– Вы встречались с немцами до войны? – спросил Игоря политрук Китаев.
      – Да, в тридцать девятом году по направлению из комитета по спорту при ЦК Комсомола, я участвовал в совместном с немцами восхождении на гору Ушба, – ответил Тетов, – об этом в моем личном деле есть, – добавил он.
      – Я знаю, – ответил Китаев, – мы не имеем права посылать на ответственное задание людей, которым мы не доверяем.
      Но и сам Китаев очень многого не знал. Впрочем, – много будешь знать – плохо будешь спать. Батальонный комиссар Китаев не придерживался того принципа, что если ты информирован, то значит, ты вооружен. Он предпочитал знать поменьше – исходя из принципа, что когда случись чего станут выяснять – а кто об этом или о том знал – то уцелеют те, кто не знал.
      Так что, когда полковник Леселидзе попросил Китаева "пощупать" Тетова на вшивость, не знал и не мог знать батальонный комиссар Китаев того, что это вообще была идея самого Абакумова – перестраховаться на всякий случай. Мол, если у Судоплатова сорвется задуманная им операция, то у Абакумова как раз к моменту "разбора полетов" тут кстати, вроде рояля в кустах и папочка с компроматом на главных исполнителей найдется.
      А туда в папочку эту – всякое лыко, как говорится – в строку!
      И даже донос шофера Бычкова, который на Первомайском спортивном параде явственно слышал, как Игорь Тетов сказал своей любовнице Рите Васильковой, что "вожди на мавзолее скоро красиво висеть будут"…
      И еще доклад майора Бекетова, который писал, что старший лейтенант Тетов, имея задание командования доставить на Клухорский перевал группу альпинистов, в которой защитники перевала остро нуждались, вступил в сговор с шофером Борзыкиным и намеренно испортив автомобиль, сорвал своевременное прибытие группы.
      А потом, заметая следы преступления, шофера Борзыкина Тетов убил во время вылазки в тыл к немцам.
      К докладу Бекетова, кстати, прикладывалось и чистосердечное признание шофера Борзыкина, где тот писал, что в личном разговоре наедине, когда Тетов ехал в кабине с Борзыкиным, угрозами личной расправы, Тетов заставил Борзыкина сломать машину. Не дал вовремя долить воды в перегревшийся радиатор.
      Разве этого было не достаточно?
      Но Абакумов не велел арестовывать Тетова "до" операции.
      Абакумов пока дал команду только собрать материалы.
 

 
      Вопрос Китаева о том, "был ли Игорь до войны знаком с немцами", вызвал наплыв воспоминаний.
      Машины – старая полуторка "газ-АА" и трехтонка – почти новенький ЗиС- 3, везли их группу в сторону Первомайской, откуда на ледник они с Лазаренко уже должны были идти пешком.
      Тетов дремал сидя в кабине полуторки.
      Из кузова, заглушаемые завываниями мотора на бесконечных перегазовках, доносились отдельные обрывки и куплеты песен Жорки-одессита.
      Бутылка водочки, селедочка, да карие глазеночки, Какое море – такие моряки…
      Игорь в полудреме вспоминал, как полезли они с Клаусом на ту стенку…
      Вобщем, получилось потом, что едва не погибли оба из-за глупости.
      А впрочем, не бывает "умной" гибели. Все смерти в горах – они от глупого нарушения планов, правил и инструкций.
      Зачем Клаус полез на тот карниз?
      Ясное дело – выпендриться захотел.
      Эдельвейсов, видите ли для своей Лизе-Лотты захотел нарвать!
      Коробка передач дико завизжала и загремела-затарахтела.
      Небритый, весь черный не то от загара, не то от жизни шоферской – водитель полуторки скорчил-сморщил и без того некрасивой свое лицо – пониженная вторая передача никак не врубалась, он делал перегазовки, тыкал ручкой, а коробка визжала, тарахтела и никак не хотела включать вторую скорость. Машина уже теряла накат…
      – У, старая раздолбанная зараза! – выругался шофр.
      Коробка толи усовестилась, толи испугалась, что ее еще сильнее ругать станут, но передача включилась, машина дернулась и веселее пошла в горку.
      – У немцев, слыш, старлей, у немцев, – начал вдруг шофер, – у них, значит, на Опелях коробки с этими с синхронизатарами значит, так вот у них перегазовку при переключении делать не надо, и двойной выжим сцепления тоже не надо, и коробка так не гремит – цивилизованный народ!
      Игорь не ответил.
      Из кузова снова донеслось:
      Гитара милая, игривая,
      И тонкая и звонкая,
      Сейчас для вас цыганочку я буду танцевать…
      – Они там что, и правда в кузове теперь танцы устроят? – подумал Тетов, – с них станется! Не на войну, а на карнавал к девочкам едем, в самом деле!
      – Эй, шофер! – крикнул вдруг Жорка-одессит, свесившись из кузова к боковому оконцу кабины, – слыш, шофер, сейчас для тебя шоферскую, одесскую споем!
      И из кузова грянули:
      Мама, я шОфера люблю.
      Мама, я за шОфера пойду
      Шофер ездит на машине
      Вся рубашка в керосине
      Мама, я за шОфера пойду!
      Водитель усмехнулся.
      – Во дураки, во дают, матросня! – хмыкнул шофер.
      Но песня ему явно понравилась. Машина теперь бежала веселее, да и с переключением передач у развеселившегося водителя теперь как то лучше и ловчее получалось.
      Вот что значит – моральный фактор поднятия боевого настроения в действии!
      А из кузова все неслось и неслось:
      Мама, я жулика люблю
      Мама я за жулика пойду
      Жулик будет воровать
      А я стану продавать
      Мама, я жулика люблю!
      Пехота, что шла в пыли, по обочине, сторонясь от проезжавших машин, поглядывала на веселых моряков, улыбалась…
      Пехота на фронт топает, а веселые моряки от фронта в тыл с песнями едут!
      В баньку к девочкам?
      Не знала пехота, что моряки с одного опасного фронта на другой – еще более опасный едут. Впрочем, у каждого свой фронт.
      А Игорь снова задремал.
      И снова вспомнил Клауса, как он держал его, не дав сорваться в пропасть.
      Держал…
      А если бы с ним, с Игорем тогда такое случилось?
      Эх, удастся ли еще раз встретиться?
      Тогда – сорвись Клаус со стены, что бы было с Игорем?
      Выгнали бы из альпинизма, выгнали бы из комсомола?
      Наверное выгнали бы…
      Как он оправдался бы?
      Никто ведь не знал, что через полтора года война.
      А теперь этот Клаус – поди тоже в горных егерях?
      Где он теперь?
      Может рядом совсем, может, за тем перевалом?
      А Жорка в кузове вошел в раж и все надрывался, поднимая боевой дух своим корешкам:
      Мама, я конюха люблю,
      Мама, я за конюха пойду
      Конюх спит,
      А зопа – гола
      Хрен кривой, как у могола,
      Мама, я за конюха пойду!
      Но ведь все мы альпинисты – отчасти романтики, – подумал Игорь, совсем уже почти засыпая, – сам то тоже поди Ритке эдельвейсов притащил с горы! И как Ритка рада-радешенька была! Поцеловала его тогда. Нежно так поцеловала.
      Мама, я доктора люблю
      Мама, я за доктора пойду
      Доктор делает аборты
      Отправляет на курорты
      Мама, я за доктора пойду – Во дают, матросня хренова! – ухмыльнулся шофер, – им бы с эстрады выступать, как Утёсову с Лидией Руслановой, цены бы им не было.
      Игорь уже совсем почти кемарил. Разморило его от жары.
      И только тряска в раздолбанной кабине полуторки не давала слабости окончательно укачать героя.
      – Полез бы на стенку не с Клаусом, а с кем-нибудь из наших, ну хоть с Зурабом Кулумбегашвили, или с Жоркой Амбарцумяном, так и сам бы по своей инициативе за эдельвейсами бы полез, – размышлял Игорь, плавая на границе полу-бодрствования и сна, – а тут с этим Клаусом инструкция была от ЦК Комсомола, чтобы ничего не случилось с немцами, чтобы без травм и без инцидентов. А им- видать, ихний гитлерюгенд никаких таких инструкций не давал!
      Мама я повара люблю
      Мама я за повара пойду
      Повар делает котлеты
      Хреном режет винегреты
      Мама я за повара пойду А ведь мы оба с ним с немцем с тем романтики, получается что так, – думал Игорь, – только у меня романтический порыв был подавлен комсомольской дисциплиной, а у Клауса нет.
      А Жорка в кузове не унимался и пошел на пятый круг:
      Мама, я летчика люблю
      Мамам я за летчика пойду
      Летчик делает посадки
      Жмет меня без пересадки
      Мама я летчика люблю Нет, не подавлен у меня был романтический порыв, поправился Игорь, просто я более дисциплинирован. Просто мы – советские, мы лучше организованы. И мы вообще лучше. Потому что они – фашисты, а мы – советские.
      Но внутри, но внутри Игорь все же оставил лазейку.
      Одинаковые мы…
      И он и я – оба мы романтики.
      И оба полезли за теми самыми эдельвейсами.
      Он для Лизе-Лотты своей.
      А я для Раечки.
      С тем Игорь и заснул, наконец. ….
      – Вы верите в снежных призраков, Ганс? – адмирал изобразил на лице некое подобие картинно-деланного изумления, как если бы играл роль в студенческом скетче на каникулах под Рождество, когда от актера не требуется достоверность в передаче чувств.
      Оберст-лейтенант* Ганс Фишер был уязвлен этой репликой, но субординация не позволяла ему адекватно ответить на иронию адмирала.
      – Я не верю в снежных призраков, экселенс, – с подчеркнутой официальной вежливостью сухо ответил Ганс Фишер, – но доклады командиров боевых групп и подразделений свидетельствуют. (Сноска)*Оберст-лейтенант – звание, соответствующее подполковник германской армии.
      – Свидетельствуют о тотальном ротозействе на всех участках, где работают ваши люди, – Канарис нервно прервал своего подчиненного, – эти идиотские формулировки, их иначе не назовешь, они годятся только для дешевых газетных репортажей в ведомстве господина Геббельса, но никак не годятся для настоящих докладов принятых в разведке, вы почитайте!
      Канарис взял со стола сводку последних донесений, и надев очки, принялся цитировать с показной деланной монотонностью, подчеркивающей неприязненное отношение шефа разведки к зачитываемому им материалу.
      – Вот послушайте: "внезапное появление не ожидавшихся нами сил противника объясняется плохими погодными условиями, так как непрерывно шел снег и дул сильный ветер, поднимавший с ледника большую массу снежной пыли, затруднявшей видимость" – тут Канарис прервал чтение и не удержался от комментариев – можно подумать что у русских в этих же условиях снегопада зрение устроено иначе и они могли видеть лучше чем наши ротозеи, – Канарис снова принялся за чтение, – "они появились словно снежные призраки в маскировочных белых халатах вынырнув из снежной мглы" – нет, вы только подумайте, Ганс, каково написано! "словно снежные призраки", этот ваш начальник разведки южной группы, его фамилия случайно не Бальзак? Или его зовут Густав Флобер?
      Ганс Фишер предпочитал не отвечать.
      Как говорится, – крыть было нечем. Разведка прозевала. Разведка плохо сработала.
      Разведка села в лужу.
      И что самое обидное – саму эту операцию от ее начала и до конца придумало ведомство адмирала Канариса. Значит, и сваливать вину не на кого. На тупость армейского начальства здесь не пожалуешься и апеллировать к чьей либо неисполнительности и нерадивости уже не получится. Сами напортачили, сами прозевали, сами не до конца учли все возможные нюансы.
      – Как же так! – продолжал возмущаться Канарис, – на первой же стадии операции сразу же провал! Выбросили первую группу со снаряжением и какие-то снежные призраки это снаряжение увели у нас из-под носа. И что прикажете делать?
      Остановить дальнейшее проведение операции? Но ведь о ней я уже доложил Фюреру!
      Здесь на карте моя репутация!
      – Господин адмирал, – нарушил молчание Ганс Фишер, – я думаю, что это случайность. Наш передовой отряд совершенно случайно напоролся на боевой дозор русских, это вполне возможно. И ни о какой бы то ни было специальной засаде русских, ожидавших нашей высадки, речи пока идти не может. А значит операцию можно и нужно продолжать.
      – Хорошо, Ганс, я готов принять эту вашу версию, но как объяснить, что русских совершенно не интересовали наши десантники, а русские, поспешив собрать контейнеры, сразу скрылись с ними, уклоняясь от боя с нашими десантниками? – спросил Канарис.
      – Это легко объясняется голодом русских, экселенс, – ответил Фишер, – русские очень плохо снабжаются и поэтому, их дозор, заметив контейнеры сброшенные на парашютах, поспешили захватить их, так как элементарно испытывали голод и нехватку необходимого.
      – По шустрости с какой они действовали, не скажешь, что эти люди падают с ног от голода и холода, – снова съязвил Канарис, – но я принимаю эту версию как единственно приемлемую для нас.
      Канарис отошел к окну и встав спиной к Фишеру продолжил, – мы перенесем высадку основной группы в запасной район. Распорядитесь об этом, группа фон Линде не может долго находиться в стрессовом состоянии ожидания вылета, вы должны это знать, как профессионал. И далее, что тоже весьма важно, нам необходимо срочно позаботиться о том, чтобы ликвидировать все следы первоначальной высадки.
      – Что вы имеете ввиду? – поинтересовался Фишер.
      – Я хочу, чтобы вы лично связались со штабом командующего 6-ым воздушным флотом генералом авиации Келлером и просили бы у него обеспечить бомбардировку отходящей группы русских альпинистов, этих снежных призраков, как изволили фигурально выразиться ваши мастера художественного слова, их необходимо разбомбить, чтобы содержимое контейнеров не попало в руки понимающих в толк в разведке, потому как те, в отличие от ваших мудрецов, по содержимому контейнеров могут понять очень и очень многое.
      Аудиенция была окончена.
      Через пол-часа на столе у начальника разведки 6-го люфтфлотте уже лежала расшифрованная телеграмма, подписанная адмиралом Канарисом, где указывался район отхода группы русских разведчиков. …
      На летном поле аэродрома в Минводах, капитан Ланг вместе с майором Голлобом разглядывали севший на брюхо Ме-109 унтерофицера Петермана.
      – Представляете, Ланг, беднягу Петермана таранил русский самоубийца. Представьте, на допотопном И-153!
      Ланг не без зависти поглядывал на большой Рыцарский крест с дубовыми листьями, так эффектно смотревшийся на шее командира 52-ого гешвадера майора Голлоба.
      – Да, в разведывательной эскадре на тихоходных Фоке-вульвах 189 на этих летающих остекленных верандах, не заработаешь большого рыцарского креста – тихоходная разведывательная рама это не стремительный мессершмитт серии "Густав" и на ней не собьешь полтораста русских, как это сделал майор Голлоб! – вздыхая, думал про себя капитан Ланг.
      А крест так превосходно смотрелся на летней форме одежды, не в вырезе мундира, а поверх летней рубашки, рассчитанной на кавказскую жару аэродромов южной группировки.
      – Да, Голлоб, нам сложно закрыть все небо над Кавказскими горами имея одну эскадру истребителей и эскадрилью разведчиков, – заметил Ланг, – а русские тем временем кидают в бой все имеющиеся у них самолеты.
      – Вы же знаете, Ланг, вся авиация сейчас преимущественно на главном направлении на Сталинградском, – сказал Голлоб, носком сапога трогая рваный алюминий плоскостей лежащего на брюхе мессершмитта.
      – Да, но ведь и Кавказ это не самый второстепенный фронт! – возразил Ланг.
      – Ресурсов Германии не хватает на то, чтобы сконцентрировать большие силы на всех фронтах, поэтому командование ОКВ выбирает приоритеты, а мы в этот приоритет не попадаем, Сталинград важнее, – сказал Голлоб раскачивая ногой пробитое и все в рваных дырках крыло несчастного самолета.
      Разговор двух летчиков был внезапно прерван подъехавшим на мотоцикле дежурным унтерофицером связи.
      – Господ майора Голлоба и капитана Ланга срочно в штаб флота, – козырнув, отрапортовал унтерофицер.
      – Что там стряслось? – ворчал Голлоб, садясь в коляску мотоцикла.
      – Сейчас узнаем, – ответил Ланг, примащивая свой зад на резиновое сиденье позади унтерофицера связи.
      А случилось так, что надо было срочно вылетать.
      И это не смотря на неважную погоду над главным хребтом – районом предполагаемой разведки и следующей за разведкой бомбежки.
      Ланг и Голлоб склонились над картой.
      Начальник оперативного отдела разведки Райхель ознакомил офицеров с задачей.
      – Срочность господа состоит в том, что пока группа русских еще не успела далеко уйти с ледника, мы имеем шансы обнаружить их с воздуха поэтому счет идет буквально на часы и командование настаивает на том, чтобы мы не дожидались хорошей погоды, а вылетали на разведку, – сказал Райхель.
      Ланг понимал, что первая часть поставленной задачи относится непосредственно к нему, как к командиру летающих стеклянных веранд…
      – Это же на пределе дальности, – с сомнением заметил Ланг, нам придется лететь ломаным маршрутом, обходя главные вершины и обходя грозовые тучи.
      – Вылет откладывать нельзя, – сказал Райхель, – вы должны назначить экипаж и отдать приказ, капитан.
      Вот он – рыцарский крест где закопан, – усмехнулся своим невеселым мыслям Ланг.
      Подвиг летчика-разведчика не так эффектно выглядит, как подвиг героя истребителя!
      – Полетит экипаж фельдфебеля Баумана, – сказал Ланг, – приказ будет отдан через пятнадцать минут… …
      Метель совсем застила все ориентиры. Идти приходилось по компасу, прощупывая ледорубом каждый свой шаг – не провалится ли нога в предательски занесенную снегом трещину!
      Тетов шел первым.
      Замыкающим группы шел Лазаренко.
      Душа Тетова пела.
      Они смогли! У них получилось! Четыре контейнера с горным вооружением и специальной альпинистской экипировкой!
      Тетов не успел как следует рассмотреть трофеи, но первое, что он отметил, это легкие пятидесятимиллиметровые минометы – четыре штуки, четыре ящика с минами, два пулемета Мг, палатки, страховочные веревки из невиданного им доселе легкого синтетического материала, связки лекгосплавных крюков и карабинчиков, и еще много и много всяких нужных вещей – от сухого спирта для приготовления горячей пищи и до кофе и шоколада…
      Шоколад он разрешил частично раздать ребятам.
      Пусть подзаправятся – заслужили.
      – Как думаешь, может переждем снежный заряд? – спросил Лазаренко, подойдя к Тетову на привале.
      Ребята настолько вымотались за двое последних суток, что даже весельчак Жорка-одессит и тот уже не мог ни петь ни балагурить.
      Братва молча жевала шоколад, откинувшись на мешки с тяжелой ношей.
      – Переждем, – согласился Тетов.
      Было бы жалко потерять часть так тяжело обретенного снаряжения, уронив его в глубокую трещину.
      Лучше идти по хорошей погоде и видимости.
      – Будем делать привал, ставьте палатку, – сказал Тетов. …
      – В немецком спальном мешке приснится тебе немецкая белокурая красавица, – пошутил Лазаренко, когда выпив по пол-кружки сладкого чая командиры решили позволить себе три часа отдыха.
      – Ты их видел, Тетов- Красавиц немецких видел? – спросил Лазаренко, устраиваясь в трофейном мешке.
      – Видел, – буркнул Тетов засыпая.
      – Ну и как? – не унимался Лазаренко.
      – Наши лучше, – ответил Тетов уже закрыв глаза. ….
      А разбудил его шум мотора.
      – Воздух, братва, полундра, воздух! – кричали снаружи.
      Тетов с Лазаренко выскочили из палатки.
      Погода уже более-менее наладилась.
      Снег уже не шел и даже солнце проглядывало сквозь белесую дымку.
      Видимость сквозь эту дымку была не менее километра, а то и полутора километров.
      Самолета видно не было.
      – Где самолет? – крикнул Тетов дневальному.
      – Он прям над нами пролетел и вот покуда за облако вот только вот ушел, – отвечал матрос словно бы оправдываясь за то, что самолета не было видно.
      – Какой самолет то был? – спросил Тетов, – ты его разглядел?
      – С крестами такой самолет, немецкий, – отвечал дневальный.
      – Понимаю, что не японский, а какой тип? Транспортный, или истребитель, или разведчик?
      В это время снова послышался нарастающий гул, приближавшегося самолета.
      Он выскочил из дымки и теперь Тетов мог явственно разглядеть даже летчиков, сидевших в казавшейся огромной – остекленной со всех сторон кабине.
      – Ложись! – крикнул Тетов.
      Очередь из пулемета прошла немного левее от палатки.
      – Благодарите Бога, что это не профессиональные штурмовики, а разведчики, – сказал потом Тетов, приунывшим морякам, – был бы это не разведчик, чье дело летать да фотографировать, а был бы это истребитель или штурмовик, он бы не промазал!
      Разведчик уже десять минут как улетел.
      – Нас обнаружили и надо теперь срочно убираться отсюда, – подытожил Игорь.
      – Нам еще два часа ходу по леднику, – сказал Лазаренко, – так что, если за разведчиком еще прилетят, нам не сдобровать.
      – И главное – чем отбиваться от этих гадов? – вставил Жорка.
      – Готовьте пулеметы Мг, – приказал Тетов, – если прилетят, будем вести зенитный огонь из положения пулемет на стойке из лыжных палок, как нам на сборах показывали.
      – Гдеж ты палки лыжные возьмешь? Немцы не прислали! – возразил Лазаренко.
      – А мы как немцы будем, – снова вставил Жорка, – я видал как они в наступлении с ручника с ходу стреляют, первый номер кладет ствол на плечо второму номеру и палит стоя, как если бы с сошек.
      – Верно, – согласился Тетов, – а если первый номер присядет, то можно вести зенитный огонь!
      Решили нести оба пулемета нерасчехленными и заряженными – каждый лентой по пятьдесят патронов. Назначили два зенитных расчета и наблюдателя за воздухом…
      Старшина еще раздал каждому по плитке шоколада.
      – Глядите не обожритесь, да не почернейте, – сказал Лазаренко и группа тронулась в путь. ….
      Лететь на штурмовку группы советских альпинистов вызвался сам капитан Ланг.
      Фоке-вульф 189 это не бомбардировщик.
      Но пилоны для внешней подвески четырех стокилограммовых бомб в нем все же были предусмотрены.
      Забавно, но простая формальность заняла драгоценные пол-часа.
      В эскадрилье разведки бомб не числилось на складе.
      Но бомбы имелись на складе 52-ой эскадры, базировавшейся на этом же летном поле.
      Так вот, чтобы получить четыре бомбы на складе соседей, надо было получить четыре разрешения и написать восемь бумажек!
      Наконец, самолет заправили и к нему подцепили четыре фугаса.
      – Сто лет не занимался бомбометанием, с той поры как фенрихом был и летал на старом Арадо, – сказал Ланг, застегивая парашют.
      Штурмана из экипажа Баумана Ланг решил взять с собой – хорошему штурману легче вспомнить уже пройденный маршрут, чем другому хорошему штурману прокладывать этот маршрут заново, – решил капитан.
      Взлетели в двенадцать тридцать пять.
      Прошлись над вышкой начальника полетов и взяли курс на юг…
      Лету было почти час…
      Это был предел дальности.
      Почти точка невозврата.
      Голлоб тоже взлетел на своем командирском "Густаве" и десять минут сопровождал Ланга в воздухе.
      А потом обогнал его, помахал крыльями, пожелав удачи, и отвалил в сторону, чтобы вернуться к своим обязанностям.
      На войне у каждого своя работа.
      И каждый получает за свою работу свои кресты. …
 

 
      Всю эту неделю Сталин работал в Кремле и ночевать на ближнюю дачу не ездил.
      Спал он в малом кабинете на любимом кожаном диване, накрывшись старой кавалерийской шинелью, точной копией той шинели в которой вместе с Климом Ворошиловым они когда-то держали оборону Царицына. Так что, шинелька эта была своего рода талисманом что ли.
      Сталинград-Сталинград…
      Город длинной полоской вытянувшийся вдоль правого, западного берега Волги. Самой-самой русской реки на всем белом свете. И ему – рябому невысокому бесконечно обрусевшему грузину – река эта была гораздо роднее Куры или Арагвы.
      Оборона Царицына.
      Да, молодыми они были. Коба и Клим.
      Только вот Коба вырос – стал Великим Сталиным. А Клим – Климушка так и не вырос.
      Смешной придворный клоун в маршальском мундире. Ходит на высоких семисантиметровых каблуках, будто барышня. Хочет выглядеть высоким. Дурачок. Не понимает, что истинный рост вождя – в величии его дел и идей. Но Клим не дорос до вождя. Так и остался кавалерийским унтером, ряженым в маршальский мундир.
      Царицын-Царицын!
      Молодыми они были тогда с Климом.
      Молодыми и решительно отчаянными.
      А теперь вот Сталинград.
      Не Царицын уже, а Сталинград!
      А кто защищать, кто оборонять будет?
      Где молодые и решительные?
      Где они – Коба и Клим?
      Жуков, Хрущев, Мехлис и Мерецков вчера допоздна сидели здесь у него в большом кабинете и Жуков с Хрущевым докладывали о перспективах разгрома и окружения немецко-фашистской группировки здесь, под Сталинградом.
      И в этой операции, решающим фактором должно было стать превосходство в технике, в артиллерии, в танках и в самолетах.
      Танковым армиям прорыва предстояло сокрушить позиции союзников немцев на флангах – румын и итальянцев, и прорвав оборону, окружить шестую армию Паулюса, увязнувшую в Сталинграде, окружить и затем уничтожить.
      А танкам и самолетам было необходимо горючее. Поэтому не мог не обеспокоить Сталина какой-то намек Берии на какие-то разведывательно-диверсионные операции немцев, по нарушению наших коммуникаций, снабжающих Сталинградские фронты Бакинским бензином, планы которых ведомству Берии и Абакумова удалось вовремя разгадать.
      Этот мингрел Берия всегда темнит. Всегда напускает туману, желая придать своей работе максимум таинственной значимости. Этот мингрел тоже дурачок, вроде Клима.
      Тоже баб любит. Только если Клим со своей унтерофицерской кавалерийской серостью в сапоги со шпорами на высоком каблуке рядится, чтобы на баб впечатление произвести, то у мингрела чуть-чуть лоска и ума побольше, этот в английские костюмы наряжается. Клим с крестьянской прямолинейностью – из нижних чинов в маршалы – прыг-скок, и с бабами теперь – с балеринками из Большого театра тоже с такой же кавалерийской прямотой… Сталину докладывали подробности…
      Да…
      Климушка свое от жизни получил.
      Как этот еврей – Светланкин ухажер – Каплер! Как он про американское искусство рассказывал? Де, у американцев есть понятие о так называемой американской мечте.
      Вот был простой бедный, но способный америкашка… И выдался ему случай разбогатеть. Так америкашка такого случая не упустит. Рискнет – разбогатеет и примется жить припеваючи. Об этом ихний Голливуд и кино снимает. Так Каплер рассказывал. Этот еврей дока в американском кино и в их литературе. Не даром Светланка в него влюбилась. Дура – он ее в два раза старше.
      Хотя и Аллилуева – дочка его партийного товарища, на которой он сам женился – разве она не была младше Кобы?
      Но Коба ведь зато не был евреем!
      Ну да ладно!
      О чем он думал?
      Об американской мечте…
      Так вот, для Клима – для него прыжок из кавалерийских унтеров в маршалы – это наша… Революционная пролетарская мечта – в контру американской.
      И он – Клим, он свое от жизни сполна получил.
      Был он до революции нижним чином. Господам офицерам лошадок из конюшни подводил.
      А после революции, да после обороны Царицына, сам господином стал. Сам стал господских барышень петрушить…
      Но так поглупел!
      Коба с той поры вырос – вождем стал.
      А этот – хоть святых выноси – ничего поручить нельзя! Под Ленинградом под Лугой на немцев с наганом в атаку ходил – две бригады моряков положил, сам ранен был.