Полку было не привыкать. Он имел колоссальный боевой опыт. За сутки полк совершил этот марш и вошел в столицу Советской Грузии, а если точнее, то сосредоточился на подступах к Дому правительства. Легко можно понять настроение офицеров и солдат. Не прошло и двух месяцев, как был оставлен Афганистан, попали на совершенно неподготовленную базу в Гянджу: ни тебе квартир, ни тебе казарм, ни парков. В условиях тотального отсутствия денежных средств предстоит проделать колоссальную работу по благоустройству на новом месте, а тут тебе такая миленькая полицейско-жандармская задача.
      Полк блокировал подступы к Дому правительства и площадь перед ним, на которой вторые сутки бушевал южный, горячий, нервный митинг. Подступы к площади были забаррикадированы большегрузными машинами, наполненными отборной щебенкой с кулак величиной. Прикрывались эти импровизированные баррикады боевичками самого разного происхождения, вооруженными чем попало, но очень агрессивно настроенными. Полк, беспрестанно воевавший почти десять лет, знал цену жизни, цену крови и, обладая этим сокровенным знанием, не спешил. Хлебнув военного лиха, полк был, что называется, без комплексов. В бою профессионально жесток и беспощаден. Но то в бою!.. А здесь полк не видел противника. И все его навыки были, казалось бы, ни к чему. Да и задача-то была поставлена так, как это было принято в эпоху М. С. Горбачева: совершить марш по маршруту... к такому-то времени сосредоточиться там-то... Это конкретно и понятно. А дальше... голубая муть типа: действуя по обстановке, оказать помощь и содействие партийным и правоохранительным органам в наведении порядка. Полк ждал! Одновременно судорожно разбираясь: что же от него хотят, что он должен сделать? Страсти на митинге продолжали накаляться. Митинг, как уже было сказано, шел вторые сутки. Участие в нем принимали люди обоих полов и самых разных возрастов. На газонах перед Домом правительства в лежачем положении располагались голодающие, протестующие и просто смертельно усталые, наиболее слабые участники митинга. Солдаты ждали... "Свобода", "Независимость", "Суверенитет", "Оккупанты", "Сволочи", "Ублюдки". Солдаты ждали... Ждали, стиснув зубы. Ты добросовестно, не щадя живота своего, воевал там, куда послала тебя Родина, в крови, в поту, в грязи. С честью вышел на родную землю и ... ублюдок, оккупант! От этой несправедливости можно было задохнуться, от нее сводило челюсти. Но они ждали... Кому-то были очень невыгодны терпеливые, стойкие, мужественные русские солдаты. Всякой революции или контрреволюции - черт их разберет нужны жертвенные бараны, это необходимая атрибутика. Они, бараны, должны своей кровью окропить революцию (или контрреволюцию) и освятить ее. Расчет прост: провокационные подробности, нюансы, детали скоро забудутся, точнее, будут ретушированы ловкими идеологами революции (или контрреволюции), а жертвы останутся. Останутся как символ, как знамя, как призыв: к борьбе, к мести. В солдат полетела отборная щебенка, заточки из арматуры. Полк терпеливо и мужественно отражал этот град, вытаскивал раненых. Поток брани, угроз и камней нарастал. Надо было принимать какое-то решение. И оно созрело. Захватить машины и тем самым избавиться от малоприятного камнепада. Полк сжал челюсти, атаковал и захватил грузовики. Ему нужны были только грузовики, но на пылающей страстями площади возникла паника. Огромное, потное, яростное тело митинга несколько раз плеснулось от края до края площади, давя и калеча наиболее слабых. В результате погибли 18 человек, из них 16 женщин в возрасте от 16 до 71 года. Горе, ярость, ужас, отчаяние, месть, злоба - все это слилось, сбилось в какой-то потрясающий, фантасмагорический клубок. Митинг растворился. Это было только начало. Потом будет Звиад с глазами лани, гестапо при Звиаде, расстрелянный и сожженный проспект Шота Руставели, Южная Осетия, Абхазия. Война всех против всех, с десятками тысяч жертв. Но они, эти жертвы, будут уже никому не интересны. Свобода, независимость, суверенитет обернутся холодом, голодом, безденежьем, тотальным разрушением цветущей страны и отбрасыванием ее на десятки лет назад. "Великий кормчий" Шеварднадзе останется с одним полуразрушенным Тбилиси, где газ, вода, электроэнергия станут пределом мечтаний. Но это все будет потом.
      А пока 8 апреля, вверенная мне дивизия была поднята по тревоге, совершила марш к аэродрому, армада самолетов поднялась в воздух и перенесла три полка в солнечный Тбилиси. Я приземлился в одном из первых самолетов. Транспортники садились один за другим. На рулежках шла деловитая, без суеты, привычная работа. Разгружалась техника, вооружение, экипировались люди, все это строилось в колонны. Один транспортник сел вне плана. Из чрева транспортника важно выплыли два длинных-длинных, очень длинных правительственных ЗИЛа, вышли несколько человек, первым шел член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел СССР Э. А. Шеварднадзе. Их встретила достаточно многочисленная группа людей. После непродолжительного обмена Мнениями все резво расселись по машинам и растворились во мраке.
      Дивизия приземлилась и начала выдвижение в назначенные зоны ответственности. Время было позднее, ночь с 9-го на 10 апреля. Я вел колонну по городу и поражался его мертвенному виду: погашенные окна, фонари, редко где мелькнет огонек, ни одного прохожего, ни одного милиционера, даже собак и тех не было видно. Вымерший город, гнетущая пустота, тишина, и в этой тишине один звук - лязг гусениц. Может, это ощущение родилось позже, а может, и тогда - теперь трудно сказать, но оно было, это ощущение, город, живущие в нем люди преступили грань дозволенного, перешагнули невидимую, но роковую черту и готовы ринуться в пучину кровавых страстей дальше, бездумно, безрассудно и безоглядно, независимо от чьей-то там персональной воли. С утра, как водится, началась свистопляска. Как выяснилось чуть позже, на вводе войск панически настаивал потерявший контроль над ситуацией Патиашвили. По его заполошным звонкам слетелось в Тбилиси ни много ни мало три воздушно-десантные дивизии. Командующий Закавказским военным округом генерал И.Родионов против этого категорически возражал. В марте 1989-го на выборах в Верховный Совет СССР за генерал-полковника Родионова проголосовали 96 процентов тбилисцев, а глас народа, как известно, глас Божий. Генерал Родионов - один из умнейших и образованнейших генералов советской, а ныне российской армии. Это интеллектуал, человек чести. Его авторитет и уважение к нему были огромны, но... При существовавшей на тот период системе у генерала Родионова при всем его уме и интеллекте не было шансов одержать верх над первым секретарем Коммунистической партии Грузии. Генерал был виноват потому, что он был генералом. Позднее М. С. Горбачев и иже с ним косвенно признали нелепость навешанных на генерала обвинений, назначив его начальником Академии Генерального штаба, но значительно позднее и именно косвенно. А тогда город украсился надписями: "Родионов - убийца!", "Смерть убийце Родионову!".
      Раздавались требования отстранения от должности, предания суду. Не знаю, может быть, я не прав, но мне кажется, что генерал Родионов прямо тогда, по свежим следам, мог бы легко отмести все обвинения, но он для этого был слишком благороден и дисциплинирован. Страсти накалялись и бушевали, но из плоскости мордобоя они ушли в прлитичес-кую плоскость - присутствие трех воздушно-десантных дивизий действовало отрезвляюще. Там много было интересного, и вспоминать об этом можно долго, но целесообразно остановиться на двух характерных моментах.
      На третий день по докладу командира полка я срочно выехал в зону ответственности костромичей. В зоне возник скандал. Дело в том, что одним из объектов, взятых под охрану, была личная резиденция Шеварднадзе. Для охраны ее приказано было выделить парашютно-десантную роту и не менее пяти боевых машин.
      Прибыл я к резиденции вовремя, в кульминационный момент. Но сначала о том, что собой представляла резиденция: пятиэтажный особняк, перед ним симпатичный, тенистый подковообразный скверик шириной метров 50, длиной метров 100, с лавочками. По внешнему обводу скверика - дорога, другая дорога рассекала скверик пополам и вела непосредственно к особняку. Эта центральная дорога переходила в коротенькую, метров 40 - 50, улочку, которая заканчивалась Т-образным перекрестком. За обводной дорогой, жилые строения. На пятачке перед особняком сосредоточены пять боевых машин и около сорока военнослужащих.
      Людей и машины командир роты капитан Левинсон расположил грамотно, насколько позволяла местность. А кульминация, на которую я попал, состояла в том, что три полковника (неизвестного происхождения) яростно, на двух языках (русском устном и русском матерном) требовали от Ле-винсона оборудовать в скверике окопы для машин.
      Левинсон в ответ им доказывал, что, где машину ни закопай, дальше 50 метров огонь она вести не сможет, да и танковой атаки на резиденцию Шеварднадзе не ожидается. У окапывания будет два результата: полное отсутствие какой-либо маневренности и порча симпатичного скверика. Одному капитану против трех полковников приходилось туго. Уточнять я не стал, но по некоторым признакам можно было понять, что ребятки были из политуправления округа. Узнав, кто я такой, они с жаром переключились на меня и попытались мне доказать, что я лично ответственен за драгоценную жизнь Э. А. Шеварднадзе. Я их внимательно выслушал, кротко порекомендовал не совать нос не в свое дело, дал 15 секунд на то, чтобы убраться с охраняемой территории. По моим прикидкам, этого с лихвой должно было хватить, чтобы добраться до стоящего метрах в десяти УАЗика, завести и отъехать.
      Лицо у меня было, по-видимому, достаточно выразительное - полковники сгинули секунд на пять раньше установленного срока. Левинсон доложил, что уже третий день систематически подвергается нападкам всевозможных военных и гражданских должностных лиц, которые в разных формах (советов, рекомендаций, требований и приказов) домогаются от него изменения системы охраны и обороны резиденции, причем сплошь и рядом одни требования диаметрально противоположны другим, что крайне утомительно. Я ему объяснил, что у нас страна Советов, советы не дорого стоят; посоветовал, порекомендовал, потребовал и уехал... Именно по этой причине (наличия большого количества советчиков) не сношаются на площадях. Приказал к исходу дня уточнить и утвердить у комбата схему расположения машин и постов. Всем советующим и рекомендующим говорить: "Есть!", но действовать согласно утвержденной схеме.
      Командир роты выразил недоумение по поводу того, что до сих пор Э. А. Шеварднадзе не удостоил ни взглядом, ни кивком, ни приветствием ни одного солдата и, офицера.
      - Мы для него даже не быдло, - сказал командир роты, - а так, пни!
      На это я ему порекомендовал обязать всех надеть на себя маски сфинксов. Эту мысль подхватили и развили: всем понравилось. Идет себе Эдуард Амвросиевич к машине с постной физиономией, а вокруг него такие же постные рожи, ни тебе доброе утро, ни тебе добрый вечер! Так и бдили: сборище дубовых пней.
      В ходе контроля зон ответственности, уточнения задач приходилось неоднократно беседовать с горожанами. Все беседы развивались по шаблонному сценарию. Надо сказать, что все южные города имеют одну характерную особенность: стоит на несколько секунд остановиться и заговорить с кем-нибудь или ответить на чей-нибудь вопрос, и вокруг тебя мгновенно вырастает здоровенная толпа: шум, гам, горячность, выкрики.
      - Ну что, граждане, - говорил я, - будем орать или разговаривать? Если орать - то я пошел, а если разговаривать - то пожалуйста!
      - Хорошо, будем разговаривать, - отвечали из толпы. - Вот в газете "Заря Востока" (городская тбилисская газета) написано, что солдат-десантник три километра гнался за старушкой 71 года от роду и зарубил ее лопатой!
      - Написано, написано, а как же!.. Только вопросы есть?
      - Какие там вопросы! Зарубил!
      Толпа мгновенно возбуждается. Опять мат, угрозы.
      - Спокойно, граждане! Вы меня все-таки выслушайте. Вопрос первый: что это была за старушка, которая бежала от солдата три километра? Вопрос второй: что это был за солдат, который не мог на трех километрах старушку догнать? И третий вопрос, самый интересный: они что, по стадиону бегали? На трех километрах не нашлось ни одного мужчины-грузина, чтобы заступить дорогу этому негодяю?
      Удар, как говорится, в солнечное сплетение на выдохе! Крыть нечем. Если чисто эмоционально, то возмутительно, а если с легким анализом, то бред!
      Каждый раз в толпе находился "витязь", который более или менее искусно пытался перевести разговор в другую плоскость.
      Если убрать в сторону эмоции и поубавить темперамент, вопрос каждый раз ставился одинаково. Даже не вопрос, а не терпящая возражений констатация факта: "Вы нас на площади отравили!"
      - На организмы фашистов и коммунистов отравляющие вещества одинаково действуют?
      Легкая заминка - соображают. Потом приходят к выводу, что анатомия к идеологии никакого отношения не имеет. Констатируют факт: "Одинаково!"
      - Значит, если я, допустим, хочу вас отравить, то должен надеть средства защиты, в противном случае умрем мы вместе. Так?
      - Так! - нехотя соглашаются.
      - Кто из вас видел хоть одного солдата в противогазе, я уже не говорю об ОЗК? Или вы полагаете, что сюда собрались несколько тысяч камикадзе с целью помереть, непонятно во имя чего, на подступах к вашему Дому правительства?
      Толпа бурлит, растекается, жужжит, обсуждая услышанное. Проклятия в адрес Горбачева, Патиашвили, призывы резать русских. Черные южные глаза, в которых ненависть, сомнение, попытка уяснить, что же все-таки произошло. Толпа до известной степени шокирована: устоявшиеся штампы жуткого произвола и патологической жестокости как-то уж больно просто рассыпаются и рушатся, и крыть вроде нечем. Можно матом, но неубедительно, это понимают даже самые горячие.
      - Вы подумайте, - говорю я на прощанье. - Всего вам доброго. До свиданья!
      И как нож сквозь масло.
      ...Запомнились пожилые рабочие-грузины с седыми усами, висками, бровями, натруженными узловатыми руками: "Вы не уходите, - просили они. - Мы сейчас на мафию за копейки пашем. Если вы уйдете, тогда совсем крышка! Тогда война! Много людей погибнет! Не уходите..."
      Мудрые пожилые рабочие люди, уже тогда они видели дальше политиков. Уже тогда тоньше и зримее они представляли ситуацию. Вот где, припомнилось мне снисходительно-презрительно-высокомерное отношение грузин к армяно-азербайджанскому конфликту: "А, дураки, что делят, непонятно! Вот мы..." От тюрьмы и от сумы не зарекайся!
      Улица, ведущая прямо к вокзалу, не помню, как называется. Я впереди на УАЗике, "на хвосте" - радиостанция Р-142. Густое оранжевое облако мгновенно застит лобовое стекло, скрежет тормозов, округлившиеся глаза начальника связи: - Товарищ полковник, вокруг УАЗика пять кирпичей веером легли! Повезло вам.
      На асфальте - отметины от кирпичей, оранжевая пыль на машинах, по тротуарам справа и слева идут люди, им до нас нет никакого дела. Справа девятиэтажка, слева - девятиэтажка. На лоджиях - никого. И как будто ничего не случилось. Как будто нерадивая хозяйка вытряхнула из передника картофельные очистки. Неприятно - но не смертельно.
      Забросанные камнями офицеры у штаба Ставки, забросанный пузырьками с тушью и банками с краской огромный, метров на пять, памятник Орджоникидзе. Попытки его отмыть, а когда это не удалось - тайный ночной демонтаж и отвоз в неизвестном направлении.
      Комендантские посты, патрули, вагончики, доппайки, неудовлетворительные санитарные условия, препирательства, споры, непонимание, приемы по личным вопросам, отлаживание боевой подготовки - все, как всегда, смешалось в клубок проблем, трудноразрешимых и неразрешаемых вообще.
      Здесь, в Тбилиси, я впервые близко познакомился со вновь назначенным командующим воздушно-десантными войсками генерал-лейтенантом В.А. Ачаловым. Командующий с относительно спокойного Ленинградского округа сразу попал в гущу событий, и ему необходимо было самоутвердиться, поэтому он был излишне придирчив и строг. Это понятно. Претензий никаких. Но именно это почему-то запомнилось.
      Черный январь в Баку
      Есть такой старозаветный анекдот: "Командир полка поспорил с начальником штаба. По какому вопросу, неважно. В качестве рефери выбрали замполита. Он выслушал командира и подвел итог: "Командир, вы правы". Выслушал начальника штаба - резюме то же: "Вы правы!" Вмешался присутствовавший секретарь парткома: "Как же так? И командир прав, и начальник штаба прав. Так не бывает!" Замполит подвел итог: "И вы тоже правы!" Этот анекдот как нельзя лучше передает позицию, занятую на тот период М. С. Горбачевым. Армения - права, Азербайджан - прав, Турция, Иран, армянская диаспора в зарубежье и вообще все те, кто пожелал по тем или иным причинам вмешаться в этот конфликт, - тоже правы. Неуправляемые процессы тем временем росли и ширились, и межнациональный конфликт все более и более приобретал очертания войны со всеми ее атрибутами. Этот пожар подспудно тлел, наконец пламень вырвался наружу, произошло это 12 января 1990 года.
      Газеты, телевидение как-то привычно, серо, буднично повествовали о том, что в Баку опять резня. Называлось количество жертв. Мировая и союзная общественность как-то вяло и дежурно протестовала. Офицеры удивлялись, и с каждым днем все более: "Как это так: в Баку резня, а мы еще в Туле". Какие усилия на протяжении недели прилагал М. С. Горбачев для прекращения кровавой междоусобицы, я не знаю, но, по-видимому, исчерпав аргументацию, вспомнил о формуле: ВДВ+ВТА = советская власть в Закавказье, и 18 января дивизия была поднята по тревоге.
      К тому времени все офицеры приобрели специфический опыт, и мнение их было единодушно. Суть его сводилась к следующему: "Черт бы побрал всех партийных и государственных вождей. Вместо того чтобы подавить конфликт в зародыше, дадут ему разгореться, убедятся в своей несостоятельности и давай палочка-выручалочка ВДВ - действуй". Предвидя возможные крупные неприятности, пользуясь тем, что "Южный вариант" - понятие весьма растяжимое и всеобъемлющее, я прихватил с собой две артиллерийские батареи и зенитный дивизион ЗУ-23-2. Как зенитное средство "зэушка", конечно, дрянь. Вероятность поражения самолета батареей - ноль целых двенадцать сотых. Или другими словами, стреляя шестью установками, батарея способна уничтожить 0,12 самолета. Как любят шутить зенитчики: "Сбить не собьем, но напугаем до смерти". Так вот, эта самая "зэушка" прекрасно зарекомендовала себя в стрельбе по наземным целям, даже против танка. Пробить броню она, конечно же, не может, но мелкие ее снаряды сносят с тела танка все: прицелы, фары, тримплексы, прожектора, антенны, и в конечном итоге ослепший и оглохший танк может только обиженно реветь, но боеспособность утрачена.
      Надо сказать, что "Южный вариант" - это совершенно гениальное изобретение носящего погоны мыслящего, человечества. Дается определенное количество самолетов, ты волен брать в них все, что заблагорассудится: хочешь - артиллерийский дивизион, хочешь - зенитный, в любом соотношении БМД и БТРД, любое количество боеприпасов. Потом летишь, куда пошлют, и делаешь так, чтобы там было хорошо. Что такое хорошо и как его добиться - твои трудности. Сложится все удачно - никто не потребует отчета, зато если что-то сорвется, что-то не так, как представляется неведомым, но милым политическим "рулям", - начнутся разбирательства. Отмахаться от них тяжело, ибо письменного приказа нет, а слово к делу не пришивается. Придраться могут к чему угодно. Например, к "знаменитым" саперным лопаткам. В свое время их брали не как оружие, а как средство обороны в условиях отсутствия касок и бронежилетов. Лопаткой солдат мог, как ракеткой, отбить летящие в него камни, прикрыть лицо. Это потом уже "домыслили", что лопатки, оказывается, страшное оружие, и превратили их в символ жестокости и произвола.
      Все было, как всегда: строго в установленное время колонны полков совершили марши на аэродромы, споро и организованно загрузили технику. Первым ушел на Баку 137-й гвардейский Рязанский парашютно-десантный полк. Я взлетел с первым самолетом Тульского полка.
      Январь, зима, светает поздно, темнеет быстро. Самолет, в котором я летел, приземлился в густых сумерках на аэродром Кала, что в 30 километрах от Баку. Крутом ненавязчиво постреливали. Встретили меня начальник штаба дивизии полковник Н. Н. Нисифоров и командир Рязанского полка полковник Ю. А. Наумов. С ними был какой-то летный начальник, который тут же торопливо доложил, что по фюзеляжу одного из самолетов прошлась длинная очередь, потерь нет, самолет вроде тоже серьезно не поврежден, но более детально об этом можно будет судить только утром.
      Начальник штаба доложил обстановку: "Рязанцы и костромичи выгрузились, построились в колонны. Выслали разведку и выставили охранение. К действиям готовы! Въезды на аэродром забиты КамАЗами, КРАЗами с бетонными блоками и щебнем. Прикрыты эти импровизированные баррикады нагло ведущими себя группами численностью от 50 до 150 человек. Стрелковое оружие имеется, но относительно немного. Кроме того, подвижные группы на легковых автомобилях катаются по периметру аэродрома, обстреливают приземляющиеся и взлетающие самолеты. Группы противодействия высланы. Задача, - начальник штаба хмыкнул в темноте, - ... задачу доложит... командир полка. Меня не было, а он ЕЕ лично от министра обороны получил".
      Командир полка полковник Юрий Алексеевич Наумов - офицер исключительных деловых качеств: мудрый, взвешенный, обстоятельный, способный одинаково успешно командовать полком и в мирной, и в боевой обстановке. В числе его положительных качеств было и такое, совершенно необходимое для уважающего себя офицера: абсолютное отсутствие боязни перед начальством, но тут он что-то замешкался:
      - Докладывайте, Юрий Алексеевич, в чем дело? - сказал я.
      - Разрешите воспроизвести, товарищ полковник. - Ну, воспроизводи!..
      Министр обороны поднес мне к носу кулак и сказал:"Попробуйте, мать вашу так, не возьмите!.. Передай Лебедю!"
      - Это все?
      - Все!..
      - А чего взять-то?
      -Да Баку. Больше здесь брать нечего.
      Задача - взять двухмиллионный город - милая и простенькая. Но тут я был вызван к телефону. Командующий ВДВ генерал-полковник Ачалов задачу уточнил и конкретизировал. Картина прояснилась. Я отдал предварительные распоряжения и пошел на КПП разбираться. До Баку 30 километров, чтобы успешно выполнить задачу, надо было вначале успешно выбраться с аэродрома.
      КПП как КПП: окна, предусмотрительно заложенные мешками с песком, напряженные солдаты из аэродромно-технической роты с автоматами в руках. Рассредоточенное парашютно-десантное отделение, прикрывающее и КПП, и этих солдат; за воротами во мраке - контуры большегрузных машин; между ними мелькают контуры людей, у некоторых в руках автоматы, двустволки; раздаются мат, вопли. Я попытался вступить с ними в переговоры:
      - Мне надо пройти, и я пройду. Армия - это не кошка, которую поймали за хвост: визжит, царапается, а сделать ничего не может. Мир вашим домам, освободите проход, я гарантирую, что ни один волос не упадет с вашей головы.
      В ответ истерическое: "Вы не пройдете... Мы все ляжем, но вы не пройдете..."
      Пока мы так мило разговаривали, под покровом темноты на аэродроме кипела работа. В трехстах метрах (справа и слева от КПП) саперы резали проволоку аэродромного ограждения, готовили проходы для машин. Колонны двух рот с потушенными фарами выдвигались в исходное положение. На броне каждой роты десантом сидела еще одна рота. Хорошо груженные "Уралы" готовились к работе в качестве тягачей и толкачей. Что это такое? На бампер "Урала" крепились 2 - 3 больших бревна, к ним 2 - 3 ската. На лобовом стекле панцирная сетка, от пуль не спасет, а от камней и гранат - очень даже. Водители и старшие машин в касках и бронежилетах, окна открыты, у старшего автомат наготове, у водителя - на коленях.
      Прибывший офицер доложил мне шепотом, что все готово! Я подвел итог разговору: "Ну, черт с вами, я вас предупредил". В ответ улюлюканье, свист, ликующее злорадное гоготанье.
      Как всегда в таких случаях - обмен впечатлениями о мнимо одержанной победе.
      - Вперед! - приказал я.
      Через проделанные проходы роты вырвались на шоссе. В считанные секунды замкнули клещи. Десант спешился и с криком "ура", стреляя в воздух в целях создания паники, атаковал с двух направлений.
      Не ожидавшие такого свинства "победители" с воплями разбежались по находящимся на противоположной стороне дороги виноградникам, но не все, 92 человека были отловлены, сбились в кучу. От былого торжества не осталось и следа. Убитых и раненых не было. На земле валялось оружие, хозяев у него, естественно, не нашлось. Ведь ночью все кошки серы. "Уралы" растащили и растолкали КРАЗы и КамАЗы. Путь был свободен.
      Рязанский полк, а за ним Костромской двинулись на Баку. Тульский я придержал в резерве, на случай непредвиденных обстоятельств. Командный пункт развернули здесь же, на аэродроме, в двух комнатах офицерского общежития. Рязанцы шли тяжело. В общей сложности им пришлось расшвырять, разбросать, преодолеть 13 баррикад разной степени плотности, 30 километров и 13 баррикад. В среднем одна на 2 - 2,5 километра. Дважды противодействующая сторона применяла такой прием: по шоссе, где предстоит пройти полку, мчится наливник тонн на 15. Задвижка открыта, на асфальт хлещет бензин. Топливо вылито, наливник отрывается, а из окружающих виноградников на дорогу летят факелы.
      Колонну встречает сплошное море огня. Ночью эта картина особенно впечатляет. Колонна начинает с двух сторон, по виноградникам, по полям обтекать пылающий участок; из виноградника гремят выстрелы; роты скупо огрызаются. Тягостная в целом картина. Здесь надо попробовать проникнуть в психологию солдата. Этому 19 - 20-летнему парню никогда, ни на каком из этапов воспитания - ни в детском саду, ни в школе, ни в СПТУ, ни в техникуме, ни в институте, не говорили - убей! Его этому никогда не учили. Если быть точным - учили, но абстрактно. Мишень, она и есть мишень, она безлика, ей никогда не придавались характерные контуры солдата того или иного государства. Этого целевого обучения, смысл которого вкладывается в одно слово "Убей!", не осуществлялось даже по отношению к армиям стран вероятного противника. А здесь не вероятный противник. Это Азербайджан, и солдаты из школьной географии в той или иной степени усвоили, что это одна из союзных республик, наша земля, наши люди. И с ними вместе, в одном строю служат солдаты-азербайджанцы, и многие из них из Баку. И летел он сюда, солдат (казенный человек) не в гости, а по приказу. С задачей остановить кровопролитие, замешенное, как многие из них полагали на крупном, не рядовом, но тем не менее недоразумении. И нет в нем агрессивности и злобы. Нет пред внутренним взором образа врага. А есть тоска и недоумение. За что дерутся - черт его знает. А ты - лезь, разнимай, растаскивай. Подставляй голову. За что? Во имя чего и почему ВДВ? Мы что - жандармы? Большинство из них идут по сути в бой настроенные добродушно и благожелательно, уверенные, что если поговорить и объяснить, то люди поймут, прекратят убивать друг друга. То есть идут в бой настроенные не для боя, а с них быстро и жестко сбивают добродушие и благожелательность потоком визгливой брани и оскорблений, автоматными очередями из мрака. И они - эти двадцатилетние парни, видя, как их убивают ни за что, свирепеют, воедино сливаются инстинкт самосохранения и жажда мести. Играет воспитанный десантный "шовинизм" (нет задач невыполнимых, никто, кроме нас). Пробуждаются агрессивность и ненависть к подло стреляющим из темноты. И вот уже нет мило улыбающегося мальчишки, которого где-то ждут девушка и мама, который озабочен вопросами демобилизации, куда пойти учиться, кем устроиться работать. А есть свирепый, хорошо обученный волк, рядом с которым только что пал его товарищ, душа его польза одной черной страстью - рассчитаться.
      Эти тридцать километров стоили рязанцам семерых раненых с пулевыми ранениями и трех десятков травмированных кирпичами, арматурой, трубами, кольями. К 5 часам утра полки овладели назначенными им районами. С востока, со стороны аэродрома "Насосная", в город вошла Псковская воздушно-десантная дивизия. Кроме того, масса мотострелков, подразделения которых были укомплектованы наспех призванными "партизанами" из Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев. Тот же город, те же люди. Только в ноябре 1988 года это был живой, бойкий, яркий, темпераментный южный город. Он цвел улыбками и цветами, а теперь угрюмый и подавленный, захламленный, со следами боевых действий и ненавидящими всех и вся людьми.
      Началась ставшая уже привычной, но не ставшая от этого более простой и легкой работа по организации комендантской службы, по обустройству, по отлаживанию всех систем жизнеобеспечения.
      Но тут уже плановая работа не получилась по ряду причин. Во-первых, саботаж всех распоряжении военного командования. Меньшая часть саботировала сознательно, а большинство - по принципу: "Вы уйдете, а нам здесь жить!" Во-вторых, "революционная" деятельность существенно подорвала материальные ресурсы города. В-третьих, не было уже генерала Тягунова, который один, без всякой охраны, ездил по самым горячим точкам: длинный, худой - лез в свалку. Высокий дребезжащий голос его действовал на людей магически. Он умел укрощать самых буйных. К тому же он был организатором! А по большому счету Державный Генерал. Было и в-четвертых, пятых и шестых... В общем, закрутилась нервная свистопляска. Полки беспрестанно дергали. От самых высоких начальников командиры получали свирепые, но скороспелые и непродуманные приказы, суть которых зачастую сводилась к формуле: "Стой там - иди сюда!" Приказы эти отдавались порой минуя меня, я начинал уточнять у соответствующих начальников эти приказы - и нередко нарывался на брань, а брань - это всегда от слабости и растерянности.
      По опыту я знал, что какие бы крутые и горячие распоряжения и приказы ни отдавались любыми, в том числе очень высоко стоящими начальниками, за конечный результат отвечать мне! Поэтому, несмотря на всю брань, угрозы и вопли, я жестко стоял на одном: дивизией командую я! После нескольких нелицеприятных стычек эта мысль все-таки проникла в сознание начальников, и управление дивизией упорядочилось.