И этот жребий надо воспринимать как испытание.
      Кто-то там наверху смотрит, а как она выкрутится? А как она выживет в этой ситуации?
      Не пустится ли во все тяжкие?
      Не растратит ли драгоценный сосуд целомудренности, соблазнившись возможностью спасения своего земного тела?
      Спасти тело за счет души…
      Тело вылечить, а душу погубить…
      – А как же честь? А как же я буду голая, словно публичная девка? – негромко, с горькой усмешкой на губах, спросила Инна.
      – Когда надо спасаться, чем-то приходится жертвовать, – ответил дядя Альберт.
      – Но ведь не все можно выкидывать за борт, когда тонет лодка, – прошептала Инна, – детей своих ведь моряк не выкинет за борт, чтоб лодку облегчить?
      – Тут иной случай, – возразил дядя, – стриптиз стриптизу рознь, это турне по самым престижным клубам, где твоя безопасность от домогательств оговаривается в контракте и обеспечивается огромными штрафными санкциями, накладываемыми на администрацию клубов, случись что… …
      – Играть голой? – почти не контролируя себя, восклицала мама, – и для этого она тринадцать лет училась музыке?
      – Именно потому что она тринадцать лет училась музыке, она и будет играть не в подземном переходе на углу Пятой авеню и Двадцать второй улицы, на морозе играть за медяки, а будет играть в лучших клубах Нью-Йорка и Лас – Вегаса за тысячу долларов в один вечер, – раздражаясь тупостью своей сестрицы и едва сдерживаясь от крика, объяснял дядя Альберт, – она за два месяца соберет на первый взнос за первый этап лечения, а потом, даст Бог, через месяц, как полежит в клинике, снова вернется к ангажементу, подлечится и вернется в Россию обеспеченной невестой…
      – Но ведь она не шлюшка какая, – не унималась мама, – играть голой перед жрущими и пьющими богачами…
      – Да кабы она играла одетой, кто бы дал ей, никакой не лауреатке никаких конкурсов и никому неизвестной среднестатистической скрипачке, тысячу долларов в один вечер за один номер, за пятнадцать минут работы, кто бы ей дал? – дядя вздымал глаза и руки к воображаемому небу, как бы призывая Бога в свидетели, – другие, некрасивые, другие ее товарки они бы в лучшем случае в метро играли, пальчики морозили бы себе, да от черномазых ниггеров отбивались ежеминутно, а наша Инна в теплом клубе, в полной безопасности, да что там говорить! – дядя Альберт запивал таблетку пол-стаканом воды и продолжал, – а те ее сестры, кто играть не научился, те в дешевом кантри – стрип – баре, с восьми вечера до четырех утра вокруг шеста, да еще пьяные ковбои мятые двадцатки им в трусики да за резинки от чулок там субт… Да администратор с бармэном ежевечернее перед собой на колени их ставят – сексуальную барщину отрабатывать… Да что я вам тут объясняю?
      Дядя дивился дремучей некоммерческой тупости своих российских родственниц. Он уверенно полагал, что его предложение ангажемента Инны по клубам Нью-Йорка, это была своего рода рука Бога, протянутая к Инне и ее глупой мамаше из небесного облака, и дядя не мог взять себе в толк, почему его сестра и племянница отвергают эту протянутую им с неба руку.
      – Но я не смогу, – говорила Инна.
      – А чего там мочь? – возражал дядя.
      – Мне стыдно будет, – твердила племянница, вытирая слезы.
      – А ногу отрежут выше колена, не стыдно будет на протезе? – безжалостно вскипал дядя.
      Мама плакала.
      И Инна плакала.
      А дядя только сопел, раздувая волосатые ноздри.
      Здесь и племяннице хотелось помочь, и у самого бизнес складывался неплохой, потому как его компаньон Айзек Любавец, тот что специализировался по ангажементам, рисовал ему – дяде Альберту неплохие деньги за прокат племянницы скрипачки по Нью-Йорку, Неваде и Калифорнии, из которых дядя Альберт планировал себе по-божески, по три тысячи долларов за выступление, из которых Инне – одна и две ему – дяде Альберту. И это казалось справедливым, ведь это он договорился! А найти и договориться – это больше чем пол-дела.
      Так что нерешительность и сомнения сестры и племянницы очень раздражали дядю Альберта, потому как те сомнениями своими покушались на императив рационального.
      Императив рационального, который для дяди Альберта работал вернее и надежнее, императива великого Кенигсбергского девственника. …
      Первой согласилась мама.
      В воскресенье поутру она вошла в комнатку Инны заплаканная с кругами под глазами.
      Во фланелевом халатике, накинутом на штопанную ночную рубашку. Зашла и присев на край диван-кровати сперва долго молчала. Только всхлипывала.
      Инна не спала.
      Она лежала на животе, щекой в подушку, лицом в старенький черно-белый телевизор, который еще маме ее подружки по филармоническому оркестру подарили на тридцатилетний юбилей.
      По телевизору показывали какую-то воскресную лотерею. Усатый толстомордый ведущий, чем то похожий на американского дядю Альберта, вытаскивал из мешка номерки, призывая всю страну радоваться возможности дармового чудесного обогащения.
      – Может, нам с тобой в бинго сыграть? Выиграем миллион, – промычала Инна в подушку.
      – Знаешь, я подумала, а дядя прав, – сказала мама, насухо вытирая глаза, – мы с тобой можем и эту квартирку продать, и наш рояль, и скрипки, и шубку твою, а все равно даже на половину курса лечения не хватит, и за один только перелет в Америку сколько надо отдать, а тут и билеты за счет ангажемента, и расценки такие, что ты за два месяца на все лечение заработаешь…
      Мама положила руку дочери на затылок и стала поглаживать.
      – А может, мне прямо в бордель? – спросила Инна, не отрывая щеки от подушки, – может, мне дядя еще не самый крутой ангажемент нашел? Уж продаваться, так задорого! Может, в порнофильме за миллион сняться? Я сама и сценарий для себя написать смогу. Представь, зал филармонии, наш оркестр весь сидит в полном составе, выходит наша концертмейстерша и объявляет: Моцарт, концерт для минета с оркестром, ми-минор… Исполняет Инна Гармаш, дирижер Матвей Гельман… И тут выхожу я – голая, только на шпильках… Становлюсь на коленки, дирижер машет палочкой…
      – Прекрати! Прекрати сейчас же! – воскликнула мать.
      – А что? Разве я не имею права высказаться, когда дядя, а теперь уже и вы с ним вместе, толкаете меня на панель?
      Потом они обе вместе ревели целых пол-часа.
      Обнявшись и глядя в черно-белый экран, на котором усатый дядька вытаскивал из мешка номера с чужим счастьем.
      Тогда, в то воскресное утро Инна постигла и еще одну взрослую мудрость.
      У женщины должен быть сильный защитник.
      Иначе – пропасть ей.
      В детстве – это отец.
      Сильный и умный.
      В юности – это жених… Возлюбленный… принц.
      В зрелом возрасте – муж.
      Но у мамы не было мужа.
      А у нее – у Инны – не было отца.
      Не было и принца.
      А кто был в ее короткой жизни?
      Вова Ривкин?
      И где он теперь? …
      По-перву ей нравилось его хвастовство.
      И она даже не раздражалась по поводу его манер – так громко говорить и смеяться, что лицо его собеседника всегда оказывалось как бы заплеванным.
      Ей нравилось, что он хвастается перед ней и перед их друзьями В этом она видела некую и свою причастность к его – Вовы Ривкина неминуемой славе, ведь она была его девушкой, и говоря о будущих турне и ангажементах, Володя как бы экстраполировал часть своего грядущего величия и на нее – то ли в качестве будущей своей жены, то ли невесты.
      Все это было так призрачно и неясно. Но тем не менее – ей было весело тогда от того, что он мечтал вслух, распаляясь картинами своего богатого воображения.
      Турне по Европе.
      Концерты в Нью-Йорке…
      Они вместе ходили на балкон в филармонию.
      И мама из своего второго ряда скрипок видела их и приветливо махала им смычком.
      Они вместе ходили на дружеские вечеринки…
      И после того первого их раза – на каждой вечеринке он брал ее.
      И она давала ему.
      То в ванной, то в туалете…
      И подвыпившие друзья – сокурсники стуча в запертую дверь сан-технического отделения, хохотали, – и чего вы там делаете, проказники!?
      Она была его девушкой.
      И это было нормально.
      Но однажды произошел такой случай:
      День Рожденья у Володи выпадал на воскресенье.
      Двадцать лет.
      Большой – пребольшой юбилей любимого и единственного друга.
      Она мысленно начала готовиться к этому дню еще загодя – экономила, откладывала, чтобы подарить Володе нечто существенное, памятное, такое, что не станет дежурным проходным подарком, про который забывают уже на следующее утро после праздничной вечеринки.
      Откладывала какие то копейки со своей консерваторской стипендии, да еще ноты переписывала, да еще и уроки игры на пианино юным оболтусам стала давать… За пару месяцев накопилась сумма.
      Думала – думала, что б ему такое купить, а решение пришло совершенно неожиданное.
      На "маленьких гастролях", как их в шутку называли студенты, на обязательных для всех (кроме Володи Ривкина) концертах в подшефных детских и прочих – взрослых заведениях, Инна вдруг близко сошлась с одной виолончелисткой по имени Лика. В автобусе они садились рядом и болтали о всякой чепухе. А дорога в подшефный колхоз бывала длинной – иной раз и по два – три часа.
      Лика и предложила по фотографии написать Володин портрет маслом. У Лики брат художником был, причем по Ликиным словам, хорошим художником.
      Идея написать Володин портрет Инне понравилась.
      Съездили к брату Лики в мастерскую.
      Поглядели на его работы.
      Иван, как звали брата, произвел на Инну самое благоприятное впечатление.
      В цене сошлись, и к Дню Рождения Володи у Инны должен был появиться совершенно оригинальный и незабываемый подарок, такой, что уже вряд ли засунут в чулан, такой, что будет долго напоминать Володе об их с Инной дружбе… А почему дружбе?
      Об их любви!
      Договорились с Иваном, что Володя будет изображен на портрете как бы сидящим у себя в комнате… Вроде, как бы в кабинете. И на столе перед ним будут лежать – скрипка, раскрытая книга и… Инна с Иваном придумали, что еще на столе перед Володей будет изображена фотография в рамочке, на которой при внимательном разглядывании можно будет угадать их с Володей снимок, когда они в обнимку сфотографировались перед дверьми консерватории… Это когда было объявлено о зачислении. Это когда они с ним в первый раз у него дома…
      За неделю до Дня Рождения подарок был готов.
      Инна приехала в мастерскую к Ивану, и когда тот скинул с мольберта покрывало, влюбленная девушка долго не могла ничего сказать.
      Стояла, сплетя пальцы под подбородком, стояла и улыбалась, зачарованная.
      Володя на портрете получился этаким романтическим героем – как бы в овальном облаке…
      Обхватив ладонями колено, он сидел спиной к письменному столу, на котором лежали скрипка, раскрытая старинная книга с закладкой… И еще стояла фотография в рамочке.
      Надо было только чуть-чуть приглядеться, чтобы узнать на миниатюре ее – Инну Гармаш…
      Вот какой воистину памятный подарок приготовила она своему возлюбленному.
      За работу Ивана, за холст, да за рамку, Инна выложила все свои накопления, сделанные за два месяца каторжной работы.
      Но разве жаль? …
      Прошла неделя.
      До Дня Рождения оставалось три дня, однако никаких приглашений на вечеринку или на праздничный обед – Володя не делал.
      Наконец, поймав Володю в консерваторском коридоре, Инна сама предложила, – давай отметим твой День Рождения в кафе. Я тебя приглашаю…
      Но Володя отшутился, – ой, да что ты! Мы, в смысле клан, семья Ривкиных, мы ничего такого не планируем, да и к нам сейчас родственники из Израиля приехали – дядя с тетей, да двоюродная сестра…
      Инна почувствовала, что Володя несколько смутился ее предложением. Какая то неловкость была в его интонациях.
      Инна – музыкант.
      Чувствует эмоциональные тоны и ритмы.
      Прошел День Рожденья.
      Накануне Володя сказал, что все Ривкины вместе с гостями из Израиля, и он сам в том числе, уезжают на выходные в Москву к другому дяде…
      Инна скучала.
      Глядела на портрет, который висел до поры в ее комнатушке, глядела и грустила потихоньку.
      А потом случились десять "сталинских" ударов…
      Сталинскими назвала их сама Инна.
      Это из уроков истории, когда они проходили Великую Отечественную, ей запомнилось – "десять сталинских ударов летней кампании сорок четвертого года"… …
      Ее и еще нескольких девчонок послали на "маленькие гастроли" в Петрозаводск.
      В холодной гостинице Инна так затосковала, что решилась не экономить и позвонить Володе…
      Маме – не звонила, экономила, а ему…
      И случилось так, что автоматическая телефонная станция соединила их в тот момент, когда Володя разговаривал то ли с Московским дядюшкой, то ли с Израильским.
      Так бывает иногда.
      Когда звонишь по межгороду, АТС вдруг делает соединение по занятой линии, и ты слышишь разговор…
      Сперва, Инна хотела повесить трубку – неприлично подслушивать чужой разговор…
      Но тут она услышала свое имя…
      Говорил больше дядя.
      Володя лишь поддакивал и мычал, иногда взрываясь флэшами своего богатого аэрозолем смеха.
      Картавый дядин голос, то ли того дяди что из Москвы, то ли того, что из Израиля, игриво поучал, пересыпая свои жизненные советы одесскими шуточками и прибауточками.
      – Ты, Володя не поступай, как эти идиоты поступают, ты же умный мальчик, жениться надо на девочке из нашего круга, женитьба это дело серьезное, а игру гормонов можно и нужно сливать в этих гойских, сколько их вокруг бегает, взять хоть бы и эту твою Инну, так ее зовут?
      Инна замерла…
      И Володя хмыкнул дяде в ответ, соглашаясь с доводами мудрого наставника.
      А дядя продолжал, – и после свадьбы ты эту Инночку не теряй из виду, я тебе как врач уролог говорю, здоровому мужчине одной женщины всегда мало, а у жены и месячные циклы, и беременность, и прочие болезни бывают, а ты, если тебе простатит не нужен, должен минимум два половых акта ежедневно иметь, это я тебе как доктор говорю, вот тебе такие Инночки очень нужны будут…
      И Вова хмыкал в ответ.
      И хохотал своим взрывным смехом. …
      Был и второй сталинский удар.
      – А ты не знаешь, что ли, что с Володей Аня Лившиц в Москву ездила, как бы на смотрины, да как бы на помолвку? – спросила Инну всезнающая Ирочка Ломейко, их староста группы.
      Аня Лившиц была дочкой Моисея Израилевича – проректора консерватории по международным связям..
      – Они на смотрины к главному раввину московскому ездили, у них без этого помолвки не делаются, – сказала всезнающая Ирочка Ломейко…
      Был еще и третий удар…
      И четвертый.
      Love portion Љ 9
      Кирилл нашел ее.
      Он выследил, где она живет.
      Теперь, когда он узнал, где она работает, сделать это было нетрудно.
      Но прежде, он нашел информацию о ней.
      В Интернете. На страничке ночного клуба "Доктор Туппель".
      Там были три снимка и один видео-ролик продолжительностью тридцать секунд, со звуком.
      Инна играла Моцарта.
      Голая.
      В одних только туфлях на шпильке и в чулках.
      Из сопровождающего ролик и снимки текста следовало, что звезда московской консерватории скрипачка Жанна Романова – ученица Рихтера и Шнитке, каждый вечер дает концерты в прогрессивном стиле "нон-стоп эротик кабаре"… Кроме Жанны Романовой, каждый вечер в клубе выступали еще и другие звезды – чемпионка мира по художественной гимнастике – румынка Надя Каманенчи и русская космонавтка – астронавт Маша Видалова…
      Костя посмотрел видеоролики чемпионки по гимнастике Нади и космонавтки Маши.
      У арт-директора клуба "Доктор Туппель" явно присутствовали и вкус и фантазия.
      Первой реакцией Кости – было желание заблокировать Интернет-страничку клуба "Доктор Туппель", что бы никто не смог подглядеть стыдную наготу его возлюбленной.
      Но подумав, остыл, поняв, что надо подрубить корень этому древу их позора, а не обрывать на нем лишь только листики, которые отрастут снова и снова.
      Однако, еще предстояло узнать, где зарыт корень их позора.
      Их.
      Их, а не только ее, потому что любя, он не отделял ее судьбы от своей. …
      Теперь она жила на Брайтоне.
      Бельвю драйв 547.
      Адрес этот Кирилл узнал просто лихо. Сам себе даже удивился – что любовь делает с человеком!
      Точно зная к какому часу приедет на работу его возлюбленная, Кирилл подкараулил этот момент. Она вышла, из такси, и как только она скрылась в дверях клуба, Кирилл тут же бросился к еще не успевшему отъехать желтому кэбу, маша водителю обеими руками.
      – Мистер? – спросил водитель тайской наружности.
      – Обратно по тому адресу, где села дама, я ее менеджер, она забыла дома свой инструмент…
      Так он и очутился тогда у ее дверей.
      – Миссис Инна Гармаш, – сказал он консьержке, – миссис Жанна Романова, русская скрипачка, – повторил он, увидев на лице старухи гримасу непонимания.
      – А-а-а! Скрипачка! Так она на работе, и приедет только поздно ночью, под утро.
      Вообще, ночью у Кости всегда самая продуктивная на работу пора наступала. И в ином случае, он бы никогда не стал так расточительно разбрасываться временем, тем более, что уже задолжал Григорию Ефимовичу по некоторым позициям их с ним проекта математических моделей. Деньги авансом взял, а сроки сдачи этапов – задержал. Надо бы было наверстать. Но Инна уже занимала столько места в его сердце, что инстинкт, отвечающий за разумную адекватность – прекратил работать.
      В клуб его не пускали – бодигардам на фэйсконтроле было дано указание на его счет.
      Оставалось ждать возле дома.
      Ах, а кто из нас не торчал под окнами своей возлюбленной? ….
      – Зачем вы преследуете меня? – спросила Инна.
      – Я люблю вас, и видеть вас – это жизненная необходимость для меня, – ответил Константин.
      – Уходите, я не люблю вас, – устало но без раздражения сказала Инна.
      – Но почему? – недоуменно возразил Константин.
      – Глупый вопрос – почему не любят, – глупый вопрос, простите, но глупый! – взмахнув обеими руками сокрушенно воскликнула Инна.
      – Я не в том смысле спрашиваю – почему, а в том, почему мне уходить? – уточнил Константин.
      – А потому и уходить, что не люблю, – сказала Инна, глядя в сторону.
      – Но вы ж сами не знаете, как я нужен вам, и напрасно гоните меня, – со страстной убежденностью воскликнул Константин.
      – Уходите, ради Бога, мне не до вас, не до вашей любви, – с мольбой в голосе проговорила Инна, – я устала, оставьте меня.
      – Вы делаете ошибку прогоняя меня, – сказал Константин, – нельзя делать такую ошибку, нельзя отвергать то, что я хочу вам дать…
      – Вы не можете знать, что мне нужно, уходите, наконец! – с терпеливой мольбой сказала Инна.
      – Я не могу уйти, потому что я знаю, что нужен вам, – с отчаянной уверенностью сказал Константин и протянув руку, коснулся ее плеча.
      Она замолчала, устало опершись спиной о стену.
      И в этой паузе Константин увидел дальний блеск спасительных огней.
      – Я знаю, что могу вас спасти, – уверенно сказал Константин.
      – Никто не может спасти меня, – тихо ответила Инна.
      – Почему никто не может спасти вас? Почему вы в этом уверены? Разве человек любящий не может спасти? – спросил Константин.
      – Есть пределы, которые нельзя переступать, – тихо сказала Инна.
      Потом наступила пауза.
      И потом Константин вдруг снова заговорил.
      – Вы работаете там за деньги, они зачем-то вам теперь нужны, – Константин говорил очень быстро, – я не знаю зачем, но знаю, что не будь нужда крайней, вы не пошли бы туда работать. Так я наверное знаю, что если бы вы приняли деньги от меня, то…
      – Я не взяла бы деньги от вас, – сказала Инна.
      – Но почему? – недоуменно спросил Константин.
      – А вы разве не понимаете? – Инна подняла на него усталые бесконечно глубокие глаза.
      – Потому что вы считаете те деньги, что вы зарабатываете игрой в клубе – более честными и чистыми, нежели те, что я предлагаю вам? – переспросил Константин.
      Она оттолкнула его от двери и проскользнула мимо консьержки наверх…
      – Я не откажусь от вас никогда! – крикнул Константин, – вы теперь дама моего сердца, слышите? Я буду сражаться за вас! …
      Все сроки работ по математическим моделям для Григория Ефимовича летели теперь к чертям.
      Теперь ему надо было думать о деньгах.
      Деньгах не для хлеба насущного, а для самообеспечивания той машины, имя которой было Константин Сайнов… Ибо машина эта теперь имела задачу – заработать… Или украсть, что в Америке одно и тоже… Заработать очень много денег.
      Чтобы расколдовать.
      Чтобы спасти свою принцессу.
      Принцессу, прикованную голой к скале. …
      Мошенничать по-маленькой он научился быстро.
      И начал он с небольших краж с магнитных карточек.
      Собственно, и главное философское открытие, которое он теперь вдруг сделал, полностью кореллировало со всем его вновьприобретенным в Америке опытом.
      А открытие заключалось в следующем:
      Вся жизнь на Западе – суть мошенничество, задекорированное фиговыми листочками протестантской и иудейской морали.
      Григорий Ефимович нанял его – классного специалиста, математика, и вывезя его в Америку из России, как некогда испанские торговцы живым товаром вывозили негров из Анголы и Конго, так же посадил его на цепь, платя жалкие копейки…
      Ах, отольются кошке Мышкины слезки!
      Негры конголезские теперь начинают вот задавать белым жару! И еще неизвестно – как и во что выльется эта реконкиста.
      За две бессонных ночи, проведенных возле компьютера, Костя наворовал на десять тысяч долларов.
      Для этого загодя на чужое имя снял квартирку в Бронксе, куда по Интернету, по украденным номерам магнитных кредитных карточек, наделал покупок… Три телевизора, домашний кинотеатр, две стереосистемы, холодильник, три стиральных машины, две посудомоечных машины, пять сервизов, два ковра и даже три шубки натурального беличьего меха.
      Потом были небольшие и не очень приятные хлопоты, связанные с тем, чтобы продать покупки, причем продать очень быстро.
      Там же в Бронксе, в пивной, познакомился с белым парнем. Тот свел его с боссом…
      В общем, пол-часа страху, и три тысячи баксов наличными – у него, у Кости уже в кармане.
      Босс предложил продолжить и расширить сотрудничество.
      – Расширить и углУбить, – перейдя на русский усмехнулся Костя.
      Предложение он принял, хотя и тяготился теперь тем, что отныне судьба его зависит не только от него самого, но и от аккуратности совершенно незнакомых ему людей.
      Однако в сложном деле электронного воровства – без помощников было не обойтись.
      Кто то должен был снимать квартирки, кто-то должен был перепродавать украденный товар.
      Босс предложил Косте пятнадцать процентов.
      Они поторговались и сошлись на двадцати.
      Так, к исходу недели у Кости завелись деньги.
      И он смог, наконец, приступить к заветному расследованию, чтобы узнать, кто и зачем приковал к скале его принцессу?
      А так же их родители…
      У Веры была подружка – арфистка Таня.
      Толстая с фигурой наоборот.
      Фигура наоборот, это когда талия вместо того чтобы быть самым тонким местом туловища, наоборот становится самым его толстым.
      И именно в объеме, а не в обхвате, потому как мужчин, желавших бы обхватить такое сокровище – в современном испорченном нашем мире, где нет истинных ценителей Рубенсовских форм, найти – днем с огнем…
      Поэтому, Вера рядом с Танькой – арфисткой, всегда чувствовала себя красавицей, что пришла на вечеринку с подружкой – дурнушкой.
      – Ах, какая ты счастливая, что не имеешь этого чертового живота и ляжек! – говаривала Танька, когда они захмелив глазенки рюмочкой коньяку, сиживали в кафешке на углу Невского и Малой Конюшенной.
      Они всегда заходили туда после репетиций и позволяли себе.
      – Ты и не представляешь, какая ты счастливая, – в остервенелом откровении признавалась Татьяна, – у меня секса не было два года, на меня не поглядывают даже шестидесятилетние старики, ты посмотри на этих… Они на все готовы, как пионерки – и на минет и на космический полет…
      Танька кивала на абитуриенток из провинции, что приехав поступать, осваивали теперь пространства Невского и прилегающие к нему территории.
      – Ты погляди на них, они во всем копируют этот гадкий стереотип телевизора – голый живот с поддельным бруликом в двадцать каратов в пупке, пирсинг в ноздре и в титьке, да татуированная стрекоза на левой попе, а где душа? Ты погляди им в глаза! Там вакуум космический!
      – Танька, ты завидуешь их голым животикам, – отвечала Вера, ковыряя ложечкой в полу-растаявшем шарике пломбира, – не в вечерних же бархатных платьях им ходить!
      Возьми да похудей сама, или наплюй на все и носи молодежное – короткий топ с голым пузом, да вставь в него брулик в сорок каратов, а на майке напиши – "у меня есть душа"…
      – Злая ты, Верка, – обиделась Татьяна и замолчала потупившись.
      Посидели.
      Подулись друг на дружку.
      – А и у меня два года секса не было, – примирительно начала Вера.
      – Врешь, я знаю, я вижу, как на тебя этот Алик из духовых смотрит, он к тебе тогда на последних гастролях лип, разве у тебя с ним не было? – все еще обиженно возражала Танька.
      – Алик? Этот тромбонист что ли? – фыркнула Вера, – я ему помирать буду – не дам!
      – Зажралась ты, матушка, мужик в самом соку, даже почти не лысый, и без пуза, а она…
      – В сексе, даже пожилые женщины, вроде нас с тобой, должны себя уважать, – назидательно подытожила Вера.
      Снова помолчали…
      Подружки отдыхали, предаваясь одному из тех редких оставшихся в их одинокой жизни удовольствий – просто посидеть на углу Невского и Малой Конюшенной. Если уж Бог не дал других удовольствий – мужа, любовника, друга… И не смущало даже то, что вокруг было столько бесстыже юных девчонок, совсем таких же как ее Веры дочь – Инночка…
      Вера тоже загрустила…
      Но вдруг что то произошло.
      К ним за столик резко подсел молодой человек, так резко подсел, как тот самый знаменитый черт из коробочки. Ни Таня, ни Вера даже и не заметили, откуда он подошел…
      А он и был чертом.
      Подсел, и говорит:
      – Пардон, дамы, я невольно подслушал, уж больно громко вы беседовали, пардон! Но если у вас проблемы с партнером, то вот визитка моя, любые проблемы снимаются, качественный секс за умеренную плату, вы дамы, я вижу, самодостаточные, так что…
      Он так же быстро исчез, как и появился.
      Ни Вера, ни Таня даже возмутиться не успели.
      Так и не доев мороженого, они механистически поднялись, напялили свои плащи и так же механистически вышли на Невский…
      – Ты видала! – первой прервала молчание Татьяна.
      – Видала! – ответила Вера.
      – А как одет! Из под пятницы – суббота, сам в пиджаке и при галстуке, а майка в джинсы то и не заправлена…
      – Ты от жизни отстала – они так ходят теперь, – ответила Вера, закуривая на ветру.
      И закуривая, она обнаружила, что держит в руке визитную карточку…
      – Дай-ка поглядеть! – протянула руку Татьяна.
      Там были только номер телефона и имя: 8-921 – 767-34-87 Олег…
      – А ты знаешь, подруга! – с веселым куражом заговорила Татьяна, – а я позволю себе этот праздник жизни, и думаю, что заслужила, а ты… А ты, если захочешь, можешь в долю со мной… …
      Через неделю Вера уже и забыла об инциденте.
      Но Татьяна напомнила.
      Позвонила…
      – Верка, у тебя ж День Рождения на следующей неделе, давай мужика по телефону вызовем, а?
      Вера хмыкнула в ответ и тему развивать не стала – проехали.
      Но сама…
      Но сама вдруг зацепилась.
      Инна только что прислала ей переводом из Америки пятьсот долларов на день-рожденский подарок… По телефону сказала, что заработок у нее очень хороший, что через месяц она уже сможет начать курс химиотерапии…
      Так может, потратить двести долларов из этих пятисот?
      Она не стала звонить Олегу.
      Она позвонила в самое разрекламированное агентство, поставляющее эскорт – девушек.
      Позвонила с мобильного телефона.
      – У вас есть эскорт-юноши? – спросила Вера.
      – Это должен быть человек не моложе тридцати пяти, – говорила она менеджеру агентства, – рост средний, но не маленький, волосы русые, не блондин и не брюнет, скорей шатен… Телосложение? Телосложение – не толстый, но и не худой, нормальный… Средний. Это должен быть интеллигентный мужчина с манерами, с хорошей развитой речью. И он должен именно ухаживать за мною, весь вечер ухаживать и влюблено добиваться меня, уговаривая, а не хватая за руки… Он должен читать стихи…
      Вера задумалась.
      И только периодическое пикание в трубке, отсчитывающее каждые десять секунд дорогого соединения указывало на то, что разговор еще не окончен…
      И он должен быть страстным и нежным… Но может случиться и так, что между нами ничего и не будет, вы понимаете?
      И еще…
      Его имя будет Вадим.
      Вадим Юрьевич.
      – Хорошо, – ответил менеджер, – все будет, как вы просите. …
      Сорок лет празднуют?
      Мужчине сорок лет не отмечают…
      А вот когда жене сорок… Красавице жене.
      Жене – балеринке…
      Геннадий Сайнов не сомневался, отметить Настин юбилей обязательно нужно.
      Старики – Марианна Евгеньевна и Николай Александрович – и те прилетают из Северобайкальска.
      Да какие они старики? Тестю шестьдесят пять, а на пенсию он и не собирается.
      Приватизировал свой строительный трест, избрался депутатом законодательного собрания Края, на охоту ходит, на рыбалку… Да и теща – Марианна Евгеньевна – тоже в старухи не спешит записываться.
      Жаль что сын – Костя из Америки навряд прилетит. Деда с бабулей порадовать.
      Любимых своих сибиряков.
      Решили с Настей, что гостей лучше всего будет собрать в субботу на даче с обязательной ночевкой.
      Дачей этот их двухэтажный каменный дом на высоком берегу Оредежа они называли по инерции, по памяти о первом своем дощатом щитовом домишке на участке в восемь соток на Карельском перешейке, где думали будет подрастать их Костька.