кто про нетрудовой доход судачит, в тех просто зависть говорит!
      Ну, сначала, придется мне, дорогие мои, что до "зависти", что по Шварцу превращает рыцаря Ланцелота – победителя дракона – в нового дракона, то она не может кореллировать с христианскими понятиями о нравственном. Это как дважды – два.
      Но теперь – о главном.
      Россия, страна наша получила искушение.
      Церковные люди знают – искушению не всякий подвергается. Бес любит пристать к чистенькому, к девственному. Поэтому, истинные христиане знают – после причастия – жди искуса!
      И вот вся Россия теперь получила это искушение – искушение воровством. Хапать или не хапать? Брать, когда все берут, или не брать?
      Я с моими товарищами часто говорю на эту тему, мол что у нас – людей с высшими образованиями- ума в 89-ом – 93-ем не хватило – "прибрать" государственное? Или, что, те кто иной завод или иную фабрику приватизировал, "умнее" и "находчивее" оказались? Да нет! Мы-то знаем, что и не умнее, и не находчивее. А попросту менее стыдливыми они оказались – те, кто завод под себя прибрал, и в один миг переселился из двухкомнатной квартирки в спальном районе в особняк на Рублевке.
      Что же до взятки, которую работая в арбитражном суде "не грех" и взять с тех же приватизаторов… То, не хочется даже долго говорить, чтобы доказывать очевидное.
      Но вот теперь, эти "хорошие добрые" взяточники – соблазняют народ. Соблазняют красивой жизнью. Да так, что "верующая в Бога" домработница – говорит о том, что теперь по жизни стремится иметь ориентиры и маяки в виде удачливых, как ее хозяева, людей.
      Но что надо сказать, что должна молвить "верующая в Бога" бывшая стюардесса, когда чистит красивую джакуззи, или когда на кухне нарезает чужим гостям дорогущщую финскую семгу? Когда самой – до боли хочется пожить также как и они?
      Ну уж по крайней мере не Алиллуйю петь сомнительным добродетелям взяточников. А как Иисус – подступившему к нему дьяволу в пустыне сказал, – отыди от меня, сатана!
      Потом, когда батюшка кончил проповедь и еще раз поздравил всех с праздником, все стали подходить и целовать крест.
      Решила и Натаха подойти.
      Но подумала, а не передастся ее ВИЧ-инфекция тем, кто вслед за ней будет этот крест лобызать?
      И из очереди ко кресту вышла.
 

 
      – Ты на мне женишься? – спросила Агаша.
      – Зачем? – спросил Дюрыгин – Чтобы вместе жить, потому что вместе веселее, – ответила Агаша – А что, надо обязательно жениться, чтобы вместе жить? – спросил Дюрыгин – Поженившись лучше получается, – ответила Агаша, – а потом мы могли бы нашу свадьбу в нашем шоу показать. Представляешь, свадьба ведущей и продюсера?
      – Да ну. Тебя – И я молодая, красивая, где ты лучше найдешь?
      – Это точно – И зарабатываю много. Иной раз больше тебя – Это истинный факт, особенно когда тебя для рекламы зубной пасты сняли – И рекламы йогурта – Меня на рекламу сниматься не приглашают – Потому что ты старый и некрасивый – Так что же ты тогда за меня замуж просишься? Ты найдешь и помоложе, с твоими деньгами, твоей славой и красотой, все мужчины на Москве твои – А мне и предлагали – Кто?
      – А Массарский из спонсорской группы канала – Игорь что ли?
      – Да, Игорь – Так он же с Ирмой… Постой, постой, он что с ней, разошелся что ли?
      – Валера, ты отстал от жизни, Массарский с Ирмой больше не живет, он ко мне клинья тут так подбивал, я едва отбилась – Агата, я ревнивый, ты мне про это не говорила – Он меня к себе в Жуковку звал – Ты мне ничего не говорила – А ты мне кто? Муж? Вот женись, тогда буду отчет давать, кто меня куда приглашает – Ладно, на Новый год решим – Жениться или нет?
      – Ну, вроде типа того – Смотри, до Нового года далеко, увезут меня, украдут меня
 

***

 
      И оба понимали, что лгут.
      И оба понимали в тоже время, что эта ложь и есть их теперешняя истинная жизнь, которая называется ТЕЛЕВИДЕНИЕМ Истинная любовь здесь только к себе.
      К себе в этой гламурной останкинской тусовке.
      К своему рейтингу.
      К своей позиции в параде популярности звезд.
      А любимый?
      А избранник?
      А сожитель?
      А муж?
      Они как платья…
      Или как машины…
      Вышел из моды, перестал быть лакированным и богатым?
      В корзину…
      В тренд=продажу…
      И вот она в этом честность жизни.
      Они оба это понимали.
      А если понимаешь, то зачем говорить об этом вслух?
      Особенно, когда голливудские правила приличия предписывают всегда улыбаться партнеру в его глаза.
 

 
      Натахе непреодолимо захотелось встретиться с этим молодым священником.
      На неделе снова зашла в церковь.
      Подошла к свешнице, спросила, – где тот батюшка, что в Воскресный день проповедь читал?
      – Отец Николай? – переспросила свешница, он в шесть часов на вечерней службе будет.
      Пришла на вечернюю службу.
      Оделась как полагается, беленький платочек, юбку длинную ниже колен…
      Молящихся в церкви было мало – все на дачах, лето.
      Старухи все с внуками по Киевской, да по Савеловской дорогам на своих десяти сотках клубнику полют.
      Отстояла службу.
      Потом дождалась, покуда Отец Николай из алтаря выйдет.
      Уже в цивильном.
      Смешной такой, в темном костюме, в белой рубахе без галстука…
      – Отец Николай, – робко пискнула Натаха.
      – Что вам? – вежливо и сухо спросил батюшка, остановился и склонив голову приготовился слушать.
      Как она говорила в потоке речи и мыслей, что говорила, она уже и не помнила.
      Помнила только, что плакала, а потом, вроде как и успокоилась.
      Отец Николай вывел ее на улицу, спросил, – ела сегодня?
      – Аппетита нет, – ответила Натаха.
      – Тебе надо питаться, ВИЧ это такая болезнь, что требует хорошего питания…
      И пригласил ее вместе потрапезничать.
      – Мои все на даче, детки, матушка наша, я один тут теперь рядом, пойдем, чаем тебя напою.
      – А не боитесь, я ведь заразная? – спросила Натаха.
      – ВИЧ только со шприцем и при супружеских отношениях передается, а так можно и ко кресту и к чаше с ВИЧ подходить, – ответил батюшка.
      За чаем Отец Николай рассказывал ей о морали.
      Оказывается, батюшка диссертацию в духовной академии недавно защитил.
      – Вот мой школьный друг, -говорил ей отец Николай, – даром что как мы говорим, технарь, сказал недавно такую сентенцию, достойную иного христианского философа, мол, смог бы настоящий, в старом дореволюционном понимании этого слова, христианин – последовательно учинить в нашей стране все те преобразования, что у одной части населения получили название реформ, а у другой – откровенного грабежа? И сам, отрицательно отвечая на этот вопрос, приятель мой этот добавил, что для врача психиатра, отцы приватизации и нынешних реформ должны представлять такой же профессиональный интерес, как и серийные убийцы…
      При смене формации, свидетелями которой нам довелось стать в последние пятнадцать лет, мы стали и свидетелями вопиющего упадка морали. Понятно! Каждому веку и каждому хозяйственному укладу по недавнему официально установленному учению соответствовала своя мораль. Капитализму – капиталистическая, социализму – социалистическая… Однако всеми, даже коммунистами всегда признавалось, что совсем без морали – нельзя.
      Независимо от того, какой теории создания мира мы с тобой придерживаемся, неважно каким образом древние люди получили знания о правилах регламентирующих жизнь человека, заключающиеся в десяти заповедях, в скрижалях ли, в пламени купины неопаленной, или в процессе Дарвинской эволюции, – ясно одно – мораль стабилизировала общество и следование правилам морали отличало людей от животных.
      У Уэлса в Острове доктора Моро эта модель хорошо описана – не ходи на четвереньках, не ешь рылом из корыта, не убивай себе подобных…
      Теперь, когда с треском рухнул коммунизм, вместе с ним рухнули и системы морального регулирования в России. И Сразу оголилось реальное "общественное здоровье" нации. Как только ослабли государственные институты соблюдения моральных норм – цензура, культура… так вступила в силу индивидуальная система соблюдения нравственного порядка – в виде внутренних тормозов. А она и показала что без хлыста вивиссектора Моро – все так и норовят вновь встать на четвереньки и хрюкая броситься к корыту. Норовя при этом секануть ближнего клыком по сонной артерии…
      Разве для кого новость, что в большинстве своем приватизация народной собственности являла собой откровенное воровство и мошенничество? Разве новость, что стало больше наркомании и проституции? Разве новость, что по сравнению с годами правления коммунистов, убивать и насиловать стали в сто раз чаще?
      В чем дело? И как жить дальше? Этими вопросами не задаются, увы, "хозяева жизни".
      Не задаются пока, потому как не поделен еще мир, осталось пока еще пространство, где можно "срубить бабки по – быстрому"… А поэтому пока и не до морали. Мораль понадобится позже, когда карманы уже будут набиты под завязку. А пока, от насильников и хулиганов можно отгородиться охраняемыми подъездами, охранниками в пуленепробиваемых жилетах и бронированными стеклами персональных лимузинов…
      Сейчас, пока не до этого. Покуда носитель нового сознания например озабочен "как продать газ в Европу"…
      Хотя, страдают и новые хозяева жизни и сопутствующие "болячки", в виде детской наркомании, не миновали так называемых "новых". От падения нравов не спрячешься за стойкой консьержки и не отгородишься охраной при входе в дорогую гимназию.
      Но вопросы здорового и стабильного общественного окружения пока, кажется, не заботят хозяев жизни. Но почему не озаботится ими в массе своей – простой человек? Ведь влияние воли простых людей даже в псевдо и квази демократическом обществе в годы выборов может быть весьма ощутимым. Дело только в том, что бы твердо знать, чего хочет простой человек.
      Наверное, он не хочет что бы его детям показывали по телевизору голые задницы и без конца промывали нестойкие детские головки рекламой роликовых коньков, жвачки и пепси-колы со льдом. Наверное хочет, что бы в школе его детям кроме желания проколоть ухо и ноздрю, да вставить туда кольцо, да понюхать, или прости Господи, уколоться, привили бы еще хоть пару каких – либо позитивных желаний. Пожалеть родителей, к примеру, или заработать на развлечения не проституцией, а честным трудом. Вопрос только в том, как этого достичь? Как сделать школу такой, что бы она учила доброму и что бы это учение было сильнее влияния старшеклассников из школьного туалета… Как сделать телевидение таким, что бы оно развивало интерес не только к половым сношениям и изощренным методам насилия, а демонстрировало примеры благородства и духовной высоты… Ни со школой ни с телевидением в обозримом будущем нам не справиться. В условиях так называемого рынка, телевидение будет показывать то, на чем выгодно размещать рекламу, то есть поп – концерты, тупые ток-шоу и фильмы с приемчиками кара-те.
      Итак, по факту – общество в его слабой неустойчивой части, выбирает удовольствия.
      Особенно дети и женщины. Отсюда разврат, наркомания. Мечты о легкой сладкой жизни. И выход видится только в развитии в детях, в девочках особенно, противодействующего среде обитания морального иммунитета.
      Где же его прививают?
      Надо, наверное, вспомнить, что мы исторически православные христиане. И коли уж общество решило вернуться на исходные позиции тысяча девятьсот тринадцатого года, посчитав итоги семидесятилетнего развития – негативными, то и мораль надо бы принять соответственную. Как мы давеча говорили, коммунистам – коммунистическую.
      А православным христианам – православную.
      Отвечая на вопрос моего друга доцента, мог бы христианин учинить в стране то, чему мы стали недавними свидетелями, я тоже соглашусь: Не мог бы. Это только бывший комсомолец, который украв у бабушки икону сменял ее у американского туриста на джинсы – смог. Поколение фарцовщиков, которые в студенческой юности толкались подле гостиницы интурист, восхищаясь брюками и ботинками выходящих из автобуса "фирмачей" составили ныне поколение реформаторов. Только теперь они пошли дальше и за фетиш западного блага рассчитываются не уворованной у бабули иконкой, а десятилетиями копившимися богатствами. Не смог бы православный того, что сделали наши реформаторы, потому как невозможно переступить через завещанное через пророков: не убей и не укради, и не пожелай жены ближнего своего…
 

 
      Натаха уже год жила в семье священника отца Николая.
      Работала по дому, помогала его матушке (в смысле, жене) по хозяйству и с детьми.
      Много читала.
      Пела в церковном хоре.
      Через пол-года стала получать зарплату, как певчая…
      Денег хватало.
      А на что надо?
      На книги, да на мечты…
 

***

 

 
      Джон, наконец-то был вынужден признать, что с большой настоящей работой, какой ожидал от него Махновский, он, вероятнее всего не справится. Одно дело копеечные по столичным масштабам поганки прокручивать, да на все готовых провинциальных шлюшек на даче у друзей скрытыми камерами снимать, и совсем другое дело организовать съемки настоящего многомиллионного телешоу в большой студии, когда от сумм спонсорских и рекламных денег даже запахи идут такие, что у всех присутствующих кружатся головы и у сопричастных к делу непроизвольно прорезывается какой-то неконтролируемый сознанием смешок, как от чистого кислорода или от хорошей марихуаны.
      – Я один такое дело, да еще и в такие сжатые сроки не потяну, – признался Махновскому Джон, я тут подумал, что неплохо бы Мотю Зарайского притянуть, пусть нам поможет в Останкино в большой студии, он как раз хотел с Ирмой работать, так и пусть поработает, а я сконцентрируюсь на спец-постановочной части на даче.
      – Давай-давай, – Махновский сходу одобрил идею Джона и протянул ему палец с перстнем для поцелуя, – этот Мотя все так же на ту твою Розочку душонкой своей заточен? Так ты и простимулируй его, пусть за девочку постарается, а денег я ему дам…
      Зарайский вернулся из круиза загорелым и окрепшим. Рассматривание себя в зеркале теперь доставляло ему большое удовольствие и впервые в своей жизни, Мотя вдруг перестал стесняться своего тела. За четыре месяца тяжелой работы палубным матросом по совместительству с работенкой трюмного машиниста, которую Моте ежедневно по двенадцать часов в сутки приходилось выполнять на паруснике "Дункан", тело его, его мышцы, за которые ни один уважающий себя тренер по фитнесу еще пол-года назад не дал бы и трех рублей за их мышечной бесперспективностью, вдруг как-то удивительным образом эти мышцы теперь оформились под еще недавно – дряблой белой Мотиной кожей и даже как-то вызывающе набухли, и если Мотя принимал теперь перед зеркалом позы, подсмотренные им когда то у культуристов, то позы эти теперь не выглядели совершенно карикатурными, как это было еще три месяца назад. Теперь в зеркале Мотя видел симпатичного молодого загорелого и даже спортивного мужчину средних лет. Теперь и костюмы на нем сидели совсем по другому. Брюки в талии ему были потребны теперь на два размера меньше, а вот пиджак, наоборот – нужен был пошире в плечиках.
      Дай человеку другое тело и душа его станет петь совершенно иные песни!
      Песни о Розе.
      О Розе Мотя не переставая думал на протяжении всего круиза. И идя по серой дождливой Балтике, и проходя по каналам Голландии и Германии, думал о Розе раскачиваясь и нещадно травя на волнах штормящего Северного моря, мечтал о Розе идя по красивейшему в своем солнечном спокойствии Бискаю, душою летел к Розе проходя Гибралтар и с тоскою мечтал о ней, любуясь несравненными красотами Адриатики…
      В нечастые минуты отдыха, свободные от сна, от вахты и от бесконечных дополнительных работ, которыми то и дело награждали и наряжали его то кэп, то старший помощник, Мотя читал найденного им на судне Джека Лондона. Морского Волка.
      Раньше, в Москве бы и в руки не взял бы…
      А тут, как кстати пришлась эта книжка!
      Мотя впитывал каждую строчку, каждую мысль, каждое слово этого американца и переносил судьбу героя книги на себя.
      – Хорошо бы тоже ножик наточить, да и зарезать старшего помощника, – думал Мотя, читая роман в том его месте, где главному герою пришлось выдержать сложную психологическую схватку за выживание на борту, – и все-таки, я правильно сделал, что отправился в этот круиз, – твердил Мотя, отрываясь от до дыр зачитанных страниц, – я совсем другим вернусь в Москву, и Роза еще совсем по другому на меня посмотрит, и я еще отомщу всем этим и Джону и Махновскому за то унижение, которому они меня подвергли.
      – Мотя, это Джон Петров, помнишь меня? – сперва Мотя был готов грязно выругаться в трубку, так грязно выругаться, как ругались капитан со старпомом, когда что-нибудь на судне ломалось или приходило в негодность.
      В трубке снова раздался голос Джона, – Мотя, это я, Джон, ты уже вернулся с морей? А у нас для тебя работенка хорошая имеется, на канале у Михаила на Эр-Ти-Ви-Эн новое шоу с твоей Ирмой ставить?
      Зарайский не стал ругаться по-матросски, как научился во время похода вокруг Европы, но ответил с хрипотцой, – а с каких это радостей вы меня берете? И куда Михаил денет Дюрыгина с его народной-простонародной простушкой, которую тот на свалке нашел?
      – Дюрыгинское шоу пойдет само по себе, а мы своё шоу начинаем готовить, Махновский таких инвесторов и рекламодателей привел, что бюджет наш теперь Голливуд с его Коламбиа Пикчерз и Твенти Сенчури Фокс сожрет и не подавится, у нас все тюменские нефтяные деньги теперь на наше шоу работают, нам теперь можно если захотим, хоть пирамиду из чистого золота в студии в качестве декорации выстроить и Ди-Каприо с Дженифер Лопез ведущими нанять, а Майкла Джексона нанять за песи-колой для режиссера бегать, вот такие деньги для нас Махновский вытряс, так что собирайся, поедем в студию.
      Сперва Мотя хотел было сказать, что не только не поедет работать с Джоном и с Махновским, но и при удобном случае еще и морду Джону набъет за то, что тот устроил на даче в Переделкино, но Джон вдруг опережая Моту, сказал еще, – - А ассистенткой у тебя Роза будет, помнишь ее? Она про тебя все меня спрашивала, между прочим, когда Зарайский приедет? Когда я его увижу?
      – Правда спрашивала? – надтреснутым голосом спросил Зарайский.
      – Правда-правда, – хмыкнул в трубку Джон, – давай, через два часа в Останкино у Михаила в приемной я тебя там жду.
 

***

 
      Устройство прощальной вечеринки по поводу расставания с холостяцкой жизнью своего нового друга Массарского, взял на себя сам Махновский. Вернее, не самолично господин кремлевский советник и депутат, а один из самых шустрых его порученцев, имевший для этого под рукой целую свору мальчиков и девочек на побегушках. Шустрость порученца оказалась настолько выдающейся, что, когда гости собрались, не было конца изумленным охам и ахам. И это несмотря на то, что публику, состоявшую в основном из людей, уже достаточно повидавших и в чем-то даже пресыщенных, вообще трудно было чем-либо удивить. Но шустрый порученец оправдал все надежды, возложенные на него. Оправдал, потому что рассматривал организацию подобного шоу как некий экзамен. Ведь если можешь талантливо и замысловато организовать пьянку-гулянку для высокопоставленных дружков своего патрона, то, значит, тебе можно поручить и более важные дела.
      В Усово, за Знаменкой, за этой, наверное, последней, оставшейся по Рублевке деревне с натуральным не застроенным еще особняками полем в трех со сказочною быстротою выстроенных павильонах были собраны чудные декорации: Рим времен Тиберия и Калигулы, Версальский дворец времен Людовика ХIV и Москва Ивана IV – Грозного.
      Вечеринка должна была стать этаким пробным прогоном…
      Этакой генеральной репетицией, когда все уже под оркестр и в костюмах и в декорациях…
      Соответственно были наряжены слуги и приглашенные на специально подготовленные для них роли – известные и малоизвестные артисты. Да и для гостей были приготовлены костюмерные с набором тог, кафтанов и виц-мундиров всех мастей и размеров.
      Скорость, с какой строились эти декорации была пожалуй сравнима только со скоростью строительства хрустальных мостов через море-окиян, и хрустальных дворцов, которые джинны из медной лампы сооружали за одну шахерезадову ночьку.
      Распоряжались на стройке и Джон Петров, и появившийся теперь рядом с ним Мотя Зарайский.
      Даром что ли? Павильоны эти с декорациями теперь планировались и для съемок исторического супер-шоу…
      Пить-гулять начали в декорациях Древнего Рима.
      Актер-двойник, мастерски загримированный под молодого Малькольма Макдауэлла, представил ошалевшему Массарсому главный подарок от его верных друзей – трех рабынь, которые весь этот вечер прощания с холостяцкой жизнью должны были во всем прислуживать виновнику торжества, выполняя все самые затейливые его пожелания.
      – Ты узнаешь? – хитро улыбаясь, спросил Массарского его новый друг и побратим, На самом Махновском была белая, подбитая тремя пурпурными полосами тога богатого римлянина. На голове у него красовался золотой венец, а в руках он держал золотой жезл, украшенный фигуркой Меркурия.
      – Тебе бы так по своей Думе ходить, – сказал Массарский, оценивая вдруг преобразившегося приятеля, – это отвечало бы и времени, и духу.
      – Ты не ответил на вопрос: ты узнаешь рабынь? Приглядись – в этом вся фишка, сказал Махновский.
      Девушки в бикини, стоя на краю беломраморного бассейна, непрестанно меняли заученные позы и блистали жемчужной дентальностью своих неискренних улыбок.
      – Узнаешь? – настойчиво спрашивал знаменитый депутат.
      Массарский наморщил лоб.
      Он определенно где-то видел этих девиц. Но где? И когда?
      Девицы выглядели очень ухоженными и, главное, держались мастерски и уверенно.
      – Неужели? – воскликнул Массарский.
      – А ты думал! – подтвердил догадку своего приятеля Махновский, – Нам это недешево стоило, но мы для тебя их и нашли и привезли, так что владей до утра!
      Кто бы мог подумать!
      Джон с Махновским выписали для своего нового друга ту самую поп-группу, которую он так любил, и солистку которой так некогда вожделел…
      – Неужто из самого Голливуда? – изумился Массарский.
      – А ты их сам спроси, – подмигнул Махновский, – они же твои рабыни до самого утра.
      – По-английски что ли спрашивать? – недоуменно спросил Массарский.
      – Нет, блин, по-китайски, – передразнил его депутат и ткнув Джона в бок, велел ему, – анука, заверни нам по ихнему!
      – Do you like the show? – начал сходу и без разминки Джон, – Did you come directly from LA? How was the flight?*1* – Oh, terrific, – нараспев чуть ли не хором воскликнули девицы, закатывая к небу глазки и как бы ища там сочувствия, – it was monstrously terrible fligt, we had a chanche in Berlin, course there was no direct flight to Moscow, and finaly we have lost our baggadge, think it was Aeroflot, who to blame*2*.
      – Its your new master, who will bye you a new baggadge with all nessessery juelry, – встрял Махновский, показывая своим золотым жезлом на Массарского, – treat him right, and he will be very graitful indeed*3*.
      – Я что, должен им бриллианты теперь покупать? – было возмутился Массарский.
      – Владей спокойно, – успокоил друга Махновский, – заплачено столько, что им и за год не отработать.
      В числе приглашенных было много и незнакомых Массарскому людей.
      Хитрый Махновский использовал вечеринку для своих шахер-махер.
      Игорь уже давно запутался в бесконечной череде представляемых ему гостей – кто нужный генерал из силового министерства, кто не менее нужный начальник департамента из другого министерства, а кто просто хороший человек.
      Среди всех прочих Махновский представил Игорю и модного телевизионного и кино-критика.
      – Баринов, – пожимая руку, представился писатель.
      – Над чем сейчас работаете? – дежурно поинтересовался Массарский.
      – Да вот, исправляю ситуацию в литературе, – вздохнув, сказал писатель, – понимаете, к пятидесяти годам пришел к выводу, что из тысячи прочитанных в университете и после него книг душу тронули едва две или три, вот и решил теперь потрудиться – исправить ситуацию. Пишу то, что трогает.
      – Пишете для себя самого? Литература для одного читателя? – хмыкнул Игорь.
      – Да нет, – совершенно не обидевшись, ответил Баринов, – событие в литературе случается тогда, когда, доверяя собственному вкусу, писатель создает именно то, что… – он замялся, подыскивая необходимое верное слово, – то, что кэпчуирует*4* читательское поле.
      – Ну и как? – с иронией спросил Массарский. – Удается кэпчуировать?
      – Да вот эти, – Баринов махнул рукой в сторону группы завернутых в тоги богатых промышленников и банкиров, с которыми теперь стоял и Махновский, – эти денег под новое издательство дали, специально, чтоб мои книжки издавать.
      – А-а-а, ну если эти, – развел руками Игорь, – эти, наверное, понимают.
      – Они не понимают, они чуют, где деньгами пахнет, – сказал Баринов, – а настоящий писатель должен чуять, где пиплу*5* самый смак, тогда и синусоиды резонансом сложатся. Тиражи, деньги, писательская слава…
      – Ну, тогда пожелаю! – сказал Массарский и двинулся в сторону стола с яствами.
      Литература – литературой, тусовка – тусовкой, флирт – флиртом, а жратва должна быть по расписанию.
 

***

 
      – Во сколько же все это обошлось? – спросил Джон, обводя руками пространства павильона. – Ведь, наверное, немалых денег стоило?
      – А, брось, – махнул рукой Джон, – тюменские уже первую часть денег перевели, Тюмень – хоть и столица деревень, а свое сибирское слово держит. Скоро денег будет столько, что мы с тобой не декорации, а реальные Рим с Версалем откупим, да и Мишу с Дюрыгиным, да и всю останкинскую телебратию надо приручить: они ведь, сами того не зная, нам большую службу сослужат. Так что эти… – Махновский тоже обвел павильон руками, – эти деньги, считай, по статье "на наше светлое будущее" расходуются.
      – И не жалко будет Ирмой пожертвовать? – спросил Джон.
      – Ты радуйся, что не тобой жертвовать придется, а за Ирму не переживай, её не надолго посадят, если что, а если и посадят, то мы ей в камеру и мальчиков стриптизеров и с шампанское присылать будем и цветной телевизор поставим.
      Часа в два пополуночи всех, уже сильно пьяных, стали приглашать перейти в другой павильон. Гости в тогах, разомлевшие от возлежаний с голыми фотомоделями, изображавшими финикийских рабынь и свободных римлянок, с трудом соображали, чего от них хотят.
      – Едем во Францию! Остановка – Версаль! – кричал популярный лысоватый и толстоватый одесский юморист, приглашенный на роль тамады.
      Чтобы отрезвиться перед переодеванием, Игорь нырнул в бассейн и пару раз проплыл от стенки до стенки. Какие-то совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми по телепрограммам лицами прямо в воде пытались хватать его за руки и за ноги: – Эй, мальчик, не хочешь любви?
      Где он эту видел? Она – певица, которая с Ордашевским поет, или диктор с седьмого телеканала? А ту где видел? Тоже по телевизору?
      В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт.
      От белоснежных декольте было больно глазам – как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай!
      Игорю был тесноват бархатный камзол.
      Да эти обтягивающие панталоны, да идиотские белые чулки, да еще этот парик напудренный, неприятно пахнущий.
      Но девчонки, которых опять же неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?
      – Слушай, Махновский, – обратился изумленный Игорь к своему приятелю, что теперь держал в руке не жезл с фигуркой Меркурия, а шпагу капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, – послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции "Новостей" раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?
      – Не будь таким наивным, Игорек, – осклабился Махновский, – за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.
      – Почти верю, – отозвался Игорь.
      – Почти? – хмыкнул Махновский. – Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под Сен-Санса тут станцует, как миленькая.
      И Игорь вдруг поверил.
      Поверил и представил себе, что за миллион или за пять миллионов, или за десять – то есть за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках потом окажется совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…
      Он вдруг даже вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на Игоря сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о женщине. О порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь этой благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.
      – Не веришь? – переспросил пьяный Махновский.
      – Верю, – ответил Игорь, – верю в тебя… И вдруг пьяно запел старую песню из старого кино про войну, – Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера от пули меня, от снайперской пули киллера, мля спасала-а-а… и вдруг, прекратив петь, сказал твердо поглядев Махновскому в глаза, – не трогай, мля нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть что-то святое!.
      – И я в тебя Верю, – миролюбиво улыбнулся Махновский, – потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…
      – Вот-вот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, – хитро прищурился Игорь.
      – Да ладно тебе, – отмахнулся Махновский, – гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту. Сисястенькую?
      Да, таким, как ты, в морду – это как водка без пива или деньги на ветер, им в морду давать проку никакого. Про них у Салтыкова отлично написано. На все свой тариф. За нанесение удара сапогом в область ягодиц – такой-то тариф. За удар по голове кулаком – такой-то. За нанесение удара по голове с ее раскровенением – тариф с бонусом…
      Так что таким чертям как ты, по мордасам бить – только себе дороже обойдется.
      Только кулаки себе набивать. Таких как ты убивать надо. Чертей.
 

***

 
      До зала с Иваном Грозным никто из гостей добраться уже не смог.
      К шести утра в декорациях Версаля была полная чума.
      Ноздри гостей пылали, переполненные дармовым кокаином, а желудки уже не принимали ни виски, ни текилы, ни шампанского…
      Полуголые музыканты в напудренных париках наяривали на скрипках то "Семь-сорок", то "Smoke on the water"*6*, а гости были частично раздеты и танцевали в обнимку с девушками в одних корсетах из китового уса на селективно ухоженных, холеных телах московской средне-русской породы…
      – Завтра я в Швейцарию на конгресс улетаю, – сказал Махновский. – ты тут еще повеселись, а я баиньки
 

***

 
      А вообще, кто веселился, а кто и работал…
      Предстояло великое действо.
      Предстояло объединить два супер-шоу современности в одно.
      Пускай на один только раз, но в одно…
      Шоу Зарайского и его Ирмы Вальберс на один раз соединить с Русским свадебным Марафоном Дюрыгина и его Агаши Фроловой.
      Пока задача была поставлена так, чтобы объединить на один раз, но этот один раз должен был прозвучать и отдаться эхом. Да таким эхом, чтобы народ, тот что жует макароны перед своими телевизорами позабыл бы и фигурном катании, и о боксе, и о цирке со звездами…
      Не всякий раз увидишь такое шоу, где разбираться будут не подставные якобы родственники и соперники, как на прочих уже надоевших шоу, а самые настоящие соперники-соперницы, да еще и звезды первой останкинской величины.
      Так что, Зарайский работал вовсю. И Розочка, что теперь неотступно везде следовала везде за ним, была самым лучшим стимулятором его креативной деятельности.
      Розочка, хоть с виду и простая татарочка из Бугульмы, а остроумия где-то набралась, нахваталась. Даром что ли работая на Джона с большими и важными людьми общалась.
      Это она, лаская напряженные Мотины чрёсла о отрываясь от них, жарко говорила, стимулирую твой мозг, милый мой Мотя…И с деланной наивностью, снизу вверх глядя на своего возлюбленного, она поясняла свою гениальную догадку, – ведь и головка и голова это почти одно и тоже?
      И стимуляции головки не прошли даром. Едва приехав из круиза, Зарайский сыпал перед шефом новыми идеями, будто это не Дюрыгин был у них на телеканале главным генератором креатива, а он – душечка Зарайский…
      – Миша, серийное тиражирование похожих шоу со временем приедается, – говорил Зарайский, сидя в кабинете шефа канала.
      Зарайский отлично выглядел.
      Загорелый, окрепший, он даже как-то по-хорошему огрубел за эти четыре месяца проведенные на корабле.
      – Тебе теперь бы бородка под морского волка пошла, – пошутил Дюрыгин, встретив его в предбаннике у вечно вожделенной секретарши Оленьки, – можешь работать теперь под мачо, тебе пойдет.
      Понятное дело, теперь пришла и настала очередь Дюрыгину бояться и ревновать, маятник любви главного к модному режиссеру и продьюсеру качнулся теперь в другую сторону. Пол-года назад Дюрыгин Зарайского подсидел, а теперь Зарайского Миша принимает у себя в кабинете, так что – трепещи Дюрыгин, еще не известно, чья в конце концов возьмет!
      – Ну, так и что предлагаешь, Мотя? – спросил главный, – ясен пень, что одна пролграмма, даже самая хорошая рано или поздно приедается.
      – За редким исключением, – уточнил Мотя, – вот к примеру КВН…
      – Ну, у нас с Дюрыгиным не КВН, а РСМ, то есть русский свадебный марафон, – уточнил главный, и шоу хоть только вот с первого сентября началось, рейтинги хорошие, но мы должны смотреть на перспективу.
      – Вот я и говорю, – вальяжно откинувшись в казенном итальянском кресле, продолжил Мотя, – в череде программ нового шоу надо устраивать усиливающие внимание зрителя ударные программы.
      – Например? – внимательно глядя на Мотю, спросил главный.
      – Например свадьба со скандалом, – ответил Зарайский.
      – Типа, драку заказывали? – усмехнулся шеф.
      – ТИпа этого, – согласно кивнул Зарайский, – только здесь надо очень тонко, тоньше чем отрепетированные скандалы ВанДама со Сталлоне на красных дорожках в Голливуде или в Каннах…
      – Да, ведь у нас по теперешней канве каждая свадьба в каждом шоу у Дюрыгина с Агашей это свадьба звезд.
      – Вот – вот, а сладкое по статистике, как раз быстрее всего и приедается, – подняв палец к потолку, назидательно сказал Зарайский.
      – Ну, и что предлагаешь? – спросил главный.
      – А я предлагаю на один раз объединить наши шоу Дюрыгинское и мое, – сказал Мотя, – и я там тебе обещаю такой выстрел, что все эти австрийские теле-шоу с больными почечными пациентами и одним донором со здоровой почкой покажутся детским лепетом, о нас не только вся Европа говорить будет, но вся Америка и вся Япония.
      – Ну, рассказывай, – не скрывая заинтригованности, сказал главный, встав из-за стола и подсев ближе, как это бывает в случаях особой конфиденциальности и доверительности.
      – Мы возьмем и объединим наши шоу для съемок одной свадьбы, а именно свадьбы Дюрыгина…
      – Что? – недоуменно вздрогнул шеф.
      – Я сказал, что нам нужна свадьба Дюрыгина и его Агаши, – спокойно ответил Зарайский, – потому что только свадьба, где сам продюсер и главная ведущая будут задействованы как жених и невеста, только такая свадьба в Свадебном Марафоне на ТВ сможет дать повод для того, чтобы ведущими на одну программу стали мы с Ирмой.
      – Это дело, – восхищенно сказал главный, – ты сам придумал?
      – Сам, – не без гордости ответил Зарайский.
      – Может мне половину сотрудников в море кочегарами отправить, чтобы лучше думали ? – спросил шеф.
      – Тебе лучше знать, что с сотрудниками делать, а я специалист по креативу.
      – Ну, специалист, а Дюрыгину то и Агаше кто скажет, чтобы они поженились? – спросил главный, в упор глядя Зарайскому в глаза.
      – Ты и скажешь, тебя послушают, – не мигая ответил Зарайский.
      – А если не послушают? – усомнился Михаил Валерьевич.
      – А ты ему скажи, что если он не хочет, чтобы шоу Русский свадебный марафон отошло бы к другому, то пусть сам женится на Анаше, да в прямом эфире, – посоветовал Мотя.
      – Или я его уволю? – переспросил шеф.
      – Или, – кивнул Зарайский.
      Главный поднялся из кресла, подошел к своему столу, нажал на кнопку громкой связи с секретаршей,
      – Оля, соедени меня с Дюрыгиным, – тихо сказал главный, – я его на свадьбу хочу пригласить.
      – На чью свадьбу? – поинтересовалась Оля – А на его свадьбу, – хитро подмигнув Зарайскому, ответил главный.
 

 
      Ирма принялась вспоминать.
      Напрасно говорят, что больше хочется вспоминать только самое хорошее и прятное.
      Это кому как…
      Вот Ирме было приятно ковыряться именно в своих душевных болячках.
      Когда она сказала Джону, что согласна переспать с незнакомцем, она как от какого то тормоза избавилась, ей как будто какой то грузик скинули там внизу, где ноги в землю упираются, и она вдруг полетела. Как шарик воздушный, который отпускают из рук.
      И в душе сразу какое-то безразличное ко всему спокойствие установилось, летела, летела, с одной лишь мыслью в голове, – ах, скорее бы только!
      А Джон, кстати говоря, не заставил долго ждать.
      – Дамы и господа, – начал Джон, – объясняю правила нашей игры…
      Они сидели в большой комнате, обставленной под начало весемнадцатого века.
      Потрескивая, весело горел огонь в камине.
      Музыканты, одетые в камзолы и в парики с косичками, сидели спиною к собравшимся и играли Моцарта, концерт для кларнета до-мажор… Ирма знала это произведнение еще с музыкальной школы.
      Только вот, почему одетые под старину музыканты, сидят к ним спиною?
      Ах, да, ведь здесь сейчас предстоит некое действо с развратом, – догадалась Ирма.
      Когда Джон ввел ее в залу, там уже сидели эти двое господ.
      Их звали Икс и Игрек.
      Джон так и представил их.
      – Господа, имею честь представить, мадмуазель Энигма.
      Джон, одетый в зеленый камзол, белые чулки, обутый в башмаки с большими пряжками Да и с напудренным париком на голове, был единственной персоной без маски на лице.
      Лица господ Икс и Игрек, были скрыты большими черными полумасками из шелка, открывавшими только рот и часть подбородка. Для глаз в полумасках были проделаны такие узкие прорези, что ни формы, ни цвета глаз различить было невозможно.
      Одеты Господа были по моде двора Людовика ХV – в бархатные камзолы, такие же бархатные панталоны и белые чулки.
      На головах у господ были напудренные парики, прекрасно гармонирующие с белыми кружевами воротников и манжет.
      Ирма…
      Вернее, госпожа Энигма, была одета в бархатное платье с белыми кружевами на кринолине.
      Грудь, шея и плечи ее по моде того времени были сильно открыты. Грудь Ирмы, и без того большая, была еще и увеличена приподнявшим ее корсетом из китового уса, причем декольте было настолько смелым, что практически почти обнажало полукружья около сосков…
      Ирма тоже была в маске.
      В маске и в парике.
      Почти голую грудь свою Ирма прикрывала большим китайским веером.
      Джон усадил Ирму напротив господ.
      Между ними было достаточно много пространства, но острый глаз Ирмы мог приметить некоторые детали.
      Как и каждую женщину, Ирму распирало любопытство.
      Как это будет?
      Где и как?
      – Итак, дамы и господа, я еще раз повторяю правила нашей игры в Сюрприз-Плезир, – с жонтийными поклонами, обращаясь в основном к мужчинам, говорил Джон, – дама сама выберет себе первого кавалера и выполнит его желание, которое я оглашу, вынув записку из этой шкатулки…
      Из-за китайского, вибрирующего в ее руках веера, Ирма разглядывала своих визави, думая о том, как же она будет выполнять их заветные и сокровенные желания?
      Прямо в присутствии Джона, или тот соблаговолит выйти?
      Плевать на Джона, – думала Ирма, она была совершенно уверена, что все это снимается на скрытые камеры.
      Но ведь Джон обещал одно главное условие, ни один из участников не снимет маски и парика, и кроме того, ни один из участников игры не проронит ни одного ни единого слова, таковы правила…
      – Итак, дама выбирает, – объявил Джон и застыл в ожидании.
      В принципе, Ирме было все равно с кем.
      Ни лица, ни фигуры партнера не было видно. Даже рост и полноту в сидящем кавалере было трудно угадать.
      Кого выбрать, того, что сидит под бронзовым Амуром возле камина, или того, что сидит возле напольных часов с маятником?
      Все глядели на Ирму.
      Только музыканты не глядели, а медленно и увлеченно водили смычками по своим альтам и виолам.
      Ирма сложила веер и решительно указала им на господина под бронзовым Амуром.
      – Мадмуазель Энигма выбирает господина Игрека, – объявил Джон.
      Он подошел к инкрустированному круглому столику и открыв шкутулку, в которой в давние времена господа хранили свои любовные письма, достал перевязанное ленточкой письмо, развязал его и принялся читать.
      – Господин Игрек желает, чтобы мадмуазель Энигма совершила с ним соитие, путем орального соединения чресел господина Игрека с губками и с язычком уважаемой мадмуазель Энигмы…
      – Ах, как это гадко и неизобретательно, – подумала Ирма, не вздрогнув ни единым мускулом.
      Музыканты на какое то мгновение взяли паузу. И после положенного числа тактов, начали третью часть концерта.
      Рондо…
      Ирма безмолвно приблизилась к Игреку.
      Покорно опустилась перед ним на колени и стала ждать, покуда тот сниманет тонкие белые перчатки.
      Господин Игрек наконец снял перчатки.
      Почему-то она почти узнала эти ладони…
      Когда его ладони легли ей на груди.
 

***

 
      Она узнала его?
      Нет, она не была уверена на все сто процентов.
      Даже, когда тот не сдержал условий и вскрикнул в какой-то момент…
      Она все равно не была уверена…
      Этот Джон с его негодяями, они до всего могли додуматься.
      А Вот второго она не узнала это точно.
      Даже и мыслей никаких у нее на его счет у нее не было.
      Второй был перевозбужден предшествовавшим зрелищем и наверное поэтому почти мгновенно испытал завершение своих желаний.
      Оба господина поднялись и поклонами поблагодарили ее.
      Джон приложив палец к губам, молча взяв Ирму под локоток, вывел ее из комнаты.. .
      – Вторую половину моих денег, – срывая с лица маску, так, что ее волосы рассыпались, разметавшись по плечам, потребовала Ирма, как только они вышли из залы, – теперь я тебе ничего не должна, мы в расчете за наше дельце, но там с тебя еще и причитается, ты же говорил о сумме гонорара.
      Ничего не говоря, Джон поклонился и протянул Ирме пачку зеленых банкнот.
      Потом она быстро переодевалась в туалетной комнате, – ведь не поедет же она домой в криналине. А Потом… Потом вымыла лицо…
 

***

 
      На крыльце дома ее ждал шофер Джона.
      – В центр, – сказала Ирма шоферу.
      Привалилась бочком к дверце и попробовала заснуть.
      Она не видела и не могла видеть, как оставшиеся в зале два ее любовника теперь пили ликер и обсуждали свои дела.
      По правилам игры Сюрприз-Плезир – мистер Игрек, ее гражданский муж Игорь Массарский – только что проиграл триста тысяч долларов.
      Потомиу что он не сдержался и выказал свои эмоции.
      Удивление и даже гнев.
      А этого по правилам этой тонкой игры истинных ценителей искусства, делать было нельзя.
      – Представляешь, Джон, мы тут глядели в монитор и представь, он до того момента, как она не сняла в прихожей маску, он ее не узнал, – хохотал Махновский.
      – Ах, ты гнида, – крикнул Массарский, но не двинув руками, просто устало откинулся в кресле.
      Массарский хохотал.
      – Это типа как игра в Стоун Фэйс, – сказал наконец, Массарский, только ставки тут у вас, пожалуй, слишком..
      – Зато кое-что узнал про свою жонку, – похлопав приятеля по колену, сказал Махновский, – кабы мне кто дал бы такой шанс узнать все про темные стороны жизни моей жонки, я бы такому человеку, – и тут Махновский мотнул головой в сторону Джона, – я бы такому человеку не триста, я бы такому человеку все пятьсот бы дал.
      – Пять котлет* за минет собственной жены? – невесело усмехнувшись переспросил Массарский.
      – А ты думал это того не стоит? – хмыкнул Махновский, – ты бы потом на ее какой-нибудь тайной подлянке в сто раз больше бы мог потерять, а так чем раньше про свою всё хорошее узнаешь, тем скорее с ней расстанешься. – слабое звено? – спросил Массарский.
      – Слабое звено, – кивнул Махновский, – от него, вернее от нее надо избавиться.
 

***

 
      Но Ирма этого не видала. Она ехала домой.
      Однако дома ее ожидал сюрприз.
      В холле ее встретил Дима Попов.
      Лицо его излучало официальную отчужденность.
      – Плохие новости, Ирма, – сказал он.
      – В чем дело? – спросила Ирма.
      Спросила, а интуиция ей уже подсказывала ответ.
      – Игорь тебя выставляет, – ответил Дима, – он звонил и просил тебя с вещами отправить на твою московскую квартиру.
      Правильно вещевала интуиция…
      Вот и все..
      Вот и кончился ее роман с Игорьком…
 

***

 
      А Роза разбилась в своей почти новенькой "пежо".
      Разбилась, когда ехала к себе в Бугульму, похвастать машинкой перед родичами, да перед одноклассниками.
      Мотя Зарайский так не хотел ее отпускать, так не хотел, все говорил, – поезжай поездом, на кой черт тебе сутки за рулем?
      Не послушаолась, поехала.
      И лоб в лоб с КАМАЗом на трехсотом километре трассы…
      Вот так…
      Сик транзит глория гёрлиш… • котлета – пачка стодолларовых купюр (совр. Жарг.)
 

 
      If I could stick my pen in my heart
      Spell it right over the stage Would it be enough for your teanage lust If it could ease your pane Cant You see – this old boy is getting lonely?
      Mick Jagger "Its only Rock-n-Roll" Если бы я мог окунуть моё перо в мое сердце И кровью расписаться прямо на сцене Достаточно ли было бы это для твоего похотливого сердца?
      Успокоило бы это твою боль?
      И разве ты не видишь, как я одинок?
      Мик Джаггер "Это только Рок-н-ролл"
 

 

***

 
      – Все девочки обязательно попадают в рай, это я вам верно говорю! – сказал критик Александр Евгеньевич Баринов.
      – Значит, Роза теперь в раю? – недоверчиво переспросила Агаша.
      – Все девочки обязательно оказываются в раю, – подтвердил Баринов.
      – А знаете, мне кажется, в раю Розе будет скучно, – с сомнением в голосе сказала Ирма.
      Они были приглашены на дневное шоу Монахова "Разные судьбы".
      Сам модный Монахов, приняв позу задумавшегося юноши, прижал микрофон к подбородку и с чувством глядел на самую красивую гостью своего телешоу.
      И если бы жанр мраморной скульптуры стал бы в наши дни стольже востребован, как в древних Греции и Риме, то нынешний модный ваятель вырубил бы теперь из мрамора не "мальчика вынимающего занозу", а "телеведущего, сжимающего микрофон", и наши далекие потомки, откопав потом эту скульптуру из под пепла новых останкинских Помпеев, поставили бы ее в музей и любовались бы, восхищаясь совершенными линиями модного Монахова.
      – Скучно? – переспросил Баринов, – почему скучно?
      – Чарли Чаплин когда-то заявил, что если бы ему пришлось выбирать, где провести загробную часть своей жизни, то он бы колебался, межуясь в сомнениях, не зная что предпочесть, рай из-за его комфорта, или ад из-за явно веселой компании людей, что там собрались, – сказала Ирма.
      – Ах, мы все находимся в плену неверных представлений о том, что есть рай, – сказал Баринов, – на самом деле рай будет для каждого из нас сугубо индивидуальным, а отнюдь не той устойчивой картиной привычно рисуемого в нашем воображении скучным садом, где прогуливаются бородатые старички с нимбами и ручные животные.
      – Рай будет для каждого по индивидуальному заказу? – хмыкнула Ирма, – как отделка квартиры в новых хороших домах?
      – Вроде того, – кивнул Баринов, – потому как счастлив каждый человек может быть только индивидуально, а не по универсальной схеме.
      – И как вы представляете себе этот рай, в котором окажутся все девочки? – спросил оживившийся Монахов. Он переменил позу и теперь с него можно было с одинаковым успехом ваять и "Мыслителя" и нового "Сцеволу" с микрофоном.
      – Рай, это прежде всего то место, где мы будем счастливы, – сказал Баринов, повернувшись и обращаясь почему-то не к Ирме, а к Агаше, – а счастливы мы с вами все были прежде всего в детстве и в юности, когда мама была молодой, когда молодыми мы были сами, и молоды были наши друзья. Поэтому, в том самом раю, которого никто из живых не видел и видеть не может, мы будем в индивидуально сконструированном для нас пространстве узнаваемых и милых сердцу пейзажей… Для умершей негритянсклой девочки это будет ее любимая африканская деревушка, где она будет общаться со своими родственниками, а для белой девочки из Норвегии, в раю будет уголочек красивого фьорда, где на высоком зеленом лугу, на краю скалистого обрыва, под музыку Грига она будет танцевать со своими белокурыми подружками.
      – Этакое электронное моделирование рая на индивидуальный манер, как в компьютерных играх? – уточнил Монахов.
      – Вроде того, – согласился Баринов.
      – А почему вы уверены, что именно все девочки попадут в рай, и хорошие и плохие, и даже те девочки, которые прошли огонь и воду и медные трубы современной московской жизни? – спросил Монахов.
      – Потому что женщина заслуживает прощения уже по самому факту своего статуса, – ответил Баринов, – и потому что рай населяют ангелы.
      Баринов на секунду задумался, и потом добавил, – помните, может видели, у Оззи Озборна был красивый клип, где его окружали милые десятилетние девочки на заснеженном поле, вот это и есть рай в моём понятии.
      – Интересно, а что думают по этому поводу священнослужители? – отрабатывая сценарий, спохватился Монахов. Он протянул руку в сторону человека в черной рясе с большим серебряным крестом на груди, – что вы скажете по поводу судений критика Баринова, отец Николай?
      – Вы знаете, в юношеские годы, еще до поступления в духовную семинарию, меня одолевали некие сомнения, – издалека начал бородатый пастырь, – и однажды я поделился ими со своим духовником, пожилым, мудрым протоиереем церкви, куда мы ходили с моей мамой. Я сказал ему, батюшка, прочитал я в житие одного святого, что двадцать лет тот жил в схиме, молясь и питаясь немолотыми зернами и диким медом, и что на двадцатом году отшельнической жизни увидал он Ангела, который сказал ему, "иди в такую то землю, там построй себе келью и там спасешься"…
      Тот святой пошел в иную землю, построил там келью и еще двадцать лет жил там молясь…И вот Я очень огорчился прочитав такое, ведь получается что же? Монах-схимних двадцать лет жил молясь и постясь и еще получается что не спас тогда душу свою?
      Так какой же шанс спастись и попасть в рай имеем все мы, простые грешники? И знаете, какую превосходно умную вещь сказал мне тот старый мудрый батюшка? Он сказал, что милость Господня так велика, что все мы должны надеяться и верить, что мы верно спасемся и попадем в рай. Просто у каждого человека свое земное испытание, свой путь. У того святого это испытание было длиною в сорок лет поста и молитв, а у иного человека и жизнь коротка, и испытание посильной для него тяжести.
      – А вы согласны с тем, что рай для всех индивидуален, как говорил ваш оппонент? – спросил Монахов, снова меняя позу и выражение лица.
      – Мне нравится ход мысли уважаемого господина Баринова, – с улыбкой кивнул отец Николай, – но церковь придерживается на этот счет иных представлений.
      – Значит, мне не попасть в тот мой индивидуальный рай, где будет телевидение и это моё телешоу? – лукаво улыбнувшись спросил Монахов.
      – Думаю, что рано или поздно, придет час и каждый из нас это узнает, – ответил отец Николай.
      Отцу Николаю вдруг стало жаль, что он не позволяет Натахе Кораблевой смотреть телевизор.
      Надо было бы разрешить ей посмотреть именно эту передачу.
      Но он тут же подумал, что необходимо быть последовательным в своих решениях, и если он наложил табу на телевизор для своей воспитанницы, то он руководствовался правильными соображениями – именно в телевизоре был искус, соблазнявший неустойчивую детскую психику бедной Натахи.
      И если ему не под силу не спасти от этого яда всю молодежь, тот хоть одну девичью душу он должен спасти.
      Как хорошо сказал этот маловерный критик. Все девочки обязательно спасутся и попадут в рай. Откуда ему это известно? В его то маловерии…
      – А теперь я хочу предоставить слово известной молодежной писательнице Тане Середа, – сказал Монахов, принимая очередную картинную позу, – Таня Середа сама недавно была участницей нашумевшего телешоу Последняя девственница и после опубликовала два ставших сенсацией романа, Тормоз и Типа Любовь. Таня сейчас работает над новым романом Отстой Лав, приветствуем, Татьяна Середа, писательница и шоу-гёл.
      Массовка зашлась отрепетированными аплодисментами.
      Камеры взяли Таню Середу.
      Режиссер сделал зумом крупный план.
      Таня теперь не была той сорви-голова девчонкой, что год назад собирала у экранов телевизоров несколько сот тысяч горячих поклонников и поклонниц. На ней не было обнажавших пузико молодежных топиков и искусственно рваных под коленками джинсов.
      Теперь в камеру глядела не оторванная девчонка из провинции, а успешная молодая бизнес-вумэн в дорогом белом шерстяном костюме из под клешенных брючек которого выглядывали остроносые туфельки, стоимостью не в одну сотню евро.
      – Вот уважаемый критик Баринов тут только что изволил сказать, что рай будет похож на детство, где и мама молодая, и друзья, – начала Татьяна, холодно стрельнув красиво сделанными дорогой визажисткой глазками в сторону Александра Евгеньевича, – так я на это что могу возразить, что вот у меня не было детства, и мать моя никогда не была для меня молодой. Мать все детство мое водила в дом вечно пьяных любовников, которые уже когда мне исполнилось одиннадцать лет, начали приставать ко мне с сексуальными домогательствами. Все мое так называемое детство я сидела между парализованным братом, которому в Афганистане сломало позвоночник и между вечно пьянй матерью… Так что хочу я возразить господину Баринову, не нужен мне рай, если он будет похож на моё детство.
      – Ваш рай будет из лучшего отрезка вашей жизни, – вставил Монахов, – возможно из нынешнего отрезка.
      – А как быть тогда с людьми, у которых не только не было счастливого детства, как у Татьяны, но которым не удалось добиться успеха и во взрослой жизни? – со своего места подала голос Ирма Вальберс, – таких людей ведь большинство.
      Монахов принял иронично-вопросительное выражение на своем красивом лице и вытянул руку в сторону Баринова, – ответе же, господин литературный критик.
      – Мне по роду моей работы довелось читать роман Тани, – сказал Баринов, – такие произведения называют романами-откровениями, или криком души. Подобные вещи публиковались и в девятнадцатом и в двадцатом веках и шокировали публику, эпатируя ее, имея при этом почти гарантированный успех, потому как публика всегда охоча до горячих и пикантных подробностей. И особенно подобные произведения, которые заведомо всегда имели коммерческую инициирующую их подоплеку, имели успех в сытые времена среди сытой и социально успешной публики.
      Ведь именно сытому, живущему в достатке обывателю интересно прочитать про грязь и дикие нравы трущоб. Самим жителям трущоб такие книги не интересны. Вот в чем успех Оливера Твиста, ставшего супер-бестселлером именно в расцвет Викторианской сытой буржуазной Англии, когда Англия буквально с жиру бесилась, ведь фунт шоколада, привезенного тогда из далеких колоний, фунт чая из Китая и фунт Вирджинского табака – стоили по пол-пенни, то есть – копейку… Англия была более чем сыта. Поэтому буржуазии, дабы пощекотать нервишки, хотелоь почитать про жизнь трущоб, про голод и холод, про лишения. Ах, как хорошо, сидя у жаркого камина, наевшись за обедом жирной баранинки, почитать про приключения голодного и оборванного мальчика Оливера.
      – Вы ушли от темы, профессор, – подал голос Монахов, – вас спросили про рай, как быть с теми, у кого не было детства?
      – Да, я сейчас, – кивнул Баринов, – так вот, рай есть у всех. И у Тани Середы он есть, есть он и у Ирмы Вальберс, есть он и у Агаши Фроловой, и у нашего ведущего – у господина Монахова, и у меня тоже…
      – У каждого свой? – переспросил Монахов.
      – У каждого свой, – кивнул Баринов.
      – То есть, грубо говоря, если мне в жизни больше всего нравилась моя работа, то я окажусь в раю, напоминающем эту телестудию? – в упор глядя на Баринова спросил ведущий.
      – Именно так, – подтвердил Баринов.
      – Значит, по вашему, любитель покушать, после смерти попадет в рай, напоминающий ресторан, а любитель красивых женщин окажется в гареме?
      – Это очень упрощенно звучит, но примерно соответствует моим представлениям о рае.
      – Но ведь это противоречит концепции греха, ведь сладострастники и обжоры должны попасть в ад, – изумленно воскликнул Монахов.
      – Все дело в том, – сказал Баринов, – все декло в том, что ада нет. И именно поэтому, все девочки попадут в рай.
 

***

 

 
      Но нашей Агаше, если и предстоит попасть в рай, то не скоро…
      Новогоднее шоу Маскарад должно было побить все рекорды сравнительного рейтинга.
      По замыслу Дюрыгина, смотреть Шоу Маскарад должны были вдвое больше телезрителей, чем Новогодний Огонек и программу Новые песни о самом-самом…
      Как же!
      Увидеть полу-обнаженную Ирму Вальберс и увидеть свадьбу века, свадьбу Агаши Фроловой и Председателя правления Алекс-Групп, свадьбу, свидетелем на которой должен был фигурировать сам Жир-Махновский, такое пропустить БЫЛО ПРОСТО нельзя.
      Грудь Ирмы, по согласованию с самой обладательницей этой застрахованной на миллион евро супер-груди, решено было показать в сеточке компьютерной вуали. Все-таки это ведь не порно-канал какой-нибудь там!
      А перед этим по сцене должен был прыгать живой Махновский и распевать песни про Севастополь Родной, про то, как последний матрос Севастополь покинул…
      "Мы камень родной, омоем слезой, когда мы вернемся домой…"
 

***

 
      Как так могло случиться, что в жизни такой успешной девочки, как Ирма, весь мир вдруг начал рассыпаться, как изображение на мониторе пораженного вирусом компьютера?
      Ведь в детстве все казалось таким стабильным! Ведь Ирме всегда внушали, что она по рождению своему уже попала в золотой вагон первого класса, где едут такие же как она сама – баловни судьбы, и что уже никакая сила никогда не сможет перевести ее из этого вагона в какой-нибудь там общий-плацкартный.
      А тут…
      Какая подлость жизни кругом! Ну почему, какая то провинциальная шлюшка – пигалица, вдруг посмела занять ее Ирмы место? Ее место в ведущем шоу страны, ее место на рекламных растяжках на главных проспектах столицы, ее место в постели самого классного и самого клеевого и модного продюсера в Останкино, наконец!
      Ведь еще пол-года назад Дюрыгин намекал, дескать, ну почему ты Ирмочка не со мной, а с Игорем Массарским? Вот, де, была бы со мной, какие бы мы с тобой проекты на телевидении вместе закатывали! А она – дура, думала что этот серебряный рай с Игорем и с оплаченными им продюсерами, вроди Мотьки Зарайского, что этот рай будет продолжаться вечно… И откуда только в ее дурьей головке такая уверенность взялась? Папа латышский стрелок что ли вбил ей в голову эту дурь, что если она родилась в семье столичного начальства, то уже по жизни вся дорожка мягким ковриком, без сучка без задоринки?
      А кстати…
      А кстати говоря, ведь у папы латышского стрелка в его столе кроме пяти орденов Ленина в палехской шкатулочке, которыми тайком маленькая Ирма так любила играть, лежит еще и именной револьвер с золотой планочкой на которой выгравировано – Товарищу Вальберсу от Генерального секретаря Политбюро.
      Так не съездить ли в гости к папе?
      Не навестить ли его?
 

***

 
      А Мотьку Зарайского прямо как подменили.
      Раньше бывало, Ирма относилась к нему несколько свысока, – дескать, хоть по статусу, продюсер и режиссер он хоть и выше ведущей телешоу, но все зависит от калибра этой ведущей… Она всегда считала, что в золотом эквиваленте она – Ирма Вальберс на несколько сот кило чистого золота будет подороже чем Мотька, хоть он и продюсер, хоть он и личный друг Миши главного редактора…
      Она так раньше всегда и строила с Мотькой свои отношения, мол она главная драгоценность эфира, типа вроде скрипки Страдивари, на которой ему – Мотьке только временно дали поиграть. К тому же Ирма всегда относилась к Зарайскому, как красивые и успешные и потому устроенные в личной жизни женщины относятся к мягкотелым бедолагам у которых слюнки на красивое тело текут, но внутренней стальной воли, которую уважают в мужиках женщины, не достает, чтобы тела этого добиться. Вот так она к нему раньше всегда к Мотьке Зарайскому и относилась, свысока и с нескрываемым ироническим высокомерием.
      А теперь?
      А теперь что то в Мотьке изменилось.
      Теперь он в ней, в Ирме не ощущал былого её перед ним превосходства. И даже наоборот, стал ее как то жалеючи поучать, де вот, вожусь с тобюою только по старой дружбе, а то бы и не стал… Мол, так что, цени мою доброту!
      Они сидели у Миши в переговорной комнате и обсуждали сценарий.
      Но разговор скатывался с темы съемок на всякую ерунду. На личное, на какие-то сентенции, нравоучения…
      – Массарский то твой женится, слыхала? – кстати и некстати спросил Зарайский.
      Кстати, потому что по сценарию они только что обсуждали, как будут снимать свадьбу Дюрыгина с Агашей, а некстати… А некстати Мотя зацепил эту больную для Ирмы тему, потому как ведь знал, что ей обидно… Хотя, Ирма любила поковырять свои болячки. Так же, как любила в детстве отрывать головы своим куклам.
      – Массарский уже не мой, – отмахнулась Ирма, – и я ему не советчица, как и почём с ума сходить.
      – Я у него на отвальной холостяцкой вечеринке был, – не без хвастовства, заявил Зарайский, – деньжищ они там ухлопали, две останкинских башни новых на эти деньги построить можно.
      – А чего ради то все это? – сохраняя видимость безразличного спокойствия, поинтересовалась Ирма.
      – Ну, так они теперь Массарский с Махновским дружки не разлей-вода, – Мотя многозначительно улыбнулся, – а Махновский к Алекс-групп – капиталу Игорька тюменских денег притянул, у них обоих расчет.
      – Какой расчет, я не поняла? – удивилась Ирма.
      – Чего ты не поняла? – Мотя в свою очередь удивился непонятливости своей визави,
      – Игорь то ведь женится на дочке Махновского.
      – На дочке? На дочке Махно… Махновского? – Ирма едва не подавилась жевательной резиночкой, которую все перекатывала во рту с зубика на зубок…
      – Ты что? Только сейчас родилась? – хмыкнул Зарайский, – вся Москва знает, она одна только не знает.
      Но эта новость действительно стала для Ирмы новостью. Во-как! Секрет Полишинеля…
      Ирма уже и не слушала, что там гутарил Мотя Зарайский, она как бы полностью провалилась в горькие выводы, последовавшие за этим новым для нее открытием…
      Так значит, все эти отставки, весь этот театр, что устроил Джон с этим переодеванием, все это было только поиском предлога?
      Значит… Значит ее просто разыграли? С ней сыграли как с дурочкой при игре в польского дурака, когда за отсутствующего партнера карты просто берут не глядя из его сдачи сверху по одной?
      Они с дядей Яном Карловичем в детстве на даче в Юрмале часто играли вдвоем в польского дурака, когда сдавали на троих, а за дурачка за дурочку карты бросали по очереди…
      Так теперь и за нее карты сняли Джон, Игорь и этот его новый друг мистер Икс, тот что в зеленом камзоле. Махновский – черт!
      – Ирма, ты меня не слушаешь что ли? – повысив голос, спросил Мотя, – я ведь по сценарию говорю, тебе здесь надо будет выйти к оркестру, вот, гляди по тексту…
      Но Ирма уже не очень то следила за ходом Мотиных рассуждений.
      Все что ей сейчас пока еще предлагают, это уже не самые первые и не самые главные роли. И пройдет еще год, полтора годика, ей не станут предлагать и этого.
      А что дальше?
      Дальше в перспективе скатиться до того, чтобы радоваться нерегулярным съемкам в рекламе маргарина или кремов для стареющих дам в возрасте? Ирма раньше замечая таких неудачниц, относилась к ним с какой-то брезгливостью, сторонясь их, как будто вирусом неудачника можно заразиться?
      Оказывается – можно заразиться вирусом неудачника.
      А весь секрет то был в том, что ее снимали сперва потому что папа Вальберс был влиятельным человеком в Кремле, а потом ее снимали потому что Игорь за нее денег давал кому надо, а теперь… А теперь пока еще снимают по какой то инерции, выжимая из нее остатки ее былой популярности. А через годик, когда от этой популярности ничего не останется, снимать ее больше не будут. Разве что в рекламе крема для кожи для стареющих дамочек?
      Неужели такова селяви?
      – А что, Мотя, Дюрыгин теперь на Агаше женится, он имеет какой-то резон? – стараясь не выдать своей горечи и окрасить вопрос безразличием интонации, спросила Ирма.
      – Дюрыгин не дурак, – уверенно ответил Мотя, – он в этой Агаше жилу золотую надыбал, деваха молодая, с фигурой, с мордашкой, да еще и талантливая, да еще и обучаемая, он из нее звезду сделал, а теперь и жену себе молодую сделает, шампунь и кондиционер в одном флаконе.
      – Вот я дура, вот я дура, – думала Ирма, – Дюрыгин пол-года назад, когда у него ведущей не было, ведь предлагал, и кабы я ему намекнула тогда, мол, женись, все бы тогда иначе пошло.
      – Ирма, ты отвлекаешься, гляди по сценарию, ты должна здесь выйти из оркестра и скомандовать, "на старт, внимание, марш", и выстрелить из стартового пистолета в воздух, – сказал Мотя, показывая это место в сценарии.
      – И выстрелить из пистолета, – повторила Ирма.
      А у папы в ящике стола лежит револьвер с золотойц табличкой "товарищу Вальберсу От Генерального секретаря Политбюро.
 

 
      Свадьба была громкая.
      Кабы устраивать подобную свадьбу на свои кровные, Дюрыгину своих депозитов едва бы хватило и на одну десятую часть всей сметы расходов, и это при том, что тогда ему пришлось бы продать и квартиру, и машину, и почку свою продать, и глаз…
      Но деньги были от рекламодателей телеканала, деньги шальные, поэтому размаху режиссерской мысли ничто не мешало. Ничто не сдерживало самых смелых полетов мысли и изощренной на выдумки режиссерской фантазии.
      Расписываться молодые должны были в Мэрии на Тверсой, причем регистрировать брак Дюрыгина и Агаши должен был сам мэр столицы…
      Главный обещал это устроить.
      Потом венчание.
      В Храме Христа Спасителя на Кропоткинской.
      А оттуда на кавалькаде лимузинов к пристани на Киевской, где молодых и их гостей Должен был дожидаться четырехпалубный теплоход.
      – Ах белый теплоход, бегущая волна
      Уносишь ты меня, скажи куда?
      Петь эту песню по замыслу Зарайского должен был сам автор этого уже классического произведения.
      Но тут и без ругани не обошлось.
      Причем, Агаша рано начала показывать Дюрыгину свои остренькие зубки.
      – Это твои родители и твои подруги? – хмыкнув, спросил Дюрыгин, перебирая фотографии.
      – Извини, других у меня нет, – ответила Агаша, сердито отбирая у Дюрыгина альбом.
      – Говно вопрос, – сказал Зарайский, – родителей и школьных подружек подберем по нашей базе данных из незамыленных актеров, и мамочку такую русскую красавицу, и папашу русского чудо-богатыря, и подружек из кордебалета…
      – А мою родную маму куда? – спросила Агаша.
      – А родная мамаша посидит у себя в Тамбове и поглядит тебя по телевизору, – ответил Зарайский.
      – Я между прочим из Твери, а не из Тамбова, – сказала Агаша.
      – Да какая нахрен разница, – развел руками Мотя, – Тверь, Тамбов…
      Но Агаша обиделась и сперва пошла из принципа в отказ, – либо маму и подружек настоящих, либо…
      – А что либо? – Дюрыгин стал вдруг совершенно серьезным, – а что либо то? Мы ведь можем тогда и невесту другую по кастингу подобрать, если что…
      Угроза подействовала.
      Агаша признала, что погорячилась и согласилась на подставных мамашу с родственниками и подругами.
      – Ну и правильно, родная, – обняв молодую невесту за плечи, сказал Дюрыгин, – а то у этих рожи какие-то не телегиничные, нам всю картинку испортят.
      Свадьбу снимали четыре съемочных дня.
      Во-первых, с Мэрией и с Храмом Христа Спасителя в один день никак не связалось.
      Пришлось разделить эти две съемки, подстроившись под городское и под церковное начальство.
      Потом ждали погоду, чтобы получилась хорошая сцена на теплоходе…
      – Слушай, Дюрыгин, спонсоры просят сценарий изменить, – сказал Зарайский на третий день съемок.
      – А что так?
      – Очень хотят, раз уж свадьба, то обязательно показать первую брачную ночь.
      – Они что? Охренели вконец? – возмутился было Дюрыгин.
      – Они десять миллионов накидывают в смету, причем налом, – сказал Зарайский, – да там еще реклама виагры и прочих мужских возбудителей пойдет на миллион или на полтора, в этом месте…
      – В каком этом месте? – переспросил Дюрыгин.
      – Там, где про первую брачную ночь, – ответил Зарайский, Миша уже весь в рекламсодателях по самые помидоры.
      – Я им что? Стриптизер-Тарзан что ли? – возмутился Дюрыгин.
      – Подумаешь, – хмыкнул Зарайский, – хочешь, мы вместо тебя с Агашей дублера со спины снимем?
      – На ней в постели? – переспросил Дюрыгин.
      – Ага…
      Но Агаша на это наотрез не согласилась.
      – Ну и дура, – в голос сказали потом про нее Михаил Викторович с Зарайским, – Ксюша Собчак потом бы локти кусала от зависти, а Агашка от такой славы отказалась…
 

***

 
      Студийные съемки массовки в декорациях, как самое предсказуемое и относительно легкое, оставили на последние два съемочных дня.
      Зарайский сперва планировал Ирму в свидетельницы.
      Но Дюрыгин запротестовал, мол надо совершенно юную, чтобы на вид казалась бы еще моложе невесты и тем самым вызывала бы некий особый сексуальный восторг у ценителей юной нетронутой красоты.
      Свидетельницу подобрали…
      Такую подобрали, что тюменские спонсоры тут же поклялись всеми своими нефтяными вышками, что непременно свидетельницу увезут к себе в Тюмень. И там все на ней женятся. По очереди. Сперва самый главный, потом разведется и отдаст тому, что поменьше, потом и тот разведется и отдаст… И так далее.
      Это шутки у них такие тюменские были.
      Ирма появилась в студии за час до начала съемок.
      – Ты чего-то рано сегодня, – нараспев сказал Мотя.
      – А это потому что я теперь не звезда, – с горечью сказала Ирма, – быля я звездою, опаздывала на час или на все два и массовка меня дожидалась вместе с режиссером, а теперь я статистка, теперь я должна за час приезжать и сама буду теперь звездочек ждать, покуда они там опаздывать со своими капризами будут.
      – Да рано ты себя списала, – примирительно сказал Мотя, – ты еще им и нам всем покажешь.
      – Что я покажу? – хмыкнула Ирма, – грудь свою покажу? Так и видели уже…
      – А я как-то пропустил, Ирмочка, я бы поглядел, – осклабился Мотя.
      – Теперь и отныне только за деньги, – жестко сказала Ирма, – потому как в любовь больше не верю.
      – А у меня невеста моя в автокатастрофе разбилась, – некстати вдруг сказал Мотя.
      Помолчали.
      – Это ведь я ради нее в поход матросом пошел, чтобы себя изменить, чтобы как морской волк у Джека Лондона, понимаешь?
      Ирма не ответила. Она думала о своём.
      – Ирма, ведь не каждая женщина может так вот, такого как я настолько расшевелить, настолько достать, что захочешь вдруг ради женщины изменить все в своей жизни, – сказал Мотя, – а вот она смогла меня достать.
      Ирма поглядела на Мотю.
      Он плакал.
      Большие, крупные слезы катились из его глаз.
 

***

 
      Пронести пистолет через рамку мимо милиционеров?
      А Ирма никогда через рамку не ходила. Милиционеры ее знали и пускали сбоку.
      Но сегодня, на всякий случай, чтобы не рисковать, она прошла через шестой подъезд… Где рабочие ходят… И пронесла.
      Теперь надо было заменить стартовый пистолет на папин револьвер с табличкою на нем "товарищу Вальберсу от Генерального Секретаря…"
 

***

 
      Агаша была в белом платье на кринолине.
      – Ах, как бы я смотрелась бы в свадебном, – подумала Ирма, глядя на Агашу.
      Ирма критически разглядывала свою соперницу, – хм, и грудь у меня крсивее.
      Больше и красивее. Кабы Дюрыгин не был бы таким идиотом, и женился бы на мне, я бы тоже выбрала платье длинное, но шелковое и с оттенком как у фламинго, не совершенно белое, это слишком бесвкусно и по простолюдински, а выбрала бы в цвет тонкой розовой утренней зари… И непременно с глубоким декольте.
      Было бы на что поглядеть!
      А то у этой…
      Ирма немного сбилась мыслями, подыскивая слово, – у этой малышки и подержаться то на за что.
      Ирма тоже слыхала, что рекламодатель – производитель белья предложил Агаше сняться С Дюрыгиным в сцене первой брачной ночи…
      – Вот тоже дура, – подумала Ирма, ябы отказываться не стала.
      По скрипт-сценарию стартовый пистолетик Ирма должна была доставать из белой меховой сумочки.
      Не носить же его в руке или на бедре, как это делают ковбои!
      Сама Ирма по этой сцене была одета в этакое варьетешное, а-ля Мулен-Руж – с голыми ногами, с глубоким вырезом, сама на шпильках и с перьями на голове.
      Стартовый пистолетик уже час как валялся в урне для использованных бумажных полотенц в уборной, а на его месте в сумочке лежал револьвер бывшего дивизионного комиссара Вальберса…
      Ирма вспомнила, как они с папой стреляли из его пистолета на даче в Лиелупе.
      Была уже осень.
      Пляж Рижского взморья был пуст.
      Только чайки парили в потоках сильного свежего бриза с брызгами.
      Они любили бросать чайкам хлеб, так что те на лету хватали его.
      Они с папой.
      И с дядей Яном Карловичем.
      Тогда дядя и папа дали пострелять Ирме.
      Собрали несколько пустых бутылок из под любимого папиного латышского Кальвадоса "Дзинтарс", поставили их на краю пляжа, чтобы пули улетали в море и не могли бы никого поранить.
      И принялись стрелять.
      У маленькой Ирмы тогда закладывало ушки и она боялась.
      А папа и дядя Ян Карлович смеялись…
      И еще она вспомнила, как папа рассердился, когда дядя Ян Карлович пожаловался ему на Ирму, что та поотрывала всем куклам головы.
      – Нехорошо мучить куколок, – сказал папа.
      – А людей, хорошо? – спросила тогда Ирма…
 

***

 
      В первый дубль Ирма не решилась.
      Вышла к декоративной белой лестнице, покачивая павлиньим хвостом и перьями на голове, вышла и встала как будто начинающая…
      – Ирма, в чем дело? – закричал раздосадованный Мотя, – что, трудно вынуть пистолет и сказав, "на старт, внимание, марш", выстрелить? В чем затык?
      Эх, знал бы Мотя, в чем затык, не стал бы так возмущаться.
      – Так, снова выходим к леснице в никуда, выходим, выходим, идем, достаем пистолетик, а жених с невестой уже стоят…Так, а это что еще за пистолетик такой? Откудва он взялся? Кто отвечает за реквизит?
      Ирма читала про Далиду.
      Когда та решила покончить самоубийством, она так нарядилась и так красиво разлеглась на кровати, учтя всё – и как будет лежать рука, и как будет лежать на подушке голова.
      Настоящая актриса в самый торжественный момент своей жизни хотела выглядеть очень красивой. Она знала, что фотографы – папарацци запечатлеют ее, лежащей в номере отеля. Холодную, мертвую, но красивую.
      Ирма думала об этом.
      Куда стрелять?
      В голову?
      Но она слыхала, что пуля может изуродовать голову, буквально снести пол-черепа.
      Нет, это не эстетично.
      Папа латышский стрелок рассказывал, что товарищ Серго Орджоникидзе стрелялся в грудь. Знал, что Сталин будет целовать его в гробу, и понимал, что изуродованная голова может быть неприятна товарищу Сталину.
      Только не в грудь, думала Ирма.
      Грудь моя слишком красива и слишком хороша, чтобы портить ее дыркой из револьвера.
      Ирма приставила дуло себе под левую грудь, чуть ниже, потом направила револьвер несмного вверх и наискось, туда, где по ее мнению, было ее сердце.
      Бах!
      Снято!!
      Всем спасибо!!!
      Массовка и артисты свободны.
      Санитаров и носилки в студию… (из невошедшех в передачу об Агаше кадров, снятых скрытой камерой по заданию Джона Петрова) кадр 1 Человек, похожий на Жир -Махновского: А если в лайв шоу будет убийство?
      Человек, похожий на Дюрыгина: Нет, наше законодательство еще не созрело, зарубят Человек, похожий на Председателя Алекс-Банка: А ведь хорошие деньги можно сделать Человек, похожий на Жир-Махновского: Ребята, не забывайте, я сам законодательство Человек, похожий на Дюрыгина: в принципе, можно подсуетиться, подогнать рекламных спонсоров Человек, похожий на Председателя Алекс-Банка: можно…
      Человек, похожий на Жир-Махновского: не фиг делать…
      Кадр 2 Женщина, похожая на Ирму Вальберс: меня точно оправдают, сто процентов?
      Человек, похожий на Дюрыгина: стопудово, мамой клянусь, знаешь, каких Игорь адвокатов притянет Женщина, похожая на Ирму Вальберс: а как моя карьера потом?
      Человек, похожий на Дюрыгина: дурочка что ли? Через два года супер-пупер звездой будешь, а через пять лет еще поди на президентских выборах выставим тебя.
      Женщина, похожая на Ирму Вальберс: шутки шутишь Человек, похожий на Дюрыгина: не шучу, дело говорю Кадр 3 Человек ни на кого не похожий: денег привезли Человек, похожий на очень известного человека: как просили Человек ни на кого не похожий: это хорошо…
      Кадр 4 Баринов: ругать телевидение глупо, отец Николай, телевидение это жизнь, а вы ведете себя так, как поступил греческий царь, что велел высечь море Отец Николай: это вечная борьба добра со злом Баринов: телевидение это не зло, это явление природы, как ветер, как волны на море Отец Николай: вашими устами бес говорит Баринов: все в жизни меняется, изменится и ваше мировоззрение, вот увидите Отец Николай: по вашей логике и в Православном храме появится священник – женщина, как в какой-нибудь англиканской церкви, вы так далеко с вашей логикой уйдете Баринов: а вы с вашим упорством никуда не придете, поймите вы… телевидение это не зло, а явление природы, это часть жизни, причем уже неотъемлемая, зачем же с нею бороться, с жизнью то?
      Отец Николай: такие как вы привели Россию к гибели в начале двадцатого века, а потом вехи сменили Баринов: может быть, может быть…
      Резюме автора:
      Каждый человек имеет право на пятнадцать минут славы Энди Вархолл Каждый человек имеет право на сто дней настоящего счастья Энди ЛебедевЪ
 

 
 
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

06.10.2008