Дурак! Едва Ленинград немцам не сдал.
      Эх… Царицын-Царицын! Сталинград…
      Нельзя немцам дать отрезать наши фронты от снабжения бензином. Никак нельзя.
      Берия этим занимается? Абакумов? И этот – очень способный разведчик… Как его?
      Судоплатов! Ну, авось не подведут.
      Неслышно вошел Поскребышев. У него это стало каким-то подобием игры. Войти так тихо, чтобы Хозяин не заметил. И сразу кашлянуть в кулак, чтобы превентивно отвести от себя обвинения, де "снова взял эту моду – подкрадываться"… Это была игра. Невинная игра старого секретаря.
      Поскребышев кашлянул в кулак.
      – Что там еще? – спросил Сталин.
      – Товарищ Берия просит его принять по неотложному делу, – сказал Поскребышев.
      Как всегда – сказал абсолютно бесстрастно. Сталину порой казалось, что и о взятии немцами Москвы, случись такое, и о смерти собственной матери, Поскребышев доложит Сталину все так же – ровным, не дрогнувшим голосом, как о самом заурядном событии.
      – Я его нэ вызывал, – ответил Сталин.
      Ответил, и сам усмехнулся в рыжий ус своей мысли: де Коба – кобенится… Есть в русском языке такой глагол – "выкобениваться", что означает проявлять свой норов, капризничать.
      Поскребышев не уходил.
      И в этом тоже была игра в церемонии. Неподражаемая и неповторимая, уникальная в своем единственном воплощении игра – Всемогущего и очень капризного Хозяина и его Старого секретаря, которому очень многое позволялось и прощалось. Многое, но не все.
      – Я приму его через сорок минут, – сказал Сталин.
      Поскребышев так же тихо вышел, также тихо, как и вошел.
      Поскребышев отлично знал, что Сталин мог бы принять Берию и тотчас, но не сделал этого специально. Дабы дать понять посетителю, каким бы могущественным тот ни был, что к Вождю попасть не так то просто.
      Поскребышев знал, что Иосиф Виссарионович теперь специально прикорнул на диване в малом кабинете и назначенные им сорок минут – будет просто лежать, полу-прикрыв глаза и думать о своем.
      По прошествии сорока минут Поскребышев вошел снова.
      Сталин уже поднялся с дивана, но сапог еще не обул, а стоял посреди ковра в шерстяных – грубой вязки носках и в мягких грузинских чунях с загнутыми кверху носками.
      – Ну, ты узнал? – спросил Сталин, раскуривая трубку.
      Сталин специально испытывал память своего секретаря, не подсказывая, "что именно следовало ему узнать".
      Но на такие детские проверочки старика Поскребышева поймать было трудно. Он прекрасно все помнил – даже те казалось бы безобидные ремарки, что давал ему Хозяин и пол-года назад, и год, и больше.
      – Узнал, Иосиф Виссарионович, – ответил Поскребышев, вынимая из красной папки и протягивая Хозяину справку, отпечатанную на тонкой папиросной бумаге.
      – Хорошо, приглашайте Берию, – кивнул Сталин.
      Поскребышев давно привык к тому, что Хозяин мог с одинаковым успехом обращаться к нему и на "ты" и на "вы"… Бывало ведь и хрустальной пепельницей ему по гладко выбритой черепушке от Хозяина попадало… Тогда Сталин не орал… Потому что он вообще никогда не повышал голоса, тогда он только шептал – "ты", "ты", "ты" – старый осел! И шепот этот бывал пострашнее иного ора.
      Широко раскрыв двери, Поскребышев пропустил в кабинет Берию.
      Тот решительно вошел, сверкнув пенсне и остановился в пяти шагах перед невысоким человеком в полу-военном кителе без знаков различия, в синих форменных брюках и в шерстяных грубой вязки носках.
      – Так сколько стоит такой костюм, товарищ Берия, – сощурив левый глаз и склонив голову набок, спросил Сталин.
      И не дождавшись ответа от опешившего и смутившегося Берии, ответил на свой вопрос сам, – я тут проявил интерес и выяснил, что в магазине Торгсина* такой костюм, как ты носишь, стоит пять тысяч рублей.
      Берия предпочел промолчать.
      Он хорошо знал характер Хозяина, – ему лучше не перечить, потому как ты ему слово, а он тебе два и последнее слово все равно всегда останется за ним.
      – С чем пришел? – спросил Хозяин выдержав небольшую паузу.
      И снова, как и прошлый раз – присесть не предложил.
      – Что у тебя там опять за перестановки? Зачем Луговского арестовал? Я его помню, он в деле по Якиру и Колхиору отличился, – спросил Сталин.
      Берия не опасался того, что Хозяин станет вмешиваться во внутренние дела его Берии аппарата.
      Пока аппарат исправно служит Хозяину, зачем вмешиваться?
      – Луговской в своей работе допустил ряд непростительных ошибок, – товарищ Сталин, – ответил Берия.
      – Ну да и ладно, забудем, – подытожил Сталин, – сперва отличился и мы его наградили, а потом допустил ошибки и мы его расстреляли, в этом диалектика нашей пролетарской философии, товарищ Берия. * магазины Торгсин (букв. Торговля с иностранцами) – в 40-ые и 50-ые годы валютные магазины при гостиницах Интуриста в СССР – в 60-ые Торгсин переименованы в магазины "Березка" Берия молча кивнул.
      – Ну так и что у тебя теперь? – спросил Сталин, – как дела на Кавказе?
      Берия понимал, почему Сталин спрашивает про обстановку именно на Кавказе, хотя Кавказ и не был тем главным местом, где решалась теперь судьба войны и их с Хозяином личная Судьба…
      Берия помнил тот их давешный почти откровенный разговор.
      Почти откровенный, потому что у Сталина ни с кем, кроме, пожалуй покойной его жены Нади Алилуйевой и не могло быть полностью откровенного разговора.
      Но такой разговор, почти откровенный, какой был у них две недели назад – он очень дорогого стоил. И Берия это понимал. Сталин доверил ему самое – самое потайное. Самое-самое сокровенное, Сталин появился перед ним обнаженным, как в бане – со всеми своими тайными язвами и недостатками, скрываемыми от других. Это было и актом великого доверия, но это было и актом посвящения в опасную тайну, потому как носителя такой тайны Вождь мог потом и не пощадить – не пощадить, как единственного свидетеля своих слабости и почти преступных сомнений.
      Ведь тогда, две недели тому назад, Сталин спросил его, что случится с ними и со страной, если немцам удастся взять и Сталинград и Кавказ? Сохранится ли тогда СССР, если немцы вдруг выиграют компанию сорок второго года? И смогут ли они – вожди СССР сохранить свои жизни?
      Быть подле вождя в период подобных его сомнений… Стать свидетелем его неуверенности – это и акт доверительной сопричастности, возводящий свидетеля в число редких избранников. Но это и очень опасная сопричастность! Сменится обстановка и вождь захочет убрать свидетеля своей позорной слабости.
      – Я подготовил несколько вариантов, Иосиф Виссарионович, – сказал Берия.
      Теперь следовало ждать развития разговора.
      Какое у Сталина настроение?
      Если он продолжит развивать тему прошлых откровений, то Берия и вправду сможет предложить те варианты бегства и перехода на нелегальное положение, которые он – как отвечающий перед партией за безопасность вождей, был просто обязан предусмотреть.
      А если Сталин замнет звои давешные сомнения, то фразу о различных вариантах развития событий можно будет отнести – а хоть бы и к операции, проводимой теперь на Кавказе Судоплатовым и его людьми – Леселидзе, Бекетовым и другими товарищами.
      – Политическая и военная обстановка изменяются в нашу пользу, – сказал Сталин, глядя не на Берию, а на портрет Суворова, что висел теперь в малом кабинете Вождя, – вы не находите?
      Эта манера Хозяина говорить то "вы", то "ты", сильно раздражала Берию. К тому же очень хотелось рукою поправить закатавшиеся под брюками трусы, что так неприятно давили и терли теперь в промежности. Виною тому были новые американские подтяжки, что с одной стороны хорошо держали брюки, которые если носить с одним лишь поясным ремнем – всегда сильно сползали вниз и зацеплялись при ходьбе за каблуки.
      С подтяжками же – можно было всегда быть уверенным, что брюки не сползут. Да и с его – Лаврентия проблемами с поджелудочной железой, доктора не рекомендовали носить тесных брюк и тесных поясов. Поджелудочная железа и панкреатит – любили простор в штанах. Вот и появились в гардеробе у Лаврентия Палыча новые аксессуары – помычи-подтяжки. Все было хорошо, но вот трусы теперь там – в брюках скатались, и подтяжки сильно прижимали скатавшееся бельецо к натертым промежностям…
      – Что скажешь, Лаврентий? – Сталин повторил свой вопрос.
      – Да, товарищ Сталин, обстановка существенно изменилась за последние две недели, – согласился Берия.
      – А как тебе этот хохол Хрущев? – спросил вдруг Сталин, – помогает он Сталинграду?
      – Мы считаем, что Никита Сергеевич хороший руководитель и что он полезен фронту, – ответил Берия.
      – Да, в болезни наступил момент кризиса, – сказал Сталин, – теперь настал черед за способностями сильного организма к восстановлению.
      Берия напрягся, чтобы уловить мысль Вождя, понять, куда теперь задует ветер.
      – Это как в борьбе на ковре, – продолжил Сталин, – силы одного борца уже начали иссякать, а у другого борца начало появляться второе дыхание.
      Берия понял, что не стоит поднимать тему с запасными вариантами…
      – Судоплатов теперь на Кавказе, товарищ Сталин, – начал Берия свой доклад, – и нам удалось получить данные непосредственно из штаба адмирала Канариса…
      – Да, я знаю, ты хорошо работаешь, – оборвал Берию Сталин, – но я хочу, чтобы ты работал еще лучше.
      – Товарищ Сталин, – Берия беспомощно развел руками, – мы ночами не спим, все целиком отдаемся работе.
      – А думаешь немцы, думаешь Гитлер и его ближайшие помощники, они не целиком отдаются своей работе? – Сталин снова прищурив глаз посмотрел на Берию, – противника не переиграешь одной только работоспособностью и старательностью. В такой войне, как нынешняя, нам нужны качественные стратегические ходы на опережение противника, чтобы ему некуда было поставить ногу, чтобы нога противника проваливалась в пустоту. Ты понимаешь, о чем я говорю? – спросил Сталин, склонив голову набок и пытливо заглядывая своему министру в глаза.
      – Да, товарищ Сталин, – ответил Берия, сглотнув слюну, – я понимаю.
      Удовлетворившись ответом, Вождь отвернулся и мягко пройдя несколько шагов по кабинету, продолжил свою мысль,
      – В очень трудном для нас прошлом году, осенью сорок первого года, нам удалось эвакуировать значительную часть заводов, и в первую очередь машиностроительных заводов за Урал.
      Сталин сделал паузу и чиркнув спичкой принялся раскуривать свою трубку, которую во все время разговора держал в руках незажженной.
      – Теперь эти заводы начинают ощутимо давать продукцию, и нынче под Сталинградом мы можем сосредоточить большое количество танков, артиллерии и самолетов.
      – Да, товарищ Сталин, – кивнул Берия.
      – Вот, – Хозяин сделал назидательный знак рукой, – это и есть стратегически правильный ход на опережение, мы вовремя эвакуировали заводы, наладили производство за Уралом, и тем самым сорвали планы так называемой "молниеносной войны", мы вынули опору из под ног у наступающих немцев, и в этом проявилась мудрость нашей партии.
      – И лично ваша мудрость, товарищ Сталин, – вставил Берия.
      – Ладно, погоди, – Вождь недовольно прервал льстеца, – мы успели эвакуировать нашу промышленность, а противник не рассчитывая на это, не создал у себя стратегической авиации, способной долететь до Уральских гор. В этом мы переиграли Гитлера и его приспешников.
      Сталин несколько раз пыхнул своею трубочкой, пустив по кабинету облачка ароматного дыма.
      – Несостоявшийся поп, – подумал про себя Берия, – окончил бы семинарию, стал бы дьячком, а потом иереем, пускал бы дым из кадила и тоже поучал бы прихожан, как меня теперь поучает.
      – Но игра еще не выиграна, Лаврентий, – сказал Сталин, понизив голос, – мы выиграли один ход и сейчас под Сталинградом мы поставили на карту все, все наши козыри, но противник выложил далеко не все свои тузы, противник еще сильнее нас.
      И теперь решается наша судьба.
      Берия напрягся в ожидании того, какой вывод из своих слов сделает сейчас Хозяин.
      – В прошлый раз я спрашивал тебя, сможем ли мы сохранить государственное устройство нашего Советского Союза, сможем ли мы сохранить завоевания Ленинской революции, если мы потеряем Сталинград? И я сам отвечу тебе теперь, что Сталинград это наш последний бастион, Лаврентий.
      Сталин сделал многозначительную паузу и махнул в воздухе рукой, будто ставил точку или восклицательный знак.
      – А это значит, и то, что лично для тебя, Лаврентий, лично для тебя это тоже последний бастион, ты понимаешь это?
      – Я понимаю, – Берия снова сглотнул слюну.
      – А ты все наряжаешься в дорогие костюмы, – сказал Сталин, – в костюмы по пять тысяч рублей за штуку.
      Берия вытянулся едва не по стойке смирно. И ужасно чесалось в том месте, где свалялись скрутившиеся трусы, прижатые натяжением новых американских подтяжек.
      – Если немцы возьмут Сталинград, Лаврентий, то нам с тобою несдобровать, нам с тобой негде будет скрыться, Лаврентий, ни на каком Кавказе, ни в Сухуми, ни в Батуми, ни в твоем Зугдиди, – сказал Сталин.
      – Он прямо мысли мои читает, – ужаснулся Берия мгновенно вспотев, – мне до него, как до Луны пешком, я только подумал, а он уже говорит…
      – Вот-вот, – как бы подтверждая догадку Берии, закивал Сталин, – и все твои планы по эвакуации вождей никому не нужны, не будет в них проку, если мы сдадим Сталинград.
      Берия глядел не мигая.
      – А отсюда вывод, – сказал Сталин, – рассматривай наш успех или неуспех под Сталинградом, как решение твоей личной судьбы, ты понимаешь меня?
      Берия понимал.
      Он очень хорошо понимал.
      Если падет Сталинград, а за ним Кавказ, то в оставшиеся у Сталина два-три месяца, в которые немцы будут перегруппировывать свои силы для последнего броска на Москву, Сталин успеет расстрелять все свое окружение, свалив на него вину за проигранную войну. И среди расстрелянных, первым будет он – Берия.
      И именно тут в голове у Берии стала зарождаться некая новая совершенно оригинальная идея.
      – Прав Сталин, нужно на шаг переигрывать противника, – подумал Берия, – но в такой ситуации его личный противник не только наступающие на Сталинград немцы, но и сам Вождь, но и сам Сталин. И случись немцам взять Сталинград, не Гитлер расстреляет Берию, а Сталин. И поэтому… Поэтому надо искать выход. …
      Потом, через два с половиной года, весной сорок пятого, когда разведке Берии и Судоплатова стали известны факты переговоров Гиммлера с Аленом Даллесом, суть которых была в сохранении в послевоенной Германии сил безопасности – гестапо и СД, Берия вновь был в паническом страхе… – неужели Вождь не догадался и не догадается, что Берия осенью сорок второго тоже был готов пойти с Гитлером на подобные переговоры, о сохранении в послевоенной России сил безопасности под его Берии руководством…
      Но, Сталин, если и понял это, то до поры решил не подавать вида…
      А Берия тогда сделал для себя вывод, что беда Гитлера и беда Канариса были в том, что на начальном этапе войны, глава разведки не входил в ближний круг… …
      – Рейхсфюрер, мы имеем абсолютно достоверную информацию о том, что группу фон Линде будет встречать такая же группа русских коммандос, мы знаем их численность, а также время и место, где будет организована засада.
      Говоря это, Шелленберг, как это часто бывало с ним, загадочно улыбался.
      – Прям, как Джоконда кисти Леонардо, – подумал про себя Гиммлер, – словно знает что-то такое сокровенное, другим неизвестное, и не говорит.
      – Неужели у вас с русскими установились бартерные отношения равноценного обмена информацией? – иронично спросил Гиммлер, – вы им, а они вам в том же объеме!
      Русские что? Хотят сделать любезность или это нечто иное?
      – Рейхсфюрер, – мягко, дабы не показаться шефу более умным, чем сам шеф, Шелленберг принялся за объяснения, – в соприкосновениях двух разведок всегда происходит некая игра, в расчете на неблагоприятный исход той или иной компании, и разведчики, будучи людьми из плоти и крови, пытаются заручиться какими-то гарантиями на тот случай, если их сторона проиграет.
      – Вы хотите сказать, что и у нас, с нашей стороны это тоже возможно? – спросил Гиммлер.
      – Я просто хочу сказать, что сейчас русские ближе к катастрофе чем мы, и поэтому они ищут себе место в послевоенном устройстве мира, – ответил Шелленберг.
      Гиммлер кивнул и жестом руки дал знак, что разговор закончен и он желает, чтобы его оставили.
      Шелленберг молча поднялся из кресла и взмахнув рукой в нацистском, принятом в СС за уставное – приветствии, вышел из кабинета.
      Гиммлер снял очки, и положив обе руки на стол, крепко сжав их в кулаки и откинув голову далеко назад, закрыл глаза.
      – Рано… Рано он начал атаку на Геринга. Если на Восточном фронте все рухнет и провалится в тартарары, то жирный боров отвертится и Гитлер ему снова все простит. Потому что именно личная симпатия, именно старая дружба, именно доверие, завоеванное еще в молодости – психологически срабатывают сильнее чем сто тысяч аргументированных доводов против того, что этому человеку можно доверять. Ах, почему Гиммлер не стал тогда в двадцать третьем году другом фюрера? Тогда в Мюнхене. Ведь он тоже, как и Геринг был тогда в Мюнхене и участвовал в путче! Но Геринг был ранен и попал в тюрьму и Гитлер стал считать Геринга своим другом и преемником. А Гиммлеру так и не удалось встать в самый ближний круг преемников, какими стали для Фюрера Геринг и Рудольф Гесс. Даже после той огромной услуги, которую Гиммлер оказал Фюреру после того, как в ночь длинных ножей они свалили толстого гомосексуалиста Рэма с его коричневыми СА… Даже после этого, Гиммлер хоть и стоял всегда рядом… Но оставался для Гитлера только чем-то вроде его овчарки Блонди. Но не другом, каким являлся для Гитлера Геринг. Поэтому, рано…
      Рано начал Гиммлер атаку против жирного борова, против этого нахватавшего себе всех мыслимых и немыслимых титулов бывшего летчика – ныне рейхсминистра авиации, председателя Имперского совета по обороне, ответственного за "четырехлетний план", главного лесничего, и прочая и прочая и прочая…
      Гитлер всегда простит Герингу любой из его проколов.
      Ну и что с того, что нет у Германии стратегической дальней авиации, с которой можно было бы долететь до Урала?
      Вон и гроссадмирал Денниц жалуется, де Геринг не дал разрешения на создание морской авиации, как отдельного рода ВВС, а ведь из-за этого действие "волчьих стай" в Атлантике против англо-американских конвоев – вдвое или втрое менее эффективны, чем могли бы быть. Во всем мире – и в Америке и в Англии и в Японии и даже в России – морская авиация существует и подчиняется морскому командованию.
      А этот жирный боров и ревнивец он просто упрямо уперся в своем ревнивом высокомерии и сказал, – де все что летает – это моё! И Гитлер сказал, – Герман знает, что надо Германии, оставьте его в покое. И ни Денниц, ни Рэдер не смогли убедить фюрера в том, что морская авиация нужна.
      Поэтому, Гитлер все простит Герингу. Простит ради их ранней дружбы и совместного сидения в тюрьме тогда после путча в двадцать третьем году.
      Гиммлер раскрыл глаза, потряс головой, как это делает собака, когда встряхиваясь как бы приходит в себя.
      – А вот Сталин, насколько известно Гиммлеру, как его информируют люди из отделов политической и военной разведки, вот Сталин, тот не имеет друзей. Тот тоже имел их, когда сидел в ссылке при царе. Но в тридцатые годы, тридцать седьмом, Сталин развязал себе руки от химер дружбы и юношеских привязанностей. Он всех своих друзей пересажал и перестрелял.
      Может, настанет пора и Гитлеру избавиться от друзей молодости, от первых соратников по борьбе?
      И тогда он – Гиммлер встанет на место Германа Геринга – первого заместителя фюрера, его преемника и наследника.
      Ну что ж, а пока надо готовиться к этому.
      И это дело…
      И это дело с этими коммандос там на Кавказе – эти люди из горных егерей генерала Конрада, это дело надо взять на контроль, пусть они сгинут в вечных снегах.
      Канарис получит очередной щелчок по носу от конкурирующих служб Гиммлера, а толстый маршал получит косвенное обвинение в том, что тоже не предусмотрел…
      Как разбомбить нефтяной Баку.
 

7.

ПВО.