Свадебка.
      Свадьбу решили сыграть в поселке. В домашнем "кремле". И Марианна Евгеньевна категорически возражала против Ленинграда.
      Пусть в Молодежном все увидят, что Настюшка совсем не такая, как они там себе думают со слов этой сплетницы – Элечки Васильевой.
      Да, – соглашался с женой Николай Александрович, – мне это тоже для укрепления, так сказать, статуса, здесь не помешает… Опять – таки всех нужных людей можно будет пригласить. И Первого секретаря, и управляющего главка…
      Настюша, как только с родителями сговорились, оформила в школе большой отпуск, благо летние каникулы, и возвращаться в Тынду уже не собиралась…
      Там декретный отпуск начнется, а там…
      Рожать то где собираешься? – спрашивала Марианна Евгеньевна…
      Да уж всяко не здесь – в Сибири, – резко отвечала Настя, многозначительно поглядывая на лестницу, ведущую на третий – летний этаж, где со своими книжками уединилась увечная сестра.
      Мать, мгновенно зардевшись, промолчала.
      В Ленинград поедем. Надо будет прописаться… И ребеночек должен быть коренным – питерским.
      А Генина мама то не возражает?
      Нет, я думаю… А потом мы кооператив построим. Геннадию как БАМовцу положено вне очереди, а с деньгами, мне кажется вы с отцом должны помочь. В конце – концов и вам тут не до морковкиных заговень вековать!
      В приятных хлопотах пролетали длинные июньские дни. В единственном поселковом ателье шилось роскошнейшее белое платье. Шофер Алеша, как угорелый носился то в райторг, то к военторг в соседнюю дивизию, все доставал дефициты – колечки золотые, костюмчик для жениха, туфельки…
      Сам жених появился в "кремле" за два дня до свадьбы. Марианна Евгеньевна как то немного растерялась, где стелить дорогому гостю? В отдельной комнате, или вместе с Настей? Даже Николая Александровича озадачила вопросом.
      Спроси Настюху, как молодым лучше? – дипломатично ответил отец, – в конце то концов, живот то у невесты уже вовсю выдает… Так что, какие уж там приличия!
      Настя на этот счет была категорична, – только вместе!
      И за обедом, как положено верной жене, сидела по левую руку, все время демонстративно прикасаясь к суженому, то грудью, то легкой ручкой, то щекой прижимаясь к крепкому плечу…
      Свой. Свой муж!
      Все эти дни Гена пребывал в какой то прострации.
      Жена… Вот теперь у него будут жена и ребенок…
      А как же мечты? А как же Алла?
      Но ведь нельзя, наверное, жить только мечтами? Нельзя?
      Надо жить реалиями сегодняшнего дня?
      Надо?
      На все эти вопросы он не находил ответа. Он понимал, что свадьба – это то поворотное, ключевое место в его жизни, которое сподобит так ее изменить, что потом может статься – он тысячу раз пожалеет. Или наоборот – будет тысячу раз благословлять этот день.
      За два дня до свадьбы он ощущал себя маленьким корабликом, который течением затягивает в узкий пролив… И если сейчас не вырваться, не предпринять усилий именно теперь, то с каждым упущенным мгновеньем, шансы на иной, отличный от прописанного проведением исход – уменьшаются и исчезают окончательно.
      Но еще более беспокоило Гену то, что он впервые в жизни ничего не понимал.
      Хорошо ли будет потом ей – Насте? И хорошо ли будет маме?
      И самое главное… И самое главное… А можно ли жениться без любви?
      Можно ли?
      Ведь он не любит Настю.
      Она хорошая. Она красивая. Она нежная.
      Но он не любит ее. Он любит Аллу.
      Но Алла в Америке, и он никогда не увидит ее.
      А Настя…
      В эти два дня он практически не оставался наедине с собой. Вокруг суетились новые родственники, ему то и дело поручали какие то дела, то съездить с шофером Алешей в рыбсовхоз за омулями, то поменять в военторге костюм – Насте не понравился цвет… Коричневый в тонкую полоску…
      Но когда он уединялся, он вспоминал тот разговор. Их разговор, когда она рассказала ему…
      С Аней они редко сталкивались… Только за обедом, или ужином. Но поговорить не удавалось. Так. Перебрасывались ничего не значащими фразами.
      В субботу утром. В утро свадебного дня, Аня постучала в дверь их с Настей спальни. Настя уже давно встала и порхала где то там – внизу…
      Гена, поднимись ко мне на летний этаж. Надо поговорить.
      Он надел брюки. Почистил зубы. Побрился. Надо будет еще раз бриться перед тем, как ехать в ЗАГС?
      Потом надел белую сорочку…
      Сорочка, галстук, туфли… Костюм, выбранный Настей – темно серый в полоску, английской шерсти – висел на раскрытой створке платяного шкафа.
      Настя приготовила все это для него. Жена. Она уже его жена!
      Гена поднялся по крутым дубовым ступенькам… И почему то впервые подумал, – а почему Николай Александрович сделал лестницу такой крутой? Вдруг у них с Настей родится хромая девочка? Неужели он – Гена сделает ей лестницу такой неудобной?
      Ну, здравствуй, зятек!
      Здравствуй, Аня.
      Помолчали.
      Я хочу тебя спросить… Как друга… Мне некого больше спросить…
      Спрашивай.
      Ты счастлив?
      Что?
      Ты счастлив оттого, что спишь с моей сестрой?
      Зачем ты спрашиваешь?
      Я спрашиваю из научного… Философского интереса… Я никогда не узнаю счастья…
      Или несчастья брачных отношений…
      Аня!
      Ты что? Хочешь меня в этом разубедить? Утешить меня? Так переспи со мной!
      Теоретически, лежа на мне, ты даже не ощутишь асимметрии моих нижних конечностей.
      А в остальном – я нормальная женщина. Разве не так?
      Аня, что ты говоришь. Зачем?
      Я хочу, чтобы ты понял всю абсурдность и глупость твоей жалости ко мне. Не надо жалеть! Говори прямо, когда тебя спрашивают, счастлив ты, или нет? И как ты счастлив? Неужели во всем этом такой… Такой запредельный восторг?
      Аня вдруг вскрикнула и разрыдалась, закрыв лицо ладонями. Затряслась, зашлась стоном и скорчившись, скукожившись, повернулась к Геннадию мелко дрожащей спиной.
      Аня!
      Гена схватил Анну за плечи и с силой сдавил их, пытаясь таким образом унять ее душевный стон.
      – Н-н-нет! Н-н-н-нет! Н-н-н-нет! К-к-к-как ты не п-п-понимаешь? Она же не любит тебя! А я, а я люблю!
      Аня!
      Ты ведь не любишь ее? Скажи? Ведь нет? Ты же идиот! Ты идешь на эту свадьбу, как баран на закланье! Ты же даже не знаешь, твой ли это ребенок?
      Аня!
      Ты же идиот! Ты же слепой! Ты инвалид куда как больший, чем я! Ты слепой, ты ничего не видишь, как тебя используют, чтобы прикрыть свой позор, чтобы тобой прикрыть старые грешки… Тебя уже использовали когда им надо было в Кировский балет и в Англию! И разве не идиот, тот, кто незнакомой девице отдаст продукт двухлетнего тяжелого труда в тайге – за просто так! Разве не идиот? И ты вдвойне идиот, теперь, когда жизнь себе ломаешь… Машина – черт с ней! Отдал и отдал…
      Денег твоих жалко, да ладно, еще скопишь! Но идти с ней под венец, чтоб потом…
      Что потом?
      Увидишь…
      Что?
      Ты слепой идиот.
      Нет, я не слепой идиот.
      Так ты все понимаешь?
      Я понимаю одно: то, что я ей сейчас очень нужен.
 

 
      Я сказал.
      Боже мой! Да ты что? Ты святой?
      Аня, я очень люблю тебя, как друга… …
      Она посмотрела на него совершенно сухими глазами. И ему стало страшно этих глаз.
      Геннадий спустился вниз. В гостиной была Марианна Евгеньевна.
      А где Настя?
      Настя в моей спальной. Одевается. Ах! Все обычаи нарушаем… Надо бы за невестой жениху на машине заезжать…
      Вы извините меня.
      Да что ты, что ты, Гена! Это я так сдуру, от волнения. А что ты еще не одет?
      Через пол часа в ЗАГС едем.
      Николай Александрович позволил себе. Прямо с утра… Такой уж день. Дочу любимую замуж выдает.
      Гена, зятек! А ты не хочешь для куражу?
      А давайте. Что это?
      Виски американское… Белая лошадь.
      А-а-а! Слыхал.
      За ваше с Настюшкой счастье.
      Будьте здоровы.
      Пора. Пора. На-стю-ша! Марийка! Пора ехать!
      Перед воротами "кремля" уже стояла кавалькада. Служебная белая "волга" Николая Александровича для молодых и свидетелей, три УАЗика для родни и особо почетных гостей, автобус ПАЗ, для всех остальных.
      Ну? Все что ли собрались?
      Настя. Ослепительная Настя стояла рядом с ним и ее глаза светились чистым светом радости. Она улыбалась. И улыбка ее была естественна и красива тем совершенством любви и мира, которые бывают разве что в раю.
      Как ты красива, милая!
      Дорогой мой…
      Ну, кто – нибудь там позовет Аннушку? Чего она там?
      Элечка, сбегай, милая, наверх, помоги Аннушке, мы все стоим и ее одну только ждем.
      Настина товарка по училищу, якуточка Эля – дочка местного председателя райсовета, назначенная на сегодня свидетельницей невесты, послушно бросилась к крыльцу…
      Этот визг еще долго потом стоял у Гены в ушах. Долго-долго. Все сорок последующих дней.
      Аня повесилась!
      Когда Гена вместе с Николаем Александровичем бросился наверх… Когда вместе с ним они срезали веревку и опустили безжизненное тело Ани на пол, Гена увидел ее глаза. Ее глаза совсем сухие. Без слез.
      Ему казалось, она спрашивает его, – ты идиот?
      Ему потом часто виделись ее глаза. Ведь именно он, повинуясь какому то внутреннему порыву, закрыл их. И они закрылись. Но вопрос остался в его ушах.
      Ты идиот?
      Гена с Настей расписались через полтора месяца в Ленинграде.
      На свадебке были только мама, Николай Александрович с Марианной Евгеньевной, Оля – бывшая однокурсница из Ваганова, свидетельницей, и старый Генкин друг – Андрей Криволапов…
      Живот у Насти уже был большой, так что расписывались скромно, не во дворце, а в районном ЗАГСе. Потом посидели дома. А потом мама поехала ночевать к подруге, а Настины родители – в гостиницу. ….
 

 
      Вечная мерзлота.
      Инна.
      Кирилл Сайнов любил длинные перелеты.
      Раннее детство его прошло на Байкале.
      В доме дедушки и бабушки.
      В "кремле", как они его называли.
      Добрейшие дедушка Коля и бабушка Мариша.
      Ах, как они баловали его!
      Дом был большой.
      Богатый.
      Полной чашей!
      Дедушка Коля служил тогда очень большим начальником там в Сибири, почитай – хозяином края.
      Но в школу, тем не менее, маленького Кирюшу решили отправить не там, в поселке, а в Питер, где жила другая Кирюшина бабушка – папина мама Екатерина Алексеевна.
      Конечно же, в Питере школы были получше, чем у них в поселке… И ради качества образования пришлось пожертвовать привилегиями и комфортом, что в поселке на Байкале давал дедушкин статус… В большом Питере – у маленького Кирюши такого блата уже не было… А он уж было привык, что в поселке всяк с ним сюсюкался, подобострастно поглядывая на дедушку.
      Питерская бабушка такого блата в своем городе не имела. Но если повелителя и хозяина края – деда Николая, Кирюша запросто звал просто дедом Колей, то с питерской бабушкой, которая в своем городе была никем, простой зауряд-пенсионеркой из коммунальной квартиры, с ней такой же простоты общения у Кирюши не получилось.
      Питерскую бабушку Кирюша он не звал бабой Катей… Наверное, потому что и мама звала ее "на вы" и по имени-отчеству.
      Но и жил Кирилл в Питере не с бабушкой Екатериной Алексеевной, а жили они с нею в разных квартирах, и даже в разных районах.
      Дедушка Коля перед тем как Кирюше идти в первый класс – специально приезжал в Ленинград и купил им с мамой квартиру в новом доме.
      Просторную – двухкомнатную. А бабушка Мариша потом приезжала из Северобайкальска и с ними с мамой пол-года еще жила – все хлопотала – обставляла квартирку новой мебелью, чтобы Кирюше было уютно и удобно учиться – делать уроки, играть на пианино…
      Так что с детства Кирилл привык к длинным перелетам.
      Каждое лето на каникулы – в Северобайкальск к дедушке и бабушке. И каждую осень – обратно в Питер – учиться.
      И наверное оттого, что все эти перелеты всегда сулили радость встреч – в начале лета с дедом и бабушкой, с приятелями, с Байкалом… а по осени – радость нового общения со школьными друзьями, может поэтому, длинные перелеты ассоциировались у Кирилла с чем то обязательно приятным.
      Он первый раз летел за границу.
      И сразу в Америку.
      Эту девушку он заметил еще в зале регистрации.
      Ее трудно было не заметить.
      Высокая.
      На каблуках – на пол-головы выше всех мужчин, что среднего роста.
      С роскошной русою косой через плечо.
      Гордая осанка.
      Пряменькая спинка, длинная шея, тонкая талия…
      Пройдя таможенника, Кирилл поторопился и на регистрации специально встал к той же стойке, что и она, чтоб быть в очереди за этой девушкой.
      Часто летая самолетами внутренних авиалиний, он знал такую хитрость, что в экономическом классе, если подавать на регистрацию на одной стойке вслед за каким-либо пассажиром, то вероятность того, что тебя посадят рядом с ним – очень велика…
      У девушки были большой пластиковый чемодан на колесиках и скрипка…
      Скрипичный футляр в ее руках придавал ее облику некую завершенность.
      Футляр в руках девушки волновал Кирилла даже более, чем ее коса и ее длинная шея…
      Он стоял позади и раздумывал, – с чего начать?
      Краем глаза он подглядел в ее паспорт и в билет, когда она подавала документы…
      Российский паспорт…
      Инна Гармаш…
      Ее звали Инна Гармаш…
      – Салон для некурящих? – спросила девушка – менеджер, – желаете у окна или в проходе?
      Ее пластиковый чемодан, поставленный на ленту транспортера, уплыл в свое отныне невидимое багажное путешествие… На ручку скрипичного футляра, стюардесса ловким неуловимым движением пальцев нацепила бирочку с категорическим императивом – "в кабину".
      Девушка по имени Инна Гармаш отправилась к пограничному контролю.
      Красивая, высокая, стройная.
      И со скрипичным футляром в руках.
      Цок-цок, цок-цок, – каблучки по бетонному полу…
      Снова он настиг ее уже в магазине "такс-фри"…
      Она выбирала себе какую-то книжку для чтения в самолете.
      Какой то модный детективчик.
      – Que desire mademoiselle? – игриво спросил Кирилл, заглядывая в обложку книги в ее руках.
      Инна взметнула на Кирилла взор больших серых глаз.
      Je lir les livres flexibles, – ответила она Nous avons etudier le meme ecole frances ou Petersbourge? – предположил Кирилл Peut etre, monsignior, si vous avai fini ecole numero cinc vint neuf ou Kuptchino…
      Desole, mademoiselle, pas le meme ecole, mais votre – bien sur – le plus mier!
      Девушка улыбнулась.
      – Vous etes une flatteur professionelle …
      Их и в самом деле посадили рядышком.
      Пятнадцать часов полета вместе.
      За это время можно рассказать друг-дружке всю свою жизнь. …
      Сперва Кирилл сыпал всеми известными приличными и полу-приличными анекдотам, но стараясь соблюдать меру, чтобы не показаться болтуном, порою замолкал давал Инне отдохнуть.
      Купленный в такс-фри детектив оказался скучным и она теперь листала иллюстрированный еженедельник на английском…
      Поль Маккартни женился на девушке, у которой после автокатастрофы была отнята нога…
      – А ты бы мог жениться на безногой девушке? – спросила Инна.
      Шел восьмой час полета и они уже были "на ты"…
      – Папа рассказывал мне, что в молодости, еще когда они с мамой не были знакомы, ему очень нравилась одна девушка, у которой от рождения была нога с уродством…
      – Это интересно, – встрепенулась Инна, – а у твоей мамы ноги красивые?
      – Она балерина, она заканчивала Вагановское и танцевала в Кировском…
      – О-о-о! – не скрывая восхищения, изумилась Инна, – какой диапазон у твоего папы – хромая девушка, но потом все же он отдал предпочтение балерине…
      – Та девушка умерла, – сказал Кирилл…
      – Вот как, но тем не менее, вот ты, смог бы жениться на безногой?
      Кирилл скашивал глаз Инне на грудь. На груди лежала ее русая коса. Может и он когда то будет лежать на этой груди?
      Кирилл фыркнул.
      – Что смешного? – взметнув ресницы, вздрогнула Инна.
      – Анекдот вспомнил, – простодушно ответил Кирилл.
      – Ты или рассказывай, или тогда сдерживай эмоции, – сказала Инна. Она была явно недовольна тем, что Кирилл в разговоре с нею позволяет себе некое параллельное мышление.
      – Это вполне приличный анекдот, изволь… Грузинский художник жалуется журналисту, де худсовет картину его зарезал-зарубил не допустил до выставки. А что за картина? – спрашивает журналист. Женщина с мальчиком на груди, – отвечает грузин… Ну, и какие у худсовета претензии? – спрашивает журналист… Мальчик, говорят, слишком большой, – отвечает грузин…
      Инна улыбнулась.
      Это хорошо, что она не засмеялась. И хорошо, что не возмутилась скабрезности анекдотца…
      Улыбнулась и отвернулась к окошку, теребя косу за кончик.
      Умная девушка.
      – А ты все же не ответил. Смог бы жениться на безногой?
      – Ну, Маккартни то вот смог…
      – Ты себя с Маккартни не ровняй, да там и случай иной, она у него красавица, топ-модель, и ноги у нее нет только до лодыжки, только ступни, так что в сексе это уродство абсолютно не заметно, да и ее молодость в контраст с его преклонными годами, это даже как то эквивалентно уравновешивает их мезальянс… Вот тот же гитарист из Роллинг Стоунз – Билл Уаймэн, тот на потеху публике в свои шестьдесят с хвостиком каждый год женится на семнадцатилетних… Женится и разводится… А Маккартни это совсем иной случай, он как бы не просто в преклонные свои года гонится за юным красивым телом, он вроде как бы и милосердие тем самым проявляет к невесте, но при этом в совершенно разумных пределах…
      Кирилл был согласен со всеми доводами Инны… Ему не понравился только изначальный посыл, – де, не равняй себя с Маккартни…
      Конечно, он не столь знаменит… Но все равно, такое замечание неприятно ранило его самолюбие.
      – Я бы смог, наверное, и наверняка бы смог, доведись тебе попасть в катастрофу, вот например, не выйдут в Нью-Йорке у нашего самолета шасси, и станет он садиться на брюхо, и произойдет авария с жертвами, и представь себе, Инне Гармаш в госпитале имени святой Клементины отрежут обе ноги…
      – Дурак, – покачав головой и почему то покраснев, сказала Инна.
      – Ты сама спросила, а я ответил…
      – О присутствующих не говорят…
      – Но ты же спросила конкретно обо мне…
      – Да, спросила, потому что мне интересно, насколько… – она запнулась, – насколько уродство может стать препятствием – Зачем тебе это? – спросил Кирилл, – ты ведь красива…
      – Надо, – ответила Инна и отвернувшись к окошку видом своим дала понять, что разговор на этом пока окончен. …
      Шасси у их "Боинга" благополучно вышло из своих гнезд.
      Самолет слегка тряхнуло и от торможения – инерция слегка наклонила вперед их тела, размякшие за пятнадцать часов полета.
      Тревога охватила Кирилла.
      Тревога, почти переходящая в панику.
      Неужели они теперь вот так запросто расстанутся?
      – Я хочу увидеться с тобой, – сказал он, искательно заглядывая Инне в глаза.
      – Это ни к чему, – твердо ответила она. …
      Работа и страсть.
      Он то наивный думал, что навал новых американских впечатлений облегчит потерю.
      Он сперва был уверен, что на третий день позабудет свою случайную попутчицу.
      Но не тут то было!
      К исходу первых десяти дней, проведенных в Нью-Йорке, он окончательно потерял покой.
      Из телефонного справочника Кирилл выписал все номера, принадлежавшие абонентам по имени Garmash…
      К кому она летела? Он ведь даже этого не знал!
      Летела по ангажементу – играть в симфоническом оркестре Филадельфийской филармонии? Или имела намерения работать простой учительницей музыки?
      Ищи ветра в поле!
      Как легкомысленно упустил он ее в аэропорту имени Кеннеди!
      Но фамилия Гармаш была зацепкой.
      Она могла лететь к родственникам.
      Или родственники могли что-то знать о ее американской судьбе.
      Сто восемьдесят фамилий Garmash из телефонного справочника – Кирилл поделил на три группы.
      Более вероятных, менее вероятных и совсем не вероятных.
      В более вероятные – попали номера на Брайтоне и те, у которых "секонд нэймз" имели какую-бы то ни было русскую созвучность.
      Так он очень надеялся на:
      Алекзандер Гармаш
      Базил Гармаш
      Ирэн Гармаш Они запросто могли оказаться нью-йоркскими дядюшками или тетушками его принцессы.
      Пятая попытка – Нателла Гармаш – ответила Кириллу по русски… Но разочаровала.
      Никакой родственницы по имени Инна в Нью-Йорке у нее не было.
      Ему отвечали.
      Ему не отвечали, бросая трубку.
      Ему хамили, картавя с характерным одесским акцентом…
      Ему отвечали с изысканной вежливостью…
      Но результата не было.
      А он все звонил и звонил, тратя время и деньги.
      И с каждой попыткой он все больше и больше распалялся, приходя в возбуждение от воспоминаний об ее косе, что лежала не ее груди.
      Когда к исходу пятого вечера, проведенного возле телефона, он уже подходил к концу списка второй – менее вероятной группы, набрав номер очередного абонента Гармаш из Нью-Джерси, на другом конце линии он вдруг услышал ее неповторимый низкий голос…
      – Хэллоу…
      В горле нервически запершило, и Кирилл просипел что-то нечленораздельное.
      – Хэллоу! Ху из ит? – нетерпение возвысилось в трубке…
      – Это Инна? – спросил Кирилл.
      Молчание в ответ.
      И потом гудки…
      Это явно была она.
      Но она не желала контакта.
      Почему?
      Почему уже в аэропорту она твердо ответила ему, что ЭТО НЕ НУЖНО…
      Кирилл смутился и загрустил в смятении.
      Он выключил до того безмолвно мерцавший телевизор.
      Поднялся с дивана, прошел к кухонной стойке, налил себе остывшего кофе…
      Еще в аэропорту она твердо сказала ему – ЭТО НЕ НУЖНО.
      Это – в смысле, их с Кириллом общение.
      Почему?
      Может, она прилетела к мужу?
      Или – на собственную свадьбу?
      Он ничего о ней не знал!
      И это незнание еще больше распаляло Кирилла. ….
      В телефонном справочнике был адрес.
      Но у Кирилла не было машины.
      А это было далековато.
      На том берегу залива – в другом штате, в Нью-Джерси…
      Но он твердо решил, что поедет туда в воскресенье.
      В первой половине дня.
      Такой выбор времени давал высшую степень вероятности застать Инну дома.
      Хотя, почему она обязана быть дома в воскресенье утром?
      Это семейные пары, семейные люди – коротают воскресное утро предаваясь тихим радостям продленного, не обремененного будильником сна и глупых завтраков, заимствованных с рекламы овсяных хлопьев и апельсинового сока…
      А она?
      А она могла встречать воскресное утро и в постели у любовника – где нибудь в дорогом районе Нью-Йорка неподалеку от Сентрал Парк… Или в дешевом номере мотеля в Джерси.
      Ведь Кирилл ничегошеньки не знал о ней!
      Чтобы сэкономить долларов тридцать, прежде чем хайкать такси, прежде, он доехал подземкой до моста.
      Отсюда еллоу кэбом было уже не так далеко.
      Молодой афроамериканец – шофер негромко слушал свой рэп и ритмически подергивал головой.
      Музыка не мешала Кириллу.
      Он ехал, и нетерпение переполняло его.
      Дом 352 по Грин Элли оказался обычным среднестатистическим домом, обычного среднестатистического американца среднего достатка.
      Проживавший в нем Эд Гармаш одинаково мог быть и средней руки адвокатом, и средней руки дантистом…
      Не отпуская шофера, похрустывая камешками под глупыми своими свадебными туфлями, глупо начищенными по торжественности случая, Кирилл приблизился к условным воротцам владения, что при отсутствии забора, были лишь означены традиционным ящиком для почты…
      Мимо, по гравию протрусили двое утренних бегунов от инфаркта… Пробежали, насмешливо, как показалось Кириллу, поглядев на него…
      Здесь ведь все всех знают!
      И кто это с утра пораньше прикатил к Гармашам на Нью-Йоркском такси, да еще вырядился в глупый костюм с галстуком?
      Кирилл смутился своего вида.
      Да…
      Все глупо.
      Но отступать – еще глупей.
      Шестьдесят долларов на такси уже потрачены…
      Тоже глупость.
      Кирилл решительно прохрустел подошвами дальше к крыльцу.
      Он еще не успел дотронуться до звонка, как белоснежная занавеска на стеклянной двери отодвинулась.
      Бабушка – вся в белых седых кудряшках осторожно приоткрыла дверь.
      – Вы не коммивояжер, мистер? – спросила бабушка, – нам ничего не нужно…
      – Нет, мэм, – ответил Кирилл, – я не коммивояжер, я ищу Инну Гармаш, я ее знакомый из России, из Санкт-Петербурга, меня зовут Кирилл…
      – Инна здесь теперь не живет, – ответила старушка, – Инна уехала…
      – Куда уехала? – спросил Кирилл – Я не знаю, – ответила старушка и прикрыла щелку, через которую велся их разговор.
      – Но мэм! – воскликнул Кирилл, – мне нужно знать! ….
      Назад он ехал переполненный злобой на самого себя.
      Далась ему эта Инна!
      Вот дурак!
      Вот дурак!
      Но он успокоился мыслью о том, что смысл жизни – он видит в любви.
      В поисках ее.
      А это значит, что время он потратил не напрасно. …
      Кирилл приехал в Америку и учиться, и работать.
      Цепочка, приведшая его сюда, на берега Хадзон-ривер, была длинной и сложной. Но в основе своей имела звенья еще отцовских связей.
      Папа был инженером – строителем. Это именно потому Кирилл и родился там в Сибири, так как папа строил Байкало-Амурскую железную дорогу, где дедушка Коля уже тогда тоже был большим начальником по строительной части. Там папа и познакомился с мамой – с дочкой дедушки Коли.
      В общем, один из институтских друзей отца, еще в брежневские советские времена выехал в Америку по существовавшему тогда еврейскому лимиту эмиграции, где сумел организовать свой маленький бизнес именно по их инженерной строительной специальности, причем не по проектной части, а по научной, что для советской эмиграции в Америке выглядело достаточно парадоксально. Гриша Розенбаум, едва закончивший аспирантуру при кафедре грунтов, оснований и фундаментов в их с папой институте, приехав в США, уже через пару лет организовал собственную лабораторию исследования физических свойств грунтов. И бизнес оказался вполне успешным. Из малюсенького закутка в подвале дядиных Гриши Розенбаума автомастерских, предприятие папиного институтского друга выросло до вполне презентабельного вида офиса и блока лабораторных помещений с современными испытательными стендами, электропечами и даже с собственным электронным микроскопом.
      И так получилось, так совпало, что к окончанию Кириллом полного курса математического факультета, Грише Розенбауму понадобился математик, для работы по построению математической модели исследования подземных сооружений, помещаемых в различные среды… Жесткая конкуренция и экономия средств диктовали Григорию Ефимовичу такое развитие его бизнеса, которое бы шло не по дорогому пути экстенсивного прироста штата ученых сотрудников и исследовательских стендов, но такое, при котором единыжды потратившись на математика – программиста, Григорий Ефимович смог бы потом уволить большинство из своих лаборантов и более того, повыкидывать половину стендов, заменив их одним компьютером.
      А так как Гриша Розенбаум умел на всем экономить, дорогого математика он нанимать не собирался.
      Вот и вывела кривая слухов о том, где и когда, и кто кому нужен, вывела Григория Ефимовича на старого своего питерского дружка – Генку Сайнова, у которого сын – Кирюшка, как раз получил степень магистра математики…
      Много денег дядя Гриша Кириллу не сулил.
      Помог с дешевой квартирой, дал аванс – шестьсот долларов на первые расходы, и обещал платить по триста зеленых грюников каждую пятницу.
      Кирилл не был идиотом и понимал, что за такую же работу, любой местный гарвардский выпускник, потребовал бы втрое… А случись дяде Грише заказать математическую модель грунтовых сред – Биллу Гейтсу, то тот бы выкатил счет на сорок миллионов…