Оказалось, что в команде, которую я уложил вечером, собрались быстро снюхавшиеся "львы". Тем, что все они полегли после первого же удара, были восхищены не только их сослуживцы, но и они сами. Психологическая обстановка в батальоне вмиг изменилась. Комбат был признан исключительно нормальным, и всем было рекомендовано его неукоснительно слушаться и не гневить. Я тут же положил на стол командира полка рапорт с просьбой предоставить мне две недели на боевое сколачивание батальона. Командир полка дал 10 дней.
      Назавтра в 4 часа утра батальон был поднят по тревоге и со всей техникой и вооружением, полевыми кухнями, в полном боевом составе, оставив на хозяйстве трех хромых, совершил 5-километровый марш и сосредоточился в предгорье, на пустынной, испещренной неглубокими рытвинами и промоинами равнине размером до 5 км по фронту и до 8 в глубину. Куда хочешь стреляй, куда хочешь води. Был там неприятный кишлачок. Я поставил против него в боевое охранение взвод, и проблема была снята.
      Целый день с часовым перерывом на завтрак, обед, ужин по особому плану батальон занимался: перебегал, переползал, окапывался, водил. На базу вернулись в 22 часа. Я построил батальон и объявил, что до тех пор, пока техника не будет заправлена и обслужена, оружие не вычищено - спать никто не ляжет. Поскольку обстановка боевая - по-другому нельзя. Энтузиазма это не вызвало никакого. Заморенные дневными занятиями солдаты демонстративно медленно взялись обслуживать технику и чистить оружие. Я их не подгонял. Закончили в 1 час 30 мин. В 4 часа батальон был снова поднят и опять вышел в поле, целый день занимались, вернулись около 22 часов. Те же самые слова о необходимости вычистить оружие и обслужить технику, но совершенно другая реакция. Народ сообразил, что чем медленнее будет идти обслуживание и чистка, тем меньше времени останется для сна. Я сделал широкий жест: поднял батальон не в 4, а в 5 часов. В последующем начал просто возвращаться несколько раньше. В результате 10-дневных занятий все без исключения военнослужащие батальона приобрели, восстановили устойчивые навыки в действии с техникой и при вооружении; стреляли из всех видов оружия. Каждый солдат швырнул оборонительную и наступательную гранату и тем самым избавился от вечного солдатского суеверного страха перед ней.
      Совместное преодоление трудностей закалило и сплотило все взводы и роты, заставило их подружиться. Какой-либо мордобой прекратился вообще. Синяки за 10 дней сошли, и передо мной были совершенно другие люди, другой батальон. Батальон, с которым я был готов воевать. К исходу занятий у всех, начиная от комбата и кончая солдатом, не было ни капли лишнего жира. Приобретенная уверенность всех в своем оружии с лихвой компенсировала проявленную мной жестокость. Мне простили все. Завершил я период боевого сколачивания проведением ротных учений в предгорье. Интересно, что мишени лепили из кусков толя, фанеры, картона. Ни до, ни после я такого больше не видел. Я доложил командиру полка о готовности батальона. Он назначил контрольно-проверочные занятия. Но тут случилось упасть лицом в грязь. К тому времени я уже в полку прославился не самым лучшим образом: исследуя хозяйство батальона, установил, что необходимо построить новый туалет. Начальник штаба батальона еще до моего прибытия придержал четырех увольняющихся в запас. Я их озадачил: как только отроете и построите свободны. Ребята были крутые, целый день старательно демонстрировали принципиальное нежелание что-либо делать. Целый день я делал вид, что ничего не вижу. На завтра, осатанев от такого невнимания и неуважения, прикинув, что я еще месяц могу ничего не увидеть, они схватились за кирки, ломы, лопаты и устремились на отведенный мною участок. К обеду я сделал вид, что вспомнил об их существовании, пришел посмотреть, что у них получается. Картина была печальная: грунт не приведи господи, кирка и лом отскакивали, как от резины, лопата вообще снимала миллиграммы. Бойцы отрыли по окопу для стрельбы с колена, а задача была поставлена отрыть окоп для стрельбы с лошади стоя. До необходимой величины котлована было ужасно далеко. Кроме того, они были все в кровавых мозолях, при моем приближении встали, зло фыркая и косясь на меня осатанелыми глазами. Поняв, что из такой работы ничего путного не выйдет, я изменил решение. Разметили 28 шурфов, изготовили приказ по полку о проведении взрывных работ, хлопцы оживились. Копать шурфы - это не котлован. Довольно скоро, в течение двух дней, их подготовили. Меня попутал бес в лице командира инженерно-саперной роты Володи Гарасюка. Бес нашептал, что с ВВ у нас перерасход, и предложил исполнить котлован с помощью трофейных итальянских противотанковых мин. В этой итальянке 5,2 кг взрывного вещества повышенного могущества. Заложили, соединили, забивочку сделали с водой, как положено, утрамбовали. Выставили оцепление. Я лично нажал кнопочку. Котлован получился совершенно замечательный. Это мы увидели, когда пыль осела. Но попутно выяснились некоторые негативные последствия. Все стекла в полку, которые смотрели в ту сторону, включая и стекла окон кабинета командира полка, приказали долго жить.
      Две недели все офицеры и прапорщики батальона добывали, покупали, меняли и стеклили. И соответственно у командира полка создалось соответствующее мнение. И тут я ему докладываю, что батальон сколочен, готов. Контрольно-проверочное занятие он едет проводить лично. До этого заместитель командира полка подполковник Грачев, который не раз бывал на занятиях, доложил свое мнение о высоком качестве проведенных занятий. Кончилось это дело печально. По возвращении с предыдущих занятий машины не заправили, а я не проконтролировал, но поскольку заправка была равномерной, они дружно начали останавливаться в самых неподходящих местах и позах. Что сказал командир полка, я помню прекрасно, но воспроизводить не буду. Шум, гам, разбор по всему полку. Однако был сделан гуманный вывод, что комбат работает правильно, но недорабатывает.
      Переход мой и перестройка от командования курсантами к командованию боевыми войсками прошел достаточно сложно. Но уже в конце декабря батальон провел первую боевую операцию по прочесыванию кишлаков, хотя и малорезультативную - это от недостатка опыта.
      Наступил Новый, 1982 год. За четыре дня до него в батальоне дуплетом случилось два ЧП. Был ограблен продовольственный склад полка, и рядовому Гайнулину оторвало кисть правой руки. Склад представлял собой рефрижератор поставленный на колодки, и охранялся караулом моего батальона. Похищено было до 50 банок тушенки, 50 сгущенки, по нескольку килограммов конфет, яблок, печенья, приготовленных к Новому году. Печать была срезана чисто. Если бы у похитителей хватило ума взять то же самое не у входа, а в глубине, наверное, начальник склада сразу бы и не хватился.
      Я к тому времени существенно укрепил свои позиции. Серьезно усовершенствовал в батальоне систему материального обеспечения, появилось взаимопонимание и признание, и эта кража меня покоробила. Разбирался долго и упорно, до двух часов ночи, и решил часа четыре отдохнуть и после подъема продолжить разбирательство дальше. Но в 3 часа меня поднял дежурный по батальону и доложил, что в медпункт доставлен рядовой Гайнулин, оторваны все пять пальцев правой руки.
      Подъем, комбат! По прибытии к месту происшествия услышал от солдат невнятное бормотание:
      - Товарищ капитан, он пошел в туалет, свет погас, устроился на улице, дернул, оказался запал, оторвало все пальцы.
      Знаю точно, что запал должен быть зажат в кулаке, тогда могло оторвать пальцы.
      Взял фонарь, пошел в санзону. Действительно, кровь, но крови для такого ранения мало.
      Опять маловразумительные объяснения:
      - Товарищ капитан, он сунул руку в куртку.
      Пошел в медпункт - врачи им занимаются, куртка внутри сухая - не то, ребята. Исследовал помещение роты. В каптерке висит здоровенный портрет Л. И. Брежнева - весь в каплях крови и остатках кости пальцев.
      Тут я не стал ждать утра и доразобрался. Картина оказалась следующей. Ребята, бывшие "львы", попросили своих младших товарищей организовать праздничный ужин. Младшие подумали. Одним из думающих был Гайнулин. Взяли склад. Казарма была построена из полого силикатного кирпича, и солдаты замуровали сгущенку, тушенку в стены. Тут Гайнулина начали мучить сомнения: а вдруг найдут, а вдруг поймают, комбат разбираться будет - докопается. Где-то слышал, что с помощью запала от гранаты можно нанести себе травму. Решил себя немножко поранить, попасть в медсанбат, а там, глядишь, и дело закроется. Около трех часов ночи зажал в кулаке запал и дернул кольцо. В результате остался без пальцев. Досталось и Леониду Ильичу, вернее, его портрету. Жаль солдата, хороший паренек, как он позже мне в госпитале поведал: отец был инвалид 1-й группы, мать и старший брат - второй, и он сам стал инвалидом.
      На Новый 1982 год я был дежурным по полку. Праздник прошел спокойно. Запомнилось одно: в 24.00 по московскому времени все небо над Баграмской долиной было испещрено трассерами. Ограниченный контингент встречал Новый год.
      Всего за несколько месяцев после моего звонка жизнь моя в корне изменилась. Из топкого болота ничегонеделанья я опять попал в служебный водоворот и, несмотря на трудности, был рад этой перемене.
      Разорванное "кольцо"
      Афганистан - это боль, Афганистан - слезы, Афганистан - это память. Это все, что угодно, но не позор. Были политики, которые принимали определенные решения, разумные, неразумные, целесообразные, нецелесообразные. История рассудит и все разложит по полочкам. За неразумные решения расплачивались своей единственной жизнью, здоровьем, увечьем, кровью солдаты. Те, кто начинал войны и продолжают их организовывать, заведомо знают, что ни они сами, ни дети их, ни внуки, ни друзья, ни знакомые воевать не будут. Огонь войн разжигают для "быдла". В Афганистане сражалась рабоче-крестьянская Красная армия. Дети рабочих и крестьян. Это неважно, кто он там: рядовой, майор, полковник. Сыновей высокопоставленных родителей там никто и никогда не видел. И солдаты свой долг выполнили сполна. Они не выиграли ту войну и не могли выиграть - обстановка была не та. За спиной не было Москвы, не было России, но они ее и не проиграли, потому что были потомки суворовских и жуковских солдат.
      Как и на любой войне, там было всякое: трусы, подонки, негодяи, образцы невиданного взлета человеческого духа, и последних было несравнимо больше. Афганистан оплачен 15 тысячами жизней, честно отданных в непонятной войне. Около 40 тысяч были ранены и искалечены. Никто никогда не считал и, наверное, уже не сосчитает, сколько десятков тысяч человек переболели гепатитом, малярией, брюшным тифом, лихорадкой. Тем самым укоротили себе жизнь минимум на десяток лет. Это была честная солдатская плата за политическую очумелость. И она, эта плата, не может быть позорной.
      Память человека устроена таким образом, что она отметает и хоронит все то плохое, с чем человеку приходится сталкиваться, и живет добрым, веселым и хорошим.
      Смешные, веселые, трогательные моменты можно вычленить из любой ситуации. Не только можно, но и нужно. Ибо если аккумулировать в себе только негативное, копить в себе груз неимоверной тяжести, не выдержит никакая нервная система.
      Январь 1982 года начался с подготовки крупномасштабной операции по прочесыванию Баграмской долины. Я был комбатом, поэтому в детали меня не посвящали; но крупно замысел состоял в том, чтобы, охватив войсками территорию площадью свыше 200 квадратных километров, прочесать ее, ликвидировать исламские комитеты, душманские банды, оказывающие сопротивление, остальных разоружить и разобраться с ними на фильтрационных пунктах. 345-му отдельному парашютно-десантному полку отводилась роль одной из основных ударных сил, и задача, соответственно, поставлена была на наиболее бойком направлении.
      Подготовка к операции заняла почти две недели. Согласно действовавшему тогда приказу, советские войска не должны были самостоятельно проводить операции, а только во взаимодействии с афганцами. На практике это выглядело так: какой-то район оцеплялся советскими войсками, а прочесывание осуществляли в две цепи: первая - афганская, вторая - наша. Для этих целей прибыл и был придан мне второй батальон 444-го полка "Командос". Название полка громкое, история - славная, но "нюансики" имелись. Дело в том, что истинные командосы, которые создали полку славу, были частично перебиты, частично разбежались. Полк укомплектовали порядочным сбродом, и он существенно утратил боевой дух и дисциплину. Скользкие они были все какие-то. Не солдаты, нет - командиры.
      Выделялся из общей массы один Меджид, начальник политотдела полка. Началу операции предшествовало еще одно событие, суть которого можно охарактеризовать одной известной фразой: "Много шума из ничего".
      Батальон готовился к операции строго в соответствии с планом, а трем солдатам, которые на тот период имели флегмоны на ногах, из-за чего двигались со скоростью 7 километров в неделю, я поставил задачу выбелить известью всю казарму батальона, с помощью разведенного в бензине битума отбить и покрасить "сапожок", благоустроить по отдельному плану спорткомплекс батальона. И вот прибывший для контроля за подготовкой операции генерал-полковник Меримский, по прозвищу Седая смерть, видит такую картину три солдата в рабочей форме белят казарму. Отсюда тут же делается вывод, что подготовки к операции в батальоне нет комбат - человек легкомысленный и недалекий. Перепало и командиру полка подполковнику Кузнецову. Рев стоял длительный и могучий. Все попытки что-либо объяснить и доказать успеха не имели, я плюнул, приказал солдатам переодеться и убыть в медпункт. Вся дальнейшая проверка компонентов готовности проходила под знаком моей вопиющей несерьезности. В такой ситуации практика подсказывает единственный выход: сохранять строевую стойку, предельно серьезное выражение лица, желательно с элементами раскаяния, и отвечать на любые вопросы двумя фразами: "Так точно!" и "Никак нет!"
      В конце концов батальон был признан готовым, правда, с огромным количеством недостатков, но готовым.
      Рано утром, 13 января, мы выступали на операцию, которую предполагалось провести за две недели. Операция эта была странная по многим причинам, перечислим лишь некоторые. Славные командосы заставили меня быстро исчерпать все запасы интернационализма. Есть у них такое понятие - "чаевая оборона". Практически это выглядит так: блокировали какой-то кишлак или группу кишлаков. Боевой порядок для прочесывания построен, проческа пошла. Афганская цепь втянулась в кишлак и растворилась в нем. Через сто метров можно наблюдать только мелькающие впереди родные каски. Вторая цепь становилась первой и единственной. А во дворе уже расстелен коврик, кипит чайник, расставлены пиалушки, разложены лепешки: "К ведению чаевой обороны приступить!"
      Пару раз я пытался объяснить, что ничего, в принципе, но имею против чая, но сначала завершается операция, потам - чай. Меня не понимали. Хороший и мужественный народ афганцы. Суровое у них воспитание, уходящее корнями и в уклад жизни, и в религию. И вот там у них прочно заложено: начальник должен быть силен и свиреп, тогда это - начальник. Если он уговаривает, пытается убеждать, то это очень скверный, ненадежный начальник. Может быть, даже не начальник вообще. Поэтому выражение лиц у них было такое, как будто они дружно все заглотили по лимону, старались на меня не смотреть, настолько им это было неприятно.
      Тогда в третий раз я радикально изменил воспитательную тактику. В большом доме, где заняли "чаевую оборону" около десятка командосов, мои автоматчики прихватили все входы и выходы. Я прошелся сапогами 45-го размера по пиалушкам, подцепил кипящий чайник носком сапога так, что его поймал ближайший зазевавшийся любитель халявного чая. Все это - молча! Ребятки в темпе расхватали автоматы, достроились без слов и сопротивления. Старший заявил, что они все поняли, и попросил разрешения идти и продолжать операцию. Мы улыбнулись друг другу, за нами заулыбались солдаты, и так на этом улыбчивом фоне они замаршировали к выходу. Весть о том, что я, как начальник, не безнадежен и из меня может выйти определенный толк, быстренько облетела весь батальон, и впредь, если где и организовывалась "чаевая оборона", то с тысячами оглядок.
      Если у меня в батальоне управление состояло из командира, начальника штаба, двух связистов, авианаводчика с помощником, доктора и пятерых солдат; за управлением афганского батальона таскалась шайка так называемых анзиботов (по-русски денщиков). Пользы от них целый день не было никакой, зато вечером они, как тараканы, разбегались в разные стороны, стягивали отовсюду немыслимое количество ковров, одеял, подушек, паласов и оборудовали своему комбату со товарищи роскошное место ночного отдыха, не оставляя мне даже паршивого коврика. Пришлось пойти на крайнюю меру. Я зашел в дом, обозрил все это великолепие, преднамеренно высокомерно поблагодарил за проявленную обо мне и моих людях заботу и выгнал всех афганцев. Проклацав зубами ночь на соломе, они сделали правильные выводы. Главный из них состоял в том, что кто много хочет - мало получает. Впредь подобного рода инцидентов не было. Места отдыха готовились параллельно. Лучшее всегда было мое. Как начальник я стал наконец на место, и тем все были счастливы.
      Операция "Кольцо", в которой я принимал участие (возможно, по недостатку опыта), показалась мне, мягко выражаясь, не до конца продуманной. На протяжении пяти дней мы окружали, чесали, продвигались, маневрировали. Нас обстреливали, мы давали сдачи. Но в основном бой шел с каким-то невидимым, неуловимым противником. Потери, слава Богу, были невелики, но и результаты тоже: трофеи - несколько автоматов, несколько мультуков, патронов, гранат. Мужчин не было: женщины, дети, верблюды, ослики. Взгляды хмурые, ненавидящие, равнодушные - всякие. Не было только веселых.
      На шестой день операции с утра, когда петля стянулась до диаметра 4 - 5 километров, народ повалил валом. К обеду у меня было огромное количество пленных (если их так можно назвать) в возрасте от 12 до 70 лет. Это неимоверное количество народу заискивающе улыбалось, кланялось, жестикулировало и всеми доступными способами пыталось объяснить, что все они вместе и каждый в отдельности попали сюда случайно. С помощью мегафона было объявлено, что юношам до 16 лет и старикам свыше 60 лет разрешается покинуть толпу и убраться восвояси. В течение часа толпу ополовинили. Но все равно осталось много людей. Попытки как-то упорядочить эту бурлящую массу ни к чему путному не привели. Все прикидывались идиотами, крутились, вертелись, непрерывно перемещались. Никакие уговоры, окрики переводчика не помогали. Доморощенный переводчик сержант Азимов (таджик по национальности) представил мне двух седобородых аксакалов, которые назвались муллами. Меня осенило: с максимальным почтением, поздоровавшись, я попросил уважаемых отцов помочь мне навести порядок и рассадить задержанных по сотням. Аксакалы отерли бороды, взгромоздились на камень и пронзительными голосами на две стороны начали кричать, размахивая руками. Произошло маленькое чудо. Минут через 15 на большом пустыре сидело 17,5 шеренг, из чего я сделал вывод: батальоном, в котором находилось на тот период 211 человек, я прихватил 1750 душ. Поблагодарив отцов за помощь, я задумался. Все эти люди попали в кольцо окружения. На протяжении 5 суток они отходили, кто-то из них наверняка оказывал сопротивление, большинство были крепкие мужики, но за руку никто схвачен не был. Держать такое количество людей на открытой площадке до темноты, а тем более в темноте - невозможно. Куда и как их девать - неясно. Моему докладу командир полка сначала не поверил, а потом пообещал разобраться. Для него это было тоже неожиданностью. Я принял соломоново решение. Прогулялся, отыскал дом-крепость, примерно 70x70 метров. Здесь надо оговориться, что афганцы строят дома следующим образом: сооружается глинобитный квадрат, высота стены 4-5 метров. Длина стороны квадрата зависит от состоятельности хозяина, в данном случае 70x70 метров. Дверь низкая, примерно 160 сантиметров, очень толстая и прочная (я каску носил исключительно как средство противодействия притолокам). Все жилые и нежилые помещения примыкают к стенам этого квадрата изнутри таким образом, что выше крыши остается примерно метровая стена. По периметру оборудуются бойницы. И получается: мой дом - моя крепость. Даже несколько автоматчиков, бегая по крышам сооружения внутри квадрата, способны сделать эту крепость достаточно неприступной, по крайней мере для пехоты.
      Я отрекогносцировал крепость. Мне она показалась достаточно просторной. Людей по сотням подняли и разместили в этой крепости. Когда последняя сотня вошла внутрь, я зашел следом. Теперь уже двор не показался мне просторным. Людей было, как селедок в бочке. За неимением лучшего до принятия решения пришлось остановиться на этом варианте. Выставили охрану, БМД доброжелательно уставилась тремя пулеметами во входную дверь. И только было вздохнули с облегчением, как случилась новая напасть.
      Мгновенно, внезапно, буквально как из-под земли образовалось несколько сот возбужденных, кричащих, плачущих, рыдающих женщин. Это были жены, сестры, матери сидящих в крепости. У всех были узелки с импровизированными передачами. Пришлось успокоить и организовать запуск по 10 человек с целью передачи продовольствия. Сначала нашествие вызвало определенную озабоченность, а потом я оценил, что оно пришлось как нельзя более кстати. Мужчины в крепости начали вопить, переводчик обобщил и доложил смысл воплей: "Отловил, посадил, корми, начальник!" А чем кормить, когда родной-то батальон воевал впроголодь? Время шло. Все больше и больше в голову приходила странная мысль: с одной стороны, это пленные - цель проводи-Мой операции, с другой стороны, нахватав их, мы ничего доказать не сумели, с третьей стороны, батальон и пленные все более и более напоминали известную композицию дурня с писаной торбой. Прошла ночь, решения все не было, Двигаться дальше тоже было нельзя. В конце концов где-то около 9 часов прибыли разведрота, саперная рота, еще какая-то, уже теперь не помню, рота. Я получил приказ передать этим подразделениям пленных для конвоирования в находящийся в 9 километрах городишко Чаррикар. С внутренним облегчением я сбагрил эту ораву на попечение саперов и разведчиков и продолжил операцию. Вечером того же дня вернувшийся командир разведроты доложил: поскольку дорога пролегала между дувалами, была узкой и извилистой часть пленных разбежалась, а когда прибыли в Чаррикар губернатор заявил, что фильтрационный пункт у него не готов, подразделение царандоя (милиции) немногочисленное и слабое, хатовцев (органы госбезопасности) вообще нет, выдал им всем справки, что они побывали на фильтрационном пункте, и отпустил с миром. Именно этим и могу объяснить, что с утра нам начали стрелять в спину. Рыбка пробила брешь в бредешке и уплыла. Как я уяснил позже, примерно аналогичная картина была на участках других батальонов. Батальон продолжал движение на указанный рубеж, некоторые подразделения его начали выходить к реке Горбант и совершенно неожиданно встретили жесткое сопротивление со стороны группы численностью до 40 человек. Завязался скоротечный бой, во время которого два пулеметчика из приданного мне афганского батальона заняли позицию на крыше господствующего над местностью дома и интенсивным огнем вынудили душманов отойти. Батальон форсировал реку, продолжил наступление. Здесь неожиданно последовала команда: подразделениям реку Горбант не переходить, всех перешедших вернуть в исходное положение, закрепиться на ее рубеже. Я к тому времени был уже на другом берегу, организовал отход рот, отошел с управлением сам. На пути отхода мне попался дом, с крыши которого вели огонь пулеметчики. Во дворе дома я увидел следующую картину: у стены дома стояли два деда - хозяева дома, со связанными за спиной руками, ухо у одного деда отливало багрянцем. Вдоль них с довольным видом расхаживал лейтенант Бредихин. Лейтенант Бредихин был по-своему замечательным человеком. По образованию - химик, в душе - лев, но судя по некоторым признакам в училище он был матёрым двоечником. Ввиду недостатка офицеров мне его прикомандировали на время операции в качестве командира парашютно-десантного взвода. Во время этой операции действия Бредихина уже стоили мне массы нервов. Сначала Бредихин, не имея, как выяснилось позже, ни карты, ни компаса, перепутал горушки (горы), лихо развернул взвод на 90 градусов, прошелся по тылам собственного батальона 86
      и пропал к соседям-витебчанам. Те ему быстренько объяснили, кто он такой, что о нем думают, и отправили обратно. В это время на левом фланге батальона группой душманов из 13 человек перед дувальным проходом была организована хорошо замаскированная засада, на которую вышел парный дозор 3-й роты. Прояви душманы чуть больше выдержки, пропусти дозор, имели бы реальную возможность нанести 3-й роте существенный урон. Но они поторопились и открыли огонь. Старший дозорный был убит, младший - ранен. Но это позволило роте развернуться, завязалась перестрелка. В это время блуждающий форвард Бредихин в поисках родного батальона совершенно неожиданно для него и его подчиненных вышел душманам в тыл, но не растерялся и в шесть секунд ликвидировал засаду. Отсюда точно известно количество находившихся в ней людей. Были взяты два пулемета, два карабина, 9 автоматов. Естественно, все это время на связи он не находился, и, когда он гордо рапортовал мне о своих достижениях, ничего хорошего я о нем не думал. Второй раз на фланге, где находился взвод Бредихина, восьмерка вертолетов отрабатывала цель. Он опять выпал со связи. Ни связи, ни оранжевых дымов (сигнальные дымы для обозначения боевых порядков для авиации). В голову сразу лезут черные мысли, главная среди которых - вертолеты очень метко бьют по своим. Слава Богу обошлось. Вот и теперь на вопрос: "Бредихин, в чем дело?" - лейтенант четко отрапортовал: "Душманы, товарищ капитан. Посмотрите, сколько 7,62 мм гильз!" Под стеной дома действительно лежало много гильз. Но я вспомнил, откуда били афганские пулеметчики. Дедов развязали и отпустили. В томительном ожидании шли часы. Кто и что там решал в верхнем штабе - трудно сказать.
      Ближе к вечеру последовала команда "Закрепиться на ночь!" Управление батальона разместилось в доме, где Бредихин наловил "душманов".
      Роты доложили о готовности. Утомленное войско, за исключением часовых и патрульных, отошло ко сну. Во дворе дома стоял достаточно обширный сарай, внутри которого находились огромные, до двух метров в высоту, до метра в ширину в самой толстой части, амфоры. Предназначались они для хранения зерна. В сараюшке расположился на ночь афганский взвод. Никому не пришло в голову заглянуть в эти амфоры. Где-то около двух часов ночи во дворе раздалось несколько очередей, вопли. Выяснилось, что в одной из амфор сидел душман, племянник дедов-хозяев. Ночью он решил, что все заснули, и попытался удрать. Неосторожно наступил кому-то на уши. Прояви он больше выдержки и успокой обиженного, может быть, это ему и удалось бы, но он оказался нервным и дурно воспитанным человеком. Открыл огонь. Дремавший у двери часовой-афганец срезал его несколькими очередями. Результат - убитый душман, убитый солдат правительственных войск. В амфорах и в доме нашли еще несколько единиц оружия. Так что Бредихин в конце концов интуитивно оказался прав.
      Размах операции "Кольцо" был рублевый, итог получился копеечный. Все вернулись злые, неудовлетворенные, но война, даже такая специфическая, как в Афганистане, скучать, злиться и вообще проявлять какие-либо другие эмоции длительное время просто не представляет возможности. Что там мыслило вышестоящее командование - точно неизвестно, но ни о чем серьезном, крупном было не слыхать, и мы занялись решением мелких текущих вопросов или, другими словами говоря, проведением небольших (1 - 2 суток) тактических операций. Мне "повезло". Весь второй батальон находился в Бамиане. Разведрота в Чаррикаре охраняла покой и сон местного придурковатого губернатора. Одна из рот третьего батальона охраняла ткацкую фабрик в Гульбахоре. В полку оставались мой батальон и третий батальон без роты.
      Третий батальон, которым командовал майор В. А. Востротин (будущий Герой Советского Союза), считался в полку обстрелянным, боевым. Его командир полка берег для дел эпохальных. Ну а мне была предоставлена возможность тренироваться вволю. К этому примешивалось еще и такое обстоятельство. Командир 108-й мотострелковой дивизии генерал Миронов был, во-первых, командир дивизии, во-вторых, генерал, в-третьих, начальник Баграмского гарнизона и, в-четвертых, региональный советник. То есть пользовался правом ставить боевые задачи всем без исключения находящимся в гарнизоне частям.
      В 108-й дивизии два полка стояли на заставах, а оставшийся полк комдив берег, опять же, для возможных эпохальных дел, поэтому все текущие дела генерал Миронов возложил на командира 345-го полка подполковника Ю. В. Кузнецова, а тот, естественно, на меня.
      В баграмской долине
      Утомительное это было дело. Я летал по Баграмской долине, как фанера над Парижем. Большинство операций были безрезультатны. Афганцы, во-первых, прирожденные воины; во-вторых - это их горы; в-третьих, разведка у них работала; а в-четвертых, без всякой разведки, по бренчанию наших далеко не новых боевых машин и клубам пыли всегда было относительно несложно установить, куда же отправились на сей раз "шурави". Посему нас повсеместно встречали мины, изредка засады, обычно вне кишлаков. Причем засады осуществлялись, как правило, малыми силами и следующим образом. Где-нибудь, за каким-нибудь полуразваленным дувальчиком с тщательно продуманными путями отхода таились два-три гранатометчика с помощниками. Какая мимо них идет колонна - им все равно, главное, чтоб она шла. Ра-а-аз - над дувалом выросли две-три фигуры. Три-четыре секунды - залп. Присели. Помощники отточенными, выверенными движениями бросили в стволы по гранате. Два! Опять над дувалами те же фигуры, те же секунды. Второй залп. Далее гранатомет за спину и... давай Бог ноги. Какой-нибудь обиженный танковый комбат разворотит все вокруг себя - но две-три машины горят, и надо оттаскивать раненых и убитых, а птички улетели. Причем сплошь и рядом не особенно далеко, в ближайший кяриз. Они свои кяризы знают как "Отче наш", и тягаться с ними в подземно-колодезной войне - бесполезно. Набегаешься, изнервничаешься, ходишь - вне дорог, по полям, по высохшим руслам.