Борьба.
      Совершенно секретно.
      Не подлежит ксерокопированию и рассылке факсимильными аппаратами.
      Рассылается фельдъегерской службой СС и НКВД.
      Доводится до сведения означенных в приложении лиц строго комиссионно.
      По ознакомлении, подлежит немедленному уничтожению.
      Инструкция начальникам окружных, земельных (гау) служб СД, начальникам фронтовых и армейских управлений и отделов СМЕРШ.
      1. Фильтрование населения производится в срок – трое суток с начала десантирования (время Ч).
      2. Фильтрование производится тотально, с исключением любой возможности непопадания в фильтры даже малой части населения.
      3. Фильтрование следует производить путем тотального прочесывания жилых и производственных зданий при одновременном блокировании всех улиц, дорог и проездов всех населенных пунктов, входящих в зону действия окружной, земельной (гау) службы СД, фронта или армии.
      4. Отделению при первичной селекции подлежат лица заподозренные в преступлениях 5-10 степеней.
      5. При первичной селекции руководствоваться внешними признаками виновности. При этом следует максимально использовать местных информаторов и помощников в детерминации степени вины.
      6. На первом этапе фильтрования следует отделить лиц 5-10 степеней виновности в лагерях временного пребывания.
      7. Дознавание, детерминация и точное установление степени вины следует производить с привлечением местных экспертов из числа готовых к сотрудничеству полицейских и работников милиции.
      8. Сроки детерминации и определения наказания – пять суток с момента десантирования (времени Ч).
      9. Для определения наказаний и сроков исправительных работ, организовать необходимое количество "троек" из числа офицеров СД и НКВД, с привлечением экспертов из местных полиции и прочих органов контроля порядка. 10. Этапы для направления на исправительные работы формировать строго по степеням вины и группами по 1000-25000 человек приготовить к отправке в срок к десятому дню от начала десантирования (времени Ч).
      Начальник имперской службы СД оберфюрер Ольгис Фогель Начальник СМЕРШ ГПУ РККА генерал-лейтенант Иночкин 22 мая 2006 года Берлин – Москва Совершенно секретно.
      Не подлежит ксерокопированию и рассылке факсимильными аппаратами.
      Рассылается фельдъегерской службой СС и НКВД.
      Доводится до сведения означенных в приложении лиц строго комиссионно.
      По ознакомлении, документ подлежит немедленному уничтожению.
      Инструкция начальникам окружных, земельных (гау) служб СД, начальникам фронтовых и армейских управлений и отделов СМЕРШ.
      1. Не подлежат этапированию виновные со степенью 9 -10.
      2. Виновные со степенью 9 подлежат немедленному уничтожению (расстрел).
      3. Виновные со степенью 10 подлежат показательной экзекуции (повешение).
      Начальник имперской службы СД оберфюрер Ольгис Фогель Начальник СМЕРШ ГПУ РККА генерал-лейтенант Иночкин 22 мая 2006 года Берлин – Москва Совершенно секретно Приложение 1 К Руководству определения степени виновности.
      1. К 10 степени виновности относятся лица ответственные за вынесение решений, причинивших ущерб интересам России в период их работы в государственных органах (1990-2006 гг) по экономическим мотивам (коррупция), по идеологическим мотивам (измена).
      2. К 9 степени виновности следует относить нанесение крупного экономического (экологического) ущерба, причененного путем вывоза из страны в период 1990 -2006 гг капиталов в форме денежных средств, углеводородов (нефти, газа), природных ресурсов (леса, рыбы, драгметаллов, цветных металлов) на сумму более 10.000 долларов США.
      Начальник имперской службы СД оберфюрер Ольгис Фогель Начальник СМЕРШ ГПУ РККА генерал-лейтенант Иночкин 22 мая 2006 года Берлин – Москва Совершенно секретно К сведению гауляйтеров и начальников окружных управлений НКВД.
      1. Лагеря отбывания сроков перевоспитания для виновных по степеням 6-7 изолировать от контакта с местным населением.
      2. Означенные лагеря не держать на льготном режиме довольствия.
      3. Отменить в отношении означенных лагерей перечисленные в инструкциях для лагерей льготных режимов 3-5 степеней виновности медицинские, санитарно-гигиенические и культурные средства обеспечения.
      Начальник имперской службы СД оберфюрер Ольгис Фогель Начальник СМЕРШ ГПУ РККА генерал-лейтенант Иночкин 22 мая 2006 года Берлин – Москва
 

 
      Курочкин проснулся аж в полшестого. День был такой – особенный, кончался его срок, и душа уже рвалась на волю, не давая покоя телу, пусть и не успевшему еще отдохнуть за те семь часов, что были от отбоя до подъема отмерены режимом.
      После завтрака он три минуты постоял возле столовой и покурил с теми мужиками, с которыми подружился за год и три месяца своего пребывания в трудовом лагере. Год и три месяца… И как они в этих "тройках" решали, кому сколько давать на перевоспитание? – этим вопросом зэки часто задавались сидя и греясь в бытовках или возле костров, там – на просеке, в болотах – на трассе Москва – Владивосток, которую, как им казалось, строила теперь вся страна. Впрочем, называть из зэками политруки строго – настрого запрещали. Только "перевоспитуемыми"!
      Перевоспитуемый Курочкин. Срок трудового перевоспитания – год и три месяца. Так как же им определяли эти сроки? Кто то рассказывал, что якобы по специальной балльной системе…
      Курочкин вспомнил, как в тот день, когда их сортировали на стадионе Кирова, он всего пять или десять минут постоял перед тройкой… И ему вкатали год и три месяца. Тройка была самая что ни на есть! Как в кино. Майор в довоенной форме НКВД, вполне современный мент с компьютером и партейная баба прям как та из райкома, что в восьмидесятом году не пустила его в Болгарию. Майор спросил только, кем мол до катаклизма работал? Курочкин сказал, как было. Мент на компьютере щелк-щелк, проверил. Да, говорит, правда, не врет. Майор еще какую то ерунду спросил, мол, где до катаклизма жил, в какой квартирке? Мент опять проверил, а потом они и говорят… Не все разом, а баба, а потом майор, – поедете, Курочкин, на перевоспитание…
      На трассе в тайге Курочкин встречал и бывших начальников отделов со сроками вдвое большими чем у него, и бывших бизнесменов, перевоспитываться которым тройка определила всего шесть или вообще – четыре месяца! Логика назначения наказания… Нет! На политзанятиях, с которых начинался каждый трудовой день, политрук всегда подчеркивал то, что работа на строительстве автобана Москва – Владивосток это не наказание, а наоборот, выражение глубокого доверия Родины к тому, что в процессе честного труда, перевоспитуемые или "перики" – как они сами себя называли, превратятся в полноценных граждан новой России.
      И правда, Курочкин знал из программ телевидения и из газет, что никаких ограничений в карьере у "периков" нет. И что новый министр среднего машиностроения сам четыре месяца в ватничке и с лопаточкой строил дорогу… И что министр энергетики, тот тоже три месяца в "периках" по трассе бегал.
      И вообще, обиды на страну у него не было. Помнится, когда их в первую страшную ночь когда их взяли прямо из новой квартиры на Таврической и повезли на стадион, в ту страшную ночь он всякого наслушался… И про Солженицына, и про Воркуту – Магадан, и про голодную смерть на непосильной каторге, что их всех непременно ждет. Однако, уже на следующий после заседания тройки день, он ощутил на себе всю истинную силу любви Родины к своим заблудшим детям. Как его кормили в лагере!
      Он казалось, не питался так и в счастливом детстве на даче у бабушки. И вообще за эти год с небольшим, он только окреп здоровьем, избавился от жировых складок на брюхе и его сердце, и печень стали гораздо сильнее. Даже камешек из почки вышел. И кто б мог подумать, что в лагере у них будет такая больница и поликлиника с врачами и оборудованием, каких до этого он видел разве что в платном профилактории Промгромбанка… И вообще, многие мужики и на воле, до великого катаклизма не видали такой жизни. Спальные помещения на четверых…
      Питание… Эх, Галка его так никогда не кормила во все шестнадцать лет их совместной жизни! И после двух часов политучебы, да восьми часов работы на трассе, библиотека и компьютерные классы, тренажерные залы и бассейн…казались каким то даром Божиим, а не наказаньем.
      А по субботам, танцы с девчонками из соседнего женского лагеря. А сколько свадеб они сыграли за этот год! Пять или даже шесть… И сам чуть не женился, да политрук развода с Галкой не дал, сказал не хочет на себя брать, мол у вас двое детей, вот выйдешь на волю, там и решай…
      Он три минуты постоял с мужиками. Им тоже недолго осталось, кому месяц, кому полгода. Постоял, и пошел к зданию администрации. Получать документы. Витя Недорезов – "перик" из его комнаты, бывший начальник рекламного бюро, у него срок еще только через два месяца закончится, он в администрации писарем работает, так он еще неделю назад новые документы его – Курочкина видел. Раньше то говорят, справку об освобождении давали, а теперь сразу паспорт. Чистенький!
      До вокзала Курочкин добирался автобусом. После катаклизма легковые машины у народа поотбирали и посвозили под пресс. Теперь куда бы ты ни ехал – передвигайся только общественным транспортом. Но автобусов много, ходят они часто, и все новенькие – комфортабельные… Мерседес! Правда, слышал Курочкин такую байку, будто все эти мерседесы как бы нечистые… Мужики говорили, что не только заводские номера у них затерты и спилены… Но есть в них такая штука, что все они до самой последней заводской царапины – одинаковые. Как будто по одной форме отлиты. И у всех одинаковые дефекты… Курочкин так особо не понял, но вроде тоже самое на трассе мужики рассказывали про технику строительную. Про бульдозеры, скреперы, грейдеры, экскаваторы, самосвалы… Что все они как по одной мерке сделаны. Серийные то машины. Хоть чем – да отличаются, а эти – до мельчайшей вмятинки на приборной доске, до трещинки на руле, до царапинки на лобовом стекле – как тиражная копия девушки в журнале – на каждой обложке такая же с такой же родинкой… Чертовщина! Но мужики уже привыкли к такой чертовщине, что со времени катаклизма встречается теперь везде и повсюду. И как бы там не объясняли политруки на политзанятиях, что мол открыты новые несметные запасы золота, которые позволили нашей Родине… Все равно любой экономист, вроде Эдика из соседней комнаты, или соседа – инженера Петра Васильевича, кумекает, что никакого золота не хватило бы России, чтобы за пол-года решить задачу насыщения рынка почти бесплатными товарами.
      Изобилие пришло в страну как в сказке про рыбака и рыбку. Курочкин еще слышал такую байку, что есть под Москвой некие секретные поля, где до горизонта стоят склады и пакгаузы… И что склады эти битком забиты всяким добром – от галантереи и компьютеров, до продовольствия и стройматериалов… и что охрана из самых лучших и проверенных НКВДэшников только и грузит подходящие туда составы, которые везут все это потом во все города. А когда склады пустеют, охрана уходит и за ночь – все склады опять полные! Вот такая брехня… Так или иначе, но даже у них в лагере, компьютеров и жрачки было завались. А что же на воле? Так – то!
      На вокзале купил билет до Питера. Два золотых червонца – за место в купе вагона первого класса. Никакой очереди и чистота повсюду неимоверная. Два корейца – дворника громадным пылесосом взад-вперед утюжат стерильно глянцевый асфальт. По перрону неторопливо прохаживается парочка городовых. А возле книжного киоска стоит… Эх, ма! Настоящий эсэс! Слыхал Курочкин про такие новые дела, но не верил. Говорили, что в некоторых лагерях не НКВД, а эти – "новые хозяева"… И точно. В левой петлице – собачья голова… На рукаве орел с прямыми крыльями, выше орла – российский флаг бело – оранжево – черный, а ниже орла – нашивка… "Малюта Скуратов"… Круто!
      Городовые к эсэсовцу с опаской. Сворачивают от него не доходя метров тридцать.
      Уважают!
      И поезд вот подошел минута в минуту.
      Курочкин и не удивился, что с этим эсэсом они оказались в одном купе.
      – А что городовые то вас боятся, я заметил! – спросил он соседа после первой рюмки предложенного за знакомство коньяку.
      – Понимаешь, – эсэсовец хоть и моложе лет на пятнадцать, но сразу перешел на ты…
      А может и не перешел, а просто распространил на Курочкина свое обязательное правило, – понимаешь, не любим мы их – они ведь раньше до катаклизма с нас брали…
      Менты… ГАИ, медвытрезвон… Ну мы им после всего – немного и отыграли… Тут и газеты напечатали пару историй, будто мы – СС стали их проверять на улице. И если в карманах находили наличные деньги – то вплоть до… и эсэсовец сделал характерный жест, проведя ребром ладони по горлу, – они свои личные деньги могут теперь только в гражданской одежде при себе носить, а если в форме – то нет.
      – Понятно. Хороший обычай.
      – Но это все неправда…
      – Да?
      – Мы – СС – мы по нашему уставе воюем только за рубежами. И никогда внутри.
      – А как же все же городовые? Чего ж они вас так с опаской?
      – На всякий случай, – он рассмеялся, обнажив перламутровой свежести ровные блестящие зубки, – Ну еще по одной, за знакомство.
      Выяснилось, что юного эсэса зовут Андрэас. До вступления в штандарт его Андреем звали, но там их как бы перекрещивают.
      – Понимаешь, это как монашеский орден. Служба в СС – это особенный мистически посвященный вид служения, – говорил юный унтер, слегка захмелев.
      – Я конечно не обижаюсь, но у вас это так принято – с незнакомыми "на ты"?
      – А ты не знал? Странно. Все знают – у нас особенная этика.
      – Да, я вот хотел спросить, вы кто по званию?
      – Лейтенант панцер-гренадерской дивизии Малюта Скуратов.
      – А крест за что у вас?
      – Ленточка вот эта, – Андрэас ткнул себя пальцем в центр солнечного сплетения, – ленточка креста второго класса – за Чечню. А этот, железный крест первого класса – за Афган.
      – А что в Чечне было, если не секрет?
      – А ты не знаешь?
      – Да я же дорогу строил…
      – Что было? Выселили всех чеченов в три дня. Собрали всех и выселили. Подогнали транспорт… И… Тебе знать этого не надо. Но в общем, говорят что На Фолькленды. Специально у Англии эти острова для них купили.
      – Как? Технически как?
      – Тебе лучше не знать…
      – Та-а-к, – промычал Курочкин, а Афганцев? Их тоже – на остров Пасхи что ли?
      – Почти угадал. В Африку. Они же люди южные – к жаре привыкшие. А черные в Конго и Анголе все от спида повымирали. Земля освободилась. А в Афган мы братские народы Индии пустили. Теперь с союзной Индией на юге граничим.
      – А вы, а ты куда теперь направляешься?
      – Из отпуска… и надеюсь, за рыцарским крестом, – Андрэас показал пальцем на шею.
      – Опять на войну?
      – Да, – односложно ответил юный эсэс и откинувшись на белоснежную подушку вдруг по детски засопел. И даже слюньку пустил, совсем как маленький.
      Поезд тихо постукивал колесами на стыках и стремительно нес их в Питер.
      Эсэсовского лейтенанта Андрэаса… И его – перевоспитанного сорокалетнего мужчину. До катаклизма бывшего старшим научным сотрудником, потом разменявшего науку на бизнес, и ставшего коммерческим директором маркетинговой компании…
      Потом отсидевшего за это год и три месяца в трудовом лагере и полностью теперь перевоспитавшегося – гражданина новой России Виталия Курочкина.
 

 
      … …Курочкин вернулся домой и находит мир изменившимся все работают на стройках жилых домов, санаториев, больниц, школ, музеев, кинотеатров, служат в армии. По вечерам все занимаются самодеятельностью. Полный советский кайф в прямом смысле.
      Дети ходят в пионеротрядах, распевают счастливые пионерские песани, костры, военигры, полдный порядок и чистота не улицах.
      Он встает на все учеты, менты, гестапо, хорошая квартира.
      Все хорошо, но полный надзор.
      Обилие военноленных.
      Все тяжелые работы выполняют пленные под надзором ментов и русских СС.
      Портреты Сталина, Аллександ Невский, петр Первыйц Алдр третий …
      Послушно выполняя закон о всеобщей трудовой обязанности, Марина пошла на работу сразу, как только с улиц убрали военную технику, и как только по вечерам в городе перестали стрелять. Бастрюковская контора, естественно, приказала долго жить, и в институте вновь потихоньку стала устанавливаться старая система ценностей – доктор наук, кандидат, соискатель, инженер… А не та, что прежде, мерседес, ауди, опель, жигули… Маринке без высшего образования в лаборатории делать стало нечего, и хотя никто ее не гнал, а с приходом изобилия и чисто символических цен на товары, уровень заработка перестал играть какую либо роль, тем не менее она решила уйти. Тем более, что в лаборатории память о Бастрюкове, которому тройка вкатала два года перевоспитания, и память о пропавшем без вести Снегиреве, была жива, и коллеги, как ей казалось, поглядывали на нее со значением.
      Она перешла в строительную организацию. С наступлением новых времен в стране вообще строить стали очень много. Марина поступила в строительно-монтажное управление в производственный отдел. Работа была непыльная – сиди себе за компьютером и заноси в систему все сообщения прорабов – сколько сделали, сколько материалов получили, сколько чего надо, а все расчеты компьютера, куда и сколько действительно надо завезти – цемента, кирпича и арматуры – передать в отдел снабжения… Жила она все там же – на Черной речке. Автобус – развозка ихнего строй-управления утром заезжал за ней, а вечером привозил обратно. Личная жизнь ее застыла на точке замерзания. Сперва было она решила для себя, что Бастрюкова дождется. В первом порыве хотела даже поехать к нему в лагерь, как та декабристка, что когда то отложилась в ее памяти после какого то кино, но передумала – далеко уж больно! А потом к ней стал бить клин прораб первого участка. И не он один. На вечеринке, что контора устроила в честь годовщины Великих перемен, с прорабом из-за нее чуть не подрался шофер начальника управы Федя Огурцов.
      И быть бы уже Маринке "при деле" и не валяться бы ей одной в своей девичьей постели, кабы вдруг не увидала однажды по телевизору сюжет:
      – С радостным энтузиазмом встречают жители Праги танкистов дивизии "Петр Великий".
      По договору с Германией, год назад подписанному Президентом Петровым и канцлером Винклером, наши войска занимают линию Большого Атлантического Вала. В тоже самое время немецкие танкисты дивизий "Гитлерюгенд" и "Викинг" парадным маршем проходят по улицам Лондона. Тысячи восторженных англичан приветствуют своих освободителей и гарантов нового истинно демократического порядка.
      Но снова Прага. На головном танке – командир дивизии "Петр Великий" Ольгис Фогель. Кавалер рыцарского креста с дубовыми листьями… свои награды оберфюрер получил за освобождение Риги и Таллина…
      Марина посмотрела на экран и обмерла… Олежка! Олежка Снегирев…
      – Давненько не видела красавица Прага русских танков! – продолжал телекомментатор, – вместе с оберфюрером Фогелем, столицу Чехии от режима плутократии освобождали танкисты дивизии "Иван Грозный" под командованием штандартенфюрера Краевски и панцир-гренадеры бригадефюрера Дружинского командира дивизии "Василий Буслаев". Вот вы видите, как почетные граждане Праги подносят своим освободителям символический ключ от города…
      – Олежка! Олежка Снегирев…
      – А вот восторженный Париж. Улицы столицы Европы вновь слышат уверенную немецкую поступь. И как в далеком сорок третьем – по Елисейским полям парадным строем идут танки дивизии СС "Лейбштандарт". Вивр Альмань! Вивр Альмань, – кричат освобожденные парижане своим избавителям и спасителям – немецким танкистам доблестных, овеянных славой войск СС. Девушки бросают цветы. Не скрывают слез радости отцы семейств. Свобода! Конец американской плутократии! А над Елисейскими полями, оставляя в небе дымные следы трех цветов немецкого флага низко, буквально цепляя крыши домов, проносятся юнкерсы асов из пятьдесят второго штука-гешвадера, которыми командует кавалер рыцарского креста с дубовыми листьями и бриллиантами майор Рудель!
      – Наши камеры установлены в Варшаве. Польские девушки подбегают к русским танкистам – освободителям и дарят им цветы. Как это трогательно! Вы видите на рукавах у ребят нашивки – "Малюта Скуратов" – это панцир-гренадерская дивизия целиком сформированная из москвичей. В ней есть батальоны Солнцевских, Ореховских, Долгопруднинских, Коптевских, Люберецких и других подмосковных районов. Вот командир разведывательной роты унтерштурмфюрер Андрэас Либель… Он галантно помогает красивой варшавянке подняться на броню своего танка… Как это символично! По улицам красавицы Варшавы едут танки воинов – освободителей, и на головной машине красивая девушка, символизирующая освобожденную Польшу, а рядом с ней – ее молодой освободитель – герой нашего времени…Победитель дракона, что приковал красавицу к скале… Этим драконом была американская плутократия…
      Теперь наши рыцари, такие как Андрэас Либель убили дракона и красавица по праву становится призом за доблесть.
      Олежка! Надо же! Какой он теперь большой! А как же я? Я поеду к нему. Я должна к нему поехать.
 

 
      Кольку Жаробина вызвал к себе сам майор Свечкопал. И даже не батальонный особист капитан Чистов, а сам великий и ужасный начальник дивизионной СМЕРШ. Колька от нервной дрожи слегка "принял" пятьдесят грамм неразбавленного – из той заначки, что береглась им еще с первого выезда их роты на спец акцию… Почитай – на расстрел. Это еще когда было! Еще марте сорок второго. Ездили недалеко – в Лоси.
      Там в парке и почикали дезертиров. Двенадцать человек их было. Тогда всей роте по пол-стакана спирта старший военфельдшер Любочка выдала. Каждому. Но пили не все. Кандыба вот – деревенщина отказался, Колька и перелил все во фляжечку. До случая. А теперь вот случай и выдался. Махнул фланелькой по сапогам. Поправил фуражку, кобур с новеньки ТТ…
      – А-а, сержант Жаробин, ну проходи, – почти ласково начал майор Свечкопал.
      Только вот Кольку этими нежностями не проведешь! Знает Колька, что цена им – полкопейки.
      – Ну что, сержант, не надумал ли наконец в лейтенанты расти?
      Что за вопрос идиотский, то-то майор не знает, что Колька только об этом и думает, – - Так точно, надумал, товарищ майор!
      – Так ты наверное и шпиона в роте изловил? Так я понимаю?
      Майор вальяжно прищурился и достав из глубокого кармана синих диагоналевых галифе пачку Казбека раскрыл и протянул ее Кольке.
      – Никак нет, еще не изловил.
      Колька потупился, но папироску из пачки взял.
      – Кури, кури, сержант. Парень ты хороший, и я тебе помогу.
      Майор полез в ящик стола и оттуда достал половинку листа с отпечатанным на машинке текстом и двумя фиолетовыми штампами с печатью.
      Документ!
      – Это, сержант, направление на краткосрочные командирские курсы. От нашей дивизии поедут десять человек. Девять уже получили направления. Этот бланк пока не заполнен. Хочешь твою фамилию сюда впишем?
      – Хочу, – не моргнув, на одном дыхании выпалил Колька.
      – Тогда ты нам помоги. У нас ведь тоже своя разнарядка. Девятерых шпионов мы в дивизии уже поймали, осталось вот еще только одного найти.
      – Но я не знаю…
      – А я тебе помогу, только и ты мне помоги.
      – Но как, товарищ майор?
      – А ты подумай, ведь контрразведка – это как разведка на поле боя. Это умение видеть то, чего другие не заметят. Вот перед боем, ползет разведчик на передний край и смотрит в бинокль. Смотрит, смотрит, и замечает три танка замаскированные под копны соломы, три пулеметные точки под кустами и блиндаж, под бурт картофельный замаскированный. А другие бойцы смотрели – смотрели и ничего не заметили. На то он и разведчик! Так и в контрразведке. Простые наши товарищи по пять раз на дню шпиону замаскированному под нашего бойца – руку жмут, да кашу с ним едят, да папироски раскуривают… А разведчик-чекист посмотрит на него и расколет. Нет, брат, не наш ты – а вражеский лазутчик! Понял сержант?
      – Понял, товарищ майор.
      – Так ты и подумай, кто как тебе кажется – не наш человек? На кого из своей роты ты больше думаешь?
      – Я не…
      – Только я тебе еще вот что скажу, – майор начал неприятно раскачиваться на задних ножках стула, так что тот жалобно поскрипывал всеми своими терзаемыми шипами и шурупчиками, – если не скажешь теперь же, кто в роте шпион, мы тебя в шпионы запишем. И биографию подходящую подберем. Понял?
      – По… По…Понял, товарищ майор…
      – Так на кого думаешь?
      Колька напрягся, он почувствовал такой прилив крови к лицу, что казалось оно лопнет сейчас же и забрызгает весь кабинет.
      – Я тебе еще больше помогу, уж больно ты мне нравишься, – сказал майор.
      Продолжая скрипеть и раскачиваться, – вот капитан Одинцов, как он тебе?
      – Капитан? – переспросил Колька.
      – Ну да, капитан… Он как по твоему, наш человек или не наш?
      – Мне…я…ну…
      – Ну че ты мямлишь, в самом деле, мне что за тебя самому написать, мол капитан Одинцов замечен мною, сержантом Жаробиным в том, что во время выезда батальона под Коломну, вывел двоих дезертиров через оцепление и отпустил. А когда батальон в ноябре сорок первого стоял в оцеплении на Филях, капитан Одинцов подбирал немецкие листовки, которые сбрасывал самолет и говорил, что де пригодятся в плен сдаваться… Так было?
      – Так, так было…- глупо улыбаясь ответил Колька.
      – Ну тогда пиши.
      И Колька начал старательно выводить на чистом листочке текст следующего содержания: "В отдел контрразведки СМЕРШ шестой дивизии НКВД товарищу майору Свечкопалу от сержанта Жаробина. Донесение. Мною установлено, что капитан Одинцов…есть шпион и немецкий агент…" – Длинно то не пиши, – уже деловито сказал майор, – в двух словах, как я тебе там сказал, два эпизода – с листовками и с дезертирами… У нас на него еще показания имеются…
      В роту Колька шел как оглушенный. Вроде и хорошо – послезавтра на курсы командирские команда отправляется. Говорят, что в Омск – это в Сибири на реке Иртыш. Всего два месяца, и он Колька уже будет младший лейтенант… А если с отличием кончит – то целый лейтенант! И вроде все по хорошему! Ведь если майор Свечкопал говорит, что у него на капитана Одинцова есть и другие донесения, значит и правда Одинцов – враг. И нечего тут нюни распускать! Война идет! И он Колька ничего плохого не сделал. Только органам нашим помог. А наши органы – они не ошибаются.
      При подходе к казарме нос к носу столкнулся с капитаном Одинцовым. Тот нежно за локоток поддерживал старшего военфельдшера Любочку. Она держала в руках букетик полевых колокольчиков и задумчиво улыбалась.
      Колька так опешил, что даже не козырнул…
      – Ты чего это сержант такой взъерошенный, – спросил Одинцов.
      – Виноват, товарищ капитан, – выпалил Колька и густо покраснел.
 

 
      Бастрюков сидел, как говорится, тяжело. Невзлюбила его братва, и все тут. Охрану лагеря нес батальон "Долгопруднинских" из дивизии "Малюта Скуратов", и он – Бастрюков, что то им сразу не глянулся.
      Формально в лагере неуставных отношений не было. "Перики" все подобрались "по одной теме" – бизнесмены, нагрешившие перед Родиной не в особо крупных, а так – средние. Вот и соседями Бастрюкова по комнате были пятеро перевоспитуемых примерно одного возраста, отбывавшие кто за что: за грех коммерции или даже как было написано в делах: "за идеологические ошибки и развращение народа". На соседней с Бастрюковым кровати покорно отбывал срок бывший директор музыкальной радиостанции, которому тройка впаяла два года "за идеологические диверсии и шпионаж", а в углу у зарешеченного окна, уже год как отдыхал бывший редактор эротического журнала. Был тут еще и один директор турфирмы, и один коммерсант, возивший из Дагестана водку с коньяком и еще один пацан – попавший вроде как и ни за что, потому как в период катаклизма нигде не работал, а жил на иждивении сестры – крупной бандарши, заправлявшей тремя ночными клубами, казино и дискотеками.
      По прибытии Бастрюкова в лагерь, начальник с четырьмя кубарями в левой петлице, узнав что тот при катаклизме занимался автосервисом, направил новенького "перика" отбывать курс трудового воспитания в автомастерские. Но не начальником боксов, а простым автослесарем – гайки крутить под подъемником. И тут сразу как то все не пошло. Сперва одному долгопруднинскому – коренастому унтеру с одним кубиком в петлице не так помпу на "ниве" поставил. Шкив с перекосом что ли попался, подшипник через неделю снова разлетелся и тосол вытек, где то по дороге…
      Унтера притащили на тросу и тот прижав Бастрюкова к бетонной стене бокса, долго бил его своими железными кулаками в пояс – туда где печень и селезенка. А потом через пару недель и вообще катастрофа случилась, в электроцепи уже подвешенного на подъемнике "мерседеса", того на котором ездил командир первой роты долгопруднинских по кличке Рыба – офицер с тремя кубиками и широкой полоской в петлице – Бастрюков за год все никак не мог выучить их тарабарские звания "утерштурм-обергроссбанн…" – вобщем у этого мерседеса случилось короткое замыкание в цепи. И он сгорел.
      Бастрюков то был здесь абсолютно не при чем, "мерс" этот сгорел бы и в другом месте… Но долгопруднинским нужен был козел отпущения. Бастрюкова с его напарником – Толяном – бывшим директором радио, подвесили за руки в спортивном зале, и два дня лупили вместо боксерской груши. Толян потом так и не отошел.
      Провалялся два месяца в больнице, операцию ему сделали, а потом и схоронили неподалеку.